"Одинокие в толпе" - читать интересную книгу автора (Томсинов Антон)

ГОРСТЬ ПЕСКА. МИТЕР

... Что такое память? Я не знаю. Не хочу мучить себя этим вопросом – он не имеет практического применения. Но я чувствую, как моя собственная память распадается на части: на память образов, память движений, память чувств, память звуков, память запахов.

Я не верю памяти образов – она слишком часто подводила меня.

Я сомневаюсь в памяти чувств – она любит выворачивать всё наизнанку.

Память запахов обманчива и туманна.

Слишком часто вздрагивал я от шуток, которые играла со мной память звуков, подбрасывая ложь.

Лишь ты у меня осталась, память движений, механическая программа действий. Не отнять Им тебя у меня, даже если залезут в мой мозг и выпотрошат всё оттуда, как вытряхивают мешок нищего. Только следя за своими движениями, я могу со всей уверенностью сказать – я всё тот же.

Вот только кто– машина или зверь? Мне всё равно. Я устал от вопросов. Я устал от правды. Я не хочу думать о ней. Я не буду думать ни о чём, что не имеет отношения к моему настоящему – иначе сойду с ума. Судя по тому, что я ещё помню от прошлого, это не всегда было мне приятно – сходить с ума.

Было небо – как взорванный кем-то тёмно-синий купол.

Была дорога – меня слепил её свет.

Я лишь вижу людей – но они все стали теперь похожи на кукол...

Нёс песок я в ладонях – его больше нет...

...Недостаточно проснуться и открыть глаза.

Надо встать и оглядеться вокруг...

В машине, куда я вернулся после короткого отдыха в придорожной гостинице, подкреплённый кружкой горячего чая и бутербродом с холодной ветчиной, было душно – кондиционер опять сломался. Какая жалость, что это случилось именно сейчас, когда до полиса оставалось ехать каких-нибудь сорок минут. В гостиничной столовой меня обдувал прохладный ветерок, и потому было вдвойне неприятно сознавать, что придется снова ехать в духоте. Но время не ждёт, и, успокаивая себя мыслями об отдыхе в полисе, я положил свою сумку на соседнее кресло, сел и плотно захлопнул дверь. Конечно, можно открыть окно, но в таком случае я расплачусь за это жизнью– только герметичная оболочка машины и мощные фильтры радиационной зашиты надёжно ограждают от враждебного внешнего мира того, кто покинет энергокупол, раскинутый над гостиницей и соседними бензозаправками.

Больше я не думал о предстоящей дороге, а просто, словно робот, совершал все необходимое, чтобы наконец отправиться в путь.

Часы на приборной доске зелеными цифрами 21:34 бросали отблеск на левую руку, лежащую на руле. Я переключил тумблеры и тронул машину с места.

Вывеска на гостинице светилась ядовито-жёлтым. «Всегда есть свободные места. Удобно и недорого». Почему меня так раздражает эта фраза?

Отъехав метров пятнадцать, я заметил фигуру, стоящую у обочины. Это был старик в странной, потрепанной одежде. Он не голосовал – всё равно не возьмут – он просто стоял, будто бы греясь в свете фар отъезжавших автомобилей. Наверняка ждал грузовой фургон, чтобы за жалкую плату спрятаться в кузове и таким способом доехать до полиса, перекатываясь на крутых поворотах и ударяясь о закреплённые грузовые контейнеры. Отвратительный способ путешествовать – мне самому однажды пришлось испытать все его прелести. Водители таких фургонов – люди простые и грубые. Часто они забывают о пассажире уже к следующей остановке и спокойно идут пить пиво, оставив человека взаперти. А некоторые любят специально потрясти машину на ухабах, слушая, как за спиной бьётся о борта и железные ящики человеческое тело.

Не знаю, что на меня нашло, но я остановил машину и окликнул старика, предложив ему ехать со мной. Скорее всего, мной овладело презрение к остальным людям, копошившимся и разъезжавшимся от гостиницы в разные стороны. Они-то даже не подумали, что стоящий на обочине старик – тоже человек. Максимум, на что мог надеяться этот бродяга, – что среди шофёров не найдется молодчика, который ради развлечения собьёт его своей машиной.

Старик посмотрел на меня недоверчиво – как ещё он мог смотреть на человека, который предлагает ему ехать в довольно дорогой и современной машине!

– Me no jok. Get in, rods a dang now. (Я не шучу. Залезай внутрь, дороги опасны в наши дни.) – окликнул я старика ещё раз, используя обычный, всеми принятый и понимаемый язык – жалкую, примитивную смесь, лишённую красоты и глубины. А ведь многие жители полисов знают лишь этот словесный мусор, он стал для них родным.

– Sak tu.(Спасибо тебе.) – ответил наконец старик и влез на заднее сиденье.

Видно, тряска в фургоне его не очень увлекала, и так хотелось поверить незнакомцу, предложившему тёплую, удобную машину. Вдруг не шутит, есть ведь ещё добрые люди. А может, ему уже настолько опротивела жизнь, что, нимало её не ценя, он готов был рискнуть ради комфортной поездки.

Я и на самом деле не шутил, хотя к добрым себя бы не отнёс. Но мне не в тягость подвезти человека. К тому же почти неделю я общался лишь с обслуживающим персоналом гостиниц и придорожных ресторанчиков. А старики обычно гораздо более приятные собеседники, чем наше или младшие поколения. Судя по виду, этот ветеран лет на десять старше моих родителей, так что должен помнить мир до Апокалипсиса.

Старик осторожно огляделся, стараясь быть как можно тише и незаметнее. Теперь, при свете лампы автомобильного салона, я лучше рассмотрел его. Свой тощий мешок из грубой тёмно-зелёной ткани он держал на коленях двумя руками. Было в нём что-то от бездомного кота, жадно уплетающего найденную еду и при этом не забывающего оглядываться по сторонам в ожидании неприятностей. Да и его волосы с бороденкой напоминали взъерошенную кошачью шерсть. Сам он был худ, одежда – поношенной, но довольно опрятной. Похоже, старик следил за её состоянием. Нервные движения рук, быстрый пугливый взгляд и постоянное напряжение выдавали в нём нищего бродягу – из тех, которые шатаются от полиса к полису, пытаясь найти работу, кров над головой и маломальское пропитание. Щеки – впалые и небритые; левая бровь где-то обгорела. Во всяком случае, он хотя бы старался выглядеть более-менее прилично. Это уже многое говорит о человеке.

Я улыбнулся ему в зеркало заднего вида, когда мы отъезжали от гостиницы, вооружившись четырьмя конусами света фар, и спросил, действительно ли ему настолько всё равно, куда ехать, что он даже не поинтересовался моим маршрутом. Старик пробормотал (я не говорю «промямлил» только из-за его желания сказать фразу отчетливо и громко), что все машины, поворачивающие на эту дорогу, едут в Сентополис, а ему лишь бы добраться до какого-нибудь города.

Я наконец вырулил на одностороннюю трассу почти без поворотов и ответвлений, где можно развить большую скорость, и разогнал машину до отметки 150 км/час. Двигаться медленнее – нерационально, быстрее – небезопасно. Все машины здесь едут примерно с такой скоростью, поэтому риск – минимален.

Старик тем временем пришёл в себя, обрёл некоторую уверенность и походил уже не на бродягу, а скорее на человека, которого неожиданно постигли неприятности. Он сказал мне несколько слов благодарности и добавил, видимо из желания поднять свой статус в моих глазах, что как раз вышел прогуляться после обеда в гостинице и ждал знакомого водителя, который обычно подкидывал его до полиса. Я ответил дежурной, ничего не значащей фразой, он ещё что-то пробурчал о преимуществах машин такого класса, как моя, я согласился, и разговор временно утих.

Я-то знал, что скорее всего он заказал в ресторанчике лишь стакан горячей воды и ломоть хлеба – только чтобы его не выставили на улицу, разрешили отдохнуть в общем зале. Но нельзя просидеть за таким «обедом» целую ночь, и в конце концов старик был вынужден уйти. И тогда он расположился недалеко от двери – там, куда не долетали разговоры посетителей, но еще падал неровными кусками свет дрянных электрических ламп, закрытых давно не мытыми колпаками толстого пластика.

Я протянул ему пакет с едой из своей сумки – до города оставалось рукой подать, там я куплю себе свежей еды. Он не хотел принимать, уверял меня, что не голоден, но рука его, которой он делал отрицательный жест, предательски дрожала. Я пояснил, что дорожные запасы всё равно в городе мне не пригодятся. Тогда он принял пакет и занялся его содержимым, пока я гнал машину по дороге, ориентируясь лишь по бортовым приборам.

Вокруг всё было черным: дорога, бетонная ограда, земля за ней. При свете дня я однажды проезжал здесь, но даже если бы и никогда не бывал, безошибочно мог бы сказать, что земля вокруг черно-оранжевая, с пятнами серых камней-валунов, что ограда – серая, кое-где потрескавшаяся, кое-где развалившаяся и обнажившая стальные прутья. Всё же по большей части ограда была цела. Черные хлопья пыли кружились вокруг, подобно мухам, вьющимся над разложившимся трупом. Эти хлопья были едкими, как щёлочь, плохо отмывались с металла и одежды, а если попадали на открытую кожу, то вызывали сильное воспаление и нестерпимый зуд. На большой скорости они били в лобовое стекло, словно камни. Из-за этой чёртовой пыли вне полисов очень быстро темнеет – всего за полчаса от губительного солнца остаются лишь редкие лучи, с трудом прорывающиеся сквозь чёрные облака.

После Апокалипсиса небо днём всегда раскалённо-белое, так что приходится включать затемнение стёкол. Лишь иногда оно бывает тёмно-синим. Родители говорили мне, что до Апокалипсиса небо порой сияло лазурью. Но нам достался лишь синий цвет, да мы рады и ему – кто знает, что за небо увидят наши дети.

Бортовой компьютер показал, что до города осталось 85 километров.

Я ошибся: старик оказался скучным собеседником. Так всегда бывает. Те, кто в юности разрабатывают мозг и память, и в старости сохраняют ясность мысли. Те же, кто развивает одни мускулы, обречены на старческое слабоумие. Интеллект в конце концов всегда побеждает силу; интеллектуалы живут в полном сознании и при трезвом уме дольше, чем служат мускулы тем, кто предпочитал занятия с гантелями чтению книг или работе с компьютером. Старик, конечно, вряд ли был когда-то «качком». Но ещё меньше он занимался тренировкой ума. Его неразработанный мозг мог воспринимать лишь простейшие фразы. Старик еще сохранил привычку к формальному общению, но вести связный разговор ему было уже не под силу: сказывались возраст и нищенское существование. Что ж, можно и помолчать, не впервой.

Расстояние до города продолжало неуклонно сокращаться. Мелькали цифры на дисплее бортового компьютера: 50 километров... 45... 40... 20...

Вскоре показались огни. Их неровная цепочка и создавала иллюзию горизонта. До этого я ехал в непроглядной, вязкой темноте, видя лишь тридцать метров перед своей машиной. Теперь же в разрастающемся свете пришло ощущение скорости. Здравствуй, Сентополис. Ещё один город, ещё один островок во тьме. Да, я – человек городской, я не могу представить свою жизнь без города. Вне города я чувствую себя моллюском, случайно покинувшим надежную раковину.

На въезде – быстрая проверка документов. Мои были в полном порядке, Клан постарался. У старика же штампа полиса не оказалось, ему придется проходить регистрацию в полном объеме. Занимает это почти целый день. Бесконечная волокита, нервное ожидание, медицинская экспертиза, проверка по базам данных – не всплывал ли этот человек в других полисах, не сделал ли чего такого, что запомнилось службам наблюдения – не обязательно противозаконного. Потом – психологический тест. Полис нельзя упрекнуть: он старается поддерживать здоровье своего мирка. Хотя бы так.

Но настоящее гниение не приносится извне, оно начинается внутри.

Я попрощался со стариком, он поблагодарил меня и пробормотал что-то про то, что нечасто встретишь такого хорошего человека. Да уж, я, оказывается, хороший. Слышали бы его сейчас в Клане, может, изменили бы своё отношение ко мне.

Вежливый офицер службы охраны вернул пластиковые карточки моих документов и скомандовал открыть проезд.

Я очутился в коридоре, освещенном пуговками огней на стенах. Пунктирная линия, ведущая к жизни. Нить Ариадны – сказал бы мой отец. Жаль, я не понимаю смысла этого выражения. Ариадна, видимо, была изобретательницей освещения в туннелях. А может, это связано с прошлым – с чем-то, бывшим ещё до Апокалипсиса.

Я выехал из коридора на улицу города. Он сомкнулся надо мной, сжал в своей ладони. Огни зданий, шум ремонтных работ, снующие машины и пешеходы – это ещё не город. Чтобы почувствовать полис, надо открыть окно, вдохнуть его воздух, посмотреть на его небо, ощутить его особенный дух. Здесь люди в безопасности. Им не грозит жестокое солнце и излучение отравленной Апокалипсисом земли, не вреден воздух, очищенный и не похожий на ту смесь, что витает над покинутыми областями планеты. Во всём мире сейчас около сотни полисов. А людей – два миллиарда. Это много. А ведь до Апокалипсиса их было 8 миллиардов. Ха! Я сыт по горло и двумя. Да, с моей точки зрения, нас чересчур много.

Мы живем в полисах, имеющих всё необходимое для автономного существования. Одни города огромны – например Мерополис, насчитывающий 50 миллионов человек. Таких только пять. Больше всего полисов с населением 10-30 миллионов человек. К их числу относится и пятнадцатимиллионный Сентополис. Третья группа – десятимиллионные полисы. Так сказать, порог выживаемости – меньшее число жителей не способно создать и поддерживать необходимую инфраструктуру. После Апокалипсиса остатки населения Земли объединились на тех участках планеты, где ещё можно было существовать. Так возникли полисы, а через пять лет вне их пределов образовалась мёртвая зона. Маленькие гостиницы и ресторанчики вдоль дорог прикрыты индивидуальными куполами, но они не выживут без помощи полисов. Защитные поля самих полисов съедают уйму энергии, но без них мы умрем. Потому что Апокалипсис был действительно концом Земли – «старушки Земли», как говорит поколение моих родителей, родившееся до катастрофы и умирающее сейчас. Прежняя общественная организация давно забыта. Её сменила полисная система. Соты, ячейки, соединённые сетью магистралей...

Сотня полисов... Но лишь немногие из них обладают индивидуальностью. Обычно – нагромождение зданий из сталепластика, бетона, стекла и металла. Таков, скажем, Горополис – мой «родной» город. Сентополис же подчинил свою архитектуру одной-единственной идее. И эта идея – высота.

Даже простые здания-коробки по углам имеют шпили, тянущиеся в небо. Есть строения, напоминающие пирамиды из поставленных друг на друга брусков. Они украшены колоннами, поддерживающими замысловатые бельэтажи. Экономится каждый метр пространства, но над головой небрежно раскинулись причудливые арки и витые спирали. Чтобы в темноте было видно всё здание, до вершины самого высокого шпиля искусно сделана подсветка, создающая магнетические картины.

Раз увидев Сентополис, его уже не забыть. Я здесь лишь второй раз, многое, естественно, уже не помню, но бортовой компьютер указывал путь в соответствии с заложенной Кланом программой. И, повинуясь ей, я свернул с главных улиц, сожалея, что лишен возможности полюбоваться ночным городом. Ничего, еще будет время.

Но во мне появилось раздражение, такое частое в последние дни, что есть повод для беспокойства. На этот раз я недоволен тем, что, повинуясь компьютеру, сам становлюсь машиной: сворачиваю по сигналу в нужные повороты, не выхожу из намеченной заранее колеи. Нет, я мог бы выключить на время бортовой компьютер, проехать до конца по каждой из главных улиц полиса, но понимал неоправданность таких действий и потому следовал дальше, сверяясь с показаниями маленького бесстрастного экрана, где все улицы – и красивые и обычные – лишь зеленые линии на черном фоне. Только главные магистрали обозначены чуть более широкими. Всё понятно, простой компьютерный язык, только важная информация. И я не вправе упрекать компьютер. У меня самого на затылке – там, где голова соединяется с шеей, – скрыта под длинными волосами стальная полоска с разъёмами, от которой в мозг уходит плата. Моя плата. Мой дополнительный орган. Ещё одна часть мозга. То, что роднит меня с компьютером.

И теперь уже я злился на себя – за то, что хочу нарушить продуманную программу действий, составленную Кланом ради моей безопасности. Ведь всё равно Клан оставляет мне свободу выбора: кроме этой программы я имею лишь несколько указаний в своём ноуте, которые – по мере моей жизни здесь – будут терять значение. Так ребенка сначала учат ходить, потом поддерживают, потом он бежит сам, а родители лишь смотрят на него с радостью.

Еще я злился на себя за то, что слишком несдержан и чересчур быстро возбуждаюсь по пустякам. И это несмотря на клятвенное обещание Клану больше не допустить такого срыва, как тот, который случился два года назад. Антей, чьё место я займу в этом полисе, внешне всегда остается спокойным, несмотря на то, что внутри него бушует вулкан. Это стоит ему немалых нервных затрат, зато реакции его гораздо безопаснее для окружающих, а поступки – менее предсказуемы для врагов. О том, что именно он чувствует на самом деле, могут догадаться лишь его самые близкие друзья, которых всего двое: я и Анри. Есть ещё просто друзья, товарищи, знакомые, но никто из них не разгадал его и никогда не поймёт.

Вот я, кажется, и добрался до района, где находится квартира моего друга, которую он любезно оставил мне. Если бы не предложение Антея заменить его в этом полисе, я бы еще долго ждал допуска к работе.

Антею представилась возможность перейти в другое место. Он всегда любил менять полисы. Поэтому без колебаний согласился, а мне предложил назначение в этот город. Клан поручил ему новое дело, но Антей даже не распечатал диск с отобранными для задания материалами, ведь там не было пометки «срочно». Сейчас этот диск лежал у меня в сумке среди тех, которыми меня снабдили в Клане, как заступающего на пост.

Район был не самым захолустным, но и не самым шикарным. Обычный средний район. Через пять улиц – главный проспект, пронизывающий весь полис. Так что можно считать, что мне повезло, очень повезло с жильём. Спасибо Антею.

Коробки домов снабжены обязательными шпилями и башенками по углам, в которых сидят каменные горгульи. Светятся окна, слышны разговоры, ревут отъезжающие автомобили. Вот, наконец, и мой дом – точная копия остальных.

Я вышел из машины, повесил сумку на плечо, запер дверь и щелкнул пультом противоугонной защиты. По недавно принятому закону собственник машины имеет право ставить на неё любую систему – вплоть до такой, которая убивает угонщика на месте. Это очень сложные системы, следовательно, очень дорогие, ими оборудуют лишь самые лучшие автомобили. Естественно, может позволить себе подобную роскошь и мой Клан, который сам эти системы и производит.

Я огляделся по сторонам – случайных прохожих не было: люди в это время либо сидят по домам, либо отдыхают в развлекательных центрах полиса.

Я поправил плащ, чтобы в случае необходимости быстро выхватить оружие, поудобнее перевесил сумку и вошел в подъезд. Свет мне не был нужен – плата в мозгу анализировала звуковые волны, тепло, запахи и вообще любые мелочи. Зрительному нерву передавалась информация о помещении, и я видел его так же ясно, как если бы горели огни. Только я пока не мог различать цвета и мелкие предметы, поэтому все стены казались серыми, а кучи мусора угадывались лишь по очертаниям – подобные препятствия плата воспроизводила в виде многогранников того же серого цвета. Конечно, анализ картинки требовал некоторого напряжения и истощал мои силы, но ходить в темноте с фонариком было бы в сто раз глупее.

Длинные, темные коридоры, заваленные всяким мусором и хламом. Единственное их достоинство – в них сложно заблудиться. Если смотреть сверху, каждый этаж напоминает пластиковую коробку из-под обуви, поделенную перегородками на отсеки-квартиры. Идея архитектора понимается сразу, но иногда теряешься в однообразии коридоров. «Может быть, – усмехнулся я, обходя ворох одежды, поверх которого лежал искорёженный шкаф, – люди навалили здесь мусор для того, чтобы ориентироваться в этих безликих стенах». Но скорее всего им лень было дотащить мусор до мусоросборника. Или они просто решили не рисковать и как можно быстрее вернуться в свою квартиру. В любом случае те, кто загрязняет собственное место проживания, вызывают у меня чувство омерзения.

Лифт некогда освещался лампой, но ныне вместо неё торчали только голые провода. Стены его покрывали надписи и грязь, и я порадовался, что плата не передаёт мне эту информацию. Квартира с номером 1314 – это тридцатый, самый верхний этаж. Оттуда видно далеко– почти весь полис будет лежать подо мной в море огней. Если я правильно рассчитал, то окно выходит на ту сторону, где нет других высотных зданий.

Я вставил в щель замка входную карточку, набрал код на засветившейся голубым светом панели, дверь мягко отъехала в сторону, и я вошел. Дверь за мной мягко и беззвучно закрылась. Уже ничего не опасаясь, я включил свет и приступил к осмотру комнаты.

По простоте дизайна она показалась мне маленькой копией дома: те же стены-перегородки, разделяющие кухню, ванную и жилую площадь. Первым делом я зашел в ванную. Душевая кабина, рукомойник, унитаз. Всё содержалось в отменной чистоте, резко контрастировавшей с тем бардаком, который я видел за дверью, стеной отгородившей квартиру от остального мира.

Я смыл с рук и лица налипшую за день грязь. Холодной водой – я не терплю тепла и любителей мыться полукипятком не понимаю. В теплых потоках мне мерещатся хлор и другие вещества, добавляемые в воду для её очистки, а ледяная струя хоть немного напоминает кристально-чистую воду, добываемую из глубоких подземных скважин.

Наконец я вошел в комнату и огляделся. Каждое помещение, где жили достаточно долго, говорит что-то о своём владельце. Так и тут. Комната оказалась не очень большой– 3 на 3,5 метра правильный прямоугольник, в одной короткой стороне которого вырублено окно, занимавшее треть стены, а напротив него – дверь. Из мебели наличествовали только стол, стоявший слева от окна (Антей – левша), стул, вешалка для одежды, маленький холодильник и низкая жесткая кровать, стоявшая в противоположном от стола углу. Стены без обоев: бетонные, серые, с мелкими дырочками и камешками. Пол затянут гладким мягким пластиком.

На стенах висели пять плакатов. Их Антей, по своему обычаю, не стал снимать, переезжая на новое место. Некоторые люди не переносят подобную продукцию, другие, как Анри, используют её в огромном количестве, часто меняя. Антей же находил плакаты, которые ему очень нравились, но не брал их с собой в случае переезда – говорил, что снимаемое кажется ему старым и жалким, будто умершим. На новом месте он находил другие. Он не прятал за плакатами серые стены – плакаты были окнами.

...Человек с оружием, в доспехах древних времён, какие носили за много веков до Апокалипсиса... Странное смешение цветов, образов и форм на картине, названной автором «Возрождение». Особенно выделялась тянущаяся вверх тонкая рука, с пальцев которой срывались алые капли крови... «Сумрак» Алессандро Марино: серое небо смешивается с лазурным, а из здоровых, сильных тел людей, раздирающих в отчаянии собственную плоть, вылезают серые существа, отвратительно усмехающиеся и скалящие зубы...Две картины Горнева, пережившего Апокалипсис, создавшего с десяток полотен, запечатлевших мир до катастрофы, и вскоре умершего от анеминии головного мозга.

Анеминия – ужасная болезнь, убивающая организм за три дня. До сих пор никто не знает её причин, никто не знает и способов лечения. Возможно, до Апокалипсиса художника, как и других несчастных, сумели бы спасти, но нам – с нашими-то технологическими возможностями – это не под силу. Апокалипсис отбросил нас в технологическом развитии – так карабкающийся на гору человек внезапно срывается почти с самой вершины и падает к подножию. Бесконечен список того, что мы потеряли. Сколько изобретений, технологий, идей, результатов поиска миллионов ученых утрачено! Единственное, чего не могла медицина до Апокалипсиса, – это воскресить мертвого. А в остальном она была практически всемогуща – для тех, кто мог заплатить, конечно. Определённо – до Катастрофы Горнев был бы спасён, как и многие другие талантливые люди, сраженные болезнями, принесёнными Апокалипсисом.

Из репродукций Горнева были «Лес» – гигантские прямые стволы, россыпь росы на близких листьях, несмелое утреннее солнце, пробивающееся сквозь ветки, – и моя любимая «Белая птица». Художник потрясающе изобразил закатное море, переливающееся всеми мыслимыми красками палитры. В середине пейзажа из сияющей огнем половины в половину черную скользил легкий парусный корабль, на носу которого стояла, протянув руки перед собой и держа в них комочек света, девушка с длинными развевающимися волосами, в белых, ниспадающих складками одеждах. Корабль и девушка светились изнутри; белые паруса и белые одежды походили на крылья птиц. Интересно, кого имел в виду автор, называя так свою картину?

Покончив с осмотром комнаты, прежде всего я передвинул стол на правую сторону от окна. Отстегнул кобуру с шотганом (модель Auturner #DF12), висевшую под моим плащом, положил на стол, снял широкий пояс, на котором, кроме остальных необходимых страннику вещей, крепился полуавтоматический пистолет Holtzeramp;Shuitz #321.

Оружие всегда было гордостью Клана – не меньшей, чем компьютерные системы. К нему относились с таким же благоговением, как и к ноутам – переносным компьютерам, созданным специально для тех, кому в мозг вживлялась плата.

Шотган был одноствольным, с автоматической перезарядкой. В обойме – шесть патронов, которые производятся любых видов и на любой вкус. Он с виду похож на обычную 12-ю модель, свою двуствольную сестру, но то, что принимают за второй ствол, – подствольный патронник. Другие известные мне модели требуют ручной перезарядки после каждого выстрела и не предусматривают возможности использования стольких видов зарядов, к моему же шотгану прилагается комплект сменных стволов разного калибра, гладкоствольных и нарезных. Лично я обычно устанавливаю нарезной ствол 13-го калибра и заряжаю шотган разрывными патронами, превращающими живую плоть в кровавое месиво: если даже заденешь противника – добивать не требуется. В пистолет же я вставляю бронебойные патроны со стальным сверхтвердым сердечником. В обойме их 13 штук, пробивающих почти любую защиту. Даже такую, какая сейчас на мне: легкий и обманчиво тонкий панцирь из делибдена – лучшего из известных сплавов, повторяющий рельеф мышц стилизованными квадратами и прямоугольниками.

На поясе со стороны спины я ношу ещё и кинжал из воронёного сплава в ножнах, длина лезвия 30 см. Конечно, он не идёт ни в какое сравнение с клинками Хранителей, но всё же пулю иногда надёжно заменяет.

Плащ повис на вешалке, панцирь я зашвырнул в угол – как же я устал от этого металла за последние дни! Плащ-то не утомляет, потому что сделан из политанара – плотного, мягкого материала, водонепроницаемого и лёгкого, будто поглощающего свет. Другие, может, предпочитают кожаные плащи, но кожа быстро изнашивается, за ней нужен особый уход. Политанар легче и занимает меньше места в сложенном виде, к тому же элементарной термической обработкой можно залатать любую дыру – причём так, что плащ будет выглядеть, как новый.

Я подошел к столу и начал распаковывать свою сумку, выкладывая сокровища, бережно хранимые, по крупицам собираемые, для меня бесценные. Вот моя любимая ручка, вот любимый блокнот, статуэтка, кусочек оплавленного стекла. Последним я достал свой серебристый ноут, состоящий из двух легко разъединяемых частей – матрицы экрана и основного блока. Рядом легла пластиковая коробочка с дисками.

Я не знаю, почему все носители информации, какую бы форму они ни имели, принято называть дисками: и пятисантиметровые квадраты, на которых информацию можно перезаписывать сколько угодно раз, и круглые пластины – те же 5 см в диаметре, куда информация заносится лишь раз, зато её невозможно случайно уничтожить. Наверное, это традиция, идущая из прошлого – как многие другие наши традиции.

Экран занял немного наклонное положение, мигнул, включаясь одновременно с главным блоком. На ноутах нет ни одной кнопки – зачем кнопки тем, кто общается с компьютерами через плату в голове? – лишь разъемы для проводов и беспроводной связи, да ещё один специальный разъём, пока закрытый на моём ноуте заглушкой. Надеюсь никогда им не воспользоваться.

Операционная система загрузила необходимые файлы и пригласила меня к работе. В ящике стола нашлась карточка для доступа в Сеть полиса, заботливо оставленная Антеем, чтобы мне не пришлось бегать сразу после приезда и искать в незнакомом городе столь нужную вещь. На карточке оказалось зарезервировано 60 минут, остальное можно купить, не выходя из дома, – достаточно вставить в щель ноута свою кредитку и оформить заказ.

Но пока рано было соваться в Сеть, сначала надо ознакомиться с тем квадратиком, который оставил мне в конверте Антей.

Квадрат лег на считывающую панель системного блока ноута, потребовал тут же индивидуальный пароль, имевшийся у каждого члена Клана, проверил его и наконец обратился ко мне по имени.

После ознакомления с заданием я долго думал: злиться мне на Антея или радоваться возможности выслужиться, загладить свой двухгодичной давности проступок?.. Решил пока оставаться бесстрастным, как и подобает доблестному адепту Клана, получившему очередное задание. Эмоции вредят даже воинам, а уж для меня и вовсе смерти подобны.

Клан был обеспокоен тем, что готовится диверсия против наших союзников, но не имел точных сведений ни о тех, кто планирует операцию, ни о тех, против кого она направлена. Добыть информацию следовало мне. Если появится что-то новое, ко мне немедленно прибудет курьер. Ещё бы, Клан всегда отслеживал перипетии непрекращающейся скрытой борьбы, которая в любом случае могла сказаться на его интересах, даже если напрямую нас не касалась. Ставить в известность союзные Кланы пока запрещалось... Да, сразу самое нелюбимое мною занятие – скучный сбор данных, пассивная разведка.

Информация! Ты стала нашим богом, которому мы ежедневно поклоняемся перед сверкающими матрицами наших алтарей-компьютеров! Мы верим в Тебя, мы верим Тебе! Не потому, что Ты благо, – любое благо можно обернуть во вред. Мы служим Тебе, потому что Ты бесстрастна. Ты можешь останавливать падение в пропасть, а можешь низвергать в такие клоаки, о которых боятся даже упоминать. Иногда обладание Тобой спасает чьи-то жизни, а иногда Ты ведёшь к гибели прикоснувшихся к Тебе. В конце концов всё можно свести к Информации, и прежде всего – жизнь и смерть, ибо обе они суть лишь этапы постижения Тебя.

Некоторые считают, что есть некая субстанция, вмещающая в себе всю Информацию, но это абсурд. Потому что любой абсолют абсурден по определению. Мы не отделяем себя от Информации: без её потока мы не можем существовать, как не могут существовать наши тела без органической пищи и воды. Если отрезать человека от мира, принудить его к вынужденному безделью, то он начинает вскоре искать то, что могло бы дать ему хоть глоток Информации: сведения, ощущения, опыт. Отсутствие новых данных заставляет человека предаваться воспоминаниям. В них он начинает искать опору для своих чувств и ощущений, чтобы переработать их в новые мысли, в новый опыт – топливо, питающее его мозг. Без такой работы он просто сходит с ума, либо его разум испытывает серьёзные деформации. Таким образом, человек не может существовать без пищи, без воды, без воздуха и – без Информации.

Когда человеку скучно, когда он говорит, что ему нечего делать, – это признак того, что информационный поток, его питающий, истощился. Одни – плохо наполняют свой мозг и довольствуются случайным притоком фактов. Другие – их немного (и мне приятно сознавать свою к ним принадлежность) – почти никогда не скучают. Лично я не могу припомнить, когда испытывал это чувство в последний раз, ибо в любой момент способен занять свой мозг воспоминаниями или размышлениями, и это может длиться почти до бесконечности. Даже в одиночестве я не скучаю. И мне никогда не понять тех, кто изнывает и мается от безделья, фанатично цепляясь то за просмотр телетрансляций и новостей, то за Сеть.

Мы много думали о природе Информации, о её изменчивости и небезопасности для неподготовленного ума, но вскоре оставили свои попытки ограничить её каким-либо определением и теперь просто живём, впитывая информационные потоки, как воздух. Есть люди, чья потребность в Ней развита до максимума – именно они становятся вождями. Те, кто способен удовольствоваться малым кусочком Её, кто не ставит целью жизни поиск Её, занимают вспомогательные роли. Они – живой материал, топливо для костра Прогресса, греться у которого будут только вожди.

Я помню Пять Заповедей Информации, которые мы заучивали наизусть:

1. Счастливы ищущие Информацию, ибо они обретут Её.

2. Счастливы умирающие во имя Поиска Информации, ибо их смерть есть продолжение Поиска Её.

3. Достойны презрения останавливающие Поиск Информации, ибо Она подобна песку в ладонях, снегу в руке, воде в горсти: Она ускользает от недостойного; с течением времени теряет ценность однажды добытое; ничего не получает остановившийся.

4. Да помнит Ищущий, что Информация может нести и вред, и благо лишь в соприкосновении с людьми. Сама же Она – нейтральна и бесстрастна.

5. Пусть помнит Ищущий, что не всякая Информация правдива и не всякая Информация может быть доступна каждому, но мудрый найдет Её поток там, где другие видят лишь тонкую струйку.

Мы, Ищущие Информацию, подобны человеку, идущему через пропасть по ветхому, качающемуся мосту, который в любое мгновение может оборваться; мы подобны человеку, несущему в руках огонь, озаряющий путь, но могущий спалить дерзкого в любое мгновение.

И кому же, как не нам, знать, что таит в себе обладание Информацией, – нам, проклинающим себя за своё знание, но непрерывно ищущим новое...

Что ж, задание мной получено, пора познакомиться с теми, с кем придется работать в этом полисе.

Сеть представляет собой сущность, которую нельзя причислить ни к идее, ни к материи. С одной стороны, её образуют миллионы компьютеров города, подключённых к ней, и Сеть существует только в них. Однако она проявляет свойства, наводящие на мысль о независимости её от физических носителей. Она сферой окутывает обычный мир и способна спонтанно меняться вне зависимости от воли людей. Многие теперь для работы в Сети надевают специальные шлемы или костюмы, которые помогают сделать виртуальный мир почти реальным. Сначала это обмундирование использовалось преимущественно в игровых целях – в Сети полным-полно виртуальных миров, в которые каждый день погружаются миллионы пользователей. Но вскоре оно вошло в моду и при проведении официальных и неофициальных мероприятий в Сети – для более полной иллюзии общения. И постепенно костюм превратился в непременный атрибут пребывания в виртуальности.

Для обывателя Сеть составляют лишь компьютеры-серверы, на которых располагаются сайты. По сайтам можно путешествовать в поисках всякой всячины... Но для нескольких сотен людей Сеть имеет ещё одно измерение – компьютеры пользователей. Через Сеть можно подключиться к любому из них. Не скажу, что это очень просто, но для умелого хакера – не проблема.

Мой вызов ушёл в Сеть полиса, натолкнулся в нескольких местах на временные помехи, наконец прорвался через препятствия к намеченным целям.

Я закрыл глаза, и плата, получая информацию из ноута, начала формировать в моей голове образы...

...Я просыпаюсь на прохладных каменных плитах, встаю и оглядываюсь по сторонам, ожидая своего визави. Для встречи я выбрал зал, уставленный колоннами, с широкими хрустальными окнами в чёрных мраморных стенах. За хрусталём угадываются облака – словно я нахожусь в башне, вознёсшейся высоко в небо или медленно взлетающей вверх сквозь плотные белые слои. За спиной что-то глухо щёлкает, и я оборачиваюсь навстречу сиянию, в котором материализовывается мой собеседник.

Он примерно моего роста. Длинные белокурые волосы ниспадают на плечи, прикрывая от посторонних глаз плату. Глаза черные, пол ними мешки, как будто он дня три не спал; лицо осунувшееся, худое. Но движения уверенные, без суетливости. Он и говорит неторопливо, тихим спокойным голосом.

А я так устал от крикливых, резких голосов. Никогда не доверял вопящим истерикам. Мне приятны в человеке уверенность и несуетность.

На тонких губах пришельца появляется приветливая улыбка, могучие руки поднимаются по мере нашего сближения.

– Рад видеть тебя, соклановец, – говорит он, кладя мне левую руку на правое плечо, а правой крепко пожимая мою. – Давненько мы не встречались, Митер, – два гола, десять месяцев и три дня пролетело.

– Здравствуй, Риен, твоя память всегда безупречна, – отвечаю я, кладя свою левую руку на его правое плечо.

Да, время летит, размывая образы дорогих тебе людей. Поэтому при встрече глаза невольно ищут в первую очередь произошедшие в знакомом лице изменения.

Риен – один из моих самых близких и верных товарищей – живет в этом полисе с незапамятных времён. Он распределился сюда сразу после окончания обучения, когда нам было по 25 лет. Тогда мы получили звания адептов и разъехались по местам. Но его работа оказалась менее эффективной, чем можно было предполагать, поэтому он всё ещё ни разу не покидал Сентополис. Я же получил статус вольного адепта, перемешался из полиса в полис, выполняя задания Клана. Почти три гола назад побывал и здесь, конечно, встречался с Риеном, но так как та командировка носила чрезвычайно конфиденциальный характер, нам удалось увидеться лишь в виртуальности. Об этом я долго потом жалел. Вель Риен – человек открытый и честный, с ним всегда приятно поговорить, обсудить какие-то проблемы, высказать наболевшее...

Риен обходит зал, заложив по привычке руки за спину, неторопливым шагом, чётко перемещая вес тела с каблука на носок шикарных ботинок. Каблук-носок... Каблук-носок... Каблук-носок... Словно мерцание лампочки, сигнализирующей, что энергопитание в норме.

– Ты, я вижу, своим вкусам не изменяешь и предпочитаешь всё тот же антураж – высокие колонны, ажурные потолки, хрустальные окна... Да, ты всё тот же Митер, которого я когда-то знал...

– Что значит это твоё «когда-то знал»? Уж не намекаешь ли ты на...

– Не буду скрывать: намекаю. Меня поразило это известие. Твоя вспыльчивость ни для кого не секрет, но не до такой же степени. Ты вёл себя, словно обычный воин, а не адепт, прошедший специальную тренировку. Пожалуй, даже воин не позволил бы себе такой всплеск эмоций.

– Ты ознакомился с моей историей через общую базу данных?

– Да, сначала курьер привез мне очередную базу, потом я отправил запрос Анри, и он не скрыл от меня деталей, – отвечает Риен, глядя мне в глаза.

– Анри?!

– Ты удивлён?

– Ещё бы! Когда нужна точная информация, к нему редко обращаются. Ведь всем давно известно, что у него нельзя отличить истинное от ложного. Он слишком легкомыслен и слишком любит пошутить.

– Антей так не думает. Это он посоветовал мне обратиться именно к Анри. Да, многих Анри раздражает. Но в данном случае у него есть неоспоримое преимущество – он твой друг, а остальные, кто мог бы предоставить мне информацию, твоими друзьями не являются и подробностей знать не могут.

– Пусть так. И что? Ты меня упрекаешь?

– О, нет: не в моих правилах оценивать поступки других. Просто на твоём месте я бы поступил иначе. Последствия, возможно, были бы более печальными, но... Ты меня изумил – ведь я считал, что знаю тебя хорошо... Очень неприятно – обманываться в людях.

– Спасибо, утешил.

– А что теперь? Ты проездом? Или займёшь место Антея?

– Второе.

– Анри бы сказал: « Что за наказание! Опять ты! Нигде от тебя покоя нет! Свалился на мою голову!..» Но я не Анри, и поэтому говорю: «Добро пожаловать, друг! Мои поздравления. Ты попал в хороший полис. Я сброшу на твой ноут информацию по нему. Рассчитывай на мою помощь».

– Благодарю, однако Антей оставил мне достаточно советов.

– Брось, разве он может дать тебе то, что есть у меня? Я могу подсказать тебе, например, где здесь лучше всего перекусить.

– Ты удивишься ещё раз, но Антей прежде всего передал кучу адресов своих любимых злачных мест.

– О, бедный я! Все друзья на поверку оказываются не теми, кем я их считал!

– Ну не надо, не переживай!.. Антея мало кто может понять до конца.

– А клуб «Пол деревом» входит в его список?

– Не знаю, я ещё не просматривал диски внимательно.

– Запиши себе на всякий случай это название.

Я киваю и пополняю память своего ноута, безусловно, ценнейшей информацией.

Риен поднимает голову, прислушивается к чему-то, быстро говорит, что ждет меня в указанном клубе завтра в 22 часа, и исчезает, откликаясь на зов реального мира...

Я постоял немного один, улыбаясь своим мыслям. Риен всегда оказывал на меня действие успокоительное и взбадривающее одновременно – если только возможно подобное соединение... Однако пора выхолить из чата...

...Я снова воззрился на экран монитора, нашел адрес другого соклановца, третьего, четвёртого, пятого... С ними я не стал организовывать индивидуальные встречи и собрал всех вместе...

...На этот раз я выбрал увешанную коврами комнату в восточном стиле. На полу, тоже покрытом мягким ковром, лежат удобные подушки; на маленьком столике, вокруг которого они раскиданы, курятся благовония.

Мои собеседники приходят не сразу.

Сначала появляется Ната – адепт, наша с Риеном одногодка. Короткие чёрные волосы уложены так же, как и во времена нашего обучения, едва закрывая уши и плату на затылке. Когда она не движется, то кажется маленьким черным зверьком. Впрочем, редко мне доводилось видеть её в покое. Обычно, бесцельно перемещаясь, Ната весело щебечет о всякой ерунде. Хотя она может говорить и дельные веши, когда это касается чего-то важного.

Большими глазами она удивлённо смотрит на меня, видимо, не в силах поверить в моё появление в Сентополисе.

– Ну, здравствуй, Ната, – говорю я, протягивая руку для приветствия.

Она слабо её пожимает и улыбается:

– А я-то думала, что тебя держат в заключении, словно дикого зверя.

– Даже зверей иногда выпускают из клеток поразмяться и показать себя. Или для того, чтобы затравить.

– И сразу пессимизм! Тебя, Митер, не переделать никому и ничему! Бьюсь об заклал, что ты скоро опять влипнешь в очередную историю!

– Типун тебе на язык! Только выпустили, только доверили пост – я теперь буду смирным, совсем-совсем ручным. Я буду сидеть тихо и выполнять задание Клана.

– Тебе дали задание? И пост? Так ты вместо Антея будешь?

– Погоди, погоди, не всё сразу. Вот и остальные подтягиваются. Ты же знаешь: я ужасный лентяй, не люблю рассказывать одно и то же по десять раз.

За Натой почти одновременно появляются Ангус и Михаил – очень опасные, очень быстрые и опытные воины. Им я инстинктивно не доверяю, всего не раскрою, хотя ничего конкретного против них не имею. Так уж сложилось в Клане. Адепты и воины – не то чтобы конфликтуют или конкурируют между собой – нет, просто держатся особняком. Скажу прямо: не всегда это на пользу делу, которому мы сообща служим.

– Привет, адепты, – бросает Ангус.

Михаил лишь кивает и спрашивает:

– Надолго к нам, Митер?

– Надолго. На пост.

– А-а, – протягивает Михаил, словно только этого и ожидал. – Вместо Антея, значит... Что ж... Надеюсь, сработаемся.

– Я в этом не сомневаюсь.

Воины почти не двигаются: в виртуальность они не вошли и наблюдают сейчас за происходящим здесь на своих экранах. Такова специфика их профессии. Они даже говорят с нами не через плату, а через микрофоны, подключенные к ноутам, причем их ноуты – самые обыкновенные, с кнопками и клавиатурой. Воины могли бы воспользоваться виртуальными костюмами, но привычка всегда оставаться настороже – ввиду возможности внезапного нападения – определяет их поведение.

В очередной вспышке оформляется силуэт и шагает к нам. Длинные синие одежды, зачесанная назад густая грива соломенных волос, неизбывная боль в серых глазах – это Андариан, аналитик. Он из тех людей, которые считают, что если их будут звать не Михаил или Евгений, а Роган или Альдор, то относиться к ним станут серьёзнее – будто звучание имени добавляет значительности.

Лично я придерживаюсь другого мнения. Имя или прозвище должны запоминаться с первой попытки. И чем, интересно, Андариану не понравилось его настоящее имя – Леонид? Соригинальничал, выдумал какую-то ересь... Моё-то, к примеру, прозвище – Митер – прилипло ко мне благодаря Риену, который однажды взял и исказил моё имя. А остальным понравилось. Так и пошло дальше – Митер вместо Дмитрия... Анри и Антей тоже лишь немного изменили свои имена... Говорят, Андариан потом пожалел о содеянном, хотел вернуть всё обратно, но многие уже привыкли называть его так, поэтому «перекреститься» обратно в Леонида ему не разрешили... Всё же имя человека не меняет,а человеком Андариан был неплохим, хотя и не хорошим – скорее, просто нейтральным. Такие люли очень полезны Клану, а потому – мненравятся нейтральные люди!

– Привет всем, – говорит Андариан. – Приятно видеть родные лица соклановцев. Разве что Риена нет, но думаю, наш коллега уже повидал его в привате.

«Андариан! Не мог промолчать!» – сверкаю я в егосторону глазами.

Аналитик, конечно, читает мои мысли по лицу, улыбается и продолжает:

– А есть ли чем заняться нашему коллеге? Или его о правили к нам в славный Сентополис на отдых? – он залает вопросы, хотя прекрасно знает ответы на них. Дали. Мне нравятся аналитики, которые не скрывают сведений от своих товарищей.

– Мне дали задание. Точнее, оно осталось в наследство от Антея. Раскрывать его кому бы то ни было я и имею права: это дело категории quot;Вquot;.

– Это меня тем более радует, что мы все недавноquot;озадаченыquot; и представь, Митер, на тех же условиях... – отвечает Андариан. – Ты уже освоился в Сентополисе? Никогда не поверю, что Ната и Риен не предложили тебе свою помощь в качестве гидов и советчиков.

Чёртов аналитик даже заранее просчитал, кто захочет мне помочь...

– Риен предложил, а...

– Я просто ещё не успела! – перебивает меня Ната. – Но с удовольствием обещаю взять тебя под свою опеку показать лучшие уголки полиса. Следующая неделя – за мной. И не вздумай отказываться. Второго приглашена будешь ждать сотню лет!

– У меня и в мыслях не было отказываться, – говор я, склоняясь перед ней.

Разгибаясь, замечаю насмешливый взгляд аналитика, который красноречиво свидетельствует, что его хозяин и на йоту не поверил моей галантной покладистости.

– Господа, я думаю, визит вежливости можно считать оконченным. До скорых встреч, – аналитик уходит, а вслед за ним и остальные. Я задержался на несколько мгновений, и, решив, что встреча в целом удалась, тоже отправился восвояси...

...Теперь мне предстояло нанести другие визиты – менее приятные. Я разослал приглашения и начал пока просматривать информацию, которой меня снабдил Антей. Среди прочего там были и характеристики всех членов Клана в Сентополисе. Я прочитал их и улыбнулся: Антей был как всегда точен в формулировках, тонко подметил внутреннюю суть каждого соклановца. Не зря он по окончании основного курса обучения раздумывал, куда податься – в аналитики или в адепты? Пошел в адепты. Возможно, напрасно. Но порядок таков, что изменить принятое однажды решение нельзя.

Операцию по имплантации платы делают в 10 лет. Чем раньше её проводят, тем лучше человек овладевает возможностями платы, чем позже – тем больше вероятность, что операция пройдет успешно. В 10 лет успех гарантирован в 70% случаев. У 30% детей плата не приживается, и ребёнок умирает. У тех, кто проходит этот естественный отбор, плата не конфликтует с организмом, но все, как один, мы страдаем после операции страшными болями: засаженная в мозг железяка – это не шутка. Несмотря на все предосторожности и современные методы, операция очень опасна... В 20 лет вероятность того, что плата приживется, равна 95%, но человек уже почти не может её использовать, поэтому нет смысла напрягаться. В 9 лет вероятность равна 60%, в 8 – 50%, и т.д.

Я не работал ни в лаборатории, ни в клинике Клана и потому знаю о процессе имплантации только в общих чертах. В конце концов это не моё дело.

Имплантация занимает месяц, в течение которого пациент под полным наркозом, не оставляющим даже снов, поддерживаемый внутривенным и подкожным питанием, лежит в специальной ванне, заполненной жидкой прозрачной массой, пока роботы вставляют плату. Людей к операции не допускают, потому что даже слабого отклонения инструмента, вызванного кровотоком в пальцах, достаточно, чтобы пациент погиб. Поэтому врачи управляют процессом с пульта за прозрачной перегородкой, а роботы медленно делают всё необходимое. Точность и осторожность – предельные...

Когда я проснулся после имплантирования, долго не мог поверить, что прошел целый месяц, – казалось, лишь на секунду прикрыл глаза. Но боль в голове быстро уничтожила все сомнения. Она продолжалась, постепенно стихая, ещё год. Даже теперь иногда ещё случаются её приступы, но всё реже и реже.

Технология имплантации выше моего понимания. Мне она кажется нереальной, я бы поверил в волшебство, если бы не сугубо материалистическое образование, которое дают в Клане. Плату продвигают внутрь очень медленно, выключая мозг человека. Самое трудное при этом – поддерживать жизнь мозговой области, лишая её способности мыслить. Плата тонкая и узкая, она входит в голову до тех пор, пока её конец не упрётся в лобовую кость. Потом уже сама плата медленно приживляет многочисленные тончайшие усики, пронизывающие мякоть мозга. Наконец, она становится частью человека.

Начинается процесс обучения. Ребёнок получает знания Клана и постоянно наращивает интенсивность взаимодействия со своей платой. Что касается знаний, то нам преподавали в общих чертах историю до Апокалипсиса и подробно – историю после него: то, что было до Катастрофы, больше не имеет значения. Ещё мы получали некие начальные сведения о положении человека в мире, о свойствах мира. В обычных человеческих школах объёмы информации несравнимо меньшие. Только в учебных заведениях конкурирующих Кланов, образовавшихся после всемирной катастрофы, работа поставлена на сопоставимый уровень. Каждый из этих монстров владеет своей толикой некогда общечеловеческой кладовой технологического и научного опыта.

Если бы можно было собрать воедино все сведения, которыми обладают Кланы поодиночке, то... как знать? Может быть, и совершился бы коренной прорыв, который напрочь изменил бы жизнь на планете Земля?.. Впрочем, Кланы не намерены делиться. Лишь союзники порой обменивают одни крупицы информации на другие, но очень редко...

Главное при подготовке кланера в нашем Клане – это работа с платой. В 13 лет надо сделать выбор по специализации. Так становятся воинами, адептами или аналитиками. Границы между профессиями вначале нечеткие, можно пробовать себя в любой области. Но в течение года ты должен определиться. Потом – всё: специализация даёт, например, воину столько, что никогда ни один адепт или аналитик не сможет стать таким, как он. И наоборот. Проблема в том, что человек сто раз изменяет своё мировоззрение до наступления зрелого возраста, и если он в детстве хотел быть воином, то не факт, что потом не будет завидовать аналитику.

Все три специализации резко отличаются друг от друга. Воинов меньше всего, их наличие продиктовано необходимостью зашиты при постоянных конфликтах с другими Кланами. Воины становятся боевыми машинами. Для быстроты рефлексов им вживляют какую-то электронику в спинной мозг и кучу имплантантов в другие части тела. Делается это, к сожалению, только при полном сознании пациента, и потому целый час раздирающей на части боли при установке каждого имплантанта будущим мастерам боя обеспечен. За нечеловеческую скорость, точность и улучшенное восприятие окружающего пространства приходится платить: воины почти не могут использовать свою плату для взаимодействия с компьютерами.

Аналитики лучше всех знают людей: по одной небрежной фразе и паре жестов они точно определяют, каков человек, и даже могут предвидеть поступки других – корень этого умения кроется в знании психологии человека плюс грамотный анализ различных факторов. Почти телепатия...

Аналитиков не больше, чем воинов. Их появление тоже вызвано необходимостью взаимодействия с внешним миром: Клан должен зарабатывать деньги в конце концов.

Половина кланеров – адепты, несравненные владыки компьютеров. Мы сами почти компьютеры. Но вот людей мы знаем плохо. Странно ощущать себя в виртуальности почти богом, а в реальности – просто человеком.

Я просмотрел и другие файлы Антея. Естественно, нашлись и список «достопримечательностей» полиса, и куча всяких советов... Особенно внимательно я изучил информацию по известным Антею членам чужих Кланов. Ведь сейчас мне предстояла встреча именно с ними. Ответы на мой запрос уже пришли...

...На этот раз я не мог выбрать место встречи. Оно определено по согласованию со всеми резидентами и является частью утверждённого ритуала. Мы собираемся в темном пятиугольном холле, в середине которого ярко освещена пентаграмма на полу. Как только подключились все, звучит сигнал выйти из тени.

Мы одеты в длинные серые балахоны с капюшонами, скрывающими лица.

Каждому определено место на острие пятилучевой звезды – в соответствии с традицией, идущей с самого первого Совета Кланов. Присутствующие откидывают капюшоны, и я пробегаю взглядом по лицам.

– Митер, Клан Нейромантов... -Я называюсь первым, как вновь прибывший.

Взгляды всех обращаются на меня. В них я вижу интерес, презрение, ненависть, усмешку... Даже союзные Кланы с недоверием относятся к нам, Нейромантам, провозгласившим союз человека и компьютера. «Человек несовершенен, совершенство компьютера меня пугает...» – сказал Ульрих Дауэрн. Мы пугаем других своей на них непохожестью. Ещё бы! По поводу наших плат каких только гипотез не выдвигали! В основном, конечно, полная чушь. Мы непостижимы для остальных. И это многим не дает покоя.

Нам всегда было безразлично мнение о нас других людей. Что знают они, которым не дано повелевать компьютером одними только мыслями, не дано думать с точностью компьютера, не дано анализировать свои и чужие поступки, отвлекаясь от человеческих чувств? Правда, мы почти никогда не поступаем так, как велит бесстрастный анализ. Даже понимая, что идём к краю пропасти, мы не сворачиваем, хотя бы все колокола били тревогу и все датчики зашкаливали от близости смерти. Потому что в единении безжизненного компьютера и живого человека рождается сущность совершенно иного порядка, чем обычный человек. Мы не требуем понимания – мы требуем уважения, и мы вправе ненавидеть презирающих нас...

–Изабель, Клан Пауков, – произносит стоящая справа от меня девушка с длинными черными волосами.

Высокая, с царственной посадкой головы... есть ли что-нибудь внутри этой красивой головки? Или под прекрасной оболочкой скрывается душевная серость и пустота? В любом случае она – представитель Клана Пауков, нашего союзника. Пауки последовательно проводят в жизнь план восстановления всемирной компьютерной сети: после Катастрофы связь между городами поддерживают только курьеры на специальных машинах. Для установления надёжных контактов междуполисами требуется тянуть линии связи – почти такие же, с помощью которых осуществляют передачу энергии. Это безумно дорогой проект. В наше время все перешли на беспроводную связь – Клану Пауков удалось изобрести новый способ передачи данных взамен существовавших до катастрофы. Он основан на отражении сигналов энергокуполами полисов. Пауки наладили Сети во всех полисах. Конечно, не без проблем, но дело, благодаря им, движется...

–Диего Альварец, Клан Хранителей, – называется высокий человек с короткими седыми волосами и короткой бородкой, стоящий за Изабель.

Этот человек – прямо-таки столп спокойствия, судя по записям Антея. Диего мне понравился сразу – уже самой интонацией голоса и манерой повеления. Хотя наши Кланы и враждуют.

Хранители – глупцы, они до того привязаны к старине, что даже огнестрельным оружием почти не пользуются. Они предпочитают клинки и метательное оружие. Надо признать: стрела из спрятанного в рукаве арбалета не менее смертельна, чем пуля. Мечи же Хранителей с легкостью рассекают почтилюбую защиту.

Однако же это слепое поклонение старине раздражает. Хранители обладают наиболее полными сведениями по истории мира до Апокалипсиса и полны решимости повернуть время вспять. Они ненавидят достижения техники и прогресса. В отличие от нашего свободного Клана или Клана Пауков Хранители у себя установили чёткую иерархию, подчинение младших старшим, беспрекословное исполнение команд. Как будто люди, слепо исполняющие приказы, чем-то лучше обычных компьютеров! Хранители ненавидят всё, созданное наукой... Интересно, чем бы они питались, если б химики не нашли возможность устраивать подземные плантации выведенных заново после Апокалипсиса растений? Чем бы дышали они, если б не изобретение системы очистки воздуха в полисах?

Вне городовчеловека спасают лишь очистительные фильтры машин, иначе мелкие частицы ядовитой гадости быстро забьют лёгкие. Постоянная боль и мучительная смерть обеспечены.

Хранители возлагают на учёных ответственность за Апокалипсис. И это – знатоки истории! Мне кажется, и дураку должно быть понятно, что только сами люди виновны в том, что использовали науку себе на погибель. Катастрофа не произошла внезапно, ей предшествовало десятилетие упадка и загнивания. А теперь и подавно лишь наука способна вывести нас из тупика. Не знаю, каким путём, но только ей по силам столь грандиозная задача. Ведь когда-то даже космос осваивало человечество! Осваивало руками и мозгами учёных, а не тех, кто мечтал жить по старинке. Поэтому: к чёрту религию, историю и философию – все эти порождения психических болезней! В будущем есть место только тем, «кто дерзко хохочет, насмешливо свищет, внимая заветам седых мудрецов»!

Правда, я думаю, что люди никогда не спасутся. Они всегда будут уничтожать самых лучших из своей среды и самых достойных...

– Воргус, Клан Бионов, – шипит мускулистый парень с четвёртого луча. Он выше меня почти на две головы.

К этому Воргусу я сразу почувствовал неприязнь, почти ненависть. Я не переношу вида самодовольных самцов, у которых масса мышц пальцев больше массы головного мозга. Бионы презирают нас, лицемерно сокрушаясь по поводу пагубного влияния компьютера на здоровье. Их пунктик – физическая мощь. Они просто помешаны на своих телах! Если бы с таким же рвением они заботились о своих мозгах, пожалуй, им невозможно было бы противостоять. Но абсолютное большинство из них – тупые животные. Только драки, еда, сон и размножение интересуют этих биороботов! Клан Бионов специально занимается мутациями и инъекциями, чтобы наращивание мышечной массы происходило с максимальным результатом в минимальный промежуток времени. Достижения впечатляют. В бою они увеличиваются в размерах, в них вливаются новые силы, поэтому их иногда ещё называют оборотнями. Я – против такого названия: зачем обижать бедных волков?.. Да, Бионы выглядят эффектно – с точки зрения толпы. Полное совершенство тела, владение каждой своей мышцей и т.д. и т.п. Но, видит Клан, как же приятно оборвать жизнь такого совершенства одной-единственной пулей! Возможно, я так думаю лишь потому, что смерть моего собственного тела вовсе не означает смерти меня самого. С другой стороны, если быть честным – а компьютер, с которым мы в родстве, всегда честен – то надо признать, что одной пулей убить Биона может либо очень меткий стрелок (у них мало уязвимых мест), либо обладатель мощного оружия -такого, как моё. Подобно Хранителям, Бионы ненавидят технический прогресс и науку. Из научной сферы их волнуют только биология и генетика. Они на дух не переносят компьютеры и плохо в них разбираются. Что ж, вольному – воля... Ставка на мускулы – тоже лань истории. Очень далёкой к тому же. Когда-то мёртвым был тот, кто плохо владел мечом. Сегодня время других героев и других мечей...

Как я хочу, чтобы именно Бионы плели интриги, скажем, против Пауков, наших союзников! Тогда Клан в качестве мести проведёт карательную операцию, и много этих самовлюблённых молодчиков с могучими торсами и минимально необходимым количеством извилин в голове будут превращены в простые куски мяса, биомассу, из которой Бионы и делают своих воинов... Но что-то я слишком разнервничался, надо бы следить за собой. Пора скрыть эмоции улыбкой...

– Конрад Цвегер, Клан Оружейников, – представляется последний кланер, стоящий слева от меня.

Он низкого роста, на голове – жёсткий короткий ёжик. Постоянная усмешка на его лице может вывести из себя кого угодно, но только не меня – в ней я нахожу признак твердости духа. Его голос тих – он не видит надобности повышать тон. Я уже говорил, что питаю слабость к спокойным, негромким голосам.

Наши вторые союзники, Оружейники, производят лучшие образцы оружия в постапокалиптическом мире. Они свято хранят свои секреты, продавая лишь самые простейшие образцы – конечно, не такие, как мойHoltzeramp;Shultz#321, тоже изготовленный Оружейниками.

Но самое мощное оружие, гордость и силу Клана, они не доверяют никому. Даже в тех редких случаях, когда его добывали с тел мёртвых кланеров, оно просто отказывалось работать в чужих руках. А ведь это мы, Нейроманты, дали Оружейникам секрет этого ноу-хау. Взамен они снабдили нас замечательнымиHoltzeramp;Shultz,патронами всех видов, бронёй и разными другими мелочами, благодаря чему по уровню вооружения Клан Нейромантов прочно занял второе место после самих Оружейников.

Наш союз с Оружейниками был предопределён их взглядами на будущее, почти совпадающими с тем, чего хотим мы. Они тоже верят в технику, компьютеры и прогресс. Различия между нами не носят характер принципиальных противоречий: мы агитируем человечество двигаться по пути совершенствования компьютерных технологий, информационной суперсферы, в качестве приманки придумывая забавные виртуальные игры, а Оружейники молча создают уникальную продукцию и сбывают устаревшие образцы за деньги, информацию, услуги. В основном их интересуют деньги, потому что остальное они быстро получают с помощью оружия...

Вот и всё, звезда заполнена. Такое расположение было весьма удобным, так как фланги каждого из нас прикрывали его союзники, а в лицо смотрели враги. Мы воевали с Бионами и Хранителями, Пауки – с Бионами и Оружейниками, Хранители – с нами и Оружейниками, Бионы – с нами и Пауками, Оружейники – с Хранителями и Пауками. Нетрудно догадаться, что союзниками Кланы стали по принципу: враг моего врага – мой друг. Очень удобное расположение, обусловленное целями и задачами Кланов. Главное – не нарушить баланс сил, предотвратить открытое столкновение, которое имело бы катастрофические последствия. Конечно, имеются в виду не встречи представителей сторон, подобные нынешней, а масштабы всей планеты. Властвовать над ней, над человечеством – заветная мечта каждого Клана. Что думают об этом простые люди? Вряд ли кого-то из кланеров волнует такой пустяк.

Мы молча смотрим друг на друга. Друзья по необходимости, враги по самой сути наступившей эры... А ведь когда-то был лишь один Клан – объединение тех, кто не только пережил Катастрофу, но и сохранил массивы знаний прошлого. Благодаря ему после катастрофы наука не откатилась на уровень доиндустриального общества... Древние утверждали, что история учит только тому, что она ничему не может научить. Разделение на Кланы – ещё одно тому доказательство... Нохватит размышлять, пора начинать разговор.

– Я собрал вас всех, чтобы, по обычаю, уведомить о своём прибытии и вступлении в должность. Теперь я вместо Антея.

Изабель промолчала, Конрад заулыбался ещё шире, Диего сжал губы, а Воргус спросил презрительно:

–Уж не тот ли вы Митер, который расстрелял несколько десятков человек два года назад, кажется, где-то в Даунполисе?

– Вы совершенно правы, – я безразлично смотрю на него.

– В таком случае я не могу не указать на опрометчивость решения вашего Клана...

– Вы ставите пол сомнение мудрость моего Клана? – Клянусь платой, этот Воргус идёт на конфликт.

– Нет, я просто хотел бы напомнить вам, господин Митер, что здесь – Сентополис, и, если вы собираетесь повторить свой подвиг, то, боюсь, не сумеете избежать наказания. Прошу воспринимать мои слова как простое предупреждение.

Каналья.

– Я не расположен начинать спор о том, что ещё не произошло. А то, что со мной было, касается только меня.

По-моему, я не нарушил установленного порядка представления. Если у вас больше нет ко мне вопросов, то всего хорошего.

Воргус и Диего исчезают.

Изабель и Конрад, питая взаимную ненависть, задерживаются чуть дольше, как требует этикет, потом тоже уходят, попрощавшись со мной. Друг с другом они даже не обменялись кивками. Забавно всё же наблюдать таких непримиримых противников. Я ещё успею с ними связаться – завтра. И с каждым в отдельности. Сегодня я слишком устал...

...Можно было ещё немного полазить по Сети Сентополиса – там наверняка есть куча интересного. Я заметил, что в каждом полисе его особенности проявлялись и через Сеть: вроде – призрачная паутина, а специфические различия – налицо. Но... не прошёл бесследно целый день дороги, да и новое место ещё не располагало к работе. Поэтому ноут мягко зажужжал, приводя себя в порядок, и выключился.

Никогда не терпел привычки некоторых владельцев придавать своим ноутам некоторую индивидуальность, выращивать в них некое подобие искусственного интеллекта. Их ноуты с ними здороваются, когда включаются, постоянно разговаривают, дают ненужные советы, прощаются при выключении. Тем самым как бы заводится маленький друг, имя которого автоматически присваивается ноуту.

Можно ещё купить голографический проектор и создать голограмму этого самого «друга», говорить с ним, как с живым существом... Я прекрасно знаю, зачем это делается. Знаю, почему на ноуте Анри звонко смеётся и подшучивает над своим творцом девушка. Знаю, почему Антей не терпит ничего подобного. Я сам однажды стёр все файлы своего создания. Безжалостно уничтожил месяц труда, но ничуть не жалею об этом.

Потому что иллюзия ещё сильнее подчёркивает одиночество, и достаточно выключить ноут, чтобы оно хлынуло на тебя из пустоты. Так ещё больнее. Поэтому Анри почти никогда не выключает свой ноут, а Антей, который считает одиночество редким даром, даже не пытался завести себе такого маленького друга. Хотя кто его знает – не пытался ли?..

Лишь когда ноут выключился и экран погас, я понял, что в комнате темно. Только свет города льётся в мою комнату через незанавешенное окно.

Благословенный свет электрических ламп...

Я подошёл к окну и окинул взглядом раскинувшееся передо мной море огней. Вот роскошное освещение фешенебельных районов... Вот маленькие тусклые лампочки трущоб... Вот высокие уличные фонари, выхватывающие круги грязных улиц там, где они царят единолично, и теряющие свой гонор в суете рекламного многоцветья сверкающих проспектов.

Слева, через три улицы, виднеется громадный шпиль, через каждые 10 метров освещаемый направленными вверх прожекторами. Это главное здание городской администрации, городской полиции и городского управления. Шикарное и внушительное строение; жаль, что я не вижу за домами большую его часть.

Справа – океан ночи: там угадываются низенькие дома – однотипные и неприглядные. Редко в каком окне горит свет – энергия в наши дни стоит дорого. Там нечасто умирают от старости – в основном от болезней и голода, а ещё – от рук собратьев-людей, которые даже на дне жизни не устают завидовать и ненавидеть тех, кто хоть в чём-то лучше их. Трущобы полиция почти не патрулирует, туда сразу отправляют мертвецкую команду, чтобы собирать трупы, которые в огромном количестве появляются там каждую ночь. Те районы отличает омерзительный запах, вобравший в себя миазмы разложения и гниения, вонь пищевых объедков и человеческого естества. Говорят, там процветает и людоедство.

Прямо перед моим окном стоит молчаливая громада – один из тех исполинов, которые строятся специально для размещения множества мелких фирм и предприятий. Эти организации быстро образуются, быстро распадаются, и на их месте открывается другие.

Интересно, где больше человеческой грязи – в офисах беспринципных грабителей и дельцов или в бедняцких трущобах?

До Апокалипсиса 70% населения Земли находилось за чертой бедности. Это был живой материал, на котором строили своё благосостояние оставшиеся 30%. Из последних лишь несколько тысяч находились у вершины пирамиды, остальные формировали «средний класс». Несколько тысяч – в то время как на планете было 8 миллиардов человеческих существ!.. Сейчас нас 2 миллиарда, ни в чём не нуждаются лишь 10%. Ещё 10% перемешаются из одной группы в другую. И никто никогда – ни до, ни после Апокалипсиса – не испытывал угрызений совести.

Впрочем, какая совесть может быть у машин?

Да, люди давно уже превратились в машины. Утром они просыпаются, завтракают, идут на работу. В середине рабочего дня – короткий обед всухомятку, ведь время – деньги. Потом опять работа, возвращение домой, ужин, тупой просмотр новостей – в Сети или по «ящику», где искусные политики и журналисты ловко играют общественным мнением, подавая события под нужным соусом. Сон. А потом снова – утро, завтрак, работа, обед, работа, ужин, новости, сон, утро, завтрак... Изо дня в день... Неделями, месяцами, годами... Ведь работодатели любят тех, кто отказывается от выходных и редко берёт отпуска. Масса одинаковых, лишённых всякой индивидуальности манекенов, которые сидят и по сигналу лампочки нажимают на кнопки, проверяют качество продукции на конвейере, исполняют один и тот же набор операций, вбитых в них за один день и повторённых с тех пор тысячи и десятки тысяч раз...

Их характеры и биографии напоминают какой-нибудь простой файл на моём компьютере – создан тогда-то, изменён тогда-то... При уничтожении-смерти файла-человека никакой информации не сохраняется – зачем, если на очереди многие другие, ничем от него не отличающиеся? Создан в 44 секунды 30 минут 10 часов 3 дня 6 месяца такого-то года... Имя – название. Фамилия – расширение. Род занятий – тип файла...

Когда-то людей называли винтиками большой машины, имя которой – государство. Сегодня они тоже не могут претендовать на роль деталей – ведь о деталях всё-таки иногда заботятся, предохраняют от износа, протирают, чинят. Людей же можно просто заменять – это не проблема. Какая разница, кто нажмёт на кнопку, если этих кнопок – многие тысячи? Да здравствует специализация! Каждому по кнопке! Ничего больше не надо – только кнопки и рычаги... Соединённые усилия сотен кнопок и рычагов дают возможность выжить всему полису. Они избавили людей от необходимости обучаться профессиям.

Четыре пятых нынешнего населения забыли все языки, звучавшие до Апокалипсиса, они знают лишь интернациональную, ставшую обшей для всех, упрошенную смесь. Те, кто на вершине пирамиды, щеголяют иногда и каким-нибудь «настоящим», предапокалиптическим языком. Ах да, еще Кланы обязательно говорят на одном из «настоящих». Пять Кланов – пять языков спасено от забвения, сбережено во времени... Где же остальные, которых было великое множество на Земле? В конечном итоге и их можно перевести в цифры – так вот пусть цифры и остаются! Люди-машины не должны обременять свою память лишней информацией.

Не потому ли после Апокалипсиса не создают новых книг, картин, стихотворений и музыки? Лишь поколение переживших Апокалипсис, немногочисленное и быстро уходящее из жизни, пыталось повторить то, что было навеки потеряно. Но в их творениях окаменели боль и ужас Катастрофы. Моё же поколение и следующие не создают ничего, только поделки: ненавязчивые мотивчики, яркие сериальчики, блеклые книжечки, тусклые вторичные картинки и безликие скульптурки – все это делается быстро, по конвейеру, с учётом желаний и склонностей массы, которая с каждым годом становится всё более однородной. И так же быстро всё забывается – ведь на подходе сотни, тысячи, миллионы новых продуктов «духовной пиши». Глотайте жадно, дорогие граждане! Глотайте, а то не успеете! Вот оно – истинно свободное искусство, а вот – совершенная мысль, а вот – гениальнейшее звучание! Всем хватит, каждому подойдёт. Агентства по исследованию психологии людей не зря едят свой хлеб...

Лишь полисы с одинаковыми существами, словно вопреки человеческому однообразию, вдруг обрели индивидуальность... Не насмешка ли это над временем и людьми?

Но биомасса, несмотря ни на что, стала счастливее. Я смеюсь, меня бесконечно забавляет эта мысль и веселит всё больше с каждым разом, когда я убеждаюсь в её истинности. Да, нынешние люди счастливы! Их жизнь имеет то, чего всегда жаждал человек – пусть инстинктивно, пусть сам того не сознавая, он стремился к предсказуемости.

О да, люди всегда хотели научиться манипулировать своим сознанием и бессознательным миром вокруг. Раньше они придумывали традиции и обычаи, которые регламентировали их жизнь, потом они создали религии – от самой простейшей до самых сложных и запутанных – чтобы только не допустить свободы мысли и духа. Они даже воевали за господство именно своей религии над остальными. Ну и, естественно, ради наживы. Все войны, все до единой начались из-за жажды денег и власти. Были придуманы сословные правила, всякие там кодексы рыцарей и дворян. Это также делалось, чтобы держать под неусыпным контролем любого человека. Люди любят знать всё наперёд друг о друге. Никаких неожиданностей. Даже приветствия, речи друзей на пиру и прощания должны следовать жёсткому этикету. Позже ритуалы смягчили, но до самого Апокалипсиса люди обожали обновлять оковы нравственности, морали, общественного мнения.

Я здесь не касаюсь того, что называли «аморальным», и не призываю всех руководствоваться только собственными желаниями и устремлениями. Вполне понятно, что традиции появлялись и появляются не на пустом месте и не из воздуха. Одна из новых, связанных как раз с компьютером, – проверять даже послания друзей: уж слишком много расплодилось любителей подослать ближнему вирус, прикрепляя его к чужим письмам.

Но у всех традиций есть такое свойство – устаревать. И однажды настаёт время, когда изжившая себя традиция должна умереть. К примеру, упоминавшаяся выше религия. Сначала развивалась политеистическая. Потом она перестала себя оправдывать. Тогда появились монотеистические вариации, которые через несколько столетий также объективно исчерпали свой потенциал. Но они так укоренились среди людей, такую силу набрали их приверженцы, что избавиться от них стало совсем не просто. Монотеизм превратился в тормоз, замедливший техническое и культурное развитие человечества минимум на 200-300 лет. Когда-то апологеты монотеизма великой кровью заставляли политеистов отречься от обветшавшей веры. А потом и сами попали в сходную ситуацию. К счастью, мир после Катастрофы не знает религий.

Именно поэтому мы не учили в Клане историю до Апокалипсиса подробно – зачем нам даты и имена, если всё это уже было, этого не вернуть, а опыт прошлого к настоящему неприменим? Нам давали лишь общие тенденции, из которых можно извлечь актуальные поныне уроки. Чтобы создать стойкий иммунитет против наиболее распространённых вирусов прошлого.

Вообще же я считаю, что любовь людей к истории основана не на извлечении полезного опыта, как твердят многие глупцы, а на самом обыкновенном страхе перед неминуемым забвением наших частных никчемных жизней. Именно отсюда и проистекает столько рвения в пропаганде изучения истории.

И только современные люди не заботятся о том, что было до Апокалипсиса, и счастливы уже хотя бы тем, что их никто не донимает новыми мифами. Так кому же нужно наше знание, не лучше ли не ведать той боли, которую оно приносит? И тем не менее во всех Кланах продолжают сохранять оставшееся от Апокалипсиса, потому что каждый кланер должен помнить: настоящий порядок вещей не вечен, он может быть другим. Вот только зачем нам это знать – не знает никто. Простите за каламбур... Как бы сами Кланы с их амбициями не стали отмирающей традицией. Шучу, конечно.

Нет во мне жалости к людям. К чему их жалеть, если они не стремятся к другой жизни, если они, такие умные и всезнающие, уважают только страх и страдание, бережно сохраняя идолов боли и несчастья? Это, скорее, тот случай, когда Информация приносит вред...

Я выключил свою лампу – отчего-то стал раздражать электрический искусственный свет. Но разве я в силах выключить 15 миллионов других ламп?

Долго лежал, заложив руки за голову, смотрел в потолок, на котором – я видел это в отсветах соседних домов – потрескалась старая некачественная краска. Потом повернулся на бок. Сон пришёл почти мгновенно. И не было сновидений, которые почему-то часто посещали меня в последнее время.

На следующее утро я открыл глаза ровно в 13 часов по общеземному времени. То есть по времени всех полисов планеты. В мире без дней и ночей люди просто договорились взять и начать новый отсчет часов, дней, недель... Конечно, с учётом доапокалиптической традиции. С 0 до 8 часов положено спать. Клубы, рестораны и иные заведения увеселительного толка открываются в 19 часов, а закрываются с уходом последнего посетителя – хоть в 23:59, хоть в 3 часа утра. Двадцать четыре часа в сутках – дань тем, кто пережил Апокалипсис и к этой системе привык. Я бы заменил её на 30-часовую – раз уж мы всё равно потеряли привязку к солнцу, которое не светит в полисах. Хорошо хоть для удобства постановили считать, что каждый месяц состоит из 28 дней, или 4 недель. Очень практично, тем более что климат на нашей планете теперь всегда одинаков – полдня сравнительно тепло, полдня холодно.

В ходе совершения утреннего ритуала омовения, я решил устроиться на работу. Счета за квартиру велики, несмотря на скромность моего жилища. Требует затрат и установление контактов с разными людьми – для выполнения задания Клана. И вообще, отказывать себе в радостях жизни я не привык.

Глаза еще не совсем проснулись – так и тянет их промыть ещё разок холодной водой. Свет огней возвращающегося к жизни города за окном только слепит, впечатывая в сетчатку горящие пятна. Ноут загружался, а я в это время массировал затекшие мышцы шеи: подушка и кровать Антея были слишком жесткими и неудобными. Придётся подобрать себе что-нибудь более подходящее. Антей в своей неприхотливости меня переплюнул.

Наконец, я снова вошёл в Сеть – на этот раз с бутербродом в руке.

В Сети всегда можно найти себе занятие. Тем более никаких проблем не существует при устройстве на работу кланера. Вообще-то наш Клан имеет дорогостоящие клиники, в которых самые страшные болезни излечивают методами, недоступными остальным врачам. Есть и другие выгодные направления деятельности. Всё вместе создаёт значительный финансовый резерв. И потому каждый наш кланер – довольно обеспеченный человек. Тем не менее все, кто может, ищут дополнительную работу. Большинство Нейромантов трудятся дизайнерами – благодаря прямой связи мозга с компьютером, мы можем быстро и точно переносить в электронную форму свои мыслеобразы. Нам даже приходится создавать видимость напряжённого творчества, потому что простые смертные странно смотрят на человека, который в одну минуту может выдать потрясающей красоты картину. И ничто нам не мешает работать сразу над несколькими полотнами. Анри здесь вне конкуренции. Он создал такое количество дизайнерских эскизов, что почти везде можно найти образцы его труда. Их отличает изысканный минимализм. Представьте себе, он может провести несколько линий, допустим, красным по белому, и это будет выглядеть столь стильно, что многоцветные полотна других мастеров немедленно отступят в тень. Анри считает, что настоящие шедевры делаются максимум из двух цветов, хорошие картины – максимум из трёх. Если в картине четыре и больше красок, то она посредственна и безвкусна.

Другие адепты предпочитают создавать музыку или заниматься программированием. С нашими возможностями скучать некогда – если, конечно, ты не абсолютный лентяй.

Аналитики, могущие отличать правду от лжи, становятся высококлассными специалистами по всем видам работ, требующих взаимодействия с людьми.

Воинам же, казалось бы, прямая дорога в полицию полисов и другие спецформирования, но – увы! Клан требует, чтобы, когда Он призовёт, ты был готов исполнить любой его приказ. С дисциплиной военизированных организаций это несовместимо. Поэтому воины находятся на полном обеспечении Клана.

Я обычно занимаюсь программами, потому что, имея столь совершенный инструмент в дополнение к мозгу, как моя плата, найти ошибку и оптимизировать любой алгоритм легче лёгкого. Во многих местах – на химическом производстве, в энергоснабжении, в медицине, в полиции, в городской администрации – используют мощнейшие машины, которые никогда не подключают к Сети, боясь атаки преступников и повреждения уникального оборудования. Услуги компьютерных специалистов моего класса всегда востребованы.

Однако, потратив два часа на поиски подходящего места, я не выудил ничего стоящего. Это неудивительно – в солидных корпорациях, где хорошо платят, всегда требуется рекомендация одного из сотрудников, причём уважаемого. Они не размещают рекламу на стёклах разваливающихся автобусов. Ищут специалистов частным порядком. Практикуются невероятные меры предосторожности – ведь хватает ловкачей, готовых без зазрения совести перепродать украденную информацию или просто уничтожить её по заказу фирм-конкурентов. В Сети почти с самого её создания идёт война. Сами Пауки, отдавшие достаточно жизней, чтобы Сеть была во всех полисах, а теперь бьющиеся за соединение полисных Сетей, ужаснулись, когда увидели, что дело их рук, мыслившееся как обитель истинной свободы, немедленно превратилось в поле боя.

Я всегда лишь усмехался, когда Пауки твердили, что в Сети люди, наконец, вырвутся из цепей, накладываемых на них обществом, что в виртуальности воцарится вольный дух анархии – в противовес жесткой структуре полисной системы. Пауки слишком уверовали в организующую мощь компьютеров и сделались заложниками своей великой идеи.

Я был в Даунполисе, когда тамошняя городская администрация отказалась удовлетворить требования полицейских обеспечить им лучшие условия жизни, увеличить социальные гарантии – особенно семьям погибших и т.п. Конечно, на ровном месте полицейские бунты не возникают. Прокатилась волна убийств стражей порядка, которых распоясавшиеся СМИ вдобавок ко всему ещё и обвинили в бездеятельности. Кроме того, я думаю, подлили масла в огонь те, кому было выгодно дискредитировать городскую власть, кто сам метил на тёплые места. Не дремали и группировки преступников, всегда охочие половить рыбку в мутной воде... На категорический отказ администрации сесть за стол переговоров полиция почти в полном составе прекратила несение службы и начала уходить из города. Моментально на улицах возникла та самая анархия, в которую верят Пауки. Люди, естественно, боялись оставаться в городе, где вот-вот воцарятся беззаконие и произвол. Но по укоренившейся привычке каждый думал только о себе. В результате начались ужасные беспорядки, насильственный захват транспортных средств – ведь автомобилей и автобусов на всех, естественно, не хватало... Это случилось два года назад, но я до сих пор помню всё до малейших мелочей. Тем более что мне часто об этом напоминают – в основном те, кто там не был...

... Город сошёл с ума.

Эта мысль подспудно жила во мне во все дни моего пребывания в этом паршивом бетонном мешке, полюбить который так же невозможно, как нельзя привыкнуть к постоянному смраду в неосвещаемых фонарями районах, к трупам, которые часто выбрасывают просто из окон, к нескончаемой стрельбе и сообщениям о том, что того, кому ты ещё вчера пожимал руку, сегодня нашли обезображенным в собственной квартире...

Я ехал по Даунполису, торопясь покинуть его навсегда, и каждый метр дороги воочию убеждал меня в его сумасшествии. Обычно города мне нравятся больше их жителей, но сейчас наступил тот редкий момент, когда я ненавидел город чёрной ненавистью.

Улица, бывшая некогда гордостью полиса, ужасала меня, помнившего её прежнее великолепие. Раньше она была моей любимой. Здесь я предпочитал прогуливаться, ловя своё отражение в высоких витринах из тёмного стеклопластика, пересекая синие и зелёные волны под рекламными вывесками, наблюдая заходящих и выходящих из клубов и ресторанов людей, любуясь сверкающими мостами, которые легкими арками соединяли лома. Улица походила на картину молодого дизайнера – слишком яркие, ослабляющие друг друга краски – попытка выразить в минимуме объёма максимум эмоций. Но в цветовой дисгармонии мне почему-то мерещилась тёмная грусть и странная печаль, особенно по утрам, когда улица была почти пустынна. Или она предчувствовала свою судьбу?..

Теперь половина рекламных вывесок была просто-напросто разбита. Кое-где искрящиеся, но в основном мертвенно-тёмные трубки свисали вниз, хрустели тысячами осколков пол шинами автомобиля. Редкие вывески ещё горели, подчёркивая дикость картины безумного разгрома... Я нёсся, сжав зубы, часто резко сворачивая, чтобы не врезаться в горящий остов какой-нибудь машины или чтобы объехать языки пламени, вырывающиеся из открытых дверей. Окно на втором этаже дома, мимо которого я как раз проезжал, разлетелось на тысячи осколков вслед за автоматной очередью. К счастью, я мчался с такой скоростью, что стёкла упали на асфальт уже за моей машиной.

Пару раз я не успевал притормозить и сбивал кого-то из торопливо покидающих полис жителей. Стальные тиски сжимали моё сердце. На капоте запеклась кровь. Её капли попали на лобовое стекло, щетки включились и попытались счистить их, но лишь оставили кровавые полосы.

Какие-то обломки, три-четыре обугленных тела, лежащих поперёк дороги... колесо ощутимо переехало одно из них.

Внезапно машину тряхнуло, и велел за вспышкой раздался жуткий скрежет. Я увидел, что правая дверь, в которую кто-то выстрелил, почти отвалилась и теперь волочится по земле, высекая искры. Черт, что за оружие! В зеркало заднего вила я хорошо разглядел ухмыляющегося подростка лет шестнадцати – а может это была девушка с короткими волосами? – с шотганом в руке. Стрелок по машинам и редким прохожим с каким-то упоением передёргивал затвор, выбрасывавший дымящиеся гильзы...

Проклятье, теперь мне придётся искать другую тачку: с оторванной дверцей из полиса поедет только безумец. Однако, вредно держать в себе раздражение. Моя злость вылилась в резкий разворот на 270 градусов и ответный выстрел из шотгана, который разнёс верхнюю половину тела подростка в клочья.Кровавые брызги обильно оросили тротуар. Анри бы смог пожалеть этого «охотника», но во мне нет его сентиментальности. Бешенство бурлило в моей крови, меня прямо-таки трясло от жажды убийства. Смерть отморозкам!..

Чем ближе к окраинам, тем труднее было ехать – всё больше попадалось сваленных вещей, арматуры, другого мусора, который, наверное, выбрасывали из автомобилей, чтобы погрузить людей, впереди показалась небольшая толпа – около сотни человек. Оставив изуродованную машину, я подошёл к беженцам, ожидавшим транспорт.

На лицах легко читались чувства, владевшие ими в настоящий момент: боязнь потери имущества и страх за свою жизнь. Других эти люди просто не знали, равно как не замечали никого, кроме самих себя. Несмотря на напряжённость обстановки, мне было забавно наблюдать за ними; они даже представить себе не могли, что их налаженный быт вдруг рухнет в одно мгновение, и теперь выглядели потерянными, не зная, что предпринять.

Вдали поднялся в небо столб огня, и все моментально повернули туда головы, привлечённые вспышкой и громким хлопком. Но тут на улицу въехал автобус, и люди засуетились, готовясь атаковать салон... Когда толпа пытается протиснуться в маленькую дверцу, то дело движется крайне медленно, с обязательным затаптыванием слабейших. Воздух наполнился ругательствами, криками и плачем детей, которым вообще не на что было рассчитывать в давке.

Вид дикарей, сметающих друг друга ради спасения собственной шкуры, был мне омерзителен. В любом случае я не собирался путешествовать с ними вместе.

Показался фургон, видимо, принадлежащий какой-то фирме, которая решила вывезти из города свои ценности. Автобус и толпа перегородили фургону проезд. Он остановился, и я подошёл к кабине водителя. На мой вопрос шофёр ответил, что вывозит энергоблоки новой конструкции и документацию фирмы-производителя. Кузов был забит доверху.

Я имел достаточно денег на своей кредитке, чтобы уговорить водителя взять меня, а также выбросить часть груза и захватить детей, которые сгрудились на тротуаре. Они жались друг к другу; самому старшему было не больше семи лет. Родители, торопясь сесть в автобус, оставили их здесь, не желая больше заботиться о чадах.

Не помочь детям я посчитал бесчеловечным. Тем более в Клане хорошо относятся к пополнению... Возможно, в ком-то из них пока спит великий воин, аналитик или адепт...

Детей было тринадцать. Трёх самых маленьких посадили к водителю, я с остальными полез в фургон, очистив место между громоздкими металлическими ящиками.

Когда я подсаживал последнего малыша, помогая ему забраться в кузов, ко мне подбежал молодой человек, тащивший за руку красивую девушку. Он хотел, чтобы я взял их с собой.

У меня ещё были деньги, чтобы уговорить водителя выбросить дополнительно ящик, дабы уместились эти двое, но парень упомянул, что в крайнем случае я могу высалить quot;dayosfbudsquot;,мелюзгу. Одного этого было достаточно, чтобы расстрелять его на месте, но он ещё и стал угрожать мне, пообещал вышвырнуть вон. Его спутница смотрела на него в этот момент с обожанием. Они считали вправе себя так вести – ведь парень был намного выше меня и заметно сильнее. И тогда что-то сдвинулось в моей голове...

Мгновенно доставать оружие умеет любой кланер. Увидев дуло пистолета, наглей отпрянул, лицо его исказили бессильная злоба и страх. Я прекрасно знаю, что побудило меня действовать так, как я действовал потом. Ненависть и презрение. А также то, что обычно я был вынужден терпеть подобных подонков, но вдруг, волей обстоятельств, исчезли условности «цивилизованного» общества.

К чёрту мораль! К дьяволу милосердие!

Я нажал на спусковой крючок, пустив пулю ему в колено. Парня крутануло на месте, его лицо побелело. С громким стоном он рухнул на землю, я отшвырнул его от фургона уларом ноги.

– Me hop tu ne gon otta citi!(Надеюсь, теперь ты не сможешь выбраться из города!) – процедил я сквозь зубы, не в силах обуздать выплеснувшуюся ярость.

Он знал, что это правда, – когда толпа сминает даже здоровых, на что может надеяться калека?

Девушка дико закричала и рванулась в сторону. Не знаю зачем, но я всадил пулю и в её ногу – она ведь так любила своего героя! Пусть же останется вместе с ним...

Мне не надо морального оправдания моим действиям, я всё равно не жалею ни о чём. Более того, видит Клан, какое я получил удовольствие, отрешившись от приличий и свершив правосудие так, как этого хотел много раз в своей жизни!

Неприятности, однако, на этом не закончились. Всем желающим не хватило места в автобусе, и те, кому не повезло, кинулись к нам. Увидел множество лиц, изуродованных безумием, я машинально достал шотган и открыл огонь... Потом я сказал обвинителям в Клане, что защищал детей. Но это неправда.

Я просто ненавидел эту массу, в которой наверняка были те, кто оставил детей, чтобы спастись самим, кто топтал упавших на землю, кто стаскивал обратно залезших перед ними. Я имел возможность убивать – и убивал.

Выпустив оставшиеся 5 зарядов шотгана – какая удача, что он был в этот день заряжен патронами с крупной дробью – я уложил полтора десятка живых мишеней, но толпу это не остановило. Бросив шотган – не было времени перезаряжать, – я отстрелял до конца обойму пистолета, последние 9 пуль, после чего моментально вставил следующую обойму. От грозной толпы осталось лишь несколько человек, в ужасе искавших спасения. Но и им не суждено было прожить больше нескольких секунд.

Вторая обойма упала пол ноги, и её лязг был отчётливо слышен в наступившей тишине. Потом застонали и зашевелились раненые, которых было совсем немного. Что ж, в Клане меня считали хорошим стрелком...

Я спрятал оружие и запрыгнул в фургон, торопясь скорее вырваться из города, который сошёл с ума...

И после всего Пауки говорят мне о свободе! Да если только человеку дать свободу, он уничтожит весь мир и себя с ним заодно. Его невозможно исправить. Проявлять жестокость, зависть и алчность для человека так же естественно, как и дышать. По крайней мере, в наше время, и я сомневаюсь, что когда-то было иначе. Человека всегда надо держать в жёстких рамках – он всё равно будет счастлив.

Вот и Сеть показала человека во всей красе. Наряду с деловыми страницами и несколькими по-настоящему умными сайтами в ней полно такой грязи, что даже описывать её стыдно.

Тем не менее я первый встану на защиту Сети, потому что нельзя отрицать и её положительных качеств, а что касается грязи... Кто ищет, тот её везде находит...

Итак, с работой туго... К счастью, когда я уже собирался уходить, пришло сообщение от Наты – она спрашивала, как настроение. Узнав, что «сижу себе на приколе», предложила свою помощь, и вскоре по её рекомендации я устроился в организацию, отвечающую за поддержание над городом энергощита.

Вечером, около 21:00, я оделся и вышел на улицу, чтобы посетить клуб «Поддеревом». Там через час меня будет ждать Риен. Машину свою я брать не стал. В полисе отлично можно доехать в нужное место на автобусе или на подземном поезде, а машину следует поберечь – чтобы не разбил её какой-нибудь молодой повеса, которых сейчас много за рулем. Как бы хорошо я ни ездил, рисковать не стоит, тем более я люблю ночные прогулки по городу.

К ближайшей подземке шёл маленький автобус, мест на 30. Автобусы в полисах были бесплатными, но все предпочитали пользоваться подземкой. Наземный транспорт ходил плохо, часто застревал в пробках.

Остановку еле освещали тусклые фонари, на ней было лишь два человека: зябко кутающаяся в тёплый платок старушка и подросток, чья яркая одежда плохо сочеталась с грязью и сыростью района.

Водитель даже не повернулся в нашу сторону, когда мы заходили в полупустой салон и рассаживались на жёстких креслах из тёмно-красного пластика. На окно налипло что-то жёлтое, и потому плохо было видно сумрачные дома, сгрудившиеся над нами. Я, впрочем, не собирался разглядывать это жалкое место, а огни подскажут мне, когда мы выедем к подземке.

Автобус трясло. Ни один пассажир за всю поездку не вымолвил ни звука, точно водитель принял нас всех в тайную секту молчальников.

Наконец станция подземки. Здесь толпилось много людей. Работали торговые палатки, вокруг них суетились покупатели. Этот район уже не производил отталкивающего впечатления, хотя приятным и его я бы не назвал.

Спустившись по длинному эскалатору, я сунул кредитку в щель турникета, оплачивая проезд. По вестибюлю сновали продавцы газет, стояли лавчонки с дешёвыми книжками, которые в огромном количестве читают люди, хотя в этих книжках нет ни одного умного слова. Что ж... В конечном счёте, единственная цель, которую выполняют эти писания, – наполнить деньгами карманы писателей, которые их «творят» с немыслимой скоростью, пользуясь новейшими компьютерными программами и данными служб опроса общественного мнения.

Что за глупое название – «служба опроса общественного мнения»!..

От дешёвых книг сладко пахнет – это запах мёртвых слов...

Почему меня так раздражают люди, столпившиеся на перроне?

Подошёл поезд, обдав собравшихся брызгами колючего света. Двери открылись, людская волна выплеснулась из вагона, в то время как другая вливалась в него. Моя нога случайно толкнула пустую бутылку, и она отлетела к противоположным дверям. Таких бутылок в вагонах валяется много, как и всяких смятых пакетов и бумажек. Нечистоплотность людей просто потрясает!

Нет ничего в человеке, что раздражает меня сильнее, чем плохой запах! Мой нос не терпит присутствия в радиусе менее двух метров от себя субъекта, от которого разит помойкой с пищевыми отбросами. Мне безразличны причины, по которым он источает такой «аромат». Я ничего не могу с собой поделать, но начинаю тихо ненавидеть этого человека.

С другой стороны, я люблю примечательные, нетривиальные запахи – они помогают вспомнить впечатления, испытанные мною при знакомстве с ними. Я до сих пор улыбаюсь, чувствуя тонкий, почти незаметный запах ноута, который включают в первый раз – при этом я вспоминаю свою радость от первого общения с компьютером без клавиш. В тот миг я забыл всю боль, причинённую мне платой...

В размышлениях я ухитрился оставить позади большую часть пути. Оставалось ехать не более 2-3 минут. Я осмотрелся по сторонам: кто-то спал, кто-то читал газету, кто-то привалился к дверям, всем своим видом показывая крайнюю усталость и раздражение. Две престарелых женщины сбоку от меня перешёптывались о чём-то своём, поблескивая глазами и вяло жестикулируя. Всё как обычно...

Говорят, человеку только тогда по-настоящему хорошо, когда он среди других людей. Не знаю, лично я бы предпочёл просидеть в одиночестве неделю, чем час провести среди них – особенно в общественном транспорте.

Даже поднимаясь из подземки, я испытывал такое чувство, будто наступил на что-то гадкое и липкое, что прицепилось к моей ноге и теперь долго будет сопровождать, пока я не смою эту грязь. В глубине души я сознаю, что не стоит злиться на жалкие создания, которые меня окружают. Да, я безусловно лучше, чем они. Я знаю, что было до Апокалипсиса, я вижу невидимые нити, которые тянутся от толпы к рукам управляющих полисом политиков, я в жизни сделал для других больше, чем все эти «бедные овечки». А что их действительно заботит? В конечном счёте, лишь их ничтожная короткая жизнь! Смешно... Вокруг довольно боли и грязи. Я прекрасно знаю, что жизнь многих людейquot; показалась бы мне адом. Но я привык глушить сострадание. Если допускать в своё сердце боль других, то оно быстро разорвётся от тоски и безнадёги. Сострадание – атонизирующее чувство. Оно действует на организм угнетающе, и потому с меня достаточно желания помочь. Поэтому во всём городе я вижу лишь лица своих товарищей и маски врагов, остальное – в тумане, ничто больше не остаётся в моей памяти, ничто не сбивает с пути. Как говорит Антей, надо уметь быть одиноким в самой плотной толпе.

Прежде чем искать клуб, я в банкомате снял с карточки некоторую сумму денег: так легче расплачиваться за всякие мелочи.

Я не люблю больших ресторанов – там слишком чопорно и слишком холодно. Не терплю также баров – я презираю их посетителей, мне претят тупые пьяные животные. Совсем другое дело – клубы. Это название предполагает отличное меню, сравнимое с ресторанным, тишину и уют (не всегда), а также приятную музыку – запись либо (чаше) живое выступление какой-нибудь маленькой группы.

Клуб «Поддеревом» я нашёл по светящейся вывеске – мастерской имитации ствола. Внутри сразу бросилось в глаза громадное дерево, упирающееся кроной в потолок. Искусственное, конечно, но более красивое, чем те жалкие рахиты, которые растут на нашей планете сейчас.

В клубе царил полумрак. Лишь стойка бара светилась мягким синим светом. Официант в строгом костюме провёл меня на свободное место, оставил меню и ушёл.

Я откинулся на мягком диванчике и бросил взгляд на улицу сквозь синее стекло окна. Сюда не долетали её звуки, снующие люди казались смутными тенями. Кто-то идёт прямо, кто-то сутулится, кто-то, склонив голову, бредёт в одиночестве, а кто-то болтает с друзьями... Интересное занятие – стараться угадать, кто куда идёт и откуда. Например, тот мужчина в цивильном костюме с кейсом в руке – явно мелкий клерк или курьер, возвращающийся домой. Он идёт медленно, израсходовав за день всю энергию. С каждым шагом проблемы семьи занимают его больше проблем фирмы, он безучастно пробегает взглядом по лицам встречных прохожих.

Его обгоняет подросток, отгородившийся от мира наушниками и тёмными очками, в нелепой модной одежде кричащих цветов. Подросток даже не думает, куда идёт, несколько раз натыкается на людей...

– Привет, Митер.

Риен подошёл бесшумно.

Я посмотрел на часы:

– Ты опоздал на три минуты.

– Сегодня на 26-м шоссе была крупная авария. Взорвался грузовик с топливом, долго не могли расчистить проезжую часть.

Риен скинул свою длинную чёрную куртку на диван и сел напротив меня, спиной к окну.

Подошёл официант, Риен попросил свой любимый напиток – чай со льдом. Я же, занятый дома поиском работы, забыл перекусить и заказал основательный обед. Здесь предлагалась даже говяжья печёнка – обожаемое мной, сколь ненавидимое многими другими блюдо. В этом клубе готовили только из натуральных продуктов, как говорится, класса quot;Аquot;. В наши дни такую пищу могут позволить себе лишь наиболее обеспеченные члены общества. Остальные довольствуются классом quot;Вquot; (полуфабрикаты быстрого приготовления) и классом quot;Сquot;, который составляют всевозможные препараты и капсулы – химические заменители. Одна таблетка может накормить вас на целый день, вот только такое питание вредно влияет на организм. На таблетках живут не более тридцати лет. На полуфабрикатах можно дожить до пятидесяти. Такова жизнь – за качество надо платить. К счастью, кланеры могут не экономить.

Риен, глядя на несколько больших блюд, усмехнулся. Предугадывая вопрос, я буркнул, разделываясь с куском печёнки:

– Ничего удивительного: я с утра ничего не ел, за ноутом время течёт незаметно.

– В игрушки играл, что ли?

– Отнюдь. Ты же знаешь – мне они с некоторых пор надоели. Этот суррогат реальности пусть ублажает психически неуравновешенных типов – вроде тебя, Антея и Анри.

– Тогда позволь узнать, чем же ты занимался с таким рвением, что совершенно потерял счёт времени?

– В Сети копался, искал работу.

– quot;Искалquot; и «копался» – разные вещи.

– Скажем так: я совмещал приятное с полезным.

– И чего было больше?

– Приятного. Если бы не Ната, я бы работу не нашёл.

Риен поднял брови, отчего на лбу собралась стайка морщин.

– Ну ты даешь! Воистину, Митер, ты являешь собой крайне любопытный объект изучения. Это как же надо было искать, чтобы самому ничего не найти?

Я не ответил, отправив в рот порцию белоснежного риса, казавшегося светло-голубым в освещении клуба. С набитым ртом разговаривают только невежды и Анри. Наконец, проглотив рис, я предложил:

– Почему бы тебе, не донимая меня допросом, не рассказать о городе, пока я расправляюсь с едой?

Риен театральным жестом приподнял тарелку с ещё непочатым блюдом, зажмурил глаза, принюхался и поставил на место. Потом он облокотился локтем о край стола и обвёл рукой мои блюда:

– Чтобы расправиться со всем ЭТИМ, тебе потребуется не менее 43 минут. За это время я успею охрипнуть. К тому же столь сытная еда располагает к послеобеденному сну, причём вне зависимости от времени суток.

– Я закончу через 13 минут. Ты удивишься, когда увидишь, как быстро я умею есть.

– Давай, вот только в этом вопросе удивить меня сложновато: Антей неоднократно демонстрировал мне поглощение немыслимого количества пищи, пока я жевал первую булочку.

– Он всегда любил поесть.

– Да, притом всякую гадость, как и ты.

– Печёнка – не гадость!

– Спроси у Анри: он её терпеть не может.

– Если не хочешь рассказать что-нибудь путное, то помолчи. Иначе у меня кусок в горле застрянет.

Риен демонстративно отвернулся, подозвал официанта и заказал ещё ледяного чая.

Следующие 13 минут я посвятил механической работе челюстей. Наконец, с едой было покончено, официант унёс тарелки и подал мне высокий хрустальный стакан с апельсиновым соком – свежевыдавленным, в нём даже плавали кусочки мякоти.

– Почему ты выбрал именно этот клуб? – спросил я Риена, когда мы, откинувшись на мягкие спинки, сосредоточились на напитках.

Риен поставил свой стакан на стол и повертел его задумчиво. Потом усмехнулся и показал рукой на окно:

– Отсюда открывается великолепный вид на город. Я не люблю ходить по улицам, толкаться в толпе. Я люблю людей только вот такими – забавными отражениями в холодном синем стекле. Без звука, без отдыха... Вечный двигатель... Знаешь, иногда мне становится душно в моей комнате. Кажется, будто стены надвигаются на меня, чтобы расплющить в каменном кулаке. И тогда я тихо выползаю из своего логова. Мне не к кому идти и нечего ждать. Я просто хожу по улицам – тёмной тенью среди толпы... Обычно в одиночестве... Я заглядываю в магазины дисков и книг, где всегда много людей. Там легче отвлечься от давящих мыслей. А потом я обычно иду сюда. Этот клуб мне дорог не потому, что здесь отлично готовят – так готовят во многих местах, и не потому, что здесь какая-то особая атмосфера. Всё гораздо проще.

Однажды мне было тоскливо... Я метался между стен комнаты, потом вышел в город и пошатался по магазинам, купил несколько дисков и напоследок – книгу Экзюпери. Я случайно нашёл её на дальней полке магазина, не знаю, как она туда попала. Там обычно стоят книги классиков, писателей, живших до Апокалипсиса. Мне не хотелось возвращаться домой, и я зашёл в первый попавшийся клуб, где можно перекусить и спокойно посидеть. Здесь мне понравилась иллюзия гармонии покоя, которую создают эти отгороженные друг от друга столики, а также эти окна, выходящие на улицу. Я сидел за столиком, листал книгу, пил чай – он был обжигающим, таким, какой пьют маленькими осторожными глоточками, – и смотрел на улицу. Там сновали мужчины и женщины, подростки и дети, старики и девушки, весёлые и печальные, счастливые и несчастные, влюблённые и ненавидящие, беззаботные и угрюмые. Они пробегали мимо моего окна, не замечая меня, и мне подумалось, что даже если бы между нами не было этого стекла, всё равно вряд ли кто-нибудь поинтересовался бы мной. Ты никогда не останешься наедине с собой – но в толпе большого города нет живых людей, только куклы. Потом я заходил сюда каждый раз, когда мне было тоскливо. Это не рай, не заповедник и не спасительный ковчег. Я просто полюбил здесь сидеть, не торопясь пить чай и смотреть на мир через синее стекло.

Риен замолчал, допил остатки чая, зачем-то потыкал трубочкой кусочки льда и приказал официанту принести ещё стакан.

Странное дело, но я тоже почувствовал почти магическую притягательность неспешных жестов, медленных глотков и рассеянных взглядов за окно.

Я не помню, о чём мы ещё говорили, лишь знаю, что в 1:45 вышли из клуба. На улицах было полно людей, но не спешащих с работы, а жаждущих развлечений ночных жителей. Их смех звучал фальшиво, как звуковой файл, прослушанный тысячу раз.

Мы с Риеном крепко пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны...

В эту ночь мне снилось дерево. Похожее на то, которое стоит в клубе. С одним маленьким отличием. Оно было настоящим.

В 9:34 меня разбудил сигнал ноута, сообщавшего о получении письма. Чертыхаясь и призывая все известные вирусы на голову разбудившего меня человека, я протёр глаза и обнаружил, что мой сон грубо оборвала Ната, полная решимости показать мне новую работу. И нужно было ей делать это в такую рань, когда у нас свободный график!

Все люди делятся на две категории. Одни, проснувшись, полны энергии и любви к миру, их просто сжигает изнутри желание действовать. Другие же, наоборот, на всех злятся и с утра к ним лучше даже не подходить.

Я отношу себя к третьей категории. Я просто хочу спать.

Через 52 минуты, наскоро одевшись-умывшись-причесавшись, быстро позавтракав едой, купленной в небольшом магазинчике, что на углу моего дома, я смущенно смотрел на Нату, которая выговаривала мне за моё лентяйство и чрезмерную сонливость. Правда, в конце своей тирады она добавила, что неплохо бы и ей научиться такому лентяйству, потому что с детства она страдает излишней деловитостью и самоедством, которые изрядно мешают спокойной жизни.

После того, как её машина (на которой мы отправились на нашу общую работу) прочно встала в пробку, причём ориентировочно рассасывание должно было начаться через пару часов, я не преминул отпустить пару реплик насчёт использования машин в многолюдных полисах. Ната огрызнулась в том смысле, что если мне не нравится, то я могу идти на своих двоих. От этого заманчивого предложения я отказался, зная закон подлости, в соответствии с которым, как только я пройду метров 100, пробка немедленно рассосётся, и Ната прокатит мимо меня на всех парах, посылая воздушные поцелуи. Поэтому я примиряюще заключил, что пробка является наказанием свыше за то, что Ната меня разбудила невозможно рано, и принялся досыпать.

Бесцеремонный толчок в плечо, когда мы подъезжали к пункту контроля организации «Energies amp; Control», вновь заставил меня покинуть свои серые сны и возвратиться к потрясающей воображение реальности.

На входе я отдал офицеру охраны идентификационную карточку, он проверил возможность доступа и вернул мне её обратно вместе с карточкой-пропуском.

Нас с Натой встретил некий мистер Уоренс – администратор и заместитель директора фирмы – маленького роста мужичок, который никак не мог прийти к очевидному выводу, что бородёнка и усы нисколько не улучшают его чертовски непримечательный облик. Его нервозность и сбивчивая речь также не произвели на меня приятного впечатления. Наблюдая за ним, я вспомнил слова Анри о том, что каждый человек в нашем мире находится не на своём месте. Например, работник отлично выполняет свои обязанности в офисе, за это его переводят на должность старшего секретаря. Он снова выполняет свои обязанности хорошо, и его опять повышают в должности. Наконец он становится начальником отдела, и множество людей переходят в его подчинение. Но вдруг оказывается, что у этого человека совершенно нет способностей для управления таким количеством людей, и с этим он справляется из рук вон плохо... Вы думаете, его понижают в должности? Как бы не так, утверждает Анри. Его оставляют на том же месте. Он достиг уровня своей некомпетентности. Подобным образом все люди стараются подняться выше и, наконец, выходят за пределы своей компетентности. Так и получается, что большинство постов в нашем мире занимают некомпетентные люди. В этом и заключается, по мнению Анри, причина всеобщего развала и неустроенности... Прекрасно иллюстрирует описанный принцип и мистер Уоренс – судя по его виду и по тому, что мне про него понарассказала Ната.

Всего этого я, разумеется, видом своим показывать не стал, а наоборот – в конце концов внешность не главное в человеке! – изобразил «резиновую» благожелательную улыбку и высказал взаимную надежду на то, что мы «da cam to wok a'nei», великолепно сработаемся.

На «растерзание» моим ловким рукам был отдан для начала старинный агрегат, занимавший полкомнаты. Этот ящик, который не хочется называть компьютером, дабы не обидеть мой благородный ноут, давно устарел физически, а ещё раньше – морально. Но вместимость его потрясала, и огромное количество информации, хранящейся в его недрах, сводило с ума. В помощники – или, скорее, в надсмотрщики – ко мне был приставлен молодой человек по фамилии Гроуч, которого все звали «dumpy» – непереводимое слово, приблизительно означающее нечто среднее между болтанкой и поскрёбышем. Дампи попытался было выставить себя большим начальником, но ощутимый пинок, который я ему отвесил при первой же попытке взять без спросу мой набор инструментов и дисков, отрезвил его раз и навсегда. Это был простой и неглубокий паренёк, совершенно безобидный, с бегающими глазами, его руки ни секунды не могли оставаться в покое, что является признаком крайней забитости и неуверенности. Он ходил сутулясь, вечно нося на лице улыбку из тех, которые, как считала моя мать, характеризуют «блаженных». Торчащие во все стороны неухоженные вихры и мятый дорогой костюм дополняли его портрет. Но в компьютерах он разбирался отлично и, когда начинал стучать по клавиатуре, поразительно преображался: во всём его облике появлялась незыблемая уверенность. В такие моменты его уже не называли Дампи, а только Гроуч. Но стоило ему оторваться от клавиатуры, как он терялся, растерянно хлопал глазами, соображая, где он находится и что произошло в его королевстве, и тут же превращался в обычного Дампи.

Он рассказал мне, что Старикан – такой прозвал наш старый агрегат, – частенько отказывается работать и не реагирует ни на какие команды. Через некоторое время, однако, снова начинает функционировать – ни дать, ни взять старик, периодически впадающий в беспамятство. Дампи бился с ним уже два месяца, но безрезультатно.

Ната пожелала мне приятной работы и исчезла по своим делам, а мы с Дампи плотно занялись «дедулей». Когда я прикоснулся к его клавиатуре, первым было ощущение отрубленных рук – сказывалась привычка к беспроводному общению. У Старикана не оказалось даже соответствующего разъема для подключения – слишком древняя модель. Всё равно мне бы не удалось им воспользоваться: Дампи следил за каждым моим движением, стремясь набрать как можно больше мудрости при общении с умным мной, и я бы не смог его провести.

Беглый осмотр показал, что Старикан – машина хоть и древняя, но надёжная. Представитель старшего поколения не преминул бы рассказать здесь о старых добрых временах, когда и небо было голубым, и земля зелёной, и солнце сияло на небе. На первый взгляд Старикан работал безупречно. Его молчание и спокойствие, важная неторопливость, с которой он отвечал на запросы, резко отличались от моего молниеносного, точного и энергичного ноута. Старикан просто обязан был работать в его реликтовой манере.

Настороженно ожидая подвоха в этом непоколебимом спокойствии, я сканировал агрегат досконально, не доверяя Дампи. На всех уровнях было тихо. Тонны информации мирно пылились в дальних кластерах, мерное жужжание громадного вентилятора усыпляло.

Аля полной проверки системы – проверки средствами, обычному человеку недоступными – мне нужен был разъем для беспроводной связи. Иначе не провести настройку системы быстро и придётся долго корпеть над этим монстром. Но об установке беспроводного разъёма не могло быть и речи: во-первых, слишком старая модель – никакие инженеры его сюда не впихнут – некуда, а во-вторых, насколько можно было судить, разъем отсутствовал вполне осознанно – для пущей безопасности и предотвращения вторжения из Сети. Однако в моей сумке, которая сейчас тихо-мирно стояла в углу, было нечто, когда-то изготовленное мной для подобных случаев. Что ж, завтра, пожалуй, продемонстрируем полноценную работу.

А пока я прошёлся по своему рабочему участку, проверил другие машины – более современные, которые мне доверили, видимо, лишь потому, что они не содержали никакой ценной информации. Я познакомился с весёлой Элис, обслуживающей десяток компов, объединённых в сеть для проектирования чего-то; с угрюмым Альфредом, следившим за состоянием компьютеров, контролировавших параметры энергощита, с Чили, другом Дампи, который был похож на своего приятеля и внешне, и внутренне. После общего обеда, использованного мной для установления контактов, я ещё пару часиков покопался в Старикане и вернулся домой.

Время идёт, а я ещё так ничего и не сделал для выполнения задания Клана...

В ноуте обнаружилось два вызова: один от Изабель, другой от Конрада Цвегера. На какой ответить первым? Пауку или Оружейнику? Из положения я вышел, запустив программку-рандомизатор, генерирующую случайные числа в заданном диапазоне. Её написал Анри, пользующийся рандомизатором во многих трудных случаях.

Рандомизатор выдал число 2, которое я присвоил Конраду. Что ж, пусть он...

...Я открываю глаза и вижу безупречно голубое небо, на котором нет ни солнца, ни облаков. Под ногами – жёлтый песок, простирающийся во все стороны, насколько хватает глаз. С бархана, меся ногами зыбучий склон, идёт человек, одетый в серые штаны, серую же майку и серую жилетку с бесчисленными карманами. Длинные руки до плеч открыты, и мне видно, как перекатываются упругие мускулы пол загорелой кожей. На обветренном лице – улыбка, в рукопожатии чувствуется тепло плавящей металл печи.

– Привет, Нейромант.

– Привет и тебе, Оружейник.

Он щурится, долго смотрит мне в лицо.

А глаза-то у него тоже серые!

– Как тебе наш полис? – скупо разжимает он губы. Взгляд у него изучающий, словно надеется по движениям глазных мускулов прочитать мои мысли.

– Я не видел полиса лучше.

Ни к чему не обязывающий ответ. К тому же – правдивый: все полисы в чём-то лучше друг друга.

– Как с работой?

– Нашёл, вроде.

Молчание. Цугцванг. Что ж, придётся мне:

– Зачем вызвал меня, Оружейник? Нужна помощь?

Улыбается, отходит, пряча глаза. Как неловко двигаются его руки...

– Просто хочу навести мосты. Ведь мы союзники. Я слышал, что в Даунполисе ты использовал наше оружие. Отличный выбор. Я сам люблюDF12,правда, сейчас чаще беруFryter#Z8:46 пуль, надёжный механизм, низкая отдача, три режима. То, что надо в полисе.

– Здесь много нападений?

– Достаточно. Год назад в полиции сменили директора, теперь преступность растёт. Город закупил у нас партиюHoltzeramp;Shultz#100. Это, конечно, не твоя 321-я модель – шедевр, так сказать, искусства убивать. Но для полиции сойдёт. Перестрелки становятся всё более ожесточёнными.

– Вы и преступников снабжаете оружием?

– Да ты что! Как можно! Это Пауки им потрафляют. Мы же работаем только на Закон, потому что не в наших правилах пилить сук, на котором сидим. Вот что касается крупных корпораций, тут мы продаем – не лучшие, конечно, образцы, но продаем. Кстати, полиция недавно заказала нам парочку «цыплят».

Так называли двуногих роботов под три метра ростом, которые своим видом и движениями действительно напоминали цыплят. Ими управлял оператор, сидевший за пультом слежения в фургончике за пару километров от места событий. Хорошая машина, вот только устойчивость слабовата по сравнению с «крабами» – шестиногимироботами, которых Оружейники никогда никому не продавали. «Цыплятам» обычно стреляли в ноги: потеряв одну конечность или просто получив сильный улар, они падали и больше не могли подняться, беспомощно барахтаясь на земле.

– Они довольно дорогие, но в полисе себя оправдывают. Мы сделали новую модель: увеличили плоскость опоры и немного сместили центр тяжести, плюс изменили конструкцию крепления ног к туловищу – для большей подвижности. Вместо двух пулемётов и автопушки теперь четыре пулемёта. Это приведёт ктому, что новая модель...

За что не люблю Оружейников – так это за то, что, начав грузить любимый файл, никак не могут остановиться.

– ...Для корпорацииquot;Energiesamp;Controlquot;мы сделали колёсный штурмовой фургон с шестью пулемётами системыR–C4,двумя боковыми пушками и спаренной ракетной установкой на крыше кабины. Согласись, такого монстра голыми руками не возьмёшь! – заканчивает он с чувством гордости за творение своего Клана.

Очень интересно. Тем более что я работаю теперь в этой корпорации. И зачем им нужен такой фургон? Для города его огневая мощь чрезмерна, затраченные средства не оправдаются никогда. Значит, он сделан для дорог. Для перевозки чего-то очень ценного. Установочные модули для энергощитов, которыми комплектуются близлежащие гостиницы, и то так не охраняют.... Очень интересно. На дорогах между полисами промышляет много лихих людей, действующих по спецзаданиям фирм-конкурентов. Они идут на всё, чтобы заполучить продукты высоких технологий. Да и вообще – по новой традиции любые разборки с врагами ведутся не в полисах, а вне их территорий, куда не распространяются никакие законы.

... Конрад зачерпывает горсть песка, пересыпает её из руки в руку. Жёлтые струйки текут сквозь пальцы. И всё меньше, меньше песка остаётся в его ладонях...

– Твой рассказ про фургон очень интересен. Я как раз в эту корпорацию и устроился. Надо бы разведать, для чего им понадобился столь мощный агрегат... Ты, часом, не в курсе? – спрашиваю я без особой, впрочем, надежды – как уже говорилось, и союзники информацией делятся только по необходимости.

Он в ответ улыбается:

– Откуда?.. Если чего надо по оружейной части – обращайся. Надеюсь, я тоже могу рассчитывать на тебя – как на компьютерного спеца?.. Скажи, Нейромант, на прощание: правда ли, что в вашем Клане выращивают детей в пробирках?

Смеюсь. Этот вопрос мне задавали много-много раз.

– Нет, мы предпочитаем традиционные методы.

Он тоже смеётся и машет рукой на прощание...

...Снова я сидел перед ноутом, пялясь в разноцветный экран. Протянул руку и взял пластиковую бутылку с чистой водой: после чата всегда хочется промочить горло, а после чата в пустыне – вдвойне. Теперь Изабель – вторая фигурка на шахматном поле...

...Яростная вспышка молнии на миг освещает мрачный утёс, который чудом висит над бушующим чёрным морем. Сбивая ноги на камнях, спотыкаясь о трещины, я медленно поднимаюсь по тропе на гладкую площадку, где застыл закутанный в плащ силуэт. Его так хорошо видно на фоне испещрённого вспышками неба.

На площадке ветер выл, не переставая. Изабель при моём появлении по-прежнему осталась неподвижной. Она смотрит на меня, склонив голову.

Вспышка молнии осветила её бледное лицо, на котором чернеют провалы глаз. Тонко очерченные губы изогнуты в усмешке.

– Ты пришёл, Нейромант... – она говорит тихо, но уверенно, просто констатируя факт.

Молчу. Что дальше?

– Я послала тебе приглашение на разговор не только ради приличия. Мне нужна твоя помощь.

– Почему моя, а не тех, кто живёт в полисе уже давно? Я – человек новый, даже улиц ещё как следует не знаю.

Мрак грозы больше не скрывает её улыбку.

– Ты – вольный адепт, а другие привыкли ждать у моря погоды... Ни для кого уже не секрет, что мы стараемся связать в Сеть полисы. И первым звеном станет линия Сентополис-Диаполис. Всего 67 километров разделяют их.

– Я не совсем понимаю, чем могу вам помочь.

– Кто-то усиленно препятствует нашему плану.

– Кланы?

Она наконец сдвинулась с места, медленно сделала несколько шагов по кругу, в центре которого оказался я.

– Я не уверена... Возможно, это не Кланы. Администрация Сентополиса была против этого проекта, также и некоторые корпорации, которым невыгодна прямая связь с Диаполисом. Ведь если мы её установим, то наш Клан получит заметное преимущество в финансовой и торговой сферах.

Может быть, именно против Пауков – наших союзников – нацелена операция, которой опасается мой Клан? Тогда под подозрением – Бионы или Оружейники.

– А я-то тут при чём ?

– Мне нужна помощь компьютерщика. Необходим доступ к базам данных корпорации, поддерживающей энергощит.

Да они сговорились, что ли! И Изабель интересуется моей работёнкой. Ната, куда ты меня устроила?

– Ты уже знаешь, что я там работаю? Положительно, в этом полисе все знают друг о другевсё!

– У нас хорошие источники информации.

– А причём здесь мой статус вольного адепта?

– Неужели не ясно? Как вольный адепт, ты имеешь связи в других полисах.

– Надо же, какие вы дальновидные... Всё просчитали...

– Не обижайся... Но нам может понадобиться надёжная связь с Нейромантами Диаполиса. Сложность в том, что нельзя выносить это дело на обсуждение вашего Клана – слишком много времени будет потеряно, да и опасность утечки информации многократно увеличивается – Бионы, Оружейники или наши конкуренты готовы дорого заплатить за неё.

Итак, я нашёл отправное звено.

– Поможешь добыть мне эти данные?

– Какие именно?

– Сведения о новом проекте корпорации, под который они заказали у Оружейников колёсный штурмовой фургонZwigger,оснащённый по последнему слову техники. А также информацию обо всех их поставках за пределы полиса.

– Но ты должна понимать, что я проработал там лишь один день. Как и за всяким новичком, за мной присматривают. Такую информацию добыть будет сложно.

– Тебе помогут наши люди. Моя сестра Элис в первую очередь. Она сказала, что вы уже познакомились.

Так. В фирме просто кишат скрытые кланеры!

– Прошу тебя, Митер! Мне – не Клану – лично мне нужны эти данные!

О-ля-ля! Оказывается, и в ней есть эмоции. Куда подевалась знаменитая невозмутимость Пауков?

– Ты так просишь, будто это имеет для тебя значение жизни и смерти.

– Эти данные мне действительно нужны, как воздух!

– Раз ты так говоришь, то не обижайся на мой вопрос «зачем?».

Она отходит к краю утёса, словно собирается прыгнуть. Смотрит вниз. Молчит. Как же ей не хочется раскрывать свои файлы!

– Хорошо. Только сначала обещай мне, что не отступишься и выполнишь мою просьбу.

– Обещаю, если это не окажется во вред моему Клану.

– Ты побывал под трибуналом после Даунполиса и поэтому меня поймёшь. Собственно, твоё прошлое и послужило главным основанием моего выбора. Наш Клан месяц назад разработал план вывоза оборудования для обустройства Сети между полисами. В целях большей безопасности – а мы имели все основания предполагать, что нам помешают – груз замаскировали под обычный караванquot;MetalUnionquot;– корпорации по продаже и переработке металла. Там работал Крис, ты его не знаешь, но я скажу тебе, что он был слишком вспыльчив. Совсем как ты.

Вспышка молнии высветила её печальные глаза, устремлённые на меня. Такое чувство, будто этот парень был для неё больше, чем соклановцем.

– Крис повёл себя опрометчиво. Он вступил в открытую драку с Бионами и был растерзан прямо в здании корпорации. Никто не узнал, откуда они взялись там, потом их так и не нашли. Я должна была контролировать операцию. Мне строжайше запретили любые боевые действия, которые могли поставить под угрозу результаты многолетней работы. После гибели Криса я автоматически приняла на себя командование и всю ответственность. Но тоже поступила не лучшим образом – была ослеплена жаждой мести. Я вычислила Бионов среди сотрудников фирмы, и мы атаковали их. Трое наших погибли, я чудом выжила. Враг понес потери посущественнее. Крис был отомщён... Клан Бионов заинтересовался, было ли нападение случайным или ставило своей целью прикрыть другие намерения. И вскоре они узнали о наших планах, что сделало невозможным использованиеquot;MetalUnionquot;в качестве прикрытия... Теперь мы ищем новые пути. Именно я должна найти их – иначе буду виновна в провале операции. Ведь это из-за меня погибли люди и сорвалась установка связи с Диаполисом. Высший совет Клана я не хочу ставить в известность, не загладив последствия своей вины. Все ресурсы, которыми я обладала, уже исчерпаны, время поджимает, и обратиться мне больше не к кому. Мы пытались внедриться в компьютерную сеть твоей корпорации, но натолкнулись на прочную защиту внутренних файлов. Также мы получили туманные сведения о каких-то регулярных рейсах и о поставке штурмового фургона. Мне нужны более точные данные, чтобы спланировать операцию.

Она подходит и кладёт руки на мои плечи:

– Пожалуйста, помоги! Прошу тебя как союзника! Будь уверен: мы этого не забудем, и в будущем ты можешь рассчитывать на любую поддержку с нашей стороны. С моей стороны.

Я осторожно сжимаю её кисти и отвечаю:

– Я помогу тебе. Если Элис будет рядом и подстрахует меня. Но я не обещаю быстрых результатов. Сколько времени у нас есть?

– Максимум месяц. Когда сюда приедет эмиссар Клана, меня отстранят и отправят отчитываться за неудачи. За нами нет жёсткого контроля, но свои задания мы должны выполнять чётко.

– Что ж, я сделаю всё так быстро, как только смогу. Ситуация в фирме мне пока не ясна, к тому же трудно предугадать настроение начальства. Наверняка будут какие-то проверки. Но будь уверена: лазейку мы с Элис найдём.

Я поворачиваюсь, чтобы уйти, однако Изабель, похоже, не спешит расстаться:

– Скажи, Нейромант, правда ли, что в вашем Клане каждый нашпигован железом изнутри – проводами, перетяжками, электролампами?

Даже во вспышках молнии ей не разглядеть мою улыбку. И этот вопрос я слышал сотни раз.

– Нет. Мы из плоти и крови. Прощай...

...Я открыл глаза и посмотрел на пустой экран, где работала программа навигации в Сети. Протянул руку и допил остатки воды из бутылки, которая затем полетела в угол, в корзину для мусора. А я следил за её падением и думал: выключать мне ноут или нет? В принципе сегодня совсем не хотелось работать, но, с другой стороны, что делать-то, ведь ещё только 19 часов?

В конце концов остановился на ознакомительной прогулке по городу. Надо бы поскорее освоиться в этом полисе.

На выходе из подъезда я наткнулся на возвращающуюся домой семью – папа, мама и дочка лет семи, гордо тащившая в руках громадный пакет с покупками. Странно, лишь сегодня я впервые увидел соседей по дому, хотя сооружение монументальное, квартир тут много.

Прежде чем идти к остановке автобуса, я зашёл в магазинчик на углу дома купить орехов. Очень ловкий парень с короткой модной стрижкой на голове споро обслуживал немногочисленных покупателей. В основном здесь затаривались продуктами третьего-второго класса. Всё верно: те, кто может позволить себе еду первого класса, обедают в ресторанах. Пока до меня дошла очередь, я успел вдоволь наглядеться на таблички цен, наскоро выведенные маркером, на неубранный пол и трещину в витрине, залепленную скотчем.

Парень удивлённо посмотрел на меня – он думал, что я наберу целый пакет продуктов, как другие покупатели – и бросил на прилавок пачку солёных орешков.

Коротать время на остановке, пережёвывая плоды подземных плантаций, было куда приятнее и веселее. Сам автобус был то ли тем же самым, что вёз меня в прошлый раз, то ли они все были друг на друга похожи – водители и автобусы.

Добираясь до подземки, я съел немало орешков, размышляя над схемой линий, куда бы отправиться. В конце концов решил заглянуть в разрекламированный Риеном книжный магазин.

Люди целеустремлёнными муравьями ползли по улицам – каждый в свой муравейник. Пару раз меня толкали, чуть не выбив пакетик с моим лакомством! Странный народ, не понимающий, какое это удовольствие – вот так идти по улице, грызть солёные орешки, быть среди всех, но в одиночестве, просто неторопливо брести, не имея никакого плана, не замечая убегающего времени.

С одной стороны – сверкающие витрины магазинов и развлекательных центров, с другой – нескончаемый поток машин с зажжёнными фарами.

Небо, серое по утрам, теперь тёмное, почти чёрное. В полисах не бывает дождя. Энергощит охраняет нас не только от радиации.

Пока я рассматривал небо, произошло ещё несколько столкновений. Так и случаются катастрофы на уровне индивидов: одни пялятся вверх, другие под ноги... Никакой гармонии в обществе.

Магазин, о котором говорил Риен, был огромен – возможно, самый большой в полисе. Здесь постоянно толпились люди: одни покупали примитивные книжонки, другие пытались найти что-нибудь доапокалиптическое. Последние – чаше всего из тех «интеллектуалов», которые, перевернув несколько страниц, потом зевают, ставят книгу нарочито небрежно на видное место и говорят скучающим тоном своему спутнику (спутнице), что сейчас так не пишут, сейчас пишут ширпотреб, а настоящее искусство никому не нужно.

Моё последнее наблюдение – не более чем шарж. Если классику переиздают, значит, это кому-нибудь нужно. Опять же проблем у издателей и продавцов куда меньше, чем когда они имеют дело с нынешними «гениями». Во-первых, на классику давно нет авторских прав. Во-вторых, стоит она прилично и пользуется тем не менее устойчивым спросом. Кто-то просто коллекционирует, кто-то на самом деле ищет сокровенные смыслы, как чёрную кошку в тёмной комнате... В общем, интеллектуальная элита – эта немногочисленная в процентном отношении часть общества – имеет возможность покупать такие книги, изучать и сохранять языки, на которых они написаны, извлекать и пропагандировать вечные, как принято выражаться, ценности. Когда-то считали, что гениальные творения мастеров могут возвысить людей, научить их чему-то. Но жизнь показала ошибочность этой гипотезы.

Кланерам классику преподают обязательно. В том числе – и с практическими целями. Например, наши аналитики изучают отдельные книги в качестве пособия по человеческой психологии. К сожалению, из того, что было написано после Апокалипсиса, можно разве что бумажных голубей сворачивать.

Оглядываюсь по сторонам и убеждаюсь в справедливости нарисованной Риеном картины. Кто-то роется в развалах с яркими современными изданиями в поисках чтива на вечер, много людей толпится у стеллажей с учебными пособиями, ищут и справочные материалы для работы. Нет, никто не пришёл сюда, как Риен, просто так. Чтобы спастись от себя.

На моём ноуте огромное количество книг в электронном виде, но я никогда не любил читать с экрана: если в тексте больше двух страниц, меня сразу ломит и клонит в сон. То ли дело – пропускать книги через плату! Сидишь себе, закрыв глаза, а в мозгу возникают строчки. Не надо ни переворачивать страницы, ни искать удобное положение. С традиционными же книгами у меня очень непростые отношения. Стоит мне взять какую-нибудь из них в руки, через десять минут я ощущаю неудобство стула или дивана, долго хожу туда-сюда, пытаясь найти уютное местечко для чтения, и в конце концов устраиваюсь на скользком подоконнике. Ума не приложу – почему мне нравится именно подоконник? Это патологическое.

Люди питают необъяснимую любовь к печатному слову. Дешевле и проще иметь под рукой электронную библиотеку и читать себе в удовольствие, не засоряя лёгкие пылью. Однако из года в год упорно изводятся тонны бумаги и красок – на книги, блокноты, всякие ежедневники и т.п. Консервативность мышления – потрясающая!

Я прошёл в дальний коней магазина, где содержатся коллекционные и редкие издания. В первую очередь меня интересует размер книги, потому что если она не способна разместиться во внешнем или внутреннем кармане плаща, то наше знакомство будет коротким.

Особенно приятны мне обложки, сделанные «под кожу». Они практичны и приятны на ощупь, не имеют острых углов, которые за всё цепляются.

Пока ещё всегда можно подобрать себе что-нибудь маленькое, лёгкое, не слишком оттопыривающее карман. Ноут слишком тяжёлый, иначе можно было бы носить его и не отрываться от чтения. Решено: когда вернусь в Клан, предложу изобрести книжный плеер – по аналогии с музыкальным. Вместо наушников – беспроводная связь с платой-имплантантом.

Больше всего полок занимали произведения реалистов. Так обычно называют авторов, которые писали о своём времени, так сказать, «на злобу дня», хотя один очень знающий человек уверял меня, что до Апокалипсиса реализм имел другое определение. Ну да не в терминах же дело! Важно то, что реалистическую литературу любят покупать интересующиеся историей мира до Апокалипсиса. Они черпают из неё сведения о культуре, быте и привычках проживавших на планете людей и целых народов. Естественно, в подобных трактатах обычно самые толстые комментарии – ведь надо объяснять современному человеку, что такое, например, «сабля» или «колодец»... Не люблю реалистов. Ещё со школы. Их писания обязательно включались в программу. Может быть, если б нас не заставляли всё это читать, я бы полюбил реализм, но увы.

Достаточно открыть наугад любую такую книгу – и сразу наткнёшься на труднопонимаемые и сложные для современных читателей фразы, вроде:

«Лера умерла. Я ещё посетил её могилу, но с тех пор покинул всё и поселился здесь навсегда. Я советую вам подумать о ней, об этом существе, о котором я вам рассказал со всей искренностью, на которую ещё способны зачерствевшие остатки моей разбитой души, подумать об этом так рано ушедшем из жизни тщедушном существе, в котором билось .большое и сильное сердце, какого – да чего уж там! – нет ни в моей, ни в вашей груди. Как получилось, как вообще было возможным такое влияние мёртвого на живых, я не знаю, знать не хочу и не собираюсь более тревожить и без того недостаточно зажившую рану. Я не тот, что был раньше: я теперь верю многому из того, над чем прежде так беспечно смеялся. Кто знает, сколько каждый из нас оставляет семян, которым суждено взрасти лишь после нашей смерти? Кто скажет, какими таинственными цепями связаны наши судьбы? Прощайте и старайтесь жить, потому что это иногда трудновато, но вспоминайте меня не в часы печали, а в часы раздумья...»

Франц Гельвинг, «Час печали», 1993 год. Может быть, эту книгу читал в своё время мой дедушка?.. Правда, когда она вышла в свет, он ещё был 8-летним сопляком... Я поставил книгу на полку, испытывая странное чувство. С одной стороны, написано действительно мастерски, но почему же так невыносимо скучно? Наверное, потому, что автор писал каждую фразу, думая не о том, чтобы выплеснуть на бумагу свои мысли, а о том, какое впечатление он произведёт на слушателей, какой эффект создаст.

Нет, я предпочитаю фантастику. Причём не ту, которой завалены лотки второсортных киосков и которая различается лишь именами героев да последовательностью тысячу раз использовавшихся приёмов. Мне больше нравятся авторы, рисующие свободные декорации, не зависимые от переживаемой писателем жизни. Их труд направлен лишь на то, чтобы сконцентрировать внимание читателя на психологической либо философской антиномии бытия. Если книга теряет свою тайну после прочтения, то к чему тратить на неё время? Достаточно прочитать название, последний абзац и со спокойным сердцем положить её обратно на полку. Буковки и циферки на бумаге создают иллюзию непреходящей ценности написанного, а на самом деле чаше всего ими маскируется пустота. Крайне мало авторов, которые действительно создают «фантастические сюжеты», увлекают полётом своего воображения.

Книги, на которые мне не жалко потратить своё свободное время, я делю на два вида. Первые – интересны мыслями автора, которые тот хотел донести до читателя. Это возможно только тогда, когда автору есть что сказать людям.

В книгах второго типа самоценна вязь слов: наслаждение получаешь не от содержания, а от самого процесса чтения, когда отдельные фразы вертишь на языке, наслаждаясь их вкусом. Авторов, способных на такое чудо, – единицы: Экзюпери, Иверман, Хатчетт, Ницше, Лон... Возможно, есть кто-то ещё, но я их не знаю.

Что касается стихов – я их не переношу! Кто-то считает притягательной ритмику рифмованных фраз, но я не вижу в этом ничего особенного. Более того, жертвовать живостью языка и художественной убедительностью ради соблюдения искусственных ограничений – бред.

Меня случайно толкнул бледный молодой человек в отвратительном коричневом пиджаке, застёгнутом на все пуговицы, из-под которого виднелась сине-белая рубашка. Глаза его имели такой странный блеск, что было очевидно – парень пользуется зрительными линзами, причём очень сильными. Но и линзы не могли скрыть огонёк, который разгорался в его глазах, когда он, выудив с полки очередную книгу, лихорадочно листал и читал её, постигая неизвестного автора. За причёской парень явно не следил, и волосы на его голове торчали во все стороны, ничуть не пряча похожие на чудовищные лопасти уши. Облик этого книжного фаната свидетельствовал о крайней рассеянности в повседневной жизни – развязавшийся шнурок нечищеного ботинка, вылезший из бокового кармана пиджака уголок серого носового платка, в то время как второй карман оттопыривался чем-то круглым и, наверное, тяжёлым... В придачу ко всему – то ли из-за насморка, то ли по отвратительной привычке – рот его был приоткрыт, что всегда раздражает меня в людях до крайности.

Молодой человек с такой страстью хватал книги, как будто они были для него всем в этой жизни. Кто знает, почему он стал именно таким вот книжным червем... Может быть, так выражается его слабость и страх? Мне знаком этот распространенный тип людей, абсолютно неприспособленный к жизни. «Не от мира сего» – говорила о них моя мать. Они пугливо прячутся от действительности, что многих раздражает – естественно, слабость и вечный страх присущи вымирающим, бесполезным организмам.

Большинство людей обычно довольствуются ограниченным кругом знакомых, с которыми они делят работу или досуг. Так возникают социальные группы – со своими лидерами и аутсайдерами, со своими законами и обычаями, которых свято придерживаются все члены объединения. Практически всегда психологический уровень группы выше индивидуальных психологических уровней рядовых членов. Это интересно проявляется даже в быту. Тот, кто знает лишь пару-тройку коллег по работе, жену да продавщицу в магазине, когда выбирает одежду, обычно как бы убеждает себя словами «мне это пойдёт», имея в виду, что одежда понравится той пятерке, которая составляет его окружение (группу). Остальные люди для подобных личностей не существуют, они – часть декорации, не влияющая на сюжет спектакля.

Некоторые индивиды время от времени любят менять состав своей группы, включая в неё, к примеру, вместо сослуживцев – реальных или мнимых конкурентов на административный пост, вместо продавщицы – знакомого официанта или швейцара. Тем самым их личный статус как бы имеет стойкую тенденцию к повышению.

Есть и такие, кто постоянно видоизменяет свой социальный облик, находя в этом наслаждение и удовлетворение. Утром он – заботливый отец и муж, днём – злой и жёсткий сухарь-начальник, вечером – первый заводила и весельчак в дружной компании, собирающейся за кружкой пива в любимом баре. Причём его семья, его сослуживцы и его друзья друг с другом не знакомы, поэтому искренне верят, что он – один и тот же в любой ипостаси. И того, кто попробует изменить их представление об этом человеке, неминуемо воспримут, как сумасшедшего. Потому что мало кто всерьёз способен воспринять мысль, что жизнь часто тождественна трагикомедии масок и положений...

Я отошёл от молодого человека, дабы он, рассеянно толкнувший меня и даже не подумавший извиниться, не повторил свою оплошность. Мне слишком хорошо здесь сегодня, чтобы злиться по столь мелкому поводу. А ведь бывают дни, когда я взбешён и взвинчен до такой степени, что запросто могу всадить пулю не то что за толчок – за грубое слово! Наблюдая за чудаком, я ещё раз подивился, как в общем-то невзрачного и заурядного на вид человека преображает любимое дело. Вспомнился Дампи, мой новый сослуживец – за компьютером он вовсе не кажется замухрышкой! Наверняка и этот грубиян, если завести с ним спор о литературе, будет говорить с такой образностью и горячностью, которых вряд ли дождёшься от него в любом ином случае – вплоть до признания в любви какой-нибудь его подружке. Всё просто – этот человек так же ограничен, как какой-нибудь любитель бульварного чтива.

Каждый сам выбирает свою группу, свою маску... и свою судьбу тоже.

Наконец человек в коричневом пиджаке ушёл, прихватив три громадных тома, и я мог теперь спокойно постоять перед полкой и выбрать что-нибудь. Под руку попалась книга в приятном на ощупь шершавом чёрном переплёте. Это был роман Эриха Гуттена «Мгновение жизни» – философско-фантастическое повествование о людях, получивших возможность предвидеть момент собственной смерти. Автор оставил героям три дня жизни и показал, как в этой драматической ситуации изменялись их характеры и привычки. Ничего не скажешь – оригинал... В приложении к роману обнаружились ещё и стихи того же Гуттена, от которых я многого не ждал, но был приятно удивлён их образной мощью – в воображении, пусть даже воспалённом, автору явно не откажешь... Пусть будет Эрих Гуттен. Он поможет мне скоротать долгие вечера и скучные поездки в подземке. Я что-то устал от сюжетов: надоедает следить за тем, как незнакомые мне личности вступают в непонятные коллизии, ведут невнятные диалоги, совершают маловразумительные поступки... Хочется иногда чего-то более сложного, чем заурядные и насквозь искусственные авантюры. Гуттен в этом смысле будет хорошим раздражителем для обленившегося сознания.

Я выбрался из магазина и не торопясь пошёл по улице. Высоченные многоэтажки создавали иллюзию путешествия по дну глубокого ущелья. Переливались разными цветами тысячи огней. Угрюмое черное небо неодобрительно взирало на их буйство. Свет ограничивал мрак и высоту, радостно утверждая своё превосходство. Казалось, весь мир с удовольствием подчиняется ему. Если бы это было действительно так...

Я купил по дороге новый пакетик с солёными орешками и свернул с главной улицы, чтобы коротким путём пройти к центру полиса. Хотелось отдохнуть от постоянного гудения машин на двенадцатирядном автобане.

Всего два поворота – и я уже на шестирядной магистрали, движение по которой гораздо меньше. Иду, неторопливо поедая орехи и наслаждаясь даже одними только прикосновениями к их легко рассыпающейся под моими пальцами скорлупе. Вскоре сворачиваю налево – мне показалось, что так я смогу ещё подсократить путь. Здесь автобан отсутствовал – обычная двусторонняя дорога, на которой почти никого не было. Вокруг меня высились коробки домов – возможно, какие-то предприятия, а может быть и жилые строения, напоминающие гигантские бараки.

Чтобы выйти на параллельную улицу, мне требовалось миновать проход между двумя домами, где не было фонаря. Свет лежал урывками, практически ничего не освещая.

Я разжёвывал очередной орех, когда загорелось до того момента тёмное окно, и в квадратике света обнаружился прижавшийся к стене человек. Первое, что бросилось мне в глаза, – железный штырь, который он сжимал в руке...

...Плата, получив мысленный приказ, ожила и погрузила меня в состояние, близкое тому, в которое я вхожу при работе с ноутом. Все движения вокруг замедлились. Мозг начал работать очень быстро, поэтому и возник эффект замедления – как в компьютерной игре. В соответствии с информацией об окружающей обстановке плата стала дополнять силуэты предметов, не различимых из-за плохого освещения. Я получил возможность видеть даже то, на что не смотрел в настоящий момент. Воины в подобных ситуациях действуют ещё эффективнее: платы позволяют им даже наблюдать себя со стороны, «в третьем лице», причём точка обзора выбирается по желанию. Это дает возможность лучше оценивать ситуацию и совершать такие трюки, на которые мы, простые адепты, не говоря уже об аналитиках, совершенно неспособны. Мы можем только регулировать скорость своей мысли. При самой большой всё вокруг значительно замедляется, звуки и цвета искажаются. В таком режиме можно отследить даже полёт пули. Но это достигается путём длительных тренировок и огромного напряжения сил, так что мы предпочитаем действовать в менее активном режиме. В столкновениях с обычными людьми хватает и средних способностей.

Плата тем временем предупредила, что сзади ко мне подкрадывается ещё один человек – я услышал шуршание его кроссовок.

Первый нападающий, очевидно, понимает, что его обнаружили, и делает шаг вперёд, занося над головой своё оружие. Не знаю, кто там сзади – возможно, у него есть нечто огнестрельное, но этот «копьеносец» мне особенно не опасен.

Моя правая рука бросает в рот очередной орех и опускается вниз, но не за следующим плодом, а за пистолетом, который висит в кобуре под плащом, не видимый посторонним. Достать его в случае необходимости – секундное дело.

Рука опускается медленно – несмотря на увеличенную скорость работы мозга, сигналы к нервным окончаниям перелаются в обычном режиме. Потому-то так мучительно долго ползёт рука к рукояти пистолета...

Всё же я имею то преимущество, что скорость моей реакции зависит лишь от скорости передачи импульсов по нервам. У людей же сначала идёт обработка информации, поступившей от всех пяти чувств, а потом только посылается приказ конечностям. Если годами тренироваться, можно соперничать со мной – у подготовленных и опытных воинов рефлексы и инстинкты не нуждаются в одобрении мозга, и моё преимущество в скорости потеряется.

Но сейчас мне противостоят обычные люли. И когда я, вырвав пистолет из кобуры, резко разворачиваюсь и пускаю пулю в лоб кравшемуся со спины, он даже не успевает прицелиться из дробовика, который держит в руках.

Мои глаза запечатлевают полёт пули, появившейся из вспышки пламени на конце ствола и молниеносно взвихрившей воздух. Неудачник осознает, что я уже выстрелил, лишь когда пуля раздробит его лобную кость, чтобы, немного сплющившись при уларе, пройти через мозг, разрывая ткани, и выйти из затылка, оставив за собой кровавое месиво.

Еще не успевает опуститься на землю тот, отброшенный выстрелом, как я направляю пистолет на другого, торопящегося ко мне со штырём. В принципе можно и не убивать его – фактически угроза моей жизни ликвидирована. Но тут приходит следующая мысль: будь я обычным человеком, пусть даже и с пистолетом, мой холодный труп валялся бы сейчас на тротуаре. Любого другого прохожего эти ребята жестоко избили бы, поиздевались над ним всласть, а под конец убили. Не ради денег – никто не носит с собой крупные суммы наличных, а с кредитки чужаку ничего не снять; просто из чисто человеческого наслаждения собственной силой и слабостью незнакомца, а также ради удовольствия от причинения страданий.

Я оказался быстрее. Не моя вина, что один уже мёртв, а второй на прицеле. Если я отпущу его, он совершит то же самое где-нибудь ещё. Можно, конечно, отвести его в полицию, но придётся предъявлять доказательства, начнётся разбирательство с обязательным допросом и составлением протокола... Жизнь этого негодяя не стоит того, чтобы я претерпел упомянутые процедуры. Тем более что он осмелился напасть на меня, а нормальный человек на удар всегда отвечает ударом!

Палец плавно нажимает на спусковой крючок, пистолет рявкает и плюётся кусочком металла, который прочерчивает в воздухе серую линию, заканчивающуюся в правом глазу нападавшего. Мышцы его лица не успевают изобразить страх...

Я вижу, чувствую всем телом, как на землю опускаются четыре предмета: первая гильза, первый человек, вторая гильза и второй человек. Только после их падения я отключаю имплантант...

...В ушах, как и всегда после выключения платы, словно вода бурлит, но это неприятное ощущение проходит через несколько мгновений. Рука отправила пистолет в кобуру и захватила попутно орешек из пачки. Я поднял гильзы, сунул их в карман и быстро пошёл прочь – пока сюда не явился патруль, привлеченный звуками выстрелов. Остальных людей я не боялся. Заслышав выстрелы, они стараются убраться как можно дальше от заварушки. Если б меня избивали железными арматуринами, а мимо шёл человек, то он лишь натянул бы повыше воротник куртки, вжал голову в плечи и ускорил шаг. Таковы люди.

Я бросил короткое проклятие в адрес негодяев, которые испортили мне тихую ночную прогулку. Чего ради они на меня напали? Дробовик и одежда выдают их принадлежность к среднему классу. Следовательно, дело не в деньгах и уж, конечно, не в отчаянии загнанных нищетой в угол бедняков. Скорее всего это первое их нападение, не мудрено, что оно печально закончилось для них самих. Действительно, лишь новички могут занять такую неудачную позицию. Парню со штырём следовало бы спрятаться за углом, но он решил не полагаться на слух и наблюдать за жертвой лично. Второй же, вместо того, чтобы встать рядом с товарищем, зашёл со спины. Это было выгодно в смысле неожиданности, но совершенно глупо в смысле тактики – ведь если б ему довелось открыть огонь, он неминуемо зацепил бы дробью и своего подельника...

Я ничуть не жалел о совершённом двойном убийстве. Жаль было те несколько орешков, которые просыпались из моего пакетика на землю, когда я резко обернулся для стрельбы.

Попав из темноты на оживлённое шоссе, я перешёл в другой район города по величественному мосту. Этот мост, ярко освещенный прожекторами, вполне мог бы служить олицетворением мощи и слабости людей: его массивные стальные опоры и сплетающиеся над головами прохожих металлические балки были свидетелями множества самоубийств. Под мостом не бурлила река – там грохотала двенадцатирядная дорога с пределом скорости 90 километров. Так что смерть имела как бы двойную гарантию: во-первых, высота сооружения, во-вторых – чадящий автопоток, не прекращавшийся ни днём, ни ночью.

Мне не понравился этот мост. До самых верхних балок прожекторы не доставали, и потому возникало ощущение незавершённости конструкции, ощущение её тайного разрушения на необозримой высоте...

Автомобили ездили по мосту слишком часто, а многочисленные прохожие слишком громко разговаривали. Было бы неплохо побывать здесь поздно ночью, дабы спокойно полюбоваться панорамой полиса – скоплением шпилей, башенок, угрюмых каменных гигантов и парящих арок...

В этом районе города были свои развлекательные центры. Здесь к услугам желающих допоздна работали бары, рестораны, казино, кинотеатры, ночные клубы и тому подобные заведения. Меня они не привлекают. Я выбрал какой-то простенький клуб, где звучала тихая ненавязчивая музыка, исполняемая с маленькой сцены группой странного вида личностей – к примеру, одеяние певицы сильно напоминало ночную рубашку. Чтобы не видеть музыкантов, я сел в соседнем зале, где мелодия звучала совсем тихо, что мне и требовалось. Ожидать чего-то особенного от этих «виртуозов» было глупо, а необходимый шумовой фон присутствует... Интересное всё-таки свойство человеческой натуры – заниматься чем угодно, обязательно имея вокруг себя шумовой фон: телевизор во время завтрака, новости по Сети во время уборки комнаты, простые мотивчики плеера во время езды... Кого ни спроси – каждый, пожалуй, скажет, что теле– и радиоэфир переполняет сплошная глупость, и тем не менее каждый привычным движением ткнёт в кнопку телевизора раньше, чем нальёт себе чашечку утреннего кофе.

Я заказал в полукруглом баре горячий чай – продрог после долгой прогулки, несмотря на плащ, – и какое-то мясное блюдо с картошкой. Повар от души полил пищу таким количеством соуса, что я даже засомневался: почувствую ли какой-нибудь иной вкус?

Заметив в уголке свободный столик, я направился туда со своим подносом. Антей не любит острой пищи –странный человек! Зато конфеты и леденцы пачками он ест. Я вовсе не пропагандирую лечебные свойства перца – в конце концов есть и другие специи, не такие жгучие, однако придающие блюду пикантность... Речь о другом: с приправами можно съесть даже совершенно невкусное кушанье. Можно, конечно, столоваться в шикарных ресторанах, где кутит великосветская элита – если средства позволяют, а официант готов брать плату за каждое своё слово. Так что выбор есть у любого.

Хлеб, которым меня тоже снабдили в довесок к порции, имел такой вид, будто его сначала вымочили в воде, а потом, не до конца просушив, пустили на раздачу. Блюдо же оказалось превосходным. Без спешки разжёвывая покрытый золотистой корочкой кусок картошки, я подумал, что так, наверное, и рождаются привязанности. Медленно, в такт звучащей за стеной музыке отрезая кусок мяса и отправляя его в рот, я решил, что сюда надо заглядывать почаще.

Внезапно ко мне присоседились двое молодых людей. Один из них, с вытянутым худым лицом, одетый в клетчатый зелёный пиджак поверх расстёгнутой тёмно-синей рубахи, принялся задавать мне вопросы, вроде того: где я купил свои ботинки? У какого мастера заказывал плащ? Где достал такую стильную рубашку? И прочее в том же духе... Даже его товарищу, видимо, было неловко присутствовать при этом «интервью», но парень положительно собрался обновить свой гардеробчик в стиле «а-ля Митер». Наконец, подстёгнутый моим грубым ответом, он оскорблённо удалился... Типичный представитель нового общества. Такие искренне считают, что главные достоинства мужчины – хорошо одеваться и производить прекрасное впечатление на других, не быть дерзким и резким, потрясать всех тактичностью, слыть любимцем дам и обаяшкой, а также, по возможности, сердцеедом... В «джентльменский набор» входят также требования руководствоваться компромиссами и следовать духу примирения...

Когда я расправился только с половиной порции, свободных мест в зале не осталось. Ко мне подсел странного вида мужчина: усы он сбрил, оставив, однако же, короткую бородку; волосы на голове также были сбриты, и обнажились неровности непропорционально большого черепа. Черты лица не потрясали безупречностью, но, напротив, отличались грубоватостью. Глубоко посаженные глаза в туманно-жёлтом полумраке клуба странно поблескивали. Уши плотно прижимались к голове и, как я вскоре убедился, имели особенность двигаться во время еды – будто непосредственно от них зависело пережёвывание пиши. Пухленькими пальчиками человек поставил на стол поднос с малюсенькой чашечкой дымящегося кофе и с чем-то, напоминающим батон хлеба, внутрь которого напихали салатных листьев и кусочков мяса, залив всё коричневым соусом, источавшим поистине чарующий запах.

Сев напротив, мой новый сосед деловито и споро расставил приборы, прихлебнул из чашечки кофе, придвинул к себе тарелку с «батоном», уперев её край в покрытый синим свитером живот, достал вилку и нож и принялся за еду. Ловко отрезав и отправив в рот несколько кусков своего кушанья, он поднял голову, встретился с моим внимательным взглядом и проговорил:

– Ma dir, tu so strily watta me, as tu wanna me dire smesin. (Милейший, вы так пристально смотрите на меня, как будто желаете что-то сказать.)

– Me jut luk da tos fud – me ne luked any sutbef. (Точнее, на ваше блюдо – никогда не видел ничего подобного.) – ответил я.

Он засмеялся резким тонким смехом и сообщил мне, что не помнит, как оно называется. То же самое я ему сказал насчёт своего, что рассмешило его ещё больше. Мы разговорились, быстро перейдя на родной язык собеседника. Я изучал его в Клане. Это был один из доапокалиптических языков, ныне принятый в качестве официального у Пауков. Как я уже рассказывал, самые богатые и преуспевающие люди общества – элита – сохраняют этот язык и многие другие в память о прошлом.

Непринуждённо беседуя, мы быстро покончили с едой и, откинувшись на мягкие спинки диванчиков, неторопливо попивали напитки. Ни к чему не обязывающий разговор о хороших клубах и ресторанах постепенно принял необычный оборот. Вскоре я сидел молча, потягивая обжигающий чай, а мой собеседник изливал на меня потоки слов, смысл которых был примерно следующим:

– Посмотри, – говорил он, тыча пальцем в своё пирожное, – тебе нравится цвет этой ягоды? Мне – нет!

Он взял двумя пальцами ягодку и посмотрел сквозь неё на свет.

– Ты, возможно, сейчас думаешь, что нет совершенно никаких причин, по которым эта красная ягодка, сквозь которую свет лампы кажется розовым, может мне не нравиться. Однако всё зависит от индивидуального восприятия цвета. С детства каждый воспринимает мир по-своему – в своём редко повторяющемся спектре цветов. И с детства нам указывают: «Это – красный!» Или: «Это – зелёный». И мы принимаем условность за закон! Иначе говоря, соглашаемся с унификацией своего сознания! По мере взросления мы вообще забываем о том, что все люди – разные, что и восприятие у каждого из нас – своё... Возможно, эта ягодка кажется тебе синей, однако ты, подчиняясь инстинкту стадности, никогда и никому не признаешься в этом. А как же? Ведь тогда ты пойдёшь против установленной нормы, и тебя немедленно зачислят в разряд ущербных... И так во всём. Человек, например, не догадывается, надевая безумно нравящееся ему пальто серого цвета, что другим оно видится грязно-коричневым или тёмно-зелёным и поэтому неприятно... Нет, все привыкли полагать, что вокруг холят их немного изменённые копии, которые воспринимают мир в усреднённо-обших красках. А сунь человека в шкуру его соседа – и он обнаружит оранжевое небо и салатовые тротуары! Хотя ему самому всю жизнь небо представлялось, допустим, тёмно-синим, а тротуары – серыми... Достаточно признать во всеуслышание этот простой факт – мы видим разные цвета! – и станет ясно, почему одного необъяснимо влекут чёрные расцветки, другого – синие тона, третьего – коричневые... Тогда станет понятно, почему одни и те же картины вызывают у людей разные чувства, почему одни и те же вывески кому-то кажутся стильными, а кому-то – безвкусными... Один видит мир в тех цветах, которые ему нравятся – и он всегда весел. Другой видит всё в тонах, которые он терпеть не может, и мир для него – большая мусорная куча...

Он продолжал распространяться на эту тему, когда мне в голову пришла интересная мысль, и я оборвал его не очень учтиво на полуслове:

– А если звуки мы тоже слышим no-разному? Может, спокойная музыка, звучащая за этой стеной, вам представляется такой, которую я называю визгливой? Вдруг мы и в отношении определения характера мелодии тоже – рабы условностей, старательно маскирующие индивидуальные особенности?

От неожиданности он даже съел ягодку, которую всё это время бесцельно вертел в руках, и, помолчав, задумчиво произнёс:

– А ведь это идея, над которой стоит поразмышлять, мой друг! Действительно, если мы по-разному видим цвета, то почему бы нам тогда не слышать по-разному музыку?.. Спасибо, милейший, вы натолкнули меня на мысль, которая обеспечит мне не меньше месяца раздумий! Это очень, очень интересно!

Он вытащил из кармана лёгкой куртки, небрежно валявшейся на диване рядом с ним, кисет, зачерпнул несколько шепоток табака, положил их в машинку для сворачивания сигар и вертел её колесики до тех пор, пока на его ладонь не выпала готовая сигара. Закурив, он скрылся в клубах ароматного дыма. Я как раз допил свой чай и собрался покинуть заведение. Он сердечно со мной попрощался, сообщил, что его зовут Лерой и что он бывает здесь практически каждый вечер. Это прозвучало как приглашение продолжить удачно завязавшееся знакомство. В принципе я не имел ничего против. Ужин на самом деле прошёл насыщенно.

«Кого только не встретишь в полисе!»– подумал я, вспоминая по дороге домой своего нового знакомого. Парень явно был доволен жизнью и слыхом не слыхивал о душевных метаниях, рефлексии и прочей галиматье, которой увлекаются «интеллектуалы». Самое главное для него – найти мысль, стоящую раздумий. Он свободен от проблем и бед, но не потому что не сталкивался с ними, а потому что выстроил свой иллюзорный замок. И в нём чувствует себя повседневно счастливым. Безоговорочно... Я не понимаю, как это возможно. Я бываю счастлив лишь краткие мгновения – например, когда, замёрзнув, подношу корту чашку с горячим чаем... Когда нажимаю курок пистолета, нацеленного во врага... Когда нахожу решение задачи, над которой бился месяцами... Речь не идёт о сколько-нибудь продолжительных периодах счастья. Возможно, я на них просто не способен?.. Возможно, именно поэтому мой лоб бороздят морщины, между бровей залегла складка, под глазами часто появляются мешки, а взгляд – обычно слишком тяжёл и закрыт для других...

На следующий день я отправился на фирму, прихватив свой тайный инструментарий для работы с компьютерами: дело чести – подчинить себе этого несговорчивого Старикана. Когда я входил в зал, меня встретила Ната. Она прощебетала несколько фраз – вот уж кто всё и всегда видит в розовом цвете! – и пригласила меня на ужин в один из её любимых ресторанчиков. Впрочем, она не удержалась от язвительно-прозаической мотивировки: дескать, её долг – поддержать новичка, перенесшего к тому же нелегкие испытания. Я скупо поблагодарил, и мы распрощались до вечера.

Дампи к моему приходу успел выйти из себя из-за очередной выходки Старикана: абсолютно надёжные диски, записанные «дедулей», отказывались считываться на других компьютерах. Напарник видел причину в том, что на Старикане вместо единой панели чтения-записи стояли устаревшие дисководы. Внимание Дампи к моей персоне – в свете предстоящего не совсем традиционного для людей обследования компьютерных потрохов – было совсем некстати, и я отправил его в столовую за пакетиком орешков, таким образом, совмещая полезное с приятным.

Когда парень ушёл, как всегда налетев на угол стола, я достал из сумки длинный провод, который и подсоединил к Старикану через подходящий разъём. На другом конце провода находился беспроводной передатчик. Мне доводилось уже сталкиваться со старыми моделями, не оборудованными беспроводной связью, поэтому в своё время мы разработали вместе с Антеем переходник. Теперь каждый кланер пользуется таким.

Больше мне не нужно стучать пальцами по клавиатуре Старикана, которая трещит и щёлкает так, что диву даёшься её живучести!.. Наконец я получил возможность обследовать состояние компьютера, что называется, изнутри...

...Бесконечные огни – как будто город передо мной – мигают и гаснут время от времени, совсем не давая тепла. Где я?.. Не имеет значения...

Кто я?.. Олин из скачущих по проводам огоньков, чья судьба – загораться и гаснуть на поверхности сложной платы, которая поддерживает жизнь системы.

Смотри – и увидишь... Положи руку на пульс – и почувствуешь...

Вот и точка, где в искрящемся потоке всё словно замирает на мгновение, замолкает, пересекая опасный участок. Я парю над платой – и могу воображать себя её всевластным богом. Кто воспротивится мне, кто посмеет не явиться на мой зов?

Я – бог... Я– бог... Я– бог...

Буду повторять до тех пор, пока сам не поверю в это.

Что за сбой в моём математически выверенном мире? Кто там таится, не желая подчиняться утверждённому мною порядку? Здесь нет места анархии, здесь один закон – повиновение...

В гармонии рождается резкость... В безупречности всегда скрыт изъян...

...Через полторы минуты я уже прекрасно видел неисправности: сбой в программе, который легко исправить чисткой ненужных файлов, а также отошедший и рассыпающийся от старости разъём. А ещё в самом дальнем углу, куда не заглядывают при проверках, обнаружилась программка, которая сканировала всю информацию Старикана. Этот «жук» не проявлял себя никак: не мешал работать и не искажал данных. И тот, кто его внедрил, был полностью осведомлён о всех дополнениях к гигантским базам нашего ветерана. Другой вопрос – кому понадобились архивы Старикана, используемые для хранения лишь малозначимых сведений, не имеющих никакого отношения ни к политике корпорации, ни к её разработкам?

Когда пришёл Дампи, неся мой пакет орешков и свою газировку, я резво стучал по клавишам, изображая работу в поте лица. Будто бы неожиданно наткнувшись на что-то важное, я не сдержал восклицания, и далее мы уже вместе вывели на чистую воду искусно замаскированную шпионскую программку. Между делом я сообщил напарнику, что где-то внутри Старикана, видимо, отошёл один из важных разъёмов и что небольшую проблему с файловой системой удалось уже разрешить. Дампи был потрясён моими оперативностью и профессионализмом.

Мы доложили о результатах начальству, и лично мистер Уоренс пришёл удостовериться в том, что в недрах Старикана выловлен «жук». Провели анализ программы и выяснили, что используется она давно, а последнее обращение за информацией состоялось задолго до моего прихода. Так что те подозрения, которые мистер Уоренс наверняка имел вначале на мой счет, испарились без следа. Нам с Дампи выписали премиальные, и мы приступили к поиску отошедшего разъёма.

Разобрав заднюю стенку Старикана, среди нагромождения блоков мы обнаружили оплавившийся провод, выскользнувший из разъёма. Он упал на нижнюю плату и серьёзно повредил её.

Мистер Уоренс был безутешен. Ведь найти или починить рухлядь, которой комплектовался Старикан, представлялось делом совершенно безнадёжным. Оставался только один выход: перекачать информацию в более современные компьютеры. На этом и порешили.

Естественно, перемещение баз данных доверили Дампи, а мне поручили проверку всех машин на предмет поиска «жучков» и ошибок в системах, которые могли повлечь потерю или искажение информации. На этих моделях уже имелись платы беспроводной связи, и мне оставалось лишь симулировать работу, потому что все неполадки я мог определить за считанные минуты.

Во время обеда, когда я сидел, прислонившись спиной к стене, пережёвывал бутерброды, запивая их соком, ко мне присоединилась Элис. Она была одета в обтягивающий серый костюм из гладкого материала с матовым отливом.

– Привет, Нейромант, – сказала она, устраиваясь напротив со своим стаканом газировки.

– Привет, Паук, – ответил я, ставя локти на стол и складывая пальцы домиком.

– Я слышала от Дампи о твоих успехах. Поздравляю. Он говорит, что вы обнаружили «жучка».

– Да. Случаем, не ваш?

– Нет, это скорее конкуренты постарались. Ты получил доступ к базам данных?

– Главное – я получил приказ на проверку нужных систем, а подобрать коды доступа к базам не составит труда.

– Когда можно ожидать результат?

– Завтра. Мне тут придётся поторчать, изображая тотальную мозговую атаку, иначе, чего доброго, никто и не поверит в мой трудовой героизм и исключительные таланты.

– Если потребуется помощь, позовёшь.

Она допила газировку и отправилась к себе. Правильно. Незачем нам вместе маячить. Я доел бутерброд, швырнул в урну пустой пластиковый стаканчик и с сознанием честно выполненного долга покинул фирму.

Дома меня ждал сюрприз: сообщение о приезде курьера. Я дал ему знать, что готов к встрече, и вышел из дома. Он должен был ждать меня в клубе, про который Антей писал: «Удивительно немноголюдный и тихий, но готовят там отвратительно – практически нечего заказать у вежливых официантов. Годится, чтобы выпить стаканчик чего-нибудь за деловым разговором».

Курьер Клана сидел, естественно, там, куда не падал свет, в то время как собеседник оставался освещённым. Его плащ небрежно висел на спинке удобного кресла, а сам он вертел в руках тускло поблескивающую металлическую зажигалку, потягивая из круглого бокала тёмно-зелёный ликёр.

– Ты опоздал на три минуты, – сказал он бесцветным голосом, не упрекая, а просто констатируя факт.

– В подземке случился затор, – ответил я, устраиваясь напротив.

Он молча дожидался, пока я заказал и получил из рук шустрого официанта бокал газированной минеральной воды со льдом и лимоном.

Наконец мы остались одни, и он перешёл к делу:

– Ну что ж, здравствуй, адепт Митер. Меня зовут Алексей. Я буду твоим курьером.

Не помню, были ли мы с ним знакомы раньше... Его слегка небритое, носившее следы недосыпа лицо ничем особенным не выделялось среди многих других лиц, которые всегда окружали меня. Движения пальцев, вертевших зажигалку, характеризовали его, как человека спокойного и флегматичного, но немного неуверенного в себе. Глаза у него были тусклыми и почти не двигались в глазницах.

Курьер потянулся к карману плаща, достал плоскую пластиковую коробочку с десятком дисков и передал её мне.

– Здесь то, что тебе переслали из Клана. У тебя есть какие-то новости по заданию?

– Скорее всего нападение готовится на Пауков. Они потеряли почти всех своих людей в полисе, их операция раскрыта Бионами. Однако сведения не проверены. Возможно, готовят удар фирмы-конкуренты, опасающиеся усиления Пауков.

– Что ж... Тебе придётся заняться этим плотнее, потому что происходит событие исключительной важности. Мы сейчас ведём переговоры с Пауками по вопросу объединения наших кланов. Слияние – вопрос времени, осталось согласовать несколько второстепенных моментов. Представь себе, одна из загвоздок – как назвать новый синдикат. Смешно, да? Ну и тому подобные мелочи... В общем, ты сам понимаешь: если только идея осуществится, равных нам по совокупной мощи не будет...

Я был потрясён словами курьера! Хотя... Подобное развитие событий буквально напрашивалось. Последние контракты и договора сблизили наши позиции до предела. Объединение выглядело логичным и закономерным исходом. Новый Клан, несомненно, надёжнее обеспечит общие интересы.

Мы с курьером попрощались, и я отправился бродить по улицам полиса, коротая время до встречи с Натой.

Я уже говорил, что люблю города больше, чем их обитателей. Знакомство с Сентополисом только укрепило меня в этом. Его дома, площади, улицы, неожиданные укромные уголки в десяти метрах от оживлённых магистралей – всё это пришлось мне по душе. Забыть бы о борьбе кланов, купить пакетик жареных орехов и бродить по городу ночь напролёт, постепенно открывая для себя его секреты...

В Сентополисе было четыре главных центральных района, в которых сосредоточилась административная и деловая жизнь полиса. Вокруг каждой станции подземки имелся свой анклав, в принципе обеспечивавший всем необходимым его обитателей. Окраинные кварталы мне понравились даже больше центральных, потому что дома там не громоздились друг на друга, было много свободного места и воздуха... Я так увлёкся экскурсией, что не заметил, как пролетело время. Мне нужно поспешить, если я не хочу показаться даме неучтивым.

Ната пришла уставшей и невесёлой. Она рухнула за столик, уронила голову в ладони и некоторое время сидела так, не двигаясь и не говоря ни слова. Я не беспокоил её и не спрашивал ни о чём, хотя ни разу ещё не видел такой измученной.

Наконец она подняла на меня глаза.

– Прости, Митер, я сегодня не в форме... Наверно, испорчу тебе вечер, поэтому можешь уйти. Я не обижусь.

– Куда я пойду? Мне надоела моя комната, ноут и Клан. Позволь мне просто посидеть с тобой.

– Что ж, давай поскучаем вместе. Не знаю, что со мной сегодня... ужасно кружится голова... Даже улыбку не могу изобразить – она получается кривой. Мне хочется уйти в тёмную комнату, запереть дверь и никого не впускать. Просто лежать на спине и смотреть вверх, воображая, что там нет потолка, а вокруг нет стен, что комната – бесконечна... Все вокруг только и делают, что говорят со мной, а я так хочу просто помолчать. Но все ждут от меня слов и улыбок. Потому что если уж и я не буду улыбаться и веселиться, то кто же тогда?.. Вы все такие угрюмые и мрачные, даже ты, Митер...

Она помолчала пару минут, кромсая ножичком лежавшее перед ней яблоко.

– Я начинаю понимать, в чём преимущество вольных адептов, – тихо продолжила Ната. – Вы работаете в разных полисах, и в каждом можете быть не таким, как в предыдущем. В одном – весёлым, в другом – мрачным, в третьем – печальным.

– Если у тебя так много масок, в конце концов путаешься в них и забываешь настоящее лицо, – заметил я, только чтобы вывести её из ступора.

Она посмотрела на меня, оторвавшись от нарезания яблока.

– А не всё ли равно, Митер, какая из масок – твоё лицо? Оно тоже – лишь маска.

Мы замолчали. Мне было неловко нарушить тишину первым. Вдруг она опять подняла голову, но смотрела не в мои глаза, а куда-то сквозь меня – словно я стал прозрачным дымом.

– Расскажи мне, Митер, что ты делаешь в своей комнате, когда больше не можешь работать? Просто лежишь без сил? Спишь? Развлекаешься в Сети? Или уходишь из дома и расслабляешься в клубах?

– Зачем ты задала этот вопрос? Ты хочешь отнять у меня моё последнее пристанище?

– Какое пристанище?

– Не имеет значения. Зачем ты спросила?

– Просто хочу помолчать и послушать чей-нибудь рассказ.

Она подозвала официанта и заказала белого вина.

– Что с тобой, Ната? Не припоминаю, чтобы ты любила алкоголь.

Она лишь безучастно пожала плечами, всё так же глядя сквозь меня:

– Люди меняются... Послушай, ответь на мой вопрос – мне это важно.

– Не знаю, что тебе сказать. Я ещё не освоился со статусом постоянного адепта. Привык быть вольным и перемешаться в пространстве, не задерживаясь нигде дольше, чем того требуют обязанности. Обычно я просто гуляю по улицам, грызу орехи...

– Орехи? – Она впервые за вечер улыбнулась.

– Да, простые орехи. Жареные или солёные. Это моя страсть, не могу остановиться.

Она хмыкнула и стала наливать вино в свой бокал, внимательно следя за тонкой искрящейся струйкой.

– Иногда просто лежу, смотрю в потолок, размышляю. Бывает, покопаюсь в Сети, полистаю что-нибудь из электронной библиотеки. Недавно вот купил себе книгу какого-то Гуттена, но пока ещё не читал.

– Что за книга? – спросил она, сделав глоток.

– Фантастика... Я не люблю реалистов... Кажется, там в форме фантасмагории автор развивает свои философские идеи.

– Так этот Гуттен – философ?

– Нет, скорее, просто писатель. И поэт – в конце есть его стихотворения.

– Мне нравятся стихи. Хорошо бы их послушать.

Я опустил руку в карман плаща и вытащил книгу, которую так и не удосужился просмотреть с момента покупки.

– Вот она.

– Прочитай мне любое стихотворение... Я действительно неважно себя чувствую – голова кружится, всё двоится перед глазами.

Я перелистал несколько страниц с рваными рядами строчек, рождённых больным воображением автора. Внезапно какая-то строфа привлекла моё внимание, и я начал читать – медленно и тихо, с трудом попадая в ритм и размер:

Что несу я в ладонях? Мой гнев?

Мою боль или просто печаль?

Я не знаю – теперь всё равно.

Ветер зол, он в обиде на всех,

Он сорвал с моих рук лоскутки

И лохмотья изорванной кожи.

Не ходи... Тот огонь, что во мне – он погас,

Тот, что был – только цвет потерял.

Моя боль или просто печаль?

Это гнев или ненависть к нам?

Подожди... Потеряв, я нашёл лишь песок.

Он последний в ладонях моих.

Через дыры в руках, где торчат

Мои кости и плещется кровь,

Через дыры, прожжённые мной,

Я теряю и этот песок. Уходи...

Клочья кожи, обуглились кости

И всё меньше в ладонях песка,

Только горсть я унёс, только горсть.

Но всё меньше в ладонях песка.

Закончив, я взглянул на Нату. Она смотрела на книгу, но, почувствовав мой взгляд, подняла голову, будто с вызовом осушила залпом бокал.

– И как тебе эти строки? – спросил я, пряча чёрный томик в карман плаща.

– Сначала скажи – как они тебе?

– Не знаю, скорее всего не понравились. Я вообще не люблю стихов, и это накладывает отпечаток на моё восприятие. Здесь автор намеренно не соблюдал никаких правил стихосложения и писал, надо полагать, на коленке – в пять минут. Честное слово, таких опусов можно написать полсотни за день.

Я лгал ей. Намеренно лгал. Нет, стихи меня действительно не вдохновили – ну, не люблю я их, не люблю! – но картинка возникла: образ Конрада Оружейника, пересыпающего песок из ладони в ладонь... К чему бы это? Сказать Нате? Или лучше попрощаться и уйти?

Она усмехнулась, словно читая мои мысли, и положила голову на руки. Ничего не сказала про стихотворение, даже жестом не выразила своего отношения к моим словам. Лишь спустя несколько секунд, промолвила:

– Скажи, Митер, ты умеешь молчать? Можешь ли ты не говорить полчаса?

– Могу.

– Тогда помолчим.

– Может, мне действительно лучше уйти, чтобы не мешать тебе?

– Мне не хочется тишины – мне хочется молчания. А для молчания нужен собеседник.

Не знаю, сколько мы так сидели... Она налила себе из бутылки ещё вина, я заказал жареных орехов. Обмениваясь короткими взглядами, словно кинжальными ударами, тут же пряча глаза, мы молчали. Боясь пошевелиться, боясь шуметь. Движения наших губ – когда она осторожно касалась своего бокала, а я бросал в рот очередной орех – больше походили на судороги. Я изучил каждый сантиметр нашего столика, весь клуб, его посетителей и обслуживающий персонал – вплоть до аккуратного и ловкого бармена. Ната же смотрела лишь на дно стакана. Но через почти равные промежутки времени наши взгляды обязательно скрещивались, в них вспыхивали огоньки, словно искры от звенящих друг о друга стальных клинков... Мы оба выдержали срок, не проронив ни слова.

Наконец Ната допила вино и встала.

– Спасибо, Митер, что ты помолчал со мной. Прости, если я испортила тебе вечер. Завтра всё будет по-другому. Завтра я снова буду весёлой.

Мы вышли из бара, попрощались и разошлись в разные стороны...

Я попытался пройти защиту баз данных, но преуспел в этом лишь наполовину. Некоторые базы были оснащены особыми паролями, на подбор которых требовалось немало времени. Заниматься этим довольно нудно.

Тестируя системы, я вдруг наткнулся на сигналы об инородном устройстве. По моей просьбе вызвали механиков, и они обнаружили во всех компьютерах с базами данных небольшие устройства, передававшие информацию на какой-то внешний объект. Анализ показал, что этот объект через выявленные блоки может управлять всеми нашими базами данных.

Мистер Уоренс был очень обеспокоен. Он спросил меня, могу ли я выяснить, куда передаётся информация. Я пообещал начать расследование, но сначала проконсультировался с Элис. Она уверила меня, что эти устройства не имеют никакого отношения к Паукам, и потому я могу вести расследование без опасений.

Я взялся за работу с удвоенным рвением и через три дня имел честь доложить мистеру Уоренсу, какая именно корпорация вела против нас игру. Уоренс просто захвалил меня. Во всей корпорации усилили внутренний надзор и ограничили свободный доступ к корпоративной сети. Меня и Элис Уоренс направил на проведение ответной операции. Мы должны были выяснить, зачем потребовалось торговой фирме следить за нашими базами данных.

Элис предложила сначала установить свои передатчики на машины конкурентов, а потом взломать их защиту через Сеть. Для этой акции мне требовалась помощь опытного воина, и я обратился к Михаилу. Согласился он сразу – видимо, надоело сидеть без дела.

Тихой глухой ночью, когда не спят только те, кому это не положено в силу профессиональных обязанностей, я стоял в каком-то закоулке и ждал Михаила. Холод пробирался подмой плащи вызывал усиливавшуюся дрожь. Воин появился бесшумно, выйдя из темноты на свет.

– Привет, Митер, – сказал он, приблизясь.

– Привет, Михаил.

Дальше мы молчали до самой стены торговой корпорации. Застыв около неё, Михаил поднял голову и осмотрел её верхнюю кромку. Как я понимаю, он включил плату и исследовал возможные угрозы.

Наконец он коротко кивнул и забросил через стену трос с крюком-кошкой. Легко взобравшись наверх, он помахал мне рукой и тихо соскользнул на другую сторону. Я последовал за ним. Когда мы опять оказались вместе, он отцепил кошку и спрятал её за пазуху. Потом, пригнувшись, мы бежали вдоль стены, торопясь добраться до заднего входа в гараж. Михаил легко справился с замком, и мы проникли внутрь. Здесь он снова замер на несколько секунд, сверяясь с информацией, которую передавала его плата-имплантант.

Дальше мы осторожно двигались по узкому тёмному коридору. Внезапно Михаил схватил меня за плечо и указал на левую дверь. Она была не заперта, и мы укрылись за ней как раз вовремя, чтобы нас не заметил какой-то человек, неведомо зачем объявившийся ночью в гараже.

Потом Михаил провёл меня на третий этаж, причём произошло не менее четырёх случаев, когда нас спасали только его способности. Я, несомненно, выбрался бы из практически любой передряги, но малейшая тревога могла пустить насмарку все труды по установке «жучка».

Перед очередным поворотом Михаил замер. Потом сделал мне знак оставаться на месте, а сам неслышно скрылся за углом. Прошло несколько томительных минут. Я уже не раз ощупал рукоять своего пистолета, на который предусмотрительно был навёрнут глушитель, порываясь идти за Михаилом. Но данное перед входом в здание обещание ни в коем случае не мешать ему и слушаться беспрекословно заставляло стоять на месте. Наконец Михаил выглянул из-за угла и сделал мне жест рукой. Я снова последовал за ним и вскоре оказался в длинной галерее, обвивавшей здание по периметру. Она хорошо освещалась фонарями через высокие окна. В неярком свете хорошо был виден лежащий в углу бесформенной кучей охранник. Спустившись по лестнице и свернув налево, я заметил ещё одно тело.

Но отвлекаться времени не было, потому что передо мной находилась стальная дверь, закрытая на электронный замок – вход в компьютерный центр корпорации. Я достал из кармана пластиковую карточку, изобретённую Анри специально для таких случаев, провёл ею через щель определителя доступа. Как и предусматривалось, система не завопила о попытке взлома, продолжая мирно спать. Я достал ноут, который принёс с собой, вставил в щель карточку и, активизировав плату-имплантант, запустил программу по снятию информации о замке. Теперь можно было документы доступа в самую охраняемую комнату фирмы штамповать пачками. Мне оставалось всего лишь зарядить карточку разрешением на доступ и вставить её в щель замка. Неприступная дверь пропустила нас и надёжно закрылась.

Я пробрался к компьютерам, осмотрел их, потом подключил к одному из них через беспроводной выход свой имплантант и проверил коммуникацию с другими машинами. Всё складывалось как нельзя лучше. Компьютеры не имели выхода в Сеть, но были связаны друг с другом в общую локальную систему. Что ж, не придётся просматривать все базы в поисках нужной.

Я отключил компьютер и осторожно снял заднюю крышку, чтобы установить и подключить передатчик. Даже в кромешной темноте мне, копавшемуся во внутренностях электроники столько раз, что и не сосчитать, не составило никакого труда быстро укрепить и подключить передатчик. Модель, которую передала Элис, была намного совершеннее обнаруженной нами, и даже я не до конца смог разобраться в её возможностях.

Покончив с работой, я шепнул Михаилу:

– Что будем делать с мёртвыми?

– Какими мёртвыми?

– С охранниками, которых ты убил. Один в галерее, другой под лестницей.

– Какими охранниками? Там нет никого.

– Ты придуриваешься?

– Вовсе нет. Твоё зрение тебя обмануло: там нет никаких охранников.

– Ну ладно, я тебе покажу на обратном пути...

По понятным причинам задерживаться мы не стали. Каково же было моё удивление, когда ни первого, ни второго мертвеца не обнаружилось там, где я их вроде бы видел! Что с ними сделал Михаил – осталось для меня загадкой. И после того как фирма была далеко позади, воин не посчитал нужным раскрыть свой секрет

Однако я забегаю вперёд. Покинуть здание оказалось труднее, чем попасть в него.

Мы уже прошли галерею, когда Михаил внезапно схватил меня за руку и потащил к пожарной лестнице. Мы поднялись наверх, пробежали по верхнему этажу, словно две большие чёрные тени, свернули за угол и затаились. Михаил, закрыв глаза, вслушивался в темноту, используя плату. Наконец он отделился от стены и достал из кобуры свой пистолет – безотказный тупорылый Dodger, калибр 12 мм, семь зарядов, механизм установки новой обоймы прост до безобразия и занимает не больше времени, чем выстрел.

– Скоро нас обнаружат, – сказал он, взводя курок. Этот звук зловеще разнёсся по пустому коридору. – Я не знаю, кто это, но они чувствуют нас так же хорошо, как я чувствую их.

– Они?

– Двое. Уходи сейчас. Если возможно остановить того, кто легко отслеживает наши перемещения по зданию, то я справлюсь один... Иди, ты знаешь всё о «жучке», а ведь именно ради него мы сюда и приходили.

– quot;Жучокquot; не стоит твоей или моей жизни. Либо мы вдвоём отсюда уйдём, либо вдвоём здесь останемся.

– Что ж, тогда доставай оружие – скоро они будут здесь.

Я кивнул и изготовил к бою свой пистолет. Шотган я мог выхватить в любой момент, но он не оборудован глушителем, и потому я держал его на крайний случай – если пистолета и кинжала будет недостаточно.

Михаил поманил меня за собой, и мы отошли в коней коридора. От двери на лестницу нас отделяли 50 метров.

Через пять секунд Михаил поднял пистолет и нацелил его на дверь. Я последовал его примеру, активизируя плату...

...Невыносимо долгими показались мгновения, которые тянулись до страшного улара, от которого дверь разлетелась в щепки. Сначала пистолет Михаила, а потом мой посылают пули в пятидесятиметровый полёт, даже не видя цели. Как раз тогда, когда они почти достигают проёма, отгула появляется наш первый преследователь...

Эту зверюгу я хорошо рассмотрел. Она была четырёхлапой, ростом в холке примерно полтора метра, очень худая. Морда её, вытянутая и сверкавшая диким оскалом, напоминала собачью, но тело и кости чем-то неуловимо отличались от прообраза. Вместо шерсти её покрывала скользкая матовая кожа, под которой при каждом прыжке перекатывались тугие мускулы. Когти втягивались в подушечки лап – по типу кошачьих, но в выпушенном состоянии достигали сантиметров шести.

Зверюга увидела нас и приготовилась к следующему прыжку, когда пули впились в неё. Моя – вошла в левую сторону груди, пробила тело насквозь и вонзилась в стену. Пуля Михаила попала в голову, напрочь оторвав ухо и оставив рваную рану, из которой, однако, пролилось удивительно мало крови.

Страшные раны никак не действуют на тварь, и она несётся в нашу сторону гигантскими прыжками. В моём мозгу крутится лишь одна мысль: успеем ли мы её застрелить, прежде чем она до нас доберется? Палец механически нажимает на спусковой крючок, заставляя пистолет вздрагивать и бесшумно выплёвывать кусочки металла; вторая рука готовится вставить следующую обойму. Мы стреляем быстро, очень быстро, быстрее любого обычного человека, но обоймы не безразмерны. Ещё не успевает упасть гильза пятого патрона, как Михаил уже вставляет снаряжённую смертельным грузом планку в свой пистолет, теряя время на один выстрел, а старая обойма, выброшенная пружиной, касается пола, несколько раз переворачивается и затихает...

Когда первая тварь сделала три прыжка, преодолев 8 метров, в проёме показалась вторая такая же. Мозг лениво отметил, что её остановить уже не получится, потому что первая до сих пор движется, поймав к этому моменту 9 моих пуль и 8 пуль Михаила. Она обливается кровью из сквозных и рваных ран, но продолжает бежать... О, великий вирус! По всему выходит, что это – создания Бионов. Тварь настолько быстра, что даже уворачивается от пуль, казалось бы, посланных ей точно в лоб или в глаз. Всё просто: мы целимся в центр головы, а расстояние, на которое она успевает дёрнуться, равно расстоянию от середины головы до её края...

Я сменил прицел и стреляю куда попало: по ногам, по туловищу, по глазам. Выстрел Михаила отрывает переднюю левую лапу зверюги, она кувыркается по инерции, ловя ещё и те пули, которые уже в воздухе. Другие летят во вторую тварь, которая почти поравнялась с искалеченной подругой.

В высоком прыжке она перелетает через скулящее и агонизирующее тело, ловит три пули и несётся дальше. В её красных глазах – только жажда убийства, жажда рвать своими клыками мягкое человеческое мясо. Она явно ловчее первой и уворачивается от половины наших пуль! Скорость пули Михаила меньше, чем у моей, и потому от его пуль она уворачивается чаще – лишь каждая четвёртая попадает в цель. Из моих четырёх попадают три. Но они проходят насквозь, оставляя две аккуратные дырочки в теле твари и одну совсем не аккуратную дыру в стене... Что же внутри этой зверюги? Где её жизненно важные органы?!

Чудовище преодолело три четверти пути, когда у Михаила кончилась третья обойма, а у меня на исходе была вторая. В руке воина блеснул кинжал, потом он достал второй, бросив разряженный пистолет. Тварь в это время ускоряется, пробегая оставшуюся четверть пути пол моим огнём. Михаил делает шаг вперёд. В последнем прыжке преодолев четыре метра, чудовище летит прямо на него. Из моего пистолета в это время выпадает третья пустая обойма. Я делаю шаг назад и достаю шотган – бесшумность больше не важна.

Михаил ловит зверя на поднятый кинжал, вонзая второй под подбородок до самого мозга. Тварь же ведёт себя так, будто никакого мозга у неё нет! Она дьявольски изворачивается и исхитряется вцепиться зубами в плечо Михаила. Мощным рывком обоих клинков он отбрасывает её от себя, она группируется в воздухе, как кошка, падает на лапы и снова прыгает на воина. Но выстрел из шотгана отбрасывает ее назад -кувыркающуюся и брызгающую во все стороны кровью. Второй заряд попадает прямо в правую глазницу, и голова твари разлетается в клочья, пятная стены, пол, потолок и Михаила, стоящего впереди меня...

Гильзы моих патронов крутятся в воздухе, и в этот момент они – единственное, что движется... Мы с Михаилом напряжённо следим за лежащим зверем, который, кажется, мёртв. Под ним начинает растекаться красная лужа. Нехорошо. Кровь первого чудовища уже залила весь пол, и нам не удастся пройти к лестнице, не испачкав обувь...

Гильзы падают на пол, звеня и подпрыгивая, недолго крутятся, блестя полированными боками, показывая клеймо производителя, и наконец затихают...

...Михаил прислонился к стене и осмотрел рану.

– Плохо, очень плохо. То, что она порвала плечо своими зубами – ерунда, можно заживить, а вот одежду, пожалуй, придётся выкинуть. Жаль... Я к ней так привык... Всё-таки ужасных тварей делают Бионы, – говорит он, вытирая окровавленные пальцы вытащенным из нагрудного кармана куртки белоснежным платком... Кто же гладил и крахмалил тебе этот платок, Михаил?

– Ты уверен, что это Бионы? – спрашиваю я, подбирая и пряча в карманы пустые обоймы.

– Абсолютно. Я уже сталкивался с чем-то подобным, хотя эти экземпляры меня, признаюсь, ужаснули... С Бионами надо кончать, и кончать побыстрее!.. Ладно, пора уходить. Через пять минут охрана сообразит, что случилось, ещё через пять она будет здесь. Если же у них имеется стайка подобных зверушек, нам и этого времени не дадут... Очень громко стреляет твой шотган. Правда, мощно... Мораль: через две минуты мы должны быть за двести метров от стены здания...

Он вывел меня другим путём – через узкое окошко, и мы побежали в тёмный переулок, стараясь оставить негостеприимный дом подальше за спиной.

Нас окружал какой-то исключительно грязный район, где почти все фонари были разбиты, и в окнах домов не горел свет. Михаил первым делом бросил окровавленную и порванную куртку в ближайший мусорный бак.

– Зверюга – просто жуть. Такую хорошую вещь испортила, – поделился он своей досадой, сворачивая в следующий переулок.

Скоро мы наткнулись на группу людей – подростков и взрослых, которые расселись прямо на земле у стены дома. В переулке, где они сидели, стены соседних домов сходились так близко, что их можно было коснуться раскинутыми вширь руками. Валялись картонные и пластиковые коробки, горели огоньки сигарет и блестели стёклышки часов, очков и шприцев. Прямо на моих глазах один из подростков – такой же оборванный и грязный, как все вокруг него – откинул замызганный рукав, всадил себе в локтевой сгиб длинную иглу, с наслаждением вдавил плунжер, потом рывком отбросил шприц и закинул голову. Его большие светлые глаза, разительно контрастировавшие с остальным обликом, уставились в высокое небо, зажатое стенами домов. Нет, он сейчас не видел и не чувствовал ничего – грезил неведомым наркотическим сном. Михаил грубо оттолкнул его с дороги ногой. Он не сопротивлялся и не застонал, просто отполз к противоположной стене, прислонился к ней и снова уставился в небо. Кто-то попытался ухватить Михаила за ногу, но воин достал пистолет, и люди, не зная, что он разряжен, отпрянули, освободив дорогу.

Это были настоящие трущобы, где одурманивающие средства – такое же обычное дело, как для нормальных людей – чистка зубов. Именно здесь карательные команды набивают полные фургоны несчастных, которых отправляют на подземные плантации выращивать еду для тех, кто достаточно богат, чтобы жить в приличных районах и покупать нормальные продукты. Съедая в ресторане очередной кусок мяса, я не задумываюсь о том, каких усилий стоило получить его работникам подземного города, хотя прекрасно об этом знаю. В конце концов у любого живущего в этом районе если и был когда-то шанс стать добропорядочным обывателем, то самый ничтожный. С детства тут прививается другая психология. Средний набор слов – три сотни, этого хватает, а недостающие выражения заменяются какими-то булькающими звуками. Проявление жалости здесь считается слабостью, а слабого убивают, чтобы завладеть его одеялом и ножом. Лишь перед силой склонись и пресмыкайся – таков закон этих трущоб. Никто не заботится тут о судьбе другого, никто не знает слова «друг», зато каждый ждёт удара в спину. Всю жизнь... И живут-то здесь недолго – на концентратах и таблетках долго не протянешь. Впрочем, химия чаше всего не успевает завершить свою разрушительную работу. Человека убивают собратья по борьбе за очередную дозу наркотического вещества...

Я не жалею этих существ, которых не назовёшь людьми. Но и не чувствую к ним ненависти – как представители высшего света, которые живут в собственных домах и питаются в собственных ресторанах. Мне эти существа безразличны. Они безобидны, пока чувствуют твою силу...

Выйдя на шумный проспект, где гирлянды разноцветных огней укротили темноту, мы с Михаилом остановились и посмотрели друг на друга. Люди вокруг не знали, кто мы, мы не знали, кто они, и это нам нравилось. Никто никогда не узнает, где ты был, что ты делал. Но никто не – узнает также, что ты умер, а твоё бесчувственное тело разлагается в квартире уже пятый день...

Михаил протянул мне руку. Пожатие его длинных холодных пальцев было крепким, несмотря на рану.

– До свидания... Надеюсь, ещё поохотимся вместе. Ты показал себя хорошим напарником – что бы там о тебе ни говорили, – сказал он, и в устах опытного бойца, свято верящего лишь в свои собственные силы, это прозвучало самой высокой похвалой.

– До свидания, воин. Без тебя у меня ничего бы не вышло. Спасибо тебе.

– На будущее – друзья зовут меня Михель.

– До свидания, Михель.

– До свидания, Митер.

Он махнул мне рукой, повернулся и ушёл, не оглядываясь, а я стоял и думал о том, что сегодня приобрёл ещё одного друга. Нет, мы знакомы давно, в основном по рассказам других. Но лишь в бою и в игре распознаётся сущность человека. Как бы он ни таился, в этих двух случаях её не спрятать. И потому самыми верными остаются друзья, приобретённые в бою или в игре.

На следующий день мы с Элис исследовали защиту компьютера, в который прошлой ночью был установлен «жучок». Элис поражалась тому, как быстро я снимаю охранные системы и незаметно ставлю их обратно, не обнаруживая себя. С другой стороны, и сама она впечатляюще продемонстрировала возможности, которыми обладают Пауки.

Когда я предупредил её, что за компьютером появился человек, она лишь усмехнулась и запустила несколько программ со своего диска, потом одела шлем виртуальности и предложила последовать за ней...

...Мы очутились в небольшой чёрной комнате, посередине которой мерцает фигурка человека.

– Это – тот, кто сейчас работает за компьютером, – объяснила Элис.

Она подключается через серверы к центру управления Сети, делает несколько запросов. Я чувствую поток информации, идущей к ней. В руках Элис сверкает молния, вытягивается и застывает в виде палки. Элис, смеясь, бьёт светящейся палкой фигуру человека, он сгибается пополам и падает на пол...

– Что ты сделала? -спросил я, когда мы вышли из виртуальности.

– Ударила его. Он почувствовал сильную головную боль и теперь не сможет работать пару дней, этого нам более чем достаточно.

– Как ты его ударила? Он ведь сидел с другой стороны монитора? Или вы вычислили некую комбинацию цветов на экране, от которой человеку становится плохо?

– Я не могу объяснить тебе всего. Скажу только, что в Сети каждый человек, особенно входящий через шлем или нейрокостюм, представлен в виде точки. Несуществующей точки пространства, которая не обладает формой, но наполнена содержанием. По содержанию мы можем представить форму в таком виде, чтобы удобно было с нею работать. Вот так в нашей власти оказывается любой человек, работающий в Сети. Комната, в которой мы были, существует только в моём воображении – так легче сосредоточиться.

– Но ведь он не работал в Сети?

– Мы подключили его в Сеть через наш компьютер.

Значит, правду говорили наши лазутчики, что Пауки могут убивать своих врагов через Сеть. Что ж, тем выгоднее нам союз с ними...

После напряжённой работы мы добыли достаточно сведений, чтобы оценить размеры вмешательства торговой корпорации в наши дела. Мистер Уоренс был весьма доволен.

Элис тоже не осталась в накладе: я дал Паукам доступ ко всем данным корпорации, которые им необходимы. Теперь они могли точно спланировать операцию по переброске оборудования для межполисного соединения Сетей.

Выполнив свою двойную миссию, я наконец-то успокоился. «Действие хорошо действует на человека!»– гласит мой любимый каламбур. Тот, кто давно не бегал, быстро выбивается из сил, поэтому регулярные упражнения необходимы. Зато как приятно после долгой пробежки встать и отдохнуть!.. Нет, сесть и отдохнуть!.. Нет, лечь и отдохнуть!.. А лучше всего – взять подушку и хорошенько выспаться! Как раз этим я и собирался заняться – после своего, фигурально выражаясь, интеллектуального забега. Это моя личная диета – строго положительные эмоции каждый день.

Антей как-то раз сказал: жизнь человека так коротка, что бессмысленно всю её тратить на то, что тебе не нравится; надо ценить каждый день и получать от него удовольствие. Но, со смехом добавлял он, не следует учить этому молодёжь, которая всегда неправильно истолковывает самые мудрые советы!

Итак, дабы положить хорошее начало своему отдыху, я направился в тот самый клуб, где не так давно отлично провёл время с Лероем, любящим философствовать после вкусного обеда. В клубе всё так же звучала музыка, которую я называю спокойной, но на этот раз не «живое» выступление, а запись из отличной аудиосистемы. Лерой был, как я и ожидал, на месте, расправляясь с целой грудой пирожных. Сладкое, конечно, могло плохо сказаться на его фигуре, но Лероя это, по всей видимости, волновало в самую последнюю очередь. Я ещё раз убедился, что он из тех людей, которые получают удовольствие от всего и не задумываются о завтрашнем дне.

Я заказал себе ужин – ведь за заботами совсем забыл об обеде, а утром, проснувшись в 11 часов, сразу отправился на работу, перекусив по дороге в сухомятку чем-то гадким.

Лерой узнал меня и радостно пожал руку.

– Мой друг, хорошо, что ты пришел! Знаешь, я подумал над своей теорией и пришёл к выводу, что она несовершенна. На самом деле это лишь часть огромной истины, которая мне открылась недавно!

Я изобразил заинтересованность на лице и приступил к еде, предоставив ему сколько угодно говорить о его теории. Что у меня хорошо получается – так это быть хорошим слушателем. Правда, сейчас мне было тяжело сосредоточиться, осуществляя напряжённый жевательно-глотательный процесс.

Лерой говорил (а я не спорил):

– Придя к выводу, что все видят цвета и слышат звуки по-разному, я поднялся на следующую ступень познания. Наши чувства несовершенны, они дают нам не ту информацию, которая есть на самом деле – так я считал раньше. Но теперь я уверен в другом: наши чувства дают неправильную – или лучше сказать – неодинаковую информацию мозгу! Каждое существо, в конечном счёте – лишь нечто, обладающее определённым информационным кодом, который наши органы чувств расшифровывают по-разному. Скажем, чувства создают в моей голове образ такого человека, которого я воспринимаю толстым, в то время как другой видит его тонким. Но мы привязываем свои ощущения к общей системе координат – системе усреднения, не обладающей никакими критериями истинности! И, следовательно, остаёмся в неведении относительно действительного облика человека!.. Так, душевнобольные в своём помешательстве иногда склонны воображать себя другими людьми, действующими в другом мире. Например, им кажется, что на них нападают бандиты, а на самом деле это лишь врачи и санитары! Сумасшедшему видится машина, а на самом деле это кровать!.. Это я называю смещением системы координат, так как налицо несоответствие между общепринятым и индивидуальным. У душевнобольных тем самым несовпадение плоскостей видения мира проявляется с очевидностью... И в каждом из нас присутствует своё видение мира. Только у «нормальных» людей совпадают видимые действия и их принятые названия. То есть, например, ты сейчас ешь салат, и я послушно говорю – ты ешь салат, но если б ты видел себя моими глазами, то сказал бы, что на самом деле ешь бульон! Улавливаешь мою мысль?

– Не совсем.

– Понимание придёт потом. Так вот, на самом деле ничего, что ты видишь вокруг, не существует в реальности. Есть лишь некая частица, несущая в себе информацию о предмете, а мы все воспринимаем эту информацию по-разному. Представь себе, кто-то другой видит этот клуб совсем в ином стиле. Смешно, да?..

Я откинулся на спинку дивана и, скрестив руки на груди, смотрел в его глаза. Ты волшебник, Лерой? Или ты до сих пор не вышел из детства и не столкнулся с жестокой реальностью? Откуда ты берёшь эту лёгкость и непредвзятость, эту твою искреннюю радость и заразительный смех?

Наш мир отвратителен, но он не всесилен, пока среди толпы зомбированных существ есть такие ребята, как ты, Лерой...

Этим вечером в клубе я отлично отдохнул. Лерой не расспрашивал меня ни о чём. Он смотрел на меня сквозь клубы ароматного дыма своей сигары взглядом всезнающего румяного бога, благосклонно принимающего моё молчание, – единственную жертву, которая ему угодна. Он будто говорил всем своим видом: не чувствуй себя песчинкой в стеклянной банке среди других песчинок; лучше сравни себя с одиноким человеком, который, выключая свет в своей комнате, всё же видит освещённые окна других квартир. Он знает, что там живут люди, может быть, одинокие, может быть, нет... ему всё равно, ему ничего не нужно в других окнах, кроме света...

На следующий день я не пошёл на работу. Сделал себе выходной. Лишь в магазине на углу купил кое-какие продукты.

Когда я вернулся домой, решив никуда больше не выходить, мне поступил вызов от Конрада Цвегера с просьбой о встрече...

...Он опять спускается сюда по щиколотку в песке. Но улыбка на его лице не такая широкая, как раньше.

– Здравствуй, Нейромант, – говорит он.

– Здравствуй, Оружейник.

– На этот раз я обращаюсь к тебе не из вежливости, а с просьбой.

– Выкладывай.

– Мне мало взломать защитную систему нашего конкурента.

Вот как... И ему тоже не дают покоя конкуренты... Скоро у меня будет висеть на спине табличка: профессиональный взломщик четвёртого класса...

– Говори конкретнее. Я должен знать дело, прежде чем связывать себя обязательствами.

– Мы готовим поставку крупной партии оружия, но чтобы заключить выгодный контракт, нам мало изменить информацию, которой обладает наш заказчик. Я передам тебе данные, которые должны быть в его системе. Возьмёшься?

Я улыбаюсь:

– Всё зависит от того, какова благодарность.

Цвегер снова усмехается:

– Мне нравятся люди, которые в первую очередь думают о том, ради чего они рискуют. Что касается оплаты, я сейчас же перекину на твой компьютер каталог некоторых наших изделий. Можешь набирать на сумму 5000 кредитов. Всё, что пожелаешь. Прощай...

Мой ноут уже принимал пакет информации и каталог: за 5000 кредитов можно приобрести как минимум три достойных ствола, так что оплата была щедрой. Даже слишком щедрой за такое грошовое дело. Выполнить его задание мне так же легко, как ему переслать мне этот каталог.

В каталоге оказались последние наработки Оружейников, разрешённые для экспорта. С техническими характеристиками и кратким описанием, с красочным изображением. Кажется, я смогу подобрать отличную замену своему шотгану.

Взломом я решил заняться сразу. Система была защищённой, но уязвимой – в конце концов она была соединена с Сетью. Я установил программку, отслеживающую её обращения в Сеть, и погрузился в изучение каталога.

Через час, когда я уже выбрал пару неплохих стволов, моя программка подала сигнал, что зарегистрировано обращение к серверу компании. Наладить связь с компьютером ничего не подозревающего служащего, отправляющего корреспонденцию коллегам, было просто.

Защита, однако, превзошла мои ожидания и была очень неплоха. Я активизировал плату и погрузился в её изучение. Через двадцать минут, что для меня считалось чуть ли не верхом медлительности, способ обойти сторожевые сигналы был найден, и я принялся закачивать в чужую систему переданный мне Конрадом пакет информации. Вдруг опять заработала программка, предупреждая о чьём-то вмешательстве в моё подключение, и я снова активизировал свой имплантант, чтобы разобраться на месте...

...Мой сторож просто надрывался, но идентифицировать помеху не мог. Я не знал, сколько человек вошло в Сеть и зачем. Внезапно программка перестала сигналить. Я проверил – она исчезла! Полностью уничтожена! Конечно, случается такое в Сети, но только не у меня.

Я забеспокоился и стал проверять, куда она запропастилась, как вдруг прекратилась перекачка на чужой сервер пакета Оружейника... Это было немыслимо! Я ведь сам отключил защиту!

И тут я проваливаюсь в пустоту... Пытаюсь вернуться из Сети на свой ноут, но первый раз в жизни не могу... Можно, конечно, отключить плату, но тогда, боюсь, я сойду с ума... Вокруг лишь пустота... Абсолютная, глухая пустота...

Не успеваю я испугаться по-настоящему, как в этой пустоте появляются две фигуры, сжимая в руках какие-то горящие голубым жезлы. Не говоря ни слова, один из пришельцев взмахивает своим оружием, целясь в меня. Мои рефлексы позволяют мне избежать удара и откатиться в сторону. Такое повеление изумляет их настолько, что оба они застывают на месте и недоумённо смотрят на меня.

– Господа, что вы здесь делаете? – спрашиваю я, оценивая взглядом расстояние до них и прикидывая в уме, смогу ли я вовремя отпрыгнуть, если они атакуют меня вдвоём.

Мой вопрос удивляет их ещё больше, чем мои телодвижения, но наконец один из них произносит:

– Э... Скажите, а вы человек?

– Со всей уверенностью могу ответить отрицательно.

– Тогда вы – наделённая искусственным интеллектом программа-бот?

Клянусь Великим вирусом, это оскорбление! Как он смеет сравнивать меня с ботами – программками, эмулирующими человека в Сети?

– Я – не бот.

– Тогда кто же вы?

Они уже начинают меня раздражать.

– В конце концов я первый начал задавать вопросы, поэтому сначала вы ответьте. Если забыли, о чём я спрашивал, то напоминаю: что вы здесь делаете?

– Мы охраняем системы этой организации от вторжений типа того, которое произвели вы. Но как вам удалось так легко снять нашу защиту?

– Об этом потом. Как же вы меня распознали?

Я скромно умолчал о том, как нелегко мне было обойти их ловушки.

–Мы не доверяем программам полностью. Потому что такие, как вы, могут их снимать. Нам кажется, что мы знаем, кто вы.

– Как ни странно, я знаю это тоже. Более того, догадываюсь, кто вы, Пауки!

– Значит – Нейромант?

– Точно. Вы не могли бы вернуть мне доступ к моему компьютеру? Я не очень уютно себя здесь чувствую.

– Нет, вы останетесь в нашей власти до тех пор, пока мы не узнаем, зачем вы занимались вредительством в интересах Оружейников. Между прочим, это противоречит договорам, которые заключены между нашими Кланами. У нас достаточно доказательств, чтобы довести дело до трибунала. Уверен, ваш Клан легко пожертвует виновным кланером – ради сохранения союза.

– Ну, насчёт вашей власти можно поспорить. Убить меня вы не в силах. Рано или поздно я найду выход. Что касается моего вмешательства в дела Пауков, могу ответить со всей искренностью, что совершенно ничего не знал о присутствии ваших интересов в этом деле. У меня имеется запись встречи с представителем Клана Оружейников, в которой он предложил мне контракт. В нём не идёт речи о диверсии против Пауков. Я откажусь от этой работы немедленно, если вы докажете, что задеты ваши интересы. Но запись той встречи находится в моём компьютере, так что давайте не будем терять времени!

– Что ж, мы разрешаем доступ. Тем более вам всё равно никуда не скрыться и не избежать расследования.

Я с удовольствием чувствую, что возвращаюсь в систему своего ноута. Тут же отправляю Паукам запись моей встречи с Конрадом. Естественно, целиком. Если она будет обрезана где-либо, её достоверность подвергнут сомнению сразу. И истолкуют этот факт не в мою пользу. Существуют жесткие правила экспертизы по электронным документам, позволяющие с большой точностью определять их истинность...

Пауки проверяют запись и, понятно, не находят в ней ничего, что свидетельствовало бы о моём намерении повредить их Клану. Мы встречаемся снова, чтобы обменяться информацией.

– Теперь, когда ваша невиновность доказана, мы можем говорить, как союзники. В пакете, который вы нам закачивали, находится комплект вирусов высокого класса, а также программы, искажающие данные. Обнаружен также хитрый «жучок». Мы ждали этот пакет и любого, кто попытался бы его установить, готовы были убить на месте. Но мы не в силах справиться в Сети с Нейромантом. По всему видно, что Оружейники готовят против нас крупную диверсию.

– Возможно, они не знали о вашем присутствии в этой организации? – высказываю я вполне оправданное сомнение.

– Да бросьте! То, что с вашей помощью пытались подсунуть нам, не имеет никакого отношения к бизнесу. Контролируемая нами организация никак не связана с поставками оружия. Высокая цена контракта только подтверждает значимость этого дела для Оружейников. Так что, Нейромант, делай выводы сам... Приятно было поговорить. Прощай. На всякий случай – меня зовут Алекс, а моего друга – Клаус.

– Митер.

–Ты – тот новенький Нейромант, который приехал на днях?

– Да.

– Что ж, надеюсь, сработаемся. Изабель говорила о вашем с ней деле. Вы добыли какие-то сведения?

– Я передал всё Элис.

– Отлично. Значит, скоро будет первая Сеть между полисами...

Итак, меня надули. Конрад знал, что пакет направлен против Пауков и что при попытке его передачи курьеру грозит смерть... Кажется, не видать мне новой модели шотгана...

... Он идёт мне навстречу по длинной улице заброшенного города. Хлопают ставни, пугая чёрных птиц. Ветер завывает в подворотнях и швыряет жухлую листву на грязный асфальт... Я – неподвижен. Руки в карманах плаща, ноги на ширине плеч.

Протянутая рука Конрада остаётся без рукопожатия.

– Ты солгал мне.

Он продолжает улыбаться.

– В чём дело, Митер? Тебя не устраивает оплата?

– Меня не устраивает работа. Ты не сказал, что пакет направлен против Пауков. Ваш Клан с ними воюет, а мы – союзны и вам, и им. Поэтому придерживаемся нейтралитета в вашей войне.

Конрад кривится и пожимает плечами:

– Какая разница ? Мы бы могли это сделать и без тебя. Просто – экономия времени.

– Иногда время – это всё... Извини, Конрад, но я вынужден отказать тебе. Иначе Пауки подадут жалобу в мой Клан, и меня просто убьют.

– Жаль, очень жаль... Надеюсь, ты не держишь на меня зла?

– Конечно, нет. Это всего лишь работа.

– Ну ладно, обращусь к тебе в другой раз, когда дело не будет касаться Пауков.

– Вот тогда и поговорим, а сейчас – протай...

Значит, Оружейники тоже копают яму под Пауков... Кто же готовит главный удар? Оружейники или Бионы?..

Я встал из-за стола, подошёл к окну и выключил свет. Моё отражение немедленно растворилось в тёмном стекле, в разноцветных огнях полиса...

Где-то далеко сидит сейчас, наверно, мой друг Антей и, как всегда, коротает вечер за шахматной партией со своим ноутом. Легко могу себе это представить: по экрану фигуры снуют туда-сюда, подвластные воле и мысли игроков. Антей откинулся на спинку стула – он размышляет, просчитывая в уме ближайшие десять ходов. В его руке – стакан с чистой минеральной водой. На столе – свежеоткрытая пачка леденцов... Бесконечные поединки с искусственным интеллектом, который заведомо сильнее: Антей любит серьёзных противников – так интереснее, так ближе к жизни... Бесконечная схватка, в которой невозможно победить! Можно лишь проиграть с честью или свести партию к ничьей...

А в другом полисе – мой друг Анри. Он не включает в комнате лампу, единственный источник света в ней – матрица монитора. Он разговаривает с виртуальным существом, живущим в его ноуте, попутно роясь в файлах... Или рисует графику... Или сидит в Сети – в одном из игровых миров... Вдруг ему приходит на ум мысль, что неплохо бы и подкрепиться. Он встаёт, берёт из холодильника компоненты, в соединении образующие бутерброд, потом снова садится за компьютер... Бесконечные диалоги с тем, кого нет в реальной жизни, с горсткой собранных по его прихоти мегабайт... Или бесконечные линии, змеями сплетающиеся на экране...

Обычным людям никогда не понять нашей привычки проводить столько времени за экраном компьютера. Нам самим она непонятна... Может быть, там, за экраном, мы ищем смысл жизни и смерти, никогда не находя его? «Мы утратили невинность незнания, но не смогли достичь ни отказа от познания, ни счастья познания. Мы врываемся в те сферы ощущения, где наконец теряем чувство своей внутренней дисгармонии, где находим избавление от своего неясного, беспокойного отношения к образу мира» – так говорил нам в Клане наш старый учитель...

Я включил свет, и моё отражение молчаливо взглянуло мне в глаза. Я подмигнул ему и вернулся к компьютеру.

Вечером следующего дня я получил послание от Михаила. Не приглашение в чат, не видеописьмо, а просто несколько строчек с просьбой прийти к нему. Я переписал адрес в свою записную книжку и отправился в путь.

Полтора часа в автобусе и подземке, пятнадцать минут прогулки пешком – и я на месте. Район был такого же класса, как и мой – не самый шикарный, но и не из трущоб, где живут бедняки, преступники, наркоманы и прочие отбросы общества. Неплохой район.

Михаил в свободном белом халате и с бокалом пурпурного вина в руке открыл мне дверь. В его трёхкомнатной квартире собралось непривычно много людей. Здесь были все Нейроманты полиса – Ната, Риен, Андариан, Ангус, ещё человека три, которых я не знал.

Меня сразу поразила непонятная весёлость Михаила, которая не объяснялась вином – воины не пьянеют, алкоголь растворяется в их крови без следа.

– Сегодня какой-то праздник? – спросил я, здороваясь с собравшимися.

Никто не ответил мне, опуская и пряча глаза, лишь Михаил улыбнулся и сказал спокойным голосом:

– Сегодня праздник моей смерти.

Наступила тишина. Я повернулся к нему, пытаясь проникнуть в тайну его серо-стальных глаз.

– Я должен тебе кое-что объяснить, – сказал Михаил, ставя хрустальный бокал на стол. – Когда мы с тобой выполняли последнее задание, то, если ты помнишь, эта тварь достала-таки меня зубами. Я посчитал раны пустяковыми и не стал их обрабатывать сильными средствами. Зря. Как оказалось, её слюна была отравленной, смертельно опасной. Раны почернели, начали гноиться... Теперь любые средства бессильны. Я буквально чувствую, как яд овладевает моим телом... Скоро он убьёт меня. Боль сильна, но я могу пока терпеть...

Действительно, ничем – ни движениями рук, ни мимикой, ни глазами – он не показывал, чего стоит его весёлость.

– ...Не хочу умереть на кровати – один на один с ядом, парализующим мои мускулы и волю, содрогаясь в агонии... И потому сегодня мы празднуем мою смерть. В полночь я уйду. И пусть прощание со мной не напоминает похороны. Веселее, друзья, ведь смерть Нейроманта – ещё не конец!..

Значит, он решил покончить с жизнью до того, как это сделает яд – чтобы никто не видел его слабости и боли. Для этого надо лишь дать нужную команду плате-имплантанту. Но только по-настоящему волевой человек способен заставить плату выполнить приказ.

19:34 на моих часах. Михаил будет жить ещё 4 часа и 26 минут.

Мы смеялись, говорили, пили вино, стараясь не вспоминать о неотвратимо приближающейся полночи. Но никто не властен выключить время...

В 23:57 Михаил встал из-за стола, оборвав на полуслове весёлую историю, которую рассказывал.

– Контейнер готов? – спросил он.

Риен, сумрачно покусывая нижнюю губу, ответил ему:

– Он ждёт в соседней комнате.

– Отлично, -сказал Михаил и допил вино. – Яд продолжает действовать... Надеюсь, в Клане, куда отправится тело, сумеют найти противоядие и скажут точно, кому я обязан смертью...

Михаил по очереди коротко попрощался со всеми. Его рука буквально пылала огнём. Он подошёл к окну и открыл его, впуская холод ночи и гул далёких машин. Оперся о подоконник, глубоко вдохнул ночной воздух.

– Я не прощаюсь, потому что мы ещё увидимся... – сказал, не оборачиваясь, Михаил.

23:59. Осталась последняя минута. Воин стоял спиной к нам, и мы не видели его лица. Может быть он хотел, чтобы мы запомнили его спокойным, весёлым и уверенным в себе... 47 секунд... 48...49... 50...

Не было в моей жизни ничего ужаснее этих мгновений ожидания...

56...57...58... 59...

Тело Михаила вытянулось и медленно начало клониться к полу – как кукла, которую выпустил из рук ребёнок. Риен и Ангус подхватили его и отнесли в соседнюю комнату. Там Ангус присоединил к имплантанту Михаила маленькую коробочку, дождался зелёного света лампочки, нажал на кнопку и мягко достал плату, испачканную чем-то серо-красно-белесым. Затем он поместил её в специальный футляр так, что коробочка с лампочкой стала крышкой. Печально и торжественно он протянул всё это мне:

– Возьми, он просил отдать плату именно тебе. С ближайшим курьером отправишь в Клан.

– Хорошо.

Я положил имплантант в свой карман. Ангус кивнул и поднял тело Михаила. Вместе с Риеном они положили его в длинный серебристый контейнер и захлопнули матовую полупрозрачную крышку. Риен щёлкнул клавишами пульта управления, и раздалось шипение – контейнер выкачивал воздух и замораживал тело, чтобы оно в сохранности дошло до лаборатории Клана.

Никто не произнёс ни слова. Ни во время включения криоконтейнера, ни после...

...И всё меньше в ладонях песка...

Придя домой, я открыл коробочку и промыл плату водой. Потом включил ноут и отковырнул заглушку с того разъёма, которым надеялся никогда не воспользоваться. Он был сделан именно для такого случая. Плата мягко вошла в него. Я запустил специальную программу. Сначала появилась сетка. Скоро она из плоской сделалась объёмной, обозначились выпуклости черепной коробки, потом вырисовались глаза, нос, рот, под конец изображение наполнилось цветом, и в выступившем лице можно было узнать Михаила. Я соединился с ноутом через свой имплантант и вошёл в программу...

...Михаил стоит посередине серой комнаты, которая представляет собой куб три на три метра. Он разглядывает свои руки, сжимает и разжимает пальцы. На мою материализацию он реагирует не сразу, наконец, поворачивается. С каждым мгновением его движения становятся всё более уверенными.

– Итак, – говорит он, пожимая мне руку, – вот мы и встретились. Теперь, значит, я до самого возрождения буду обитать в этой серой комнате?

– Ты можешь изменить её, как угодно. Просто представь себе место, где ты бы хотел находиться.

Перед нами начинают мелькать различные картины: одни сменяются другими, которые растворяются в третьих. Наконец Михаил останавливает выбор на копии своей квартиры и говорит:

– Никак не могу поверить, что это виртуальность. Всё выглядит слишком реально. Это совсем не то, что наблюдаешь по монитору или через шлем.

– Мы, адепты, каждый раз видим всё так.

– Как же вы отличаете реальность от виртуальности?

– От напряжения некоторые сходят с ума и теряют чувство реальности. Но в основном мы все как-то приспосабливаемся. Это сродни обычному человеческому инстинкту, подсказывающему, в какой стороне земля. Землю ощущают, благодаря притяжению. Вот и реальность, видимо, тоже обладает своим притяжением.

– Понятно... А сколько времени осталось до приезда твоего курьера? Страсть как не терпится получить новое тело!

– Дня через четыре он будет. Ты первый раз меняешь физическую оболочку?

– Да. Не знаешь, как это происходит?

– Знаю, нам рассказывали. Твою плату вживят в чью-нибудь голову. Перед операцией мозг объекта полностью очистят от информации, так что все мысли и чувства будут только твоими. Это похоже на перенос жёсткого диска из одного компьютера в другой. Необходима лишь небольшая подстройка к новому оборудованию.

– А в чью голову меня вживят? Какого-нибудь мальчика?

– Кажется, ты можешь выбрать носитель и его возраст. Конечно, в любом случае это будет не кланер, а человек извне. Ты вправе подобрать себе внешность, потом хирурги подправят её немного, чтобы она чуть походила на тебя прежнего. Советую выбирать тело лет 14. Больше времени будет на совершенствование навыков и привыкание к новому физическому носителю.

– Снова быть подростком? Нет, спасибо.

– Как знаешь.

– Постой, а остальные имплантанты? В спинной мозг?.. Для ускорения нервного импульса?.. Их вставят до платы?

– К сожалению, они подключаются только к готовой плате.

– Дьявол! Это же адская боль!.. Ну, да ладно. Никто и не обещал, что вернуться с того света будет легко.

– Кстати, что чувствуешь в момент смерти?

– Как тебе сказать... Просто наваливается пустота. А через мгновение я очнулся здесь, в твоём ноуте. Ощущение – как при гибели в компьютерной игре. Правда, сначала угнетает полная невозможность шевельнуть хоть чем-нибудь. А в остальном – ничего особенного...

Через четыре дня приехал курьер, и я передал ему плату-имплантант – эту маленькую чёрную коробочку, в которой хранился весь Михаил – с его мыслями, чувствами, памятью и рефлексами.

Несколько дней после этого я хандрил. Сидел перед ноутом, дочитал Гуттена, написал несколько новых программ, съел три пачки орехов... С работы мистер Уоренс отправлял мне задания через Сеть. Я их выполнял и отсылал результаты на следующий день тем же способом... Один раз я выполз из дома в знакомый клуб, чтобы отобедать и отвести душу с Лероем. Но философа там не оказалось, и я только расстроился ещё больше.

Мою депрессию прервал вызов от Изабель. Я нехотя включил ноут и вошёл в чат...

...Она встречает меня в той же комнате с высокими окнами, где я говорил с Риеном, когда только приехал в Сентополис. Выглядит безупречно, как всегда, но кто знает, что у неё на душе?

– Митер! Я буду говорить, а ты не перебивай. Сегодня на нас было совершено нападение. Клаус и Элис мертвы. Бионы разорвали их на куски. Они хотели захватить или уничтожить оборудование, которое мы собирались использовать для постройки Сети между полисами. Алекса, думаю, взяли в плен, потому что тела его мы не нашли. Я еле ушла от погони. На вашу Нату, похоже, напали тоже на работе. Не знаю, что с ней... Её компьютер молчит... Срочно уходи! Они могут прийти и к тебе в любую минуту!.. Кажется, решили уничтожить всех, кто связан с нашей операцией... Всё, прощай! Поспеши!..

Я выключил ноут и приступил к сборам. Мои веши опять переместились в сумку. Тело прикрыл пуленепробиваемый панцирь, поверх которого я натянул чёрный свитер с высоким воротником и плащ. Оружие заняло своё место на поясе. Я немного повертелся, попрыгал, проверяя, не мешает ли оно. Всё в порядке. В карманы плаща сунул пакетик с орешками, книгу Гуттена и запасные обоймы к пистолету. Занимаясь всем этим, не переставал думать об одном: что же случилось с Натой? Мертва она или её захватили? Уж и не знаю, что было бы лучше...

...И всё меньше в ладонях песка...

Ещё раз оглядевшись, чтобы не забыть чего-нибудь важного впопыхах, я подошёл к двери.

Она бесшумно открылась, и я побежал по коридорам дома. Нет ничего удивительного в моей торопливости. Бионы всегда действовали быстро и завершали операции в один вечер. Разобравшись с Пауками и Натой, они непременно объявятся у меня...

О, легки на помине! Если бы не плата, уловившая их движения, я бы налетел прямо на них. Судя по звукам и колебаниям воздуха, пришли трое: двое людей и одно существо на четырёх лапах. Двигаются быстро и уверенно – знают, куда идти.

Во рту появился неприятный металлический привкус, когда я подумал, что существом на четырёх лапах может быть такая же тварь, как те, с которыми мы уже воевали с Михаилом. Она способна меня учуять – тогда незаметно уйти не получится. Спрятавшись за угол, я достал шотган из кобуры и снял предохранитель. Чёрт бы побрал эту громоздкую сумку, которая занимает мою вторую руку!..

Как и ожидалось, тройка прошла прямо к моей двери. Через некоторое время раздался взрыв, который, видимо, разнёс вдребезги сверхпрочную дверь комнаты. Тут же я сорвался с места и побежал по направлению к лестнице. И почти сразу почувствовал погоню. За мной гналось четвероногое существо.

Перепрыгнув чуть ли не весь пролёт, я выскочил на 28 этаж и понёсся к лифту. Естественно, он оказался заблокирован. Оставалось только попытаться воспользоваться другой лестницей, ведущей вниз, но существо уже почти нашло меня. Я добежал до конца коридора и приготовился стрелять...

...Так и есть, лениво отметил мой мозг, одновременно посылая приказ пальцу надавить на спусковой крючок, эта тварь – точная копия тех, которых мы расстреляли с Михаилом.

Заряд шотгана вылетает из пламени и мчится к чудовищу. Оно не успевает увернуться – видать, не ожидало такой резвости от меня. Вторым выстрелом тварь лишается лапы, а третий – разносит на куски её голову. Она всё равно делает ещё несколько прыжков вперёд, напоминая мне таракана, который может прожить неделю без головы. Но, несмотря на исключительную живучесть, без головы ей явно невмоготу. Значит – не таракан...

Никто не помешал мне спуститься на 28 этажей. Но когда я выбежал из подъезда, раздались выстрелы...

...Я сразу заметил две пули, вылетающие из пистолетов человека, стоящего за машиной. Увидел и рассчитал, что они меня не зацепят. А вот мой выстрел попадает человеку прямо в голову, и она медленно разлетается...

Мне понадобилось лишь несколько секунд, чтобы снять систему зашиты со своей машины, сесть внутрь и завести мотор. Выбежавший из подъезда Бион открыл стрельбу, сделав две дырки в боковом стекле, но остановить меня он не мог, и вскоре я был уже на людной магистрали.

Встал вопрос: куда ехать? Я свернул, остановил машину в тихом на вил переулке, включил ноут и послал вызов Риену. Он ответил мгновенно.

– Что случилось? Почему ты не входишь в чат?

– Мне некогда, на плечах висят Бионы.

– Как они тебя вычислили?

– Понятия не имею.. Знаю только, что с Натой тоже что-то случилось. Скорее всего они заполучили базы данных компании, где мы работаем. Там была сложная процедура устройства, пришлось оставить свой адрес.

– Езжай ко мне. Я скину тебе свои координаты.

Информация от Риена поступила сначала в мой ноут, а оттуда я перегнал её в бортовой компьютер машины, и он сразу показал мне возможные пути. Через час я был у Риена. Он уже собрался и приготовился.

– Привет. Я попробовал достучаться до Наты, но не смог. Её ноут молчит! – выпалил он прямо с порога. – Нам надо срочно ехать туда. Я уже послал сообщения другим кланерам.

– Попробуй связаться с Изабель. На Пауков тоже напали, и по тем же причинам, что и на нас. Если бы не она, меня бы взяли тёпленьким. Пора обменяться информацией.

– Хорошо. Бросай свою сумку. С собой бери только оружие.

Пока Риен искал Изабель, я осмотрел квартиру. Двухкомнатная. Серые с металлическим блеском обои, металлические стол, стул и шкафы... Всё в едином, так сказать, мастерски подобранном стиле... Только вместо жёсткой железной кровати, как у меня, Риен имел мягкий удобный диван, а у противоположной стены стоял небольшой столик с музыкальным проигрывателем.

– Любишь слушать музыку?

– Классику... И сам пишу немного на ноуте. Есть у меня такое хобби! – охотно откликнулся он.

Закончив переговоры и приготовления, мы спустились вниз.

До дома Наты было недалеко. Она обитала в солидном районе – побогаче наших с Риеном. Там селились квалифицированные специалисты с хорошим заработком. Поэтому – чистые дома, белые лестничные пролёты, нет привычного мусора на земле и в подъездах...

Мы поднялись на пятый этаж, где жила Ната, и нашли там Андариана, который осматривал комнаты.

– Привет вам. Больше пока никого нет, – сказал он. Квартира была довольно просторной и очень светлой, что достигалось использованием белых тонов и огромного количества ламп. Ната жила явно на широкую ногу. На мягкие кресла в самой большой комнате так и хотелось упасть. На столе лежали несколько модных ныне журналов. Высокие стеклянные шкафы искрились. Тихо журчала вода в декоративном источнике, которому была отведена целая комната. Там можно было посидеть, представляя себя на бережке у родничка. Даже не чувствовалось, что находишься внутри комнаты... Жаль, что на Земле больше нет настоящих источников...

Идиллия была бы полной, если бы...

На полу, недалеко от воды, валялся ноут – обугленный и разбитый. Торчащие из него микросхемы заставляли сжиматься сердца тех, кто не мыслил уже своего существования без этих незаменимых помощников и верных друзей.

Андариан уже провёл предварительное расследование:

– В него стреляли – кажется, из Клосса. Это семизарядный крупнокалиберный пистолет. Производство – Оружейников. Скорее всего дело рук Бионов. Но нельзя полностью исключить и возможность того, что здесь побывали сами Оружейники.

– Они же наши союзники! Зачем им надо было нападать на Нату? Тем более что на меня-то точно напали Бионы! – возразил я.

– Дверь аккуратно срезана. Бионы на такое не способны. Разве тебе они срезали дверь?

– Нет, её просто взорвали.

– Вот видишь. К тому же у меня есть ещё несколько фактов, которые косвенным образом доказывают причастность Оружейников к этому делу.

– Что с Натой? – спросил Риен. – Тебе удалось установить ход атаки?

– Да, я проверил и получается, что в момент нападения Ната была в виртуальности. Поэтому скорее всего и не слышала, как сняли дверь. Не знаю, что она делала в Сети. Пусть это выяснит Митер – мои познания в компьютерах ограничены. Пока я могу выдвинуть две версии. Первое: напавшие, кем бы они ни были, знали, что Ната в виртуальности, и потому воспользовались возможностью её захватить. Второе: они случайно напали в тот момент, когда она была в виртуальности... Как бы то ни было, необходимо определить их маршрут. Нужно дождаться остальных и основательно спланировать совместные действия.

Я присел на диван, взял в руки головоломку, лежавшую на тумбочке рядом с ним, и стал бесцельно вертеть её в руках. Моё сердце будто погрузили во тьму. Звуки долетали до меня, как сквозь мощный слой изоляции. Хотелось выйти из этой реальности и отмотать время назад, как в игре.

Риен поднял изуродованный ноут, положил его на стол и начал копаться в нём, стараясь извлечь хоть что-нибудь.

Андариан продолжил осмотр комнаты.

Пальцы мои вертели головоломку. В ней синие, жёлтые, красные металлические палочки и полукруг всё не хотели собираться в сколько-нибудь осмысленную фигуру. Можно было сложить птичку, сферу, куб, забавное существо без названия, браслет или цветок. У меня довольно легко получались сфера и куб, но более сложные фигуры никак не выходили.

Через полчаса собрались все, включая Изабель. Я сложил головоломку в куб – самую компактную из фигур, вернул вещицу обратно на тумбочку и встал, чтобы приветствовать входящих. Теперь нас стало на два человека меньше. Михаил и Ната были не с нами.

Андариан рассказал пришедшим о том, зачем их позвали, я поведал о нападении на меня, а Изабель – о постройке Сети между полисами.

После обмена информацией нарисовалась довольно определённая картина событий. Андариан точно проанализировал имеющиеся данные – аналитик он, действительно, классный. Вот у меня никогда бы так не получилось. Как, к примеру, и с решением задач, в которых надо продолжить ряд чисел. Андариан сразу обнаруживал последовательность и выдавал формулу построения ряда. И сейчас он объединил звенья цепи и свёл их в систему.

Пауки близко подошли к поставленной цели. Тогда Бионы устранили Криса и заставили их искать другие пути. Пауки их нашли с моей помощью и опять были готовы начать объединение полисных Сетей. Бионы и Оружейники несколько раз старались разрушить их планы, в том числе проводя и информационные диверсии, Пауки даже установили слежку, чтобы предотвратить попытки взлома их систем. Каждого, кто хотел подкинуть им вирус, они убивали на месте. Потеряв троих нанятых хакеров, Оружейники попробовали использовать меня, но и это провалилось. Тогда Бионы и Оружейники организовали нападения на Пауков, на меня и Нату – чтобы устранить всех, кто задействован в операции, одним ударом. Андариан привёл несколько фактов, которые доказывали причастность Оружейников к этому делу. И они, и Бионы были обеспокоены сближением Кланов Нейромантов и Пауков, потому что, если слияние произойдёт, остальные Кланы практически по всем позициям здорово отстанут. Тайна о готовящемся объединении была известна только Нейромантам и Паукам города. Бионы и Оружейники раскрыли её либо путём анализа, либо перехватив пакет информации. Так или иначе, они решили принять меры.

Судя по сведениям, добытым Риеном, Бионы проводят исследования новых ядов. Михаил пал жертвой одного из них. Получены и яды, насколько понял Риен, рассчитанные на уничтожение не только тела, но и платы-имплантанта – это и есть смерть Нейроманта. Бионы не могут завершить исследований, предположил Андариан, не испытав действие препаратов на кланерах. Вот они и попытались захватить меня и Нату. Не исключено, что такие попытки продолжатся. Скорее всего Нату поместили в одну из клиник. У Бионов в городе несколько медицинских центров, в которых делают широкий спектр операций, – от простой профилактики до пересадки органов. Там же они проводят и свои исследования. Оружейники, по сведениям другого Нейроманта, снабдили Бионов новейшим оружием – в обмен на лекарственные и другие препараты. Пауки не давали Бионам и Оружейникам свободно работать в Сети, но теперь, когда осталась в живых только Изабель, мало кто может помешать им.

Я из всего сказанного сделал два вывода. Во-первых, Конрад преследовал двойную цель, когда нанимал меня. Он справедливо предполагал: либо я выведу из строя сегмент Сети Пауков, либо меня убьют при попытке сделать это. Во-вторых, оба результата могли остановить сближение Кланов. Не получилось стравить нас с Пауками – вот они и встали на путь полного уничтожения. Неизвестно, действовали они по собственному разумению или это установка Клана. В любом случае Андариан должен направить нашему руководству полный отчёт о нарушении союза Оружейниками.

Андариан отправил всех, кроме меня, искать место, куда увезли Нату, а я должен был выяснить, что делала Ната в виртуальности. Задача была бы невыполнимой, если б Изабель не подбросила мне несколько программок, использовавшихся Пауками. Но, даже вооруженный ими, я имел мало шансов на удачу. К счастью, Риен – большой мастак на всякого рода электронные штучки – сумел подключиться к изуродованному, разбитому и всё-таки «живому» жёсткому диску ноута Наты. Информация на нём зияла провалами, но после часа напряжённой работы с диском и Сетью я сумел выяснить, что Ната была в чате с Конрадом. Это мог быть обычный деловой контакт – попытка нанять её. Но в свете произошедшего более вероятным казалось предположение, что Конрад отвлекал Нату – пока его сообщники организовывали захват.

Пришло сообщение от Ангуса и Андариана. Они нашли клинику, в которую увезли Нату. Это был глубоко засекреченный медицинский центр, действовавший под вывеской одной из наиболее дорогих клиник полиса. Андариан имел основания предполагать, что под зданием скрыта весьма таинственная лаборатория. В последнее время участились случаи исчезновения в клинике людей – без всякой системы разные по общественному положению и возрасту клиенты вдруг стали пропадать... Андариан считал, что они пошли, как он выразился, «на запчасти», то есть их органы использовались для излечения платёжеспособных пациентов.

На общем собрании постановили не пытаться освободить Нату: клиника тщательно охранялась, кроме того, не было уверенности, что Ната ещё жива. Решили провести несколько рейдов против Оружейников и Бионов и ожидать распоряжений Клана.

Мы с Риеном отправились в его любимый клуб, чтобы отдохнуть и снять напряжение. Последние дни я спал максимум по 4 часа в сутки, и потому чувствовал себя, как выжатый лимон. Усталость, сонливость и полное безразличие ко всему овладели мной.

Ужин прошёл в молчании. Официант уже убрал приборы. Риен сидел и помешивал соломинкой лёд в высоком стакане с чаем. Я уронил голову в ладони и дремал. Ещё немного – и просто заснул бы на месте: многочасовое пребывание в виртуальности здорово истощило меня.

– Ты так и будешь играть в молчанку, или всё же признаешься мне? – внезапно спросил Риен.

Я поднял голову и посмотрел ему в глаза.

– В чём признаться?

– В том, что ты задумал. Это читается на твоём лице, вдобавок я знаю, какую информацию ты прогонял вчера через свой ноут.

Он перестал мешать чай, зажал верхний конец соломинки, поднял её и убрал палец. Капля чая упала обратно в стакан.

– Ладно, – сказал я устало, понимая, что Риена не провести. – Я собираюсь попытаться найти Нату в этой чёртовой клинике. Или хорошенько порезвиться там, если она мертва.

– И когда ты пойдёшь?

Я задумался на мгновение. Хорошо бы выспаться и отдохнуть, но каждый час может стать последним для Наты.

– Сегодня вечером.

– Я не спрашиваю тебя, почему ты так решил. Я иду с тобой.

– Ты?

– Да. И, пожалуйста, не задавай мне вопросов. Мы напряжённо смотрели друг другу в глаза.

– Что ж, я не могу тебе запретить. Это твоё право.

– Итак, сегодня?

– Да.

– Во сколько?

Я посмотрел на часы: 19:43.

– Через 3 часа и 1 7 минут.

Потом я уронил голову на стол и задремал. Через 3 часа и 1 7 минут Риен меня разбудил.

– Вставай, товарищ..

Я сел, протёр глаза, посмотрел на часы.

– Ого, я проспал тут так долго? Риен пожал плечами:

– Я заплатил за ужин. Здесь не принято тревожить клиентов, клуб славится уютом... Пошли, что ли?

– Пошли, – согласился я, одевая плащ и выходя велел за Риеном.

Машину мы оставили за три переулка от клиники, В роскошном вестибюле, устланном коврами, уставленном мраморными колоннами и вазами с цветами, не было ни души, кроме массивного охранника и миловидной регистраторши с незапоминающимся лицом.

– Добрый вечер, – обратилась она к нам.

Краем глаза я заметил, как охранник встал поудобнее.

– Добрый вечер. Моему другу срочно надо пройти обследование. У него проблемы.

Девушка посмотрела в расширенные до предела зрачки Риена, улыбнулась и сказала:

– Присаживайтесь пока, скоро за вами придут.

Я осторожно проводил спотыкающегося Риена до дивана, на котором мы просидели три минуты в ожидании врача.

Появившийся в вестибюле эскулап олицетворял собой триумф человеческого тела. Лицо его можно было считать эталоном мужской красоты, фигура не имела ни малейшего дефекта. Аккуратно причёсанные белокурые волосы, холодные голубые глаза.

– Здравствуйте. Я доктор Малленс. Наш рабочий день кончился, тем не менее мы с удовольствием вам поможем. Какие у вас проблемы?

– Мой друг принял какой-то препарат. Ну, знаете, для лёгкого кайфа. Обычное дело. Почему-то ему стало плохо. Он почти ничего не видит и с трудом передвигается.

– Отлично. У нас имеется богатый опыт нейтрализации токсикоза. Пройдёмте. Только сначала вы должны внести плату. Вы понимаете, мы не лечим даром. У нас уникальные препараты, поэтому мы должны быть уверены в возможностях клиента оплатить счет.

Я подал регистраторше свою кредитную карточку, захваченную со старого места работы. Даже если у них есть доступ к нашим файлам и базам данных, они не смогут быстро определить, кто я такой.

Мы прошли через шикарный коридор в сияющий чистотой лифт и поднялись на 7 этаж. Подмигнув охраннику, Малленс провёл нас в приёмный кабинет и приступил к осмотру.

– Так, – сказал он через пять минут. – Насколько я могу судить, здесь имеет место быть препарат класса Р-12, обладающий средними галлюциногенными свойствами. Разрешён к свободной продаже и часто используется в разных увеселительных заведениях. Отлично. Сейчас я подготовлю кабинет полного обследования, чтобы взять анализы и проверить всё досконально. Подождите пару минут.

Он вышел и удалился куда-то по коридору. То ли действительно почти никого из работников больше не осталось, то ли он просто не хотел делиться выручкой... В любом случае это нам на руку.

– Как ты? – спросил я Риена.

– В полном порядке. Препарат будет действовать ещё пару минут.

– Если он станет проверять тебя с помощью оборудования, то заметит, что тут что-то не так. И, конечно, заинтересуется нами.

– А я не дам ему себя проверять.

Риен нащупал в кармане трубочку с жёлтыми таблетками и проглотил одну.

– Положись на меня. 8 конце концов, если б монетка упала другой стороной, то на моём месте сидел бы ты.

Малленс вернулся и проводил нас в другой кабинет, где находилось оборудование для полного обследования. По пути я заметил ещё одного могучего охранника.

– Пожалуйста, ложитесь вот сюда, – врач указал на белый стол, над которым в изобилии разместились трубки и экраны.

Внезапно Риен обмяк, так что мне пришлось поддержать его второй рукой.

– Что с ним? – испуганно спросил я у доктора, который был тоже удивлён неожиданным припадком.

Риена выгнуло дугой, он вырвался из моих рук и покатился по полу, содрогаясь в кашле, брызгая слюной и пеной изо рта. Взгляд его глаз, налившихся кровью, стал безумным. Он катался до тех пор, пока не сбил столик на колесиках, уставленный стеклянными склянками и какими-то инструментами.

Не успел врач среагировать, как Риен затих.

– Чёрт побери, – выругался Малленс. – Пульс почти пропал. Помогите мне. Надо срочно доставить его в реанимационную.

Он выкатил из смежной комнаты каталку, мы уложили на неё Риена и быстро повезли на 10 этаж. Хотя я знал, что принятые Риеном препараты совершенно безвредны, а исчезновение пульса достигается почти полным отключением мозга через плату-имплантант, всё же немного беспокоился.

В отделении реанимации на 10 этаже Малленс начал укреплять на виски Риена датчики. Риен лежал на спине, и потому плата-имплантант на затылке была не видна. Пока врач занимался подключением системы жизнеобеспечения, Риен приподнял голову и сделал мне знак. Я в ответ кивнул, отступил на шаг назад и, когда Малленс повернулся к неподвижному Риену, всадил ему кинжал под лопатку. Доктор дёрнулся и мгновенно затих – моя рука редко ошибается, метя в сердце. Опуская мёртвое тело на пол, я мысленно возблагодарил Информацию, что врач не был Бионом, – иначе бы одного удара не хватило: они удивительно живучи.

Риен быстро встал со стола, бросил взгляд на труп и прошёл в смежную комнату, в которой имелся пульт управления. Подключаясь к компьютеру и выходя на сеть клиники, он сказал мне:

– Заблокируй дверь изнутри. Здесь есть второй выход. Я немедленно исполнил его команду и сказал:

– Давай скорее. Нам нельзя засиживаться.

Риен кивнул несколько раз, укладывая на считывающую панель диск с необходимыми программами. Потом он вошёл в сеть и приступил к взлому. Я присел на операционный стол, вытер, не торопясь, кровь со своего кинжала.

Через две минуты Риен поднялся.

– Глупые животные, – засмеялся он. – Они даже не смогли поставить достойной зашиты. Я разузнал в точности, где они держат Нату и что с ней делают.

– Как она?

– Не время для подробных рассказов, – покачал головой Риен. – Надо её скорее забрать отсюда. Бионы не озаботились серьёзной защитой своих данных ещё и потому, что только безумец рискнёт проникнуть внутрь клиники, надеясь уйти живым.

Мы прошли через подсобное помещение на лестницу и очутились у лифта, который не позволялось видеть обычным посетителям. Андариан был прав – здешние подземелья хранят немало тайн...

Лифт спустился явно ниже уровня земли и открылся, приглашая во тьму. Мы активизировали свои платы, нашли выключатель, и вдоль стен вспыхнули жёлтые лампы в решётчатых колпаках. Дорога повела нас вглубь и вниз. Скоро путь преградила дверь с кодовым замком. Риен расправился с ним играючи.

Помещения, куда мы попали, явно не предназначались для экскурсий. Мы взяли на изготовку оружие. Я – пистолет и шотган, Риен – пару компактных автоматических автоматов Geezer #23M: 37 патронов в магазине, три режима стрельбы, калибр 7 мм, минимальная отдача. Хороший выбор. Здесь любой встреченный будет врагом, потому что никто не может проникнуть безнаказанно в святая святых Бионов.

Длинный ряд стальных дверей, за которыми, как пояснил Риен, находятся лаборатории. Мы миновали большие двойные двери в палаты, где лежат те, из кого потом вырежут органы для пересадки или для экспериментов Бионов. Мы прошли и мимо банка органов, где их хранят, заботливо упакованными и готовыми к использованию. Потом были другие лаборатории – там выращивали тварей, подобных тем четвероногим, с которыми я теперь хорошо знаком. Наконец Риен остановился перед дверью с номером 75.

– Здесь. Приготовься.

Он убрал один из автоматов и провёл процедуру опознавания. Мы активизировали платы и нажали на кнопку «Открыть»...

...Дверь отползла наполовину, когда мы открыли огонь по людям за ней. В лаборатории стояли пять операционных столов, на которых лежали подопытные пациенты. Вокруг толпились врачи в белых халатах, проверяя аппаратуру и снимая показания. Ассистенты споро подносили нужные инструменты.Лишь один человек в чёрной обтягивающей майке с короткими рукавами сидел на стульчике в углу и с ухмылкой следил за происходящим.

Здравствуй, Воргус.

И прощай.

Заряд из шотгана пробивает его красивую, мускулистую грудь,, он даже не успевает поднять голову. Где твои рефлексы, где твои мускулы, животное, сравнятся ли они со скоростью микросхемы, посылающей сигнал?

Сомневаюсь.

Воргус ловит ещё один заряд, грудь его превращается в кровавое месиво, он нелепо взмахивает руками, падая вместе со стулом.

Пули из моего пистолета в это время летят во врачей. В головы, в затылки, в позвоночники, в глаза, в сердца – куда угодно, лишь бы убить.

Рядом стрекочетGeezerРиена, посылая вверх пустые дымящиеся гильзы. Мне нравится их блеск. Один за другим кусочки металла вгрызаются в тела врачей-Бионов.

Ещё не упал на пол первый убитый, как мы с Риеном меняем обоймы. В шотгане я оставил один заряд – про запас – и сосредоточился на стрельбе из пистолета, переведя его в автоматический режим. Обычные люди-стрелки не любят этот режим, потому что можно выпустить всю обойму за мгновение в одну цель, ничего не оставив для остальных, но я включил плату – я больше не человек. Промежутки между выстрелами в моем мозгу длятся десять человеческих секунд, и я посылаю смерть туда, куда надо.

Бионы очень живучи – не менее пяти пуль нужно каждому, чтобы он умер. На этот раз я взял обоймы не с бронебойными, а с разрывными патронами, и мне приходится легче, чем тогда, когда я имел дело с живучей бионовской тварью, которую бронебойные прошивали насквозь... Вот и всё. Бионы мертвы. Я выщёлкиваю из пистолета третью пустую обойму, а Риен вставляет по второй обойме в свои автоматы...

Воргус ещё двигался. Я встал над ним, зная, что он может осознавать происходящее.

– Спокойной ночи, глупец!..

Последний выстрел из шотгана – для него.

Некогда безупречно красивое лицо Воргуса перестаёт существовать.

Прежде чем броситься к столу, на котором лежала Ната, я перезарядил шотган.

Риен уже отстёгивал от неё датчики, рвал провода и электроды.

Она была пол наркозом и оставалась безучастной, как кукла.

О, что они с ней сделали! В голову вставлены какие-то железки, уродующие лицо, из-под них сочится кровь, на теле многочисленные порезы, а на правой руке – рваная, кое-как зашитая рана: у неё брали анализ костного мозга, в мелочах отслеживая работу имплантанта. Они использовали её в качестве подопытного животного! И всё это время держали на препаратах, чтобы она не пришла в себя – ведь у всех Нейромантов есть аварийный люк: мы можем умереть в любой момент. Просто приказать плате отключиться от мозга, как это сделал Михаил.

Риен вывез каталку, я бережно опустил Нату на неё и прикрыл голое тело простынёй.

– Ты знаешь путь. Вези! – бросил я Риену – Если нас попробуют остановить, продолжай движение, я их задержу.

Он посмотрел мне в лицо.

– Да, – ответил я на его немой вопрос. – Моя жизнь не будет иметь смысла. Я не сделаю этого. Не размышляй. Просто вывези её.

Потом мы понеслись по коридорам с такой скоростью, на какую только были способны. Несколько раз нам встречались Бионы, но заряд шотгана в голову лишал их всякой возможности организовать преследование.

И всё же охота началась. Активизировав платы, мы пытались заранее определить, откуда появится погоня. Мы петляли по коридорам, пробираясь к запасному выходу, расположение которого запомнил Риен на плане клиники в Сети. Симметричная архитектура здания в принципе позволяла легко ориентироваться. Но мы не воины и не можем чувствовать настолько тонко, чтобы совсем избежать встречи с врагами, а они нас отслеживали прекрасно.

Впереди выскочили несколько Бионов, не похожих на людей. Неестественно раздутые мышцы, деформировавшиеся кости – такими они могут становиться в припадке ярости, в обычной жизни ничем от людей не отличаясь. Одни из них при этом делаются быстрыми и ловкими, другие – массивными и всесокрушающими.

Риен остановил тележку и открыл огонь из Geezer'oв, a я добавил огневой мощи шотгана. Нам везло, как самым распоследним дуракам: у нас получилось расстрелять выбежавших до того, как они успели открыть огонь из своих пистолетов, и до того, как погоня нас настигла. Мы свернули за угол и помчались дальше. Я помог Риену поднять тележку по лестнице.

Единственное, чем я могу объяснить наш успех, – это неожиданностью. Никто не мог поверить, что возможно нападение на эту цитадель Бионов. Ведь ничто не мешало им установить хорошую систему зашиты.

И всё-таки Бионов я недооценил.

Мы выбрались во двор, и нам оставалось лишь пробежать к воротам, чтобы скрыться в переулках, но из-за машин и сваленного металлического хлама раздались выстрелы ...

...Насколько я могу заметить, стреляют трое: один – за кузовомquot;Zfandmauer'аquot;,вооружён штурмовой винтовкой;второй – за кучей металлических балок; а третий – прямо перед нами, за оранжевым фургончиком.

Я бежал сзади, потому что не знал дороги, и прикрывал спину Риена, и две первые пули достались не мне, а ему.

Мой шотган в который раз сегодня изрыгает сноп пламени, освещая лицо лежащей на каталке Наты. Тот, который стрелял из-за фургона, падает на землю. Мёртв, я надеюсь.

Вознеся Информации мольбу о том, чтобы Риен был в своём пуленепробиваемом панцире, я направляю верный шотган в сторону синего автомобиля, одновременно выстрелами из пистолета заставляя пригнуться того, что за металлоломом.

Риен за моей спиной привстаёт и выпускает очередь в прячущегося за машиной. Бион откидывает назад голову, которую достал мой шотган, и пули Риена одна за другой входят в его грудь сверкающей цепочкой.

Бион из-за груды металла успевает-таки выстрелить в меня – и попадает точно в сердце, начисто отбив дыхание. Приходя в себя у стены, горячо благодарю Информацию за панцирь, который на мне... Риен второй очередью, пришедшейся Биону прямо в лицо, валит его на землю...

Риен хватает каталку с Натой и везёт её к воротам. Я уже вижу, что он успевает.

Но в этот миг за нашими спинами раздались гудение и лязг. Мы с Риеном обернулись – во двор клиники, блестя металлическими частями, вышел робот неизвестной мне конструкции. Он был вооружён, и его стволы нацелились на нас. Вверху, укрытый головой робота, сидел человек. По его приказу робот наклонился, человек спрыгнул на землю.

Конрад.

– Всё, Нейроманты. Далеко не убежите.

Робот разогнулся и снова прицелился в нас. Он был приземистым, двуногим, но, в отличие от старых моделей, явно более устойчивым. Какой-то худой, словно металлический, скелет... Зато, должно быть, проворный – не то, что предшествовавший ему «цыплёнок».

– Отличная модель, – сказал Конрад. – Новое слово техники. Четыре пулемёта и две автопушки разнесут в клочья любого. Уникальная конструкция сочленений делает его прыгучим и быстрым. Это, конечно, ещё экспериментальная модель, но скоро встанет на поток. Для полиции полиса он, само собой, не предназначается – только для внутреннего пользования.

– Что тебе нужно, Конрад? Он невесело усмехнулся.

– Просто хочу поговорить.

– Ты выбрал для этого плохое время. С Натой ты тоже просто говорил?

– А, вы знаете... Я пытался её предупредить, но опоздал.

– Почему ты думаешь, что мы тебе поверим?

Он расстегнул нагрудный карман жилета и показал мне диск:

– Здесь запись разговора.

Диск полетел через двор, и Риен сумел его поймать. Конрад усмехнулся опять и сказал:

– Я хочу, чтобы вы знали: эта операция – не по решению Клана. Те Оружейники, которые приняли в ней участие, действовали на свой страх и риск и будут выданы трибуналу по первому требованию. Мы не разрывали союз.

– Почему они пошли на преступление?

– Обеспокоены будущим слиянием Кланов. Они забыли, что наш принцип – не вмешиваться в схватку, а стоять над ней... Так-то... Теперь – уходите! И побыстрее!

Нас не надо было просить дважды... Мы осторожно уложили Нату на заднее сиденье машины.

– Надо скорее ехать в наш медицинский центр, – сказал Риен. – Там ей окажут первую помощь. Да и мне надо вытащить пулю.

– В тебя попали?

– Да. Одна из пуль чиркнула по панцирю, но вторая вошла в грудь. Тяжело дышать...

Я вёл машину с такой скоростью, на какую только она была способна в полисе, переполненном автотранспортом. Самому мне посчастливилось: пуля оставила только вмятину на панцире и синяк под ним.

Через два дня в дверь моей новой квартиры, которую я снял в довольно приличном районе, позвонили. На экране телекамеры бледнело лицо Наты.

– Входи, – сказал я, открывая дверь. – Ты даже не сообщила, что придёшь.

– Я хотела появиться неожиданно.

Она носила теперь одежду с длинными рукавами и высоким воротом – чтобы скрыть шрамы на руках и шее. На лице некоторые раны уже зажили, но металлические вставки Бионов для подключения электродов всё ещё обрамляли её измождённое лицо.

Она прошла в квартиру и осмотрелась.

– Извини за бардак. Я лишь недавно сюда въехал и ещё не обжился.

Она внезапно со смехом повернулась ко мне:

– Давай не будем сидеть в комнате! Лучше прогуляемся по полису! Я приглашаю тебя отужинать в моём любимом клубе.

Мы вышли из дома и отправились в центр. Когда смотрели на наши лица, отражающиеся в стёклах поезда подземки, она спросила, трогая пальцем металлические вставки на своём лице:

– Скажи, Митер, правда, я сейчас ужасно некрасивая?

– Нет, Ната. Ты всегда будешь самой прекрасной.

– Риен рассказал мне, что он изъял из базы данных клиники журнал, в котором фиксировалось моё самочувствие каждый день. Ты читал его?

– Он мне не позволил.

– Значит, ты знаешь не всё. Меня вылечили от яда, который убивал тело, но действует ещё другой яд. Он разрушает не тело, а плату. Бионы именно его пытаются создать так упорно. Врач в больнице нашего Клана объяснил, что нейтрализовать этот яд уже невозможно – слишком много времени прошло. Сказалось и то, что меня взяли в момент пребывания в виртуальности, разорвав связь с ноутом выстрелом. Мне осталось жить ещё несколько дней, в течение которых я буду медленно сходить с ума. Начнутся постоянные головные боли. Потом я перестану что-либо воспринимать, и плата отключится. Тогда умрёт и мой мозг.

Она отвернулась от меня и провела пальцем по стеклу сложную кривую линию.

– Мы, Нейроманты, привыкли, что тело – это только физический носитель, кусок мяса, – тихо сказала она, не поворачиваясь, так что за шумом поезда я почти не слышал её слов. – Мы привыкли считать смерть обычным этапом жизни, после которого будет перезагрузка, как в компьютерной игре, и всё начнётся сначала. Мы редко умирали полностью – только когда выстрел врага попадал точно в плату... Но я хочу говорить с тобой не об этом. Ты решился на эту безумную атаку, которая чуть не стоила вам с Риеном жизней. И Бионы уж позаботились бы, чтобы ваша смерть была абсолютной... Зачем стоило рисковать?

– Половину моего ответа ты знаешь. Вторая половина – чтобы жизнь и смерть имели смысл.

– Ты хотел остаться и прикрыть отход Риена со мной... Это было глупо и ненужно.

– Это было нужно для меня. Я верю в смерть как в перезагрузку, и я не боюсь её. Чтобы проверить себя, мне надо было вступить в бой, посмотреть в дуло пулемёта робота Оружейников. Я действовал так, как действовал, потому что жизнь воспринимаю, как игру. Играть ведь можно двумя способами. Играть ради самого процесса – красиво, пусть и не всегда победно. А можно играть на победу – делать только то, что выгодно, фигурально выражаясь, то, что даёт больше плюсов... С точки зрения рациональности выгоднее было задержать врага, если погоня настигла бы нас. В игре я не раздумывая послал бы юнит прикрыть отход.

– Жизнь – не игра.

– Кому как, кому как... Во всяком случае, для меня это игра... Вот интересно, знают ли персонажи игры, что они – лишь персонажи?

– А где же настоящая жизнь?

– Этого не ведает никто.

– Ладно, – сказала Ната. – Мы уже почти приехали. Больше сегодня ни слова о смерти. Будем веселиться...

Мы вышли из подземки и оказались в толпе куда-то спешивших людей. Ната взяла меня за руку – «...чтобы не потерять друг друга».

Мы дошли почти до конца улицы, когда я увидел знакомую фигуру.

– Смотри, Ната, – сказал я, показывая ей, – это случайно не Риен?

– Да, он.

Риен, подняв воротник куртки, пробирался через толпу по другой стороне. Он направлялся, насколько я мог судить, в свой заветный клуб «Поддеревом». Одинокая чёрная фигура в толпе серых, бесцветных людей... Мы не стали окликать его, и он скрылся за углом.

Скоро мы были в любимом клубе Наты. Он ничем не отличался от прочих. Не знаю даже, чем он ей так нравился? Неяркое освещение, удобные диванчики, негромкая музыка – всё, как и везде.

Заказав еду, Ната улыбнулась смущённо:

– Мне в последнее время ужасно хочется есть. Наверно, сказывается внутривенное питание, которым меня поддерживали в клинике...

После ужина прогулялись немного по городу. Мы мало говорили, в основном о каких-то меломане.

Когда вернулись домой, было уже 22 часа.

– Можно я войду в виртуальность через твой ноут? – спросила Ната. – Мой ведь сломался, а мне так хочется снова почувствовать её.

– Хорошо.

– У тебя есть на компьютере искусственный собеседник?

– Нет.

– Не умеешь программировать искусственный интеллект?

– Я стёр его несколько лет назад.

– Может, оставить тебе отпечаток моего сознания?

– Зачем? Он всё равно не заменит тебя.

– Пусть утешает, когда ты загрустишь... И тогда мы вошли в виртуальность...

...Мы стоим в абсолютно чёрной комнате. Я не вижу стен, но чувствую, что здесь не более 10 метров в ширину. Наверное, она как раз такая, в которой Ната хотела запереться, чтобы никого не впускать, чтобы просто лежать на спине и смотреть вверх, воображая, что нет ни потолка, ни стен, нет ничего, кроме вечности и бесконечности...

– Я хочу умереть здесь, – говорит Ната. – Михаил покончил с собой до того, как его убил ял, потому что не хотел показать свою слабость. Он умер чисто и красиво. Но я не воин... А виртуальность стала моей второй родиной. Поэтому я умру здесь. Сейчас я включу программу построения искусственного интеллекта..

Она закидывает голову.

Я чувствую, как начинает работать сложнейшая программа. В результате всех её операций у меня на компьютере будет точная копия сознания Наты. Я смогу с ней разговаривать, как разговаривал с Михаилом, вставив в ноут его имплантант... Наконец, работа закончена...

– Это будет мой подарок тебе, – говорит Ната. – А теперь, пожалуйста, потанцуй со мной.

Я замечаю, что она одета в лазурного цвета тонкое платье, на плечах – фиолетово-прозрачная накидка, похожая на застывшие струйки газа.

– Я не умею танцевать.

– Это несложно. Я тебя научу.

Комната вокруг нас стремительно начинает меняться.

...Мы танцуем на рассвете, когда утреннее солнце ещё несмело пробивается сквозь облака, когда роса нехотя срывается с изумрудного листа на землю. Трава оплетает наши ноги – шелковистая и нежная. Воздух чист и светел...

...Мы танцуем в ледяной пещере. Её кристальные стены искрятся, преломляя наши изображения, дробя их на части. Я не чувствую холода. Мы кружимся вокруг сталагмитов и сталактитов (я не знаю, какие из них вверху, а какие внизу). Здесь царит застывшее во льду совершенство,которого не касалась рука человека...

...Мы танцуем на утёсе, нависшем над бушующим морем, и танец становится быстрым и резким. Брызги – колючие, блестящие, словно драгоценные камни, осыпают нас. Суровый ветер бросает в лицо белоснежную пену. Огромный водяной вал возносится и рушится у наших ног. Небо – тёмно-синее, с далёким алым заревом в том месте, где опускается в море кровавое солнце, похожее на красный щит...

...Мы танцуем в зимнем лесу, и танец опять спокоен, и нам не холодно. Снег на ветках деревьев был бы похож на застывшую морскую пену, если б не горел розовыми, синими, зелёными, жёлтыми огоньками при каждом нашем движении. Изо рта и ноздрей вырывается пар, застывая в причудливых формах. За деревьями прячутся какие-то существа, они старательно избегают моего взгляда, следя за танцем из-за ветвей и сугробов...

...Мы танцуем тихой тёплой ночью. Луна сияет над нашими головами – высокая и чистая. Я не вижу звезд – их скрывают облака. Но света луны достаточно для танца. Он отражается в глазах Наты, переливается в её накидке... Мне начинает казаться, что Ната становится всё легче и легче, а свет луны всё тускнеет и тускнеет. Темнота медленно сгущается над нами...

...Я пропустил тот момент, когда свет окончательно погас, и я остался один во мгле, а Ната ушла со светом.

Я сажусь на пол, прислоняюсь к стене и смотрю в темноту. Я знаю, что увижу, выйдя из виртуальности, поэтому и не хочу ухолить из комнаты, где только что была она... Больше я ничего не помню... Ни запаха, ни цвета, ни звуков... Только танец... Только механическая последовательность действий... И почти не осталось песка в моих ладонях...