"Щит Компорена" - читать интересную книгу автора (Томас Росс)

Глава 2

Разумеется, на планете можно найти несколько более жарких мест, чем августовский Вашингтон. К примеру, Молуккские острова. Или пустыня в Чаде, в окрестностях Бокоро. И, может, долина Смерти. «Вашингтон пост», которую я пролистал, сидя в необорудованном кондиционером такси, по пути из национального аэропорта в отель «Мэдисон», сообщала в маленькой заметке на первой странице, что вчерашний день был самым жарким за всю историю наблюдений, а сегодняшний обещал установить новый рекорд температуры.

Конгресс признал себя побежденным в борьбе с жарой и разъехался на каникулы, не порадовав особыми достижениями, но и не обманув чаяний природы. Выборов в этот год не намечалось, да и вообще дома, пусть даже в Скоттдейле, штат Аризона, все-таки было прохладнее, чем в Вашингтоне. Два главных столичных события — Фестиваль цветущих вишен и ежегодный бунт черного населения — уже прошли, первый — в апреле, второй — в июле. Так что, учитывая каникулы конгресса, отпуска лоббистов и боязнь солнечного удара, отбивающую у многих всякое желание побывать в Вашингтоне в августе, я не удивился, обнаружив полное безлюдие в вестибюле отеля. Лишь двое коридорных скучали в углу, и по выражению их лиц я понял, что они пытаются ответить на вопрос, а ту ли профессию они выбрали.

Девушка за стойкой бронирования номеров радостно улыбнулась мне, когда я спросил, заказан ли номер Филипу Сент-Иву. Должно быть, впервые за этот день ей представилась возможность использовать рабочее время по прямому назначению. На мой вопрос я получил утвердительный ответ, и один из коридорных сопроводил меня на шестой этаж отеля. От резкого изменения температуры я даже чихнул. А коридорный, показывая мне переключатели системы кондиционирования, на все лады ругал жару.

Когда же он ушел, обогатившись на доллар, я вытащил конверт, врученный мне в субботу Майроном Грином, еще раз глянул на имя, фамилию и номер и снял телефонную трубку.

После нескольких гудков мне ответили: «Музей Култера».

Я попросил позвать миссис Фрэнсис Уинго. Соединили меня с секретарем, и лишь третий голос принадлежал человеку, которому я звонил.

— Это Фрэнсис Уинго, мистер Сент-Ив. Я жду вашего звонка.

Голос мне понравился, высокое контральто, уверенность в себе; чувствовалось, что едва ли кто называл его обладательницу ласковым Фрэнни.

— Майрон Грин упоминал о встрече. Только не сказал, в какое время.

— В час дня. За ленчем, если вы не возражаете.

— Не возражаю. Где?

— Здесь, в музее. К нам присоединятся три члена исполнительного комитета. Любой водитель такси знает, где мы находимся.

— Тогда до часу дня.

— До часу. — И она положила трубку.

Потом я вновь перечитал три листочка, напечатанных для меня секретарем Майрона Грина под его диктовку, но не нашел ничего такого, что упустил при предыдущем прочтении. В оставшиеся сорок пять минут особых дел у меня не было, поэтому я достал бумажник и пересчитал деньги. Чуть больше четырехсот долларов. Игра наша закончилась в воскресенье, в три часа утра, и я встал из-за стола, разбогатев на пятьсот долларов. Обычно же я заканчивал игру практически с нулевым результатом, выигрывая, а чаще проигрывая десяток-другой долларов. Если я не сильно ошибался в подсчетах, за три года мой общий выигрыш составил тридцать пять долларов. То есть играть в покер я уже научился, а вот зарабатывать на этом деньги — нет.

По-прежнему ощущая избыток свободного времени, я прошествовал в ванную, почистил зубы, спустился в бар и заказал мартини, поскольку не знал, принято ли в музее Култера подавать перед ленчем спиртные напитки. В половине первого дня бар пустовал на три четверти. Только мучительная жажда могла выгнать людей под палящее солнце столицы.

Амос Вудроу Култер скоропостижно скончался в 1964 году от вирусного гепатита в возрасте 51 года. Неженатый и одинокий, он оставил состояние, оцениваемое в 500 миллионов долларов, нескольким фондам и федеральному правительству, отметив в завещании, что правительство «все равно их отберет». Имелся в завещании и пункт, запрещающий правительству тратить причитающиеся ему деньги на что-либо, кроме строительства галереи или музея в Вашингтоне с последующим размещением в нем обширной коллекции произведений искусства Култера и приобретения новых работ, «появляющихся на мировом рынке и обладающих несомненными художественными достоинствами».

Култер нажил свое состояние на электронике, и большинство приборов, которые патентовала и изготовляла его фирма, приобретались государством для установки на ракетах, как баллистических, нацеленных на русских, так и космических, для вывода исследовательских спутников на околоземную орбиту и полетов к Луне и другим планетам Солнечной системы. А пока инженеры под руководством Култера ковали деньги, его агенты разъезжали по всему миру, скупая произведения искусства оптом и в розницу. Великая депрессия тридцатых годов не позволила Култеру получить высшее образование: его учеба оборвалась на втором курсе Техасского христианского университета, но с той поры он сохранил любовь к искусству во всех его проявлениях. Злые языки называли причину холостяцкой жизни Амоса Култера: он, мол, не мог найти женщину, которая позволила бы повесить себя на стену. Короче, любовь к искусству так и осталась его единственной страстью. Первую картину, кисти Модильяни, он приобрел в 1946 году, вскоре после того, как заработал первый миллион. С того времени и до самой смерти Амос Култер покупал, покупал и покупал, причем столь удачно, что практически все его приобретения со временем поднимались в цене. Когда он умер, одна его коллекция, по самым скромным подсчетам, стоила двести миллионов долларов.

Култер сам спроектировал музей, который назвал своим именем, и теперь он расположился на авеню Независимости, на участке в несколько акров, на котором ранее стояли «временные» дома, спешно построенные в годы первой мировой войны: в некоторых из них люди жили и пятьдесят лет спустя. Землю эту выделили под музей специальным постановлением конгресса в 1965 году, и за последующие годы музей Култера приобрел репутацию одного из лучших в Америке, а может, и во всем мире.

Даже в Вашингтоне, городе, славящемся величественными зданиями, музей Култера производил впечатление. Высотой в пять этажей, отделанный итальянским мрамором и цветным бетоном, он занимал целый квартал, но каким-то неведомым образом создавал атмосферу родного дома, а не муниципальной тюрьмы, приглашая всех желающих заглянуть за его двери. Я отдал музею должное, сидя в кабине такси, а в холле охранник уведомил меня, что кабинет миссис Уинго на пятом этаже и я могу воспользоваться одним из лифтов. На пятом этаже скромный указатель подсказал мне, как пройти к кабинету директора. В приемной миловидная негритянка оторвалась от пишущей машинки на звук открывающейся двери, улыбнулась и пожелала узнать, не я ли мистер Сент-Ив. Получив утвердительный ответ, она добавила, что миссис Уинго уже ждет меня.

Миссис Фрэнсис Уинго, директор музея Култера, не поднялась мне навстречу из-за стола, формой похожего на бумеранг. На нем стояли две страшноватые африканские статуэтки высотой в девять дюймов и телефонный модуль как минимум с тремя дюжинами кнопок. Из окна за ее спиной открывался вид на Капитолий, который выглядел не более реальным, чем в сотнях фильмов с вашингтонскими сценами, в которых Капитолий виден из каждого окна, даже если человек работает в подвале Пентагона в Виргинии. Размерами такой кабинет мог бы подойти заместителю министра или одному из лидеров палаты представителей. Не забыли даже про камин, около которого сгруппировались несколько кожаных кресел и диван. Среди картин, развешанных по стенам, я узнал принадлежащую кисти Клее[5] и искренне пожалел о том, что рядовые посетители музея лишены возможности увидеть ее.

— Я меняю картины каждую неделю, мистер Сент-Ив. — Фрэнсис Уинго, должно быть, читала мысли. — Наши посетители видят все, что у нас есть. Пожалуйста, присядьте.

Я опустился в удобное кожаное кресло. Пепельницы не нашел, но Фрэнсис Уинго выдвинула ящик стола, достала и поставила передо мной синее керамическое блюдце. Я, однако, решил воздержаться от сигареты. Передо мной сидела женщина лет тридцати, плюс-минус два или три года, высокого, должно быть, роста, если только не подкладывала под себя подушки. В коричневом шерстяном платье, с чуть настороженным выражением лица, свойственным чиновникам женского пола, достигшим верхней ступени иерархической лестницы в относительно юном возрасте. После тридцати пяти лет их лица каменели в непреклонной решимости. Черные волосы она стригла коротко, даже чрезмерно коротко, и на мгновение я подумал, а не активная ли она лесбиянка, но ее глаза, большие ласковые карие глаза, подсказали, что это не так. Носик чуть загибался кверху, и она не делала попыток скрыть веснушки, рассыпанные по переносице. Не портил картины и широкий рот. Фрэнсис Уинго, подвел я итог, далеко не красавица, но лицо у нее интересное и на него приятно смотреть не только после коктейля, но и за завтраком.

— У вас прекрасные рекомендации, — сообщила мне миссис Уинго.

— И кто же отрекомендовал меня?

— Ваш мистер Грин и те, кто украл щит.

— Как я понял, они лишь попросили обратиться ко мне.

— Не просто попросили. Настаивали.

— Даже не знаю, радоваться мне или огорчаться.

Она выдвинула другой ящик, достала неоточенный карандаш и начала постукивать ластиком по гладкой поверхности стола.

— Сенатор Кихоул из нашего исполнительного комитета также весьма лестно отозвался о вас.

— Потому что я писал о нем весьма лестные статьи, — пояснил я. — Давным-давно.

— Четыре года назад, — уточнила миссис Уинго, все еще постукивая карандашом по столу. — Перед тем как закрылась ваша газета. Я удивлена, что вы забросили журналистику. Ваши материалы отличались своеобразием.

— Число газет ограничено. Особенно в Нью-Йорке.

— А за его пределами?

— За его пределами посчитали, что мои гонорары слишком высоки.

Она глянула на часы, которые носила на правом запястье.

— Остальные, должно быть, уже собрались в столовой. Все вопросы вы зададите после ленча. Идет?

— Как вам будет угодно.

Мы встали, и я отметил, что она действительно высокая, пять футов плюс восемь или девять дюймов[6]. Свободный покрой платья не скрывал достоинств ее фигуры. Я последовал за ней к двери, не преминув восхититься покачиванием ее бедер и плавностью походки. Да и затянутые в нейлон ноги могли бы выдержать конкуренцию на конкурсе красоты.

Фрэнсис Уинго остановилась у двери, повернулась ко мне, и во взгляде ее мелькнула искорка интереса, словно она увидела неординарную акварель и подумала, а почему бы не приобрести ее.

— Позвольте задать вам один вопрос, мистер Сент-Ив.

— Если смогу, обязательно отвечу.

— Заполняя декларацию о полученных доходах для налогового управления, что вы пишете в графе «профессия»?

— Посредник.

— Это ваше основное занятие?

— Да. Именно этим я и занимаюсь.

Все началось совершенно случайно четыре года назад, как раз перед тем, как закрылась газета, в которой я работал. Причинами тому послужила длительная забастовка, неудачное изменение названия и некомпетентное руководство. Я вел колонку, появляющуюся в газете пять раз в неделю, в которой писал о ньюйоркцах, богатых, среднего достатка и бедняках, чем-либо привлекших мое внимание. В силу каких-то особенностей моего характера людям нравилось говорить со мной, а умение выслушать и застенографировать их слова вкупе привели к тому, что моя колонка пользовалась немалым успехом. Благодаря ей мне довелось познакомиться со многими странными личностями, а одно время ее даже собирались перепечатывать в провинциальных газетах. Дальше разговоров, правда, дело не пошло.

Моя карьера на новом поприще началась после того, как у одного клиента Майрона Грина украли драгоценностей на сумму 196 тысяч долларов (по оценке страховой компании, готовой удавиться за каждый лишний цент). Вор, однако, дал знать, что мог бы вернуть украденное за сорок тысяч, при условии, что посредником буду я.

— Я читаю его колонку, — пояснил вор Майрону Грину по телефону. — Этому парню на все наплевать.

Майрон Грин и представитель страховой компании заглянули ко мне, и я согласился стать посредником, при условии, что смогу обо всем написать в своей колонке после завершения переговоров. Страховой агент долго возражал, потому что его учреждение не нуждалось в подобной рекламе, но в конце концов согласился, ибо другого выхода у него не было, кроме как заплатить всего 196 тысяч потерпевшему.

В день обмена денег на драгоценности я обошел девять телефонов-автоматов, в каждом получая новые инструкции от вора. В итоге мы встретились в три часа ночи в поезде подземки, следующем на Кони-Айленд. Вор получил деньги, я — драгоценности. Все события я изложил в двух номерах, а потом о моих статьях упомянул «Ньюсуик». Я уже подумывал над тем, чтобы попросить прибавку к жалованью, когда на доске объявлений появилось сообщение о закрытии газеты.

Вора, его звали Альберт Фонтейн, поймали три недели спустя в Майами-Бич. Он тратил слишком много денег да еще не в той компании. Я навестил его в тюрьме, потому что особых дел после закрытия газеты у меня не было. Он пожелал узнать, напишу ли я о нем в своей колонке.

— Газета обанкротилась, Эл.

— Какой позор! — воскликнул он и добавил, потому что хотел сказать мне что-нибудь приятное: — Знаешь, по-моему, ты писал отлично.

Потом ему дали шесть лет.

Вскоре, после очередной ссоры с женой, а любой компьютер наверняка подтвердил бы, что мы абсолютно не подходим друг другу, я ушел из дому. Компенсация по безработице подходила к концу, и тут вновь позвонил Майрон Грин, адвокат. Он хотел, чтобы я опять стал посредником.

— Что-то не везет вашим клиентам, — ответил я.

— Видите ли, это не мой клиент, а моего друга, который помнит, как блистательно вы справились с прошлым заданием.

— Что на этот раз? Тоже драгоценности?

— Не совсем. Дело более серьезное.

— Насколько более?

— Ну, речь идет о похищении.

— Нет, благодарю.

Майрон Грин тяжело задышал в трубку.

— Да... конечно... возможен определенный риск.

— Поэтому я и отказываюсь.

— Клиент моего друга, разумеется, готов заплатить вам соответствующую компенсацию.

— И как же он оценивает этот определенный риск?

— Скажем, в десять тысяч долларов?

— Раз платятся такие деньги, значит, риск ой как велик.

— Ну, в некотором смысле...

— Подождите, — оборвал я его, ибо меня осенило. — Сколько вы берете за бракоразводный процесс?

— Мне еще не доводилось этим заниматься, — после длительной паузы ответил Майрон Грин.

— А если бы вы взялись за такой процесс, сколько бы запросили?

— Я, право, не знаю, здесь...

— Я выполню вашу просьбу за десять тысяч и свидетельство о разводе.

— Хорошо, — если Майрон Грин и колебался, то не более секунды. — Вас не затруднит приехать ко мне в пять часов?

Несмотря на дорогостоящий и абсолютно логичный совет адвоката, приятеля Майрона Грина, семья похищенного наотрез отказалась обращаться в полицию Нью-Йорка или в ФБР. Вместо этого они решили в точности следовать указаниям похитителей. Те же не отличались богатым воображением. Мне приказали бросить саквояж, набитый десяти— и двадцатидолларовыми купюрами на общую сумму в 100 тысяч долларов, на повороте к одинокой ферме в штате Нью-Джерси в половине четвертого утра. Затем я ехал по узкой дороге ровно три минуты со скоростью двадцать миль в час, прежде чем увидел сидящего на асфальте двадцатилетнего юношу со связанными за спиной руками.

История эта так и не стала достоянием газет, но не прошла незамеченной. Ко мне начали наведываться детективы и агенты ФБР. Когда же начались намеки на то, что сокрытие преступления — уголовно наказуемое деяние, я позвонил Майрону Грину, тот — своему приятелю, а последний — богатому клиенту. Клиент же связался с мэром Нью-Йорка, сенатором или Богом, но визиты представителей полиции и ФБР прекратились.

Третий раз Майрон Грин заглянул ко мне четыре месяца спустя, когда десять тысяч долларов подошли к концу, чему содействовала как моя расточительность, так и посетивший меня вежливый, но решительный сотрудник налогового управления. На этот раз Майрон Грин желал подписать договор, согласно которому он получал бы десять процентов моего вознаграждения.

— Другими словами, вы хотите (тогда мы еще не перешли на «ты») десять процентов от моих десяти процентов.

— Для вас в этом соглашении немалая выгода, — пояснил Майрон Грин.

— А мне-то казалось, что за тысячу долларов вы не согласитесь даже перейти улицу.

Он помолчал.

— Знаете, я не рассматриваю эту тысячу долларов как гонорар за юридическую консультацию. Отнюдь. Меня завораживают все эти манипуляции. Наверное, мне следовало идти в криминальные адвокаты.

Я, однако, решил, что Майрон Грин, ежели он желает стать адвокатом посредника, должен оказывать мне и дополнительные услуги. В тот день мы все и обговорили. В конце концов он согласился заполнять мои ежеквартальные декларации о доходах, оплачивать счета, следить, чтобы я не забыл перечислять алименты, и тому подобное. Разумеется, все эти труды легли на плечи сорокапятилетней секретарши Майрона Грина, ему же доставались десять процентов тех денег, что я зарабатывал, общаясь с разнокалиберными преступниками, главным образом ворами.

За четыре последующих года я понял, что моя новая профессия не нуждается в рекламе. Адвокаты, воры, страховые компании, даже полиция добровольно, не беря за то платы, распространяли славу о том, что я всегда следую полученным инструкциям да еще веду честную игру. На дело я выходил четыре-пять-шесть раз в год, и полученных денег вполне хватало на безбедную жизнь, даже с учетом уплаты алиментов.

Большинство воров таки попадались в сети полиции, но не все, в частности, тех похитителей так и не нашли. В тюрьмах они давали обо мне самые теплые отзывы тем, кто желал их слушать. Иногда я навещал их или посылал сигареты и журналы. Я полагал, что должен хоть как-то помогать тем, кто обеспечивал мое благосостояние.

— У вас, должно быть, интересная жизнь, мистер Сент-Ив. — Мы с Фрэнсис Уинго шли по коридору к столовой директора музея. — Мне еще не доводилось встречать профессионального посредника.

— Редко кто встречается с ним, кроме как по необходимости.

— У вас много конкурентов?

— Нет. Большинство людей достаточно благоразумны, чтобы не браться за такое дело.