"Французская революция, Конституция" - читать интересную книгу автора (Карлейль Томас)

Глава седьмая. ЧУДЕСА

Вот до чего довел "Contrat social"[40] доверчивые сердца. Люди, как справедливо было сказано, живут верой; каждое поколение, в большей или меньшей степени, имеет свою собственную веру и смеется над верой своих предшественников, что весьма неразумно. Во всяком случае следует признать, что вера в "Общественный договор" принадлежит к самым странным; что последующее поколение, вероятно, будет с полным основанием если не смеяться над ней, то удивляться и взирать на нее с состраданием. Увы, что такое представляет собой этот "Contrat"? Если бы все люди были таковы, что писаный или скрепленный присягой договор мог связывать их, то все они были бы истинными людьми и правительства являлись бы излишними. Дело не в том, что мы друг другу обещали, а в том, что равновесие наших сил может заставить нас сделать друг для друга; это единственное, что в нашем грешном мире можно принимать в расчет. Но ведь существуют еще и взаимные обещания народа и суверена, как будто целый народ, меняющийся от поколения к поколению, можно сказать с каждым часом, можно вообще заставить говорить или обещать ему, да еще такую нелепость, как: "Да будет свидетелем Небо, то самое Небо, которое теперь не делает чудес, что мы, вечно изменяющиеся миллионы, позволяем тебе, также изменяющемуся, навязывать нам свою волю или управлять нами"! Мир, вероятно, мало видел верований, подобных этому.

И тем не менее дело в то время сложилось именно так. Если бы оно обстояло иначе, то как различны были бы надежды, попытки, результаты! Но Высшая Сила пожелала, чтобы было так, а не иначе. Свобода по "Общественному договору"; таково было истинное евангелие той эпохи. И все верили в него, как верят в благовещение[41], и с переполненными сердцами и громкими кликами льнули к нему и опирались на него, бросая вызов Времени и Вечности. Нет, не улыбайтесь или улыбайтесь, но только улыбкой, которая горше слез! Эта вера была все же лучше той, которую она заменила, лучше веры в вечную Нирвану[42] и в пищеварительную способность человека; ниже этой веры не может быть никакой другой.

Нельзя сказать, однако, что это повсюду господствующее, повсюду клянущееся чувство надежды было единодушным. Отнюдь нет. Время было недоброе, общественное разложение близко и несомненно; общественное возрождение еще зыбко, трудно и отдаленно, хотя даже и реально. Но если время казалось недобрым какому-нибудь проницательному наблюдателю, по убеждениям своим не примыкавшему ни к одной партии и не принимавшему участия в их междоусобной борьбе, то каким невыразимо зловещим оно должно было казаться затуманенному взору членов роялистской партии! Для них роялизм был палладиумом[43] человечества; по их понятиям, с упразднением христианнейшей королевской власти и всеталейраннейшего епископства уничтожалось всякое смиренное повиновение, всякое религиозное верование, и судьбы человека окутывались вечным мраком! В фанатичные сердца такое убеждение западает глубоко и побуждает их, как мы видели, к тайным заговорам, эмиграциям, вызывающим войны, к монархическим клубам и к еще большим безумствам.

Дух пророчества, например, в течение нескольких веков считался исчезнувшим: тем не менее эти недавние времена, как вообще всякие недавние времена, оживляют его вновь, чтобы в числе многих безумств Франции мы имели пример и самого большого безумства. В отдаленных сельских округах, куда не проник еще свет философских учений, где неортодоксальное устройство духовенства переносит раздоры к самому алтарю и даже церковные колокола переплавляются на мелкую монету, складывается убеждение, что конец мира недалек. Глубокомысленные, желчные старики и особенно старухи дают загадочно понять, что они знают то, что знают. Святая Дева, так долго молчавшая, не онемела, и поистине теперь, более чем когда-либо, для нее настало время заговорить. Одна пророчица - к сожалению, небрежные историки не упоминают ни имени, ни положения ее - говорит во всеуслышание и пользуется доверием довольно многих. Среди последних и монах-картезианец Жерль, бедный патриот, и член Национального собрания. Подобно пифии с дико вытаращенными глазами, она речитативом завывает о том, что само небо ниспошлет знамение: появится мнимое солнце, на котором, как говорят многие, будет видна голова повешенного Фавра. Слушай, отец Жерль, безмозглая, скудоумная голова, слушай - все равно ничего не поймешь.

Зато весьма интересен "магнетический пергамент" (velin magnetique) д'Озие и Пти-Жана, двух членов парламента из Руана. Почему оба они кроткий, молодой д'Озие, "воспитанный в вере в католический молитвенник и в пергаментные родословные", да и в пергаменты вообще, и пожилой желчный меланхолик Пти-Жан - явились в день Петра и Павла в Сен-Клу, где охотился Его Величество? Почему они ждали целый день в прихожих, на удивление перешептывающимся швейцарцам, ждали даже у решеток после того, как были высланы? Почему они отпустили своих лакеев в Париж, словно собирались дожидаться бесконечно? Они привезли "магнетический пергамент", на котором Святая Дева, облекшаяся чудесным образом в покровы месмериано-калиостро-оккультической философии, внушила им начертать поучения и предсказания для тяжко страдающего короля. Согласно божественному велению, они хотят сегодня же вручить этот пергамент королю и таким образом спасти монархию и мир. Непонятная чета видимых существ! Вы как будто люди, и люди восемнадцатого века, но ваш магнетический пергамент мешает признать вас таковыми. Скажите, что вы вообще такое? Так спрашивают капитаны охраны, спрашивает мэр Сен-Клу, спрашивает, наконец, следственный комитет, и не муниципальный, а Национального собрания. В течение недель нет определенного ответа. Наконец становится ясно, что истинный ответ на этот вопрос может быть только отрицательным. Идите же, фантазеры, с вашим магнетическим пергаментом, идите, кроткий, юный фантазер и пожилой меланхолик: двери тюрьмы открыты. Едва ли вам придется еще раз председательствовать в Руанской счетной палате; вы исчезнете бесследно в тюремном мраке.