"Вечный лес" - читать интересную книгу автора (Сван Томас Барнет)

Глава I

Сейчас мне триста шестьдесят, и если сопоставить количество любовников, которые у меня были за эти годы, с числом прожитых лет, то я имею все основания гордиться собой. Любовников было в два раза больше – мужчины, кентавры, тритоны[1],– и все они говорили, что никто не может сравниться в искусстве любви с Зоэ, дриадой с острова Крит. Шафран, бывшая королева трий – так называется пчелиный народ, – однажды, указав на золотой зуб, вставленный мне любовником из Вавилона лет двадцать, нет, тридцать тому назад, и на седину, мелькающую в моих зеленых волосах, как мох среди листвы, сказала, что я похожа на свой видавший виды дуб. В ответ же я продемонстрировала ей свои роскошные, по-прежнему крепкие и высокие груди.

– Милочка, – сказала я намного более любезно, чем она того заслуживала, – кому же нужен слабенький саженец, когда рядом стоит пышный старый дуб?

Сейчас все пишут истории своей жизни – на папирусе, глиняных табличках, пальмовых листьях, – а уж мне, как никому, есть что вспомнить. Честно говоря, я просто умираю от желания рассказать вам, ничего не скрывая и не пытаясь выставить себя в выгодном свете, о некоторых своих приключениях. Вавилонец. Бритт. Ахеец (ну и силен же он был!). Меня останавливает лишь то, что мои друзья, как, впрочем, и враги – ведь любая привлекательная женщина обязательно вызывает к себе зависть, – которые могли бы поведать гораздо более возвышенную и трогательную историю, лишены этой возможности. И я должна сделать это вместо них.

Да, порой я бывала участницей грустных событий, так случилось и в этот раз. Не претендуя на роль главной героини этой истории, несчастной мечтательницы Коры, которую сгубила красота, как других женщин губит их уродство, я все же позволю себе высказать вслух некоторые ее мысли и говорить от ее имени, а также от имени Эвностия, последнего минотавра, и Эака, критского принца.

Вы ждете печальную повесть? Но в любом, самом темном лесу всегда есть залитые светом поляны. Если же вы хотите читать лишь о смерти или насилии – отложите эти таблички в сторону, они не для вас.

На лужайке, заросшей желтыми цветами гусиного лука, закинув копыто на копыто и непринужденно отбросив хвост, лежал на спине Эвностий. Голова его покоилась на давно заброшенном муравейнике, в зубах было зажато тростниковое перо. Отдыхающий теленок, маленький минотавр, – какая безмятежная картина! Говорят, что минотавры – свирепое племя, и действительно, если их рассердить как следует, они превращаются в грозных и безжалостных воинов, больше похожих на кентавров, чем на людей. Но в повседневной жизни это вполне миролюбивые существа, склонные к созерцанию, отличные садовники и столяры.

Хотя ему исполнилось всего лишь пятнадцать, он был сильным, высоким и мускулистым мальчиком – говоря «мальчиком», я имею в виду его молодость, а не принадлежность к племени людей, – с нежным румянцем на красивом лице и рыжей, как перья дятла, гривой, которой он очень гордился.

– Эвностий!

Он быстро сел, хлопнул по земле хвостом с рыжей кисточкой на конце, идеально приспособленным, чтобы отгонять мух, и выронил изо рта перо. Я заметила, что сквозь гриву начинают пробиваться очень складные рожки. Да, скоро он станет совсем взрослым быком.

– Кто-то зовет меня?

У него был низкий, спокойный голос. Он будто говорил: «Не спеши, давай поболтаем. Наш разговор будет недолгим, но приятным».

Я вышла из-за деревьев. Эвностий быстро вскочил на копыта, одним прыжком пересек лужайку и по-мальчишески обнял меня. Его восхищение всегда доставляло мне удовольствие: молодой человек поклоняется опытной женщине, которая, несмотря на свой возраст и все превратности судьбы, находится в прекрасной форме. А выглядела я действительно великолепно, в чем еще раз могла убедиться сегодня утром, когда перед зеркалом надевала платье из листьев водяной лилии, украшала свои запястья браслетами из позеленевшей от времени меди и, делая небольшую уступку приличиям, закрепляла в ложбинке на груди крупный турмалин.[2]

– Тетя Зоэ!

Это было уважительное обращение, которое, по правде говоря, мне не особенно нравилось. Я вовсе не приходилась ему тетушкой, а была подругой его больной матери, которая и настояла на том, чтобы он меня так называл. (А когда-то, кажется, лет сорок тому назад, я была подругой и его отца.)

– Эвностий, мне надо отнести корзину с желудями Мирре и Коре, может, мы пойдем туда вместе? Этот хулиган кентавр Мосх стал доставлять мне массу неприятностей с тех пор, как мы с ним расстались, и лучше, если рядом со мной будет мужчина.

Я вовсе не боялась Мосха, мне даже нравились его заигрывания, и я собиралась возобновить с ним отношения, правда лишь после того, как отдохну и взбодрюсь с более молодыми мужчинами. (Вы понимаете, что когда я говорю «мужчина», я имею в виду любых взрослых особей мужского пола, а не только людей.) Но мне хотелось, чтобы Эвностий почувствовал себя сильным и мужественным. Уж год, как он осиротел и очень нуждался в поддержке и руководстве взрослой женщины.

После того как я произнесла имя Коры, самой красивой Дриады в Стране Зверей, его уже не надо было упрашивать.

Мы отправились туда через лес. Эвностий, как настоящий разведчик, шел впереди, ударяя со всего размаху палкой с заостренным концом по тем кустам, которые казались ему подозрительными, и постукивая ею по земле, чтобы отпугнуть ядовитых змей. В другой руке он держал тростниковое перо и табличку из пальмового листа. (Да, у минотавров есть руки, копыта у них только на ногах.)

– Эвностий, о чем ты мечтал, когда я окликнула тебя?

– О Коре, – признался он. – Я писал ей стихи.

Он смутился, но лицо его при этом засветилось от счастья. У него были большие зеленые глаза, будто вобравшие в себя цвет моря, хотя всю свою жизнь он провел в лесу и даже ни разу не выходил из него.

– О чем эти стихи?

– О любви.

– Что ты знаешь о любви, малыш?

Конечно, «малыш» было понятием относительным. К уже имеющимся шести футам роста должен был прибавиться еще как минимум один.

– Это и есть поэзия – писать о том, чего не знаешь. Неужели ты думаешь, что автор «Стука копыт в Вавилоне» когда-нибудь бывал там?

Он стал читать то, что было записано на пальмовом листе, который он нес:

– Ты, наверное, хочешь сказать – тяжелых?

– Нет, это копыто было очень изящным. Он посмотрел на свои собственные и легонько потопал ими по дерну.

– Звучит многообещающе, – заметила я, – но надо отшлифовать. – Что еще можно сказать подающему надежды поэту, если ты сам настолько не разбираешься во всем этом, что не можешь даже отличить подлинный шедевр от дешевеньких стишков?

– Почему это ты бегаешь от меня, девочка?

Кентавр преградил нам дорогу. Четыре ноги, две руки и всклокоченная седая грива – устрашающее зрелище. Но это был Мосх, а он не опаснее пустого бурдюка. Крошечный поросенок, розовый малыш, который еще не скоро превратится в борова, резвился у его ног.

– Вовсе не бегаю, Мосх, просто я слишком занята, чтобы прогуливаться с тобой по лесу. Я иду к Мирре.

– Кто говорит «прогуливаться»? Я всего-навсего хотел поболтать. И может, позавтракать вместе, – добавил он, покосившись на желуди. Кентавры любят их не меньше, чем дриады. Затем, оглядев Эвностия с ног до головы, он сказал: – Привет, парень. Ну, как у тебя дела с девицами, бегаешь к ним?

Эвностий вежливо кивнул, и внезапно оба они ощутили свою причастность к братству рогатых и хвостатых зверей, хотя втайне кентавры считали себя существами высшего порядка по той причине, что у них не четыре, а шесть конечностей. А еще, и это вовсе не мои выдумки, между ними появилось молчаливое взаимопонимание мужчин, которые по-настоящему умеют ценить соблазнительную женщину, причем Мосх, временно потерявший меня, слегка завидовал, а Эвностий, обретший, хоть и в качестве тетушки, гордился.

– Будьте поосторожней в лесу, – крикнул Мосх нам вслед. От него пахло пивом. – Были дурные предзнаменования.

Предзнаменования? Какие? Как жаль, что я не вернулась и не расспросила его поподробнее. Дело в том, что Мосх был туповат и, вернись я, обязательно пристал бы ко мне со своими глупыми и занудными анекдотами.

– Надеюсь, он все же не наступит на своего поросенка, – пробормотал Эвностий. – Я только что сочинил новое стихотворение:

Мы отправились дальше. Из-за кустов смущенно поглядывала на нас молодая медведица Артемиды, голубая обезьяна весело кувыркалась в вершинах деревьев. В Стране Зверей повсюду кипела жизнь. В те времена еще не надо было ни от кого прятаться и нечего было бояться. Мы, звери, то есть существа вроде кентавров, минотавров и дриад, сочетающие в себе черты людей и животных, не убиваем друг друга и, несмотря на то, что употребляем в пищу птиц и кроликов, никогда не охотимся ради развлечения. Я не хочу сказать, что опасности вообще не существует – попадаются ядовитые змеи, летучие мыши-вампиры, можно повстречать и волка, Да и паниски – козлоногие мальчишки – прославились по всему лесу своим воровством. Но все же истинная причина того, что медведицы Артемиды всегда прячутся за кустами и боятся оттуда выходить, – их редкостная застенчивость.

Наша страна, наш лес – особые. Дубы, кипарисы и вязы, тамариски[3] и кедры; небольшие рощицы, холмы и лужайки все это встречается во многих частях Крита. Но мы, мы жили не в лесу, а вместе с ним и никогда не пытались покорить его, нанести раны, подчинить себе. Мы не рубили деревьев, чтобы построить дом, а просто брали у густых вязов несколько веток или срезали тростник, росший на берегу реки, и строили жилище среди деревьев. Нам было жаль уничтожать растительность у себя под ногами, и поэтому узенькие тропинки заменяли нам специально проложенные дороги. Лес был нашим домом, но мы всегда оставались его гостями, а не хозяевами. В то время мы еще были счастливы.

Минотавр цветами разукрасил гриву, С дерева спустилась юная дриада…

Он остановился:

– Какое слово рифмуется с гривой?

– Крапива, – сказала я, не задумываясь.

– Нет, это слишком мрачно и жгуче, ведь стихотворение очень радостное. Понимаешь, девушка готова ответить на его любовь.

– Прости, Эвностий. Я просто думала о предзнаменованиях, про которые говорил Мосх.

Я не сказала ему о том, что меня мучает предчувствие беды, а я никак не могу понять, откуда она может прийти. Дриады иногда предвидят будущее, это одновременно их счастье и проклятие, но видят они его неясно, будто вглядываясь со дна мутного ручья в туманные очертания на поверхности воды, пытаясь определить, что там – кусок скалы, улитка или рыба.

Первым дурным знаком стала внезапно налетевшая буря. Послышался удар грома – и небо, еще минуту назад безоблачное, обрушило на нас потоки дождя. Даже стоя под дубом, мы насквозь промокли. Вода скапливалась над нашими головами, а затем под ее тяжестью ветви дерева прогнулись, и струи хлынули вниз. Волосы у Эвностия спутались, прилипли к голове, и показались его рожки цвета слоновой кости с розоватым отливом. Мое платье из водяной лилии облепило тело, как холодная змеиная кожа, и готово было разойтись по швам, грозя обнажить мои пышные прелести.

– Ну, это еще не беда, – сказала я. – Мы обсохнем у Коры дома. Думаю, Мосх имел в виду погоду.

Но буря принесла не только дождь. Небо уже очистилось, а над нашими головами так и осталось висеть большое черное облако. Внезапно мы заметили, что оно состоит из отдельных частиц или, скорее, живых существ. Нет, это было не облако, а нечто вроде стаи огромных птиц.

– Клянусь грудью Матери-богини[4]!..– воскликнул Эвностий.

Он набрался всяких богохульных клятв, когда, после смерти родителей, стал водиться с разгульной компанией. Но меня не шокировали его слова, ведь это была и моя компания тоже.

– На нас напали грифы.

– Нет, – сказала я. – Не думаю, что это грифы. Они не черные, во всяком случае, не все. Смотри, вон там синие, красные, зеленые. Похоже, на них одежда. Мне кажется, что… да, я знаю кто это.

– Кто? – спросил он, полагаясь на мой опыт, накопленный за триста шестьдесят лет.

– Трии.

– Пчелиный народ? – воскликнул он. – С материка?

– Да, – ответила я. – Яркие – это королева и трутни. Темные – работницы. Должно быть, из-за бури они сбились с пути. Или, может, ищут себе новый дом.

– Не очень-то они симпатичные, правда? – Хвост его подергивался, будто отгоняя мух.

– Я никогда не встречалась с ними сама, но кентавры говорят, что они воры и делают всякие мелкие гадости. Способны ли они на что-либо худшее – не знаю.

Трии кружили над нами, переговариваясь. Голоса королевы и трутней были высокими и мелодичными, речь работниц – монотонной и некрасивой. Они явно выбирали место, чтобы сесть. Вскоре рой разделился на шесть групп, в каждой была своя королева, и одна группа направилась прямо к нам. Я потащила Эвностия в заросли деревьев, но обернулась и взглянула прямо в лицо королеве, которая, как огромная стрекоза, зависла в воздухе почти над моей головой. Но смотрела она не на меня, а на Эвностия, словно увидев в нем, как бы это сказать, трутня для своего брачного вылета.

– Пойдем скорее, Эвностий, – быстро проговорила я, стараясь сделать так, чтобы он не оборачивался и не видел неприкрытую похоть на ее лице. – Какими бы они там ни были, к хорошему все это не приведет. Надо предупредить Мирру и Кору.

Мирра жила в стволе дуба, но, как и подобало дому дриады, чей покойный муж и большинство любовников кентаврами, он имел выход в небольшую пристройку – круглый домик из тростника, выкрашенный зеленой краской под цвет листьев. В нем было два окна с рамами из красной глины и очень высокий дверной проем, дверью же служили шкуры двух волков, так искусно сшитые вместе, что казалось, они принадлежат одному огромному зверю. Дом не закрывался, и только на зиму в окна вставлялись листы пергамента, защищавшие от порывов ветра и от ищущих пропитания летучих мышей-вампиров. Войдя внутрь ствола, надо было подняться по винтовой лестнице в верхнюю комнату, также сделанную из тростника и расположенную, подобно птичьему гнезду, среди ветвей, только гораздо более аккуратную и красивую.

Мирра сидела внизу за ткацким станком и работала над ковром, на котором в несколько приукрашенном виде был изображен ее покойный муж (предположительно отец Коры). По замыслам вдовы он воплощал все самые лучшие качества своего племени – силу, мудрость и страстность. Сама Мирра была хрупкой, но при этом довольно крепкой – тоненькая, грациозная стареющая женщина, чьи некогда зеленые волосы уже поседели, а уши были изящны, как раковина багрянки[5]. Удивительно, что, несмотря на такую деликатную внешность, у нее было больше любовников, чем у кого бы то ни было во всем лесу, конечно, не считая меня. Вероятно, секрет ее успеха заключался в том, что она говорила «да», когда, казалось, скажет «нет».

– Мирра, со мной гость, – объявила я громко.

– Зоэ и Эвностий! – прощебетала она. – Кора, спускайся скорее, к нам пришли.

Она жестом указала на скамью у стены, и я, опустившись на гору подушек, дала отдых своим уставшим ногам. (Вы, конечно, понимаете, что я не толстая, но тяжесть моей груди дает слишком большую нагрузку лодыжкам.)

– Я принесла тебе желуди, – сказала я. Она приняла мой подарок так, как если бы это были изумруды из страны желтолицых людей.

– Дорогая, мы устроим пир! Мое дерево почти не дало желудей в этом году. Мы поджарим их сегодня вечером. Но ты же промокла до нитки! И ты тоже, Эвностий. Надень одно из моих платьев, Зоэ, а я пока разотру Эвностия простыней.

Эвностий, конечно, ходил без одежды, как все молодые звери, да и многие старые.

– Трии, – объявил Эвностий, начиная согреваться от сильного массажа. – Прямо здесь, в лесу. Мы с Зоэ видели, как их принесла буря.

Мирра выронила простыню.

– Пчелиный народ! Не может быть!

Она начала рассуждать о вероломстве этого племени и о том, что теперь надо ждать беды. Мирра славилась своей болтливостью. Говорили, что, если ты хочешь что-то сообщить всему лесу, надо просто шепнуть об этом Мирре и взять с нее клятву, что она никому не расскажет.

В этот момент спустилась Кора. Она шла так тихо, что мы не услышали шагов, и только аромат дубовой коры и листьев сообщил о ее приближении. Она была высокой и стройной, но не худой и напоминала мне белый лотос. Красота ее успокаивала, а не возбуждала. Взглянуть на нее было все равно что опустить уставшие разгоряченные ноги в холодный ручей. Эвностий быстро подхватил простыню, подкатился кубарем к ногам Коры и бросил простыню ей. Она снисходительно улыбнулась, как улыбается молодая женщина пятнадцатилетнему подростку, и, стараясь не прикасаться к его голому телу, стала вытирать ему гриву.

– Мы всех видели – и королев, и работниц, и трутней, – рассказывал Эвностий, глядя на Кору с обожанием.

– Ну, на трутней можно не обращать внимания, – сказала Мирра. – Это никчемные лентяи, они вечно бездельничают в своих ульях или сидят под деревьями. Следить надо за женщинами. Я слышала о них, об этих королевах, от своего покойного мужа. Им только позволь – они станут выдергивать нитки прямо из ткацкого станка.

– Но трутни должны же делать кое-что, – высказал предположение Эвностий. – Иначе бы королевы их не держали.

Мирра укоряюще посмотрела на него. Подобно многим женщинам, ведущим себя весьма свободно, в присутствии Дочери она становилась необычайно стыдливой.

– Я же сказала, что опасаться надо королев. Интересно, что им потребовалось в Стране Зверей? У нас почти нечего украсть.

– Думаю, их просто занесло сюда бурей, – сказала я. – Будем надеяться, что они здесь не задержатся.

Вскоре мы заговорили на другие темы, и все почувствовали себя очень хорошо и уютно, хотя обычно мне становится грустно, когда я прихожу в дом, где две женщины живут одни, без мужчин. У Мирры все еще было много любовников, правда, не постоянных, но восемнадцатилетняя Кора была самой «старой» девственницей в стране и являлась источником бесконечных тревог для своей матери.

Так как я недостаточно молода для Эвностия, то решила уступить его Коре и стала работать над созданием их будущего союза. Эвностий был последним минотавром, и мне казалось, что Кора, избавившись от своей непорочности, могла бы родить ему хороших сыновей. Вы, конечно, понимаете, что отпрыски минотавра и дриады не являются гибридами. Сыновья – это минотавры, дочери – дриады. В Стране Зверей живет несколько племен, но они либо мужские, либо женские, за исключением кентавров, у которых есть свои собственные женщины, хотя им весьма нравятся и другие. Люди задают вопрос, для чего Великая Мать создала так много племен, состоящих из однополых существ, и, чтобы размножаться, они должны смешиваться? Ответ прост: она любит многообразие. Ей нравится, когда противоположности сближаются. Она хочет, чтобы ее многоликие дети ценили не только сходство, но и различие.

– А теперь мы выпьем вина и поедим медовых лепешек. Черничное вино подойдет?

– Лучше не бывает!

– И ты тоже можешь налить себе, Эвностий. Ведь ты уже совсем взрослый бычок! (Я не стала говорить ей, что Эвностий никогда не пил молоко, если мог получить вино, а вообще-то предпочитал пиво, и все это из-за того, что водился с дурной компанией.)

– Когда я закончу платье для Коры, мне надо будет сшить тебе набедренную повязку.

Она достала из шкафа кувшин и начала разливать вино по деревянным кружкам.

– Мой муж сам их вырезал, – сказала она, – и я ни за что не променяла бы их даже на серебряные.

Глиняная печь пылала жаром, по комнате растекался запах лепешек с изюмом; гостеприимство и радушие, казалось, принимали осязаемую форму и все время были рядом с тобой, как домашний поросенок кентавра. Я даже перестала обращать внимание на звук падающих капель водяных часов. Кто же знал, что мы вчетвером так мирно сидим вместе в последний раз?

– Эвностий, ты проводишь меня? – спросила я, когда сквозь пергамент на окнах уже больше не пробивались лучи солнца.

К этому времени Эвностий уже перешел к чтению стихов, которые Кора слушала с легкой одобрительной улыбкой, но у меня было странное чувство, что слушала она вовсе не его.