"Дальний умысел" - читать интересную книгу автора (Шарп Том)

Глава 6

На следующее утро телега разогналась не на шутку. Навидавшись Сони во сне, готовый к дальнейшим испытаниям, Пипер явился в контору обсуждать свою жизнь, литературные мнения и творческие установки с Джимом Флосси из «Гардиан». Френсик и Соня были начеку, опасаясь какого-нибудь срыва, но опасались они напрасно. Может, романы Пипера и оставляли желать лучшего, но как мнимый романист он был на высоте. Он поговорил о Литературе вообще, язвительно упомянул двух-трех нынешних корифеев, но большей частью превозносил полуиспарившиеся чернила и обличал вечные перья, препятствующие литературному творчеству.

— Мое писательское кредо — мастеровитость, — объявил он, — я верю в уменья былых времен, в ясность и отчетливость письма.

Он рассказал, как Пальмерстон требовал от служащих по международной части прежде всего хорошего почерка, и заклеймил презрением шариковые авторучки. Его пристрастие к каллиграфии так подавляло, что мистер Флосси скоренько закруглился, на удивление себе ни словом не обмолвившись о книге — виновнице интервью.

— Да, таких авторов мне пока что встречать не доводилось, — признался он провожавшей его Соне. — Насчет киплинговской-то бумаги, бог ты мой, а?

— Чего же вы хотите от гения? — спросила в ответ Соня. — Чтоб он рекламировал свой собственный блистательный роман?

— А что, этот гений в самом деле написал блистательный роман?

— Купленный за два миллиона долларов. Вот как нынче ценятся откровения.

— Да еще невесть чьи, — сказал мистер Флосси, нечаянно угодив в самую точку.

Даже Френсик, предвидевший неминуемую катастрофу, несколько успокоился.

— Если он дальше так будет держаться, то мы, пожалуй, выйдем сухими из воды, — сказал он.

— Пройдем яко по суху, — подхватила Соня. После обеда поехали в Гринвич-Парк: Пипер мимоходом обронил, что некогда проживал близ места взрыва в «Тайном агенте» Конрада, и фотограф из «Дейли телеграф» хотел непременно заснять его, так сказать, на месте происшествия.

— Это будет драматичнее, — сказал он, явно полагая, будто взрыв произошел в действительности. Они сели на речной трамвай у моста Чаринг-Кросс, и Пипер сообщил очередному интервьюеру, мисс Памеле Теннистон, что Конрад очень сильно повлиял на него. Мисс Теннистон занесла этот факт к себе в блокнотик. Пипер сказал, что Диккенс на него тоже повлиял. Мисс Теннистон и это записала. По пути от Лондона до Гринвича она исписала влияниями весь блокнот; собственно же о творчестве Пипера было едва упомянуто.

— Насколько мне известно, роман «Девства ради помедлите о мужчины» представляет собой историю любви семнадцатилетнего юноши… — начала было она, но Соня тут же вмешалась.

— Мистер Пипер не намерен обсуждать содержание романа, отрезала она. — Мы его держим в некотором секрете.

— Но он же может сказать…

— Скажем просто, что это книга первостепенной важности, открывающая новые перспективы преодоления возрастных барьеров, — предложила Соня и увлекла Пипера фотографироваться — почему-то на борту «Катти Сарка» у Музея мореходства и возле Обсерватории. Мисс Теннистон уныло плелась за ними.

— На обратном пути только про чернила и гроссбухи, — шепнула Соня Пиперу, и тот внял ее совету. В конце концов мисс Теннистон вернулась к себе в редакцию и сочинила очерк с корабельно-мореходным оттенком, а Соня тем временем отконвоировала поднадзорного в свою контору.

— Превосходно, — сказала она.

— Да, но не лучше ли мне все-таки прочесть книгу, раз уж я будто бы ее написал? Ведь я даже не знаю, о чем она.

— Прочтешь на пароходе, по пути в Штаты.

— На пароходе? — удивился Пипер.

— Плыть куда приятнее, чем лететь, — сказала Соня. — И Хатчмейер готовит тебе в Нью-Йорке гала-прием, а в гавани легче собрать толпы. Ладно, с интервью покончено, а телепрограмма в будущую среду. Поезжай-ка ты в свой Эксфорт, соберись в дорогу. Возвращайся к вечеру во вторник, я тебя проинструктирую накануне выступления. Отплываем в четверг из Саутгемптона.

— Ты изумительная, — пылко сказал Пипер. — Ты сама не понимаешь, какая ты.

Он успел на вечерний эксфортский поезд. Соня засиделась в конторе: она сладко грустила. Ей еще никогда не говорили, что она изумительная.

Френсик на следующее утро ей тоже этого не сказал. Он ворвался в белой ярости, размахивая свежим номером «Гардиан».

— Ты, кажется, уверяла, что разговор без меня шел только о чернилах и перьях! — заорал он на изумленную Соню.

— Ну да. И он вел себя просто ангелом.

— Тогда будь добра, объясни мне, откуда взялось вот это про Грэма Грина! — вопил Френсик, тыча ей под нос статью. — Да-да, именно здесь: второсортный писака. Грэм Грин — второсортный писака! Все слышали? Да он у тебя полоумный!

Соня прочла статью и нехотя признала, что это, пожалуй, слишком.

— Зато неплохая реклама, — добавила она. — Такие высказывания сделают ему имя у читателя.

— Скорее составят материал для судебного процесса, — огрызнулся Френсик. — Ты почитай, почитай вот про «Подругу французского лейтенанта»… Да Пипер в жизни слова не написал, достойного публикации, а тут он, изволите видеть, мигом раздраконил с полдюжины первейших романистов! Слушай, что он говорит про Во, цитирую: «…крайне примитивное воображение и низкопробный стиль». Да было б ему известно, что Ивлин Во-один из лучших стилистов нашего времени! Или «примитивное воображение» — сам-то он, идиот собачий, хоть бы что-нибудь мог вообразить! Нет, скажу я тебе, по сравнению с разгулявшимся Пипером ящик Пандоры — это просто зефиры и амуры!

— Он имеет право на свои мнения, — упрямо сказала Соня.

— На такие мнения никто права не имеет, — отрезал Френсик. — Одному богу известно, что скажет клиент Кэдволладайна, когда прочтет приписанные ему изречения, и вряд ли Джефри Коркадилу будет приятно узнать, что он публикует автора, для которого Грэм Грин — второсортный писака!

Он удалился к себе и мрачно размышлял о том, откуда и что громыхнет теперь. Чутье безобразно подводило его.

Гром грянул незамедлительно, однако с самой неожиданной стороны. Громыхнул сам Пипер. Он вернулся в эксфортский пансион Гленигл, переполненный любовью к Соне, к жизни, к своей новообретенной репутации романиста и предчувствиями будущего счастья, — вернулся и нашел на почтовом столике бандероль. В ней была верстка «Девства ради помедлите о мужчины» и письмо от Джефри Коркадила с нижайшей просьбой не задерживать ее. Пипер поднялся с бандеролью к себе и сел за чтение. Это было в девять вечера. К полуночи он дочитал до половины широко раскрытыми глазами. В два он кончил читать роман и начал писать письмо Джефри Коркадилу, где постарался недвусмысленно выразить свое отношение к «Девству» как роману, как порнографии и как надругательству над человеческим достоинством и интимными переживаниями. Письмо получилось длинное. В шесть утра он опустил его в почтовый ящик и лишь после этого улегся в постель, измученный многочасовым омерзением и терзаемый совсем иными, прямо противоположными вечерним, чувствами к мисс Футл. Пролежав без сна несколько часов, он наконец задремал, очнулся после полудня и неверным шагом побрел гулять по берегу — а может быть, и покончить с собой. Женщина, которую он любил и которой доверял, провела, оплела, обманула его. Хитрыми уловками она вынудила его принять на себя авторство гнусной, тошнотворной, порнографической… нет, слов тут не хватало. Никогда он ей этого не простит. Примерно час он тусклым взором созерцал океанскую гладь; потом вернулся в пансион полон решимости и сочинил немногословную телеграмму-оповещение, что он не намерен далее участвовать в комедии и не желает более никогда в жизни видеть мисс Футл. Отправив ее, он поведал дневнику самые свои черные мысли, поужинал и лег спать.

Утром гроза разразилась над Лондоном. Френсик благодушествовал. Пипер убрался из его квартиры, и тем самым отпала необходимость разыгрывать гостеприимство перед типом, чья речь состояла из требований относиться к литературе серьезно и перечисления женских достоинств Сони Футл. И требования и перечисления были Френсику очень не по вкусу, а когда Пипер стал читать за завтраком вслух пассажи из «Доктора Фауста», Френсик убежал из собственного дома даже раньше обычного. Теперь Пипер был в Эксфорте, утро прошло без истязаний; но в конторе его ждали иные ужасы, Бледная как смерть Соня чуть не в слезах комкала какую-то телеграмму, и только он было собрался спросить ее, в чем дело, как зазвонил телефон. Френсик снял трубку: Джефри Коркадил.

— Вероятно, это у вас такая манера шутить? — грозно полюбопытствовал он.

— То есть какая? — спросил Френсик, думая о статье в «Гардиан» насчет Грэма Грина.

— Да письмо же! — заорал Джефри.

— Какое письмо?

— Да от Пипера! Вероятно, это очень смешно, что он поливает грязью собственную книжонку?!

— Что там такое с его книгой? — заорал Френсик в свой черед.

— Как, то есть, «что там такое»? Прекрасно вы знаете, о чем я!

— Понятия не имею! — крикнул Френсик.

— Он тут пишет, что это мерзейшая писанина, которую ему выпало несчастье читать…

— Вот дерьмо, — сказал Френсик, лихорадочно соображая, где же это Пипер раздобыл экземпляр «Девства».

— И про это есть, — сказал Джефри. — Где же там у него? Ага, вот: «Если вы хоть на миг предполагаете, что я готов по коммерческим мотивам проституировать свой пока что неведомый, но, полагаю, отнюдь не ничтожный талант, приняв самую отдаленную, как бы вчуже, ответственность за то, что по моему и всякому нормальному разумению можно определить лишь как порнографические извержения словесных экскрементов…» Вот оно! Я же помнил, что где-то будет про дерьмо. Ну, и что скажете?

Френсик ядовито поглядел на Соню и подумал, что бы ему такое сказать.

— Н-не знаю, — промямлил он, — в самом деле странно. Откуда он взял эту чертову книгу?

— Как, то есть, «откуда он взял»? — возопил Джефри. — Он же ее написал, нет, что ли?

— Видимо, да, — сказал Френсик, соображая, не безопасней ли заявить, что он не знает, кто ее написал, а Пипер — мошенник. Не слишком безопасная, впрочем, позиция.

— Что значит «видимо, да»? Я послал ему верстку собственной его книги и получил в ответ дикое письмо. Можно подумать, что он впервые читает эту гадость. Он у вас сумасшедший или как?

— Да, — согласился Френсик, приняв это предположение как ниспосланное с небес, — да, напряжение последних недель… нервозность и все прочее. Очень, знаете ли, перенапряжен. С ним бывает.

Ярость Джефри Коркадила немного улеглась.

— Не то чтобы я особенно удивился, — признал он. — Если уж кто спит с восьмидесятилетней старухой, он, конечно, должен быть слегка не в себе. Ну, и что мне теперь делать с версткой?

— Пришлите ее мне, я с ним разберусь, — сказал Френсик. — И на будущее: не адресуйтесь вы к Пиперу без меня, ладно? Я, кажется, его понимаю.

— Рад, что хоть кто-то его понимает, — сказал Джефри. — Лично я больше таких писем получать не хочу.

Френсик положил трубку и обернулся к Соне.

— Ну, — закричал он, — ну, я так и знал! Так и знал, что это случится! Слышала, что он сказал? Соня печально кивнула.

— Это наша ошибка, — сказала она. — Нужно было предупредить, чтобы верстку прислали нам.

— Черт с ней, с версткой, — скрипнул зубами Френсик, — ошиблись мы раньше, когда вообще связались с Пипером. Ну что нам дался Пипер? На свете сколько угодно нормальных, небрезгливых, по-хорошему озабоченных деньгами авторов, готовых подписаться под любой дребеденью, а ты подсунула мне своего Пипера.

— Уж поздно разговаривать, — сказала Соня, — ты лучше посмотри, какая от него телеграмма.

Френсик посмотрел и рухнул в кресло.

— «Неизбывно твой Пипер»? В телеграмме? Никогда бы не поверил… Ну, что ж, по крайней мере конец нашим скорбям, хотя один дьявол знает, как мы объясним Джефри, что с Хатчмейером все пошло насмарку…

— Не пошло, — сказала Соня.

— Но Пипер же пишет…

— Плевать, что он пишет. Я его хоть на себе повезу в Штаты. Он получил хорошие деньги, мы запродали его паршивую книжонку, и он обязан ехать. Поздно уже расторгать договоры. Еду в Эксфорт, разберусь на месте.

— Послушайся ты меня, оставь его в покое, — сказал Френсик. — С этим молодым гением… — Но тут зазвонил телефон, и когда через десять минут он дообсудил с мисс Голд новую концовку «Рокового рывка», Сони и в помине не было. — «В аду нет фурии такой»… — пробурчал он и пошел к себе в кабинет.

Время было послеобеденное, и Пипер прогуливался по набережной, квелый, как запоздалая перелетная птица, которую подвели ее биологические часы. Летом он обычно переселялся в глубь страны, в места подешевле; но уж очень по душе ему был Эксфорт, маленький курорт, сохранявший эдвардианское, слегка чопорное обличье и как бы объединивший Ист-Финчли с Давосом. Он чувствовал, что Томасу Манну понравился бы Эксфорт: ботанические садики, поле для гольфа, пирс и мозаичные туалеты, эстрада и пансионатские домики, обращенные на юг, к Франции. В маленьком парке, отделявшем Гленигльский пансион от набережной, росло даже несколько пальм. Пипер прошел под их сенью, поднялся по ступеням и как раз поспел к чаю.

Но вместо чая в холле ожидала его Соня Футл. Она, не переводя дыхания, примчалась из Лондона, дорогой отработала тактику, а короткая стычка с миссис Окли насчет кофе для приезжих еще укрепила Сонину боеготовность. Ведь Пипер отверг в ее липе не только литературного агента, но и женщину, а в этом смысле с нею шутки были плохи.

— Нет, уж ты меня выслушаешь, — заявила она столь громогласно, что невольными слушателями стали все обитатели пансионата. — Не так все просто, как тебе кажется. Ты взял деньги и теперь…

— Ради бога, — опешил Пипер, — не кричи так. Что люди подумают?

Вопрос был дурацкий. Люди глядели на них во все глаза и явно думали одно и то же, простое и очевидное.

— Подумают, что ты не стоишь женского доверия, — еще громче возгласила Соня, используя момент, — что ты не хозяин своему слову, что ты…

Но Пипер обратился в бегство. Рыдающая Соня не отставала от него ни на ступенях, ни на улице.

— Ты подло обманул меня. Ты воспользовался моей неопытностью, ты внушил мне…

Пипер наобум свернул в парк и там, под пальмами, попробовал перейти в наступление.

— Это я тебя обманул? — возмутился он. — Ты сказала мне, что книга…

— Ничего подобного. Я сказала, что это бестселлер. Я не говорила, что она хорошая.

— Хорошая? Отвратительная! Чистейшей воды порнография! Она подрывает…

— Порнография? Ты шутишь, наверное. Или не читал никого после Хемингуэя, если думаешь, что всякое описание сексуальной жизни — порнография.

— Нет, — запротестовал Пипер, — нет, но я думаю, что такое описание подрывает самые устои английской литературы…

— Не рядись в высокие слова. Ты просто сыграл на том, что Френзи верит в твой талант. Битых десять лет он впустую пытался пробить тебя в печать, и теперь, когда нам чудом это удалось, ты изволишь артачиться.

— Не артачиться. Я не знал, что за ужас эта книга. Я обязан беречь свою репутацию, и если мое имя будет стоять на обложке…

— Твою репутацию? А как с нашей репутацией? — горько вопросила Соня. Они чуть не смяли автобусную очередь, но в последний момент исхитрились обойти ее с фланга. — Ты подумал, что ты с нею делаешь?

Пипер покачал головой.

— Ладно, бог с нами, речь о тебе. Какую такую репутацию?

— Писательскую, — сказал Пипер.

— Кто из них слышал о тебе? — воззвала Соня к автобусной очереди.

По-видимому, никто не слышал. Пипер кинулся к берегу боковой аллейкой.

— Больше того — никто и не услышит! — кричала ему вслед Соня. — Ты думаешь, Коркадилы станут теперь публиковать твои «Поиски»? Разуверься. Они затаскают тебя по судам, оберут до гроша и занесут в черный список.

— Меня — в черный список? — не понял Пипер.

— Да, тебя — в черный список авторов, отрезанных от печати.

— На Коркадилах свет все же клином не сошелся, — возразил Пипер, чрезвычайно растерянный.

— Если ты угодил в черный список, тебя никто не станет печатать, — немедля нашлась Соня. — Ты после этого конченый писатель, finito.

Пипер поглядел на морскую рябь и подумал, каково быть конченым писателем, finito. Довольно ужасно.

— И ты в самом деле думаешь… — начал он, но Соня уже сменила пластинку.

— Ты говорил, что любишь меня, — прорыдала она, хлопнувшись на песок неподалеку от пожилой четы. — Ты сказал, что мы…

— О господи, — сказал Пипер. — Перестань же, пожалуйста. Ну, хоть не здесь.

Но Соня не перестала: и там, и во всех других местах она то выставляла напоказ сокровенные чувства, то угрожала Пиперу судебным преследованием за нарушение условий договора, то сулила ему славу гениального писателя, если договор будет соблюден. Наконец он начал поддаваться. Черный список огорошил его.

— Что ж, наверное, можно печататься потом под другим именем, — сказал он, стоя у края пирса. Но Соня покачала головой.

— Милый, какой ты наивный, — сказал она. — Неужели ты не понимаешь, что ты сразу виден во всех своих созданиях. Ты же не сможешь скрыть своей единственности, своей яркой оригинальности…

— Наверное, не смогу, — скромно признал Пипер, — это правда.

— Ну конечно, правда. Ты же не какой-нибудь писака, сочинитель по шаблону. Ты — это ты: Питер Пипер. Френзи всегда говорил, что ты уникален.

— Да? — сказал Пипер.

— Он положил на тебя больше сил и времени, чем на любого другого нашего автора. Он верил в тебя, как ни в кого, — и вот наконец выпал твой случай, твоя возможность пробиться к славе…

— С помощью чьей-то чужой омерзительной книги, — заметил Пипер.

— Ну и пусть чужой, хуже, если б собственной. Вспомни «Святилище» Фолкнера. И изнасилование. Кукурузный початок.

— Ты хочешь сказать, что это написал не Фолкнер? — в ужасе спросил Пипер.

— Да нет, именно что он. Написал, чтобы его заметили, чтобы добиться признания. До «Святилища» его книги не раскупались, а после он стал знаменитостью. Тебе же сам бог послал чужое «Девство»: ты ничуть не отступаешь от своих творческих принципов.

— Под таким углом я об этом не думал, — признался Пипер.

— А потом, уже известным и великим романистом, ты напишешь автобиографию и разъяснишь все про «Девство», — продолжала Соня.

— Да, напишу, — сказал Пипер.

— Так едешь?

— Да. Да, еду.

— Ой, милый.

Они поцеловались на краю пирса, и осеребренная луной волна прибоя мягко всплеснула под их ногами.