"Дальний умысел" - читать интересную книгу автора (Шарп Том)

Глава 3

Про Хатчмейера говорили, что он самый безграмотный издатель в мире и что, начав карьеру менеджером, он учредил затем мордобой на книжном рынке и однажды выдержал восемь раундов с самим Норманом Мейлером. Еще говорили, что ни одной закупленной книги он сроду не прочел и вообще читает только чеки и банкноты. Говорили еще, что он — владелец половины амазонских джунглей и что, глядя на дерево, он видит суперобложку. Много разного, чаще нелестного, говорили о Хатчмейере: во всем этом была толика правды, и за разноречивыми россказнями таился секрет его успеха. А что секрет был, в этом никто не сомневался, ибо удачливость Хатчмейера превосходила всякое понимание. Легенды о нем мешали спать издателям, отвергнувшим «Историю любви» Эрика Сигела, когда автор просил за нее ломаный грош; презревшим Фредерика Форсайта, проворонившим Яна Флеминга и теперь ворочающимся с боку на бок, проклиная свою бестолковость. Сам же Хатчмейер спал прекрасно. То есть для больного человека просто изумительно, а болен он был всегда. Френсик переедал и перепивал своих соперников;

Хатчмейер же давил их ипохондрией. Когда он не страдал язвой или желчно-каменной болезнью, то жаловался на кишечник и сидел на строгой диете. Издатели и посредники за его столом по мере сил управлялись с шестью блюдами, одно сытнее и неудобоваримее другого, а Хатчмейер ковырял кусочек вареной рыбки, грыз сухарик и прихлебывал минеральную водичку. Из таких кулинарных поединков он выходил с тощим животом и тугой мошной, а гости его кое-как доплетались до дома, сами не понимая, что за муха их укусила. Но опомниться им не удавалось: Хатчмейер сегодня был в Лондоне, завтра — в Нью-Йорке, послезавтра — в Лос-Анджелесе. Разъезды его имели двоякую цель: заключать договоры наспех и безотлагательно и держать подчиненных в страхе Божием. Иной раз похмельный автор еле мог вывести свою фамилию, не то что прочесть мелкий шрифт, а в договорах Хатчмейера шрифт был мельче мелкого. Оно и неудивительно: петит сводил на нет все, что печаталось крупным шрифтом. И, наконец, чтобы иметь дело или обделывать делишки с Хатчмейером, надо было сносить его обращение. А Хатчмейер был хамоват — отчасти по натуре, отчасти же в пику литературному эстетству, донимавшему его со всех сторон. Оттого-то он так и ценил Соню Футл, что она не лезла ни в какие эстетические рамки.

— Ты мне прямо как дочь, — проурчал он, приветственно облапив Соню в номере «Хилтона». — Ну, что же на этот раз принесла мне моя крохотулечка?

— Гостинчика, — отвечала Соня, высвободившись и взгромоздившись на велосипедный снаряд, всюду сопровождавший Хатчмейера. Тот присел на самое низкое кресло в комнате.

— Да не может быть. Романец?

Соня кивнула, усердно крутя педали.

— Как называется? — поинтересовался Хатчмейер, пропуская дело наперед удовольствия.

— «Девства ради помедлите о мужчины».

— Чего ради «помедлите о мужчины»?

— Девства, — сказала Соня и вовсю заработала педалями.

Хатчмейер углядел ляжку.

— Девства? Религиозный, что ли, роман с пылу с жару?

— Это мало сказать — с жару: сам как огонь.

— Что ж, по нашим временам не худо. Тиражное барахло: всякие там сверхзвезды, дзэн-буддисты, как починить ваш автомобиль или там мотоцикл. Девство тоже кстати — как раз год женщин.

Соня приостановила педали.

— Нет, Хатч, тебя не туда понесло. Это не про Богородицу.

— Как нет?

— Так вот и нет.

— Стало быть, не она одна девственница? Ну-ка, ну-ка, расскажи, это даже интересно.

И Соня Футл принялась рассказывать с высоты велосипедного седла, завораживающе поводя ногами вверх-вниз, дабы убаюкать критические способности Хатчмейера. Тот почти не сопротивлялся и, лишь когда Соня перестала крутить педали, сказал:

— Забыть, наплевать и растереть. Ну и белиберда! Ей восемьдесят, а она знай подставляется где ни попадя. Обойдемся.

Соня слезла со снаряда и, подбоченившись, нависла над Хатчмейером:

— Не ерунди, Хатч, послушай меня. Только через мой труп ты отбрешешься от этой книги. Это экстракласс.

Хатчмейер радостно улыбнулся. Во берет за глотку! Торги — не торговлишка.

— Давай, расхваливай.

— Ладно, — взялась за дело Соня. — Когда читают книги? Молчи, сама скажу. От пятнадцати до двадцати одного года. И время есть, и охота не притупилась. У кого самые высокие показатели грамотности? У шестнадцати-двадцатилетних. Верно?

— Верно, — согласился Хатчмейер.

— Конечно, верно! И вот тебе, пожалуйста: семнадцатилетний парень, поиски себя.

— Какие еще поиски! Ты меня не потчуй фрейдистской мертвечинкой. Не те времена.

— Времена не те, да и он не тот. Мальчик без патологии.

— Да ты что! А чего же он лезет на бабушку?

— Она ему не бабушка. В ней женское…

— Погоди, деточка, дай мне сказать. Ей восемьдесят, какое там в ней женское. Уж я-то знаю. Жене моей Бэби пятьдесят восемь, а женского — один скелет. Хирурги-косметологи из нее столько повынимали, что ахнешь и закачаешься. За пазухой один силикон, окорока тянутые-переобтянутые. Девственность ей обновляли раза четыре, а с лицом я со счету сбился.

— И почему все это? — сказала Соня. — А потому, что она хочет быть женщиной с головы до пят.

— Ну да, женщиной. Почти вся подмененная.

— А все-таки читает. Верно?

— Еще бы нет! За месяц больше, чем я издаю в год.

— Вот именно. Читает молодежь, читают старики. А прочих вежливенько отсылаем туда-сюда.

— Ты вот скажи Бэби, что она старуха, и сама вежливенько отправишься туда-сюда. Она за это кому хочешь пасть порвет — я тебе говорю.

— А я тебе говорю, что пик грамотности дает возрастная группа от шестнадцати до двадцати лет, потом зияние — и снова пик, начиная с шестидесяти. Права я или нет?

— Ну, права, — пожал плечами Хатчмейер.

— А книга о чем? — спросила Соня. — О том, как…

— Как один чокнутый сопляк путается с чьей-то бабкой. Где-то уже это было, давай что-нибудь поновее. Да и с тухлой клубничкой неохота возиться.

— Нет, Хатч, нет, ничего ты не понял. Это не тухлая клубничка, а история любви. Они по-человечески важны друг другу. Он нужен ей, а она ему.

— А мне они оба ни на хрен не нужны.

— Они черпают друг у друга то, чего каждому недостает. Он впитывает ее зрелость, умудренность, вкушает плод опыта…

— Вкушает? Плод? Ох, берегись, ей-богу, сблюю.

— А она заражается его юношеским жизнелюбием, — напирала Соня. — Я тебе честно говорю: это большая литература. Глубокая, значительная книга. Она высвобождает. Это экзистенциально. Это… Помнишь, как было с «Подругой французского лейтенанта» нашего Джона Фаулза? Все Штаты ходуном ходили. А теперь Америка созрела для «Девства». Да, ему семнадцать, ей восемьдесят — а все-таки он ее любит. Поймы ты, Хатч: Л-Ю-Б-И-Т. Пожилые и престарелые будут все как один покупать книгу, чтобы узнать, чем их обделяет судьба, а студенты клюнут на филозофрению. Только подай — а пойдет нарасхват! Культуртрегеров поймаем на претензию, авангард — на порно, а сопливых — на чувствительность. Это же блюдо на целую семью! Таких тиражей…

Хатчмейер встал и прошелся по комнате.

— Знаешь, тут ты, может, и верно протумкала, — сказал он, — Я вот спросил себя: «Схватится Бэби за эту книгу?» Как пить дать, схватится. А уж если она глотает, то все облизываются. Сколько?

— Два миллиона долларов.

— Два миллиона… Ты мне что, мозги пудришь?

Хатчмейер даже рот разинул. Соня снова влезла па велосипедный снаряд.

— Два миллиона. Нет, не пудрю я тебе мозги.

— Иди гуляй, детка, иди гуляй. Два миллиона? За один роман? Отбой.

— Два миллиона — или я пошла показывать ножки Майленбергу.

— Этому скалдырнику? Да откуда у него два миллиона! Бегай ты без штанов взад-вперед по Авеню Америк хоть с утра до вечера — никто столько не даст.

— Американские права, дешевое издание, фильмы, телепостановка, серийные выпуски, книжные клубы…

— Ты давай позабористее, — зевнул Хатчмейер. — Клубы у меня под рукой ходят.

— А с этой книгой они тебя обойдут.

— Ну, пусть даже купит Майленберг. Он тебе цены не даст, а я все равно перекуплю. И что мне с этого будет?

— Слава, — хлопнула козырем Соня, — мировая слава. Сразу влепишь в десятку: «Унесенные ветром», «Эмбер навечно», «Кукольная долина», «Доктор Живаго», «Аэропорт», «Мешочники». Да ты же в «Ридерз дайджест альманах» попадешь!

— В «Ридерз дайджест альманах»? — восхищенно переспросил Хатчмейер. — Ты думаешь, даже так?

— Думаю? Знаю. Престижная книга о скрытых жизненных возможностях. Не бульварщина какая. Переплюнешь Мэри Бейкер Эдди с ее христианской наукой. Это же словесная симфония. Заметь, кто здесь купил — фирма слава тебе господи!

— Кто? — с подозрением спросил Хатчмейер.

— Коркадилы.

— Коркадилы? Старейшее издательство…

— Не старейшее. «Марри» старше.

— Ну, ладно, старое. Почем?

— Пятьдесят тысяч фунтов, — наудачу брякнула Соня. Хатчмейер уставился на нее.

— Коркадилы — пятьдесят тысяч за эту книгу? Пятьдесят косых?

— Да, пятьдесят косых. И с ходу. Без лишних разговоров.

— А я слышал, они на мели, — сказал Хатчмейер. — Их что, откупил какой-нибудь араб?

— Нет, не араб. Это семейная фирма. Сам Джефри Коркадил выложил пятьдесят тысяч: понял, что книга того стоит. Думаешь, стали бы они рисковать такими деньгами, если б собирались сматывать удочки?

— Японский бог, — сказал Хатчмейер. — Да, видать, на это дерьмо делают крупные ставки… и все ж таки два миллиона! Никогда еще за роман столько не давали. Роббинс берет миллион, но ведь это Роббинс!..

— В том-то и дело, Хатч. Думаешь, я прошу два миллиона за так? Дура я тебе, что ли? К тому же два миллиона делают книгу. Ты их платишь, люди об этом знают — и каждый кидается читать роман — надо же понять, с чего это ты раскошелился. Про тебя всякому интересно. Ты впереди всех. Да и фильм обязательно…

— С фильма в доле. Только не процентик, а пополам.

— Идет, — сказала Соня. — Режь подметки на ходу. Пополам гак пополам.

— Да, еще мне нужен автор, этот ваш, как его… Пипер, — заявил Хатчмейер.

— Автор тебе нужен? — вмиг насторожилась Соня. — А зачем тебе автор?

— Для ходкого сбыта. Будем его совать в нос публике: вон видали, этому только подкладывай старух. Турне по Штатам, автографы, телеинтервью, лекции — в общем, на всю катушку. Мы его разделаем под гения.

— Не думаю, что ему это понравится, — смущенно сказала Соня. — Он очень робкий и замкнутый.

— Это он-то робкий? Заголился и давай стесняться? — удивился Хатчмейер. — Да за два миллиона он любой зад обязан дочиста вылизать!

— Сомневаюсь, что он согласится…

— Либо согласится, либо пошел он, — обрезал Хатчмейер. — Уж если я готов нянчиться с его книжонкой, то ему сам бог велел соглашаться. Точка, решено.

— Ладно, раз тебе так надо, — сказала Соня.

— Да, мне так надо, — сказал Хатчмейер. — И тебя мне тоже надо…

Соня еле унесла ноги и помчалась с договором на Ланьярд-Лейн.

Френсик явно заждался ее.

— Довела до ума, — пропела она, сотрясая плясом кабинет.

— Ну и ну, — сказал Френсик. — Ах ты умница.

— С одним условием. — Соня приостановилась.

— С условием? Что за условие?

— Сперва хорошие новости. Книга ему понравилась. Он от нее без ума.

— А не рановато? — прищурился Френсик. — Он ведь даже случая не имел и заглянуть-то в эту клоаку.

— Ну, я ему рассказала… так, в общем — и ему очень понравилось. Пора, говорит, преодолевать опасный возрастной разрыв.

— Опасный возрастной?

— Да, между поколениями. Он как-то чувствует…

— Чувства его оставь-ка себе, — сказал Френсик. — Тот, кто говорит о преодолении опасного возрастного разрыва, не дорос до простейших человеческих эмоций.

— Он считает, что «Девство» окажет такое же благотворное влияние на молодежь и престарелых, какое «Лолита»…

— Оказала на родителей? — предположил Френсик.

— На пожилых мужчин, — сказала Соня.

— К этим хорошим новостям нам только не хватает заразиться проказой.

— Ты погоди, ты сначала послушай, какую цену он дает.

— Ну? — послушал Френсик.

— Два миллиона.

— Два миллиона? — Френсик постарался унять дрожь в голосе. — фунтов или долларов?

Соня с упреком посмотрела на него.

— Френзи, ты скотина, неблагодарная скотина. Я, значит…

— Миленькая, я просто хотел выяснить, сколько жути ты мне поднесешь на десерт. Если твой дружок из мафии готов заплатить за эти словесные помои два миллиона фунтов — тогда все, надо быстро складываться и улепетывать. Так чего же он, ублюдок, хочет?

— Во-первых, видеть договор с Коркадилами.

— Пожалуйста, договор в порядке.

— Не совсем. В этом договоре почему-то нет ни слова о тех пятидесяти тысячах фунтов, которые Коркадилы уплатили за «Девство», — сказала Соня. — Маленький такой недочетик.

— Пятидесяти тысячах фунтов? — ахнул Френсик. — Да где им…

— Хатчмейера надо было ошеломить.

— Что у него вместо головы? Коркадилы не наскребут и пятидесяти тысяч пенсов, не то что…

— Конечно. Это он знает. Я ему сказала, что Джефри рискнул собственным состоянием. Понятно теперь, почему он хочет видеть договор.

Френсик задумчиво потер лоб.

— Ну, положим, всегда можно составить другой договор. Уговорить Джефри подписать его, показать Хатчмейеру и разорвать, — сказал он наконец. — Джефри это, конечно, не понравится, но с двух-то миллионов ему тоже… Еще что?

— Это уж тебе совсем не понравится, — замялась Соня. — Он требует, чтобы автор совершил турне по Штатам: автографы, телевидение и рассказы про возлюбленных старушек.

Френсик достал платок и отер лицо.

— Требует, говоришь? — возмутился он. — Не может он этого требовать. У нас автор своей рукой договора не подпишет, не то что на люди показаться: какой-то псих с агорафобией или чем-то в этом роде, а Хатчмейер хочет, чтобы он торговал мордой по американскому телевидению?

— Именно требует, Френзи, не ХОЧЕТ, а ТРЕБУЕТ. Либо автор едет, либо адью.

— Значит, адью, — сказал Френсик. — Он не поедет. Слышала ведь, что сказал Кэдволладайн: полная анонимность.

— И два миллиона ничего не меняют?

Френсик покачал головой.

— Я сказал Кэдволладайну, что мы запросим большую сумму, а он мне — что не в деньгах дело.

— Два миллиона — это не просто деньги. Это состояние.

— Знаю, но…

— Попробуй-ка поговори еще раз с Кэдволладайном, — сказала Соня и протянула ему трубку. Френсик попробовал и говорил долго. Но мистер Кэдволладайн был неколебим. Да, да, два миллиона долларов — это целое состояние, однако для его клиента абсолютная анонимность все же важнее, и его инструкции гласят… Словом, разговор вышел пустой и удручающий.

— Что ж нам — сесть, сложить руки и смотреть, как двадцать процентов от двух миллионов смывает в канализацию? — спросила Соня. Френсик уныло поглядел вдаль, за ковент-гарденские крыши, и вздохнул. Двадцать процентов от двух миллионов — это, как ни считай, четыреста тысяч долларов, побольше двухсот тысяч фунтов, и это — их комиссионные. А из-за процесса Джеймса Джеймсфорта они только что потеряли еще двух прибыльных авторов.

— Должен быть какой-то выход из положения, — пробормотал он. — Ведь Хатчмейер в тех же потемках, что и мы, — он тоже не знает, кто автор.

— Почему же это не знает? — возразила Соня. — Знает. Питер Пипер проставлен на титуле.

Френсик глянул на нее с обновленным восхищением.

— Питер Пипер, — задумчиво проговорил он. — Да, это, пожалуй, мысль.

Они заперли контору и отправились в пивную через улицу.

— Как бы нам соблазнить Пипера представиться автором… — сказал Френсик после двойного виски.

— А у него просто нет другого пути в печать, — сказала Соня. — Если книга пойдет…

— Книга-то пойдет. У Хатчмейера все идет.

— Ну, значит, и Пипер выбьется в другой разряд и авось найдет себе какого-нибудь издателя на «Поиски».

— Нет, это не для него, — покачал головой Френсик. — Боюсь, у Пипера принципы. А с другой стороны — если вставить Джефри в договор обязательство опубликовать «Поиски утраченного детства»… Не наведаться ли к нему сегодня же? Он устраивает такую обыкновенненькую вечериночку. Да, это едва ли не путь. Пипер лоб расшибет, лишь бы напечататься, а бесплатное турне по Штатам… Давай-ка тяпнем за успех предприятия.

— Попытка — не пытка, — сказала Соня.

Прежде чем ехать к Коркадилу, Френсик вернулся в контору н составил два новых договора. В первом из них Коркадилы обязывались выплатить пятьдесят тысяч за «Девства ради помедлите о мужчины», вторым — гарантировали публикацию очередного романа мистера Пипера «Поиски утраченного детства»: аванс — пятьсот фунтов.

— В конце концов, чем мы рискуем? — сказал Френсик Соне, снова запирая контору. — Если даже Джефри не согласится на пиперовский аванс — ладно, заплатим из своих. Главное — добиться твердокаменной гарантии, что они опубликуют «Поиски».

— Джефри тоже светят десять процентов от двух миллионов, — заметила Соня на прощанье. — Надеюсь, это его подстегнет.

— Уж я, видит бог, постараюсь, — сказал Френсик и подозвал такси.

Вечериночки Джефри Коркадила Френсик однажды в злую минуту обозвал подбериночками. Гости стояли или прохаживались с бокалами и легкими закусками; говорили — беглыми полунамеками — о книгах, пьесах и авторах, нечитаных, невиданных и неведомых, но способствовавших двуполому и однополому сближению: затем все и устраивалось. Френсик, в общем-то, предпочитал здесь не появляться — здешние шуточки были небезопасны. Всюду таилась сексуальная угроза; а к тому же он побаивался разговориться о чем-нибудь, в чем ни бельмеса не смыслил. Будет уже — поговорили этак-то в университетские годы. Наконец, не было здесь и женщин, взыскующих мужа: бывали либо перезрелые, либо неотличимые от мужчин. Как-то Френсик нечаянно подал надежду видному театральному критику — с ужасающими последствиями. Он все еще предпочитал вечеринки, где могла встретиться возможная жена; а у Джефри, того и гляди, тебя самого замуж возьмут.

Так что Френсик захаживал сюда редко, а свою интимную жизнь свел к тихим интрижкам с переспелыми женщинами, терпимыми к его вялости и необязательности, и к оглядыванию девушек в метро, от Хампстеда до Лестер-Сквер. Однако на этот раз он явился по делу — и, конечно, угодил в толпу. Френсик обзавелся бокалом и пошел искать Джефри. Найти его было нелегко. Став главным Коркадилом, Джефри приобрел сексапил, которого ему раньше не хватало. К Френсику тут же пристал поэт из Тобаго; требовалось его мнение о «Зазнайке-негре», а то поэт находил Фербенка где-то божественным и где-то отталкивающим. Френсик сказал, что мнение это целиком разделяет и что Фербенк был замечательно плодовит. Лишь час спустя, нечаянно запершись в ванной, он наконец вышел на Джефри.

— Дорогой мой, так нельзя, — сказал тот, когда Френсик, минут десять проколотив по двери, освободился с помощью какого-то косметического баллончика. — Надо вам знать, что в комнате для мальчиков у нас запираться не принято. Это так неспонтанно. Ведь всякая случайная встреча…

— Это не случайная встреча, — сказал Френсик, затаскивая Джефри в ванную и снова запирая дверь. — У меня к вам разговор, и немаловажный.

— Только не запирайте!.. О господи! Свен ужасно ревнивый. Он впадает в неистовство. Понимаете, кровь викингов.

— Плевать на кровь, — сказал Френсик, — я с предложением Хатчмейера. Основательным.

— Боже мой, опять вы с делами, — сказал Джефри, вяло опускаясь на сиденье унитаза. — Основательное — это сколько?

— Два миллиона долларов, — сказал Френсик.

Джефри схватился, чтоб не упасть, за рулон туалетной бумаги.

— Два миллиона долларов? — выговорил он. — Неужели же ДВА миллиона? Может, вы мне голову морочите?

— Ничуть, — сказал Френсик.

— Так это же изумительно! Какая прелесть! Лапочка моя…

Френсик пихнул его обратно на сиденье.

— Есть одна загвоздка. Точнее говоря, две загвоздки.

— Ах, ну почему всегда должны быть какие-нибудь загвоздки? Разве без них мало в жизни сложностей?

— Надо было поразить его суммой, уплаченной вами за книгу, — о сказал Френсик.

— Но я же почти ничего не платил. Собственно…

— Вот именно, а все-таки пришлось ему сказать, что уплачен аванс в пятьдесят тысяч фунтов, и он хочет видеть договор.

— Пятьдесят тысяч фунтов? Любезный мой, да у нас…

— Знаем, — сказал Френсик, — можете не объяснять мне свое финансовое положение. У вас… скажем так, туго с наличными.

— Мягко говоря, — сказал Джефри, теребя обрывок туалетной бумаги.

— Хатчмейеру это тоже известно — потому-то ему и понадобился договор.

— Какой толк? В договоре…

— Вот здесь у меня, — сказал Френсик, роясь в кармане, — другой договор, который Хатчмейеру больше понравится. Там написано, что вы согласны уплатить пятьдесят тысяч…

— Спокойненько, — сказал Джефри, поднимаясь с унитаза, — если вы думаете, что я подпишу договор на пятьдесят тысяч, то вы очень ошибаетесь. Я не такой уж финансист, но тут все ясно.

— Ну что ж, — сердито сказал Френсик, складывая договор, — раз так, привет и до свидания.

— Почему же привет? Ведь договор у нас с вами давно подписан.

— Привет не вам, а Хатчмейеру. Заодно уж попрощайтесь с вашими десятью процентами от двух миллионов долларов. Если вам дороже…

Джефри снова сел на унитаз.

— Вы это, значит, всерьез, — сказал он, наконец.

— Какие тут шутки, — отозвался Френсик.

— И вы правда ручаетесь, что Хатчмейер согласился уплатить эту невероятную сумму?

— Если я говорю, — сказал Френсик со всем достоинством, какое позволяла ванная, — значит, так и есть.

Джефри скептически покосился на него.

— Верить Джеймсу Джеймсфорту, так… Ну, ладно, ладно. Простите. Ужасный все-таки сюрприз. И чего же вы от меня хотите?

— Подпишите вот этот договор, а я дам вам расписку на пятьдесят тысяч фунтов. Она послужит гарантией… Кто-то забарабанил по двери.

— Давайте вылезайте, — гремел нордический голос, — я знаю, чем вы там занимаетесь!

— О господи, Свен, — сказал Джефри, пытаясь отпереть. — Успокойся, радость моя! — крикнул он. — У нас деловая беседа.

Позади него Френсик на всякий случай вооружился унитазной щеткой.

— Деловая! — вопил швед. — Знаю я ваши дела…

Дверь распахнулась, и ванная предстала яростному взору Свена.

— Зачем он со щеткой?

— Свен, милый, ну будь умницей, — увещевал Джефри. Но Свен еще не решил — плакать или драться.

— Как ты мог, Джефри, как ты мог!..

— Никак он не мог, — отрезал Френсик. Швед смерил его взглядом.

— И с таким неказистым, гадким человечишкой…

Френсик разъярился в свою очередь.

— Неказистым — пусть, — заорал он, — а гадким — это вы заткнитесь!

Ценой легкой потасовки в дверях Джефри увлек рыдающего Свена по коридору. Френсик вложил оружие в держак и сел на край ванны. К тому времени, как Джефри вернулся, была обдумана новая тактика.

— На чем мы остановились? — спросил Джефри.

— На том, что ваш petit ami[9] назвал меня гадким человечишкой, — сказал Френсик.

— Миленький, простите, пожалуйста, но вам еще повезло. На прошлой неделе он чуть не убил одного, а тот, бедняга, всего только пришел починить биде.

— Так вот о договоре. Я, пожалуй, готов на уступки, — заявил Френсик. — Вторая книга Пипера, «Поиски утраченного детства», обойдется вам в каких-нибудь тысячу фунтов аванса…

— Вторая книга? Это он еще один роман пишет?

— Заканчивает, — сказал Френсик, — и он куда почище «Девства». Уступаю вам его почти за бесценок, бог с вами, только подписывайте договор для Хатчмейера.

— Ну, давайте, — сказал Джефри. — Поневоле доверяюсь вам.

— Если через неделю не получите договор обратно и не кинете его в корзину, идите к Хатчмейеру и разоблачайте, — сказал Френсик, — Вот вам и гарантия.

Так, в ванной у Джефри Коркадила, были подписаны два договора. Френсик, отдуваясь, поплелся домой, а на другое утро Соня показала один из них Хатчмейеру. Сделка вступила в силу.