"Полярные зори" - читать интересную книгу автора (Толстая Наталия)

Толстая НаталияПолярные зори

НАТАЛИЯ ТОЛСТАЯ

ПОЛЯРНЫЕ ЗОРИ

Я теперь на луне, на луне,

Я лечу к тебе во сне, в тишине.

Я была с тобою строгая,

А ты звал меня "длинноногая".

В перерыве между песнопениями передавали биографию исполнительницы, залетевшей на луну: начинала как бэк-вокалистка, потом перешла в группу "Аденомы". Сейчас готовится к гастролям на Огненную Землю. Я повернула регулятор, но он действовал в режиме "громко - еще громче". Никто в купе не поддержал меня: пусть поет - дорога длинная. На Север поезд идет тридцать часов, а когда остановится, то и рельсы кончатся. Дальше только ледяная пустыня и, надеюсь, безмолвие.

Я пошла к проводнице. Повернувшись ко мне спиной, она мела коридор коротким и жестким веником. Мне хотелось увидеть ее лицо, чтобы понять, есть ли шанс вырубить длинноногую, но женщина, не разгибаясь, уходила вдаль по коридору и, наконец, исчезла в тамбуре. Пока я искала взгляда проводницы, в радиоточке завелся юморист, имевший, в отличие от певицы, фамилию. Наглый тон и однообразие приема этого шутника всегда угнетали мой дух: "Девушка в третьем ряду, чего вы смеетесь, я еще не закончил... А сейчас я расскажу вам потрясающую историю, как один немецкий бизнесмен пошел в привокзальную уборную на станции Малая Пыталовка..."

Значит, поработать не дадут. А я воображала долгий путь как уютную перемену обстановки: нижняя полка, столик. Разложу бумаги и начну готовиться к докладу "Язык и стиль Нового Завета". А устану, буду глядеть в окно, а там расстилается обновленная Родина.

Я смирилась, убрала Писание и решила наблюдать жизнь. Ведь поезд дальнего следования - это срез общества. Зачем люди ездят на конференции? Чтобы отметиться: я еще жива. Вы не забыли? Это главное. Ну, приятно встретиться с подругой, которую муж завез в Благовещенск, и теперь она рассылает свои труды во все концы света - чтобы пригласили, чтобы вырваться на три дня.

Однажды соседка, садясь в лифт, на мой вопрос, топят ли у них, буркнула: "Жизни вы не знаете". В одной книге, где не было иллюстраций, я как-то прочла, что уничижение ближнего - такой же грех, что и сребролюбие, и тайноядение. Но я не считаю это грехом. Я привыкла к тому, что продавщица из овощного отдела всегда со злобой отвечает на простой вопрос, а водопроводчик, которого ловишь на улице и умоляешь зайти, вообще не удостаивает ответом. Стоит ли сердиться? Надо поискать другого водопроводчика, а овощи купить в соседнем ларьке.

В школе нам говорили, что Бога нет. Те, кто так говорил, были наши любимые учительницы, и они учили нас хорошему: помогать отстающим, заботиться о птицах, переводить слепых через улицу. В конце восьмидесятых выяснилось, что Бог все-таки есть и, главное, всё время был, но жизнь почему-то стала хуже. Правда, начали происходить чудеса: в рыбных магазинах стали продавать псалмы, а в Доме обуви, в мужском отделе - брошюру "В помощь кающимся".

В моем купе на верхних полках лежали двое молодых военнослужащих. Тот, что надо мной, читал книгу "Маньяк выходит в полночь", а тот, что напротив, дремал, прикрыв лицо томиком "Сионизм и западные спецслужбы". Время от времени молодые люди грациозно спрыгивали вниз и пили чай, деликатно стараясь не хрустеть вафлями. Друг с другом они не разговаривали. Третьим соседом был пенсионер Василий Афанасьевич, ветеран жизни на Севере. За сутки я смогла наконец изучить этот тип мужчины в полной мере: "старик-гогочка", "дед-маменькин сынок". Василий Афанасьевич берег глаза и в пути не читал, поэтому охотно со мной разговаривал.

- Супруга, Нина Николаевна, меня по часам кормит. И смотрит, чтобы не переедал. Потом - отдых, обязательно. Перед ужином гуляем. Если бы не она, я бы уже давно на кладбище лежал.

Старик и правда был образцовый. Гладкий, чистый, добродушный. На каждой коробке с едой жена наклеила ему номер: первая, вторая... А внутри - влажные салфетки, и каждый бутерброд в целлофане.

- А какие Нина Николаевна гладиолусы выращивает! Мастерица. Вот этот свитер сама связала. Но - строгая. В одиннадцать вечера свет выключает. Отбой. Пить ни грамма не дает... Вот какая у меня супруга, Ниночка Николаевна.

Н-да, подумала я. И спросила:

- А дети у вас есть?

- Есть, а как же. Сын. Живет отдельно, почти не видимся.

Василий Афанасьевич задумался и погрустнел. И в самом деле, если мамаша свет гасит и выпить не дает, кто же с вами жить будет?

В молодости я тоже хотела быть хорошей хозяйкой. Делать запасы на зиму, печь пироги. Однажды я приволокла с рынка десять кило черной смородины, протерла ее с сахаром, разложила по трехлитровым банкам и оставила в шкафу до зимы. Перед Новым годом открыла шкаф и остолбенела: вся моя черная смородина, вместе с сахаром, давно ушла и дерзко улеглась широкой красной лентой позади банок...

Этот позор я решила смыть. Взялась испечь пирог с яблоками. Тесто, правда, купила в кулинарии. Когда я вытащила пирог из духовки и начала его разрезать, у меня сломался нож - по твердости мой пирог мог сравниться со стальным прокатом. Пока никого дома не было, я решила спустить пирог в мусоропровод. Но он туда не пролезал. Ни топор, ни молоток не брали мою выпечку. Когда стемнело, я вынесла пирог во двор и бросила в помойный бак. Яблочный пирог упал туда с гулким стуком.

- Совсем обнаглели! - закричала неизвестно откуда взявшаяся дворничиха. Только бак вымоешь, опять свое говно несут.

Поезд остановился. Я увидела облупленную станционную будку и ослепительный снег на неведомом озере. И сразу же по коридору забегал народ.

- Девочки, поющие стопочки не нужны?

Никому в нашем купе не были нужны ни стопочки, ни мягкие игрушки огненного цвета. Даже полотенцами с американской символикой не заинтересовались. На перроне стояла девочка и поднимала к нашему окну кулек с печеньем. Пассажиры равнодушно смотрели на нее. Когда поезд тронулся, я увидела, что она пошла прочь, сильно хромая. Мне стало стыдно, но я успокоила себя: наверное, когда поеду назад, она снова придет к поезду, и тогда я куплю все ее печенье.

Пока я дремала, молчаливые военные исчезли, а их места заняли женщины, обе в норковых шапках, а на коротких ногах - тренировочные штаны. Сквозь сон я слышала их разговор:

- К внучке еду. Студентка-заочница. Специальность у нее интересная болотовед. Мечтает за границу уехать.

Вторая, помоложе, усомнилась:

- Чтобы за границу взяли, надо иностранным языком владеть в совершенстве. Между прочим, и у нас можно хорошо устроиться. У меня тетка - главный проктолог Заполярья. Зимой землянику едят. В Москву звали работать отказалась.

Ветеран Кольского полуострова оказался тоже не лыком шит:

- Супруга говорила, что ее бабка из дворян.

Я повернулась на другой бок:

- Василий Афанасьевич, а как фамилия бабушки?

- Фамилия у нее редкая - Рыло. Они с Черкасщины.

Женщины оскорбленно отвернулись от старика. Небось, членом партии был, а теперь в дворяне лезет.

Да, в дворянское собрание по знакомству не вступишь. Однажды мне попалась на глаза "Памятка дворянину". Там я прочла: "В связи с раскрытием случаев самозванства секция татарских мурз временно прекращает прием заявлений. Проводится проверка. Оргкомитет". Я представила себе, как нынче принимают в дворяне. Сперва проходишь собеседование. Затем приносишь ксерокопию фамильного герба и две характеристики от потомственных дворян. Или одну от столбового.

Последние часы в поезде самые тягостные. Соседи надоели, читать не хочется, проводник стучит ключом в дверь туалета: "Кончили, кончили!" Я стала листать газету, оставленную военнослужащими, и наткнулась на рубрику "Ищу знакомства":

"Днем деловой, вечером романтик. Ищу чистоплотную женщину с жилплощадью для нечастых встреч".

Вот подлец! А этот еще страшней:

"Сексуальный, педантичный. Мне 81 год, но выгляжу моложе. Цвет волос седой с лысиной. Ищу подвижную женщину с ч. юмора".

Наконец я решила: ткну пальцем вслепую. Вдруг это судьба.

"Официально не разведен. Люблю отдыхать в тишине, бродить по лесу, рыбалку. Ищу: возраст в пределах разумного, инициативную, любящую работу в огороде".

Зачем, зачем ты зовешь меня? Чтобы отдыхать в тишине, а меня - в огород? Да чтобы полола с инициативой? Пожалуй, я согласилась бы на капитана дальнего плавания. Кругосветного. И чтобы корабль, заходя в родной порт, стоял на рейде...

Конференция продолжалась два дня. Темы докладов у аспирантов были скромные, но по делу - "Повторы в письмах Курбского Грозному". А у профессоров глобальные, но ни о чем - "Национальные языки и мировая культура". Перед своим выступлением поволнуешься, а когда всё позади, испытаешь тихую радость. Докладчики оживляются потом, в кулуарах:

- Поедете в марте в Барселону?

- Дорого.

- А москвичам всё Сорос оплатил.

- Вот они пусть и едут, а мы с Авелем Исаевичем собираемся в Мышкин, на симпозиум по фольклору.

- Кто поедет в Музей полярной авиации? Записывайтесь у меня.

Еще предлагали съездить на атомную станцию, на выставку камней и на праздник Первого солнечного луча.

Нас, записавшихся на полярную авиацию, было всего трое - два участника ВОВ и я. Холодный автобус дернулся пару раз, мы покатили и через час свернули на узкую дорогу.

Автобус остановился. На обочине стояла толпа женщин в валенках. Самая старая сидела на коробке от стиральной машины Indesit.

- Демонстрацию устроили, - сказал наш шофер. - Денег им не платят, вот они и будут сейчас дорогу перекрывать.

Дальше пришлось идти пешком. Перед нами расстилался полуметровый снежный ковер, в котором не было ни тропинки, ни следов человека, только высокие ржавые столбы, и на каждом, как бы устремляясь ввысь, лежал на брюхе самолет. На самолетах было написано: "За ВКП(б)!". Мы двинулись по снегу к приземистому домику. Это и был Музей полярной авиации. Нам показалось, что дом необитаем. Нет, за большим столом сидели в пальто две миловидные женщины, директор и экскурсовод. Директор писала что-то в тетрадку, а экскурсовод вязала детскую кофточку. Она отложила вязание и повела нас по нетопленым комнатам. Мы послушно осмотрели стенды "Ленин и авиация" и "Политработа в эскадрильях". Потом пошли планшеты, шлемы и фотографии летчиков. Почти все они были низкорослые и весело улыбались.

Под стеклом лежал снимок - Герой Советского Союза Петров за чаем с супругой Раисой во время краткосрочного отпуска. Раиса в платье с плечиками кокетливо смотрит на мужа. На снимке была еще беззубая бабушка в платочке, очень похожая на самого Героя, но ее из-за малоценности не упомянули... Петров погиб через месяц после возвращения из отпуска, тогда же, в сорок втором году. Может быть, это его самолет скрипит сейчас на ветру, на ржавом столбе.

- Здесь вы видите раскопки следопытов. Ордена, медали и кости. Ордена, которые вы тут видите, муляжи. У нас был взлом, и все награды украли.

- А кости?

- Кости и черепа настоящие.

Мы вышли на улицу и вернулись к автобусу, ступая в следы, которые сами же проложили час назад. Мои попутчики смотрели в темное автобусное окно и впечатлениями не делились, а я сказала себе: всё. Ну не хотят больше люди ходить в военные музеи... И про блокаду слушать не хотят, и про сталинские лагеря - надоело. А личные переживания - всю родню посадили, и никто не вернулся - надо спрятать поглубже и никому не показывать.

Завтра домой. По-моему, конференция прошла удачно. Тезисы доклада опубликованы, академик из Москвы публично задал мне вопрос, а когда я шла по проходу, глядя на меня, одобрительно пожевал губами. Осталось только прогуляться по главной улице, залитой огнями, а на остаток командировочных купить банку селедки "элитная".

Вечером в гостинице "Полярные зори" был прощальный банкет. (В этом городе всё, что не называлось "Северное сияние", носило название "Полярные зори".) У меня разболелась голова, и я осталась в номере. Снизу я слышала смех и звон посуды. Чествовали какую-то Людочку и называли ее "сложившийся ученый". Потом грянула музыка, и больше ничего нельзя было разобрать.

У СЕБЯ ДОМА

Этим летом за границу решила не ехать. Из принципа. Хотя какой уж тут принцип... И приглашение ведь было - съездить в тихий финский городок, где нет и не может быть событий, но ежедневно выходит местная газета и пишет о чем-то на непонятном языке. Нет, жить в чужой семье и быть милой круглые сутки - выше человеческих сил. Да еще услышать, как сын пригласившей меня хозяйки спрашивает шепотом: "Она долго еще будет у нас жить?"

Мне предложили две горящие путевки в Новгород - Старую Руссу - Печоры, и я уговорила Ольгу, старую подругу, оставить на неделю свой садовый участок на станции Пупышево и поехать со мной.

Оля появилась в моей жизни давно, в пятом классе. Мы вместе жили на даче, целыми днями валялись под яблоней и играли в дурака. Няня даже пришила к моему сарафану специальный карман для карточной колоды. Что нас объединяло, кроме подкидного дурака, - не знаю. Я была ленивая и закомплексованная, а Оля писала стихи и даже читала их по радио в "Пионерской зорьке":

Мы колхозу помогаем,

Сено в поле убираем,

И за это бригадир

Нас флажками наградил.

Через сорок лет я напомнила Оле ее стихи. Она улыбнулась:

- Хорошо, что тот бригадир чем-нибудь другим не наградил. Он нас, девчонок, в амбар заманивал.

В старших классах мы больше не ездили на дачу, и наши дороги разошлись. Оля поступила на геофак и потом уехала куда-то на восток, где, по слухам, сменила нескольких мужей, а после смерти мамы и бабушки вернулась в Ленинград. Одна.

Я никуда не уезжала и всё писала и писала свою диссертацию о способах перевода деепричастия на те языки, где деепричастия не было и никогда не будет. Мой статус назывался "соискатель". Хорошее слово, будто я ищу смысл жизни, и есть кто-то рядом, кто ищет того же. Нет, кроме деепричастия, никого рядом не было. Первые два года я любила его, узнавала, выписывала на карточки. "Доктор, прощупавши пульс...", "Дунечка, вступив в дом гувернанткой...". Потом, как водится, я возненавидела тот угол комнаты, где лежал мой сизифов труд. Помню, как в солнечный летний день я сидела у открытого окна. Веял тихий ветер и шевелил листы "Вступления" и "Первой главы". В окно влетела птичка и села на письменный стол, на стопку карточек с примерами. Я ясно увидела Знак, сложила бумаги и прекратила мучения.

Когда мы с Олей случайно встретились в районной поликлинике, нам показалось, что можно реставрировать бездумную детскую дружбу. Те годы она вспоминала как утраченный рай: добрая бабушка печет пироги, мама шьет и перешивает, чтобы одеть дочку, "как куколку", а Олечка пишет стихи к слету городского актива. В каждой школе были девочки, которые, как и Оля, шли после уроков не домой к маме, а в пионерскую комнату и сидели там у ритуальной стенки с пионерской символикой. Когда пришла цветущая юность, те же девочки перешли в комнату выше этажом, где размещался комитет комсомола, и оттуда со светлыми лицами призывали других, не обращенных, к противоестественному: "Останемся на лето в городе и отремонтируем школу!", "После десятого класса на ферму!".

Я не знаю, какая была Оля, когда ушла молодой бродить по Дальнему Востоку с геологическими партиями, но вернулась она оттуда, уже пережив отпущенные ей жизненные драмы, смиренная. От первого мужа у нее родился неполноценный ребенок, и ей пришлось оставить его в доме хроников на берегу Тихого океана. Это было давно, того мальчика, может быть, и на свете уже нет.

Выглядела она, прямо скажем, неважно: мешки под глазами, без передних зубов. Встречая через много лет бывших одноклассниц, всегда думаешь: я-то еще ого-го, а они...

- Как поживаешь, Оля?

Помолчав, она ответила:

- Живу, как видишь.

Автобус был загружен наполовину. Мы насчитали восемнадцать человек, и все, как и мы, за полцены. Две немолодые сестры, папа с дочкой, мама-учительница с плохо воспитанным сыном и группа мужчин-сослуживцев. Мужчины сели в конец автобуса, и уже через полчаса оттуда послышался тихий перезвон стаканов и запахло колбасой "чайная".

Дорога до Новгорода скучная, не на что смотреть, разве что на ведра у обочин. Торгуют одним и тем же - прошлогодней картошкой. Туристам она ни к чему. А все равно обсуждают: у бабули вялая, проросшая, а у мужичка - сверху крупная, а внизу наверняка мелочь. Знаем, покупали. Сестры, хриплые курильщицы, комментировали все, на что падал их взгляд:

- От понастроили хоромы, ворье. Подпалить бы, чтоб с крыши попрыгали и ноги переломали.

Бороться с хамками в замкнутом пространстве невозможно, надо терпеть. Главное, не вступать с ними в мировоззренческие споры. Перед самым Новгородом я увидела указатели: "На Выползово", "На Болотную Рогавку". Я толкнула Ольгу:

- Поехали на будущий год в Выползово, откроем там школу топ-моделей, будем учить местных девушек манекенному шагу. А в Рогавке...

Подруга детства пожала плечами:

- Не понимаю тебя. Народ вымирает, а ты остришь.

Так, шутки в сторону. Вообще-то с таким настроением лучше сидеть в Пупышеве.

В Новгороде нам достался двухместный номер с ванной такой высоты, что туда можно было забраться только став на стул. На дне ванны, на бумажке с надписью "Продезинфицировано", сидела мокрица. Должно быть, это и была болотная рогавка. Ольга после шести вечера не ела, а я, радуясь предстоящей неделе, завалилась на кровать и умяла пять котлет, которые иначе не дожили бы до утра, потому что в номере не было холодильника. Ночью я видела кошмары.

Я проснулась в семь утра от духоты. Оля спала, а до завтрака оставалось два часа. Я тихо вышла на улицу и пошла туда, куда вели стрелки "К центру". В сквере перед кремлем было пустынно. Две девушки в коротких юбках, стоя под деревом, пили пиво из бутылки и дрожали от утреннего холода. У крепостной стены в кустах, на сплющенной картонной коробке, лежала женщина, измученная алкоголем. Ее друг, пригорюнившись, сидел на ящике и, по-видимому, упрекал ее в чем-то. Женщина приподнялась на локте и сказала с гневом:

- Да не ссы ты! Запомни, я, прежде всего, - женщина. А твоя Светка блядь, кошка драная.

Он не нашел что возразить и еще ниже опустил голову.

Через три часа я шла с нашими туристами по тому же парку. Был чудесный день, на улицу выставлены белые столики, вдоль дороги выстроились продавцы сувениров в рубашках-косоворотках. Пенсионер в прорезиненном плаще играл на баяне "Амурские волны". Дрожащие от холода девушки и неприкаянные пьяницы исчезли, как призраки при восходе солнца.

У ворот нас уже ждал местный гид Иван Никитич. Бородка, мятый отечественный костюм, советские сандалии с дырочками, а через плечо - сумка с аппликацией: Буратино с золотым ключиком. Иван Никитич смотрел весело и сразу расположил к себе нашу разношерстную группу.

- Дорогие друзья! Дай вам Господь здоровья, успехов, добрых деток. Ну-с, начнем, помолясь...

Он хорошо знал предмет - новгородские храмы и монастыри - и был тут своим человеком. Войдя в Софийский собор, приветствовал служительницу:

- С праздником тебя, Аннушка!

Аннушка сунулась было: "Иван Никитич, а где наряд на экскурсию?" - но наш гид махнул рукой: "Завтра принесу, родненькая. Мы же русские люди. Я забыл, а ты простила".

Голос из горящего куста, исцеление Лазаря, жены-мироносицы - большинство экскурсантов впервые про это слышали и всё писали, писали на ходу в блокнотики, не глядя по сторонам. На мосту через Волхов Иван Никитич спросил:

- Может, вопросы появились? Не стесняйтесь, спрашивайте.

Учительница поинтересовалась:

- А новые храмы строят в Новгороде?

Наш экскурсовод будто ждал этого вопроса:

- Новых - тысячи и тысячи. Вы спросите, где? Пока еще под землей. Но настанет час, поднимутся церкви, и расступятся тучи. Прислушайтесь, и если вы чисты перед Спасителем, то услышите колокольный звон оттуда, из-под земли.

- Иван Никитич, а к памятнику Тысячелетия России пойдем?

Он сразу поскучнел:

- Не знаю, не знаю. Если время останется.

Времени не осталось, пора было обедать. За столом мы оказались рядом. Иван Никитич подозвал официантку:

- Собери мне, Любаша, пустые бутылки из-под "Фанты", мне для святой воды много тары надо.

- Иван Никитич, - спросила я, - где вы так загорели?

- Неделю как из Иерусалима вернулся, ездил паломником от Великого Новгорода. Первый раз за границей, хотя двадцать лет оттрубил гидом в "Интуристе". Вы подумайте: без визы, совершенно бесплатно прожить месяц на Святой Земле!

- Каким же образом?

- Промыслом Божьим, красавица. А вот вы, - он дотронулся до Олиного плеча, - уже приближаетесь, вам скоро откроется. Исповедуетесь?

Оля кивнула, собрала со стола хлебные крошки и положила их в рот. На прощание они обменялись адресами.

Назавтра автобус повез нас в Старую Руссу. Дело Ивана Никитича не пропало. Всюду на сиденьях лежало печатное слово: "Грехи России", "Мой путь к истине", "Христианину о компьютере".

Старая Русса показалась мне задумчивым тенистым садом. У заросшей реки Перерытицы - дом-музей Достоевского. На первом этаже тапочная и платный туалет, на втором - экспозиция. Подлинные только цилиндр и перчатка, а остальное - большой и малый кофр, свеча с нагаром - от чужих людей. Девушка, проводившая экскурсию, была еще молода и не вошла в роль какого-нибудь из персонажей Федора Михайловича, но неизбежное случится. Я давно сделала открытие: в музеях Достоевского работают Сонечки Мармеладовы и Настасьи Филипповны, тут или близкие слезы, или экзальтация.

Я замешкалась в тапочной и поспешила на второй этаж, но дорогу мне преградила музейная служительница:

- Какая главная книга мира?

Я остолбенела.

- Запомните: книга Иова многострадального. Об этом писал Федор Михайлович в письме к Аксакову.

В экспозиции всё было как полагается: портреты детей и тещи (рисовал в прошлом году местный художник), любимая чашка писателя (копия), шляпная картонка (реконструкция). Смотрительницы сидели по комнатам типологически правильно: в кабинете писателя - суровая, с поджатыми губами, в детской - с лучистыми глазами, уютная.

После дома-музея нас привезли на курорт "Старая Русса", где грязями лечат всё, особенно удачно - бесплодие. "Недавно одна женщина родила в шестьдесят лет. От араба. Мать и дитя чувствуют себя хорошо". Тут даже наш нелюдимый шофер встрепенулся: "А араб как себя чувствует?" Туристы засмеялись. От евангельских сюжетов люди приуныли, а тут отвели душу. Пошли анекдоты, но такие непристойные, что автобус быстро опустел. Группа не сплотилась, и по курорту отправились гулять, как и раньше, парами.

Мы с Ольгой спустились в парк. Сквозь кусты шиповника виднелись пруды с коричневой водой и кучи старой арматуры. Вокруг фонтана, бьющего соленой водой, сидели курортники.

- Садитесь. Место есть. - Женщина пересела на край скамейки. - По путевке приехали?

- Нет, мы из Питера, на экскурсию. Как вас тут лечат, как кормят?

- Кого лечат, кого калечат... А кормят неплохо, мне хватает. Вчера, например, на завтрак: ветчина нежирная, масло, хлеб, кофе с молоком, запеканка творожная. Обед: винегрет с селедкой, сельдь вычищенная (женщина провела руками по своим ребрам, показывая, где у селедки вынули кости), щи зеленые с яйцом, на второе тушеные овощи.

Мы уже шли к воротам, а курортница на скамейке продолжала:

- На полдник: курага припудренная, сок...

На стенде у выхода мы прочли план мероприятий на сегодня, 31 июня 2000 года:

"17.00 а) Прогулка к быв. даче купца Егоркина

б) Час песен

20.00 Вам, любознательные: жены Иоанна IV Грозного

"УТВЕРЖДАЮ"

Гл. врач: Ю. Беленький".

- Оля, пошли на лекцию про жен, раз уж их утвердили. Заодно и с главным врачом познакомимся.

- Ты иди, а я в гостинице книгу почитаю.

Господи, что ни скажу, всё не так. Про заграницу говорить нельзя: "Что я там забыла?" Про актеров тоже опасно: "Видеть их не могу. Особенно этого, в шляпе, с козлиным голосом". А уж про политиков... "Погубили, развалили. В какой замечательной стране мы жили!" Надо будет составить примерный перечень тем для разговоров и дать ей на утверждение.

Все-таки любопытно, как из бывшей задорной комсомолки получается церковная девушка. Ее сумрачная любовь к постам и крестным ходам разгоралась у меня на глазах. Мы лежали без сна на соседних койках. Я сделала последнюю попытку найти общую тему. Как я и догадывалась, ни Ветхого, ни Нового Завета она не знала, а когда я припирала ее к стенке, уворачивалась:

- Не надо демагогии.

Зато она была в курсе, где какая икона начала мироточить и кто на ее бывшей работе от этого исцелился.

- Чему ты улыбалась в музее Достоевского? Это не место для веселья.

Хватило и трех дней, чтобы стало ясно: вряд ли мы еще когда-нибудь захотим встречаться. А все равно хорошо, что поехали, не остались сидеть в четырех стенах.

Печорский монастырь нам показывал отец Николай, молодой человек со связкой ключей на поясе.

- У вас пещеры не оплачены. Ничего не знаю, настоятель в отпуске, без него никто не разрешит.

Наши зароптали, но, вспомнив, где находятся, притихли. Я смотрела на отца Николая: зачем он здесь? Не было на его лице умиротворения. Наверное, водить туристов по монастырю - его послушание, подвиг. Не хочется, а надо. Мы гуськом полезли по крутой лестнице наверх, на гору. Там был сад с кустами, усыпанными черной смородиной. Сверху были видны лес и овраги - всё то же, что и пятьсот лет назад. В это время ударили в колокола. Двери церкви раскрылись, и оттуда стали выходить монахи, они шли в трапезную, парами. Последним шел старик, согнувшийся почти до земли.

- Там, внизу, наше подсобное хозяйство - коровки, овечки. Две лошадки есть. Сами косим, сами хлеб выпекаем.

- А ты в армии отслужил? - спросил один из наших.

- До армии сюда и не берут. Мы полностью с государством рассчитались, за нами долгов нет... Давайте спускаться.

Он хотел, чтобы мы поскорее ушли.

За обедом в бистро "Стимул" обсуждали монахов:

- Хорошо устроились, ни забот, ни проблем, сыты, обуты. Знай молись и грехи замаливай.

- Если вам завидно, что же вы в монастырь не уходите?

- Мне детей кормить надо. Жена на инвалидности. Да и не верю я ни во что.

- То-то оно и видно.

- Мужчины, перестаньте ругаться!

Тургруппа раскололась на два лагеря: за и против. Мы с Ольгой оказались по разные стороны баррикад. Ей все тут понравилось: и синие купола, и шествие парами на обед, и то, что почти всё - нельзя: читать газеты, смотреть телевизор, смеяться.

- Ты просто не понимаешь, что такое духовность. Не может плохой человек говорить о животных "козочка", "петушок". И слушать ничего не хочу! Умолкни.

Я умолкла и одна пошла бродить по печорским улицам. И стало мне отчего-то легко и весело. В тени забора две курицы тянули в разные стороны червяка. Маленькая девочка, приняв меня за интуристку, пошла рядом, выпрашивая доллар. Я дала ей пять рублей, и она показала мне язык. На центральной площади парень торговал керамическими ангелочками, разложив их на капоте "москвича".

- Выбирайте, какой на вас глядит. Возьмете три штуки - скидочку сделаем.

Я купила двух одинаковых ангелочков себе и Ольге. Пусть останется что-нибудь на память о старой дружбе. О путешествии по горящей путевке.

Пора было возвращаться к автобусу. Я обогнула обшарпанный нежилой дом, и передо мной открылась неожиданная картина: огромный, уходящий вниз травяной склон, а там, за склоном, высокая крепостная стена, тянущаяся вдоль того самого монастыря, где мы только что были. Внизу, в глубине, у подножия стены сидела на табуретке бабушка и читала книгу. В одной руке она держала веревку пасла козу. Коза ходила кругами вокруг хозяйки, заматывая ее, а когда веревка кончалась, шла в обратную сторону, разматывала.

Интересно, что читает бабушка у средневековой стены в двухтысячном году? И как она потом поднимается по крутому склону? А табуретку куда девает? Жаль, что нет рядом Ольги. Она бы сразу догадалась, что там за книга и почему вокруг человека, оказавшегося на дне, ходит кругами тварь с рогами и хвостом - тоже растолковала бы.

Мы уже сидели в автобусе, шофер завел мотор. Сестры-хамки, загрустившие было, обрадовались:

- Гляди, коза от бабки убегает. Да дай ты ей, старая, палкой по рогам!

Начитанная бабушка из оврага и маленькая козочка, вдруг испугавшаяся нашего автобуса, проплывали в свой параллельный мир. Они нас не слышали.