"Щит побережья. Книга 1: Восточный Ворон" - читать интересную книгу автора (Дворецкая Елизавета)Глава 4Первые несколько дней после поединка округа кипела: жители Хравнефьорда, от хёвдинга до последнего раба, на все лады обсуждали происшедшее. Домочадцы Тингваля сторонились Вальгарда, а Даг, придя со всеми домой, был так на него зол, что чуть не полез в драку. – Где была твоя дрянная голова! – орал он, забыв обычную сдержанность. – Или у тебя как у медведя: силы много, а мозгов нет? Ты же знал, кто такой Ауднир, что такое род из Лаберга! Зачем тебе понадобилось его убивать? Он же тебе не противник, это все видели, он же ничего не мог тебе сделать! Опрокинул бы его, и все! А теперь мы поссоримся по твоей милости с Лабергом, и тролли знают, чем все это кончится! Если бы Гудмод тебя зарубил, правильно бы сделал! – закончил Даг, уже не помня, как сам с мечом в руке помешал Гудмоду это сделать. – Еще неизвестно, кто кого зарубил бы! – вполне благодушно отвечал Вальгард, не смущенный бранью и упреками. – Но это не значит, что я меньше тебе благодарен за защиту. Может, теперь ваш прекрасный род из Лаберга отучится приставать к достойным людям ради всяких пустяков. Плюнув, Даг отошел. Он уже устыдился своей горячности: теперь хоть разбей голову о стену, Ауднира этим не оживишь. И когда Хельги хёвдинг намекнул, что с Лабергом придется мириться, Даг упрямо мотнул головой: – Это без меня! Ты, хёвдинг, конечно, вправе поступать по-своему, но я бы сказал, что мы перед ними ни в чем не виноваты. На поединке каждый сам отвечает за себя. И если Ауднир оказался таким слабым бойцом, мы не обязаны за это извиняться перед его родней. Род из Лаберга тоже не хотел доводить дело до ссоры с хёвдингом, поэтому род из Тингваля первым получил приглашение на погребение и поминальный пир. Хельги хёвдинг собрался на Аудниров Двор с родичами и дружиной, но Вальгарда решили оставить дома. Привезти убийцу на похороны – это уже чересчур, будь он хоть трижды прав! – Ты там спроси, если будет случай, когда они думают отдать мне мою добычу! – невозмутимо напутствовал Вальгард уезжающего хёвдинга. – Как у вас тут принято: сразу делить наследство или ждать тинга? – Когда как! – вздохнул тот в ответ. – Если споров нет, то можно и сразу. – Какие тут споры? – Вальгард пожал плечами. – Ты сам назвал условия, и все слышали. И никто не возражал. Однако Хельги хёвдинг не надеялся, что все решится так просто, и оказался прав. Когда после пира, отдав погибшему все надлежащие почести, Хельги завел разговор о наследстве, оказалось, что родичи покойного смотрят на дело иначе. – Условия были нарушены! – жестко сказал Гудмод Горячий. – Когда ты объявлял условия, было сказано: если Вальгард одолеет, то получит имущество. Ты не сказал: имеет право убить и получить имущество. Он убил! Это не было оговорено! Теперь он потерял право на имущество! Мы ничего не будем ему выделять! Сказав это, Гудмод свирепо сжал челюсти, точно зарекался продолжать разговор. Ауднир не имел детей, и наследником всего его состояния делался старший брат. Поразмыслив с семьей и дружиной, Гудмод понял, что на месть Вальгарду он не имеет права и искать ее – навлечь на себя позор. Но выдать убийце брата такое огромное богатство было бы слишком досадно, и кто угодно вывернулся бы наизнанку, лишь бы этого избежать. Фру Оддхильд молча сидела в середине женского стола, но взгляд, который бросил на нее муж, явно взывал о поддержке. Перестав рыдать, Оддхильд точно рассчитала, как им вести себя дальше. – Но не было оговорено и того, что смерть освобождает от уплаты, – заметила фру Мальгерд. Она тоже прикинула заранее, за кем в этом деле какие права. – Ведь Вальгард одолел, с этим никто не будет спорить. Значит, наследники должны выплатить ему его долю. Разве ты не так считаешь, хёвдинг? – Ты верно сказала! – подавляя вздох, согласился Хельги. Видят боги, как ему не хотелось спорить с ближайшим соседом и надежнейшим другом, но избежать спора было невозможно. Вальгард принят в его доме, а значит, Хельги обязан защищать его выгоды как свои собственные. Иначе скажут, что он отступился от своего человека, а это никому не прибавит чести. – Значит, ты думаешь, что я еще должен приплатить убийце моего брата? – возмущенно рявкнул Гудмод и стукнул кулаком по столу, так что посуда испуганно звякнула. – Этому убийце! Разбойнику! Его надо гнать из страны! Пусть убирается к себе на север! У меня он тухлой селедки не получит! – Ты нарушаешь уговор, которому были свидетелями все люди! – Хельги обвел рукой тесноватую гридницу осиротевшей усадьбы, плотно забитую соседями. – Есть же такой закон! – вставил Хринг Тощий. Все с готовностью обернулись к нему: мнение соседей колебалось, как весы, и общий слух с жадностью ловил доводы, которые помогут одной чашке перевесить. – Поединком можно отбить хоть все имущество, сколько есть! Были даже люди, которые хорошо разбогатели на этом! И никогда жизнь проигравшего не засчитывалась… – Были такие люди, да! – резко крикнула со своего места фру Оддхильд, не в силах больше молчать. – И они собирали неплохое богатство, верно! Но только ни у кого это не продолжалось слишком долго! Никто из них не умел вовремя остановиться! А на каждого сильного рано или поздно сыщется сильнейший! Жадность не знает меры, но в конце концов пожирает сама себя! – Закон не на вашей стороне! – Хельги хёвдинг развел руками, точно просил прощения. – Но вам не на что жаловаться. Вы ведь получаете землю Ауднира, всю утварь, скот, рабов. Ты, Гудмод, не ходишь по морям, зачем тебе корабли? – Зачем – мое дело! – отрезал Гудмод. Ходить на попятный он не умел и не хотел. – Никакой чужак не будет владеть наследством моего брата! – Смотри – что ты будешь делать, если он вызовет на поединок тебя самого? – предостерегла фру Мальгерд. – Такого человека не следует дразнить. – Мы не подчинимся такому решению, – решительно сказала фру Оддхильд. – Пока конунга нет в стране, никто нас не заставит это сделать! Мы обратимся к конунгу, как только он вернется! После ее слов в гриднице стало почти тихо. Обычно люди не замечали никакой нужды в конунге, но сейчас каждому подумалось, до чего досадно его отсутствие. Конунг – любимец богов, в нем воплощена удача всего племени. Нет конунга – нет и удачи. – Оно и понятно, что все у нас поплыло вверх дном! – вздохнул Фроди Борода. – Конунга нет с самой осени. А без него боги забыли про нас. Оттого и война идет так плохо, и все другое… – Не очень-то хорошо с его стороны оставаться за морем так долго! – заговорили по всей гриднице. Этот предмет беседы стал уже привычным. Хравнефьорд чувствовал даже некую обиду на Стюрмира конунга за то, что он так долго отсутствует, и валил на это обстоятельство вину за все свои неприятности. В вину отсутствующих всегда гораздо легче верится. – Он что, хочет там зимовать? – спрашивали друг у друга и пожимали плечами. – Видно, конунг слэттов хорошо его принял! – Поневоле думаешь: не испугался ли войны наш Стюрмир Метельный Великан? Иначе отчего он не возвращается? – Плохо, очень плохо, когда в стране нет конунга! – покачивая головой, подхватил и Хельги хёвдинг. – Но без него мы растеряем и последнюю удачу, если не будем соблюдать законы. – Как говорится, закон хранит страну, а беззаконие губит! – подвел итог Марульв Зануда. Но Гудмод Горячий остался глух к общему мнению. Он чувствовал, что все здесь желают, чтобы он сдался, но из упрямства еще более укреплялся в своей решимости. И Хельги хёвдинг видел по его лицу, что уговоры ни к чему не приведут. – Мне не хотелось бы углублять печаль еще и раздором! – многозначительно сказал он. – Ты знаешь, Гудмод, как я ценил и уважал твоего брата. Лишиться твоей дружбы мне было бы не менее горько. Лицо Гудмода немного смягчилось: он был чувствителен к добрым словам. – Ты покажешь, как уважал Ауднира и уважаешь весь наш род, если не будешь принимать сторону разбойника, бродяги и убийцы! – вмешалась фру Оддхильд. – Я должен принять сторону закона! – ответил Хельги. – Надо было лучше оговаривать условия! – негромко заметил Хринг. – Поздно закрывать колодец, когда парень утонул! – поделился еще одной мудростью Марульв. Поминальный пир не затянулся надолго. С наступлением темноты Хельги хёвдинг распрощался и поехал восвояси. С Гудмодом они простились сдержанно. Даг и Брендольв едва нашли два слова на прощанье и старались при этом не смотреть друг на друга. Они стыдились назревшего раздора, но каждый считал правым своего отца и надеялся, что второй с ним согласится. – Похоже, кое-кто из нас потеряет друзей! – невесело предрек кто-то из хирдманов, когда ворота Ауднирова Двора закрылись позади. – Похоже! – согласился Ингъяльд и коротко глянул на молчащего Дага. – И еще похоже, что там, на севере, все начиналось примерно так же! Из кухни раздался женский визг, потом грохот. Что-то с шумом катилось по полу. Даг поспешно толкнул дверь. Прямо на пороге в него врезалась одна из служанок, длинноносая Гейсла. – Они бегут, бегут! Они ожили! Тролли, тролли! – истошно вопила она, вцепившись в Дага и толкаясь, точно норовила проскочить сквозь него. – Кто бежит? Куда? – Даг взял ее за плечи, встряхнул, поверх ее головы глянул в кухню. В глаза ему бросилась целая россыпь посуды – миски, горшки, котелки, блюда были разбросаны почти по всему полу и лежали кое-как, опрокинутые и наваленные друг на друга. Полки для посуды, занимавшие всю стену позади очага, опустели, как во время большого пира. Несколько женщин жались по углам, Сольвёр стояла на скамье, точно увидела крысу, Орре управитель застыл с раскрытым ртом. – Что стряслось? – Даг отодвинул Гейслу, шагнул через порог в кухню, окинул взглядом всех, кто здесь был. – Орре! Кто куда бежит? Что тут за разгром? – Они сами! – жалобно подала голос Сольвёр. Ее взгляд не отрывался от посуды на полу. – Как – сами? – Даг хмурился, ничего не понимая. – Это все начал котел! – донесла молоденькая Скветта. Она сидела на полу, крепко прижавшись к большой бочке. – Это он! – Девушка дрожащей рукой показала на большой бронзовый котел, старинный, с узорной дужкой, которую крепили к бокам две красиво отлитые драконьи головы. – Он стоял внизу, где всегда, а потом вдруг начал шевелиться и звенеть. Мы думали, туда залезла кошка, Сольвёр хотела ее выгнать, а кошки нет… – А он как прыгнет на меня! – обиженно докончила Сольвёр. – Ногу ушиб! – А вся посуда как посыплется сверху! Мне горшком задело по голове! И Орре тоже! Вон он теперь стоит, опомниться не может! А вдруг мозги отшибло? Смотрите, сколько разбилось! – заголосили женщины по всей кухне. – Это все тролли! Даг потер лоб рукой. Не могли же эти люди сговориться, чтобы поморочить ему голову! Сольвёр – умная и честная девушка, не склонная к глупым шуткам. Да и не позволит Орре ради глупости бить посуду! Но как все это понять? Пока он думал, широкая глиняная миска, лежавшая прямо посреди кухни, слегка пошевелилась. Женщины с готовностью взвизгнули, Орре закрыл наконец рот и попятился к стене. Даг моргнул. Миска опять шевельнулась. – В нее вселился тролль, вселился тролль! – плаксиво причитала от своей бочки Скветта. – И во все другое тоже! Миска перевалилась с боку на бок, точно собиралась идти куда-то. – А вот сейчас я посмотрю, кто в нее вселился! – строго пообещал Даг. Его стала раздражать эта глупая игра, неизвестно кем придуманная. – Не трогай! – тревожно крикнула Сольвёр. Даг огляделся, схватил кочергу и подцепил миску за край. Миска, как живая, задергалась и попыталась отползти. Но Даг, разозленный сопротивлением, не пустил ее, а поволок к очагу и впихнул прямо в огонь. Миска взвизгнула резким, тонким, пронзительным и пробирающим до костей голоском. Женщины опять закричали, и даже Даг от неожиданности отпрыгнул, взмахнул кочергой. Истошно вереща, миска вертелась, норовя выбраться из огня. Ей это уже почти удалось, когда Даг, опомнившись, изо всех сил грохнул по ней кочергой. Раздался гулкий треск, миска развалилась на несколько крупных осколков. Головни и горящие угли от удара прыснули по всей кухне, затлели на земляном полу. Потянуло дымом. Орре, опомнившись, бросился затаптывать угли. Визг умолк, языки пламени жадно лизали неподвижные обломки миски. Держа наготове кочергу, Даг оглядел лежавшую на полу посуду, точно искал нового противника. Посуда молчала и притворялась мертвой. В это время дверь из сеней отворилась, в кухню вошла Хельга и с ней Рэвунг, рыжеватый и узкоглазый подросток.[21] Увидев разгром, Сольвёр на скамье и брата с занесенной кочергой, Хельга изумленно ахнула и шагнула вперед. – Что тут такое? – воскликнула она. – Тут что, крыса? Где? Она тревожно оглядела пол, но не увидела ничего, кроме разбросанной посуды. – В нашу посуду вселились тролли! – сказала Сольвёр. – Она ожила и хотела убежать. – Ожила? – Хельга с недоумением посмотрела на брата. – Посуда? Даг мрачно кивнул. – Вы выдумываете, да? – растерянно и с некой надеждой уточнила Хельга. Иначе это вовсе ни на что не похоже! Котлы, горшки и миски спокойно лежали на полу и не подавали никаких признаков жизни. Рэвунг поддал носком ближайший горшок. Тот перекатился на другой бок и замер. – Горшок как горшок! – сказал мальчик и усмехнулся. – За битую посуду кому-то попадет. Конечно, о пугающем происшествии мигом узнала вся усадьба. Даже хирдманы то и дело заглядывали в кухню и недоверчиво посматривали на посудную полку. Даг велел все собрать и поставить на место, но, как намекнула Троа, едва ли кто-нибудь теперь захочет есть из этой посуды. – Уж если тролли повадились, их так просто не выживешь! – сказала она. – А все эти северяне! Они нам принесли свою северную неудачу! Я сразу поняла, что ничего хорошего от них не будет! – Это все Трюмпа! – возражал ей Орре. – Ведь она разбудила духов, а духи теперь не знают, куда им деваться. Они бушевали на Седловой горе, а теперь, когда там никого нет… – Они явились к нам сюда! – с торжеством закончила Троа. – Трюмпа послала их на Вальгарда и Атлу, а они теперь у нас! Очень умно было пускать этих людей в дом! И вот теперь хёвдинг поссорился с Гудмодом, и неизвестно еще, чем все это кончится! А духи и тролли вслед за Вальгардом пришли в наш дом! Хотя он и сам не лучше всякого тролля! – Позовите меня, если какая-нибудь утварь оживет! – благодушно предложил Вальгард, ничуть не смущенный нападками. – Я ее мигом успокою! – Уж кому, как не тебе… – проворчала Троа. Жители Тингваля соглашались с ней: Вальгард и Атла принесли в «мирную землю» сначала раздор, погубивший Север, а теперь и проклятие троллей. Открыто возмущаться никто не решался, зная, как свято Хельги хёвдинг соблюдает завет гостеприимства, но косых взглядов не может запретить даже конунг. – Поговори с отцом! – настойчиво упрашивала Хельгу Сольвёр. – Скажи ему, что боишься жить в одном доме с Вальгардом. Пусть он пошлет их куда-нибудь. На пастбищах есть пара избушек, где можно хорошо жить и зимой. Тебя хёвдинг послушает. Ведь ты и правда боишься? Хельга пожимала плечами и не знала, что ответить. За те несколько дней, что прошли после поединка и поминального пира, она немного справилась с потрясением, но привычная веселость к ней еще не вернулась. Она не боялась Вальгарда, но ей было неприятно его видеть. Он казался ей чудовищем, лишь принявшим человеческий облик. «Да нет, не бойся, – сказал ей Даг. – Он просто человек». Даг хотел утешить сестру и не понимал, что в том-то и заключалось для нее самое ужасное: это – человек. В образе Вальгарда на Хельгу глянула та жестокая и страшная жизнь, о которой говорила Атла. Хельга не хотела верить, что так бывает, но куда деваться от правды? Ауднир не хотел простить жалкую лошадь с двумя мешками ржи – разве богатому человеку и вообще человеку пристала такая мелкая жадность? Ведь для Ауднира эти два мешка ничего не решали, но из-за этих крох он потерял жизнь. А разве Вальгарду требовалось непременно его убивать? Что ему сделал Ауднир, чтобы поплатиться жизнью? Ничего. Однако Вальгард убил его, и непохоже, чтобы жалел об этом. Жизнь чужого человека для него ничего не стоила. Его собственный мир погиб, и он не жалел чужих. Для Хельги, привыкшей ценить и любить жизнь и все живое, это было дико, страшно, невозможно. «Вот такая она, жизнь!» – говорила Атла. «Я не хочу! – так и тянуло Хельгу сказать неизвестно кому. – Не хочу, чтобы жизнь была такая!» А кто тебя спрашивает, чего ты хочешь? Ветки можжевельника сочувственно кивали, но помочь ничем не могли. На другой день после происшествия с ожившими горшками в Тингваль явились гости. Все это были знакомые лица: шесть или семь бондов и рыбаков, живших в ближайшей округе. – Нам бы увидеть хёвдинга, если он дома! – поклонившись Орре, попросил Торгрим бонд. Остальные закивали. – Очень важный разговор! – забормотали они. – Мы хёвдинга долго не задержим! Гостей провели в гридницу. Оглядываясь на товарищей и кланяясь, Торгрим бонд подошел к сиденью хёвдинга и остановился в двух шагах. Это был малорослый и худенький старичок, юркий и подвижный, из-за чего со спины мог сойти за подростка. Отец Богов одарил его умом не слишком глубоким, но подвижным, и бедняки соседи часто ходили к нему за советом и выбирали своим главой в переговорах со знатными людьми. – Мы вот с каким делом, – нерешительно начал он. – Такая у нас к тебе просьба, хёвдинг. Мы знаем, «мирная земля» и все такое, да только мира что-то больше не видно. У нас такое дело… – Какое дело? – с завидным терпением расспрашивал Хельги хёвдинг мнущегося гостя. – Говорите, добрые люди, не бойтесь. Вас кто-нибудь обидел? – У нас сегодня ночью побывали тролли! – крикнул из-за спины Торгрима один из прибрежных рыбаков, Блекнир. – Все сушилки заволокли мне на двор! Мы из дома-то еле выбрались! Все сушилки до одной! Соседи, видевшие это, наперебой принялись рассказывать, как сбитые из жердей громоздкие сушилки для рыбы, обычно стоявшие прямо на берегу, ночью сами собой перебрались на двор к Блекниру и так прочно загородили двери, что люди не могли выйти. Мальчишка вылез через крышу и побежал за помощью. А когда сушилки общими усилиями соседей оттаскивали от дверей, они лягались и нанесли людям много ушибов. Доказательством служил приличный синяк под глазом у Торда рыбака. – Конечно, пришлось все их разрубить и сжечь! – закончил Блекнир. – И теперь мне придется делать новые. А как пойдешь в лес, когда такое творится? – А сушилки не визжали, когда вы их ломали? – спросил подошедший сзади Даг. Эта повесть с неприятной точностью перекликалась с его собственным «подвигом» – победой над миской. – Визжали? – Блекнир посмотрел на него с ужасом. Как видно, если бы сушилки еще и визжали, то бедный рыбак умер бы на месте от страха. – Вот мы и думаем, – опять взял слово Торгрим. – Раньше такого не было. Это все тот берсерк, который грызет живых людей… – Но ты же не думаешь, что это Вальгард притащил к тебе во двор эти несчастные сушилки? – воскликнула Хельга. – Нет, нет! – Торгрим замахал руками. – Это не он, но это из-за него. Трюмпа натравила духов на него, а он теперь у вас в доме, под защитой «мирной земли». Духи не могут до него добраться, вот и нападают на простых людей. Мимо ехал Халькель из Лаберга, так он сказал, в округе не будет покоя, пока тот берсерк живет у вас. – Понятно, откуда ветер дует! – заметила фру Мальгерд. – Лаберг нас теперь не оставит в покое. Добрые люди! – сердечно обратилась она к пришедшим. – Скажите-ка, ведь это в усадьбе Лаберг вам посоветовали пойти к нам с этой речью? Торгрим опустил глаза, а Блекнир с готовностью закивал: – Фру Оддхильд так посоветовала. И мы все нашли, что это хороший совет! Она сказала, что хёвдинг – человек умный и дружелюбный, и это так и есть, мы все знаем, хоть у кого спросить. Хёвдинг, дескать, не захочет, чтобы его собственные люди страдали из-за каких-то северных пришельцев. Лучше бы им было оставаться у себя на севере, чем разносить свою неудачу по всему Квиттингу! – Я сделаю все, что смогу! – подавив вздох, пообещал Хельги хёвдинг. – Идите по домам, добрые люди. Не думайте, что я о вас позабыл. Кланяясь, пришедшие попятились назад к дверям. Хельги хёвдинг задумчиво пощипывал короткую бородку, что служило признаком глубокой задумчивости. – Все хуже и хуже! – заметила фру Мальгерд. – Лаберг теперь будет натравливать на нас всю округу. Они всех восстановят против Вальгарда и против нас, и тогда даже конунг не поможет! – Но мы ни в коем случае не должны уступать! – настаивал Даг, следя глазами за миролюбивым отцом, который все ходил по гриднице взад-вперед. – Конечно, ссора с такими людьми неприятна, но если мы уступим, то нас не будут уважать! Вся округа знает, что в этом деле мы правы! И если хёвдинг уступит, то зачем вообще нужны законы? – Но у нас на носу война! – Хельги хёвдинг наконец остановился и посмотрел на сына. Отчасти он был рад, что ему есть с кем обсудить такое тонкое дело, но противоречие его смущало. – А перед войной внутренний мир дороже всего. И если я… Если хёвдинг поссорится с самым знатным человеком на побережье, то… – Если хёвдинг уступит в деле, где он прав, его не будут уважать! – убежденно перебил Даг. – А перед войной потерять уважение гораздо хуже, чем в любое другое время! Да будь его род древен и знатен, как само святилище Тюрсхейм! Хёвдинг восточного побережья – ты, а не он! И вести людей в битву предстоит тебе, а не ему! Уважение к вождю – первый залог победы! А иначе про нас скажут: хёвдинг испугался собственного соседа, как же он будет драться с фьяллями? И ты не захочешь… – Даг подошел к отцу вплотную и понизил голос, чтобы больше никто не слышал, – ты не захочешь потерять общее уважение в такое время. Ты просто не имеешь права! Ты же сам знаешь. – Не может быть, чтобы Брендольв тоже этого хотел! – приговаривала Хельга. – Это все его мать. Троа говорила, что она не любит бабушку и рада насолить ей хоть чем-нибудь. Теперь я вижу, что это правда! Но Брендольв же не такой! Давай поговорим с ним! – взмолилась она и дернула брата за рукав. – Может, вместе мы чего-нибудь придумаем. – Пока нас всех не закидало мисками и сушилками! – со вздохом добавил Даг. – Как хочешь. Попробуем сделать что-нибудь, что не затронет нашего достоинства. – Он бросил короткий взгляд на отца, намекая, что постарается действовать по его желанию, и посмотрел на Хельгу. – Я пошлю за ним кого-нибудь. Но как бы не стало еще хуже! – Как же может стать хуже? – не поняла Хельга. Даг только махнул рукой и поманил к себе Рэвунга. Он давно об этом думал и был уверен, что Брендольв, при его открытом и горячем нраве, уже давно нашел бы способ увидеться и поговорить с ними, если бы ему было что сказать. Хельги хёвдинг снова принялся ходить по гриднице. Он понимал правоту сына, но ссора с Лабергом так его мучила, что сознание настойчиво искало выход. По пути к дверям Даг поймал одобрительный взгляд Атлы. Рыжая бродяжка мечтала не столько об Ауднировом богатстве, сколько о том, чтобы надменный Гудмод основательно выкупался в луже. Брендольв, когда Даг и Хельга наконец дождались его, выглядел хмурым и неприветливым. В этом заветном местечке, на полянке на склоне одной из прибрежных гор, они часто назначали встречи еще в детстве, чтобы вместе играть во что-нибудь, ловить рыбу, бродить по лесу. Каменистые выступы склона образовывали здесь уютную, закрытую от ветра площадку, а на изгибе кривой, старой, но все еще живой ели можно было сидеть не хуже, чем на скамье. Когда-то давно они помещались на этой «скамье» все трое, но теперь места хватало только для двоих. Даг привстал навстречу Брендольву, завидев его между деревьями, но тот лишь кивнул издалека, не изъявляя готовности протянуть руку, и Даг снова сел. – Брендольв! – Зато Хельга вскочила и шагнула навстречу, истомившись в долгом ожидании. – Чего ты так долго собирался? Не мог подобрать разных ремешков, все одинаковые попадались? Брендольв по привычке посмотрел на свои ноги, но сейчас башмаки его были обмотаны простыми некрашеными ремешками. Он даже не улыбнулся в ответ на знакомую шутку. – Я был занят, – неохотно бросил он в ответ. – Мы с отцом ездили к корабельному мастеру. – Вы к нему ездите каждый день? – спросила Хельга, задетая его холодностью. – Ты мог бы и пораньше о нас вспомнить. А вместо этого вспоминает только твоя мать. Зачем вы пугаете всю округу? – Мы пугаем? – Брендольв выразительно поднял брови. – Разве у нас в доме живет берсерк? Разве мы виноваты, что по округе бродят духи? Вы же сами видели! На Седловой горе! Вы же сами чуть не провалились под землю вместе с той троллиной избой! Чего вам еще надо? Нет, понадобилось тащить этих троллей к себе домой! Может, вы их еще и на свою лежанку укладываете? Может, этот бродяга у вас сидит на почетном месте? Где подвиги Тора? Тогда моему отцу не большая честь сидеть там! – Что ты несешь? – возмутилась Хельга. Эти нелепые нападки так удивили и озадачили ее, что она не сразу нашлась с ответом. – С чего ты все это взял? Какое почетное место? Он сидит среди дружины, потому что он воин. А был бы раб, так сидел бы среди челяди. При чем тут подвиги Тора? – А при том! – с вызовом ответил Брендольв. – Вы сами притащили этих бродяг к себе домой, и ваш отец их принял! А гостеприимство тоже должно иметь границы! Все знает тот, кто знает меру! А если ваш отец сам не знает меры, то его надо поучить! – Наш отец не так давно учил тебя, а тебе учить его рановато! – не сдержался Даг. Он предоставил Хельге вести переговоры, а сам старался молчать, чтобы не наговорить резкостей и не испортить всего дела. Но Брендольв, как видно, не собирался сдерживаться, и простое миролюбие здесь не поможет. Брендольв не ответил. Его подвижное лицо выражало досаду: ему тоже не доставляла радости ссора с ближайшими друзьями, но он считал их решительно неправыми и не знал, что еще тут можно сказать. Повисло тягостное молчание, Хельга смотрела то на брата, то на Брендольва, все надеясь, что хоть один из них придумает какой-то выход. А они смотрели под ноги, понимая, что придумать тут нечего. – А почему мох красный? – вдруг спросил Брендольв. – Тут что, зарезали кого-нибудь? – Где? – Даг и Хельга разом обернулись, оглядели землю позади себя. – Ты что? – недоуменно спросила Хельга. – Где? Брендольв кивнул на клочок мха возле их еловой «скамьи». – Он зеленый! – возразила Хельга, оглядев мох и камень вокруг. – Зеленый, как и надо. – Да? – так же мрачно осведомился Брендольв. – А мне что-то показалось, что красный. Объяснение этому было самое простое: будучи нездоровым или расстроенным, Брендольв путал красный и зеленый еще больше, чем обычно. Но то, что он ошибся именно сейчас, произвело на брата и сестру особенно тягостное впечатление. В памяти их стояли рассказы о северном раздоре и предсказания Ингъяльда, что здесь может случиться то же самое. – Отец уверен, что конунг будет на нашей стороне, – чуть погодя сказал Даг. С усилием держа себя в руках, он говорил размеренно и внушительно, точно по одному вкладывал слова в уши собеседника. – И вам было бы лучше не доводить дело до него. И не призывать всю округу в свидетели нашей ссоры. Народ и так напуган этими троллями и рассказами с Севера. Долг знатных людей – успокаивать остальных и готовиться к битвам, если уж Один их пошлет. А чтобы биться успешно, надо крепко держаться друг за друга. Думаю, твой отец с этим согласится. Сейчас нам необходимо создать хотя бы видимость мира. Иначе, если моему отцу придется послать ратную стрелу[22] из-за фьяллей, большинство предпочтет отсидеться дома, но не идти в войско, в котором нет согласия. И Север повторится у нас. – Надо было думать раньше, – упрямо возразил Брендольв. Похоже, маленький Даг взялся его поучать, и все существо Брендольва требовало опровергать каждое слово. – И не пускать в дом берсерка. – Но мы же не знали! – воскликнула Хельга. – Вспомни, что творилось на горе! Если бы не он, мы не смогли бы выйти из избушки и провалились бы под землю вместе с ней! – Но потом-то узнали! Зачем вы его держите? Без него мы вообще бы туда не пошли, и не было бы никаких духов! – Может быть, мы выведем их из усадьбы и устроим где-нибудь отдельно, – пообещал Даг, согласный на разумные уступки. – Отец, наверное, не будет возражать. Но Гудмод должен отдать Вальгарду его добычу. А когда конунг вернется, вы сможете… – До тех пор берсерк погрузит товары на корабли и уплывет! – Брендольв махнул рукой и присвистнул, изображая ветер. – И Хельги не станет возмещать нам такое богатство из своих запасов! Так что нечего и говорить! Думайте сами, как нам помириться. Но только пока берсерк живет у вас, никакого мира не будет! Даг промолчал, и Брендольв, резко повернувшись, пошел прочь. Брат и сестра молча смотрели, как он стремительно прыгает вниз по склону с уступа на уступ, помогая себе древком копья. – Ну, вот! – буркнул Даг, великодушно удержавшись от слов «я же тебе говорил». – Ну почему, почему все так! – со слезами воскликнула Хельга. – В него тоже тролли вселились! Разве он раньше был такой? Что с ним там сделали эти кварги и говорлины! – Это сделало время! – ответил Даг. – Просто он вырос. Как и мы с тобой. Он научился ценить богатство и родовую честь. Это совсем неплохо само по себе. Обидно, конечно, когда друзья перестают друг друга понимать. Но, ты знаешь, дети всегда взрослеют, а у взрослых очень много причин ссориться. – Так не должно быть! – решительно возразила Хельга и вытерла глаза. – Это дети ссорятся по глупости. А взрослые не должны ссориться, никогда! Они всегда должны понимать! Я не понимаю, как он не понимает! Ведь ты все правильно сказал! Мы должны быть в мире, иначе фьялли нас разобьют, как разбили Север! И два мешка ржи, и даже два корабля – ерунда рядом с этим! Они же умные люди! Как же они не понимают? Даг пожал плечами. Ответить было нечего. Люди слишком часто не понимают друг друга, а каждый из спорящих сплошь и рядом по-своему прав. Но если Даг вполне понимал родственную скорбь и оскорбленное самолюбие Гудмода и Брендольва, то тех боги не наградили способностью понимать кого-то, кроме себя. – Пойдем! – Даг взял сестру за плечо и подтолкнул к тропинке. – Пойдем домой. Может, там теперь резвятся молочные ведра. Или сыры подвывают в кладовке и просятся погулять. Но Хельга даже не улыбнулась. Придерживаясь за руку Дага, она спускалась по склону, и на душе у нее было мрачно, как никогда. В последнее время ее настигал один удар за другим: рассказы беглецов, буйство духов, смерть Ауднира, ссора отца с Гудмодом и вот наконец их собственная ссора с Брендольвом. Это был какой-то не тот Брендольв, который уезжал от них четыре года назад! И даже не тот, который к ним вернулся и которому она так радовалась поначалу. Слепой, глухой, непонятливый – разве это он? Его подменили! Но и в словах Дага содержалось много правды. Это все тоже жизнь, в которую она не хотела верить. Но не верить было нельзя, и Хельгу мучило несбыточное желание все исправить, водворить вокруг мир, согласие, понимание, которые жили в ее душе и которые она считала естественными для всего и для всех. Разве горы враждуют с морем и ветром? Но человеческая жизнь – океан, и у каждой капли этого океана – своя правда. Да и есть ли на свете такой мудрец, что смог бы примирить всех? Разве что сам Один. – Погоди. Давай постоим, – попросила Хельга брата, когда они спустились с горы и вышли к тропе в усадьбу, пролегавшей вдоль моря. Даг остановился. Хельга подошла к самому обрыву. С высокого берега был далеко виден извилистый фьорд, но устье его скрывалось за горами; горы на другом берегу белели кое-где пятнами снега, на этом – зеленели еловым лесом. Чуть впереди под обрывистым склоном приютилось как бы блюдце между морем и горой, на этом блюдце сжались тесной кучкой два-три домишка – Тордов Двор. С моря тянуло ветерком. Хельга молчала, жадно вдыхая свежий ветер, глазами, слухом, душой впитывая этот простор, красоту и покой. Тоска отступила, себя саму Хельга ощущала огромной, свободной, чистой – как фьорд, как горы, как небо. Всю жизнь она видела это каждый день и каждый раз заново поражалась красоте, мощи, одухотворенности своей земли. Да, здесь полным-полно духов, но только это добрые духи. Это они приветливо мигают с поверхности мелких волн, это они так красиво изогнули горы, так затейливо присыпали их снегом, так ловко устроили местечко, чтобы Торду было где поселиться, и растянули позади его двора лес. Это они рассадили везде можжевельник, на котором и сейчас видны крупные синие ягоды, это они рассыпали столько пестрых камней, которые так красиво перемежаются с зелеными пятнами мха, с голубовато-сизым лишайником, вытолкнули на поверхность зернистые глыбы гранита, внутри каждой из которых медленно и ровно бьется свое, особенное сердце. И пусть Гудмод хоть со всем светом передерется – это море, небо в пестрых беловато-серых облаках, эти горы и Даг, молчавший за плечом, – все это тоже есть на свете. И будет всегда. Это тоже жизнь, и тот, кто не хочет признавать в ней ничего хорошего, – слепец. Или лжец. Им просто не повезло, тем, кто этого не знает. Кто не умеет видеть огромный мир, рядом с которым твои печали хоть и не ничтожны, но в котором всегда есть место надежде. Но где-то там, в этих же лесах и горах, жили невидимые злые духи. Они отравили эту красоту раздором, и сердце Хельги разрывалось от желания исправить это. Это было ей не под силу, но она не могла избавиться от этого желания. И тогда она набрала в грудь побольше воздуха и закричала, обращаясь разом ко всему свету – к небу, к земле, к горам, к морю: – Хравн! Иди ко мне! Я зову тебя! Хра-а-авн! Даг смотрел на нее, приоткрыв рот, но не смел спросить, почему она зовет ворона. И какого ворона? А она звала так уверенно, как будто обращалась к хорошему знакомому и твердо рассчитывала на ответ. И Даг молчал, осознав, что у его маленькой сестры завелись важные тайны, которыми она не может поделиться даже с ним. Это потрясло его, но не удивило, как ни странно. Ведь корабельщик Эгиль говорил, что ей достался дух светлого альва. На гряду валунов над обрывом опустился крупный черный ворон, вылетевший из-за леса. А Хельга шагнула к камням, радостно протягивая руки: она видела стоявшего там высокого человека в широком черном плаще. – Хравн! – воскликнула она, и сердце ее горячо билось от счастья, что призыв не остался без ответа. Эта первая победа уже казалась ей залогом будущего: теперь она не одна, и ей хотелось обнять его в благодарность за то, что он ее услышал. И Хравн улыбнулся ей – странно, неловко, неестественно, но не лживо. Он как будто не умел улыбаться, но хотел научиться. И он был очень рад ее видеть. Его черные глаза изливали живой теплый свет и щурились от счастья ласкать взглядом маленькую фигурку девушки. – Хравн! – Хельга подбежала к нему и схватила за руку, но тут же отпустила, испугавшись своей смелости. Однако ничего страшного не случилось. – Почему ты не пришел в прошлый раз, ведь я же тебя ждала! – упрекнула она его. – Ты не звала меня, – ответил Хравн, и даже голос его показался не таким резким, как в прошлый раз, он стал мягче, и в нем яснее слышалась приветливость. – Чтобы я пришел, ты должна позвать. Это обязательно. А ты сама не знала, хочешь ли ты меня видеть. Ты боялась. А к тем, кто боится, я никогда не прихожу. Ведь сейчас ты уже не боишься? – Я не боюсь… Чего тут бояться? – От радости Хельга не сразу находила подходящие слова – так много ей хотелось ему сказать. Сейчас, когда Хравн появился, она осознала, как сильно хотела видеть его все эти долгие дни, как тосковала по нему. Он казался ей роднее всех на свете, ближе, чем Даг, о котором она в эти мгновения совсем забыла. И сейчас она не задавала вопросов, кто он: довольно и того, что он слышит и понимает ее. А Даг видел, что на камнях сидит ворон и смотрит на Хельгу, неподвижно застывшую в двух шагах перед ним. Она склонила голову точно так же, по-птичьи, и Даг готов был поклясться, что они разговаривают. Но он не слышал ни звука. Ему хотелось уйти подальше, чтобы не лезть не в свое дело, но странное оцепенение не давало двинуться. – Я хотел… хотел прийти к тебе, – мягко продолжал Хравн, взяв руку Хельги и слегка поглаживая ее пальцы. И теперь она совсем не боялась, потому что сам Хравн стал другим. Его лицо оживилось, глаза блестели живее, и он стал очень похож на обычного человека, только слишком смуглого. – Я хотел быть с тобой. С тобой так хорошо. Ты – теплая, ты греешь меня. Хельга смотрела ему в глаза и чувствовала себя такой счастливой, как никогда в жизни. Она даже забыла, ради чего звала его, но где-то в глубине души бился прохладный тревожный родничок. – Я… Я позвала тебя, чтобы ты… – начала она, не в силах собраться с мыслями. – Помоги мне! – взмолилась Хельга наконец. – У нас тут все стало вверх дном. Все перессорились, и я не знаю, как им помириться. Гудмод сердится, потому что отец заступается за Вальгарда. Вальгард убил Ауднира, потому что тому было жаль лошади. А лошадь понадобилась потому, что Вальгард и Атла остались без всего. А это потому, что на Севере война. А почему война – я не знаю. А тут еще духи разбушевались, потому что их разбудила старая Трюмпа. Что со всем этим делать? Ведь если ничего не делать, то все развалится. Ты можешь мне помочь? – – Но разве может этого хотеть вся страна? – Несмотря на доверие к Хравну, Хельга не могла поверить в такое. – Разве люди хотят умирать или убивать других? Этого никто не хочет! – Иной раз люди думают, что в этом их долг! В душе каждого поселяется маленький тролль, который нашептывает воинственные песни. Вроде тех, что вселились в ваши горшки! – Хравн усмехнулся, и Хельга даже не стала спрашивать, откуда он это знает. – Обычно этот тролль появляется от голода. Или от боязни его. В души сытых и довольных людей он никак не может проползти. Вся беда в том, что сытых и довольных в земном мире очень мало. Если у фьяллей мало хорошей земли и нет железной руды, нечего спрашивать, почему они такие воинственные. Хельга растерянно молчала. И без вопросов было ясно, что дать племени фьяллей другую землю и тем умерить их отвагу не под силу ни ей, ни даже Хравну. И руки опускались: что такое наши беды в просторах Морского Пути? У каждого племени, как и у каждого человека, своя правда, свои желания. Призывы к миру ничего не изменят, пока кому-то не хватает земли, хлеба или железа. Но тут же Хельга тряхнула головой. Фьялленланд далеко. А здесь, а Хравнефьорде, пока все проще. Здесь не требуется какой-то другой земли. Семена раздора пока что занесены чужим ветром, и их еще не поздно собрать, не дать им прорасти. – Но наших троллей разбудили не фьялли и даже не Вальгард, – сказала Хельга и посмотрела в лицо Хравну. – Это сделали Ауднир и Трюмпа. Ауднир уже поплатился, да и Трюмпа тоже. Наверное, этих духов можно как-то успокоить. Они – наши, и это в наших руках. Ты знаешь, как это сделать? Ведь ты же знаешь! Прежде чем ответить, Хравн внимательно и ласково посмотрел ей в лицо, точно искал взглядом что-то скрытое и любовался тем, что увидел. И Хельга ощущала, как тревога тает, как взамен ее душу наполняет уверенность, покой, готовность немедленно что-то сделать. Могучий, но мягкий поток ветра с моря обливал ее, она вдыхала ветер и чувствовала себя огромной, как гора. Такой же могучей, ровно дышащей, вечной… – Пойдем. – Хравн шагнул в сторону от тропы и потянул за собой Хельгу. Хельга сделала шаг от тропы. Даг с тревогой смотрел, как она зачарованно следует за вороном, который неспешно перелетает с места на место в трех шагах перед ней и ведет ее за собой куда-то вверх по лесистому склону горы. Даг протянул руку, желая удержать ее, но не посмел. Ее нельзя было удерживать, какая-то высшая сила властно и уверенно мешала ему. Сестрой завладели духи… Но какие-то другие, не те, что вселялись в миски и даже в деревья на Седловой горе. Даг смутно, только через сестру, ощущал рядом присутствие исполинских сил, посланцем которых служил этот ворон. Но страха в душе не было. Его не звали. Но Хельга сделала еще шаг, и он двинулся за ней. Что бы ни происходило – он не должен оставить сестру одну и не оставит. Хравн уверенно шагал через негустой лес, и Хельга едва поспевала за ним. Он вроде бы не торопился, но каждый его шаг невидимо покрывал такое расстояние, какого Хельга не могла одолеть и за десять. Она боялась отстать, но Хравн сам заботился, чтобы этого не случилось, подавал ей руку, помогая перебраться через овраги, камни, бурелом, и Хельге было так легко, точно ее нес невидимый великан. Земля сама бежала под ноги, и Хельга не заметила, как оказалась в самой вершине фьорда, на склоне горы. – Посмотри! – Слегка придерживая ее за плечо, Хравн острием копья показал ей куда-то вперед. Хельга и не заметила, откуда у него взялось это копье – длинное, с черным древком и блестящим, беловатым, почти как серебро, наконечником. – Вот что не дает покоя здешним духам! Хельга глянула в ту сторону и вздрогнула: на самой вершине торчал воткнутый меж камней шест, а на нем болтался длинный лошадиный череп. Ветер трепал и поворачивал его, пустые глазницы глядели то туда, то сюда… В испуге Хельга вцепилась в руку Хравна, и страх мгновенно исчез. Ей даже стало стыдно бояться. От Хравна исходило ощущение огромной силы, и оно не просто ощущалось – оно передавалось Хельге, грело ее, как греет тепло близкого огня. – Даг, погляди! – Обернувшись, она кивнула брату на череп. – Откуда это здесь? – Это, должно быть, тот самый, что Ауднир отнес старой Трюмпе, – хмуро бросил Даг. – Помнишь, его видели? – Там на шесте – заклинания, чтобы духи не знали покоя и гнали пришельцев прочь, – сказал Хравн. – Пойди сбрось череп и шест. – А ты не пойдешь со мной? – Хельге не очень-то хотелось приближаться к черепу одной, да еще и лезть на вершину, открытую диким ветрам! – Нет. – Хравн качнул головой, сожалея и прося прощения. – Ты должна это сделать без меня. С тобой пойдет другой. Он посмотрел на Дага. Даг не видел его, но уже сделал шаг вверх по склону. Вместе Хельга и Даг поднялись к самой вершине. Кусты остались внизу, здесь дул сильнейший ветер, мощным потоком лившийся прямо с неба, и от него в первый же миг стыли уши. Даг не слышал слов Хравна, но череп на шесте внушал ему такое отвращение, что терпеть его было невозможно. Брезгливо обернув руку плащом, он качнул шест и сбросил с него череп. Тот покатился по камням, постукивая и шурша, следом за ним ползли мелкие камни. Даг выдернул шест и сломал о колено. – А теперь надо успокоить духов! – раздался голос Хравна. Хельга заметила его прямо перед собой, хотя не видела, как он подошел. – Вот, возьми. – Он протянул ей свое копье. Хельга не сразу решилась взять копье в руки, а когда взяла, то едва удержала – такое оно было тяжелое – и поспешно поставила конец древка на землю. Все древко сверху донизу покрывали глубоко врезанные цепочки рун. Края резьбы сгладились, темное дерево мягко блестело, так что его верхний слой казался прозрачным – возрастом копье ненамного уступало этой горе. – И что теперь делать? – Хельга вопросительно посмотрела на Хравна. Кого бить этим копьем? И как? Он мягко улыбнулся, отказываясь от прямого ответа: – Подумай сама. Однажды ты нашла подходящее заклинание. Там, на Седловой горе. Все духи этой земли потеряли свои пути. Направь их в нужную сторону. Дай им покой! Обеими руками придерживая перед собой копье, Хельга оглядела долину. Какое заклинание она нашла на Седловой горе? С этой высоты было хорошо видно море, прибрежные леса, клочки полей, луговины на склонах всех окрестных гор, поле тинга с жертвенником на холме. Все это лежало далеко внизу, неподвижное, безмолвное, точно она и копье остались единственными живыми существами во всем мире. Хельга стояла на самой крыше мира и могла повелевать им, но небо оставалось все так же далеко и недостижимо. Духи сбились с пути! И люди сбились с пути! Всем им нужна дорога. Но разве может она, Хельга из усадьбы Тингваль, знать дороги всех духов и всех людей? Откуда? Кто ее или кого-нибудь другого сможет наделить такой мудростью? Разве что сам Один! Да и не надо такой мудрости кому-то одному. Нужно, чтобы каждый из живущих знал свою дорогу. Ее нужно долго искать, это трудно и не каждый в жизни даже задумывается об этом. Многие живут как придется, как другие подскажут, и забредают не туда… Старинное копье давало ей власть приказать, и Хельга приказала, обращаясь ко всей лежащей внизу земле: – Духи и люди, живые и неживые! Я приказываю вам всем: идите своей дорогой! Идите! Ищите свою дорогу и не сворачивайте с нее! Именем Одина – слушайтесь меня! Порыв ветра рванул с такой силой, что чуть не опрокинул Хельгу. Но копье стояло нижним концом на земле так же прочно, как дерево с глубокими сильными корнями, и теперь уже копье удержало Хельгу, как она недавно удержала его. Ветер рвал и колебал воздух у нее перед глазами, колебалось море и небо, долины и горы, все дрожало, суетилось, торопилось куда-то. Сам Мировой Ясень шумел у нее над головой своими мощными ветвями, и его ствол давал ей надежную опору. В нем, объединяющем все девять миров живой связью своих корней, ствола и кроны, был залог согласия и будущей жизни. – Я же говорил, что у тебя получится, – раздался голос Хравна. Только его самого Хельга больше не видела, и голос шел не из какой-то одной точки, а звучал вокруг, заполняя собой весь воздух. – Давать должен тот, кто сам имеет. У кого нет – с того ведь не спросишь. Имя – тоже часть судьбы. Твое имя – «посвященная богам».[24] У тебя есть дар видеть и слышать. Тебе дано горячее сердце человека и зоркие глаза альва. Никому не под силу изменить судьбу всех, но мир в твоей душе станет щитом против чужой вражды. Ты – живой ручей у корней Мирового Ясеня. А много маленьких ручьев слагают большую реку. Хельга слушала, глядя в пространство, и уже не видела гор и лесов внизу, а видела только какое-то море голубоватого света, живого, дышащего, пронизанного тонким золотистым сиянием невидимого солнца. Чувство огромного счастья затопило ее и вызвало горячие слезы в глазах; голос отзвучал, но она все прислушивалась, ловя слухом последние отклики. Ветер дул по-прежнему сильно, но теперь это был обыкновенный ветер. Даг тронул Хельгу за плечо. – Пойдем отсюда, – просто сказал он. – По-моему, уже все. Опомнившись, Хельга не нашла в своих руках копья. В ее ладони было зажато черное перо ворона. Зато никуда не ушло ощущение огромной силы, которое дало ей копье, Мировой Ясень над головой; Хельга ощущала себя легкой, как облако, и сильной, как молния. Шагая вниз по склону, она не замечала земли и камней под ногами: она парила в волнах ветра, ее несли невидимые крылья, и она чувствовала себя птицей, над которой земля не имеет полной власти, как над человеком. И она знала, что все это – подарок Хравна. Он был где-то рядом, но Хельга не оглядывалась по сторонам. Теперь она знала, что он тоже стремится к ней и она сможет увидеть его, когда захочет. Нужно только позвать его. Божество приходит только к тому, кто зовет его… Дома Дага и Хельгу ждали любопытные новости. – Где вы пропадали столько времени! – накинулась на них сначала Троа, потом Сольвёр, а потом и бабушка Мальгерд. – Мы уже думали, что вас сожрали духи! – Разве мы долго ходили? – удивилась Хельга. Ей казалось, что едва миновал полдень. – Уже темнеет! – Фру Мальгерд показала на небо. – Ваш отец успел съездить в Лаберг, все там обсудить и вернуться обратно. А вас нет как нет, как раз тогда, когда вы особенно нужны! – Отец ездил в Лаберг! – в один голос воскликнули брат и сестра. – И что же? Они договорились? Они помирились? – Да, да! – Фру Мальгерд закивала и потянула обоих внуков в дом. – Идемте. Отцу надо с вами поговорить. – Я так и знала! – ликовала Хельга по пути через сени. От радостного известия ей хотелось по-детски прыгать и петь. – Мы прогнали духов, и все вернулось на свои места! Больше тролли нас не будут ссорить ни с кем! Увидев своих детей, Хельги хёвдинг переменился в лице, но тут же овладел собой. – Идите-ка сюда! – Он показал на скамью, но Хельга, не замечая этого, через всю гридницу устремилась вперед и пылко обняла его. – Садись. Посиди спокойно! – взмолился хёвдинг. – Ты ведь уже не маленькая. В его словах Хельге почудилось что-то грустное. Она послушно села на скамью и сложила руки на коленях. – Я был в Лаберге и говорил с Гудмодом и его родней, – начал Хельги, почему-то избегая взгляда двух совершенно одинаковых пар серых глаз. – Он согласился помириться со мной и жить в мире, пока не вернется конунг… Но за это он хочет, чтобы ты, Хельга, вышла замуж за Брендольва. Я согласился. Ты, наверное, знаешь, мы давно об этом думали. Гудмод готовит пир, дней через пять-шесть будет обручение. Он уже послал созывать гостей. Даже к Гельдмару хёльду послал, а это такая даль… Зато – знатный человек, ради него не трудно гесту проехаться… Хирдманы, женщины, по одной пробиравшиеся в двери, смотрели на Хельгу с участливым любопытством: всем делалось грустно при мысли, что их маленькая йомфру уже не маленькая и скоро должна будет покинуть их. А сама она молчала. Мало какая новость поразила бы ее больше. Откуда-то всплыл нелепый, неуместный вопрос: а как же Хравн? «Давать должен тот, кто сам имеет, – сказал он ей только что. – У кого нет, с того не спросишь». Она сама говорила, что ради мира надо кое-чем поступиться. А от нее требовалось столько, что больше невозможно. – Ох, нет! – вырвалось у Дага, едва лишь до него дошел смысл отцовской речи. Притом он понял гораздо больше, чем тот сказал. Хельги хёвдинг ездил в усадьбу Лаберг – выждав, пока сын уйдет из дома, так как отлично знал его мнение. И наверняка сам предложил Брендольву руку дочери. Выходит, что они, как побежденные, отдают ее в залог своей покорности. А Гудмод, видите ли, будет так добр, что будет жить в мире, так и не отдав Ауднирова наследства. Позор! – Этого не должно быть! – горячо продолжал Даг, вскочив с места и сделав несколько шагов к очагу, к середине гридницы. На скулах его загорелся румянец, кулаки сжимались, как перед дракой. – Мы отдадим им Хельгу… Никогда! Отец! Ты не можешь этого хотеть! Весь берег решит, что мы признали себя неправыми! И что хёвдинг у нас теперь – Гудмод Горячий! Мы не должны ее отдавать! – снова и снова спорил он с тем, с чем не мог смириться. – Этого не должно быть! – Даг, перестань! – Хельга бросилась к брату и схватила его за руку, точно хотела удержать. – Ничего страшного… Даже очень хорошо. Мы помиримся, а это главное. И все будут нас уважать, когда увидят, что Гудмод и Брендольв уважают нас по-прежнему. – Вы ведь с детства знаете друг друга, – словно оправдываясь, добавил хёвдинг, довольный, что дочь поддержала его решение. А к возражениям Дага он приготовился, хотя, конечно, от этого они не стали приятнее. – Брендольв немножко упрям, но он достойный человек. Если уметь с ним обходиться… Он все сделает для тех, к кому привязан. А ни к какой другой женщине он не привяжется больше, чем к тебе. Он затем и вернулся, чтобы жениться. Он сказал, что любит тебя. – Что-то я сегодня в нем никакой любви не заметил! – бросил Даг и повернулся к Хельге, даже взял ее за плечи, чтобы удобнее было заглянуть в глаза. – Хельга! Но ты-то понимаешь, что они тебя требуют в заложницы! Какая уж тут любовь! – Простая! – мягко ответила Хельга и заставила себя улыбнуться, ясным взглядом глядя в напряженные глаза брата. – Я очень рада… Очень рада, что так вышло. Я люблю его. Правда, Даг. Я люблю Брендольва и буду с ним счастлива. Даг выпустил ее и отошел. Он не знал, верить или нет. Раньше он не замечал, чтобы его сестра испытывала к Брендольву пылкую страсть, как Брюнхильд к Сигурду. Однако чужая душа темна. А чужая любовь и подавно. Разве со стороны разберешься, кто кого и как любит, даже если речь идет о близких людях? Даг не верил, потому что не хотел верить, но не смел спорить, потому что в любви, как на поединке, каждый сам решает за себя. И Хельга молчала. Ей нечего было добавить. Она сама себя не понимала и рвалась пополам. Она знала, что поступила правильно, согласившись на этот брак и даже солгав ради спокойствия родичей. И в то же время ее ранила мысль о Хравне, который сейчас заполнял всю ее душу. Ей вспоминалось море сияющего света, из которого звучал голос Хравна, потом его лицо со впалыми щеками, острым прямым носом и густыми черными бровями. Его глаза смотрели сегодня так живо, так ласково, как не умеют смотреть духи… Хельгу рвали на части несовместимые мысли и ощущения: она была уверена, что Хравн не человек и у них не может быть никакого общего будущего, но мысль о свадьбе с Брендольвом казалась такой ужасной, точно у нее отнимают самое дорогое. И она больше никогда не ощутит этой огромной силы, этой живой связи с миром, с каждой горой и каждой травинкой, с морем и ветрами. Но она должна… Сам Хравн сказал: давать должен тот, кто имеет. Примирение с Лабергом необходимо, с этим согласны и отец, и Даг. И если этому нужна жертва, что ж, пусть… – А те два корабля надо потребовать в качестве свадебных даров, – говорила тем временем фру Мальгерд. – Хочешь иметь корабль, Хельга? Ты сможешь посылать своих людей в торговые поездки, а замужней женщине очень полезно иметь собственные средства. – Мы помиримся с Лабергом, а там и конунг вернется! – добавил Хельги хёвдинг. – Ну и пир же мы устроим! Хельга не отвечала. Ее существо раздваивалось, а из мыслей все не шел нелепый вопрос: а как же Хравн? |
||
|