"Лань в чаще. Книга 1: Оружие Скальда" - читать интересную книгу автора (Дворецкая Елизавета)

Глава 1

– Асвард, посмотри! Да иди же быстрее! Там тоже огонь!

Гейр, первым добравшийся до вершины скалы, обернулся и призывно замахал руками. Ему недавно исполнилось тринадцать лет, это был его первый поход, и все происходящее вокруг непомерно будоражило его. А тем более такое событие, как обнаружение соседей по стоянке.

Асвард, длинноногий и худощавый хирдман лет тридцати, неспешно поднимался по уступам скалы, опираясь на длинное копье. Он приходился Гейру дядей по матери и в походе постоянно держал его при себе. Вот и сейчас, пока дружина Скельвира хёвдинга поджаривала на ужин половину свиной туши, купленную утром еще по ту сторону Туманного пролива, они вместе отправились осмотреть местность. И, похоже, не напрасно. Острый мыс, южная оконечность полуострова Квиттинг, лежит на весьма оживленном перекрестке морских дорог и редкий ночлег здесь обходится без встречи. А встречи бывают разные…

Быстро сгущались серые осенние сумерки, поблизости глухо шумело море. С вершины скалы хорошо была видна оконечность мыса, острая и длинная, похожая на язык дракона, который из последних сил приполз к воде и тянется, чтобы напиться. Справа, где мыс расширялся, виднелось несколько построек усадьбы, обнесенной насыпью с бревенчатым частоколом. Гейру и в голову не приходило, что он взобрался на Престол Закона, священную скалу, перед которой в течение веков собирался тинг племени квиттов и с которой самые знатные люди, конунги, хёвдинги и ярлы, произносили речи, выносили судебные решения, провозглашали мир или войну. Еще лет тридцать назад на Остром мысу было одно из самых крупных поселений Морского Пути. Многолетняя война между квиттами и фьяллями разорила его и смела с лица земли; много лет здесь чернели только угли пожарищ, понемногу зарастающие кустарником. Правда, лет пять назад эту запустелую землю получила во владенье одна совсем юная, но очень отважная женщина: Хильда дочь Вебранда, по материнской линии происходившая из рода Лейрингов, который до войны жил и властвовал на Остром мысу. Она поставила здесь усадьбу, которую назвала Фридланд, что значит Мирная Земля, и охотно давала приют всем проезжающим. Вот только сегодня ее, на беду Скельвира хёвдинга, не оказалось дома, а без хозяйки челядь не решилась открывать ворота незнакомым людям.

– Ну, что ты раскричался? – спросил Асвард, поднявшись на вершину, где имелась довольно широкая ровная площадка, и встав рядом с племянником. Свежий морской ветер трепал длинные волосы Асварда, шевелил светлые кудряшки на затылке у Гейра.

– Видишь – костры! Прямо как целое войско!

С юго-западной части мыса, между скалами, защищавшими от ветра, еще кто-то устроился на ночлег. Костров горело не меньше десятка, над огнем висели большие черные котлы, и вокруг каждого плотным кругом сидели люди, греясь в ожидании, пока еда будет готова. Поблизости, где гряда между сушей и морем опускалась пониже, на волнах тяжело покачивалось целых пять кораблей, два больших и три поменьше. Над прибрежной скалой возвышались только передние штевни; два самых высоких, как опытным взглядом определил Асвард, принадлежали крупным боевым кораблям, весел на двадцать пять по каждому борту. Людей на берегу было сотни полторы, и Асвард присвистнул:

– Да, ты прав, похоже на войско! Или скорее похоже, кто-то ездил дань собирать! Кнёрры тяжело нагружены, низко сидят, а у того, видишь, что справа, голова позолочена? Видишь, блестит? Похоже на знатного ярла!

– А это не может быть Бергвид Черная Шкура? Ведь тут самые его места! Он тут так и рыщет, ведь правда? – допытывался Гейр, и в его голосе звучало больше возбуждения, чем страха. Ему очень хотелось в первом походе пережить что-нибудь необыкновенное, и он был бы очень разочарован, если бы они вернулись домой, в Льюнгвэлир, без единого дорожного приключения.

– Нет, это едва ли может быть Бергвид. Ведь их тоже не пустили ночевать во Фридланд, раз они тут уже кашу варят. А Бергвида пустили бы и без хозяйки, поскольку он ее брат, – разочаровал его Асвард, сам нимало не разочарованный. – А мы с тобой могли бы и пораньше догадаться сходить оглядеться!

– Но кто это? Кто это может быть? Ты не знаешь эти корабли?

– Скорее всего, это вообще не квитты. – Асвард щурился, стараясь что-то рассмотреть в густеющих сумерках. – У того, золоченого, на штевне дракон – скоре всего, это фьялли!

– Фьялли! – Гейр возликовал, словно ничего лучше нельзя было и придумать. – Смотри, какой огромный корабль! Скамей на тридцать, а то и больше!

– Ну уж и на тридцать! – усомнился Асвард и снова вгляделся. – А впрочем… может быть… Странно, где они нашли такое дерево на киль…[1]

– Так у них же ведьма! Их кюна же – ведьма! Она им наколдовала такое дерево! – Гейра переполняли самые бурные и восторженные чувства, хотя и по совсем не подходящему поводу. – Вот здорово! Такой корабль впору конунгу! Тебе так не думается? Как по-твоему, это может быть их конунг?

– Да мало ли кто? – неохотно ответил Асвард. Он пошел в свой первый поход в тот самый год, когда Гейр появился на свет, и с тех пор успел пережить больше приключений, чем ему хотелось бы. – Конечно, на свете нет ничего невозможного, и это вполне может быть Торвард конунг. Но я бы не сказал, что нам стоит этому радоваться.

– Конечно, чему же тут радоваться! – с самым радостным возбуждением, которое совсем не вязалось со смыслом слов, отвечал Гейр, от волнения дергая Асварда за кожаный рукав. – А вдруг он что-то замышляет против нас! Он же нас ненавидит! Скельвир хёвдинг был там, когда убили его отца! Он так и не отомстил Хельги ярлу, а значит, будет мстить всем, кто при этом был, кого он только встретит! А мы же… Скельвир хёвдинг…

– Ну, Скельвир хёвдинг здесь ни при чем! – осадил его Асвард. – И Хельги ярл уже третий год плавает по южным морям, так что ни один мститель не станет поджидать его на Остром мысу. Запомни, друг мой: настоящий воин не бегает ни от опасности, ни за опасностью! И не надо выдумывать себе приключений, пока они не пришли сами. Из тебя не выйдет толкового воина, если ты будешь так суетиться из-за всякого пустяка.

– Я вовсе и не суетюсь… суечусь… Тьфу, ладно! – запутавшись в слове, Гейр обиженно махнул рукой и опять подумал, что дядька, как видно, все еще считает его маленьким.

– А что же ты делаешь? – поддразнил его Асвард. – Прыгаешь, машешь руками, как будто заклинаешь бурю! «А вдруг он что-то замышляет!» Да у тебя на лице написано, что тебе именно этого и хочется! Большими красными рунами, прямо посреди лба!

– А ты читать не умеешь! – обиженно пробурчал Гейр и отвернулся.

– Правильно, посмотри лучше туда! – одобрил Асвард. – Вот это будет поважнее!

Теперь они оба смотрели в море. В нескольких перестрелах от берега лежал плоский низкий островок, скорее даже большой камень, едва виднеющийся над водой и пропадающий во время прилива. Еще на памяти старых мореходов его называли просто Флатейбак – Плоская Спина. Но вот уже тридцать лет, как он получил новое название – Тролленхольм, то есть Остров Колдунов. Тридцать лет назад, когда между квиттами и фьяллями состоялась последняя большая битва, в войске квиттов находились три могущественных колдуна. Одного из них звали Сиггейр, и он жил в главном святилище племени квиттов, Тюрсхейме, пока из-за войны оно не оказалось заброшено. Второго звали Альрик Сновидец, он был воином и ясновидящим, лучше всех умевшим разгадывать сны. Третьего звали Рам Резчик, он славился как искуснейший кузнец и чародей, и оружие, вышедшее из его рук, не имело себе равных. Рассказывали и о четвертом колдуне, по имени Кар. Он погиб еще до битвы, но впоследствии присоединился к трем другим. В той битве, которую потом стали называть Битва Чудовищ, трех колдунов одолела Хердис Колдунья, жена конунга фьяллей Торбранда.[2] Своими заклятьями она лишила их сил, но ни один человек не посмел убить колдунов. Тогда Хердис приказала связать их, надеть им на головы по кожаному мешку и оставить их на Флатейбаке. Когда наступил прилив и вода поднялась, колдуны погибли. Но духи их остались на островке, и один раз в месяц, на перемене лунной четверти, можно было увидеть одного из них. Но если встреча с Альриком или Сиггейром ничем особенным не грозила, а встреча с Рамом считалась даже благоприятным предвестьем, то появление Кара обещало неожиданные и большие неприятности. Кар выходил в полнолуние, а сейчас шла как раз последняя, третья ночь полной луны. Ночь Кара.

Поглядев в сторону Тролленхольма, Гейр вздрогнул и вцепился в локоть Асварда. Над темным шумящим морем носились четыре ярко-синих огонька. Они дрожали и переливались, плясали над невидимой водой, рассыпая снопы искр разных оттенков, от серебристо-белого до густо-фиолетового. Ветер шумел над морем, и казалось, что где-то далеко заунывные голоса тянут и тянут заклинание на непонятном древнем языке. В снопах блестящих искр Гейру мерещились человеческие фигуры, одетые в странные, дикие одежды, с рогами на головах и с длинными хвостами позади; они плясали, заклинающе взмахивали руками, взмывали в воздух и застывали в нем, чтобы одновременно же оказаться в другом месте, раздваивались, растраивались, сливались одна с другой и снова расходились… Вид их шальной пляски завораживал, кружил, мутил рассудок, затягивал, и возникало тягучее желание броситься со скалы головой вниз.

– Я никого не боюсь! – бормотал Гейр, не в силах оторвать глаз от Тролленхольма и с трудом сдерживая желание спрятаться за неширокую, но крепкую спину родича. – Никого не боюсь, даже если бы на меня напала стая волков или десяток разбойников… хоть сам Бергвид Черная Шкура… Но вот духи…

– Помолчи! – тихо прервал его Асвард. – Не надо поминать попусту ни волков, ни разбойников, ни тем более Бергвида Черную Шкуру. Я верю в твою храбрость, мой друг, но если мы встретим его, то твой первый поход станет, скорее всего, и последним. И ты не успеешь прославить толком свое имя и свой род. Так что пойдем лучше к кораблю. А не то Скельвир хёвдинг подумает, что нас тролли унесли. Пойдем-ка. Скельвиру хёвдингу следует поскорее узнать, что у нас весьма многочисленные и грозные соседи. Может, они ничего не замышляют, но когда их примерно вчетверо больше… Эти синие огни над Тролленхольмом, как говорят, не к добру!

Ничего не ответив, Гейр первым кинулся вниз по широким уступам скалы, и оба пропали в темноте.

Когда «Крылатый Дракон», в обиходе «Златоухий», пристал к берегу, первое, что сделал Торвард конунг, это послал Регне посмотреть, нет ли у них каких соседей. Предосторожность была более чем понятна: на Остром мысу имелась большая вероятность повстречать Бергвида Черную Шкуру, и эта встреча полностью исключала бы спокойный ночлег.

Регне, парень лет двадцати трех, невысокий и подвижный, в шлеме уладского образца, с маленьким бронзовым медведем на верхушке, ловко перепрыгнул с борта на берег, который скалистой грядой выходил прямо из волн, спустился вниз и побежал к возвышению, откуда открывался вид на весь Острый мыс. Регне отличался хорошим зрением, чутким слухом и к тому же исключительно тонким нюхом, за что его прозвали Песьим Носом. Кроме того, он был достаточно умен, чтобы осмыслить все увиденное, услышанное и учуянное.

Пока он бегал, пять тяжелых кораблей с осторожностью подвели к крутому берегу, перебросили сходни. Несколько человек выбрались на камень, им бросили канаты, чтобы привязать к старым бронзовым кольцам, вбитым в скалу. Когда-то здесь приставали корабли квиттингских конунгов, если из-за тяжелого груза не могли быть вытащены на берег там, где сейчас находился причал Фридланда. «Златоухий», дреки на двадцать восемь скамей, любой назвал бы достойным преемником тех давних кораблей. Резную голову дракона на его переднем штевне украшали огромные уши, больше похожие на крылья, с гребнем по верхнему краю, и поэтому его настоящее название было «Крылатый Дракон». Но с легкой руки самого же Торварда конунга его стали называть сначала «Ушастый», а потом, когда пару лет назад после особенно удачного летнего похода Торвард приказал вызолотить гребни на деревянной драконьей голове, хирдманы прозвали его «Златоухим».

Вернулся Регне и еще издалека закричал:

– Ничего опасного! Это какие-то слэтты! – стал докладывать он, подойдя ближе. – Снека на двадцать весел, груза особого не видно. Хозяина видел, но я его не знаю. На носу – медведь. В смысле, на штевне, деревянный. Людей человек сорок.

– Ну, слэтты, тролль с ними! – Торвард конунг махнул рукой. – Давай, Кетиль, пройдись до Фридланда, спроси, не примет ли меня на ночлег высокородная йомфру Хильда.

– А к слэттам не хочешь кого-нибудь послать? – спросил Халльмунд ярл, его дальний родич и ближайший товарищ. – Может, у них там слышно что-нибудь о возвращении Хельги ярла?

– Не хочу! – резко отозвался Торвард конунг. – К троллям его…

Кетиль Орешник, один из четырех его телохранителей, на чье звание указывала тяжелая серебряная гривна на груди, пошел знакомой тропой к усадьбе. Прежде случалось, что во Фридланде Торварда конунга принимали весьма и весьма любезно, о чем между хирдманами ходило немало замечаний и многозначительных усмешек, более лестных для конунга, чем для девицы-хозяйки. Но сегодня Кетиль вернулся ни с чем: йомфру Хильды не было дома, а без нее управитель не решился принимать гостей. Торвард не слишком огорчился, поскольку желания вести учтивые беседы он сейчас не ощущал, и приказал располагаться на ночлег прямо на берегу. Каменистая гряда защищала от осеннего ветра, и под ней, как за стеной, можно было совсем не плохо устроиться. На месте заброшенного поселения образовались за многие годы настоящие заросли: то ли рощи, то ли кустарники, правда за лето изрядно помятые ночевавшими здесь мореходами, но разросшийся ельник стоял стеной, а мелкие молодые елочки выбегали почти к самому морю, так что лапника на подстилки хватило всем. Вскоре под защитой скалы уже пылали костры, сложенные «навесом», на случай если мелкая морось перейдет в настоящий дождь. Старый Кольгрим, ведавший в походах съестными припасами, деловито бегал между кострами и самолично помешивал к больших железных котлах, где варилась похлебка из свежей рыбы, купленной по дороге, пшена и лука.

Несмотря на прохладу осеннего вечера и ветер, несущий мелкие капли холодного дождя, фьялли были веселы: их поход прошел удачно, и дней через десять плавания вдоль побережья им предстояло порадовать домашних отличными припасами на зиму.

– Как раз успеем к осенним пирам! – радовались хирдманы. – Пива наварим!

В каменистом, покрытом горами Фьялленланде плодородной земли насчитывалось мало, и всего урожая ячменя, который удавалось собрать, едва хватало на пиво. Кормились в основном благодаря скоту, который пасли и на горных лугах, и в лесу, а еще рыболовству, промыслу лесного и морского зверя. Каждую зиму конунг фьяллей собирал дань: бочонки соленой рыбы и коровьего масла, выделанные шкуры и кожи, овчины, меха, пряжу, полотно, разные поделки из кости – особенно славились искусно сделанные фьялленландские гребешки. В подступах к Черным горам имелось несколько медных рудников, у моря собирали янтарь. Весной все это за серебро продавалось на Ветровом мысу, где находилось большое торговое поселение, а осенью, после жатвы, фьялли снаряжали корабли за ячменем и рожью – или в тот же Винденэс, или еще дальше, в говорлинский город Ветробор, где имелся большой хлебный торг. На сей раз Торвард конунг возвращался оттуда с пятью кораблями. Три крупных Кнёрра были нагружены до предела, так что их не получалось вытащить на берег, и даже на обоих боевых кораблях, на «Златоухом» Торварда и на «Единороге», почти таком же большом и совсем новом лангскипе Халльмунда ярла, лежали бочонки, тюки и мешки. У говорлинов выдался урожайный год, цены на хлеб упали, зато соленой рыбы купцы с юга стали брать больше, так что Торвард конунг смог даже какую-то часть своих товаров выделить «на баловство» – на красивые, дорогие ткани, расписную посуду, вино к праздникам. Ярлы и хирдманы тоже прикупили кто чего и теперь предвкушали, как обрадуются подаркам домочадцы. С таким настроением ночевка под открытым осенним небом казалась ерундой.

В ожидании, пока похлебка будет готова, Торвард конунг сидел на куче лапника, опираясь локтями о поднятые колени и отрешенно глядя в огонь. Как дома, в Аскегорде, он без посторонних предпочитал сидеть не на почетном сиденье конунга, а среди дружины, так и в походе он ел и спал в одном кругу со своими хирдманами, а во время плавания греб длинным носовым веслом. Тяжелое носовое весло ему приходилось как раз по рукам: Торвард был, без сомнения, одним из лучших воинов Фьялленланда – это тот нечастый случай, когда первый по положению действительно является сильнейшим. Высокий, крепкий, широкоплечий, длинноногий, он выделялся в дружинном ряду, и любой узнал бы его даже без шрама, который пересекал его правую щеку от угла рта до заднего края челюсти и беловатой полосой выделялся на смуглой коже. Из-за шрама Торвард конунг брил бороду, хотя в его возрасте ее уже полагалось отпускать: ему нравилось, что по шраму любой человек в Морском Пути узнает его с первого взгляда. Особенным тщеславием он не отличался, но к мысли о своей исключительности привык. Густыми черными бровями, карими глазами Торвард напоминал свою мать, кюну Хердис. Свои черные волосы он заплетал, как это в обычае у знатных фьяллей, в две косы по сторонам лица, спускавшиеся ниже плеч.

Правая коса конунга распустилась: углядев на подстилке выпавшую тесемку, Халльмунд подобрал ее и сунул Торварду за пояс, но тот даже не пошевелился, погруженный в редкостную для него задумчивость, и молчал, что тоже было несколько необычно.

– О чем задумался? – Халльмунд слегка подтолкнул Торварда плечом. С самого отрочества он являлся лучшим другом конунга и не только сопровождал его во всех походах, но и настроение его воспринимал как свое.

Торвард не ответил.

– О девушках, наверное, – не без ехидства заметил Эйнар Дерзкий.

Торвард конунг перевел на него взгляд, потом бросил веточку в костер и неохотно обронил:

– Смотри ты, какой догадливый!

– Правда? – Эйнар обрадовался. – И о каких девушках? О винденэсских?

Хирдманы у костра с любопытством прислушивались, на этот раз даже благодарные ехидному Эйнару, который заговорил о том, что занимало всех. По пути из Ветробора они несколько дней провели в Винденэсе, в гостях у конунга кваргов Рамвальда. Тот даже зазывал Торварда погостить на всю зиму, и тому имелась причина: младшая дочь Рамвальда конунга подросла и стала считаться невестой. А Торвард конунг, которому недавно – в «жаркий месяц» – исполнилось двадцать восемь лет, был до сих пор не женат, хотя весь Аскефьорд уже лет десять с нетерпением ожидал его женитьбы. За одну из его невест они даже воевали четыре года назад с островом Туаль,[3] и хотя война окончилась победой Фьялленланда, от невесты Торвард конунг в конце концов отказался и все осталось по-прежнему. Но и от приглашения зимовать в Винденэсе он отказался тоже, чем несколько разочаровал дружину. Праздники Середины Зимы – наилучшее время для свадеб!

– Нет, – ответил Торвард на вопрос Эйнара. Привыкнув, что дружина всегда и везде рядом с ним, он говорил с ней как со своей семьей. – Об Альвдис, о Гейрольде из Орелюнда, о Раннвейг… О Рунлауг из Фюрберга. О наших, короче говоря.

– Соскучился? – спросил Сельви Кузнец.

Хотя ему было уже за пятьдесят и его светлые волосы на висках поседели, без него не обходился ни один поход. Торвард конунг очень ценил его ум, уравновешенность и опыт.

– Не слишком, – ответил Торвард. – Но если уж… О твоей Хильделинд, между прочим, тоже.

– И что же ты о них думаешь, в особенности о Хильделинд? – полюбопытствовал Сельви. – Я не стал бы задавать таких нескромных вопросов, но поскольку она как-никак моя дочь…

– Я думаю, что если уж кюна Хердис пообещала не пускать меня домой без невесты, то мне остается или брать приступом собственную усадьбу, или жениться. Хоть на ком-нибудь.

– И правильно! – одобрил Халльмунд, который женился еще шесть лет назад, но отцом стал только два года назад и теперь от души желал конунгу всего того же самого. – А то ведь ты сам знаешь. В походы ходишь каждый год, а случись что…

– Так тебе же все достанется! – Торвард усмехнулся, что, дескать, ничего страшного, поскольку Халльмунд сын Эрнольва был не только его лучшим другом, но и ближайшим наследником по мужской линии. – А для тебя мне ничего не жалко.

– Глупостей не говори! – с досадой возразил Халльмунд. – Ну, какой из меня конунг? Ты сам должен…

– А сам я еще не умер. Отец шестьдесят два года прожил, а я чем хуже?

– Судьбы никто не знает. Прежде чем шестьдесят два года прожить, он сына оставил и мог делать что хотел.

– Наши девушки хороши, но неужели винденэсские тебе так не понравились? Я бы сказал, что йомфру Эльдирид – чудесная девушка и завидная невеста, – продолжал Сельви, впервые в жизни принимаясь кого-то сватать. – Конечно, она на тринадцать лет тебя моложе, но для замужества вполне созрела.

– По глазам видно! – вставил Эйнар.

– Она настоящая красавица! Ты же сам видел! Чтобы такая красотка, да еще и дочь конунга – я не знаю, где мы еще такую найдем! И родство как раз какое надо. И приданое Рамвальд конунг даст такое, что любой позавидует.

– Говорят, любимое дитя! – Эйнар вздохнул, словно бы от жгучей зависти.

– Ну, еще бы! Последняя! – подтвердил Сельви. У них с братом-близнецом Слагви было на двоих пятеро детей, которые росли в одном доме и воспитывались как общие. – Можешь мне поверить. Мы вон с Хильделинд никак не можем расстаться, а ведь ей девятнадцать, давно пора!

– И веселая, бойкая, разговорчивая! Первый раз тебя увидела, а не робеет ничуть! – словно подпевая, а на самом деле издеваясь, продолжал Эйнар. – Все вертится и смеется – я все ждал, сейчас на колени к тебе сядет!

– Смелая девушка, избалованная! – заметил Асбьерн Поединщик.

– Ха! Да просто воспитатель, видно, был не дурак, научил, как женихов ловить! – с грубоватым неодобрением вставил Ормкель Неспящий Глаз.

– Нет, этому не научишь, это у них бывает врожденное! – просветил Сельви, у которого в доме из пятерых детей было четыре девушки.

– Молчи, медведище, где тебе в девушках разбираться! – поддразнил Ормкеля Эйнар, который находился с ним в состоянии непрерывной словесной войны, временами переходившей в рукопашную.

Эти двое различались решительно во всем: Эйнару было двадцать пять лет, а Ормкелю на двадцать больше, Эйнар был сыном одного из знатнейших родов Аскефьорда и по своему положению мог бы снарядить собственный корабль, а Ормкель, сын одного из старых хирдманов еще Торбранда конунга, осиротел подростком и с тех пор не знал другой семьи, кроме дружины. Эйнар был высоким, худощавым, с продолговатым бледным лицом, которое обычно хранило высокомерно-небрежное выражение, а Ормкель, ниже его на целую голову, но зато вдвое шире в плечах, был краснолиц и выглядел свирепо, даже когда ни на кого не требовалось нападать. Эйнар тщательно следил за собой, носил на поясе красивый гребешок и целый набор изящных вещичек для чистки зубов, ушей и ногтей, а Ормкель месяцами не расчесывал свою русую бороду, зато его светлые, сальные волосы уже заметно поредели и в гребне особо не нуждались. Морщинистый обветренный лоб его наискось пересекал старый шрам, нижний конец которого уходил ниже брови и доставал веко, так что левый глаз у Ормкеля был чуть прикрыт. За это его прозвали сначала Спящим Глазом, но прозвище быстро переменилось. Никому еще не удавалось застигнуть его врасплох, и Ормкеля сына Арне стали звать Неспящим Глазом. За стойкость, преданность и неукротимую ярость в битве он получил серебряную гривну телохранителя, хотя заметно уступал в росте и трем своим товарищам, и самому конунгу. Шагая рядом с рослыми, плечистыми Кетилем Орешником, Гудбрандом Веткой и Асбьерном Поединщиком, Ормкель производил смешное впечатление, но у каждого, кому случалось с ним столкнуться, быстро пропадала охота смеяться. Ормкель считал Эйнара самовлюбленным надменным болваном, а Эйнар Ормкеля – неотесанным наглецом и грубияном, и между ними дня не проходило без перебранки, что давно уже стало привычным развлечением дружины.

Вот и сейчас, уловив, что Эйнар вроде бы стал хвалить невесту, которую кварги якобы «навязывают на шею» Торварду конунгу, Ормкель принялся ее бранить; хирдманы смеялись, но Торвард, которого это касалось, почти не слушал.

– Ну молодая, ну красивая! Но ведь дура! – вдруг бросил Торвард с досадой, но и с большой убежденностью. – Дура ведь, Сельви! Все щебетала, щебетала, а что сказала? Ты сам бы на такой женился? Ну, скажи, женился бы?

Сельви неохотно пожал плечами:

– Если бы я был конунгом, если бы мне было двадцать восемь лет и я бы каждый год ходил в походы, где меня могут убить, не имея ни сына, ни брата… Может, и женился бы.

– Угу! – не раскрывая рта, с издевкой подтвердил Торвард. – И наставлял бы ее, как малого ребенка… Нет, Эйнар, я не про это! – Он заметил ухмылку на лице Эйнара, в которой мысль отражалась достаточно ясно. – Про все остальное! Я опять буду у бьярров или на Зеленых островах, а к вам опять приплывет Бергвид или еще какой-нибудь тролль. И вот вы придете к этой козе и спросите: «Кюна, что нам делать?» А она скажет: «Хочу к маме!» Нужно вам это? Ну, и мне не нужно! Я хочу быть спокоен за свой дом!

– А без наследника ты спокоен? – спросил Халльмунд.

– В случае чего и твои сгодятся, они тоже потомки конунгов. И оба – отличные парни!

– Ерре – год, а Раффе – два! И оба не твои, а мои! То есть наши. – Двухлетний Хравн приходился Халльмунду сыном, а годовалый Бьерн – сводным братом от новой жены отца. – У них только шестое поколение! У меня конунгом был прапрадед, а у Раффе еще дальше! Его детей с твоими снова можно будет женить, какое это родство!

– Ну, все-таки лучше, чем ничего!

– Ну зачем «ничего»? Кто тебе мешает?

– Я сам. Хочу, чтобы была и знатная, и умная, и красивая, – непреклонно ответил Торвард. Он знал, что эта настойчивость вызвана заботой о его же благополучии, и покорно терпел уговоры, которым совершенно не собирался поддаваться.

– Ага! – издевательски одобрил Халльмунд, знавший его вкусы. – А еще чтобы стройная и с рыжими волосами!

– Ну, на этом я не настаиваю! – с великодушной готовностью во всем себе отказать отозвался Торвард. – Нельзя же требовать всего!

Спор в очередной раз зашел в тупик, и вокруг костра воцарилось молчание. Луна уже висела меж темных густых облаков – огромная, полная, круглая, как золотое блюдо, окруженная странным красновато-коричневым сиянием.

– Полночь скоро, – сказал Халльмунд. – Не пора ли спать?

– Ой! – вдруг тихим, каким-то придушенным голосом выдохнул Регне. – По… посмо… три, конунг… Там…

Торвард конунг проследил за его взглядом; вокруг раздалось несколько изумленных вскриков, многие хирдманы вскочили, так что и Торварду пришлось быстро подняться на ноги, чтобы видеть… Видеть то, что к ним приближалось…

Что это такое, поначалу никто не понял. На темной воде моря, в двух-трех перестрелах от берега, вдруг засветилось бледное голубоватое сияние. Оно становилось все сильнее и ярче, словно голубой огонь разгорался прямо на поверхности осеннего моря, прорастал из глубины. Вот столб огня отделился от волн и по воздуху поплыл к берегу. Никто из фьяллей не мог шевельнуться: от столба голубого пламени исходило леденящее, цепенящее сияние, от которого даже воздух в груди замерзал. Только Торвард почти в беспамятстве поднял руку и схватился за свой амулет-торсхаммер, висевший на груди под одеждой. Маленький кремневый молоточек казался горячим, как уголь, давая знать, что рядом нечисть. Его тепло согревало, не давало застыть, как застыли все прочие, и Торвард вполне владел собой, хотя был изумлен и полон острого чувства опасности. Он понимал, что это такое. С самого детства он не раз слышал от матери и от старых ярлов рассказы о Битве Чудовищ и о ее последствиях, но ни разу еще не видел их наяву, и вот ему пришлось убедиться, что это не «лживая сага»!

Столб голубого огня приблизился к берегу и вдруг рассыпался. На песок шагнул призрак – мужчина в годах, приземистый, плотный, с разлохмаченными волосами и косматой бородой, которая оставляла на лице открытыми только глаза, и глаза эти горели диким, жгучим, злобным огнем. Всю грудь его заливала черная, несохнущая кровь, а в руке он сжимал нож, от которого никогда не мог избавиться, поскольку сам этим ножом лишил себя жизни. Это был Кар Колдун – самый злобный из четырех призраков Острого мыса.

– Вот и ты пришел ко мне, Торвард сын Торбранда! – заговорил он низким, шипящим, злобным голосом, медленно приближаясь к застывшим фьяллям, и зрелище это внушало ужас, как вид ядовитой змеи, подползающей к связанной жертве. Трепет голубого пламени бросал на песок причудливые тени, по берегу разливался пронзительный холод, высасывающий тепло из живых. – Двадцать девять лет я ждал тебя или твоего отца! Твой отец не ушел от моей мести! Вы, фьялли и слэтты, разорили Квиттинг, погубили мою землю! Я погублю вас! Твой подлый отец был убит сыном подлого Хильмира! Теперь между вами вечно будет кипеть неутолимая вражда! Но мало этого! Бергвид сын Стюрмира, мой неутомимый мститель, будет снова и снова наносить вам поражения, пока не погубит вас обоих, как вы погубили его отца! Ты не уйдешь от его разящего меча! Он уже близок! Посмотри туда!

Кар Колдун поднял руку с зажатым ножом и показал на восток. Невольно повинуясь, Торвард с трудом повернул задеревеневшую шею. На гребне скалы, заграждавшей от них восточную половину мыса, он при свете луны увидел человека – рослого, могучего, как великан, в блестящем под луной железном шлеме, с черным тяжелым плащом на плечах, с длинным копьем в одной руке и с большим красным щитом – в другой.

И словно молния пробила все его существо. Бергвид! Бергвид Черная Шкура, хозяин и проклятье этих мест!

– Хэй! – крикнул Торвард, разом забыв о Каре и думая только о том, что их беспощадный и непримиримый враг так близко. – Халльмунд! Ормкель! К оружию! Здесь Бергвид! Очнитесь, тролли вас возьми! Меальт а-Дагда ит Фид, лиуг аэ-маэте!

Эриннская брань, привычку к которой Торвард конунг приобрел в последние несколько лет, словно заклинание, разом оживила дружину, как будто и впрямь животворящая сила божества молнией разбила небесный свод. Вся дружина разом дрогнула и очнулась: раздались крики, все схватились за оружие. Кар исчез, но в море, там, где прятался под волнами Тролленхольм, играли столбы голубых, белых, красных, лиловых, остро и резко светящихся искр.

Из-за скалистой гряды с преувеличенной ясностью доносились звуки близости большого войска: слышался рев боевого рога, множество голосов, грохот мечей, бьющих о щиты. Дружина фьяллей мгновенно пришла в движение: каждый подхватывал из поклажи щит или копье, хирдманы натягивали шлемы и кожаные доспехи. Сам Торвард торопливо сбросил на землю плащ, вынул меч из ножен и просунул руку в петлю. Регне, побледневший (что, слава асам, скрывала темнота), подал ему щит и копье, длинное, из ясеневой древесины, со старыми кровавыми пятнами на древке возле стального наконечника, отделанного золотыми узорами на втулке и с рунами Тюр и Альгиз на основании клинка. Не дожидаясь приказов, дружина привычно строилась «свиньей». Всех переполняло тревожное возбуждение: Бергвид Черная Шкура был грозным противником, но жажда одолеть и наконец избавить от него Морской Путь пересиливала тревогу!

доносились из-за скалы слова древней воинской песни-клича.

– Так и мы знаем эту песню не хуже! – рычал Ормкель. – Конунг, пусти меня вперед!

Дружины фьяллей и слэттов сошлись на широкой каменистой площадке между скалой и берегом моря. Уже совсем стемнело, но огромная полная луна заливала землю таким ярким белым светом, что можно было разглядеть каждый камешек. Сбоку на край площадки падала тяжелая, непроглядно-черная тень от скалы Престол Закона, но сейчас поле тинга стало полем битвы.

Слэтты, спешно поднятые Асвардом и Гейром, вышли на битву все до одного: их насчитывалось вчетверо меньше. Видя перед собой воинственно настроенных фьяллей, с их косами по сторонам лица и изображениями молота на щитах, потрясающих оружием и поющих боевую песню, Скельвир хёвдинг мог испытывать какие угодно чувства, кроме удивления. Пять лет назад Торбранд, конунг фьяллей, был убит на поединке Хельги ярлом, сыном Хеймира, конунга слэттов. Искать мести за это не позволил бы обычай, но смерть отца всегда есть смерть отца, а слишком полагаться на благородство врага опасно – и слэтты втайне ожидали, что при случае сын Торбранда припомнит им эту смерть.

Но Торвард конунг сейчас о том вовсе не думал и был очень далек от намерения нападать на Скельвира хёвдинга из Льюнгвэлира. Он видел совсем другое. Не слэтты стояли перед его глазами, а квитты, и не вороны с распростертыми крыльями, а изображение отнятой руки[4] украшало их щиты. И во главе вражеской дружины он видел не светловолосого, плотного пятидесятилетнего Скельвира с опрятно подстриженной белокурой бородой, а темноволосого мужчину лет тридцати четырех, с дикими черными глазами, с черной бычьей шкурой, наброшенной на плечи вместо плаща. Непризнанный конунг квиттов, Бергвид сын Стюрмира, злейший враг Торварда и проклятье Морского Пути стоял сейчас перед ним!

пели фьялли, приближаясь, и на их щитах играли беловато-синие отблески. Кровь кипела в азартном предвкушении битвы, руки сжимали оружие, глаза выбирали ближайшую цель. Четыре синих огня играли каскадами искр над морем, но никто не смотрел на них.

– Один и Вороны! Слава Отцу Ратей! – кричали со стороны слэттов, но до ушей фьяллей доносился лишь невнятный многоголосый шум.

– Молот Рыжебородого! – раздавалось в войске фьяллей. – С нами Тор!

Скельвир хёвдинг прекрасно видел, что его дружина значительно уступает противнику и числом, и вооружением, но отступление обесчестило бы его. Он недоумевал, как могли, хотя бы и фьялли, против обычая напасть ночью, но удивляться было не время: если уж ему суждена смерть в битве, он встретит ее так же достойно, как и прожил свою богатую событиями жизнь.

Едва лишь дружины сошлись на расстояние броска, как оба вождя разом метнули копья друг в друга, блестящими наконечниками вспарывая тьму. Обе дружины, повинуясь данному знаку, с криком устремились навстречу, щит столкнулся со щитом, клинок со звоном ударился о клинок. Схватка вспыхнула мгновенно и ожесточенно закипела по всей площадке между скалой и морем. Над ночным берегом, озаренным тревожным светом луны, бушевал звон оружия, крики ярости и крики боли, тупые удары о щиты, треск ломаемых копий.

Асвард рубил мечом, держа щит перед собой, и все время оглядывался назад. Даже в пылу битвы он не мог забыть о том, что где-то здесь его племянник. Опасаясь, как бы не сбылось его нечаянное пророчество о первом и последнем походе, он строго приказал Гейру сидеть возле корабля и близко не подходить к месту битвы. А если что – бежать, как заяц, и помнить о матери. «Помни, ты у них один! – внушал он, думая в это время не столько о самом племяннике, сколько о сестре, которую очень любил и жалел. – Если нам не повезет, то ты едва ли сумеешь что-то изменить». Но не очень-то Асварду верилось, что Гейр его послушает. В первом походе очень хочется отличиться.

За правый бок Асвард не боялся – там бился Оттар. Оттара прозвали в дружине Три Меча – когда он рубил своим Языком Дракона, клинок вращался так быстро, что казалось, будто в воздухе не один, а три меча.

Но фьяллей было слишком много! Спереди на Асварда вдруг наскочил плотный фьялль, одетый в бурый доспех из бычьей кожи, с множеством мелких бляшек на груди, на плечах и на животе, из-за чего казался похожим на карася в чешуе. Он кинулся на Асварда, словно хотел смести его клинком, как метлой; ловко увернувшись, Асвард рубанул его по плечу, но клинок скользнул по одной из бляшек и врубился в руку возле локтя. «Карась» взвыл и выронил меч. Асвард хотел его добить, но тут же из темноты выскочило фьялльское копье с широким наконечником, и ему пришлось спешно подставлять щит. Наконечник с силой ударил в щит, пробил его насквозь, поранил Асварду левую руку и застрял. Толкнув щитом вперед, Асвард сбил противника с ног и тем же обезоружил, потому что освободить застрявший наконечник не так-то просто. В руках у фьялля сверкнуло лезвие секиры, но поднять ее он не успел. Меч Асварда сильным ударом врубился ему в бок, и фьялль упал даже без вскрика. Не замечая, что по левой руке быстрой горячей струйкой бежит кровь, Асвард отдернул меч и мгновенно обернулся, готовый встретить нового противника.

Сам Скельвир хёвдинг сражался впереди своих людей. Надежды выстоять уже не осталось, их быстро теснили, слэтты падали один за другим. Не верилось, что сейчас все кончится – и этот поход, не в добрый час затеянный в ответ на приглашение Рамвальда конунга, и сама жизнь. Скельвир хёвдинг немало прожил, немало походил по морям, выполнял поручения конунгов, сражался с ними плечом к плечу, собирал дань, слагал песни, разбирал на тинге судебные дела и считался лучшим знатоком законов – и должен умереть так внезапно, так нелепо, не понимая, кто хочет его уничтожить и почему… Ему даже некогда было об этом думать, потому что его дружина, так быстро сминаемая противником, казалась частью его самого, и он на себе ощущал каждый удар, наносимый Асварду, Бьярни, Оттару, Аудуну, Гьяллю, Сэмунду…

Навстречу ему выскочил рослый, плечистый фьялль. С правой стороны волосы у него были распущены и мешали увидеть лицо, но его мощная, крупная и ловкая фигура выделялась из толпы, и Скельвир понял, что битва свела его с вражеским вожаком. И вожак этот, более молодой и сильный, но не менее опытный, так же превосходил его, как дружина фьяллей в четыре раза превосходила Скельвирову. В руках фьялль сжимал длинное, тяжелое копье, щит был заброшен за спину. Двумя руками вскинув копье над головой, фьялль с силой ударил им в подставленный щит Скельвира. Щит оказался пробит, но Скельвир быстро дернул его вниз, и копье с треском переломилось возле самой втулки наконечника.

Бросив щит, Скельвир метнулся к противнику, стремясь достать его прежде, чем он выхватит меч. Но фьялль вместо этого мгновенно вскинул обломанное древко копья. Лунный луч упал на его лицо, и Скельвир хёвдинг быстрым взглядом увидел его всего – мужчину лет тридцати, с резкими чертами лица и шрамом на щеке, тянущимся от правого угла рта назад до самого края к челюсти. Не веря своим глазам, Скельвир на мгновенье застыл, а фьялль ударил его обломанным концом копья в живот. Удар оказался так силен, и так страшна была боль, что Скельвир хёвдинг переломился пополам и упал. Больше он ничего не видел. Перед глазами его разливалось огненное море, а в ушах быстро нарастал звон оружия, сплетаясь в дикую песню валькирий, опьяненных запахом свежей крови.

орал где-то в гуще схватки Гудлейв Боевой Скальд. Его потому прозвали так, что божественный дар на него снисходил только в бою, а потом он редко что мог вспомнить из своих стихов. Халльмунд называл плоды его буйного вдохновения просто «говорилками», потому что к настоящим стихам они не имели почти никакого отношения. Воспевал Гудлейв в основном свои собственные подвиги, но эти крики подбадривали дружину, давая знать, что он сам еще жив. Сегодня же он вопил особенно вдохновенно, счастливый возможностью доблестно пасть в битве не с кем-нибудь, а с самим Черной Шкурой, у которого в этот раз было вдвое больше войска! Вокруг одного Гудлейва толпилось не меньше десятка врагов, и он пылко орал, бросив разрубленный щит и зажав рукоять меча сразу двумя руками:

Вдруг неведомо откуда перед ним выскочил квитт огромного роста, с длинным мечом в руке…

…Вертясь в гуще схватки и видя вокруг себя одних фьяллей, Гейр искал Асварда. Он ясно слышал голос родича, зовущий его на помощь. Разве мог он усидеть на месте, когда идет бой, когда Асвард зовет его! Гейр любил брата матери, хотя тот нередко над ним посмеивался, и очень боялся, что уже не успеет ему помочь. Да где же он? Ни Асварда, ни кого-то другого из своих Гейр не видел.

Перед ним оказался какой-то длиннорукий фьялль, рубящий мечом направо и налево и что-то орущий во все горло. Выглядел он особенно дико, потому что перед ним никого не было и он увлеченно сражался с тенями от скал, падающими на площадку сверху. Увидев Гейра, фьялль устремился к нему, взмахнул мечом, но ударил почему-то на локоть выше Гейровой головы – он даже слышал свист, с которым клинок рассек воздух. По волосам погладила смерть, но подросток, не растерявшись, сам бросился вперед и ударил фьялля мечом по бедру.

Ощутив жгучую боль, на полуслове прервав стих, Боевой Скальд вдруг увидел на месте того великана, через шею которого меч пролетел, не причинив вреда, подростка лет тринадцати, со светлыми кудряшками, с испуганно-изумленным и вместе с тем решительным лицом. На миг опешив, Гудлейв застыл, не понимая, куда делся тот бессмертный квитт и откуда тут мальчик, но тот вдруг дернулся вперед, изо рта его рванулся поток пенящейся алой крови, а из середины груди выскочило железное жало. Мальчик упал лицом вниз, а у него за спиной обнаружился Ормкель Неспящий Глаз.

– Что ты замолк, Боевой Скальд? – окликнул он Гудлейва, выдергивая копье из тела. – Это еще не последний! Смотри, их еще полсотни!

– Да где же? – Гудлейв обернулся.

Внезапно вокруг стало совсем тихо, и они без труда смогли услышать друг друга. Из темноты слышался шум бегущих ног и стоны. На земле тут и там лежали тела, но битва кончилась так же мгновенно, как и началась.

Не слыша и не видя своего вожака, остатки слэттов вскоре отступили и по одному потянулись к кораблю. Было темно, луна вдруг спряталась за тучи, как будто нарочно мешая им увидеть, чем все кончилось: где враги, где свои, кто жив, кто ранен, кто убит? Поначалу каждому казалось, что он единственный уцелел после этой дикой, непонятной битвы и теперь остался один среди мертвецов. Луна спряталась и прочно захлопнула за собой облачную дверь, и в полной темноте только вдали, возле брошенного ночлега, виднелось красно-багровое свечение углей угасающих костров. Кто-то зажег большую ветку, и она висела в темном воздухе, как живой пламенный цветок на невидимом стебле. Кто-то бранился, кто-то из раненых звал на помощь. Люди оглядывались, окликали друг друга, видели знакомые лица и не узнавали, искали кого-то, кого больше нельзя было найти, забывали уже найденных и снова восклицали: «Торкель, ты жив!»

Постепенно под скалой на месте прежнего ночлега собралось человек двадцать – не больше половины из сорока двух. И среди уцелевших не оказалось Скельвира хёвдинга.

– Он убит! Убит! Я его давно не видел! Почти с самого начала! – переговаривались измученные, тяжело дышавшие слэтты.

Многие из них были ранены и, торопливо отыскивая в своих мешках свернутые полотняные полоски, неловко пытались в полутьме перевязать друг друга. Разжечь заново костер никто не догадался, а может, сказывалась невольная боязнь выдать себя врагу. Их не преследовали, из-за скалы никто не показывался.

– Нужно идти искать хёвдинга! Скорее искать его! – восклицал где-то в темноте Оттар Три Меча, и его голос внушал некую уверенность: все же у слэттов остался хоть кто-то способный их возглавить. – Может, он ранен! Или в плену! А если он убит, мы должны отыскать его тело! Кто идет со мной? Бьярни! Ты жив, так чего расселся?! Пошли быстрее! Асвард, ты слышишь?

– Слышу, слышу! – раздраженно отвечал ему Асвард, пытаясь прижать разрезанный рукав к локтю, чтобы хоть немного задержать кровь.

Голова уже кружилась: не в первый раз будучи раненым, он понимал, что в горячке боя потерял много крови и скоро может упасть без памяти. А этого он никак не мог себе позволить. Сквозь крики и звон оружия ему послышался крик Гейра, и Асвард должен был непременно найти племянника.

– Гейр! Гейр! Да где же ты! – кричал он в темноту, напрасно прищуривая свои зоркие глаза. – Отзовись! Я не буду тебя бранить, клянусь Одноглазым! Ты ранен? Где ты?

Собравшись с духом, слэтты вернулись на площадку под скалой. Здесь и там виднелись очертания лежащих тел, с темной земли доносились стоны. Асвард помнил, что здесь могут оказаться и фьялли, но больше его волновало другое: где же Гейр? Слэтты освещали горящими ветками лежащих, пытаясь отличить своих от чужих. Вот Аудун, нелепо откинувший голову… мертвый… Вон придавленный убитым фьяллем Геллир, а нога его обрублена по колено и черной лужей на песок вытекла почти вся его кровь… Бруни Сварливый… Асвард быстро отвернулся, чтобы не видеть лица, жестоко изувеченного нижним краем шлема, буквально вбитого в лобную кость.

– Вон того поднимите! – распоряжался Оттар, деловито метавшийся от одного тела к другому. – Он же должен быть где-то здесь!

– Вон, вон его щит! Смотри…

– Это уже два щита, только от них немного проку! – Бранд Запястье приподнял две половинки разрубленного щита. – Только это не его, а Рандвера… Да где же он сам? Рандвер!

Асвард шел по полю, переворачивая тела, думая только о том, как бы отыскать Гейра. Под ноги ему попался покореженный шлем. Оттолкнув его ногой, Асвард вдруг заметил прямо возле своего башмака знакомую голову. Но это было так дико и странно, что он даже не сразу узнал ее.

– Здесь хёвдинг! – крикнул он и опустился на колени, попытался ощупать тело, понять, жив ли Скельвир.

К нему подбежали с факелами, и желтый отблеск упал на лежащее тело. Длинной стальной лентой на песке блестел клинок меча. Железные колечки хорошей говорлинской кольчуги забрызгала кровь, но никаких ран заметно не было. Скельвир дышал, внушая бодрящую надежду, что он только оглушен.

– Скорее, давайте! – шепотом торопил Оттар. – Он только без памяти! Поднимайте! Бьярни, давай!

От беспокойства суетясь и мешая друг другу, слэтты подняли Скельвира хёвдинга. Асвард вытер пальцы о землю, потом о кожаные штаны, но они оставались липкими. Поднявшись с колен, он пошел по площадке. Надо найти два копья покрепче и хотя бы один большой щит, чтобы отнести вожака к кораблю. Вот тебе и попировали у Рамвальда конунга!

Берег вдруг осветился голубовато-серым призрачным светом. Асвард поднял голову, удивляясь, через какое облако луна светит так странно. И вместо луны его глазам представились четыре огонька над темной водой. Четыре синие звезды плясали во тьме, рассыпая искры, и теперь ко всевозможным оттенкам синего примешались кроваво-красные отблески. Духи четырех колдунов напились крови и праздновали удачную ночь.

Асвард остановился, не сводя с них глаз. Разом, словно проснувшись, он понял всю нелепость, невозможность произошедшего. Что за люди бы там ни оказались – как они могли напасть ночью?[7] Не сказав ни слова, не назвав своего предводителя, не спросив, кто перед ними? Так не бывает! Целая рать злобных берсерков не нападает на первых встречных и не убивает просто так, даже не пытаясь, скажем, ограбить. Кошмарный сон, больше ничего! Да было ли все это?

Опустив голову, Асвард посмотрел на свои руки. Кровь уже подсохла, но это была настоящая кровь, и боль в раненой руке была тоже настоящая.

А у ног его лежало маленькое тело, повернув к небу кудрявый затылок. На спине его чернело широкое кровавое пятно. Асвард молчал, глядя на него. Он не сразу сумел понять, что это. Совсем не это он искал. Освещенное призрачным синим светом, тело лежало перед ним с несомненной неподвижностью смерти. В нем не осталось живой теплой искры это был мертвый предмет, по нелепой случайности имеющий вид человеческого тела. Тела его племянника Гейра, единственного сына оставшейся дома сестры.

Ингитора вышла из дома и сразу услышала на дворе шум возбужденных голосов.

– Да где же хозяйка! – перед свинарником стояла скотница Гудрун, держа на весу корыто. Завидев хозяйскую дочь, женщина шагнула к ней, продолжая говорить на ходу. – Йомфру, хоть ты уйми ее! Старая ведьма совсем рехнулась! Она опять говорит, что видит духов, и даже дух Гейра! Вели ей замолчать, Асгерд уже плачет от нее!

– Я не могу это слушать! – Асгерд, жена Траина Одноногого, всхлипнула и прижала к лицу длинный край головного покрывала. Это была маленькая худощавая женщина с острым носом и почти незаметными бесцветными бровями. – Я не могу! Она опять говорит, что видит духов! И дух Гейра! Я не могу этого слышать! Это что же значит – что мой сын по…поги… – Она не могла говорить, точно ужасное слово встало ей поперек горла. – Это неправда, неправда!

– Конечно, неправда! – решительно поддержала ее Гудрун. Поставив корыто к стене свинарника, она обняла Асгерд за плечи. – Не плачь! Старуха наша всегда была полоумной! Ей самой пора мешок на голову – да в море! Вот увидишь, Гейр вернется и все будет хорошо! Выкинь из головы! Я правильно говорю, йомфру?

– Правильно! – согласилась Ингитора, стараясь говорить бодро. – Что же может случиться? Они же не на войну поплыли!

– Но им может встретиться какой-нибудь «морской конунг»!

– Если встретится, ему же будет хуже! – решительно ответила Ингитора.

Но и ее терзали тайные сомнения, от которых она четвертый день не знала покоя. Старая Ормхильд имела способность видеть духов-двойников, которые, как известно, появляются только перед самой смертью человека. Если кому-то приходила пора умереть, она всегда предупреждала об этом заранее. И трудно было не верить ей сейчас только потому, что верить не хотелось. Позавчера ей за воротами померещились Вандиль Белка и Сварт Бубенчик, бледные и залитые кровью. Вчера возле самых дверей она якобы повстречала Бегера Проворного и обоих сыновей Кетиля Башмачника, Гисля и Эгиля. Люди из дружины Скельвира хёвдинга, уплывшие с ним на Квартинг, в виде духов-двойников по очереди возвращались домой. Страшный счет увеличивался, и уже одолевало жуткое чувство, что он так и будет расти, пока к воротам, в виде бледных теней, видимых только Ормхильд, не вернутся все сорок два, а оставшиеся дома так и не узнают, что с ними стало…

Теперь вот очередь дошла и до Гейра. «Хоть бы ребенка пожалела!» – в сердцах подумала Ингитора о старухе, как будто та могла не только предсказывать, но и сама влияла на происходящее. Отец Гейра, Траин Одноногий, стоял сейчас в дверях кладовки – с тяжелой связкой ключей у низко повязанного пояса, с деревяшкой на правой ноге, от самого колена. Когда-то он сам был хирдманом Скельвира хёвдинга, но, потеряв в битве ногу и чудом выжив, остался в Льюнгвэлире присматривать за челядью. Бессознательно перебирая ключи, он переводил взгляд с жены на Ингитору и тоже, казалось, ждал, чтобы она его успокоила. Он не хотел, чтобы их единственный сын так рано отправлялся в поход, но отпустил, потому что Скельвир хёвдинг собирался всего лишь в гости до Середины Зимы.

– Где она? – спросила Ингитора у женщин. – Я сама с ней поговорю.

– Да вон! – Гудрун махнула рукой в сторону ворот. – Вон каркает ворона. Нам Сколь сказал, он слышал.

Со стороны моря дул сильный прохладный ветер, с шорохом качались кустики вереска, давшие название усадьбе Льюнгвэлир – Вересковые Поляны. Еще от ворот усадьбы Ингитора увидела Ормхильд. Старуха стояла над обрывом морского берега, ветер трепал края ее темной облезлой накидки, и она в самом деле походила на ворону. Обратив лицо навстречу шуму моря и закрыв глаза, старуха тянула носом воздух. Она уже несколько лет почти ничего не видела и головную повязку надвигала на самые брови, чтобы уберечь слабые глаза от слишком резкого света. Зато нос у нее был крупным и так решительно устремлялся вперед, что походил на птичий клюв. Казалось, что этим носом Ормхильд не просто чует все запахи на день пути вокруг, но и видит лучше, чем глазами.

Ингитора подошла ближе, стараясь не шуметь и не привлекать к себе внимания старухи. Ее пробирала мелкая дрожь. Не может быть, чтобы все это оказалось правдой! Шесть смертей – куда уж хуже!

– Орел расправил крылья, подул ветер! – разобрала Ингитора в бормотании Ормхильд. – Пожиратель Трупов расправил крылья на самом краю небес! Ветер летит над миром! Привет тебе, Грани! Привет тебе, Рандвер! Вольно ж тебе скакать на спине вихря – конь диковат, да ты теперь не боишься падать! И ты спешишь домой, Хегни Силач! Тоже хочешь погреться у родного очага! О, привет тебе, славный Скельвир хёвдинг! Привет тебе! И ты по пути в Валхаллу зашел проведать свой дом! Привет тебе!

Ингитора сильно вздрогнула, как будто ее ударили. Поначалу она опешила, услышав еще три новых имени, но замыкал цепочку сам Скельвир хёвдинг! Отец! Это было так невероятно, что Ингитора пошатнулась и ощутила скорее возмущение, чем испуг: да это просто наглость – пророчить смерть ее отцу! Это невозможно – и в то же время где-то рядом разверзалась пропасть, даже еще пока она не верила. Дыхание перехватывало, воздух замирал в груди и становился чем-то твердым, по голове под волосами бежали ледяные ручейки, руки начинали дрожать, а ноги слабели.

– Что ты несешь, безумная! – вскрикнула Ингитора. – Опомнись! Ты назвала моего отца! Этого не может быть! Ты не видела духа моего отца! Говори же – не видела!

Ормхильд резко повернулась, сжала перед грудью сухие руки со скрюченными пальцами, похожими на птичьи когти. Раскрыв тусклые глаза, она силилась рассмотреть стоявшую перед ней девушку.

– Как я могу не узнать хёльда, когда я всю жизнь прожила в его доме? – проскрипела в ответ старуха. – Я была здесь, когда он родился, я была на его свадьбе, я буду на его погребении. Скоро он вернется домой! Только жена увидит его, а он ее нет!

Ингитора резко повернулась и бегом пустилась назад к воротам усадьбы, будто пыталась убежать от слов безумной старухи. Пусть они останутся на берегу, пусть их унесет и развеет ветром! Всякая смерть – горе, жаль будет, если Аудун, Рандвер и другие не вернутся живыми. Все это знакомые лица, она привыкла к ним, они составляли часть дома, округи, часть ее мира. И Гейр – обидно погибнуть в первом же походе! Но отец! Он являлся основой и началом ее вселенной, казалось, он, как сам Один, существовал всегда и будет существовать всегда! Ингитора не могла даже представить, что отец не вернется, никогда больше не будет сидеть на хозяйском месте в гриднице. При одной мысли об этом очертания гор, моря, неба дрожали в глазах Ингиторы, готовые рухнуть. Отец был для Ингиторы важнее всех на свете, и она часто жалела, что не родилась мальчиком – тогда она уже семь лет сопровождала бы его в походах. Пора ожидания тянулась для нее долго, и не верилось, что это ожидание станет вечным. Это нелепо, невозможно!

– Ну что, ты нашла ее? Велела ей замолчать? – окликнул ее во дворе голос Гудрун.

Ингитора повернулась, и женщины умолкли. Лицо хозяйской дочери горело гневом, словно ей нанесено оскорбление. И все поняли, что судьбу нельзя заставить замолчать.

– Корабль идет по фьорду! Корабль во фьорде! – кричали во дворе. – «Медведь» возвращается!

Возвращается! Мать, фру Торбьерг, выронила из рук решето и рассыпала муку – она сама всегда ставила опару, поскольку у нее была легкая рука на хлеб. Лицо ее разом побледнело и изменилось, и у Ингиторы похолодело внутри. Возвращается! Отец уплыл, собираясь гостить на Квартинге до Середины Зимы и еще немного, пока не разъедутся гости с зимних пиров, то есть ждать его предстояло еще больше трех месяцев. Но он возвращается! За это время он не мог даже сходить на Квартинг и обратно, а значит, повернул назад с дороги. Почему? Едва ли глазастые пастухи смогли принять за «Медведь» какой-нибудь чужой корабль. А если Скельвир хёвдинг вернулся с дороги, это значит, что и впрямь что-то случилось! И, может быть, это правда – что Аудун, Хегни, Ранвер, Эгиль… Но только не…

Вскочив, Ингитора кинулась из дома. Все эти дни она не находила себе места, томилась при мысли, что предстоят еще долгие месяцы неизвестности. От этой тоски подкашивались ноги и даже сидеть было трудно, словно из тела вдруг вынули все кости, и хотелось опустить голову на скамью. Внезапная новость о возвращении «Медведя» сразу бросила ее из этой расслабленной тоски к такому же томительному лихорадочному возбуждению – хотелось бежать быстрее, быстрее, по воздуху перелететь через фьорд и сразу оказаться на корабле, который еще не подошел к причалу.

– Пустите, я расскажу хозяйке! «Медведь» возвращается! – кричал Сколь, стараясь пробиться через толпу, но женщины и рабы обступили мальчишку и не пускали к хозяйскому дому.

– Как же это может быть «Медведь»! – гомонили они. – Что-то слишком быстро!

– Он сейчас должен быть только на Квартинге!

– А назад он вернется не раньше чем через месяц после Середины Зимы!

– Я не напутал! Это «Медведь»! Посмотрите сами!

– А может, он и вернулся! – раздался от дверей голос фру Торбьерг. – Может быть, к Квартингу вышел Бергвид Черная Шкура, а Скельвир хёвдинг не из тех, кто ищет напрасной гибели. Пойдемте посмотрим!

Галдящей толпой женщины, челядь, дети, десяток оставшихся в Льюнгвэлире хирдманов повалили к берегу моря. Ингитора бежала впереди всех. Отец! Только бы увидеть его, только бы он был жив! Сейчас она будет все знать. Если она его увидит – какое облегчение, какое блаженство… Если нет… При мысли об этом Ингитора чувствовала дурноту. Но вот сейчас все кончится, все станет ясно…

Перед ней лежал Льюнгфьорд. Изогнутый серп серебристо-серой воды блестел под солнцем, обрамленный склонами зеленых гор. Вдали, у самого горла фьорда, виднелся корабль. Заслонив рукой глаза от солнца, Ингитора щурилась, стараясь его рассмотреть. «Медведь» был уже не новым кораблем, Ингитора помнила его с детства и знала в нем, казалось, каждую доску, от киля, где снизу вырезаны три руны Прибоя – Райдо, Эваз, Лагу, – до верхушки мачты, где поблескивал бронзовый флюгер в виде изогнувшегося дракона, который старательно начищали перед каждым новым выходом в море. Сердце сжималось, словно это приближается не отец, а злейший враг…

Вдруг даже захотелось, чтобы это оказался не он. Великие боги, святые властители, пусть это будет не он. Пусть это будет кто угодно, хоть Бергвид Черная Шкура, только не «Медведь». Раньше Ингиторе и в голову бы не пришло, что она будет ждать корабль своего отца с ужасом.

Обитатели усадьбы догнали ее, кто-то встал рядом на берегу, кто-то спустился к причальной площадке возле корабельного сарая. Женщины тревожно гудели, дети подпрыгивали от нетерпения.

Корабль приближался. Уже видно было, как блестят на взмахах мокрые лопасти весел, показалась резная голова медведя на переднем штевне и даже бронзовый флюгер-дракон. Сверху открывался вид на все, что делается внутри корабля. В глаза бросилась жуткая пустота – на скамьях сидела всего половина людей! Половина! Где же все? Ингитора в ужасе обшаривала корабль взглядом, но не видела никаких следов битвы, «Медведь» не получил повреждений и выглядел так, как и полагается кораблю заботливого и состоятельного хозяина. Но где же люди? Быстро росло чувство недоумения и ужаса, как будто их обокрали. Но… Эгиля с Гислем нет, как и предсказывала Ормхильд… И Вандиля Белки нет, а его рыжую голову не проглядишь…

Каждого уже можно было узнать. Вон кормчий Бьярни на сиденье возле руля. Вот Оттар на носу, за ним Сэмунд Бородач с его знаменитой бородой, из-под которой даже пряжки пояса не видно… с перевязанной кистью правой руки, из-за чего он не гребет, а просто сидит, хотя парус уже свернут. Несколько человек лежат на дне. Вон Арнвид Бражник сидит, вытянув ногу с привязанными двумя плоскими дощечками, и смотрит на толпу на берегу… Очевидно, что если не корабль, то дружина в бою побывала.

Взгляд легко скользил по головам негустой толпы на корабле, и с каждым мгновением в груди разрасталась пустота, как будто каждый удар сердца отрывал новый кусок. Его не было. Его не было, но Ингитора упрямо шарила взглядом по кораблю, от носа до кормы и обратно, выискивая знакомую крепкую фигуру отца, его синий плащ с золоченой застежкой, подарком Хеймира конунга, его непокрытую голову с повязкой через лоб, державшей волосы. Она сама вышивала ему эти повязки – она занималась только этим, единственным родом рукоделия, и отец говорил, что они приносят ему удачу. Она как будто надеялась, что сила ее взгляда вытащит его из какой-то щели, в которую он почему-то спрятался, вытащит из небытия, из той жуткой дыры, куда он попал и куда тянуло саму Ингитору. Его не было…

Внутри медленно разливался мучительный холод, и хотелось сесть на землю, чтобы получить хоть какую-то опору. Его нет. В глаза бросилось что-то длинное и темное, уложенное возле мачты. Какой-то сверток, обернутый в знакомый синий плащ У более широкого конца свертка виднелся знакомый щит: большой, круглый, обтянутый красной кожей, с большим бронзовым умбоном в виде медвежьей головы с открытой пастью. В свое время этот умбон очень дорого обошелся, но работа того стоила: в пасти медведя был виден каждый клык, на шкуре выделялась каждая прядь густой шерсти, и Скельвир хёвдинг уже не раз переносил его со старого, пострадавшего в бою щита на новый. Чуть ниже умбона щит оказался пробит, и нижний край обломился.

Теперь сомневаться и надеяться было невозможно. И по первому побуждению Ингитора чуть не бросилась с обрыва вниз, в серые холодные волны. Удержало ее только желание услышать от других, что это правда.

А позади нее стояла толпа, домочадцы усадьбы и соседи-рыбаки, и толпа эта шелестела, как лес под ветром, но Ингитора не разбирала ни одного слова. Ноги ее сами по себе шли с обрыва к причалу, а душа парила, как подвешенная. Весь мир вокруг казался хрупким и ненадежным, как тонкий лед. Хотелось завопить, завизжать, чтобы отпугнуть этот ужас, но в то же время казалось, что от этого крика рухнет само небо, что горы и море повалятся кучей бессмысленных обломков… Потому что ее, Ингиторы, мир уже рухнул…

Корабль подошел к причалу, Стуре Гневливый перепрыгнул с канатом, чтобы привязать «Медведя» к столбу, еще двое перебросили сходни на деревянный настил. На встречавших они старались не смотреть, точно не родные и близкие толпились перед ними после месячной разлуки, а деревья чужого леса. Лица прибывших выглядели виноватыми и удрученными. Выходя с корабля, они не поднимали глаз выше ног фру Торбьерг, стоявшей на приподнятом плоском камне. С этого камня она всегда приветствовала их возвращение. На этом камне она встречала мужа. Сейчас Скельвир хёвдинг вернулся к ней на своем щите. Все было ясно: те женщины, кто так же, как Ингитора, искали на корабле своих и не находили, подняли крик и плач. Асгерд исступленно рыдала, и рослая Гудрун едва могла удержать ее, чтобы не дать разбить себе голову о камни. Ингитора видела их, и ей почему-то казалось, что все они плачут над ее горем, а не над своим.

Оттар и Торкель вынесли с корабля длинный сверток, покрытый синим плащом. Ингитора не сводила с него глаз. Это и есть ее встреча… Не оборачиваясь, Ингитора слышала сзади тихое тяжелое дыхание матери. Крик рвался из ее груди и грозил разорвать, если она его не выпустит, от подступающего желания зарыдать судорогой свело челюсти. Но она молчала, мертвой хваткой сжав серебряные подвески на груди.

Двое хирдманов молча положили свою ношу на землю у Встречального Камня. Выпрямившись, Оттар мельком встретил взгляд Ингиторы и тут же опустил глаза. Ему было нечего ей сказать.