"Призрак Мими" - читать интересную книгу автора (Паркс Тим)

Глава тринадцатая

На следующее утро около восьми часов в дорогом автомобиле зазвонил сотовый телефон. Водитель положил руку в перчатке из телячьей кожи на трубку, но поднимать ее не стал. Он ехал медленно, наслаждаясь кристально ясным утром, дорогими обтягивающими перчатками и тем восхитительным ощущением, которое не покидало его со вчерашнего вечера, когда он сумел, фигурально выражаясь, обезвредить ядерную бомбу за несколько секунд до взрыва. Он думал, что, возможно, и неплохо время от времени чувствовать опасность, затаившуюся в прошлом: она придает жизни некий привкус драматизма, заставляет поддерживать тонус. В конце концов, зачем-то ведь живут люди на склонах Этны. Опасность позволяет острее ощущать жизнь. Потому даже неплохо иметь в женах такую извращенку, как Паола, которая делает тебе минет в машине, а затем кончает, оседлав – рукоятку переключения скоростей. Надо проверить, пахнет ли еще кожаный набалдашник ее выделениями.

– Слушаю? – он поднял трубку после нескольких сигналов. Наверное, Форбс решил проверить телефон, только что установленный на Вилла-Каритас. Или Бобо привяжется с какой-нибудь технической дребеденью. В последнее время барахлила машинка для наклейки этикеток, это могло задержать очередную партию поставок «Доруэйз», а Бобо всегда отличался ненужной щепетильностью в таких вопросах.

– Мо! – голос жены звучал так, будто она запыхалась.

– Паола? – Моррис был уверен, что после прошлой ночи она не поднимется до полудня.

– Слушай, я только что говорила с Антонеллой. Ей позвонила сиделка. Мо, мама умерла.

– Что?! – Моррис резко затормозил и свернул на обочину, включив аварийную сигнализацию. – Сиделка позвонила Антонелле? Но почему ей? Почему не тебе?

– Cristo! – Паола начинала злиться. – Сейчас не время беспокоиться о такой ерунде.

Это могло означать только одно: Паола не сочла нужным договориться с медсестрой и сейчас увиливала от ответа. А покаяться стоило бы, учитывая, что ни работать, ни учиться она не собиралась.

– Послушай, Мо, надо срочно ехать в Квинцано, принести соболезнования и добыть завещание.

– Я возвращаюсь за тобой.

– Нет, ты туда должен попасть раньше Бобо, так что езжай один. Не дай ему увидеть завещание прежде тебя.

– Погоди, не вешай трубку! – быстро глянув в зеркало заднего вида, Моррис обнаружил, что автобус местной линии приближается гораздо скорее, чем можно было ожидать. Тем не менее ему удалось вывернуться буквально из-под колес. Если пассажиры и попадали на пол, то он здесь ни при чем. «Мерседес» набрал скорость и ввинтился в поток машин.

– А мы знаем, где завещание?

– Попробуй поискать в ее столе в кабинете. Но главное – ключ от банковского сейфа. Он лежит в медальоне на дне шкатулки для шитья в углу столовой. Главное, доберись до него первым, чтобы мы могли пойти в банк и проверить, нет ли какого подвоха.

Моррис посигналил грузовику, задержавшемуся на зеленый свет.

– Va bene? Сделаешь?

– Не клади трубку еще минуту.

Когда он попытался объехать грузовик, этот идиот неожиданно дал по газам. Навстречу, откуда ни возьмись, выскочил старенький «фиат», за рулем сидел мужичонка деревенского вида в фетровой шляпе. Моррис и не подумал притормозить. Лицо мужлана перекосилось от ужаса, и «фиат» снесло в кювет. Глянув в зеркало, Моррис заметил, как водитель грузовика машет кулаком. Сколько же в мире злобы, и как легко ее пробудить! Он проскочил следующий светофор на красный свет и вылетел на серпантин, вьющийся по холмам к северу от города.

– Мо, ну что ты там заглох?

– Да просто толкотня на дороге.

– Allora, ciao. Пока.

– Нет, подожди, а если Бобо уже там?

– Вряд ли. В это время он обычно в офисе. И я точно знаю, что его не было, когда звонила Антонелла. Так что ты имеешь фору.

– Ну а вдруг?

– Тогда просто настаивай, что вы должны посмотреть завещание вместе.

– Вдвоем нам было бы проще это сделать.

– Однако меня не будет.

Паола повесила трубку. Моррис был полностью удовлетворен. Новое рискованное приключение в сообщничестве с Паолой придавало сил. Все-таки они отличная пара. Он поражался быстроте, с которой менялось настроение, превращая мир из голой пустыни в цветущий сад. Великолепный хамелеон, дивный, многокрасочный, изменчивый Моррис.

Он ловко лавировал среди спешащих на работу автомобилистов, взбираясь на холм у городской стены, протянувшейся вдоль дороги. Обгоны шли один за другим, больше на классе, чем на скорости. Ему даже хватило внимания вовремя заметить полицейского и сбросить газ. Снова зазвонил телефон – вот теперь это действительно был Форбс.

– Боюсь, вы не вовремя, – остудил его Моррис. – Я очень тороплюсь в одно место.

– А… – неуверенно промычала трубка. Моррис обошел на крутом спуске сразу несколько машин, но на следующем повороте, где средневековая стена нависала прямо над шоссе, пришлось резко тормознуть. Взвизгнули покрышки, «мерседес» еле удержался на дороге. Дальше опять потянулись предместья, но уже на противоположной городской окраине.

– Старуха Тревизан умерла, – объяснил он. Именно так бы выразился бы папаша. Очень грубо, но не может же отец все время быть неправ. – Я как раз еду туда осмотреться и изучить завещание прежде, чем до него доберется Бобо.

Он проскочил очередной светофор – на грани фола.

– Понимаю, – сказал Форбс упавшим голосом. – Примите мои соболезнования.

В трубке послышался сдавленный хрип. Помехи, что ли, на линии, или просто старик прочищает горло?

– Тут, видите ли, произошло… э-э, нечто серьезное. Вчерашней ночью.

– Если опять сортир, – раздраженно бросил Моррис, – то парня, который вам нужен, зовут Кеккинато. Найдете в телефонной книге.

– Нет, боюсь, все гораздо хуже.

– Выкладывайте, только в темпе. Я уже почти на месте и очень спешу.

– Э-э… ваш друг Бобо всех уволил.

– ?!

Моррис был так ошарашен, что даже не сообразил рассердиться.

– Он приехал очень рано, даже застал ночную смену, и с ходу всех рассчитал. Сенегальцы уже собрали свои пожитки и уехали.

– Но какого черта?

– Я полагаю, там случился какой-то инцидент. Нечто такое, что… э-э, длилось уже определенное время. Но мне никто не желает ничего объяснить.

– Бога ради… а что – что я скажу… – На полминуты он потерял дар речи, пугая пешеходов на переходе у больницы.

Наконец Форбс произнес:

– Aequam memento rebus in arduis…[12]

Но Моррис не собирался слушать его поганую латынь.

– Дайте же сообразить! – рявкнул он в трубку.

– Простите, голубчик, я…

– Скажете им, – оборвал Моррис, – чтобы ни в коем случае не разбредались до моего приезда. Там разберемся. Бобо не может выбрасывать на улицу людей без моего ведома. Я член семьи!

Шоссе петляло по холмам, на одном из которых приютилась маленькая коммуна Квинцано – кучка домишек с оштукатуренными стенами, казавшимися еще белей в стылом утреннем свете. Моррис пересек центральную площадь, изуродованную военным мемориалом времен строительного бума пятидесятых. Стела, сильно попорченная непогодой, представляла стилизованную скульптуру неизвестного солдата в миг его геройской гибели. Толковый диктатор, желающий добра своим подданным и наделенный тонким вкусом (как Моррис, например), немедля распорядился бы убрать этого монстра с глаз долой, дабы ничто не нарушало извечной прелести Италии. Без пяти минут, подумал Моррис.

На мгновение он подивился своей способности походя выдавать подобные ценные мысли в столь драматичных обстоятельствах, и тут же обнаружил, что узкая дорога наверх к дому Тревизанов перекрыта фургоном, откуда выгружали дрова в подвал соседней развалюхи. Он посигналил, но тут же об этом пожалел. Глупо сейчас привлекать к себе внимание. Хоть он ничего дурного и не совершал, но чувствовал себя опасным преступником, идущим на дело. Моррис сокрушенно покачал головой: на одних нервах далеко не уедешь. Он опять размеренно погудел. Из подвальной отдушины высунулся сивый мужик – а как же! – и небрежно передернул плечами, что привело Морриса в бешенство.

– Porti pazienza, signore! Чуточку терпения, – старый хрен потряс растопыренной пятерней с пальцами-сосисками, показывая, сколько именно минут осталось ждать.

Моррис резко развернул машину, оставил ее на площади и пешком направился к дому.

Идти пришлось метров двести-триста по крутому подъему. Пар – густыми клубами вылетал изо рта в ледяной зимний воздух. Но Моррис шагал легко, его переполняла энергия. Быть может, прогулка пойдет на пользу, приведет его в норму. Приятно было чувствовать, как морозный воздух – проникает в легкие, разрумянившиеся щеки встречали холод во всеоружии. В такие моменты – нет-нет, на лающего пса внимания не стоит обращать – радуешься, что не пристрастился к табаку и алкоголю. Он вежливо поздоровался с женщиной, чистившей умывальник на улице. У Паолы бы уже началась одышка. Да и папочка точно бы сломался, невзирая на все свои замашки супермена, из-за которых Моррису приходилось терпеть уик-энды на пляже.

Взбираясь по все круче уходившей вверх дороге, Моррис не в первый раз подумал, что у отца и жены немало общего: оба, казалось, поставили себе задачу дразнить и задевать его. А вот Массимина, в свою очередь, напоминала мать: та, наоборот, всегда его успокаивала. Хотя, наверное, самое главное различие в том, что первые двое были живы, а милая мама и Мими – мертвы. Совершенно мертвы.

Как и синьора Тревизан.

Тяжелые кованые ворота перегораживали дорогу на извилине. Он вспомнил, как шел сюда на первое свидание с Массиминой, юный и полный надежд, как соврал ей, что оставил свою машину на площади, а на самом деле пришлось полчаса дожидаться автобуса. Время неслось стрелой, приближалась пора, когда ему больше не нужно будет лгать, когда он, наверное, даже сможет себе позволить небольшую уютную ностальгию по былым безденежным, обманчивым дням. Моррис улыбнулся уверенной улыбкой зрелого мужчины, которую подсмотрел недавно в зеркале.

– Chi e? – спросила сиделка по домофону.

Могла бы и догадаться, что после смерти старухи вся семья слетится засвидетельствовать скорбь, и просто открыть дверь без лишних вопросов, подумал Моррис. Эти инстинктивные предосторожности итальянцев всегда удивляли и раздражали его. Он тут же вспомнил новость Форбса, которая на какое-то время улетучилась из памяти. Моментально помрачнев, Моррис погрузился в досаду, даже тревогу; от спокойной уверенности, которую он так ценил в себе, не осталось и следа. Что, если по завещанию все отходит Антонелле, коль скоро старая синьора так и не приняла его в семью? Может, именно поэтому Бобо, предчувствуя смерть старухи, так нагло выставил его парней? Может, сам Моррис теперь окажется без всяких источников дохода, без гроша за душой, с никудышной распустехой-женой на шее?

– Sono Morris. – Все другие, насколько он знал, не нуждались в представлении.

Ворота отворились со звоном и скрежетом – откованы они были не позже восемнадцатого века, но управлялись дистанционным гидравлическим приводом. Подобные мелочи стоило замечать. Моррис проскользнул внутрь и сосредоточился на простом удовольствии, с которым шагал по тщательно отполированным каменным плитам.

Сиделка была миниатюрной, чернявой, и наверняка хорошо постаралась, убирая пушок с верхней губы. Скорей всего, с Сардинии, подумал Моррис. Маленькие руки закрыли за ним дверь на цепочку, что было совершенно необязательно. В мятой больничной униформе девушка выглядела усталой и пленительно хрупкой, эту хрупкость только подчеркивал несоразмерно большой бюст.

– Около семи часов, – рассказывала сиделка тем временем. – По крайней мере, в это время я обнаружила… А перед тем прилегла на часок – ночь была тяжелая.

– Не сомневаюсь, – поддакнул Моррис. К медсестрам он относился с уважением за их практичность и скромную деловитость. – Но может быть, вам стоило бы позвонить раньше?

– Я не хотела никого будить.

Направляясь к лестнице через холл, Моррис глубоко вдохнул чуть затхлый запах полированного дерева и камня; душок восхитительно чопорного провинциального консерватизма, так потрясший его душу два года назад, когда он впервые вошел в этот дом: сработанная на века мебель, фотографии в потемневших серебряных рамках, огромный камин, а за портьерами – балюстрада из туфа, обрамленная темным плющом. Вся эта старина восхищала своей театральностью. Здесь нужно разыгрывать мелодрамы, соблюдать условности, вести себя предсказуемо, и, подобно актерам, без всякой ответственности: финал – предначертан заранее. Моррис положил руку на перила красного дерева. К ним прикасались бесплотные персты белых привидений, бродивших по каменным ступеням. Бельведер, промелькнувший за окошком, когда они свернули за угол, служил местом романтических свиданий, в маленьком бюро в старой спальне Паолы наверняка имелся потайной ящик, где синьора или синьорина держали изящный дамский пистолет или завещание. Вдруг пришла в голову идея, что если Бобо, типичный яппи, вполне удовлетворен своим двухквартирным домом в стиле глянцевых журналов, они с Паолой переедут жить сюда. Кваме можно сделать мажордомом. Вот это мысль! Здесь все дышало традициями; именно в таком месте Моррис хотел бы растить своих детей.

Маленькая медсестра толкнула дверь. Моррис вошел за ней, взглянул на усопшую и испустил громкий, подчеркнуто тяжкий вздох, который, судя по всему, произвел должное впечатление на девушку. И здесь в центре композиции был все тот же восхитительный театральный декор: восковое лицо с распахнутым ртом, запавшими глазами и жутким крючковатым носом, из рукавов рубашки выглядывают узловатые пальцы в массивных перстнях, покоясь на полотняной простыне.

– Дождусь доктора, а уж потом подвяжем подбородок, – виноватым тоном пояснила сиделка.

Но Моррис думал о том, что Мими всю свою жизнь, до того как сбежала с ним, спала здесь, на этой самой кровати, вместе с синьорой Тревизан. Если вдуматься, это чудовищно оплывшее тело – единственное, с которым Мими когда-либо делила ложе, не считая его собственного. Моррис выдохнул ее имя. Перед ним предстал почти во плоти образ мертвой Мими, лежащей на кровати рядом с матерью, – но в красивом убранстве, синем и красном, как ее написал Филиппо Липпи. Совсем не похоже на «Успение Мадонны» Джотто. «Мими, я тебя никогда не забуду», – произнес он вслух.

– Mi scusi? – не поняв, удивилась сиделка.

– Э-э, м-да. Мне нужно спуститься позвонить, – нашелся Моррис. – Не могли бы вы подождать? Мне бы не хотелось оставлять ее одну так, м-м… так скоро.

– Si, signore, anche se…

– В чем дело?

– …вот только моя смена должна была закончиться еще полчаса назад.

– А где же в таком случае другая сиделка, дневная?

Хрупкая брюнетка пожала плечиками. Смена не пришла. Видно, первое, что сделали, узнав о смерти синьоры, дорогие родственнички – сэкономили на обслуге. Но Моррис не таков: он вынул бумажник, достал стотысячную купюру и вложил девушке в руку.

– Примите это в знак моей благодарности за все, что вы сделали для семьи, – галантно произнес он и поспешил вниз. Моррис уже воображал Кваме в белом пиджаке, шествующего через салон с бутылкой шампанского, которую негр держал перед собою на вытянутых руках.

Шкатулка для шитья оказалась тщательно отлакированной плетеной корзиной, стоящей в столовой среди искусственных цветов и массивных антикварных ваз. Внутри, к его удивлению, вместе с лоскутками и огромным количеством иголок – от длинных и изогнутых до тоненьких и хрупких – лежала стопка поношенного и рваного женского белья. Моррис присвистнул. Вот она, неистребимая запасливость провинциальных богачей! Он никак не мог к этому привыкнуть.

В поисках медальона Моррис вытащил расползающийся пояс для чулок, затем пару бледно-розовых трусов, в следах долгой службы и пятнах на самых интересных местах, с наполовину заштопанной дырой и торчащей иголкой, словно старушенция как раз латала белье, когда ее хватил первый удар.

Да уж, и впрямь «не прихотью судьбы, но трудами»! И ради чего? Он покачал головой, глядя на огромный, заношенный почти до дыр бюстгальтер, и вновь поддался приливу воспоминаний. Моррис потрогал пальцами безжизненную вещь – трудно представить что-нибудь менее сексуальное. Но она была связана с Мими, поскольку та, юная и хрупкая, спала рядом с обрюзгшей старухой. Сунув кулак в одну из чашечек, – костяшка пальца вместо соска – он смотрел и вспоминал, как прижимисто вела себя Мими в первые дни после побега, пока он не научил ее тратить деньги. Тогда первой ее покупкой стало новое белье, потому что прежнее было серым и грубым. Может быть, именно эти роскошные обновки бросили наконец Мими в его объятия?

Паола, само собой, никогда не скупилась на подобные тряпки.

Потом вспомнилось, как он собирал ее вещи в пансионе в Риме, по дороге за деньгами, как хотел улучить когда-нибудь момент и примерить их на себя, ну хоть трусики и лифчик, чтобы полней ощутить разницу между собой и Мими, между мужчиной и женщиной, попробовать почувствовать себя девушкой с тяжелыми грудями и ложбинкой меж ног…

Но нельзя отвлекаться на воспоминания, как бы приятны они ни были. Моррис снова пошарил в корзине. А вот и медальон: небольшая золотая вещица на порванной цепочке. Отлично! Он поколдовал с замком, затем шумно выдохнул воздух. Паола не сказала, что вместе с ключом внутри лежала фотография Массимины, еще совсем девочки, втиснутая в слишком тесную рамку. «Мими!» Господи, это никогда не кончится! Гнать такие мысли! Моррис поежился, схватил ключ, потом трусы и сунул обе вещицы в карман.

Но ощущение ее присутствия уже захватило его целиком. Он почувствовал запах любимых духов Мими. Нет, невозможно! Чувства обострились до предела, слившись в необычную смесь бдительности и замешательства. Аромат наполнял комнату. Тело Морриса напряглось, он не смог удержать дрожь.

Затем ее голос произнес: «Морри-ис?»

Он закрыл глаза. Ноги чуть не подкосились, когда он вскакивал, готовый обнять Мими, в каком бы виде она ни явилась сюда. Это совершенно неважно. Он всегда знал, что когда-нибудь наступит момент, и они увидятся снова, взглянут друг другу в глаза, познают друг друга на новом, высшем уровне. Медленно обернувшись, он увидел Антонеллу, стоящую за его спиной с удивленным лицом.

Как, черт возьми, она вошла, когда дверь была на цепочке?

На миг он почувствовал себя кроликом, пойманным учом фар на ночной дороге, оцепеневшим от страха… и смертельно разочарованным.

– Морри-ис, – повторила невестка. Траур, как ни странно, придавал ей необычную элегантность и свежесть. Моррис слегка пришел в себя.

– Э-э… Паола позвонила мне уже в машину. И вот я приехал отдать долг памяти. Сиделка наверху. Да, и она просила достать этот ключ. Она, э-э… подумала, что стоит открыть сейф на случай, если там бумаги, с которыми надо разобраться в первую очередь.

Говоря это, Моррис чувствовал себя полным ничтожеством. Он-то собирался вести красивую, изысканную жизнь. Не говоря уже о неудобстве, которое причинял пот, стекавший по пояснице между ягодиц. И неужто духи те самые, которыми пользовалась Мими? «Баруффа» – сладкая и резкая дешевка в аляповатой красной коробочке. Паола предпочитала «Живанши».

Антонелла стояла в двух метрах от него. Вокруг рта у нее собрались морщинки, как у матери, показывающей неразумному дитяти, что она больше расстроена, нежели рассержена его капризами.

– Мы, значит… – мямлил Моррис. Как же она проникла в дом? Через садовую калитку и заднюю дверь? Так нечестно!

Неожиданно Антонелла шагнула вперед, раскинув руки, упала к нему на грудь и разрыдалась. Она дрожала и всхлипывала; Моррис подумал, что впервые ощущает так близко тело третьей, старшей из сестер.

– Ужас, ужас! Такое несчастье… Mamma, povera, povera Mamma, мне будет так одиноко без нее…

Он держал Антонеллу в объятиях; самообладание постепенно возвращалось. А ведь и правда «Баруффа»! Хотя Бобо запросто мог бы покупать жене по литру «Шанели» каждый день, будь у него капелька вкуса. Моррис вдруг проникся нежностью к этой женщине за ее печаль, такую искреннюю. Он гладил невестку по плечу и мягко уговаривал, что, быть может, все к лучшему. Ведь Mamma так мучилась в последний год.

Но Антонелла лишь расплакалась еще сильней. Моррис понял, что сейчас не удастся улизнуть в соседнюю комнату и обыскать письменный стол. Однако уже то хорошо, что он здесь, на случай, если кто-нибудь еще попытается туда залезть.

– Я помню, как потерял свою маму, – сказал он Антонелле, уткнувшейся носом ему в шею. И довольно опрометчиво добавил: – Я тогда ужасно разозлился на весь мир.

Антонелла потихоньку успокаивалась. Она отодвинулась от Морриса, нашаривая носовой платок у себя в рукаве.

– Почему?

Моррис понимал, что никаких объяснений Антонелла, конечно, не ждет – для нее это был скорее способ перейти от слез к тихой печали. Но чтобы хоть отчасти вернуть самоуважение, потерянное, когда его застукали за поиском ключей от сейфа над неостывшим телом главы рода, искренне ответил:

– Потому что мне казалось, нечестно отнимать у меня человека, который был мне дороже всех и воспитал во мне все самое лучшее. – И прибавил еще более неосторожно, дрогнувшим голосом: – Так же было, когда умерла Массимина.

Антонелла подняла глаза. В ее взгляде промелькнуло понимание.

– Sei molto dolce, Morrees, – тихо сказала она. – Ты очень добр. Я так рада, что ты пришел. Бобо сказал, что пока не сможет, у него какие-то проблемы в офисе, но, по-моему, он неправ. Мне было страшно идти сюда одной. – Она вытерла слезы. – Ты поднимешься со мной?

Взяв ее под руку на лестнице, Моррис снова почувствовал запах духов, как напоминание о прежней любви. Словно Мими дышала ему в затылок. – Нежность переполняла его, но обострившийся разум не давал забывать о главном.

– Думаю, Бобо надо поскорей связаться с нотариусом насчет завещания и всего прочего.

– Завещания?

– Я о фирме, – солгал Моррис. – Кажется, по закону мы обязаны зарегистрировать смену владельца в определенный срок.

– Завещание? – переспросила Антонелла. Она судорожно сжала руку Морриса, очутившись у дверей спальни. – Не беспокойся, оно у Бобо. Он разберется со всеми делами.

– Bene, – подытожил Моррис, разъяренный до отчаяния.

Почему Паола ничего не знала? Какая беспечность, с ума сойти! И как может ее добрая, чуткая сестра быть так слепа, чтобы не видеть махинаций бессердечного, подлого мужа! Это непростительно! Равно как и то, что его мать вышла за отца. Что хорошего могло из этого получиться? Только такой вот жалкий неудачник. Хотелось грохнуть об пол гипсовую мадонну, стоявшую на подоконнике на лестничной площадке. Идиотский образ фальшивого смирения. А правда в том, что Бобо, без сомнения, заграбастает себе все!

– Grazie, – шепотом поблагодарила Антонелла. Непроизвольно сжавшиеся пальцы Морриса она сочла участливым откликом на свою нервную дрожь. – Grazie, Morrees…

Плюнув на самоуважение, Моррис спросил напрямик:

– Я полагаю, все делится поровну между обеими дочерями?

Но Антонелла при мысли о том, что ей предстояло увидеть, вновь расплакалась. Моррис взялся за дверную ручку и повторил, как автомат:

– Полагаю, все будет разделено поровну, vero?

Антонелла непонимающе смотрела сквозь слезы. Ей, казалось, трудно было не только понять, о чем речь, но даже сосредоточить взгляд.

– Поровну? Ma si! – наконец выговорила она. – Si, certo. Разумеется, мама никогда не выделяла ни одну из нас. – Отвернувшись, она разрыдалась в голос.

Дверь распахнулась, они вошли и увидели омерзительный профиль с нелепо торчавшим носом, словно его вытянули клещами из бледных провалов щек, и по-прежнему зиявшим ртом. Зрелище было зловещим и жалким одновременно.

– Mamma! – вскрикнула Антонелла и припала к рукам покойницы. – O Mamma, cara!

Сиделка деликатно отвернулась. Моррис утешал невестку нежными словами и деликатными прикосновениями, пребывая на верху блаженства.