"Дорогая Массимина" - читать интересную книгу автора (Паркс Тим)Глава седьмаяЭта мысль посетила Морриса, когда выяснилось, что у Массимины все-таки есть деньги, и немало, совсем немало. Следующим утром он распинался, пытаясь подоходчивее объяснять, что она не может оставаться у него хотя бы из финансовых соображений, но Массимина молча расстегнула свою спортивную красную куртку, запустила руку за пазуху, пару секунд пошарила там и извлекла небольшой рулончик купюр. – Я вчера сняла со счета все свои сбережения. Тут целая куча денег; во всяком случае, месяца на два нам хватит, Морри. А потом они уже ничего не смогут поделать, правда? Им придется разрешить нам пожениться, потому что все будут думать, будто эту ночь мы провели в одной постели. Рот Морриса, непроизвольно открывшийся к тому моменту, резко захлопнулся. – В любом случае, в августе мне исполняется восемнадцать! – заключила Массимина. Ту ночь они совершенно точно провели в разных постелях. Как ни странно, вечер прошел совсем неплохо. Массимина приготовила салат, собрала на стол, потом вымыла посуду и скрылась в ванной, откуда появилась в неизменном спортивном костюме, но уже – как несколько нервно отметил Моррис – без лифчика. Груди девушки оказались куда крупнее и тяжелее, чем он предполагал; впрочем, всякий бы ошибся, глядя на эту хрупкую фигурку. Сидя за кухонным столом (который надежным щитом отделял его от устроившейся напротив девушки), Моррис затеял хорошо знакомую им игру в вопросы-ответы, которую они отлично освоили, поджидая в баре автобус. Массимина непринужденно и охотно отвечала на вопросы: Бобо увильнул от армии благодаря одному доктору, другу его отца, тот выписал свидетельство, будто Бобо страдает язвой желудка; с бедной мамой однажды произошел несчастный случай, и она оглохла на одно ухо; Антонелла учится на юриста; дурочка Паола втюрилась в женатика и хочет уехать куда-нибудь на год, чтобы развеяться и забыть о своей любви, но мама… Все оказалось проще простого, думал Моррис, вполуха слушая болтовню девушки. Раз снятый лифчик вовсе не является сигналом к решительным действиям, то волноваться нет причин. В одиннадцать часов он внезапно объявил, что с утра пораньше уезжает в Виченцу. Тогда лучше лечь спать, покладисто отозвалась Массимина. Она нашла на буфете его щетку и принялась расчесывать длинные черные волосы, которые в ярком электрическом свете отливали загадочной рыжиной. Кто ляжет на диване? – поинтересовалась девушка. Моррис объявил, что он, и тут же испугался, не прозвучали ли его слова слишком поспешно, слишком галантно… Разве сыщешь в Англии такую милую девушку? – вопрошал он, обращаясь к украденной дриаде. От университетских вечеринок у него в памяти остались лишь записные обольстительницы и потаскушки, для которых ты пустое место, если не умеешь танцевать, но становишься желанным трофеем, как только выясняется, что остальные кавалеры либо разобраны, либо пьяны в стельку, и тогда тебя пытаются затащить к себе в комнату с таким рвением, будто только о том всю жизнь и мечтали. Все познается в сравнении, и католическая провинция тут явно выигрывает. Он сделал правильный выбор. Хотя к дивану, надо сказать, это не относится. Восемь часов в позе скрюченного вопросительного знака – не самый лучший отдых, особенно если то и дело просыпаешься от собачьего лая за окном, саднящим языком облизываешь пересохшие губы и стискиваешь зубы от ненависти к проклятой псине. И вот первый утренний свет излился на красную обивку дивана упругим, раскаленным добела столбом. Вращая головой, чтобы размять затекшую шею, Моррис спросил: – Сколько здесь? Он понимал, что не следует этого делать, но мысль уже завладела им. А если мысль засела в голове, она рано или поздно сработает – как ружье, висящее на стене. Кстати об оружии. У Морриса была досадная, почти болезненная, на его взгляд, привычка: видеть оружие везде и всюду. Даже намазывая поутру масло на хлеб, он уважительно проводил пальцем по рукоятке ножа, не в силах отрешиться от разрушительной силы, таящейся в истонченном от старости кухонном лезвии. – Два миллиона. Все, что было у меня на счету. Но если экономить, то можно протянуть на них какое-то время, пока один из нас не найдет работу. – Массимина замолчала. – Морри, а тебе обязательно ехать сегодня в Виченцу? – Послушай, Мими (он впервые назвал ее уменьшительным именем), твоим родным понадобится не больше часа, чтобы обзвонить всех твоих подруг и догадаться, что ты со мной. Согласна? Затем еще час, чтобы связаться со школой и получить мой адрес, после чего они примчатся сюда, полные решимости забрать тебя с собой. Массимина испуганно молчала. – Так что, если ты хочешь со мной остаться, нам придется поехать в Виченцу вместе. Иначе они силой вернут тебя домой. Кстати, твоя родня может появиться здесь с минуту на минуту. – Да, конечно, – растерянно прошептала девушка. – Но как же бабушка? Вдруг ей станет хуже? Я не могу уехать из Вероны, Морри. Он залпом проглотил кофе, сваренный Массиминой, и искоса взглянул на девушку – убедиться, не шутит ли она. – Либо одно, либо другое, – нежно сказал он. – Либо ты возвращаешься домой, либо мы едем в Виченцу. Тебе нельзя здесь оставаться. Больна твоя бабушка или нет… Если Массимина выберет возвращение домой, тогда все прекрасно и замечательно. Но если она решит ехать… Моррис внезапно почувствовал, что от прилившей крови у него зашумело в голове, по спине пробежал озноб, а брюки в паху внезапно стали тесны. – Ты ведь всегда можешь позвонить из Виченцы и вернуться, если бабушке станет совсем худо. – Да! – Массимина обрадованно улыбнулась. – Да, Морри! – Она шагнула вперед, остановившись у столика, на котором стояли фото матери и бронзовая дриада, наклонилась и ласково взъерошила светлые волосы Морриса. – Тогда поехали, Морри… Поехали! Это будет чудесно. – И она поцеловала его в губы. – Хорошо! – Моррис встал. Хорошо хорошо хорошо хорошо… – Но сначала позволь мне позвонить домой. Я только скажу, что со мной все в порядке. Вообще-то немного нечестно с моей стороны заставлять их так волноваться. Стоп! Если они узнают, что она с самого начала была с ним, то его план летит к чертям. Моррис еще не разобрался, принято решение или нет, но в одном он не сомневался: сдержать столь феерическую идею будет очень сложно, почти невозможно, но он справится, непременно справится и не допустит ни единого ложного шага. Он положил руки на плечи девушки и притянул ее к себе (в телесериалах так поступают сплошь и рядом), ласково провел пальцами по атласной шейке, такой прохладной, такой… Нет, нельзя отвлекаться! В конце концов, красота – очень несправедливая вещь. Почему одним выпадает столько очарования? За какие такие заслуги? – Давай лучше я позвоню, милая. И спрошу про самочувствие бабушки. Они же на тебя сразу накинутся и станут угрожать. Ты ведь знаешь свою маму. И глазом не успеешь моргнуть, как она скрутит тебя, вернет домой и заставит все лето гнуть спину над учебниками. Моррис с удивлением поймал себя на том, что испытывает к девушке самую настоящую нежность. Массимина медлила. – Ладно… Они вышли в прихожую, где стоял телефон. – – Моррис облизнул губы. Время решения еще не пришло, а потому он просто наслаждался изощренным розыгрышем. Рубеж, после которого нет пути назад, маячил далеко впереди. Может, в Виченце? – Массимина, с испуганной улыбкой смотревшая ему в лицо, ничего не заметила. Что за странное создание – смесь кокетливости и детской наивности, робости и отваги. Очень по-женски. Почти как мать, когда та с радостным волнением наряжалась на обед в дартс-клуб и при этом умирала от страха, что отец там напьется. Взаимное страдание и взаимное наслаждение. Ничтожества и мученики. Морриса вдруг затопила волна уверенности, что он справится с задуманным. И тут, к его изумлению, в трубке раздались долгие гудки. А он-то думал, что, не набрав номер до конца, ни с кем не соединится. Черт! На лбу выступили бисеринки пота. – – – Кто, простите? Здесь нет никакой Тревизан. Моррис ждал, когда собеседница положит трубку, но та не спешила. Массимина напряженно смотрела на него, чуть нахмурив густые брови. Если он хочет провести в ее компании еще какое-то время, придется сжульничать… Моррис прикрыл микрофон рукой: – Это Паола. Она пошла звать твою мать. – Никакая Тревизан здесь не живет, боюсь, вы ошиблись номером. Господи, почему чертова сука не повесит трубку?! – – Это номер тридцать шесть, шестьдесят шесть, семьдесят два. По какому номеру вы звоните? – Я по поводу Массимины, синьора Тревизан. В девяносто девяти случаях из ста, когда кто-то ошибается номером, люди грубят и швыряют трубку, а этой идиотке приспичило помочь! – Алло, вы меня слышите? Алло… – Я только хотел сказать, что Массимина здесь, синьора. Наконец трубку повесили. Моррис расслабился. Он ласково улыбнулся Массимине, которая нервно покусывала воротник спортивной куртки. – Нет, синьора, я вовсе не поощрял к этому вашу дочь и не собираюсь воспользоваться представившимся случаем. Скорее, наоборот. Я непрерывно твержу Массимине, что ей следует вернуться домой. Но она упрямится, говорит, что хочет остаться здесь. И виной тому не только ее любовь ко мне, синьора, но и ваше диктаторское отношение к дочери – нельзя так распоряжаться чужой жизнью, синьора. Превосходно! Моррис на мгновение почти пожалел, что синьора Тревизан не слышит его. Но надо продолжать игру. Он выдержал долгую паузу для гневной ответной тирады и снова заговорил: – Нет, ничего подобного я не намерен с вами обсуждать, синьора. И ваша дочь тоже. Я всего лишь хотел сообщить, что вам не стоит волноваться. Кроме того, Массимина просила справиться о здоровье бабушки. Он снова замолчал, Массимина схватила его за руку, пытаясь вырвать телефон. Моррис от неожиданности дернул рукой, на мгновение отстранив трубку от уха, – он был почти уверен, что девушка услышала короткие гудки. – Нет! – прошипел он, быстро прижал трубку к уху и, нахмурившись, непреклонно качнул головой. – Спасибо, синьора, очень приятно это слышать. А теперь позвольте… нет, синьора, я уже сказал, что этого не делал… мы не делали… Все. Отбой. – С твоей матерью просто невозможно разговаривать. Она кричала в трубку совершенно ужасные слова. – Он грустно улыбнулся. – Знаешь, нам лучше поторопиться, пока она не объявилась здесь. – А бабушка? – С ней все в порядке. Это не инфаркт. Врачи полагают, что через недельку-другую она встанет на ноги. В поезде Массимина смотрела в окно, а Моррис смотрел на Массимину. Ее лицо – если, конечно, хорошенько приглядеться – было не лишено печати индивидуальности: мягкий овал, брызги веснушек, широко распахнутые темно-карие глаза с поволокой; верхняя губа чуть собрана в сосредоточенной гримаске, отчего над ней заметен легкий пушок. Но эта сосредоточенность говорила скорее о старательности, – подмести лестницу, смахнуть пыль с мебели, – чем о проницательности или, тем более, об остром уме, размышлял Моррис. Что эта девушка способна ему дать? Разум, который он стал бы ценить? Или красоту, которую хотелось бы созерцать? Нет, но все же если Массимина и впредь будет столь же необременительна, покладиста, благоразумна и довольна жизнью, то он согласен терпеть ее. Глядя в окно на проносящийся мимо сельский пейзаж, Моррис пребывал в умиротворении. Он не станет принимать окончательное решение еще пару дней, пока не увидит, как развиваются события. А потому сейчас можно просто расслабиться и наслаждаться жизнью. В сравнении с этой историей предстоящее дело в Виченце казалось мелкой затеей, глупым озорством (в случае чего всегда можно сказать, что он пошутил, все равно никто не воспримет его выходку всерьез, максимум, что ему грозит, – выслушать нравоучение). Хотя, кто знает, может, до конца дня он получит еще пять миллионов лир. Или шесть? Надо бы делать копии с таких бумаг. – Морри-ис! – – Какое у тебя странное лицо. – Правда? Я просто задумался, – О чем? Расскажи. В купе с ними ехали еще два пассажира – монахиня и пожилой крестьянин. Монахиня снисходительно улыбалась. Массимина подалась вперед и взяла Морриса за руку. – А что у нас будет на обед? – Может, стоит отметить это событие в ресторане? Собственно говоря, именно об этом я и думал. Нежный лоб Массимины пересекла складка. – Мне кажется, следует аккуратнее расходовать деньги, Морри. Если мы хотим их растянуть подольше. – Но первый наш день все-таки надо бы отпраздновать. – Моррис уже предвкушал роскошный, упоительный обед. Он толком не ел целую вечность. Но Массимина упорствовала. Достаточно купить хлеба с сыром и просто перекусить. Можно устроиться на ступенях Старого Рынка, жевать бутерброды и бросать голубям крошки. Это будет прекрасно. (Судя по жалостливой улыбке монахини, он выглядел мягкотелым влюбленным!) Моррис внезапно почувствовал глухое раздражение. Он не собирается таскаться по всей Италии, сюсюкать на заплеванных ступенях исторических памятников и кормить вонючих крылатых попрошаек. Больше всего на свете ему ненавистны туристы, которые толпятся у достопримечательностей с рюкзаками и пакетами, набитыми сандвичами. Он с негодованием взглянул на Массимину, но сдержался. Нельзя привлекать к себе внимание. – Как скажешь, Старый крестьянин поднял взгляд и хмыкнул. Перед ними расстилался день, который надо чем-то заполнить, огромная неясная пустота, где не за что зацепиться. Но пустота эта, казалось, не тревожила Массимину, которая деловито расправлялась с хлебом, сыром и дешевой ветчиной. Она была влюблена, она бежала из дома, весь мир для нее был внове, и у нее хватит сил, чтобы пережить еще тысячу пустых дней. Чтобы выглядеть посолиднее, Массимина заплела волосы в косы и уложила их на затылке: выпрямив спину, она сидела на древних ступенях, подставляя палящему солнцу нежную шею цвета слоновой кости. Морриса переполняли скука и раздражение. До открытия церкви Святого Венца оставалось еще часа три, и делать было ровным счетом нечего. Он стряхнул с коленей крошки. Чемодан они оставили на вокзале в камере хранения, потому что Массимина наотрез отказалась взять такси до центра города. Она пожелала пройтись пешком – поискать самый дешевый пансион, затем вернуться на вокзал (снова пешком!), забрать чемодан и отволочь его в пансион. Такая перспектива ввергла Морриса в беспросветное уныние. Солнце палило все сильнее, воздух раскалялся, не было ни малейшего ветерка. Да уж лучше спустить миллион на недельный кондиционированный комфорт, чем растягивать его на знойно-душный месяц. – Нам придется купить тебе кое-какую одежду, – сказал он, но Массимина решительно покачала головой. Если есть умывальник, где можно постирать одежку, ее все устраивает. Если стирать ночью, то к утру белье высохнет (просто поразительно, до какой степени изнеженные богатеи жаждут лишений). Массимина положила голову на колено Морриса. – Чудесно вот так уехать из дома! – Давай переберемся в тень, – отозвался он. – А то я скоро изжарюсь. – Мы можем подняться на гору Берико и полюбоваться городом. Но на этот раз Моррис уперся, потребовав холодного пива, и Массимина со смешком уступила, заметив, что это очень по-английски. В баре Массимина принялась рассуждать о религии, чтобы намекнуть (как вскоре догадался Моррис) на свое отношение к сексу. Она – ревностная католичка. Она помогает собирать старую одежду для нуждающихся детей. Через месяц, когда они проверят свои чувства, а ей исполнится восемнадцать, они отправятся к священнику, тот их обвенчает, и после этого они смогут спать вместе, а Моррис найдет работу в другом городе. Когда же они станут семьей, мама поупрямится еще немного и сдастся, ведь у них к тому времени появится ребеночек, – мама обожает детей, и тогда все будет в порядке. Моррис представил, как его собственная мать твердит примерно те же глупости отцу, с той лишь разницей, что папочка при этом, несомненно, шарит у нее под лифчиком. И все же болтовня Массимины сулила передышку. – Моя мать была католичкой, – сообщил он после пары кружек пива. – Может, нам следует пойти в церковь и помолиться… Сам я не религиозен, но ничего не имею против того, чтобы ты помолилась за нас. Если хочешь, конечно. Теперь Массимина наверняка объявит крестовый поход за его обращение в веру. Перед столь романтичной перспективой она уж точно не устоит и бегом помчится в церковь. В церкви Святого Венца царили полумрак и тишина, лишь слабое эхо от шарканья ног редких туристов отдавалось под высокими сводами. Человек двадцать молились, наполняя пыльный, пахнущий ладаном воздух еле слышным шелестом. Массимина перекрестилась и преклонила колени. Моррис на мгновение залюбовался ее грацией. Он потянул девушку за собой к левой стороне нефа. – Там есть одна картина, на которую стоит взглянуть, – прошептал он. – Я не знала, что ты интересуешься искусством. – Еще как интересуюсь! Разумеется, нужная скамья была занята! Моррис не мог поверить своим глазам. Старуха в черном, нагло рассевшись на его месте, что-то бормотала себе под нос и энергично крестилась. Дьявол! Моррис повернулся к картине Беллини, с отвращением чувствуя, как Массимина в исступленном восторге сжала его руку. Ладонь у нее была потной. Картина не представляла собой ничего особенного: Христос выходит из вод Иордана; руки воздеты к небу, откуда изливается яркое сияние, на заднем плане – толпа, пялит глаза, словно кучка идиотов, во главе с Иоанном Крестителем. Старуха будто приросла к скамье. – Давай помолимся, – прошептала ему на ухо Массимина, привстав на цыпочки. Моррис подвел ее к скамье за спиной старухи, а сам принялся осматривать туристов, пытаясь определить, нет ли среди них какой-нибудь подозрительной личности. Вроде нет… Массимина села и подалась вперед. Моррис покосился на нее и проделал то же самое. Но скамьи отстояли друг от друга слишком далеко, чтобы дотянуться до днища переднего сиденья. Вот дерьмо. Ну почему он не подумал о такой мелочи? Глаза Массимины были плотно закрыты, губы шептали беззвучные слова. Пять минут, десять. Дерьмо, дерьмо, дерьмо! Нет, ну это уж совсем глупо. Девчонка молится уже пятнадцать минут, словно у ее Боженьки есть желание слушать всю эту чушь о проваленных экзаменах, загибающейся бабке, о побеге из родимого дома, еще небось спрашивает, стоит ли пожертвовать своей добродетелью, с нее станется. Наконец Массимина повернулась к нему с невозмутимой улыбкой: – Теперь пойдем. – Пожалуй, задержусь на минуту-другую, – с постной миной прошептал Моррис. – Мне здесь нравится. Очень волнующая атмосфера. – Морри, мне хотелось бы помыться… – Массимина смущенно улыбнулась. – Иди, дорогая. Я скоро. Эта сцена ее удивила. Взволнованный Моррис… А может, и не удивила? Кто знает, что она о нем думает. Загадка из загадок. – Хорошо, Морри. Массимина встала и на цыпочках вышла из церкви, у дверей приостановившись и преклонив колени. Небось вообразила, будто ее молитвы услышаны, с насмешкой подумал Моррис. Он незаметно обернулся: Массимина уже исчезла. Упрямая старуха все еще торчала на скамье, но это уже не имело значения. Моррис досчитал до десяти, затем бесстыдно рухнул на колени, быстро сунул руку под сиденье… Есть! Пальцы рванули конверт. Старуха резко обернулась. – Я споткнулся, приношу извинения. – Конверт у него в руках! Невероятно. Оплаченное преступление. Если там действительно деньги, ничто не мешает украдкой выбраться через другую дверь и бросить Массимину навсегда, пока вся эта история не стала в тягость. Пальцы уже разрывали конверт. Тонковат… Моррис затаил дыхание и сунул руку внутрь. Из конверта выпал лишь клочок бумаги, да две мятые купюры по тысяче лир. |
||
|