"Фартовый человек" - читать интересную книгу автора (Толстая Елена)

Глава седьмая

Бывший батальонный комиссар товарищ Гавриков оказался не у дел, как и Ленька, и точно так же маялся бездельем и тоской в Петрограде.

Укрыться в Петрограде ничего не стоило, особенно если ты с деньгами и в состоянии снять квартиру. Документы, конечно, спрашивали и рассматривали очень придирчиво, но отличить поддельные бумаги от настоящих умели только очень немногие, по-настоящему опытные товарищи.

Как-то вечером, возвращаясь к себе на квартиру, Гавриков вдруг почувствовал, что за ним кто-то идет следом. Гавриков остановился, оглянулся. Никого. Но стоило ему сделать еще несколько шагов, как он снова почувствовал неладное. Он завернул за угол и стал ждать.

Преследователь шел тихо, но все же Гавриков уловил звук шагов. Он уже собрался было выйти из-за угла с наганом наготове, как послышался смех, и перед бывшим батальонным комиссаром предстал Пантелеев.

– Эх, Митя, – с укоризной обратился к Гаврикову Ленька, – что, перепугался? Раньше небось таким пугливым не был!

«Митя» нахмурил брови. Он был старше Пантелеева на десять лет.

– Ничего не перепугался, – буркнул он, пряча наган. – Ты что подкрадываешься?

– А ты перепугался, – повторил Ленька. – Идем, есть разговор.

Белов встретил Леньку на набережной Екатерининского канала. Ленька возвращался с рынка, когда Белов внезапно возник откуда-то и как ни в чем не бывало пошел рядом.

– Денег хватает? – спросил Белов. Ни здрасьте тебе, ни привет.

Ленька не дрогнул и ответил сразу:

– Да.

– Мать довольна?

– А что ей? – неопределенно пожал плечом Ленька.

– С кем встречался?

– С Гавриковым, – сказал Ленька. И вдруг засмеялся: – Батальонный комиссар и левоэсер.

– Да ну? – совершенно не удивился Белов. – И что он говорит?

– Нет, это я ему говорю, – ответил Ленька, хмыкнув. – Ты, говорю, Митя всю свою боевую жизнь провел в адъютантах, а теперь вовсе оказался не у дел после сокращения армейских рядов. Хорошо. Он молчит. А что ему возражать? Нечего. Комиссар в отряде – второй человек в одних вопросах и первый – в других. Но при мне такая должность не требуется, я знаю ответы на вопросы.

– Это точно, – подтвердил Белов. – А дальше что было?

– Он как и я, – ответил Ленька. – Чем в Питере покрываться плесенью, лучше один раз дать прикурить, а там хоть трава не расти.

– Трава отменно на могилах растет, – заметил Белов как бы между прочим и передал Леньке твердый предмет, обернутый в большой платок.

Ленька принял предмет и, не особо щупая, сунул за пазуху.

– Смотри, отката теперь не будет, – предупредил Белов.

Ленька сказал спокойно:

– А я и не собираюсь никуда откатываться. Мне моя дорога ясна, точно ее на ладони синим карандашом нарисовали вместо линии жизни. Что еще скажешь?

– Я тебя через пару дней еще с двумя человечками познакомлю, – обещал Белов. – Ты пока дальше думай, куда и что. Ведь это ты главный.

По его тону Ленька быстро уловил, что у Белова уже спланировано первое дело. Ленька сказал, засмеявшись:

– Сразу уж выкладывай, что держишь на уме.

– Я тут потолковал среди своих, – задумчиво произнес Белов, – и думаю, есть подходящий объект для революционной экспроприации. Ты сперва с моими человечками подружись, а они пусть с твоими подружатся. Знаешь на Лиговке пивную «Бомбей»? Хорошее место. Приходи к вечеру.

Ленька хотел было ответить, что непременно придет, но Белов уже растворился в воздухе. Куда и как он скрылся – Ленька не заметил и мысленно отругал себя за это.

В «Бомбее» оказалось густо накурено, темно и пахло плесенью, как везде, где проливают спиртное на деревянный пол. Леньке понравилось: сразу видать, что место обжитое, людное и приходить сюда не боятся.

Гавриков должен был явиться позднее, Ленька покамест сидел в пивной без компании. Наган, который передал ему накануне Белов, лежал у Леньки в кармане.

Ленька закурил и принялся озирать окрестность из-под полуопущенных век. В пивной все выглядело так, словно наверху, на улицах, вовсе не случилось никакой социальной Революции: та же тьма, что и при царском режиме, та же выстуженная копоть – и странные, похожие на тени, люди колеблются вокруг столов.

Скоро одна тень показалась Леньке знакомой. Он повернулся, чтобы получше ее разглядеть, а тень сказала как ни в чем не бывало:

– Революционный привет тебе, Леонид Иванович.

Это был собственной персоной Варахасий Варшулевич, по-прежнему кругленький и с виду крайне незначительный. Обманчиво и опасно незначительный, как знал Ленька.

Леньку словно ударило:

– Ты что здесь, Варахасий, делаешь?

Варшулевич сморщился.

– У меня такое имя – сразу видно, что поп давал. Лучше не компрометируй.

– Кто при старом режиме родился – всем поп имя давал, – философски заметил Ленька.

Варшулевич не ответил, но пожал плечами, безмолвно настаивая на том, чтобы впредь Ленька именовал его только по фамилии.

Они сели рядком, Варшулевич заказал чаю и воблы.

– Здесь чай сладкий дают, – заметил при том Варшулевич. – Под соленую рыбу – очень пикантно.

Ленька выпил свой чай с благовоспитанной аккуратностью, обтер губы платком и только после этого поинтересовался у Варшулевича, хлопотавшего над своей воблой:

– Ты часто здесь бываешь?

– Случается, – сказал Варшулевич.

– А что не во Пскове?

– Тебя из Чека выперли? – вопросом на вопрос ответил Варшулевич.

Ленька молча кивнул.

– Сокращение штатов, да? – сказал Варшулевич скептически. – Ага, сейчас я с головой в это поверил. – Он помолчал немного и прибавил: – Меня тоже по сокращению. Здесь перебиваюсь разной ерундой… У тебя из происходящего какие выводы?

– Далеко идущие, – ответил Ленька, ощутив в кармане наган таким явственным и разумным, словно тот вдруг вступил в разговор не на правах аргумента, а как полноправный участник.

– А у меня – довольно близко идущие, – вздохнул Варшулевич. – Приземленный я человек, братишка, и все потому, что вырос в трактире.

Тут в «Бомбей» наконец вошел Белов, а за ним еще два человека. Держались они так, словно каждый был сам по себе, но при этом всех троих словно связывали невидимые нити. В полутьме их трудно было разглядеть, но один, чернявый, вроде бы постарше – лет тридцати, с очень экономной внешностью: правильный овал лица, немного глаз, немного носа, скупо отпущенный рот; другой, белобрысый, помоложе, лет двадцати, что называется, «русской простонародной наружности». Таких любили рисовать для открыток с подписью «народныя типы». При разговоре оказалось, что «народный тип» довольно картав и косноязычен, за что и был наречен Корявым.

Белов держался в стороне, наблюдая, как происходит знакомство. Временами казалось, будто он вообще исчезает из виду, сливается с темнотой и утекает в неизвестном направлении мутной чайной жидкостью; но затем он вновь появлялся, и Ленька чувствовал на себе его пристальный, прощупывающий взгляд.

Тему обговорили быстро, распределили роли и разошлись, не оборачиваясь, каждый в свою сторону: как не было между ними никакой встречи и взаимных договоренностей.

Леньке все это очень понравилось, и он взял себе такой стиль на заметку.

На вокзале всегда, конечно, с первого же взгляда ясно, кто здесь находится по какому-либо делу, а кто является простым пассажиром.

Ленька Пантелеев представлял собой для банщиков фигуру неинтересную и, можно сказать, совершенно лишнюю: такого не разбуржуишь и не разведешь, только неприятностей схлопочешь. Поэтому Ленька прошел через вокзал, как нож сквозь масло, и, только очутившись возле перронов, оглянулся. На него с безразличием таращились две опухшие и сонные физиономии – прикидывали, из какого мира явился незнакомец. Ленька не удостоил их взглядом и нырнул на рельсы, а оттуда перебрался на другой перрон, где был выход в служебные помещения.

Этот маневр обнаружил некоторое знакомство Леньки с вокзальным устройством, что, в свою очередь, не осталось без последствий, и почти мгновенно перед Ленькой возник человек – очень серый и тихий, повадкой неуловимо схожий с Беловым.

Ленька молча уставился на него, ожидая – что тот скажет.

Серый человек проговорил:

– Что же ты, братишечка, тут гуляешь без разрешения и даже не здороваешься?

– Здравствуй, – охотно сказал Ленька. И опять замолчал.

– Я так понимаю, ты здесь в гости, – продолжал серый человек.

– Да, – подтвердил Ленька, – ищу одного знакомца. Здесь должен находиться.

– Могу я поглядеть на твои документы? – ласково осведомился серый человек.

– Документы у меня, конечно, кое-какие имеются, – сказал Ленька, – но только вопрос, какие именно тебе показывать.

– Ты мне их покажи, а я скажу – какие те, а какие не те, – уже совсем не ласково произнес серый человек.

Ленька пожал плечами и вынул из кармана наган.

– Такие?

– Для начала, – сказал серый человек. – Так кого ты решил навестить, братишечка?

– Ну, полагаю, раз документы у меня в порядке, то и в дальнейших вопросах надобность отпадает, – предположил Ленька.

– Ты не полагай, – посоветовал серый. – Просто расскажи мне, как родному отцу, а я тебя направлю в нужный кабинет, за подписью и печатью.

Ленька сказал:

– Удивляюсь вашей проницательности, товарищ. Я и вправду в бухгалтериях не силен, вечно плутаю по коридорам. А ищу я знакомца по имени Макинтош.

Серый человек сперва застыл. Затем на его лице проступило понимание, о ком идет речь, и оно сморщилось – медленно, сжимаясь как бы поэтапно.

– Это какой Макинтош? – переспросил серый. – Малой?

– Ну, не старый, – кивнул Ленька с беспечностью.

Он совершенно не испытывал страха перед человеком, которого здесь, на вокзале, очевидно, боялись все, кто знал, и Леньку это забавляло.

– Ты со мной не веселись, – строго предупредил серый человек. – Я ведь к шуткам не склонен.

– Макинтош – малец, – сказал Ленька. – Где искать его? У меня к нему дело.

– Почему? – спросил серый. И прибавил, предупреждая возможное Ленькино сопротивление: – Я им всем за отца, мальцам. Я их жалею. А ты, чего доброго, втянешь одного из них в какие-нибудь неприятности.

– У Макинтоша вся жизнь – сплошная неприятность, – сказал Ленька. – Одной больше – ничего не изменит. А нужен он мне потому, что он моего доверия достоин и ему я поручу мое дело без страха, что испортит или подведет. Ну так где же искать его?

Серый помолчал, пожевал бесцветными губами, а затем направил Леньку проходными дворами через всю Лиговку до Сортировочной, где в одном из ангаров, скорее всего, обретается искомый Макинтош.

– На вокзале у Макинтоша уже давно нет никаких занятий, – прибавил серый. – Он сейчас прибился к другим людям. Здесь почти не бывает.

Ленька тронул козырек картуза:

– Благодарю за помощь, товарищ.

Серый зашипел, как будто на него капнули кислотой, и исчез.

Петляя дворами, Ленька добрался до Сортировочной и там огляделся. Пахло сырыми шпалами, старой едой, выкипевшей из котелка, пахло бездомьем и беженцами. Несколько вагонов стояли с выбитыми стеклами, и внутри там, казалось, было холоднее, чем снаружи. Дальше находились закрытые грузовые вагоны и здоровенное помещение склада.

А рядом со складом, как будто нарочно подчеркивая его огромность своими малыми размерами, жалась фигурка мальчика в непомерно длинном плаще с настоящими пуговицами и капюшоном.

Ленька ускорил шаги, направляясь к нему. Мальчик сперва дернулся – бежать, но потом передумал, втянул руки в рукава и склонил голову набок, рассматривая пришельца.

– Привет, Макинтош, – сказал Ленька. – Помнишь меня?

– Мы с тобой буржуя разбуржуили, – улыбнулся Макинтош. – Зимой, у лавры. Помню.

– Как живешь? – продолжал Ленька.

Макинтош махнул рукой:

– Различно.

– Здесь буфет есть? – спросил Ленька. – Хочется горячего.

Макинтош взялся проводить Леньку до буфета. Он ни о чем не спрашивал, шагал себе, переступая через грязь, и даже не оборачивался. Ленька в два прыжка нагнал его, чтобы идти рядом. Макинтош покосился, но опять ничего не сказал.

В буфете сперва ощущалось присутствие тараканов, а потом уже – всего остального: пахнущего веником чая и пирожков.

– Пирожки хорошие, – дал рекомендацию Макинтош. – Квас лучше не брать. Чай – в самый раз.

Буфетчица, известная как мать Таисья, была старой и заслуженной проституткой. Таких, как мать Таисья, было очень мало: чтобы дожили до солидных лет и даже открыли собственное дело.

– Мать Таисья нэпманша, – сообщил Макинтош с торжествующим хихиканьем, как будто им всем только что удалось обмануть мироздание в целом и коммунистическую власть в частности.

Ленька, войдя, снял картуз, вежливо поздоровался с матерью Таисьей и попросил десять пирожков. Макинтош от тепла и волнения даже раскраснелся, хотя обычный цвет его лица колебался в зеленоватой гамме. Он уничтожил восемь из десяти пирожков. Шесть проглотил на месте, а два тщательно завернул в бумагу и спрятал в карман своего замечательного непромокающего плаща.

Ленька дал ему свой стакан с чаем:

– Допивай. У тебя, наверное, во рту все слиплось.

Макинтош охотно допил Ленькин чай и заодно попросил платок.

– Я рукавами не обтираюсь, – сообщил он строго.

Прорезиненный плащ мало подходил для вытирания рта, но настоящая причина макинтошевской культурности заключалась в том, что он очень берег свою одежду и не имел намерения лишний раз ее пачкать.

– Мне надо, чтобы ты забрался в карман к одной особе, – сказал Ленька. – Сможешь?

– Сделаю, – заверил Макинтош. – Мне это один раз плюнуть, два раза высморкаться, особенно если она дура.

– Я тебе на нее покажу, – продолжал Ленька. – Завтра встретимся, и я покажу.

Макинтош деловито осведомился:

– У нее много в кармане?

– Вопрос не в том, что у нее в кармане, – неопределенно ответил Ленька, – а в том, что у нее за душой.

Макинтош скроил гримасу, которая выражала некоторое разочарование.

Ленька прибавил:

– Это игра в несколько ходов, с большим блефом.

Макинтош не отвечал теперь, а ждал. Этой повадкой он вдруг до странного напомнил Леньке серого человека на вокзале.

– Ты мне доверяешь? – спросил Ленька проникновенно.

– А есть смысл? – отозвался Макинтош. – Ты ведь не думаешь купить меня за пирожки?

– Если бы ты знал, Макинтош, за какую мелочевку я покупал людей, – сказал Ленька, – ты бы даже заплакал. Но тебя ни за пирожки, ни за миллиарды денег не купишь. Я тебе как другу предлагаю честное участие в деле.

Макинтош сказал без улыбки, серьезно, как взрослый:

– Лестью меня тоже не возьмешь. Я лесть сразу распознаю, потому что на Юлия нагляделся – вот кто мастер ввернуть масляное слово…

– Никакой лести, – обиделся Ленька. До этого момента ни он, ни Макинтош никаких чувств открыто не выказывали. – Я тебе говорю в точности то, что думаю. Я со всеми так разговариваю.

– Ладно, – махнул рукой Макинтош, решив не вдаваться в подробности. – Завтра так завтра. Приду. Все равно заняться нечем.

Он поднялся из-за столика и ушел из буфета первый. Ленька проводил его глазами, потом взял еще чаю и пару пирожков. Пирожки ему понравились – начинки много, и испечены не из ржаной муки, а из крупчатки.

Длинный плащ не только укрывал от дождя и отчасти – от холода; он еще и помогал Макинтошу в работе. Всегда можно прикрыться широкой полой и встать так, чтобы не было заметно со стороны, в чей карман ты запустил руку. Указанная Ленькой девица Макинтошу понравилась. Он бы и сам ее выбрал: рослая, высокомерная, немного мужеподобная, с тяжелой челюстью. Такие часто кладут деньги прямо в карман и, главное, слишком заняты соблюдением собственного достоинства, чтобы глядеть по сторонам.

Было дождливо. Макинтош шнырял по Сенному рынку, благодаря плащу почти незаметный среди других горожан, также закутавшихся в поисках спасения от всепроникающей влаги. Ленька околачивался неподалеку от мясных рядов.

Торговали всего двое под навесом, и к ним выстроилась небольшая очередь. Нужная девица стояла третьей. Вода затекала ей за ворот. Макинтош прошел мимо, раз и второй, потом взглянул на Леньку. Ленька мимолетно кивнул ему, показывая, что мальчик не ошибся.

Затем Ленька передвинулся поближе к девице. Первая покупательница выбрала наконец кусок, расплатилась и отошла от прилавка. Девица осталась в очереди второй. Она раздраженно подняла лицо к небу, как будто вопрошая мать-природу, доколе та будет испытывать ее терпение. Природа ответила порывом сырого ветра, в котором угадывался гнилостный дух Екатерининского канала.

Ленька приблизился к мясным рядам почти вплотную. Макинтош чуть шевельнулся и невесомым, поглаживающим движением опустил руку в карман к девице.

И тут Ленька метнулся вперед и перехватил Макинтоша повыше кисти.

Макинтош оцепенел. В любом другом случае он бы присел, высвобождаясь, заверещал и, если бы это не помогло, принялся бы пинать обидчика по коленям. Но только не сейчас, поскольку ничего подобного от Леньки Макинтош не ожидал. Мальчика буквально парализовало предательство со стороны человека, который разговаривал с ним как со взрослым и просил ему довериться.

Ага, хорошее доверие. Просто шоколад из ресторана «Донон», а не доверие.

Был бы у Макинтоша сейчас при себе нож – ткнул бы Леньку в бок и не задумался. Но ножика не было, продал на прошлой неделе.

Ленька строго и громко произнес:

– Товарищи, следите за карманами. Пока не уничтожена язва буржуазного наследия – беспризорщина, мелкое воровство будет процветать.

– Падла! – очнулся и завизжал Макинтош, обвисая на крепких Ленькиных руках.

– Товарищ, проверьте карманы, – обратился к девице Ленька. – Возможно, задержанный успел совершить кражу. В таком случае объявите сумму похищенных у вас ценностей.

Девица коснулась кармана и покачала головой.

– Все на месте.

– Пересчитайте деньги, – настаивал Ленька.

Девица вынула пачку (Макинтош, стиснутый Ленькиными клешнями, аж ахнул) и перелистала.

– На месте.

– Ну, если на месте, то и надобности в составлении акта нет. – Ленька отсалютовал ей свободной рукой и потащил Макинтоша, удерживая того за шиворот. Он не сомневался в том, что мальчик не выскочит из одежды даже ради обретения свободы: Макинтош слишком дорожил своим плащом.

Завернув вместе с Макинтошем за угол, Ленька вздохнул и выпустил его. Макинтош отпрыгнул на несколько шагов, встряхнулся и уставился на Леньку широко раскрытыми глазами:

– Ты чего?

– Все отлично, – сказал Ленька. – Просто в наилучшем виде.

– Ты чего хватаешься?

– Нужно ведь было задержать вора, – пояснил Ленька. – А как иначе?

Макинтош засопел, прищурился, тщетно пытаясь пронзить Леньку стрелами праведного гнева.

– Мог бы предупредить. А то как кинешься! Я не знал, что подумать.

– Ты ничего не должен был думать, – ответил Ленька. – Если бы я тебя предупредил, ты бы вел себя глупо. А так ты по-настоящему перепугался.

– Тебе это для чего? Теперь-то сказать можешь?

– Мне нужно познакомиться с этой девицей, – объяснил Ленька.

– Влюбился в нее, что ли? – высказал предположение Макинтош, вложив в свой голос все презрение, на какое только был способен.

Ленька негромко рассмеялся.

– Влюбился? Да ты хоть разглядел ее лицо? Впрочем, если она в меня влюбится, то это будет очень даже на пользу делу.

– Я одно знаю, – проговорил уязвленный Макинтош, – влюбляются в таких метелок, что полный ах и караул, как говорит Харитина. А которые красивые – те всегда страдают.

– Не мой случай, – отрезал Ленька. И, желая покончить с разговором о девице, он вынул пачку денег. – Держи. Честно заработанные.

Макинтош деньги прибрал, но с очень независимым видом.

– Это для чего? – уточнил он.

– Чтобы ты ерундой не занимался, – ответил Ленька. – Если в ближайшие дни попадешься, хоть на мелочевке, – весь мой план может пойти псу под хвост, чего бы решительно не хотелось.

– Я ерундой не занимаюсь, – сообщил Макинтош с достоинством.

Ленька пожал ему руку, и они разошлись – без лишних слов.

Шляпный магазин «Левасэра» помещался в маленьком, заново выкрашенном желтой краской доме на углу Старо-Невского. Дом принадлежал раньше лавре и глядел на лаврские ворота через площадь и широкую проезжую часть очень жалобно. Дом бессловесно умолял вернуть его обратно под теплое поповское крыло. Он морщил брови-наличники над окнами и пускал слезу по фасаду, но ничто не помогало. Новый владелец, хозяин «Левасэры», оставался неумолим.

Ольга впервые вошла в этот магазин ранней весной одна тысяча девятьсот двадцать второго года, по самой слякоти. Она немного смущалась и долго вытирала ботики о коврик, положенный у двери.

В магазине находилась рослая молодая женщина в хорошо пошитом темном пальто с меховым воротником. Женщина упирала подбородок в мех, наслаждаясь мягким прикосновением, и озабоченно рассматривала разные шляпы. Продавец ходил за ней, потирая руки в столь откровенном жесте алчности, что Ольга подивилась: как не боится он полного своего разоблачения. Он держался точь-в-точь как жадный торговец в пьесе «Робин Гуд». Товарищ Бореев, исполнявший роли всех отрицательных персонажей (не только главного угнетателя – шерифа), точно так же горбился, вытягивал шею, впиваясь глазами в спину возможной жертвы. И так же потирал руки.

Бореев всегда сперва показывал свое исполнение роли, а потом растолковывал, что он делает и почему.

«Жадный торговец – кровосос, потому что он продает свои товары втридорога. Фактически – тот же спекулянт», – объяснял Бореев.

Разговаривая, он оставался в роли, то есть горбился, ежился и то вжимал голову в плечи, то сильно вытягивал шею, совершенно как черепаха. Его глаза мрачно поблескивали, поджатые губы морщились.

«Театр представляет сущность человека через образ. То, что вы видите, – это явленная зрителю душа спекулянта, горбатая и вообще уродливая, – продолжал Бореев, зловеще ухмыляясь. – Однако не стоит полагать, будто в жизни они какие-то другие. В жизни они, как правило, точно такие же. Живут и не догадываются, что выглядят карикатурой на самих себя».

Ольга не знала, что такое карикатура, но догадывалась. Бореев вообще, как говорит Настя, многим открыл глаза, научил смотреть «в глубину обыденности». Поэтому он и гений революционного театра.

Некоторое время Ольга находилась под сильным впечатлением увиденного в студии. Ей все время чудилось, что она всюду встречает Бореева – в самых разных ролях. Что он перевоплощается то в дворника, то в нэпмана, то в извозчика на улице, то в рабочего из ремонтного цеха, который ругал Ольгу за какой-то якобы сломанный ею механизм.

А один раз ей помстилось, будто Бореев вселился в Фиму – настолько Фима с его вкрадчивыми намеками казался в тот вечер карикатурой на самого себя. Ольга не могла отделаться от навязчивого ощущения, что вот сейчас Фима перестанет кривовато улыбаться и говорить двусмысленности, выпрямится, сведет над переносицей прямые брови и строго произнесет: «А сейчас, товарищи, я поясню вам смысл этой карикатуры. Вы только что видели, как мужчина пытается купить благосклонность женщины путем оказания ей мелких услуг и с помощью жалких подачек, которые она, освобожденная Революцией гордая натура, с презрением отвергает».

Ольга, правда, не слишком-то чувствовала себя «освобожденной Революцией гордой натурой». Но, в любом случае, она очень ценила свою независимость.

Она так глубоко ушла в свои мысли, что не сразу заметила еще одного человека, находившегося в модном магазине «Левасэра». Это был молодой мужчина, одетый очень просто, но вместе с тем симпатично и с легкой претензией на моду, выразившейся в щегольски повязанном шейном платке. Он держался в тени и оттуда поглядывал то на покупательницу, то на продавца.

Встретившись с ним случайно глазами, Ольга вздрогнула.

В этот момент продавец повернулся к вновь вошедшей и растянул бледный рот в дежурной улыбке, и Ольгу вновь охватил кошмар: она отчетливо видела перед собой не незнакомого человека, а гримасничающего Бореева.

– Чем могу служить? – осведомился продавец. И тотчас устремил внимание вослед первой покупательнице: – Не смею более навязывать мои мнения, сударыня, осмотритесь, как вам угодно.

Ольга сказала:

– Я бы хотела померить синюю крепдешиновую шляпу, ту, что на витрине.

Продавец не двигался с места, ощупывая Ольгу взглядом и как бы прикидывая, достойна ли Ольгина голова синей крепдешиновой шляпы. Естественно, он не задавал вопросов вроде «Осмелюсь поинтересоваться, сударыня, куда же намерена ходить в такой шляпе простая работница, вчера только приехавшая из глухомани?». Точнее, он не задавал этих вопросов вслух, но они отразились на его лице с полной очевидностью.

Молодой мужчина чуть шевельнулся в своем углу, затем сделал незаметное движение и внезапно оказался прямо перед продавцом.

– Вас не затруднит принести шляпу, о которой спрашивает эта дама? – мягко осведомился он.

Продавец ответил как ни в чем не бывало:

– Разумеется.

На миг Ольге подумалось, что заминка и гримаса на лице продавца ей только почудились. Обычное бореевское наваждение, которое скоро прошло.

Она бережно приняла из рук продавца шляпу. Руки были неприятные, с красноватыми пятнами экземы.

В зеркале отразилась невыразимо прекрасная Ольга, почти ничем не напоминающая прежнюю Рахиль: густой каштановый завиток на округлой щеке, смело и плавно изогнутая линия синих полей шляпы над выпуклым лбом с соболиными бровями, глаза, утонувшие в полутени. Бесследно пропала былая местечковая карамельность; в облике преображенной Ольги неожиданно проглянули статность и порода.

Если мир человеческих душ и взаимоотношений оставался для Ольги областью непонятной и оттого полной чудовищ, то в предметном мире, в мире явленном и ограниченном вещественной оболочкой, она чувствовала себя более чем уверенно. Она не ошибалась в предметах, в их ценности и взаимном влиянии друг на друга.

– Я возьму эту шляпу, – объявила Ольга продавцу и вынула деньги. Ее первые трудовые накопления.

Тем временем женщина в пальто с меховым воротником брала с полок то одно, то другое и ни на чем не могла остановить выбор. Пока Ольгину шляпу укладывали в коробку, девушка краем глаза следила за спутником требовательной покупательницы. Он представлялся очень простым и понятным – проще вроде бы не бывает, но это только на первый взгляд. «Душа выражает себя через жест», – учил Бореев. А молодой человек все время сжимал и разжимал пальцы правой руки, и это нервное движение странно контрастировало со спокойным, даже веселым и, несомненно, располагающим к себе лицом. Было еще одно обстоятельство, смущавшее Ольгу: ей внезапно подумалось, что она когда-то встречалась с этим парнем. Виделась с ним, даже разговаривала.

Она не могла припомнить, где и при каких обстоятельствах это происходило. Да и было ли? Не почудилось ли? Ничего особенного в его наружности она не усматривала. Может быть, он тоже работает на бумагопрядильной фабрике… Мимолетная встреча в столовой или в цехе – вот и отложилось в памяти.

Внезапно ее охватила тревога. Нет, не в столовой, не на фабрике они виделись, а совершенно в другом месте, твердил ей голос.

Ольга подумала: «Глупости. Похож на кого-то, вот и все. Тем более, если бы мы впрямь встречались, он бы, наверное, ко мне признался».

Она приняла коробку со шляпой и направилась к выходу. У самой двери Ольга обернулась, чтобы вежливо сказать продавцу «до свидания».

Молодой человек уже держал свою спутницу под руку и что-то любезно нашептывал ей на ухо. Та чуть хмурилась, но кивала. Поймав взгляд Ольги, молодой человек вдруг улыбнулся – мгновенно, как молния, – и заговорщически подмигнул ей.

Ольга вспыхнула и поскорее вышла из магазина.