"Фартовый человек" - читать интересную книгу автора (Толстая Елена)

Глава пятнадцатая

Фима все-таки отважился на решительный шаг – пригласил Ольгу в кино. Она подумала-подумала и согласилась. Не заставит же он ее, в самом деле, замуж после этого выходить! Не царское время.

Для такого случая Фима повез кузину на извозчике. Фильм был совершенно новый, только что снятый в Америке.

Ольга пока что не выработала собственное отношение к Америке. Несомненно, это страна во многом прогрессивная в смысле развития техники, например, там много автомобилей. Но, с другой стороны, там много неравенства.

Фима объяснял это Ольге, пока они ехали на извозчике.

Ольге хотелось смотреть на красивые дома, на Летний сад. Все это было таким нарядным. В саду при родительском доме деревья не казались предметами роскоши, напротив, представлялись чем-то изначальным, неизменным, вроде нарисованного задника в фотоателье. Но в большом каменном городе все было иначе. Здесь каждое дерево, каждый куст выглядели так, словно их покупали за очень большие деньги и выставили напоказ, как драгоценность.

Ольга не могла подобрать подходящие слова, чтобы выразить эту свою мысль, и ерзала, плохо слушая Фиму. Рассуждения Фимы о том, как в Америке угнетают негров, ее раздражали.

Наконец она сказала:

– Ну угнетают они там этих негров, нам-то что! Мы, во-первых, ни в какой не в Америке…

Фиме совсем не понравилось, что кузина оставалась все еще такой темной.

Он попытался объяснить:

– Это ведь несправедливо, Роха. Человек не выбирает, кем ему родиться. А там могут убить просто за то, что у тебя черная кожа.

Ольга сказала:

– У нас Настя ходила в музей, смотрела, как жили цари. Богато очень жили, Насте не понравилось. А я бы посмотрела. Сходим как-нибудь?

Фима сказал:

– Это как с евреями, понимаешь? Ты не виноват, что ты еврей. Может быть, ты даже гордишься тем, что ты еврей, потому что действительно есть чем гордиться, но другие не понимают и приходят тебя за это убить. Вот и с неграми так же.

– Нет, не так же! – отрезала Ольга, решив покончить надоевший ей разговор насчет угнетения негров раз и навсегда. – Не так же вовсе. Негры – не евреи. И потом, если ты не хочешь быть евреем, можешь не быть евреем, а поменять имя и всю повадку.

– Не всегда это удается, – заметил Фима.

Ольга ехидно сказала:

– Ну да, если ты похож на еврея, то будут затруднения, а вот если ты с лица похож на белоруса и нос у тебя бульбой – тогда все проще. Но из черного ты в белого никогда не перекрасишься, так что проще смириться с тем, каков есть… А про что кино?

В кинематографе Ольге понравился, во-первых, буфет, где было много зеркал, так что сначала ей даже показалось, что помещение гораздо больше, нежели на самом деле: зеркала увеличивали пространство.

Продавали пирожные, и Ольга съела эклер. Фима пирожных не ел. Утверждал, что пирожные – это исключительно для девушек, а не для мужчин, но на самом деле просто экономил, только признаваться не хотел.

Потом еще была певица. Она исполнила романс, по содержанию напомнивший Ольге один из очерков из ее любимой рубрики «Суд идет». В романсе на народные слова пелось про страстную полюбовницу, которая предлагает мужчине убить его детей. «Вот тогда мы заживем, заживем…» Мужчина, что характерно, с легкостью соглашается на такое злодеяние, поскольку жены у него больше нет (очевидно, умерла еще в предыдущем романсе), а оставшиеся от первого брака дети явно мешают новому счастью. Тут же он и полюбовница режут всех детей, невзирая на мольбы младшенькой оставить хоть ее «на развод». Чем дело закончилось, узнать не удалось, поскольку прозвонили к началу сеанса и певица, оборвав пение, сунула в рот папиросу и с полным равнодушием ушла с эстрады.

Экран был закрыт занавесом, как в театре, но потом занавес раздвинулся и пополз в стороны. Открылась неровная белая простыня. Вышла сердитая женщина, выпирающая из белой блузки и полузадушенная брошью под горлом. Что-то сказала, глядя вверх, на невидимого человека. Тотчас затопали сапоги, явился рабочий, беспечный и чуть навеселе, и поправил экран. Затем все они скрылись из виду, и начался фильм.

Это был «Робин Гуд», только, по мнению Ольги, какой-то странный. Начиналось действие в пустыне. По пустыне скакали рыцари в плащах с крестами. Одного звали Хантингтон, другого – Гисборн. Хантингтона Гисборн ложно обвинил в измене, и тот вынужден был бежать от королевского гнева.

Ольга совершенно не понимала, который из героев Робин Гуд и почему дело происходит среди песков, а не в лесу. Но потом многое прояснилось, когда Хантингтон уехал в Англию, взял себе имя Робин Гуд и начал разбойничать в лесах вместе с верными сподвижниками.

В фильме все представлялось Ольге гораздо интереснее, чем в театре. В театре лес, например, изображался нарисованными деревьями – куда более условными с виду, чем даже те, с задника для фотографии. А в кинематографе лес был самый настоящий. Ольга сразу же перестала замечать экран, который перед сеансом пришлось поправлять, чтобы не морщинился, не замечала она и того, что черно-белое изображение подпрыгивает. Она воочию видела далекий день в далекой стране, где Робин Гуд освобождает принцессу и женится на ней. Никогда не существовавший мир внезапно сделался жизнью.

Фима по этому случаю сказал после сеанса, что кинематограф – живое свидетельство прогресса.

Ольга была пленена, оглушена… И вдруг она повернулась к Фиме – такая сияющая и прекрасная в свете уличных фонарей, что Фима даже ахнул. Не замечая впечатления, которое она производила на собеседника, Ольга спросила:

– Фима, а ты можешь меня устроить так, чтобы я работала в кино?

Он надолго замолчал. И пока он молчал, выражение счастливого ожидания постепенно угасало на Ольгином лице. Наконец Фима сказал:

– Оленька, у меня же нет таких связей…

– Если ты меня устроишь в киноартистки, – сказала Ольга страстно, – я за тебя выйду.

О смерти Маруси Гринберг Ольга узнала от Насти, а та прочитала в «Красной газете».

– Не может быть! – усомнилась Ольга.

– Смотри, это она, – настаивала девушка. – Гринберг Мария, двадцати одного года, снимала комнату на квартире пострадавшего… Сходится. Задушена при невыясненных обстоятельствах.

– Да сам доктор небось и задушил, – сказала Ольга.

– Зачем ты говоришь такие глупости, Оля! – возмутилась Настя. – Ты ведь так не считаешь на самом деле. Откуда бы доктор ее задушил, когда его самого ограбили!

– А вдруг я так и считаю? – ответила Ольга. – Ну и что с того, что он доктор или что его ограбили! Можно подумать, если тебя ограбили, то ты уже порядочный человек. Я с некоторых пор вообще не знаю, какому человеку верить. Иной раз люди бок о бок сражаются, а потом предают.

Она подумала о Робине Гуде и Гае Гисборне, как они были показаны в фильме. Сперва боевые товарищи, а потом – зависть, донос и клевета.

– Это от характера сильно зависит, – заключила Ольга. И вернулась к изначальной теме: – А что про Марусю еще написано?

– Да ничего…

– Она ведь была сумасшедшая, – напомнила Ольга.

– Не сказано. Написано, что устроилась на работу, вела себя положительно. Доктор Левин о ней отзывается с симпатией. Вряд ли это он ее убил. Нет, я так не думаю. Психология совсем другая. Согласно психологии, он, наоборот, должен был бы очернить свою жертву, показать, что правильно поступил, убив ее.

– Почему? – удивилась Ольга. – Это же выдаст его намерения.

– Они о таком не думают, что их что-то выдаст, – заявила Настя. – Человек по своей природе вовсе не злодей. Он должен всегда найти себе оправдание. Убийца оправдывает себя тем, что убитый, дескать, был скверным типом, недостойным жить, и все такое. Поэтому-то психология так часто помогает раскрыть преступника.

– Умная ты девушка, Настя, но иногда такие глупости говоришь! – сказала Ольга в сердцах. – А Марусю наверняка налетчики убили.

– Ты же только что твердила, что доктор.

– Это я так, чтобы тебя позлить…

Обе замолчали, и вдруг им стало очень грустно. С Марусей они расстались уже довольно давно – если судить по нынешним временам, когда и месяц считается за долгий срок, – но только сейчас начали за ней по-настоящему скучать. Даже мысль о том, что не придется возвращать Марусе ее красивый воротничок, навевала на Ольгу уныние и тоску. Вот так уходит человек навсегда, больше не пошепчешься о тайном, не выпьешь вместе чаю, не вернешься со смены с подругой, всегда готовой поболтать и помечтать… Странно, что Марусю сгубила любовь. Маруся ведь была совсем простая. Не маркиза, даже не дворянка.

– Согласно психологии, обычно с ума сходят люди хорошо образованные, начитавшиеся книг, – заметила по этому поводу Настя.

Ольга не выдержала:

– Ни гроша, похоже, она не стоит, эта твоя психология.

Настя не стала возражать и спорить. Вздохнула да и признала:

– Выходит, так…

Юлий долго колебался – пересказывать ли Ивану Васильевичу легенду о Фартовом человеке. С одной стороны, эта история как будто бы снимала с Юлия все подозрения, потому что какой у Юлия фарт! Попадался сразу – и порой за то, чего вовсе не совершал. С другой стороны, Юлий не без оснований подозревал, что следователь попросту посмеется над ним. Не в лицо, конечно, и не откровенным смехом, а просто глянет с юмором – и все, прощай, Юлий, иди вешайся, потому что если на тебя эдак смотреть начинают, твое время коптить небеса явно иссякло.

Когда Юлий все-таки зашел к Ивану Васильевичу (его уже знали и пропустили; очевидно, следователь не сомневался в том, что Служка придет еще не раз, и отдал соответствующие распоряжения), тот был занят разговором с доктором Левиным. Юлию он указал на подоконник, где тот и уселся, молча наблюдая за допросом.

Странно, что Иван Васильевич допустил практически постороннего человека к допросу. «А может, я теперь не посторонний», – подумал Юлий, качая ногой.

Дзюба сидел за соседним столом и писал. То ли записывал ход допроса, то ли излагал какие-то собственные мысли. Лицо его выразительно двигалось. Юлий впервые видел такое разнообразие гримас, обозначающих мучительные раздумья.

– Мы работаем по вашему списку пропавших драгоценностей, – сказал Иван Васильевич.

Доктор Левин сильно беспокоился. Он ерзал на стуле, сжимал руки между колен.

– Видите ли, Фаина очень огорчена… Дело вовсе не в стоимости похищенного, хотя это, разумеется, играет роль… Но память… Она любила эти вещи.

– Мы в любом случае продолжаем поиски, – заверил Иван Васильевич. – Ювелиры уже оповещены, так что при малейшем подозрении…

– Да, да, – бормотал доктор Левин.

– Мы вызвали вас для того, чтобы уточнить некоторые детали, связанные с убийством, – продолжал Иван Васильевич.

– Фаина безумно расстроена, – сказал доктор Левин, блуждая глазами по голому кабинету. – Она успела привязаться к Марусе… к гражданке Гринберг. Постоянно плачет. Пройдет мимо ее бывшей двери – и плачет. Хоть бы вы скорее задержали этих бандитов! – прибавил он в сердцах.

– Возможно, вас удивят мои слова, – произнес Иван Васильевич, – но мы убеждены в том, что это убийство совершено отнюдь не членами банды, вас ограбившей.

– Что? – сдавленно вскрикнул доктор.

Иван Васильевич сказал:

– Служка, подайте доктору воды.

Юлий сполз с подоконника, вышел в коридор, прошел до служебного помещения, где стоял холодный самовар, и нацедил в стакан воды.

«В лакея меня превратили, – думал Юлий, почему-то без обиды. – Сначала Дзюба гонял, теперь Иван Васильевич… Очевидно, так выглядит искупление грехов. Тоска».

Доктор выпил, сунул неприятно прыгающий стакан обратно в руку Юлия. Юлий со стаканом вернулся на подоконник. Ему хотелось послушать продолжение разговора, хотя сидеть на подоконнике с пустым стаканом в руке было очень глупо.

– Для этой банды нехарактерно совершать подобного рода убийства, – продолжал следователь. – Люди не склонны изменяться или изменять своим привычкам. Пантелеев – артист, чрезвычайно хладнокровный и уверенный в себе. Он обладает способностью подавлять волю своей жертвы и даже принуждать ее к сотрудничеству. Судя по тому, что нам известно о гражданке Гринберг, подавить ее волю было нетрудно. Вряд ли она оказывала сопротивление, тем более такому привлекательному мужчине, как Пантелеев.

– На что вы намекаете? – возмутился доктор. – У нас приличная квартира, и мы бы не пустили к себе, конечно, такую женщину, которая…

– А вы на что намекаете? – прищурился Иван Васильевич. – Я говорю о том, что Гринберг послушно дала себя связать и никак не проявляла возмущения, пока шел грабеж. Это ведь ваши показания.

– Я, собственно, не был свидетелем, но…

– Ваша супруга это подтвердила, – настаивал Иван Васильевич. – Маруся погибла позднее.

– Возможно, кто-то из банды… потом…

– Вы ведь сами в это не верите, не так ли? – сказал Иван Васильевич безжалостно. – Вы говорите, у вас пропал морфий.

– Да.

– Но бандиты его вроде бы не нашли.

– Да.

– Господин Левин, мы с вами сейчас стараемся выявить наводчика. Понимаете серьезность задачи?

– Да, но…

– Кто-то связался с Пантелеевым и указал на вашу квартиру как на желательную цель ограбления. Среди ваших знакомых – простите, что спрашиваю, – есть ли такие, кому необходим морфий?

Левин долго молчал. Иван Васильевич не торопил его. Встал из-за стола, одолжился у Дзюбы папироской, покурил. Иронически поглядел на стакан в руках у Юлия.

«Зачем он задает Левину все эти вопросы? – думал Юлий. – Ведь Ивану Васильевичу давно уже все ясно…»

Левин сказал наконец:

– Возможно, это Раевский…

Иван Васильевич сразу насторожился:

– Раевский?

– Племянник жены… Раевский давно пристрастился к морфию. Он, случалось, просил у меня морфий, но я никогда не давал. Мне даже пришлось одно время отказать ему от дома, хотя наша размолвка до крайности огорчила Фаину.

– И вы молчали! – укорил Иван Васильевич.

– Все-таки родственник… Не хотелось выставлять его в таком дурном свете.

– Вы понимаете, что препятствовали следствию?

Левин подавленно произнес:

– Фаина будет очень расстроена…

Иван Васильевич подошел к Дзюбе и негромко продиктовал ему несколько фраз, показав пальцем, где нужно исправить. Затем опять обратился к доктору:

– Можно предположить, что гражданин Раевский навел бандитов на вашу квартиру, а платой за свои услуги выставил морфий?

– Возможно, – сказал Левин.

– Но бандиты, кажется, не нашли морфия? – настаивал Иван Васильевич.

– Нет. На моих глазах не нашли.

– Зато нашел Раевский – ведь он знал, где у вас тайник.

– Я Раевского не видел, – заметил Левин.

– Вы лежали связанный в запертой комнате, – напомнил Иван Васильевич. – А ваша супруга слышала, как хлопнула входная дверь. Она подумала, что это вышла из квартиры Маруся, но ошиблась. Из квартиры не вышли, в квартиру вошли. И именно когда Пантелеев с сообщниками скрылись, Раевский проник в дом, забрал морфий – и был таков.

– А Маруся? – не выдержал Юлий.

Иван Васильевич мельком глянул в его сторону.

– У Маруси, очевидно, был несчастный дар многие вещи делать не вовремя, – медленно проговорил Иван Васильевич. – В этом вся ее беда…

Иван Васильевич взял у Дзюбы крупно исписанный лист, проглядел и положил на стол перед Левиным:

– Подпишите показания.

Левин прочитал.

– Я не утверждал положительно, что Раевский вошел в квартиру после того, как ее покинули бандиты с награбленным. Я лишь говорил, что Раевский пристрастился к морфию и что ему было известно, где я храню препарат.

Иван Васильевич зачеркнул фразу, вписал поверх нее другую, и Левин поставил свою подпись.

Когда он удалился, сутулый и печальный, Иван Васильевич повернулся к Дзюбе:

– Необходимо отыскать Раевского. Если при нем будет обнаружен морфий, арестуйте его и тащите прямиком сюда. Думаю, что Гринберг именно он убил.

Дзюба прихорошился, взял фуражку и вышел.

Юлий подождал, пока за ним закроется дверь.

Иван Васильевич кивнул Юлию:

– А вы с чем, собственно, пожаловали, Служка?

Юлий встал, украдкой избавившись от стакана – поставив его у себя за спиной на подоконник.

– Так, одну историю услышал. От одного знакомого беспризорника.

– Рассказывайте, – велел Иван Васильевич.

Юлий произнес:

– Объявился Фартовый человек. И этот человек – в банде Леньки Пантелеева. Но это не сам Ленька.

– Имя, – повелел Иван Васильевич.

«Поверил?!» – мысленно ахнул Юлий.

– Белов, – выпалил он.

– Белов? – медленно повторил Иван Васильевич. – Фартовый человек? Интересно…

– Правда? – удивился Юлий.

– Да, – кивнул Иван Васильевич. – Потому что буквально вчера при попытке задержать пантелеевских орлов патрулем этот самый Белов был застрелен во время погони. Его опознали. Что говорит ваш беспризорник – какие варианты существуют на случай, если Фартовый человек погибает?

– Фарт переходит к наследнику, – сказал Юлий. – Но это из области идей… Никто ведь в точности не знает.

Он смутился и замолчал под взглядом следователя. У того глаза делались все более светлыми, вот-вот заискрятся.

– Продолжайте, продолжайте, Служка, – подбодрил Иван Васильевич.

– Иван Васильевич! – взмолился Юлий. – Не надо совсем уж дураком меня выставлять. Вы же не верите в Фартового человека!

– Зато верят многие другие. А идеи, овладев массами, превращаются в материальную силу, – сказал Иван Васильевич.

Раевский был задержан, разоблачен и приговорен к расстрелу. На судебном процессе Фаина упала в обморок, а доктор Левин во время дачи показаний плюнул обвиняемому в лицо. Об этом, без особых подробностей, писали в «Красной газете».

Марусю все жалели, даже корреспондент. Бывает такое невезение: вроде ничего дурного в жизни не сделаешь, а войдешь в квартиру не вовремя, попадешься на глаза кому не надо – и все, прощай, молодая жизнь. Бедная Маруся…