Глава IX СНЕЖНАЯ ПЕЩЕРА

Сейчас мы не думали о вершине. Наоборот, мы были даже рады, что несколько дней можем серьезно о ней не думать.

Когда погода была хорошая, я лежал в спальном мешке на солнце перед палаткой и наслаждался прекрасным видом. Оставшиеся с нами шесть шерпов коротали время за ремонтом палаток и приготовлением пищи. В один из погожих дней они во главе с Аджибой поднялись в лагерь IV, сняли палатки и имущество, оставленное нами во время бегства.

Обоим тирольцам, Сеппу и Гельмуту, не сиделось в лагере. С легким грузом они вдвоем отправились на разведку западной стороны Чо-Ойю.

К нам вернулось хорошее настроение. Мои обморожения не требовали спуска в нижерасположенные лагеря. Сепп и Гельмут «горели» от избытка энергии. Максимум через десять дней должен вернуться с продуктами Пазанг, и тогда мы сможем вторично попытаться подняться на Чо-Ойю. До его возвращения можно спокойно лечиться и ждать.

Так по крайней мере думали мы. Но на третий день Аджиба вдруг сказал, что видит внизу на морене людей. В бинокль мы увидели двух человек, поднимавшихся к нам в лагерь. Из-за большого расстояния мы не могли подробно рассмотреть идущих, но обе фигуры напоминали солдат, и временами нам казалось, что мы видим блеск оружия. Возможно, что это тибетские или китайские солдаты. Наши высотные лагеря и мы сами были хорошо видны со стороны Тибета, и поэтому они пришли, чтобы ближе рассмотреть непрошенных гостей. Хотя мы и были убеждены, что наш лагерь I находился на непальской территории, мы без особой радости ожидали встречи с ними. Мы имели при себе паспорта и надеялись, что нам удастся убедить хранителей границ в наших безобидных намерениях.

Когда фигуры приблизились к нам настолько, что мы могли их рассмотреть более детально, мы увидели, что они одеты как альпинисты, а металлический блеск исходит от ледорубов.

– Мем[11] сагиб, – сказал вдруг Аджиба, и мы подумали, что он прав, хотя, конечно, оба они были одеты в брюки, а гималайские анараки, в отличие от лыжных курток, не позволяют распознавать женскую фигуру. Мы пошли им навстречу.

Очень странное чувство, когда после долгого перерыва встречаешь европейцев в таком районе, где думаешь, что находишься один. Тоска по Европе, которая все-таки появляется иногда, вдруг находит частичное удовлетворение. Чувствуешь, что вдруг вырываешься из уединения, но одновременно как-то нарушается связь со спутниками из местного населения. Это происходит потому, что приходится говорить на другом, незнакомом им, языке или говорить по-английски в таком темпе, что они не успевают понимать.

Я помню время, когда я в одежде индийского богомольца, в сопровождении Китара и Кашура пришел из Тибета в Гималаи и после долгих месяцев странствия встретил первого европейца – молодого англичанина, охотившегося за снежным барсом. Как приятно было поговорить с ним об интересующих меня вопросах. Но еще лучше было, покинув его и забыв все, о чем мы говорили, наслаждаться последними неделями путешествия в нашей молчаливой компании.

Или помню первую встречу с европейцем после четырехмесячного уединения в Западном Непале. В конечном пункте путешествия, в Питарагаре, я встретил англичанина-врача, женатого на индийской женщине. Я не знал, что здесь живет европеец. Когда он проходил мимо Дак Бунгало[12], где мы нашли себе приют, я побежал ему вдогонку, и мы бесконечно долго пожимали друг другу руки, как хорошие старые друзья. Он тут же пригласил меня поселиться у него в доме, расположенном на вершине высокого холма. Такой дом я видел впервые. Этот врач был раньше архитектором, причем, очевидно, очень своеобразным: он имел в своем распоряжении самый красивый участок в мире – вершину холма, с которого открывалась сказочная панорама Гималайского хребта, протяженностью 800 километров. Северная стена дома состояла сплошь из стекла, и из дома можно было видеть на западе – священные вершины Батрината, а на востоке – Аннапурну.

Я провел у него приятный вечер и незабываемое утро, когда вершины сверкали в лучах восходящего солнца. Мы очень много и долго говорили о делах, близких нам обоим, более интимно, чем говорили бы в Европе. Тем не менее, уже в середине следующего дня мне очень захотелось к своим шерпам. Я был готов променять несравненную панораму, уют в гостеприимном доме и интересные разговоры на неуютный Дак Бунгало и немногословные объяснения между мной и шерпами. Следующую ночь я проводил уже не среди книг в доме англичанина, а среди шерпов и чувствовал себя очень счастливым. Возвращение в свой привычный мир в большинстве случаев значительно труднее, чем уход из него.

Поэтому простительно, что мы пошли навстречу пришельцам без особого подъема.

Это действительно были альпинисты, поднимавшиеся в хорошем темпе к нам по неприятной морене. Теперь мы их узнали: это были мадам Клод Коган и Вертолет из швейцарской экспедиции на Гауризанкар.

Мы встречали швейцарцев в Дели и Катманду. Тогда мы пожелали друг другу счастья и подняли тост за «наши» вершины.

Мы все вместе подошли к нашим палаткам, и шерпы преподнесли гостям чай. Вертолет рассказал, что путь на Гауризанкар оказался слишком сложным, и предложил нам сделать попытку восхождения на Чо-Ойю вместе с ними.

Это предложение мы встретили без восторга и сказали, что хотим довести свой план до конца самостоятельно. Кроме Чо-Ойю, здесь имеется еще достаточное количество «свободных» вершин, и если швейцарцам нужна очень высокая вершина, они могут испытать свое счастье на Лхоцзе.

Мадам Коган заметила нам, что сейчас она не может изменить свой план, так как уже завтра сюда прибывает вся швейцарская экспедиция с шерпами, яками и всеми грузами. Мы еще раз показали им на одну из окружающих вершин и ушли с очень неприятным предчувствием. Шерпы, стоящие вокруг нас, с любопытством слушали, о чем шла речь, и смотрели на нас вопросительно и смущенно. Мы не могли ничего им ответить. Нужно было ждать. Возможно, швейцарцы выберут себе другую вершину.

Сепп и Гельмут не хотели, чтобы следующий день прошел праздно. На другой стороне маленького ледника, на боковой морене которого был установлен наш лагерь, поднимался в небо крутой и красивый шеститысячник. Они решили на следующий день подняться на него. Погода была хорошая. Я мог лежать перед палаткой и наблюдать за ними.

Вести наблюдения было не очень приятно. Сначала им нужно было пройти по крутым осыпям, и на фоне камней их было трудно заметить. Однако, когда они вышли на ледник, ведущий к вершине, их яркие анараки резко выделялись на белом склоне, следить за ними стало легко. Ледовая стена была очень крутая и сложная, поэтому они продвигались вперед медленно. В бинокль я мог наблюдать, как они с трудом вырубали ступени, страховали друг друга и как один из них долго стоял на одном месте, чаще в тени. Я мог легко себе представить, как им там холодно.

Последнее время судьба нас не баловала, поэтому в голове все время роились различные неприятные мысли. Сначала катастрофа в лагере IV, затем появление швейцарцев. Если там наверху с обоими что-либо случится, то не будет ли это просто продолжением нашего «невезения».

Я наблюдал за их подъемом скорее с беспокойством, чем с радостью, вызванной хорошим достижением. Во второй половине дня они вышли на вершину (высота 6300 метров) и, по праву первовосходителей, дали ей название «Тиролер Кёпфель».

Оставшиеся в лагере не могли жаловаться на то, что день прошел скучно. Часть времени мы смотрели вверх на вершину, где трудилась наша двойка, часть – вниз на морену, где подходили длинные колонны швейцарцев.

Поздно вечером, при свете карманных фонарей, вернулись радостные Сепп и Гельмут. Они были довольны этим прекрасным днем, давшим им много интересного и уверенность в своих силах – ведь им за один день в сложных условиях удалось достигнуть большого спортивного успеха. Они тоже видели караван швейцарцев и сообщили, что швейцарцы установили свой лагерь в часе ходьбы от нашего.

В течение следующего дня мы ждали швейцарцев для того, чтобы продолжить наши переговоры.

Они не пришли до полудня, и мы отправились к ним в лагерь. Это были мои первые шаги после возвращения из лагеря IV, и я двигался по осыпи весьма неуверенно. Кроме того, во время урагана, видимо, вследствие вдыхания холодного воздуха, я потерял голос и мог только с трудом хрипеть. Ко всему этому мои беспомощные опухшие руки… Вряд ли я, как начальник экспедиции, произведу блестящее впечатление на швейцарцев. Но во всяком случае, они, вероятно, вчера тоже наблюдали за Сеппом и Гельмутом на ледовой стене, возможно, что спортивный успех тирольцев несколько скрасит мой мрачный вид.

Нас встретили очень сердечно и гостеприимно. Мы сидели в больших палатках – необычайная роскошь – на металлических стульях и с настоящего стола кушали печенье, повидло и свежую колбасу из мяса яка. Я боялся, что мы, вынужденные в последнее время довольствоваться мучным супом Анг Ньима, ели больше, чем это позволяет хорошее воспитание.

Несмотря на приятные чувства, вызванные обилием кулинарных изделий, вскоре начался разговор об истинной причине нашего прихода – Чо-Ойю.

Наша позиция следующая: особым разрешением Непальского правительства только нам дано право штурмовать Чо-Ойю осенью этого года. Чтобы получить разрешение на восхождение на одну из высочайших вершин мира, расположенных в Непале, приходится задолго до выхода подавать прошение. Иногда создаются буквально очереди, например: весна 1953 – англичане, осень 1953 – немцы, на весну 1954 подали заявку японцы. «Вы можете идти на Чо-Ойю осенью 1954 года», – ответило нам Непальское правительство. Мы были убеждены, что на этот период времени вершина забронирована для нас.

Швейцарцы убеждали нас, что у них есть разрешение на посещение всего района вокруг Нангпа-Ла, следовательно, они имеют право на восхождение и на Чо-Ойю.

Наш аргумент: они в Катманду или еще где-либо никогда не говорили, что собираются идти на Чо-Ойю, хотя знали, что восхождение на эту вершину является целью нашей экспедиции. Их план предусматривал восхождение на Гауризанкар. В таком случае правительство Непала безусловно бы сказало, что Чо-Ойю этой осенью занята австрийцами.

Швейцарцы возразили, что мы никогда не говорили о том, что хотим покорить вершину, и поэтому они считали, что мы проводим только разведку. Мы на это ответили, что ни в одном из газетных сообщений не говорилось о «разведке», а просто говорилось об экспедиции на Чо-Ойю. Вполне понятно, что мы, представляющие собой весьма малочисленную группу, возможность успеха которой часто обсуждалась весьма скептически, говорили как можно меньше о покорении вершины.

Естественно, что мы на основе наших законных требований не пришли к согласию. Гельмут, единственный из нас говоривший по-французски, вел переговоры, я изредка хриплым голосом бросал отдельные замечания, Сепп молчал, сердито уставившись перед собой. Тем не менее мы все трое одновременно с переговорами изрядно кушали.

Швейцарцы еще раз предложили нам совместную работу. Они предлагали нам вступить на вершину первыми. Но это нас ни в коей мере не устраивало. Особенность нашей экспедиции заключалась именно в том, что мы с минимумом затрат – ни один восьмитысячник еще никогда не штурмовался экспедицией, состоящей из трех европейцев – подготовили штурм и были уверены в своем успехе. Поэтому мы не можем и не желаем изменять наши убеждения.

Мы говорили швейцарцам, что нами уже проложен путь через все трудные участки до последнего подъема и поэтому просим их подождать до тех пор, пока у нас не будет принято окончательного решения. При первой возможности мы выйдем на второй штурм.

Раймонд Ламбер указал на все усиливающиеся пурги и на то, что в таком случае они, швейцарцы, теряют слишком много времени на ожидание. В ходе этих объяснений было произнесено несколько некрасивых слов в наш адрес.

После долгих споров все же был найден общий язык. Швейцарцы начнут сейчас передвигать свои лагеря до 7000 метров. После установки лагерей они будут ждать окончания нашей второй попытки.

У подножья до сих пор мало известного восьмитысячника было достигнуто такое странное соглашение. Мы рассчитывали, что на его склонах сможем спокойно располагаться неограниченное время. Мы не знали, правильное ли решение мы приняли? Возможно, что сейчас для нашей ослабленной группы было бы целесообразнее принять предложение хорошо оснащенных швейцарцев – достигнуть вершины впятером.

Сепп ни в коем случае не желал отказываться от особенностей нашей экспедиции: «Лучше совсем отказаться от восхождения».

Мы быстро проглотили последние печенья с повидлом и с болью в сердце отказались от предложения швейцарцев остаться на ужин. Уже наступил вечер, а мы не хотели, чтобы шерпы о нас беспокоились. Врач швейцарцев, доктор Лохматтер, осмотрел мои руки и успокоил меня: «Сейчас еще не нужно делать ампутацию, нужно только опасаться холода».

Ламбер постучал остатками своих обмороженных пальцев о жесткий снег: «Длинные пальцы – нет хорошо, – успокоил он меня, – короткие пальцы – нет холодно».

Мы распрощались и пожелали друг другу удачи; медленно, без особой радости пошли мы в свой лагерь. Шерпы с фонарями уже шли нам навстречу. Они хотели знать, какое решение принято. Мы успокоили их и сказали: «Все в порядке», – но сами в этом убеждены не были. Анг Ньима приготовил свой самый лучший мучной суп, а мы прилагали все усилия, чтобы не думать о колбасе из мяса яка.

Нужно принять решение. Самое разумное было бы ждать возвращения Пазанга с продуктами. Даже при экономном расходовании продуктов вряд ли нам удастся при напряженной работе долго прожить с нашими запасами. Другое дело, если мы будем сидеть здесь, в лагере. Но хватит ли нам запасов продовольствия для напряженной работы или возможной, пусть даже кратковременной, задержки второй попытки штурма?

Когда Аджиба ходил за палатками в лагерь IV, он точно записал, сколько продуктов он закопал в снег около каждого лагеря. Перечень продуктов он записал красным карандашом в весьма оригинальный «Блокнот» – голенище валенка – тибетскими знаками. Валенок (я храню его, как реликвию о Чо-Ойю) выглядел очень солидно, чего нельзя сказать о наших запасах.

Согласно записи на валенке в лагерях имелось:

лагерь I: 8 банок кофе, 3 банки яичного порошка со сливками, 1 банка какао, 3 банки сосисок, 1 банка сыра, 2 банки галет;

лагерь II: 2 банки какао, 1 банка сыра, 1 банка молока, 1 примус;

лагерь III: 3 банки какао, 1 банка кофе, 1 банка сыра, 3 пачки галет, 5 килограммов цзамбы, I примус, 3 литра бензина;

лагерь IV: 4 банки рыбы, 2 банки мяса, 2 банки молока, 1 банка сосисок, 2 примуса.

Этими продуктами нужно было прокормить шестерых шерпов и нас троих. Выходило, что основным продуктом нашего питания будет вода, и то при условии, если хватит бензина.

Мы остались в лагере I еще на один день и все еще не могли решить, что нам предпринять: ждать или выходить вверх. В это время один из шерпов, которые так же, как и мы, переживали наше положение, сообщил, что швейцарцы (они ходили вокруг лагеря, как шпионы) вышли на штурм.

Если мы не хотим потерять вершину, то нам нельзя больше ждать. Нам нужно на следующий день подниматься в лагерь III. Шерпы, знавшие безусловно не хуже нас, о нашем плачевном положении, ни одним словом не возразили против выхода. Это были великолепные, чуткие люди. Хотя с ними в этот момент не было их опытного вождя – Пазанга, они все же были готовы вернуться в зону пурги, от которой только несколько дней назад спасались. То, что мы в конце концов сделали успешное восхождение, объясняется не только невероятным достижением Пазанга и нашей собственной выдержкой, а прежде всего доверием и добросовестностью всех остальных шерпов, которые ради нас готовы были пойти на любые жертвы. Для них эта нагрузка и опасность не искупились, как для Пазанга, славой победы, а была просто сознанием, что они внесли свою долю в общее дело победы.

Как я уже говорил, эта доля к победе над вершиной была самой существенной.

Анг Ньима и Да Гиальцен остались в лагере I, а остальные четыре шерпа, среди которых два очень опытных – Аджиба и Гиальцен, должны были подняться с нами.

Мы теперь были не такой сильной и полной надежды группой, как в первый раз. Мы слишком много пережили. Мы познакомились с убийственной силой ураганного ветра на высоте 7 000 метров и теперь знали, что покорить вершину можно только при благоприятных условиях.

Как раз эта беспомощность и зависимость от судьбы мне больше всего нравится в Гималаях. В наших горах, то есть в Альпах, техническая подготовка, тщательная планировка и физическая тренировка могут одержать победу в борьбе против сил непогоды. Даже в самом худшем случае можно все же, в некоторой степени, держать судьбу в своих руках.

На высоких вершинах Гималаев техническая подготовка, хорошее оснащение и правильное планирование служат только предпосылкой к успеху. И даже тогда, когда все условия подготовки к походу выполнены, на пришельца может броситься ураган – вершина останется не покоренной и обратный путь будет отрезан.

Эта зависимость придает таким восхождениям своеобразное возвышенное, всегда чего-то ожидающее и покорное чувство. Мы можем делать все, что считаем нужным, но окончательное решение принимается где-то выше, помимо нас.

Я хотел подняться в лагерь III, где, несмотря на свои больные руки, мог быть полезным при подготовке штурма и организации транспортировки.

Путь теперь мы знали хорошо. К лагерю II, по осыпи, нами была вытоптана настоящая тропа. Это придавало чувство уверенности и оправдывало наше присутствие.

Не устанавливая палаток, мы прошли мимо лагеря II, стремясь подняться до подножья ледопада.

Следы хорошо сохранились даже на ледовом гребне, видимо, здесь уже проходили швейцарцы. Мы шли без веревки; каждый двигался так быстро, как мог. Часто мы находились далеко друг от друга, но ни у кого не возникало опасения, что он может отстать. Мы очень хорошо знали себя и свои возможности и остались сплоченной группой даже тогда, когда находились на некотором расстоянии друг от друга.

Мы боялись непогоды и поэтому не хотели ставить палаток. В лагере III мы вырыли себе уютную снежную пещеру. Сепп, как инженер-строитель, не только планировал ее, но в основном и осуществил ее строительство. Здесь снег был зернистым и не очень плотным. По спускающемуся наклонно коридору мы попадали в пещеру, где можно сидеть, не доставая головой потолка. Правда, по коридору нужно было лезть на четвереньках и извиваться змеей, если не хочешь, чтобы снег попал за воротник. Выход, через который неприятно дуло, закрыли рюкзаком.

Я, как избалованный больной, получил лучшее место между Сеппом и Гельмутом и, таким образом, был защищен от холода с обеих сторон. Гельмут, лежавший у наружной стены пещеры, вскоре констатировал, что сильные порывы ветра дают себя чувствовать через толщу снега. Нам, находившимся вдалеке от стены, не составляло труда утешать Гельмута, что когда стены пещеры обледенеют от нашего дыхания, они будут крепкими, как цемент, и ему не придется беспокоиться. Гельмут бурчал что-то себе под нос, думаю, что он не был совсем убежден нашими доводами. Аджиба и Гиальцен занялись варкой пищи и каждый раз, когда они ставили очередную кастрюлю на примус, наша пещера расширялась, так как они брали снег прямо со стен или потолка.

Скоро в пещере стало тепло и уютно. Может быть, это несколько и преувеличено, но по сравнению с палатками – это так. Рассказы о тропической жаре в чумах, где эскимосы сидят обнаженными до пояса, я встречал всегда с некоторым подозрением, но теперь я думал, что в этих рассказах есть некоторая доля правды. Я закутал свою голову шерстяным кашне поверх подшлемника и лег спать.

На следующий день погода была не очень хорошей, но и не безнадежной. Сепп, Аджиба и Гиальцен решили попытаться выйти в лагерь IV. Если им это удастся и погода продержится хорошая, тогда на следующий день Аджиба и Сепп выйдут на вершину. Гиальцен останется в лагере IV, Гельмут и остальные шерпы выйдут навстречу штурмовой двойке. Это была очень жесткая программа, но мы не могли позволить себе потерять хотя бы один хороший день. Сепп, Аджиба и Гиальцен выползли из пещеры. Ветер усилился. Они исчезли в направлении ледяного барьера, а мы возвратились в наше убежище.

Пещера сейчас казалась пустой. Перед нами целый долгий день, потом еще один день, а может быть еще и третий, прежде чем я, ведь я остался тут один, что-либо узнаю о судьбе ушедших.

Больше всего я боялся такого бездеятельного ожидания. Имеешь слишком много свободного времени, чтобы подумать о победе и возможных жертвах, связанных с ней, чувствуешь все это так, будто присутствуешь при этом, а позднее они окажутся незначительными. Сознание огромной ответственности давило свинцовым грузом на мои плечи.

Спустя несколько часов послышался шум у входа в пещеру. Вернулись все трое. Они выглядели усталыми и замерзшими.

Сепп рассказал. Было очень холодно, и дул сильный ветер. Они поднялись выше ледопада. Но там, на пологом склоне, ветер усилился, и было бессмысленным даже думать о том, чтобы выйти к лагерю IV. Палатки и другие вещи, предназначенные для штурма, они закопали наверху в снег, а сами вернулись.

Я не знал, должен ли я испытывать разочарование или чувствовать благодарность? Я был очень рад, что они вернулись, но каждый лишний день ожидания уменьшал запасы продовольствия и отодвигал покорение вершины все дальше, если, конечно, Пазанг не придет в последнюю минуту…

Но в данный момент, когда мы слышали, как ветер гонит снег по гребню, мы были счастливы, что находимся все вместе.

Ночью напряженность ослабла.

На следующий день мы не смогли выйти из пещеры даже на короткое время. Если иной раз нам и приходилось, в силу необходимости, выходить из пещеры, то для этого требовались сила воли и смелость, а возвращались мы совсем замерзшими.

Когда на животе, головой вперед, мы втискивались в пещеру, то создавалось впечатление, что она – единственная твердая точка в сером мире безоблачного неба, простирающегося далеко под нами, над холмами Тибета. Казалось, что в этом беспощадном мире снежные склоны ползут, ибо ветер гонит перед собой кристаллы снега. Ветер – здесь господствующий элемент, это уже не только воздух в движении, но страшная угрожающая сила.

Гельмут делал мне каждый день по одному уколу, усиливающему кровообращение. Я знал, что от этого зависит, останусь ли я с пальцами, чего, конечно, я очень хотел, тем не менее мне иногда было трудно подчиниться этим процедурам.

В связи с тем, что я не мог снять штормовку и свитер через опухшие руки и освободить предплечье, Гельмут делал мне уколы в бедро. Но снять брюки тоже не очень просто, а главное, очень холодно. Гельмут сначала должен был подогреть ампулы, а затем заполнить их содержимым шприц. К этому моменту я должен быть уже готов, иначе замерзнет шприц. Иногда я бы с удовольствием отказался от укола (и от пальцев), но с Гельмутом шутить было нельзя. С самоотверженностью, достойной более благодарного, чем я, больного, он лечил меня с пунктуальностью профессора.

В снежной пещере для нас обоих было значительно лучше: теплее и нет ветра. Я будто находился в больничной палате, а Гельмут, наверное, чувствовал себя настоящим врачом. Он имел на это все основания, так как только благодаря его настойчивости и заботливости мои руки остались почти целыми.

Опять долгий день ожидания. Как любое время, незаполненное делом, оно теряет меру: является одновременно и коротким мгновением и терзающей бесконечностью.

Мы сидели без дела и ждали. В таких условиях всякая попытка восхождения была бы пустой тратой энергии и калорий, а их нужно экономить.

Иногда мы слышали снаружи скрип замерзающего снега под ногами. Сепп говорил, что на ледопаде, рядом с веревкой Пазанга, висит веревка швейцарцев. Значит они уже здесь. И снег скрипит, когда они проходят мимо нас.

Мы знали, что согласно договоренности со швейцарцами, наша штурмовая группа должна выйти при первом же улучшении погоды. Возможно, это будет завтра.

На своевременное возвращение Пазанга мы уже не надеялись.

К утру пурга ослабела. Нам нельзя было терять этот день, нужно было действовать. Подъем в лагерь IV являлся нашим лозунгом. Пока мы в тесноте пещеры делали последние приготовления к выходу, Аджиба сообщил, что далеко внизу, по гребню, поднимаются три человека. Это или швейцарцы, или их шерпы. Но вопреки здравому смыслу, мы надеялись, что это Пазанг, и ждали.

И действительно, это был Пазанг.

Он вполз к нам с морщинистым и серым от напряжения лицом.

– Швейцарцы были уже на вершине? – спросил он.

– Нет, – ответили мы.

– Слава богу, – выдавил из себя Пазанг, – иначе я перерезал бы себе горло.

Я думаю, что это была не пустая фраза. У Пазанга нет склонности к хвастовству. Он только что совершил беспримерный в истории альпинизма переход, и такой же ждал его впереди.

На обратном пути, в деревне Марлунг, на высоте 400 метров, он услышал, что на Чо-Ойю вышла швейцарская экспедиция. Несмотря на разбросанность редких населенных пунктов в Гималаях, несмотря на малочисленность местных жителей, слухи здесь разносятся с точностью и молниеносной быстротой телеграфа.

Пазанг, после того как собрал все необходимые продукты, в сопровождении двух шерпов прошел в один день путь из Марлунга через Нангпа-Ла в базовый лагерь. Утром на следующий день он прибыл с необходимыми продуктами в лагерь III, а во второй половине дня он должен был уже стоять на вершине Чо-Ойю. Меньше чем за три дня он преодолел перепад высоты в 4000 метров и прошел многокилометровый путь по моренам и ледникам. Я думаю, что этот переход является единственным в своем роде. Но сейчас мы, конечна, еще не знали, что принесет следующий день. Мы только были счастливы и благодарны Пазангу за то, что он пришел вовремя. Он даже принес несколько яиц. Аджиба сварил их. Они были очень вкусны и питательны. Сейчас мы имели достаточно продуктов, чтобы с чистой совестью начать штурм вершины. В лагерях внизу тоже началась нормальная транспортировка продуктов. Теперь выход на вершину – не безответственный риск, а вполне обоснованное и обеспеченное продолжение работы экспедиции.