"Тьма сгущается" - читать интересную книгу автора (Тертлдав Гарри)

Глава 2

После долгого сидения на острове Обуда перевод в горы Эльсунг – на границу между Дьёндьёшем и Ункерлантом – Иштван воспринял почти как возвращение домой. Да и что говорить – он родился и вырос в долине, расстилавшейся всего-то милях в двустах от той горной тропы, по которой он сейчас поднимался. Иштван почесал запущенную щетину и ухмыльнулся: звезды небесные! – да теперь он может отпроситься в увольнение домой, о чем раньше, сидя в центре Ботнического океана, он и помыслить не мог!

– Шевелите копытами, вы, вшивые козлы! – велел он своим людям. – Звезды никогда не осквернят свой взгляд грудой еле ползущего бесполезного хлама!

– Помилосердствуйте, сержант, – тяжело дыша, пробормотал Соньи. – Ведь там, на Обуде, вы были таким же солдатом, как и мы.

Рука Иштвана сама потянулась к белой полоске на воротнике. Да уж, там, на острове, ему основательно досталось от сержанта Йокаи. Пока еще он не приобрел его жестокости, но все же теперь, получив за хорошую службу повышение, начинал понимать, почему сержант никогда не давал им спуска.

– Тогда сапог был надет не на ту ногу, – прошипел он в ответ. – А теперь он там, где полагается! Так что пошевеливайся!

– Никак в толк не возьму, отчего вы так беспокоитесь, сержант! – вдруг изрек тощий очкарик Кун. Вот уж кто совсем не изменился за время службы – все такой же занудный спорщик. Говоря, он так широко всплеснул руками, что чуть не спихнул Иштвана с горной тропы. – Да по мне тут на многие мили нет ни одного ункерлантца!

– Я беспокоюсь потому, что это моя работа, – разъяснил Иштван. – Мы слишком легко продвигаемся вперед: эти грязные козоеды все помчались к восточным границам. Давай, шевели копытами, равняйся на Соньи! Надо захватить побольше, пока еще дают.

Даже бывшему ученику мага возразить на это было нечего. И он продолжал упрямо тащиться вперед вместе с Иштваном, вместе с отрядом, вместе с полком, вместе с табунами лошадей и мулов. Иштван мечтал о караванах, но становых жил в этой презираемой звездами стране было всего несколько, и те уже давно остались позади. В эти дикие места и колдуны-то на разведку новых жил едва ли когда забредали. Никому они здесь прежде не были нужны.

Соньи ухмыльнулся и подмигнул Куну и остальным ребятам из отряда, набранном в основном из жителей долин и обитателей островов Балатон.

– Хоть тут кругом нет ни одного ункера, все равно держите ухо востро! Неровен час, вас схватит за задницу и утащит к себе какая-нибудь горная обезьяна!

Кун бросил на него острый взгляд поверх очков и парировал:

– Я вижу здесь лишь одну горную обезьяну – тебя!

– О нет, ты их еще не видел, Кун, – подхватил шутку Соньи Иштван. – Ты их еще не видел, а вот они тебя уже отлично видят!

– Ха! – Кун спихнул с тропы осколок камня. – Раз этих проклятых тварей нет ни в одном зверинце, я ни в жисть в них не поверю! Бьюсь об заклад, что девять из десяти историй о них – бабушкины сказки. Морочьте головы другим дуракам, а меня, – он постучал по своей хилой груди, – на мякине не проведешь!

– Думай как хочешь, – пожал плечами Иштван. – Только еще бабушки говорят, что тот, кто считает других дураками, сам наипервейший дурак и есть.

Кун злобно пнул еще один камень, но сержант оставил его выходку без внимания. Его глаза внимательно разглядывали нависающие над тропой утесы – за ними вполне могли прятаться горные гамадрилы и следить за их отрядом. Годы, нет, столетия тому назад люди выселили этих тварей из теплых долин и загнали на эти заледеневшие высоты. И людей они с тех пор ненавидели и опасались. Но это вовсе не значило, что они не могут напасть на отряд, просто они хорошо умели выбирать место атаки.

Один из новичков в отряде, широкоплечий Каничаи, заметил:

– Один мудрец меня как-то битых два часа убалтывал, что горные гамадрилы – это и не гамадрилы вовсе, то есть они совсем не такие, как обезьяны в джунглях. И еще он говорил, что вести себя с ними нужно как с людьми, но только о-о-чень тупыми.

Солдаты приняли его заявление как шутку и на протяжении следующих нескольких миль пути вовсю веселились на эту тему: у каждого нашелся свой кандидат, который соображал как горная обезьяна, – от друзей и знакомых до конунга Свеммеля и большинства ункерлантцев.

– А мы-то чем лучше? – вдруг ни с того ни с сего взорвался Соньи. – Будь у нас ума побольше, смог ли нам хоть кто-нибудь приказать ползать по этим проклятым горам?

– Э нет, погоди, – возразил Каничаи. – Мы стали воинами по воле звезд. И потому делаем то, что нам надобно делать.

Сей аргумент послужил причиной тут же вспыхнувшей перепалки: Иштван и Кун встали на сторону Соньи, а новички, еще не бывавшие в сражении, – на сторону Каничаи.

– Вам еще только предстоит это понять, – сказал Иштван. – Да, мы воины. Это означает лишь то, что мы умеем драться и не боимся вступать в бой. Но спросите любого, кто побывал в бою, как ему это понравилось, и вам много чего порасскажут.

– Но сражаться с врагами Дьёндьёша – великая честь и слава! – заявил Каничаи. – Когда мы исполняем долг настоящего мужчины, звезды небесные сияют ярче!

– Да, это великая честь – валяться в окопе под проливным дождем, пока противник сверху засыпает тебя разрывными ядрами! – разозлился Иштван. – И великая слава тому, кто, подкравшись к присевшему под кустиком со спущенными портками куусаманину, перерезает ему глотку ради куска хлеба!

Каничаи онемел от злости, но Иштван, сам прошедший процесс превращения рекрутов в солдат, знал, как там промывают мозги. Вся эта патетика хороша до поры до времени. Сержант предпочитал, чтобы в бою его прикрывали бывалые ветераны, а не восторженные идиоты, рвущиеся в атаку там, где разумнее отступить.

Хотя на данный момент это было не так уж важно. Ункерлантцы не оказывают никакого сопротивления – их вообще здесь нет. Может, пока они воюют на востоке, Дьёндьёш захватит под шумок некую часть их земель. А может, им просто не нужны эти безлюдные горы – если б они принадлежали Иштвану, он бы пальцем не пошевелил, чтобы их сохранить!

Вечером отряд расположился на ночевку на самом ровном участке меж скал, какой только удалось сыскать. Был он невелик, да и ровность его была весьма относительна.

– Выставим караул, – сказал Иштван. – Три смены по два человека.

Назвав имена, сержант подумал, что одно из наиболее приятных преимуществ его служебного положения в том, что ему самому заступать в караул уже не надо. Предвкушая сладкий сон до утра, он завернулся в одеяло и с улыбкой на губах заснул.

Но не прошло и минуты, как кто-то тряхнул его за плечо, и сержант мгновенно проснулся – сказывалась выучка острова Обуда. Там солдат, не готовый вскочить и действовать за одну секунду, мог остаться лежать на земле навсегда.

Вокруг было темно, лишь едва тлели угольки костра.

– Что случилось? – хрипло прошептал Иштван.

– Сержант, появился кто-то чужой, – тоже шепотом ответил Кун. – Я никого не видел, но знаю.

– Твоей хилой магии на это хватит?

В темноте кивок Куна был едва различим. Он уже применял свои немногие магические знания на Обуде. Иштван подхватил жезл и бесшумно вскочил на ноги.

– Ладно, пойдем, покажешь.

Он отвечал за своих людей, и это было ценой, которую приходилось платить за то, чтобы не стоять в карауле или не делать еще много других неприятных дел, остающихся на долю рядовых.

– За мной, – шепнул Кун и проводил Иштвана до валуна на краю лагеря, из-за которого был хорошо виден ближайший склон. Оба старались двигаться беззвучно. Придя на место, бывший ученик мага забормотал себе под нос и принялся сплетать пальцы в какие-то фигуры. Словно играл в какую-то детскую игру. Через минуту он поднял голову:

– Это – чем бы оно ни было – все еще здесь. И оно подошло ближе, иначе мое колдовство его не засекло бы.

– Ладно, – прошептал Иштван. – Полагаю, это ункерлантский шпион. И скорее всего с кристаллом, чтобы мог сразу доложить своим, что он видит.

А сам подумал: «Силен мужик. Надо быть очень храбрым, чтобы отправиться на разведку во вражеский тыл, где кругом одни враги, а он один. Один-одинешенек».

Иштван пристально вгляделся в каменную стену. Сейчас бы луну! Звезды, как они ни прекрасны, дают слишком мало света, чтобы хоть что-то толком разглядеть: серые камни кажутся почти черными, а их тени сгущаются непроглядным мраком. В такой темнотище армия Свеммеля могла укрыть на склоне не одного шпиона, а целый батальон! И если бы ни хилая магия Куна, никто из лагеря ни о чем не догадался бы до самого нападения.

– Сержант!

– Погоди, – чуть слышно прошептал Иштван и чуть подался вперед.

Одна из чернильно-черных теней… Она передвинулась или нет? Словно по собственной воле, жезл сорвался с плеча и нацелился на то место, где… А может, померещилось?

Иштван застыл в ожидании. Ох как пригодилась снова выучка Обуды – именно там он научился терпению. Пытаясь уловить хоть какой-то звук с недалекого склона, Иштван навострил уши – но услышал лишь собственное дыхание да сопение Куна. Теперь все его внимание было нацелено только на ту тень, на любое в ней изменение, на любое ее действие. А если ему только померещилось, все равно расслабляться нельзя – ункерлантцы могут появиться и с другой части склона.

Тень снова передвинулась, и Иштван выстрелил. Его палец сам скользнул в ямку, даже прежде, чем сержант уловил движение тени. Яркий луч жезла больно ударил в уже привыкшие к темноте глаза.

Со склона донесся хриплый вскрик. Иштван тут же взял на прицел точку, откуда он раздался. Игра в молчанку была закончена. Сержант прислушался к возне на склоне и снова выпалил, и снова услышал вопль, теперь уже полный смертной тоски.

– Осторожнее, сержант! – задыхаясь от волнения, прошептал Кун. – Он может притворяться.

– Ну а если он притворяется? Ты ведь отомстишь за меня! – усмехнулся Иштван.

Крики на склоне разбудили весь отряд, и Иштван услышал, как солдаты бегут к сторожевому посту. «За славой», – хмыкнул про себя сержант. Самому ему сейчас был нужен только дохлый ункерлантец. Или полуживой, чтобы те из солдат, что разумеют их корявый язык, могли задать ему пару вопросов.

– Он вон там! – показал Кун.

Иштван уже торопливо карабкался вверх по склону к темной куче, от которой за версту несло горелым мясом. Но, добравшись до нее, он так и застыл на месте.

– Да чтоб я стал сыном козла! – заорал он. – Может, ты, Кун, и не веришь в горных гамадрилов, зато твое колдовство в них очень верит! Так верит, что приняло одного из них за человека!

– Он сдох? – жалобно пискнул Кун.

– Похоже, еще нет, – ответил Иштван, и, словно подтверждая его слова, обезьяна забилась в агонии. Он пальнул еще раз, на сей раз в голову. Тварь почти по-человечески всхлипнула и замерла. – Эй, кто-нибудь, принесите факел – я хочу получше разглядеть эту зверюгу!

И при жизни-то горный гамадрил был не самым красивым животным, а в мерцающем свете факелов его распростертая на камнях туша выглядела просто отвратительно. Зверь был выше и крупнее человека, а из-за густой, длинной, спутанной шерсти выглядел еще больше. Его морда с низким лбом, плоским носом, широким ртом, полным огромных, но не очень острых клыков, казалась чудовищной карикатурой на человеческое лицо. Рядом с обезьяной валялся большой сук. Интересно, это ее дубина или он просто лежит тут давным-давно? Ответить на этот вопрос с уверенностью Иштван не смог бы.

– Омерзительная тварь, – с отвращением пробормотал Кун и стал спускаться к лагерю, бурча на ходу: – Просто омерзительная!

– А я так это понимаю, – сказал ему в спину Иштван. – Она мертва. Но она не сделала ничего плохого ни тебе, ни мне. Только это и идет в счет. – И, вглядываясь в ночную тьму на востоке, добавил: – Когда мы наконец встретим ункерлантцев, они будут вооружены уж никак не дубинами.


В сумраке спальни небольшого двухэтажного сельского домика мерно двигались два тела. Меркеля, сидя сверху, медленно и нежно вращала бедрами. Скарню, все еще не привыкший к ощущению счастья, которое она всегда дарила ему, с тихим стоном приподнял голову, чтобы разглядеть ее лицо – такое сосредоточенное и такое счастливое.

Женщина прижалась к нему, и он ощутил прикосновение ее сосков. Это возбудило его больше, чем все ее прежние ласки. Его рука сама соскользнула с ее плеча по спине и остановилась на пухлой ягодице, в то время как пальцы другой запутались в золотистых волосах на затылке. Он привлек к себе ее голову и впился губами в губы, которые показались ему слаще и пьянили сильнее, чем самое лучшее и самое крепкое из елгаванских вин.

Она глухо застонала и яростно забилась на нем – с нежностью было покончено. Она втягивала его в себя, стискивала его член, словно рукой. Он закричал, он уже был не в силах сдерживать себя, и то, что он делал, было сейчас так же естественно, как дыхание. И эхом ему вторил кошачий вопль Меркели – протяжный и страстный.

Удовлетворенная, она сползла с него и растянулась рядом. А затем, как всегда, с момента их первой встречи, в подобные минуты, зарыдала так горько, словно сердце разрывалось у нее в груди. Нет, не разрывалось – уже разорвалось.

– Гедомину! – стонала она. – О, мой бедный Гедомину!

Скарню, приобняв ее за плечи, молча ждал, когда утихнет этот порыв скорби – они всегда довольно скоро прекращались. Сколько он слышал шуточек и баек о том, что вдовушки после потери своих благоверных утешаются быстро: как только найдут в своей супружеской постели нового мужчину! Так что обнаружить, что вдова до сих пор любит своего бывшего, – это еще не самый тяжелый случай. Ее слезы расплавленным свинцом жгли его щеку и плечо.

– Я же был готов отдать свою жизнь за его жизнь, – сказал Скарню, когда рыдания превратились во всхлипывания. Альгарвейцы сожгли Гедомину, как и многих других валмиерских партизан. Оккупанты жестоко подавляли сопротивление их режиму. – Но от меня ничего не зависело.

Так оно и было. И к тому, что Меркеля отдалась ему, это не имело ровно никакого отношения: огонь, внезапно вспыхнувший между ними, все равно разгорелся бы. Даже если бы Гедомину не погиб.

– Он был настоящим мужчиной, – продолжал Скарню. И это тоже было правдой. Но даже если бы и не было, Скарню все равно так сказал бы, воздавая честь погибшему.

– Да, и еще каким! – встрепенулась Меркеля. Ее благородная скорбь мгновенно уступила место благородной же ярости: по щекам еще текли слезы, но глаза уже метали молнии. – Он был настоящим мужчиной, а рыжики спалили его, как последнюю собаку. Да разразят их силы горние! Да чтоб их силы преисподние терзали до конца вечности! – В ее голосе звучала такая убежденность, словно эти проклятия и вправду могли сбыться. – О, они заплатят! О, как они заплатят!

– Да, – согласился Скарню, нежно поглаживая ее по плечу, словно пугливого единорога. – Они заплатят. Они уже платят. И ты помогаешь взыскивать с них плату.

Меркеля кивнула. Она могла сказать то же самое. Пока Гедомину был жив, она удовлетворялась тем, что ждала его дома, пока он воевал против рыжиков. Но после его казни ни один из партизанских рейдов не обходился без ее участия. Скарню, его сержант Рауну да горстка озлобленных фермеров и крестьян – вот и весь отряд. И больше всего Скарню боялся, что в своей безрассудной ярости Меркеля может потерять голову и погубить себя каким-нибудь бессмысленно отважным подвигом. Но до сих пор все обходилось, и он надеялся, что со временем она научится держать себя в руках.

– Ты, Скарню, тоже очень храбрый, – вздохнула Меркеля, словно только сейчас осознала, что лежит рядом с ним совершенно обнаженной и нежно прижимается к нему влажным от пота телом. – Когда они взяли его, ты пытался его спасти.

Скарню пожал плечами. За ней все равно стали бы следить. Другой причины предложить свою жизнь в обмен на жизнь Гедомину он не знал. А если бы его все же взяли и казнили, стала бы Меркеля его оплакивать, обнимая при этом в супружеской постели своего старого хромого мужа? Он снова пожал плечами. Кто это может знать? Да никто.

И желая изгнать из головы мрачные мысли о том, что так и не случилось, он прижал любимую к себе. А она прильнула к нему, желая изгнать мрачные воспоминания о том, что все же произошло. Только в Валмиере благородные женщины всегда называют вещи своими именами. У всех остальных людей то, что они говорят, и то, что есть на самом деле, слишком часто не имеет и малейшей связи.

Вскоре она вновь раздвинула ноги и прижалась к нему, принимая его.

– Быстрее! – прошелестел в темноте спальни ее шепот.

В этот раз, достигнув пика наслаждения, она закричала, как от сильной боли. А в следующий миг зарычал Скарню. И вновь Меркеля плакала, правда, совсем недолго. Вскоре ее дыхание стало ровным и глубоким – она заснула, так и не надев легкой рубашечки и панталончиков, в которых обычно спала.

Скарню быстро оделся: хоть Меркеля и пускала его в свою постель, чтобы разделить с ним ночь любви, она никогда не позволяла ему спать рядом в полном смысле этого слова. Он сбежал по лестнице и вышел из дома, притворив за собой дверь. Он уже так привык спать на соломе в сарае, что любой матрас показался бы ему жестким.

– Доброй ночи, вашбродь, – тихонько поприветствовал его Рауну. Судя по шороху сухих стеблей, он приподнялся и сел.

– А, да, доброй ночи, сержант, – смущенно отозвался Скарню.

Старый сержант, ветеран Шестилетней войны, здорово помог ему, еще когда Скарню благодаря своему титулу получил под командование отряд и сражался в армии Валмиеры против Альгарве. А когда война была проиграна и армия перестала существовать, они решили держаться друг друга. Но сейчас Рауну лучше не знать, откуда пришел его прежний командир и чем он там занимался.

– Извини, я не хотел тебя будить.

– Вы и не разбудили. Я все одно не спал.

Скарню попытался сквозь сумрак разглядеть лицо сержанта, но в сарае было еще темнее, чем в спальне Меркели, и он видел только расплывчатое пятно. Рауну еще помолчал и наконец спросил:

– Вашбродь, вы полностью уверены в том, что знаете, что творите?

– Уверен? – Скарню потряс головой. – Нет, конечно же, нет! Только полные идиоты абсолютно уверены в том, что делают. Но как раз в этом-то они чаще всего и ошибаются.

Рауну хмыкнул, и Скарню не сразу сообразил, что означает этот смешок.

– Что ж, вашбродь, крепко вы приложили. Но если бы она состроила глазки мне, не думаю, что я бы оскоромился.

Скарню громко зевнул, давая понять, что не желает говорить на эту тему, и принялся стаскивать сапоги. Остальное он снимать не стал – привык уже спать в одежде, чтобы солома не кололась. Может, его зевок получился немножко демонстративным, но так даже лучше – быстрее закончится неприятный разговор.

Здесь, на этой ферме, в сарае, они – сержант и капитан, простой солдат и аристократ – стали почти равными. В подчиненной жесткой дисциплине и субординации армии это было невозможно. И здесь Рауну мог себе позволить поспорить с бывшим начальством.

– А вы, вашбродь, знали, что Гедомину, до того как его спалили рыжики, все ж успел углядеть, что она на вас глаз положила?

Отмолчаться не получилось.

– Нет, я не знал, – медленно ответил Скарню. – И до его казни между нами ничего не было.

И это было правдой. Но он и сам не знал, как долго подобная правда еще продержалась бы, останься Гедомину жив. Ведь он же все же заглядывался на Меркелю: его потянуло к ней с того самого момента, как он впервые увидел ее.

А может быть, она потому и оплакивала так самозабвенно в объятиях любовника своего супруга, что не могла себя простить за то, что строила глазки чужому мужчине при живом-то муже. Но вряд ли она когда-нибудь ему в этом признается. А спросить ее об этом было выше его сил.

Но Рауну продолжал гнуть свою линию:

– А он вот углядел. Он мне как-то раз сказал: «Одна беда не ходит – за собою семь водит». Так он жизнь понимал. Он-то был уверен, что Альгарве после двинет на Ункерлант. Как захватят Фортвег, Сибиу, да нас с Елгавой в придачу, так сразу Ункерлант на очереди.

Но Скарню мало интересовали политические воззрения Гедомину. Он зевнул еще раз – еще громче и еще демонстративнее и растянулся на соломе, приятно спружинившей под телом, нащупал в темноте одеяло, завернулся в него и закрыл глаза.

– Я полагаю, вашбродь, что все обернется наилучшим образом. Вот и все, что я хотел сказать, – торопливо добавил Рауну, давая понять, что больше вопросов командиру он задавать не станет.

Но тут уже Скарню не смог промолчать:

– Это каким же образом обернется, сержант? Наши войска через неделю займут Трапани, а Гедомину соберет отличный урожай? Так, что ли? Или ты что другое имеешь в виду?

– К тому-то я и веду. Только о том и мечтаю, чтобы мы альгарвейскую столицу захватили. А остальное приложится. – Рауну тоже улегся, шурша соломой, и добавил напоследок: – Спокойной вам ночи, вашбродь, до завтра.

– Тебе того же. – Скарню еще раз глубоко зевнул и заснул так же быстро, как Меркеля.

Проснувшись утром, он первым делом вытащил из колодца ведро с водой и ополоснул лицо и руки. Рауну умылся вслед за ним, и они вместе пошли в дом. На завтрак Меркеля подала яичницу, хлеб с маслом и пиво – все свое, с фермы – разве что соль куплена в городе.

Затем, вооружившись, мужчины отправились задать корму скотине, а потом в поле, оставив Меркеле домашние заботы: стряпню, стирку, прополку огорода и кормление кур. Как они с мужем прежде ухитрялись вести такое большое хозяйство, Скарню был не в состоянии понять. Гедомину в одиночку справлялся с тем, что за день успевали наработать они с Рауну на пару.

– Так это ж совсем другое дело, вашбродь, – разъяснил Рауну, услышавший его недоуменное ворчание. – Старик всю жизнь руку в таких делах набивал, а мы этим занимаемся всего-то без году неделю.

– Да, похоже, что так, – кивнул Скарню. Старый сержант тоже всю жизнь учился солдатскому ремеслу… а потом ему посадили на шею Скарню с его малюсеньким опытом. «Я должен считать себя счастливчиком – он не выдал меня альгарвейцам, как многие елгаванские рядовые и нижние чины поступали со своими офицерами», – пронеслось у него в голове. Да и сейчас, если бы Рауну выдал его, сержанту жилось бы много лучше.

Едва Скарню принялся за прополку – а получалось это у него гораздо лучше, чем год назад, – на дороге показались два альгарвейца на единорогах. Остановившись неподалеку, всадники спешились. Один из них расправил большой лист бумаги и принялся прилаживать его к стволу дуба. Второй все это время прикрывал его с жезлом наизготовку. Когда дело было сделано, рыжики вскочили на своих скакунов и уехали.

Как только они скрылись из виду, Скарню ринулся к дереву. На довольно корявом валмиерском в бумаге объявлялось о денежной награде за любую информацию о не сдавшихся в плен и укрывающихся солдатах и двойном вознаграждении за сообщения об офицерах.

Скарню потоптался у дерева и, изобразив типичного деревенского недотепу, пожал плечами и вернулся к своим сорнякам. На сей раз его мимика и жесты выглядели гораздо убедительнее его демонстративных зевков. А вдруг кто-нибудь из местных знает, где они с Рауну прячутся, и захочет обменять свое знание на звонкую монету? Но тут от Скарню уже ничего не зависело. Он должен делать свое дело. Если не он, то кто же?

Во время обеда – огромный котелок фасолевого супа и море пива – он рассказал про объявление. Рауну лишь отмахнулся:

– Я давно ждал подобной пакости от рыжиков. Да только народ их не очень-то привечает, и мало кто захочет о них пачкаться, даже за деньги.

– Но кто-то, может, и захочет, – возразила Меркеля. – Может, кто-то любит серебро или не может забыть какой-нибудь давней ссоры с Гедомину или со мной. Такие людишки всегда найдутся. – И она вскинула голову с таким гордым и презрительным видом, что даже сестра Скарню Краста могла бы позавидовать. И только сейчас молодой человек понял, что многие из соседей могли ненавидеть Гедомину просто из зависти. Только за то, что он взял в жены такую красавицу.

Скарню хмыкнул: вот уж не думал он, что меж крестьян могут разгореться этакие страсти. Все как у аристократов: так же до смерти и так же глупо.

– Ты говоришь о каком-то конкретном человеке? – спросил он. – Может, кто-то ждет не дождется несчастного случая с особо тяжелыми последствиями?

Глаза Меркели злобно вспыхнули, а улыбка стала похожа на оскал голодной волчицы:

– А вот для кого-то этот случай может стать очень счастливым!

И Скарню мысленно возблагодарил силы горние, что эта жуткая улыбка предназначалась не ему.


– Встаньте в круг! – скомандовал капитан Хаварт, и ункерлантские ветераны поспешили выполнить приказ. Они успешно завершили уже три военные кампании, и их командир полка до сих пор был жив. А вот полковник Рофланц, опрометчиво бросивший их в контратаку против альгарвейцев в начале войны, в ней же и погиб.

Леудаст до сих пор не мог понять, каким чудом он еще дышит. Во время тяжкого, муторного отступления по Фортвегу их полку дважды пришлось выходить из окружения. В первый раз удалось тихонько проскользнуть прямо под носом у альгарвейцев всем отрядом под прикрытием ночной темноты. Во второй раз повезло меньше – пришлось прорываться с боем. Вот потому-то сегодня их так мало.

Капитан Хаварт указал на ункерлантскую деревню, которую еще вчера пришлось оставить. Теперь в ней, а точнее, в том, что от нее осталось, засели альгарвейцы. Леудаст до сих пор чувствовал в порывах ветра с той стороны запах пожарища.

– Ребята, мы должны снова отобрать у них Пфреймд. Если нам это удастся, то мы сможем отлично укрепиться на берегу речушки, и тогда у нас появятся хоть какие-то шансы остановить рыжиков!

Речушка эта, к слову сказать, была чуть пошире ручья. Леудаст даже брода не стал искать, да и то в самом глубоком месте она оказалась ему по пояс. Ему слабо верилось, что альгарвейцы ее воспримут как серьезную преграду. А ведь и в самом деле: альгарвейцы и не воспримут ее как серьезную преграду! Тем временем капитан продолжал:

– К нам идет подкрепление, и с их помощью мы сможем создать и как следует укрепить береговую линию этой реки.

Да не река это! Ее даже в половодье рекой назвать язык не повернется! Тем не менее Леудаст всей душой был за план командира.

Да и что говорить – Хаварт отдал приказ, следовательно, повиноваться ему и заставить повиноваться свое подразделение – долг Леудаста. Он вопросительно глянул на сержанта Магнульфа, но тот лишь едва заметно пожал плечами: он тоже был обязан исполнять приказ. Леудаст ответил ему тем же. Принимать открытый бой с альгарвейцами было ненамного приятнее, чем драпать от них.

– Пора, ребята, – скомандовал Хаварт. – Наступаем в открытую, поэтому используйте для прикрытия любую щелочку. Если сумеете в нее влезть, конечно. Ункерланту вы нужны живыми. Но мертвые альгарвейцы Ункерланту еще нужнее. Пошли!

– Наступаем в открытую, – повторил Магнульф. – Растяните цепь как можно шире. Мы хотим захватить деревню, мы хотим выбить из нее альгарвейцев, и мы хотим закрепиться на берегу. А Леудаст хочет, – он кивнул в сторону капрала, – не подпускать рыжиков к своей родной деревне и все силы положит, чтоб они держались от нее как можно дальше!

– Это уж точно! – согласился Леудаст и оглянулся на запад: где-то там лежала его деревня, и линия фронта проходила всего в каких-то двухстах-трехстах милях от нее. – Мы и так уже потеряли слишком много деревень!

– Значится, одну из них прям сейчас и возвернем! – подхватил Магнульф.

Леудаст постарался загнать свой страх как можно глубже. Нет, ему было очень страшно, но он не мог позволить себе показать это. Особенно перед ребятами. Хотя, возможно, они чувствуют то же, что и он. Он никогда их об этом не спрашивал. Как никто никогда не спрашивал его самого.

Он осторожно пробирался по полю цветущей пшеницы, которой, возможно, не суждено будет созреть. Лучше бы он был в зеленом, а не в сером! Как далеко альгарвейцы успели за ночь расставить свои посты? Один из способов это узнать – сдуру выскочить прямо под выстрелы рыжиков. Возможно, сегодня кто-то испытает на себе и этот способ. И Леудаст молился, чтобы этим кем-то оказался не он.

И тут на отряд посыпались ядра. Уж что-что, а подвозить на линию фронта ядрометы альгарвейцы умели! Однако сегодня они слегка промазали: ядра летели с перелетом, и потому все обошлось много лучше, чем могло бы.

Но прежде чем альгарвейцы успели откорректировать прицел, над деревней заплясал клубок энергетических разрядов – это вступили в бой полковые чародеи. Леудаст издал ликующий вопль:

– У нас тоже есть ядрометы! – Он радостно впилил кулак в воздух, словно метил в челюсть какому-нибудь рыжику. – И как вам это понравится, проклятые?!

Да, альгарвейцам это вовсе не должно было понравиться. Одно дело – угощать драконьим дерьмом других, и совсем другое – когда тебя самого накормят тем же до отвала! Похоже, часть альгарвейских ядрометов пострадала при бомбежке, потому что на наступающий отряд ядер сыпалось все меньше и меньше.

Леудаст дал своему подразделению отмашку «За мной!» и побежал к деревне. Кто знает, может, капитан Хаварт и не очень-то старался сохранить жизни тех, кто еще уцелел из его полка.

А перед Леудастом уже замаячили так по-родному крытые соломой крыши. И так страшно было смотреть на их обгоревшие стропила.

– За Ункерлант! – во всю мочь заорал он на бегу. – Конунг Свеммель! Хох!

Дождь ункерлантских ядер превратился в ливень: засевших в Пфреймде рыжиков уложили мордами в грязь и не давали им головы поднять. Так что если еще чуть-чуть поднажать, то речной берег снова станет не просто окопом, а линией фронта. И мертвые рыжики спасут жизнь защитникам укреплений; это если из них сложить аккуратные такие баррикадки.

Несколько ункерлантцев уже достигли околицы и вовсю палили по домам, где могли скрываться враги. Часть уцелевших кровель снова запылала, а кое-где огонь уже перекинулся на стропила и пополз по стенам. Этим домам так и так не суждено было уцелеть. Теперь рыжикам оставалось либо сражаться, либо жариться заживо.

И они, естественно, предпочли сражаться: по рядам наступающих солдат ударил залп. Один снаряд выжег полоску в траве у самых ног Леудаста. Он отпрыгнул за ближайший – пусть и совсем маленький! – валун и пальнул в ответ.

А уже в следующую секунду он осознал, что снова бежит вперед. Проскочив по улочке, он понял, что альгарвейцы укрываются не в домах – они успели вырыть окопы на деревенской площади и теперь засели там. Они сражались так, словно уже не отступят ни на дюйм и ни за что не отдадут Пфреймд врагу.

«Что ж, не хотите отдавать, так мы сами возьмем!» – подумал Леудаст и выпалил в чью-то рыжую башку, неосторожно высунувшуюся из окопа. Голова дернулась и пропала.

– Сдавайтесь! – орал по-альгарвейски ункерлантский офицер. Это слово Леудаст вызубрил с особым удовольствием.

– Мезенцио! – грянуло над площадью вместо ответа. Альгарвейцы во что бы то ни стало решили удержать деревню. А вдруг они тоже ждут обещанного подкрепления, как и ункерлантцы?

Ну если так, значит, нужно покончить с ними сейчас, пока не подошла подмога!

– За мной! В атаку! – заорал Леудаст и помчался к траншеям, и, к его громадному облегчению, его ребята последовали за ним. Если бы они струсили, в одиночку он бы долго не продержался.

Леудаст спрыгнул в окоп. Никогда еще ему не приходилось участвовать в такой грязной драке. Оказалось, что легкие победы альгарвейцев не избаловали и они не боятся сражаться врукопашную. И в драках в тесных траншеях тоже знают толк.

Зачищая окоп, Леудаст дрался ножом, а из жезла вышла отличная дубинка: да уж, вернулись к боевому опыту Каунианской империи, а то и еще более замшелых баталий.

Вскоре альгарвейцев осталось совсем мало, и, осознав это, они побросали свои жезлы на землю и сдались. Вид у них был настолько испуганный, что Леудаст только диву давался: так вот от этих, что ли, мы так долго бежим?

– Глянь, а они, оказывается, вовсе и не девяти футов ростом, и клыков я у них не вижу, – сказал он Магнульфу.

– Не, клыков не видать, – согласился сержант, завязывая зубами повязку на руке – у кого-то из альгарвейцев тоже сыскался нож. Леудаст опасливо взглянул на кровавое пятно, расплывшееся по тряпице, но старый солдат только махнул здоровой рукой: – Да затянется, ежели подлечить чуток. А вот тот рыжик поганый уж ни в кого никогда ничем не ткнет, это уж ты мне поверь.

– Вот и ладно, – улыбнулся Леудаст и уже собрался похвалиться, что вышел из боя без единой царапины, как вдруг почувствовал, что по ноге струится кровь. И как это его угораздило? Он даже ничего и не почувствовал.

На площадь высыпали оставшиеся в деревне крестьяне – те, кто уцелел, забаррикадировавшись в своих домах. Они обнимали освободителей и дружески жали им руки. Кто-то уже притащил пару кувшинов вина.

– У нас больше было, – извиняющимся тоном сообщил крестьянин, – да все эти рыжие свиньи… У-у, проклятущие! – Он потряс кулаком в сторону пленных. – Ограбили подчистую! Тащили все, что найдут! Ну, окромя того, конечно, что сыскать им было не по уму.

– И что вы теперь с ними делать будете? – спросила одна из старух.

– Оправим в ставку, – пожал плечами Хаварт. – Мы казним их потом, спокойно и равнодушно. Они сами ввели этот обычай для наших солдат.

– Они заслужили самой лютой смерти! – закричала старуха. – Они же нас убивали! Они девушек наших позорили! Они воры! Поджигатели!

– Они очень скоро за все заплатят, бабушка. Но до смерти еще не раз пожалеют, что пришли к нам. Даю слово, – процедил капитан с ледяной улыбкой.

– С этими-то что ни сделай, все мало будет! – упрямо фыркнула старуха.

И капитан не стал возражать. Он отрядил наскольких человек для сопровождения пленных в тыл, и рыжиков тут же увели, подгоняя пинками, как скот. Но альгарвейцы были рады и такому обращению – ведь им сохранили жизнь.

– А теперь к реке! – скомандовал Хаварт. – Глядите-ка, у нее русло изогнуто прям как по заказу! Как мы и планировали!

Леудаст почесал в затылке: пока он не очень-то привык чего-нибудь «планировать». Даже отступали они в последнее время как придется, без всяких планов. Зато теперь их полк дал по зубам альгарвейской армии, которая до сих пор победоносно шествовала везде, куда бы ни направлялась. Не означает ли их сегодняшняя победа, что они сумеют удержать эту речушку? И отсюда начнут наступать. Леудаст много дал бы за то, чтобы сообразить, как это сделать.

Но тут он увидел на другом берегу небольшой отряд альгарвейских бегемотов с артиллерийскими экипажами, и в его душе на минуту вспыхнула надежда: да, можно выстоять и даже жизнь сохранить! Они подъедут на своих громадинах поближе, а ты только пали в них из окопчика да вали одного за другим!

Да только и они не лыком шиты. Не станут они разъезжать, как на прогулке. Сначала всю деревню и линию укреплений ядрами засыплют и только потом подъедут посмотреть, кто там еще шевелится.

Да, но и у нас есть ядрометы, так удачно врезавшие сегодня по рыжикам! Их уже подкатили поближе к берегу, чтобы захватить артиллерию врасплох, и уже начали ядрометание. Один из снарядов так удачно попал, что весь груз ядер, которым была навьючена скотина, сдетонировал, и от бегемота и его экипажа остались одни тряпочки. Разрывом другого ядра то ли ранило, то ли убило одного из седоков другого монстра, но зверь тут же ринулся в лес, причем гораздо резвее, чем шел в атаку.

– Силы горние! Мы их остановили! – с благоговейным удивлением прошептал Леудаст. Он понимал, что показывать свою неуверенность в собственных силах не стоило, но не сумел удержаться. И Магнульф, оторопело глядя на него, машинально кивнул.

А меньше чем через час прибыл вестовой из штаба. Выслушав его, капитан Хаварт злобно сплюнул:

– Отступаем! Нам приказано отступить!

Леудаст выругался себе под нос, а вслух вместе с десятком других солдат выдохнул:

– Но почему?!

– Почему? Я скажу вам, почему! – Голос капитана звенел от едва сдерживаемой ярости. – Рыжики прорвали огромную дырень в нашей обороне с южного фланга! Так что если мы сейчас же не начнем отступление, нам придется вырываться из нового окружения. Вы думаете, нам всегда будет везти?

Леудаст устало поднялся на ноги и побрел вместе с другими сквозь руины Пфреймда. Они шли под градом проклятий остающихся крестьян. И он понимал этих отчаявшихся людей: его полк сделал все, что было в его силах, и все без толку – они опять отступают.

Так, не поднимая головы, Леудаст и покинул Пфреймд.


Глядя со спины своего дракона на расстилающийся внизу ункерлантский пейзаж, полковник Сабрино довольно улыбался. С самого первого дня, как альгарвейцы начали эту кампанию, все шло даже лучше, чем можно было себе представить в самых радужных мечтах. Колонны бегемотов прорывали одну линию обороны врага за другой, и жалкие пехотинцы исчезали в их чудовищных пастях. Вражеские отряды не успевали опомниться, как их дробили, лишали флангов и теснили со всех сторон. Единственное о чем они могли думать, так это о паническом бегстве, о том, чтобы уцелеть.

Сабрино оглянулся через плечо на свое крыло – шестьдесят четыре выкрашенных в альгарвейские цвета (зеленый, белый, алый!) чешуйчатых чудовища. Как он жалел, что на нем сейчас нет шляпы, чтобы помахать ею своим ребятам; как любой другой альгарвеец, он просто обожал картинные жесты. Можно, конечно, помахать очками, но эффект будет явно слабоват. И он решил ограничиться просто взмахом руки. Зато когда он снова оглянулся, то увидел, что половина… да что там, почти все крыло драколетчиков радостно машет ему в ответ! И он с гордостью улыбнулся еще шире: какие же они все славные парни! Все вместе и каждый в отдельности! Многим из них и половины его пятидесяти не натикало – он-то еще в Шестилетнюю сражался, правда, на земле. А с тех пор уже целое поколение выросло. Но, поползав когда-то несколько лет в грязи, он решил: нет, с меня хватит. Потому и пошел в драколетчики.

Его скакун издавал на лету душераздирающие вопли, все время вертел длинной, почти змеиной шеей, высматривая, не появятся ли где ункерлантские драконы, чтобы задать им жару, а еще лучше (с его звериной точки зрения) – растерзать их на кусочки клыками и когтями.

Ну вот, снова заорал. «Да заткнись ты, проклятая скотина!» – поморщился Сабрино. Драконов романтизировали только те, кто ничегошеньки о них не знал. Большинство драколетчиков, и Сабрино в том числе, относились к своим скакунам с брезгливым презрением: тупые, кровожадные твари со скверным характером! И никогда не упускали возможности высказать им это вслух.

Он снова взглянул вниз и заметил ползущую к линии фронта вереницу вздымавших облака пыли фургонов. Жестом указав на них ребятам, он крикнул в кристалл:

– Ну-ка, парни, позаботимся, чтобы эти ублюдки никогда не дошли до места!

Кристалл был настроен на командиров звеньев, и тут же в нем замаячила угрюмая усмешка Домициано:

– Приказ понял! Сделаем! Для того-то мы и нужны. Такая уж у нас работа.

Для капитана он выглядел неприлично юным. А может, это только кажется, потому что он сам, Сабрино, начал чувствовать, что стареет?

– Вниз! В атаку! – скомандовал полковник, параллельно озвучивая приказ жестовой азбукой для тех, у кого не было кристаллов. Приказ продублировали командиры звеньев на случай, если кто-то из крыла не мог разглядеть командующего.

Сабрино нагнулся вперед и несколько раз пнул дракона в шею, что означало приказание спикировать к земле и накинуться на фургоны и тягловый скот, как исполинский кондор на цыплят. Но дракону чихать было на его приказы, он, может, вообще не обратил на них внимания. Вот на такие случаи у любого драколетчика и было припасено острое железное стрекало. Сабрино ткнул им дракона с такой силой, что, будь на его месте человек, пронзил бы насквозь.

На сей раз дракон все почувствовал и откликнулся яростным воплем. Его голова на длинной шее откинулась назад и, злобно зыркнув огромными желтыми глазами, разинула пасть. Сабрино уклонился от атаки и врезал твари стрекалом по носу. Раздался еще один жуткий вопль. Да, драконов заклинали на то, чтобы они не смели плевать огнем в своих летчиков, едва они только выползали из скорлупы, но эти твари были настолько глупы, что постоянно об этом забывали.

На сей раз пронесло. Гигантский ящер расправил крылья и с утробным воем устремился к земле, туда, где ползла вереница ункерлантских фургонов. Ветер со свистом ударил в лицо Сабрино, и он едва смог повернуть голову, чтобы убедиться, что его крыло следует за ним.

Ункерлантцы засуетились, только сейчас заметив идущих на них в атаку ящеров. Сабрино расхохотался: он-то на них нацелился еще на расстоянии мили. Теперь у немногих осталась возможность убежать так быстро и так далеко, чтобы не попасть под широкую волну всепожирающего пламени. Несмотря на все свои заверения и клятвы, Ункерлант планировал сам напасть и захватить Альгарве. Но ребята короля Мезенцио ударили первыми. И вот теперь жалкие ункеры пожинают плоды своей ошибки: смешно было даже пытаться мериться силами с самой мощной армией за всю историю континента Дерлавай.

Сабрино заметил внизу крошечные сполохи и вспышки – это марширующие колоннами пехотинцы тоже заметили драконов и начали по ним палить из жезлов. Храбрые ребята. Однако дураки. Только идиот может надеяться подстрелить дракона с земли – для этого надо чудом попасть ему в глаз. А чудес, как известно, не бывает. Вот летчика из жезла зацепить можно, но полковник предпочитал об этом не думать.

С чудовищной скоростью ункерлантцы на глазах из песчинок превратились в насекомых, а затем в человечков. Их остановившиеся фургоны казались игрушечными. С одного из них сейчас суетливо стаскивали холщовый навес. Сабрино заинтересовался было этим, но ровно на одно биение сердца. А затем сердце застучало как сумасшедшее: сланцево-серые солдатики сноровисто вытащили из фургона толстый ствол и направили в сторону атакующего крыла.

– Не-е-т! – вырвался из груди отчаянный стон, но дуло уже плюнуло огнем. С перепугу разряд показался Сабрино ярче солнца и расплескался шире моря. Ни один дракон, даже несмотря на отражательные полосы на брюхе, не выдержит лобового удара такой силы. А из дула уже плеснула новая волна жгучего пламени.

К счастью, метили не в него. А оглядываться сейчас, чтобы увидеть, не подстрелили ли кого-нибудь, было некогда: расчет пушки уже разворачивал дуло, чтобы взять на прицел его, командира, крыла! Следующий выстрел принесет с собой смерть.

Сабрино яростно заколотил дракона пятками, и на сей раз проклятая тварь тут же подчинилась. Но он знал, что ящер сделал так только потому, что это совпадало с его собственными, драконьими желаниями. Чудовищная пасть распахнулась, и весь орудийный расчет вместе с пушкой накрыло бушующее море огня.

В лицо Сабрино ударила жаркая волна, и завоняло горящей серой. Он кашлял, плакал, ругался… и с наслаждением вдыхал раскаленную вонь – сейчас она была ему милее запаха самых изысканных духов его дамы сердца. Этот огненный кошмар спас ему жизнь.

На прощание дракон пыхнул огнем еще раз и испепелил на месте запряженный лошадьми фургон. Сабрино ткнул его стрекалом, давая команду еще на один заход. С каждым взмахом могучих крыльев Сабрино ощущал, как напрягаются и расслабляются мышцы гигантского тела дракона. Напряжение – расслабление, напряжение – расслабление… Полковник встряхнул головой и оглянулся на то, что удалось сотворить его парням с обозом.

Оглянулся и… И ликующе замахал им стрекалом: там, где только что стояло несколько дюжин фургонов, теперь клубились черные облака и полыхало пламя. А это значило, что обоз, груженный продовольствием, одеждой, ядрами, жезлами – да мало ли чем еще, теперь это уже неважно, потому что этот обоз уже никогда не прибудет к ункерлантским солдатам, чтобы помочь им сражаться против альгарвейских бегемотов и пехоты.

А еще погибло множество ункерлантских солдат и возчиков. Да и лошадей немало. И не все они сгорели мгновенно. Вон несется по полю ржи, не разбирая дороги, охваченный пламенем конь и поджигает все вокруг себя. Упал. Надо же, почти полмили проскакал!

А вон рядом с погребальным костром обоза раскинулись два дракона. Значит, как минимум двое альгарвейцев мертвы. Сабрино выругался сквозь зубы: сегодня ункерлантцы поймали их врасплох. И надо отдать им должное – они умеют сражаться. У него есть с кем сравнивать. Эти дерутся яростнее и отчаяннее и валмиерцев, и фортвежцев. Не зря у альгарвейских солдат ходит поговорка: «Хуже нет, чем сдаться в плен на линии фронта».

Сабрино наклонился к кристаллу:

– На сегодня все, парни. Мы выполнили задание. Так что теперь курс на дракошню. А завтра нас ждут новые славные дела.

– Есть, сударь, – отозвался капитан Орозио. – Я уже отдал своим ребятам приказ построиться.

И в этом он весь. А ведь, будучи намного старше Домициано, он командует своим звеном без году неделю. «Бедняга, – подумал Сабрино. – Его семья ради него использовала далеко не все связи, которые могла бы». А ведь стоило Орозио наконец получить командование звеном, как он тут же проявил себя на редкость умелым командиром. «К сожалению, долго ему не командовать».

Именно звено Орозио должны были расформировать первым. И именно поэтому Сабрино чаще всего поднимал его первым и ставил на прикрытие основных сил от налетавших с востока ункерлантских драконов. Внизу же вместо армии противника остались лишь разрозненные отдельные отряды и взятые в окружение части. Эти очаги сопротивления быстро гасили, и снабжавшие альгарвейскую армию отряды на бегемотах, подвозивших к линии фронта ядра, жезлы и все необходимое, сновали туда и обратно без малейших помех. Ункерлант отступал с поспешностью, больше походившей на бегство.

Но стоило Сабрино подняться в небеса и окинуть взглядом всю картину в целом оттуда, с высоты, становилось понятно, что не все так просто. Ункерлантцы яростно сражались за каждый город, за каждую деревеньку, даже сожженную дотла. А множество трупов людей, лошадей, бегемотов и единорогов на каждом усеянном воронками поле сражения свидетельствовало о том, что легкой победы над ними не одержать.

– Полковник, драконы! – прервал мрачные размышления Сабрино голос Орозио.

Драконов было с полдюжины, и из-за сланцево-серой раскраски заметить их на фоне серого, насупившегося тучами неба было непросто. Они летели на запад, значит, возвращались из рейда по альгарвейским позициям.

Они вполне могли ускользнуть от крыла Сабрино и затеряться в хмурых небесах над бескрайними ункерлатскими полями, но почему-то, несмотря на разницу в численности, резко развернулись и устремились на альгарвейцев.

Направить дракона в атаку для Сабрино было несложно, гораздо трудней заставить стремящуюся вцепиться во врага зубами и когтями злобную тварь действовать в контакте с другими ей подобными, чтобы воздушный бой не превратился в драку ополоумевших ящеров. Понукая дракона стрекалом, зажатым в правой руке, левой Сабрино вскинул жезл. Целиться на лету было непросто, но у него было где набраться опыта. Если он подстрелит вражеского летчика, то, лишившись управления, дракон превратится в обычного дикого зверя, не различающего, где друг, где враг.

Сабрино уже приходилось встречаться с ункерлантцами в небе, и он был весьма невысокого мнения об их воинском искусстве. А глядя, как они сейчас вшестером атаковали отряд из шестидесяти, он понял, что и со здравым смыслом у них тоже далеко не все в порядке. Если только причиной подобного безрассудства не был пылающий на земле обоз. И вот теперь они шли в атаку с такой отвагой, словно это их было по десять на одного противника. А ведь могли улететь. Легко могли. У них не было ни малейшего шанса на победу. А теперь уже не было ни единого шанса на спасение. Единственное, чего они хотели, – это продать свои жизни как можно дороже.

А единственное, что хотел Сабрино, так это как можно скорее с ними покончить. И потому он отдал приказ атаковать каждого врага несколькими драконами сразу, чтобы не дать ункерлантцам возможности проявить героизм. Одного из летчиков спалили практически сразу, а его дракон, оставшись без хозяина, удрал из свалки. Второго сбили вместе с ящером, зайдя сзади и дав хороший залп со спины.

А еще через пару минут сражаться было уже некому. Сабрино самолично спалил драколетчиков, осмелившихся напасть на альгарвейцев. И все же один из воинов конунга Свемелля сумел отомстить. Его дракона подожгли сразу с двух сторон и, охваченный пламенем, тот начал падать, но, повинуясь последнему приказу своего тоже уже горящего летчика, внезапно развернулся и врезался в ближайшего альгарвейского ящера. Удар был страшен, и обе твари, сцепившись, рухнули на землю.

– Это был храбрый воин, – тихо сказал Сабрино. И, помолчав, добавил: – Будь он проклят!

Небеса вновь принадлежали только альгарвейцам. Полковник дал отмашку, и крыло устремилось к дракошне, где драконеры зададут тварям корму и рассадят их по стойлам. Только сегодня не одно стойло останется пустым в ожидании новых постояльцев.


Эалстан оторвался от задачек по счетоводству, за которые засадил его отец, и тут же наткнулся взглядом на наимерзейшую из всего арсенала самых гадких ухмылок своего кузена Сидрока.

– Со своими на сегодня я управился, – сообщил он. – Но мне-то приходится решать только то, что в школе задают. А ты, я посмотрю, влип гораздо крепче.

– Да, ты мне это уже говорил. Ты все время только и говоришь без конца, – окрысился Эалстан. – Почему бы тебе просто не заткнуться и не дать мне спокойно закончить?

Хорошо бы сейчас рядом был Леофсиг! Но старший брат ушел вместе с Фельгильдой слушать музыку. Они начали встречаться еще до того, как Леофсига забрали в армию короля Пенды.

Прикинувшись смертельно обиженным, Сидрок вышел из комнаты, но было видно, что он едва сдерживает смех. Эалстан испытал страстное желание швырнуть ему в спину чернильницу, однако сдержался и с мученическим стоном склонился над работой и разрешил себе встать только тогда, когда поставил последнюю точку. С удовольствием потянувшись, так что захрустели суставы, он понял, что слишком долго сидел сгорбившись. Да, действительно, слишком долго. За такой работой и времени не замечаешь. И он отправился в гостиную, где отец обсуждал с дядюшкой Хенгистом свежий номер газеты. Увидев сына, Хестан отложил газету.

– Отлично, сынок. Ну, давай посмотрим, как ты справился с этой кучей заковырок.

– Да-да, давайте посмотрим, как эти заковырки справились со мной! – парировал Эалстан, и дядя Хенгист, отец Сидрока, расхохотался. Хестан тоже хмыкнул, но тут же посерьезнел и углубился в проверку работы.

Привычкой перебивать всех и каждого Сидрок, похоже, был обязан своему отцу. Вот и сейчас дядя опустил газету на колени и заявил:

– Судя по всему, с Ункерлантом покончено! Ты, Хестан, как думаешь? Альгарве решило зажать всех в кулак на веки вечные.

– А? Что? – Хестан так углубился в расчеты, что ничего вокруг не слышал. Хенгист повторил вопрос, но брат только пожал плечами: – В Громхеорте, как и во всем Фортвеге, альгарвейцы разрешают публиковать только те новости, что их устраивают. Если у них что-то и не заладится, мы об этом все равно никогда не узнаем.

– Но никто еще не слышал, чтобы даже ункерлантцы называли рыжиков лгунами, а ведь они обычно называют лгунами всех. Даже тех, кто говорит правду, – изрек Хенгист.

Хестан снова пожал плечами и, обернувшись к Эалстану, строго постучал пальцем по его работе:

– Ты рассчитал здесь лишь простые проценты, сын, а надо было рассчитать сложные. Вряд ли клиент придет в восторг, обнаружив в своих книгах подобную ошибку.

– Где именно, отец? – Подперев рукой подбородок, Эалстан склонился над своей писаниной, пытаясь понять, где ошибся. – А, вот, нашел. В следующий раз я ни за что не ошибусь.

Он ненавидел делать ошибки и в этом тоже пошел в отца. Они и с виду были похожи, разве что у Эалстана борода была черная и пока еще короткая и редковатая, а у Хестана окладистая и седая. Однако оба были типичными представителями своего племени: коренастые, широкоплечие и крючконосые –типичные фортвежцы или их двоюродные братья ункерлантцы.

– Позволь тебе еще раз разъяснить, в каком случае используются простые проценты, а в каком – сложные, – не терпящим возражения тоном предложил Хестан, но не успел он начать свои объяснения, как его вновь перебил Хенгист:

– Похоже, к тому идет, что Альгарве наперегонки с Зувейзой рвутся к Глогау. Это крупнейший ункерлантский порт в теплых широтах Дерлавая. Да, практически единственный в тех местах, не считая двух помельче и подальше к западу. Ну, и что ты на это скажешь, милейший? – И он драматически потряс газетой перед братом.

– Скажу, что это было бы важно для Ункерланта, не будь у него таких обширных земель. Они нуждаются в привозных товарах гораздо меньше всех остальных королевств.

– В первую очередь они нуждаются в здравом смысле, а этого добра ни на каком корабле не привезешь. Тебе и самому не мешало бы проявить здравый смысл, братец. Ты просто никак не можешь смириться, что альгарвейцы победили. Вот так-то!

– А ты, дядя? – спросил Эалстан, прежде чем отец успел ответить.

Теперь пришла пора пожать плечами Хенгисту:

– А какая теперь разница, если мы все равно не можем выбить рыжиков отсюда? И я очень надеюсь, что скоро жизнь наладится. Мы же не кауниане какие-то, в конце концов!

– А теперь вспомни, что твоему сыну альгарвейцы дозволили изучать, а что – нет. Да, каунианам они приберегли и вовсе кнут, но и для нас у них тоже не пряники лежат! – резко отозвался Хестан.

– Они уже правили этой страной, когда мы с тобой были пацанами. И если бы они не проиграли Шестилетнюю войну и ункерлантцы не передрались бы между собой из-за трона, мы бы так и не увидели своего собственного короля. И все знают, что альгарвейцы обращаются с фортвежцами лучше, чем ункерлантцы!

– Но мы должны быть свободны! – не выдержал Эалстан. – Фортвег – великое королевство. Мы были великим королевством уже тогда, когда об альгарвейцах и ункерлантцах и речи не было. И они не имеют никаких прав рвать нас на части, словно жареного гуся. Ни сто лет назад, ни сейчас!

– А у мальчика есть характер, – заметил Хенгист, обращаясь к брату, и обернулся к племяннику: – Если тебя это может примирить с действительностью, то попробуй осознать, что больше нас никто на куски не рвет. И не будет рвать уже никогда, потому что этого не допустят слуги короля Мезенцио. Он держит в своих руках весь Фортвег целиком.

Но Эалстан не желал мириться с очевидным. И не дожидаясь, когда ему разъяснят, где используются простые проценты, а где сложные, он выскочил из комнаты. И уже не услышал, как Хестан вздохнул:

– В древние времена фортвежцы и даже светловолосые кауниане имели шанс преуспеть в Альгарве. Не так легко, конечно, как рыжики, но если человек того стоил, то он вполне мог пробиться. Но я очень сомневаюсь, что подобное возможно в наши дни.

– А я бы тоже не хотел, чтобы меня обошел какой-нибудь шустрый каунианин и сел на меня верхом! Ну разве что какая-нибудь милашка в обтягивающих штанишках! – расхохотался Хенгист.

«Так вот откуда Сидрок всего этого понабрался», – подумал Эалстан и направился на кухню в надежде стянуть там сливу. Но ничего не вышло: на кухне была Конберга и уходить не собиралась – она только что раскатала тесто. С тех пор как в Громхеорст вместе с альгарвейцами пришли трудные времена, мама с сестрой стали очень строго относиться к мелким кражам съестного.

Старшая сестра заметила его и, не отрываясь от работы, улыбнулась. Это слегка приободрило Эалстана, и он бочком двинулся к буфету. Ее улыбка не исчезла даже тогда, когда он потянулся к вазе с фруктами. И она даже не шлепнула его измазанной в муке рукой. Он взял сливу и надкусил: какая сладкая! По подбородку стекла липкая капля сока и застряла где-то в бороденке.

– Что это у тебя? – спросила сестра, имея в виду не сливу, а бумаги, которые он все еще держал в руке.

– Задачки по счетоводству. Отец нагрузил. – Эалстан попытался изобразить небрежную улыбку. – Я, конечно, не гений, но он хоть не порет меня за ошибки, как мастер в школе.

– Дай-ка взглянуть, – попросила Конберга, и брат протянул ей листки. Она быстро проглядела их, кивнула и отдала обратно. – Там, где нужно было рассчитать сложные проценты, ты просчитал простые.

– Да, отец так и сказал… – начал Эальстан, но тут же осекся: – Вот уж не думал, что ты обучена таким вещам! – Он и сам не определил бы, чего в его возгласе было больше – возмущения или удивления. Похоже, и того и другого поровну. – Не в твоей же девчачьей академии тебя этому научили!

Конберга грустно улыбнулась:

– Нет, не там. Хотя, возможно, и могли бы. Но не научили. Это все папина наука. Он сказал, что никогда не знаешь, как судьба повернет. Так лучше иметь что-то в руках и в мозгах, если придется сражаться с ней в одиночку. Но это было до войны, понимаешь?

– Ох ты, – выдавил Эалстан и оглянулся на раскрытую дверь гостиной. Отец с дядей все еще расхаживали взад и вперед, но о чем они говорили, отсюда было не слышно. – Да, отец умеет заглядывать далеко вперед.

Конберга согласно кивнула:

– И учиться у него было намного труднее, чем писать плохие стихи, чему обучали меня мои наставницы. Правда, они и сами не понимали, что стихи были плохими. Но это даже лучше оказалось – понимаешь, о чем я? А может, и не поймешь никогда, потому что мальчиков, наверное, учат чему-нибудь полезному.

– Нас учили до тех пор, пока альгарвейцы не сунули нос в наши школы, – с горечью промолвил Эалстан. Но тут же, встряхнув головой, вернулся к интересующей его теме. Он был не из тех, кого легко сбить с толку. – А я и не знал, что отец учит тебя подобным вещам.

– А я бы тебе никогда в этом и не призналась, если бы все шло по-старому, – усмехнулась Конберга, и внезапно Эалстан увидел мир как-то совсем по-новому. – Мужчинам редко нравится, когда женщина знает слишком много или хорошо соображает. Или хотя бы выглядит умной и ученой. Я думаю, это потому, что большинство мужчин не так уж много знают, а котелки у них варят и того хуже.

– Только, пожалуйста, вот не надо при таких словах жечь меня праведным взглядом! – фыркнул Эалстан, и Конберга рассмеялась. Он сграбастал еще одну сливу.

– Ладно, эту можешь взять, но больше ни-ни! И если ты надеялся, что сможешь стащить еще, то это лишь доказывает, что и у тебя котелок не очень-то соображает.

Теперь расхохотались оба. Дверь со двора открылась, и вошел Сидрок, похоже, привлеченный весельем. Увидев в руке кузена сливу, он тоже схватил одну. Тут уж Конберга ничего не могла поделать: раз Эалстану можно… Она махнула рукой и снова занялась тестом.

– Чему радуемся? – набив рот, поинтересовался Сидрок.

Внешне двоюродные братья были довольно похожи. Только нос у Сидрока больше напоминал репу, чем лезвие серпа.

– Завязли в задачках по счетоводству, – небрежно бросил Эалстан.

– Мужские проблемы, – добавила Конберга.

Сидрок озадаченно уставился на них, потом с подозрением осмотрел недоеденную сливу:

– Это что, пока я не смотрел, она успела превратиться в бренди?

Эалстан и Конберга, не сговариваясь, одновременно пожали плечами, что вызвало у обоих новый взрыв хохота.

– Да вы, похоже, оба умом тронулись! – сердито засопел Сидрок.

– Ты совершенно прав! – согласился Эалстан. – Ибо сказано, что задачки по счетоводству в больших дозах…

– …вкупе с ежеквартальными отчетами, – подхватила сестра.

– Именно, с ежеквартальными! – согласился Эалстан. – Так вот, задачки по счетоводству в больших дозах вкупе с ежеквартальными отчетами вызывают кальциноз мозга!

– Ты сам-то понял, что сказал? – окрысился Сидрок.

– Кальциноз суть отвердение. Это значит, что мой мозг превращается в камень, прям как твой. Вот когда альгарвейцы потребуют от тебя твердых знаний, сразу все прочувствуешь!

– Думаешь, ты такой умный, да? – с кислой улыбочкой выдавил Сидрок. – Что ж, очень даже может быть. Ну и что из этого?! – Он взвизгнул. – Ну что из этого, я хочу знать! Что ты с этого будешь иметь? Что получишь?

И зашвырнув косточку в мусорник и не дожидаясь ответа, он вылетел из кухни.

Лучше бы он не задавал этого вопроса. Это было как удар под дых. Эалстан обернулся к Конберге и, пользуясь отсутствием кузена, спросил уже всерьез:

– Так что действительно даст мне моя ученая голова? А тебе? Нам все равно ничего не светит.

– Тогда, может, тебе так и остаться тупым неучем? В этом случае уж точно ничего светить не будет. – Сестра вздохнула, помолчала и добавила: – Но если у тебя есть голова на плечах, рано или поздно ты станешь таким, как папа. А это уже не так уж плохо.

– Нет, – грустно возразил Эалстан. – Ну даже наш отец, посмотри, – кто он сейчас? Счетовод в оккупированном королевстве, где хозяева больше не разрешают нам учиться на счетоводов.

– Но ведь тебя-то он учит. И меня учит. И как это назвать, как не борьбой с рыжиками?

– Да, ты права, – Эалстан вновь покосился в сторону гостиной: отец с дядей все еще спорили. Он глянул на сестру – с не меньшим изумлением, чем когда узнал, что она учится счетоводству. – Иногда мне кажется, что я тебя совсем не знаю.

– Похоже, мне надо отвыкать разыгрывать из себя дурочку. А то, неровен час, заговорю как Сидрок.

– Нет, он вовсе не дурачок. Особенно когда не хочет таковым казаться. Я это видел не раз.

– Не дурачок, это верно, – кивнула Конберга. – Но ему плевать на все, что творится кругом. Он же, как и его отец, счастлив, что Фортвегом теперь правит Альгарве. Предел их мечтаний – приспособиться и выжить. А я? Я буду сражаться до конца. Если сумею.

– И я тоже, – произнес Эалстан, только сейчас сообразив, что отец учит его гораздо большему, чем науке счетоводства.


Краста никак не могла решить, какую из двух меховых накидок сегодня надеть: рыжую лису или куницу?

– Он ждет вас внизу, сударыня, – напомнила Бауска.

– Подождет, – бросила маркиза, наконец-таки выбрав лису.

– Лучше бы вам не заставлять его ждать, – нудила служанка. – Это ж альгарвеец! Подумайте, что он может с вами сделать!

– Он ничего со мной не сделает! – уверенно заявила Краста, пытаясь закрепить непослушный локон. Хотелось бы ей самой в это верить! – Да стоит мне пошевелить мизинцем, и он будет у моих ног!

Но она лгала самой себе. И понимала это. Будь ее поклонник помоложе или поглупее, тогда – да. Но полковник Лурканио явно не собирался терять из-за нее голову. Как ее это бесило!

Когда маркиза наконец соизволила спуститься к своему поклоннику, он встретил ее мрачным взглядом.

– Вам повезло. Вы успели буквально в последнюю минуту, – скрестив руки на груди, заявил он. – А то я уж собирался отловить первую попавшуюся кухонную девку, чтобы взять ее во дворец вместо вас.

Для большинства мужчин подобное заявление было бы свидетельством того, что они кипят от ярости, но только не для полковника Лурканио. Сообщение, что он собрался поискать себе даму среди кухонной прислуги, означало лишь, что именно это он и намеревался сделать.

– Но я уже здесь. Так что едем, – прощебетала Краста.

Полковник не сдвинулся с места и окинул ее ледяным взглядом с ног до головы. На секунду она растерялась, но тут же сообразила, чего он от нее ждет. Даже то, что он требовал от нее делать в постели, бесило ее меньше.

– Прошу прощения, – пробормотала она.

– Забудем это. – В очередной раз указав маркизе ее место, полковник превратился в любезного кавалера и предложил своей даме руку. Краста оперлась на нее, и они в полном согласии направились к коляске.

Возница что-то сказал по-альгарвейски, но с каким чудовищным акцентом! Будь это ее кучер, она тут же избила бы его или уволила! Но Лурканио только рассмеялся, отчего Краста разозлилась еще больше. Полковник уже разобрался в ее характере и нарочно ее поддразнивал при каждом удобном случае, чтобы она не забывала, что Валмиера больше не королевство, а оккупационная зона, а она, маркиза Краста, не более чем игрушка победителя.

Когда коляска тронулась, Краста спросила:

– Удалось ли вам узнать что-нибудь о судьбе моего брата?

– Боюсь, что нет. – В голосе Лурканио звучало искреннее сожаление. – Ни капитана, ни маркиза Скарню в списках убитых нет. Также нет его и в списках пленных. Но и среди бунтовщиков, которые продолжают мутить воду после капитуляции короля Ганибу, его тоже нет. Скорее всего – ради вас, моя милая, я готов в это поверить – в списки пленных вкралась ошибка. Такое бывает.

– А если нет?

Полковник не ответил. Вглядевшись в его длинное угрюмое лицо, Краста вдруг заметила на нем выражение жалости.

– Вы думаете, что он мертв! – вырвалось у нее.

– Милостивая государыня, когда война подходит к концу, события обычно развиваются стремительно. Отступающих даже не берут в плен. Их уничтожают, чтобы о них не приходилось думать. Оставшиеся у нас в тылу ваши валмиерцы заботят нас гораздо больше.

– Да, могло быть и так, – медленно ответила Краста, хотя в душе ей очень не хотелось в это верить. Но с другой стороны, она уже больше года ничего не слышала о брате, и потому пора бы уже было признать, что и такое могло случиться. Думать об этом было невыносимо, и ее мысли приняли совсем другое направление. – В последнее время мне показалось, что на улицах Приекуле стало меньше альгарвейских солдат.

– А вы внимательны, дорогая. Часть из них направилась на западный фронт, чтобы помочь окончательно сломить конунга Свеммеля.

– Ужасно противный тип, – надула губки Краста. – Он заслужил все, что случилось с ним и с его королевством.

По ее мнению, цивилизация заканчивалась там, где проходила граница Альгарве, хотя еще недавно она говорила то же самое о границах Валмиеры.

И вдруг из темноты вылетело явно предназначенное именно ей:

– Альгарвейская шлюха!

И вслед за этим топот убегающих ног. Тот, кто это крикнул, явно не собирался насладиться произведенным эффектом. В данной ситуации это был самый умный выход. Поймай его Краста, уж кто-кто, а она миндальничать бы не стала!

Полковник Лурканио успокаивающе похлопал ее по бедру:

– Не обращайте внимания. Просто очередной идиот. Разве я вам плачу, дорогая?

– Конечно, нет, – помотала головой Краста. Да только посмей полковник предложить ей деньги, она исцарапала бы его в кровь везде, где смогла бы дотянуться. Он никогда не опускался до подобного. Он просто заставлял умирать ее от страха при одной мысли, что с ней будет, если она однажды скажет «нет». Но думать об этом было слишком страшно. Настолько страшно, что она заставляла себя об этом не думать. И все время твердила себе мысленно, что не боится его ни капельки.

– Ну вот мы и приехали, – раздался вскоре голос Лурканио, и коляска остановилась. – Впечатляющее здание. Королевский дворец в Трапани будет побольше, но, на мой взгляд, выглядит не так величественно. Да, в таком дворце легко себе вообразить, что ты достоин править всем миром. – Его иронический смех сменился откровенно издевательским. – Да, представить себе это легко, да только далеко не всегда все, что навоображают себе всякие там, воплощается в жизнь.

Полковник выпрыгнул из коляски и, подхватив Красту за талию, помог ей выйти.

– Ну как, пойдем поклонимся вашему королю, который так и не сумел осуществить свою мечту: править миром из этого дворца? – снова расхохотался он.

– Я была здесь в ту ночь, когда король Ганибу объявил войну Альгарве, – заметила она.

– Тогда он еще считал, что управляет миром, – продолжал издеваться Лурканио. – Уж лучше бы он сидел да молчал в тряпочку. Тогда хоть частичка мира ему бы досталась. А теперь он обязан отчитываться перед альгарвейцами за каждый бокал вина и отпрашиваться у них в туалет.

– Если бы альгарвейцы не захватили герцогство Бари, ему не пришлось бы объявлять им войну, – возразила Краста. – И тогда все осталось бы, как и было.

Лурканио закрыл ей рот поцелуем.

– Лучше бы ты была немой. Ты слишком красива, чтобы быть такой дурой. Запомни: мы не захватили Бари, – он загнул один палец, – мы лишь вернули то, что нам и так принадлежало. Мужчины приветствовали нас с распростертыми объятиями, а женщины – с раздвинутыми ногами. Я-то знаю. Я был там. Второе, – он загнул еще один палец, – Валмиере не было никакого дела до Бари, отторгнутого у Альгарве после Шестилетней войны. Это было разборкой между колдунами: кто чего сможет, а кто оказался слабаком. И третье, – еще один палец, – все в мире меняется. – На мгновение Красте показалось, что на нее смотрит не полковник Лурканио, а один из его предков-варваров, и по спине у нее побежали мурашки. – Так что если ты не пойдешь с нами, то мы очень скоро придем за тобой.

Краста отвернулась и уставилась на Колонну каунианских побед, колторая все еще стояла в центре старинного парка – высокая, гордая и такая светлая в лучах луны. За всю Шестилетнюю войну ее не задело и осколком. Но даже теперь от нее веяло седой стариной, словно одержанные в незапамятные времена победы для нее лишь вчерашний день.

– Ладно, – прервал мысли маркизы Лурканио, – извольте пройти, воздадим почтение вашему иллюзорному монарху.

На сей раз в его голосе не было иронии; все его мысли в мгновение ока спрятались под дежурным светским тоном опытного придворного.

Во дворце слуги короля Ганибу кланялись полковнику как графу, а то и герцогу чистой валмиерской крови. И Красту тоже чествовали как герцогиню, а не как маркизу. Это продолжалось так долго, что ее настроение волей-неволей стало улучшаться.

Когда они вступили в Гранд-залу (ту самую, где король Ганибу объявил свою безнадежную войну), стоявший у дверей солдат в альгарвейской форме сверился со списком и, лишь найдя там имена прибывших, разрешил им пройти.

– В чем дело? – вспылила Краста.

– Он проверяет всех гостей. А вдруг мы замаскированные убийцы? – фыркнул Лурканио и уже вполне серьезно добавил: – В провинции до сих пор бунтует всякая сволочь. Они уже убили несколько принявших новый режим аристократов и нападают на наших солдат. И если им удастся каким-то образом пройти сюда, то могут быть серьезные неприятности.

Он думал в первую очередь о том, как бы не нанесли вред его королевству. Краста же думала только о себе. И в первый раз в жизни, оглядев залу, она подумала, что альгарвейцы для нее гораздо безопаснее, чем ее земляки. И если кто и станет спасать ее жизнь, то это будут враги. Она ринулась к бару, заказала бокал бренди с полынью и выпила его залпом, словно лимонад. Чем скорее все вокруг нее поплывет и закружится, тем раньше она наконец почувствует себя спокойно.

Лурканио заказал белого вина и тоже выпил свой бокал залпом. Он понимал толк в выпивке. И пил много, но никогда еще Краста не видела его по-настоящему пьяным и сильно сомневалась, что когда-либо увидит. «Недоумок, – подумала она. – У него всегда так: лучшее – враг хорошего».

– Ну что, сходим поприветствуем его величество? – криво ухмыляясь, спросил Лурканио и окинул взглядом длинную очередь к углу залы, где стоял король Ганибу. – Самое время, пока он еще помнит, кто мы, а кто он.

Его величество держал большой кубок, наполненный жидкостью янтарного цвета. Судя по рассеянному выражению его лица, сегодня он опустошил не один такой кубок. Глядя на него, Краста сразу вспомнила ехидные слова Лурканио, но, похоже, королю не приходилось выпрашивать у альгарвейцев каждый бокал. В выпивке его не ограничивали.

Лурканио с Крастой быстро пробрались к началу очереди придворных – она была намного короче, чем некогда, до войны. Многие гости даже не сочли нужным подойти к утратившему величие государю: сегодня он был далеко не самой важной персоной. И не только сегодня. Однополчане Лурканио, и те имели больше власти. И вновь Красте показалось, что земля уходит из-под ног.

Грудь Ганибу сверкала наградами. Лурканио отдал ему честь, как младший офицер старшему, а Краста присела в глубоком реверансе и пролепетала: «Ваше величество!»

– А, маркиза, – благожелательно осклабился Ганибу, и Краста поняла, что ее имени он не помнит. – Как же, вижу, с дружком. С другом сердца?

Король приложился к кубку, и Красте показалось, что хмельная жидкость перетекает изо рта прямо в глаза и заполняет их желтоватой дурью. А ведь до войны его глаза соловели только при виде хорошенькой женщины. А сколько раз он провожал масляным взглядом Красту. А кем она сама стала теперь? Всего-навсего очередной девочкой – утехой воина-победителя. Его величество серьезнее относится к выпивке, чем к ней.

Лурканио подхватил Красту под локоть, и она покорно пошла рядом с ним. За ее спиной король Ганибу светски беседовал с новым визитером.

– Он уже не тот, каким был, – сказал Лурканио, мало заботясь о том, не слышит ли его кто-нибудь кроме Красты. В его голосе не было ни капли сожаления – лишь голое презрение.

И вдруг нежданные слезы навернулись Красте на глаза. Она обернулась к своему королю: такому общительному, такому эффектному и такому… пьяному. Все его королевство теперь стало пленником Альгарве. А он – то ли это ей полынь нашептала, то ли сама поняла – был пленником самого себя.

– Долг мы выполнили, – ухмыльнулся Лурканио, – и теперь можем поразвлечься как следует.

– Замечательно! – подхватила Краста, хотя сегодня развлекаться ей вовсе не хотелось. – Извини, я на минутку, – и она скользнула к бару, где бесстрастный кельнер налил ей еще порцию пахнущего полынью бренди.

– Поосторожнее, детка, – прошептал Лурканио ей в затылок. – Мне что, придется тебя тащить на руках по всем этим лестницам до самой твоей опочивальни?

– Нет, милый. – Краста была не столь умна, сколь изворотлива и изобретательна. Она игриво облизнула губы и томно опустила ресницы. – Но ведь тебе это понравилось бы?

Полковник задумался и, придя к некоему решению, криво ухмыльнулся:

– Один раз вполне возможно. В первый раз все интересно.

Именно это она и хотела услышать. Краста снова повернулась к кельнеру и поняла, что сегодня напьется как следует и всерьез.