"Тьма сгущается" - читать интересную книгу автора (Тертлдав Гарри)

Глава 19

В кабинет министра иностранных дел Зувейзы заглянул секретарь – новый секретарь, верный, а не тот, что оказался ункерлантским шпионом.

– Ваше превосходительство, прибыл маркиз Балястро.

– Хорошо, Кутуз, я его приму.

Хадджадж поднялся, демонстрируя рубашку и юбку в альгарвейском стиле, которые надел ради такого случая. Даже под тонкой тканью министр чудовищно потел, но такова была цена, которую платит дипломат обычаям остальной части Дерлавая.

– Пускай заходит.

– Слушаюсь, ваше превосходительство, – отозвался Кутуз и вышел.

Минуту спустя Хадджадж уже пожимал руку альгарвейскому послу.

– Добрый день, добрый день! – промолвил Балястро.

Был маркиз невысок, немолод, энергичен и куда более умен, чем казался.

– Будь вы прекрасной юной девой, – промолвил он, потрогав рубашку Хадджаджа, – я был бы весьма разочарован, что вы надели эту тряпку. А так, – он по-альгарвейски выразительно повел плечами, – переживу.

– Вы несказанно облегчили мою душу, – сухо отозвался Хадджадж.

Альгарвейский посол от души расхохотался, запрокинув голову. Надо полагать, Балястро подавился бы своим весельем, намекни ему Хадджадж, что ункерлантский посланник Ансовальд не так давно высказался в том же духе. Иноземцы, рассуждая о манере зувейзин ходить нагими, неизменно поминали прекрасных юных дев. В определенном смысле Хадджадж мог их понять, но его всегда веселило то, насколько далеко это впечатление от истины.

Балястро поудобнее устроился на подушках, которые в кабинете Хадджаджа заменяли стулья. Министр последовал его примеру. В отличие от большинства своих соотечественников, работал он за столом, но невысоким и широким – так, чтобы можно было писать, сидя на полу: еще один компромисс между обычаями Зувейзы и остального мира.

Секретарь притащил серебряный поднос с чаем, вином и сладостями. В отличие от Ансовальда, Балястро наслаждался этим ритуалом, и, пока они с Хадджаджем выпивали и закусывали, ограничивался сплетнями, пересказывать которые был большой мастер. Хадджадж не без удовольствия слушал, обмениваясь с ним легкими уколами. За чаем и вином наступало время искренних комплиментов, что позволило министру прямо высказать свое отношение к собеседнику.

Балястро поклонился, не вставая с подушек:

– Рад, что сумел доставить удовольствие вашему превосходительству. «С другом обходись так, как если бы завтра стал он врагом» – полагаю, развеивать скуку тоже входит в подобное обращение.

Поговорку он процитировал на языке оригинала – на старокаунианском. Хадджадж припал к бокалу, чтобы ненароком не выдать своих чувств. Балястро был человеком культурным и гордился этим. Но он же был и подданным Альгарве, и его соотечественники терзали ныне кауниан, создавших ту культуру, которой маркиз так гордился. Противоречия в этом ни Балястро, ни его соплеменники каким-то образом не замечали. Впрочем, альгарвейцы имели привычку хотеть все и сразу.

Пока чай в чайнике, вино в кувшине и сладости на тарелке не закончились, Хадджадж не мог завести разговора о делах серьезных, не выказав, по собственным меркам, невежества. Поэтому министр выжидал. Наконец Кутуз унес подносик, и Балястро с улыбкой предложил:

– Ну, к делу?

– К услугам вашего превосходительства, – ответил Хадджадж. – Как вам известно, маркиз, я всегда рад вас видеть, и ваше мнение по любому вопросу мне также всегда интересно.

– Даже когда оно вам не нравится, – добавил Балястро беззлобно.

– Именно так, ваше превосходительство. – Хадджадж с серьезным видом склонил голову. – Даже когда мне не нравится содержание ваших речей, я остаюсь заворожен формой.

Ему снова вспомнилась каунианская поговорка.

Министру удалось выжать из Балястро смешок, но маркиз тут же посерьезнел.

– Боюсь, форма окажется непритязательной, ибо суть моего сообщения проста: Альгарве нуждается в вашей помощи.

– Моей помощи? – Зувейзинский министр поднял бровь. – Воистину ваша держава находится в отчаянном положении, ежели вы ожидаете, что изможденный старик возьмется за жезл ради вас.

– Ха-ха, – отчетливо произнес Балястро. – Я полагал, что мы покончили с шутками. Разумеется, я имел в виду помощь Зувейзы.

– Ну хорошо, хотя ответ мой едва ли изменится, – отозвался Хадджадж. – Ваша держава находится в отчаянном положении, ежели вы ожидаете, что за жезлы ради вас возьмется изможденная юная страна.

– Разумеется, у нас есть трудности, – отозвался Балястро – порою он бывал по-настоящему искренен. – Иначе мы взяли бы Котбус еще до того, как зима приморозила нас к земле.

А временами маркиз бывал весьма изворотлив.

– Зима, – напомнил Хадджадж, – отнюдь не приморозила вас к уже занятым позициям.

– Ну да, – признал посол. – Мы потерпели несколько неудач, едва ли могу отрицать это. Но сейчас мы остановили напор ункерлантцев по всему фронту. А в этом году… в этом году, силами горними клянусь, мы разгромим их раз и навсегда.

Он выпрямился так гордо, словно осанка могла каким-то образом придать веса его словам.

Судя по тому, что доносили Хадджаджу зувейзинские военачальники, и тому, что он узнавал сам, Балястро в целом говорил правду: ункерлантцы более не теснили солдат Мезенцио. В какой мере это было связано с весенней распутицей, министр понятия не имел и полагал, что это никому не известно. Что же касалось будущего…

– Прошлым летом вы утверждали, что разгромите Ункерлант к зиме. Поскольку вы ошиблись единожды, почему бы мне не предположить, что вы ошибетесь дважды?

– Потому, что мы уже прошли пол-Ункерланта прошлым летом, – ответил Балястро – у него, как у большинства альгарвейцев, на любой вопрос был готов ответ. – Если врезать противнику один раз, он может и устоять на ногах. Но если бить его раз за разом, то рано или поздно он свалится.

Ункерлант тоже наносил по захватчикам удар за ударом. Кто из противников свалится первым, на взгляд Хадджаджа, оставалось под сомнением. Но Балястро, разумеется, найдет какое-нибудь доказательство тому, что это будет не Альгарве. Основываясь на этой гипотезе, Хадджадж задал другой вопрос – по его мнению, более важный:

– И какой же помощи вы ждете от нас?

– Основной удар в этом году будет нанесен на южном фронте, – ответил Балястро. – Мы намерены полностью захватить ункерлантскую кормушку, а кроме того, прибрать к рукам огромные стада коней, единорогов и бегемотов, которые выращивают в тех краях, и захватить киноварные рудники дальнего юго-запада. После этого конунгу Свеммелю трудно будет удержаться на ногах.

Хадджадж рассудил, что доля правды в этом есть: если Альгарве сможет захватить все перечисленное, Ункерлант падет. А вот удастся ли солдатам короля Мезенцио воплотить в жизнь его грандиозные планы – вопрос совсем другой.

– Я не стану просить своего повелителя отправить армию Зувейзы на дальний юг, – промолвил Хадджадж. – Он откажет мне, и я соглашусь с ним. Если вам требуется больше солдат, чем может дать Альгарве, у вас есть союзники в Янине.

– Да, и мы призвали их. – Выражение лица Балястро яснее слов говорило, что он думает о янинских союзниках, но Хадджаджу его мнение уже было известно. – И я не стал бы просить царя Шазли посылать отважных зувейзин в земли, где нагая кожа служит скверным одеянием, хотя и отменно пошитым.

Он рассмеялся.

– Что же тогда? – поинтересовался Хадджадж, хотя уже догадался – что. Балястро не первый раз соскальзывал на эту становую жилу.

И действительно, альгарвейский посол ответил:

– Король Мезенцио желал бы, чтобы вы нанесли удар по ункерлантским позициям на севере, чтобы связать их силы и затруднить отправку подкреплений в направлении нашего главного удара.

– Я понимаю, – неторопливо ответил Хадджадж, – значение ваших слов. Но хотел бы напомнить, ваше превосходительство, что Зувейза уже достигла своих целей в этой войне. Мы дошли до границы, определенной Блуденцким договором, и преодолели ее. Этого довольно. Старейшины кланов будут не в восторге, если им придется отправлять людей в новые сражения.

– А станут ли они радоваться, если все, чего они достигли, будет потеряно из-за нерешительности? – парировал Балястро.

Хадджадж с большим трудом удержал на физиономии невыразительную маску. Балястро безошибочно подобрал лучший аргумент в этом споре. Но министру было что ответить.

– Я полагаю, мы лучше альгарвейцев понимаем слово «довольно». Кое-что из того, что вы творили в борьбе с ункерлантскими войсками…

Он прервал себя: свое отношение к жертвоприношениям кауниан он давно высказал маркизу.

В ответ альгарвейский посол процитировал еще одну каунианскую поговорку:

– «Злодейство ради благой цели суть добродетель».

Хадджадж не знал, восхищаться наглостью Балястро или ужасаться. Ужас победил.

– Ваше превосходительство, при том, что творит ваша держава, как можете вы без угрызений совести позволять звукам этого наречия слетать с ваших губ?

– Они сотворили бы с нами то же самое, если бы додумались, – промолвил Балястро.

Хадджадж покачал головой. Когда начиналась Дерлавайская война, под властью каунианских монархов проживало немало альгарвейцев. Их никто не пытался приносить в жертву. Возможно, как сказал Балястро, не додумались. Хадджадж подозревал, что им не пришла бы в голову мысль столь омерзительная.

Он налил еще кубок вина и выпил залпом. Это ясно демонстрировало чувства министра, привыкшего их скрывать, но он ничего не мог с собою поделать.

– Мы ваши соратники, господин посол, – промолвил он наконец, – а не слуги.

– Это наступление послужит интересам Зувейзы не меньше, чем нашим, – напомнил Балястро. – Если мы потерпим поражение, станет ли вам лучше?

«Это зависит от того, насколько сурово вы разгромите ункерлантцев, прежде чем конунг Свеммель с вами покончит», – мелькнуло в голове у Хадджаджа, но упоминать об этом вслух было бы недипломатично.

– Это предложение, – промолвил он, – я могу только передать его величеству, но окончательное решение остается за ним.

– Ага, как же, – фыркнул Балястро. – Любой, у кого есть глаза и уши, знает, кто определяет внешнюю политику Зувейзы.

Он ткнул пальцем в сторону Хадджаджа.

– Вы ошибаетесь, – ответил министр, прекрасно понимая, что альгарвейский посол прав. – Царь Шазли – правитель самовластный, а мне выпала лишь честь подавать ему рекомендации.

Маркиз Балястро хохотал долго и громко.

– Ничего смешнее я не слышал с тех пор, как мне рассказали байку о девушке, которая поймала угря. Но тогда мне было всего двенадцать лет, так что ваша берет первый приз.

– Вы мне льстите несоразмерно, – пробормотал Хадджадж.

– Хрена с два, – жизнерадостно отозвался Балястро. – Ну ладно, будь по-вашему. Раз уж вы так близко знакомы с царем Шазли, какое, по-вашему, он примет решение, когда вы передадите ему мои слова?

– Полагаю, вначале он поинтересуется мнением военачальников и старейшин кланов, – ответил Хадджадж.

Балястро вздохнул.

– Я надеялся, что вы… а, ну конечно же, царь Шазли примет решение несколько быстрее, но с этим, пожалуй, ничего не поделаешь. Хорошо, ваше превосходительство, – полагаю, мне не на что пожаловаться. Но передайте своим генералам и старейшинам – пускай не тянут с решением, потому что этот дракон улетит с вами или без вас… и Альгарве запомнит это, так или иначе.

– Понимаю, – выдавил министр.

Ункерлант не позволял Зувейзе отвертеться от войны; Альгарве требовало, чтобы Зувейза ввязалась в нее еще глубже.

«В ловушке, – уже не в первый раз подумал Хадджадж. – Мы в ловушке, как и весь мир».

По дорожкам самого большого в Громхеорте парка Бембо и Орасте пробирались с осторожностью. Луна зашла час назад; звездный свет едва рассеивал тьму. Не страдавший излишней храбростью Бембо снял с пояса казенный жезл.

– Мало ли что может тут скрываться, – пожаловался он вслух. – Что угодно.

– Что угодно меня не волнует, – ответил Орасте. – Вот кто угодно – дело другое.

Он поминутно озирался, как и его напарник. Кусты, которыми обсажены были дорожки, буйно разрослись; сухая трава с прошлой зимы оставалась такой высокой, что в ней мог спрятаться человек.

– Могли бы привести парк в порядок, – проворчал толстяк.

Орасте усмехнулся.

– Если у них не хватает серебришка, чтобы привести в порядок большую часть их жалких хибар, как думаешь, станут они тратиться на газоны?

Бембо эта мысль показалась до неприличного разумной.

– И как прикажешь ловить кого-нибудь в этих зарослях? – поинтересовался он тем не менее.

– Можно подумать, кому-то интересно, сколько мы нарушителей поймаем, – пожал плечами Орасте. – Лишь бы добрых альгарвейцев не трогали. Но если здешние поганцы знают, что мы обходим парк, то и сами его обходить станут десятой дорогой.

– Ну, ура! – капризно буркнул Бембо и тут же выпалил: – Что это?

Голос его сорвался от натуги. Из зарослей сухой травы донесся шорох.

– Не знаю, – тихо и грозно промолвил Орасте. С мозгами у него был полный швах, с фантазией – и того хуже, но в драке его здорово было иметь в союзниках. Здоровяк сошел с дорожки и двинулся на шум. – Но мы сейчас разберемся!

– Ага, – невесело откликнулся Бембо и, скорей для храбрости, добавил: – Если бы какой-то сукин сын решил нам засаду подстроить, он не стал бы так шуметь, а?

– Будем надеяться, – ответил Орасте, чем нимало своего напарника не обрадовал. – А теперь заткнись.

Совет был хоть и грубый, но добрый. Бембо, как и Орасте, пытался ступать как можно тише, но в высокой сухой траве двигаться неслышно не получалось. По мере того, как жандармы продвигались вперед, шорох становился все громче. Поднялся ветерок, и зашелестела листва, скрадывая шаги патрульных.

Бембо принюхался. Он хоть и не сошел бы за гончую, но признать эту вонь мог любой жандарм. Страх отступил.

– Да просто какой-то пьяный дурак облевался, – пробурчал он.

– Ага. – Едва различимый в темноте Орасте кивнул. – Отметелить бы сукина сына до полусмерти за то, что он нам тут устроил. Пьянь фортвежская, чтоб ему лопнуть…

Через пару шагов к вони блевотины примешался запах дешевого вина. Бембо уже собрался заткнуть жезл за пояс и взяться за дубинку. Сержант Пезаро не будет против, если они сорвут злость на пьянице – только пожалеет, что пропустил веселье.

– Вон он! – указал Бембо.

– Вижу, – буркнул Орасте. – Седой весь, старый хрыч, – что бы ему двадцать лет назад в могилу не слечь?

Бембо шагнул к распростертому в траве телу и принюхался снова, после чего с напускным облегчением вздохнул:

– Слава силам горним – по крайней мере, он в штаны по пьяни не наложил!

Ему пришлось повторить про себя собственные слова, чтобы осознать, что ляпнул.

– Да никакой он не фортвежец и не седой! Чучело, вот он кто!

– Да чтоб мне провалиться, ты прав! – воскликнул Орасте и расхохотался – более жизнерадостным Бембо напарника в жизни не видывал. – Ну так никто не заметит, если мы его ногами забьем. Давай!

– Ну, не знаю…

К рукоприкладству Бембо не был особенно расположен. Сейчас ему хотелось только выбраться из парка, закончить обход и вернуться в казарму, на свою койку.

– Оставь ты его. Он так налакался, что и от пинка не очнется, а голова у него поутру будет трещать так, что никаких пинков не надо.

– Не-ет, – пророкотал Орасте. – Он ведь нарушает, так? Зуб даю, нарушает: всем ковнянам положено после комендантского часа возвращаться в свой квартал. А если мы их ловим за стеной, когда не работают, – сами виноваты, так? Ну так этот парень не слишком-то заработался!

Он расхохотался.

Однако каунианин, невзирая на антисанитарное состояние, был не так пьян, как подумал Бембо. Стоило Орасте занести ногу, как пьяный вдруг открыл глаза и сел, пробормотав по-кауниански строку, которую Бембо узнал и понял – в школе его заставляли учить это стихотворение наизусть:

– Варвары у ворот…

– Заткнись, болван, – буркнул Орасте и все-таки пнул его.

Миг спустя – Бембо так и не понял, что случилось – напарник его распростерся на траве. Грязно выругавшись, Орасте вскочил и набросился на каунианина снова – и опять повалился на землю, но на этот раз с воплем.

Каунианин, которому даже сидеть прямо было трудно, тем не менее обратился к нему на чистом, хотя и малоразборчивом альгарвейском:

– Не троньте меня, и я отвечу вам той же лю… любезностью.

– Не трогать?! – Орасте опять поднялся на ноги. – Да чтоб меня силы преисподние пожрали, если я тебя, вшивого…

– Стой! – Бембо повис у напарника на локте, когда тот попытался вновь пнуть каунианина. Хотя вокруг царила темнота, толстяка вдруг озарило: – Кажется, он чародей.

– Чародей, блудодей, прохиндей, людей, – пробормотал пьяный по-прежнему на альгарвейском. – Будь я трезв, я бы мог многое. Будь я трезв, я бы… я бы… – Он уткнулся носом в ладони и разрыдался. – Но этого мало, – простонал он сквозь слезы. – Этого недостаточно. Ничего не достаточно. – Он глянул на жандармов: – Вам ничего не достаточно. И вы удивляетесь, что я пьян?

– Пошли отсюда, – торопливо прошептал Бембо. – Я не хочу связываться с чародеем. Даже пьяным. Жандармов после такого хоронят за казенный счет.

Бембо успел оттащить напарника на пару шагов, но тот стряхнул толстяка с плеча.

– Этот ковнянин, – объявил он, словно на суде, – применил ко мне зловредное колдовство! Он за это поплатится!

Развернувшись, он нацелил свой жезл на пьяного чародея.

Но тот пропал. Бембо протер глаза. Каунианин не прятался в высокой траве – его будто и не было здесь никогда. Остались только запах блевотины и воспоминания жандармов.

– Нам, альгарвейцам, значит, недостаточно? – проскрежетал Орасте. – Я т-те устрою, чтоб мало не показалось!

И он открыл огонь по тому месту, где минуту назад сидел чародей, – откуда, сообразил Бембо, он никак не мог сбежать.

Короткий вскрик засвидетельствовал, что луч нашел свою цель. Миг спустя каунианин выпал из воздуха – раненый, он не в силах был поддерживать маскировочное заклятие. Орасте выстрелил снова. Каунианин содрогнулся всем телом, словно пораженный молнией.

Из последних сил он поднял руку и, указывая дрожащим пальцем на жандармов, слабеющим голосом принялся читать заклятие – по-кауниански, так что Бембо разобрал лишь пару слов, но и так было понятно, что это проклятие. Жандарм выпалил, не раздумывая. Луч ударил волшебнику в лицо. Тот с предсмертным стоном повалился на спину и застыл.

– Молодец! – гаркнул Орасте, хлопнув напарника по плечу. – Видал? Хоть на что-то ты годишься.

– Да пошел ты! – огрызнулся Бембо. – Думаешь, мне охота на себе испытать последнее проклятие чародея? Совсем рехнулся? Вот если бы ты на него плюнул с самого начала, то и палить бы не пришлось.

– Он свое заслужил, – ответил Орасте. – Силы горние, да он еще легко у нас отделался!

– Когда в казарму вернемся, придется доложить Пезаро, – напомнил Бембо.

Под ложечкой у него засосало. До сих пор ему не доводилось кого-то убивать.

Орасте хрюкнул пару раз – верно, пытался рассмеяться.

– Пезаро нальет нам по стопочке, похвалит и уложит в постельку. И ты это не хуже меня знаешь.

Скорей всего, он был прав, но сердце у Бембо все равно екнуло. Если вдуматься – чего жандарм делать очень не любил, – он отправил на верную гибель немало кауниан. И все же убийство пьяного чародея поразило его сильней. Сейчас он не мог привычно притворяться, что вовсе не причастен был к чужой смерти. Когда стреляешь человеку в лицо, очень трудно сделать вид, что не виноват.

С другой стороны, чародей-каунианин мог сотворить – и непременно сотворил бы – что-нибудь скверное с обоими жандармами, если бы Бембо его не пристрелил. А те кауниане, кого толстяк под конвоем вел из окрестных деревень на становой вокзал, ничего дурного никому не сделали.

Бембо тряхнул головой. Размышлять об этом было слишком утомительно и не слишком приятно.

– Пошли, – сказал он. – Выберемся из парка, закончим обход – и в казармы. А эта падаль до утра никуда не денется. Доложимся, тогда за ней труповозку пришлют.

– Дело говоришь, – одобрил Орасте. – Пошли. Не отставай.

Больше в парке они никого не встретили. И все равно Бембо с радостью вышел на улицу. Сам он вовсе не был уверен, что предложение его было дельным. Как любой жандарм, наделенный хоть граном мозгов и прослуживший больше двух недель, он предпочитал обходиться без эксцессов. Он надеялся, что и эта смена пройдет без эксцессов. Надеялся – и был страшно разочарован.

Границы каунианского квартала в Громхеорте патрулировала другая пара жандармов, но маршрут Бембо и Орасте проходил неподалеку от стены и поворачивал к казармам.

– Уже недолго, – проворчал Орасте. – Вот вернемся, тут я и отосплюсь про запас.

Бембо, зевнув, кивнул. Утренняя заря уже красила небо на востоке серым и розовым. Толстяк зевнул снова – как же он ненавидел ночные смены! – и вдруг напрягся.

– Силы горние, – пробормотал он вполголоса. – Еще один каунианин… то есть каунианка.

Даже в мутном утреннем свете бледное золото волос сияло ярко.

– Ага, – проворчал Орасте и повысил голос: – Эй, сестренка! Ты что делаешь в этом квартале, а?

Когда женщина подошла поближе, Бембо заметил, что блузка ее сшита из прозрачного шелка, а штанишки сидят на редкость туго.

– Я возвращаюсь домой, – ответила она по-альгарвейски, медленно и внятно. – Меня зовут Долдасаи. У меня есть разрешение: меня послали развлекать одного из ваших офицеров. Можете проверить.

Жандармы переглянулись. Офицерская шлюха могла, как никто другой из кауниан, отыграться на патрульных, если те к ней прицепятся попусту.

– Ну так иди, – со вздохом отозвался Бембо.

Долдасаи прошла мимо, будто не замечая жандармов. Бембо обернулся, чтобы полюбоваться ее задницей, но шлюха была не на работе и бедрами вилять не пыталась. Толстяк вздохнул и пожал плечами: не все сразу…

Сержант Леудаст вскочил с соломенной подстилки, как только вагон, в котором ехала его рота, остановился. Теплушка больше годилась для скотины, чем для людей: судя по застоявшемуся запаху навоза, скотину в ней прежде и возили. Но в последние месяцы Ункерлант пользовался тем, что попадалось под руку.

Подняв засов, Леудаст отодвинул створку двери. В вагон хлынул свежий воздух, отчего тяжелая вонь ударила в ноздри с новой силой: за время долгого пути к границам герцогства Грельц сержант успел к ней притерпеться.

– Ребята, на выход! – крикнул он. – Приехали, за работу пора!

Подчиненные его упорно скрывали всяческий энтузиазм, даже если испытывали его когда-либо. После неудачной атаки на Лаутерталь естественно было с подозрением относиться к любым приказам командования. Но как ни относись, а выполнять их придется – и солдатам, и Леудасту.

Выпрыгнув из вагона, сержант махнул рукой капитану Хаварту. Тот помахал в ответ и зашагал к Леудасту.

– Ну, как тебе понравился Котбус, когда мы через него проезжали? – с ухмылкой осведомился капитан.

– Если бы вы мне не сказали, что мы в столице, сударь, я бы и не заметил, – признался Леудаст. – Из закрытого вагона не больно-то полюбуешься. По мне, так Котбус навозом провонял.

– Тебе сейчас всюду навоз мерещиться будет, – заметил Хаварт, на что сержанту оставалось только кивнуть. – Но ты мог бы догадаться, что поедем через Котбус, даже если бы я не предупредил, – продолжал капитан. – Это средоточие становых жил державы. Оттого-то мы обязаны удержать столицу, что бы ни случилось.

Хаварт был человеком не только умным, но и просвещенным. Предполагая, что сержант не уступает ему в образовании, он делал Леудасту большой и незаслуженный комплимент.

– Вы хотите сказать, что падение Котбуса резко снизит нашу эффективность, – промолвил он, пытаясь не осрамиться.

Конунг Свеммель обожал все эффективное; подданным его приходилось тешить эту слабость своего владыки.

К облегчению и большой гордости сержанта, Хаварт кивнул:

– Верно. С потерей Котбуса нам пришлось бы перебрасывать войска с севера в Грельц по трем сторонам прямоугольника вместо одной.

С потерей Котбуса война была бы считай что проиграна, но об этом вслух не упомянули ни Хаварт, ни Леудаст.

– Что ж, мы на месте и добрались сюда короткой дорогой, – заключил сержант. – А раз уж мы здесь, пускай рыжики об этом пожалеют!

– Да, это будет эффективно, – согласился Хаварт.

Любимое слово конунга Свеммеля он не осмеливался произнести иначе, как с большой серьезностью. Капитан хлопнул сержанта по плечу:

– Собирай людей и гони на восток. – Тем же тоном он мог бы говорить о скотине. – Как только вся армия выйдет на позиции, мы покажем альгарвейцам, на что способны.

Надорвав глотку и пару раз помянув силы преисподние, Леудаст сумел наконец стронуть свою роту с места. Лагерь, где занял место полк капитана Хаварта, оказался самым крупным, какой только доводилось видеть сержанту: сланцево-серые палатки тянулись рядами на протяжении пары миль. Тут и там упирались носами в небо зенитные жезлы.

– Почти надеюсь, что клятые альгарвейцы устроят воздушный налет на наш лагерь, – промолвил Леудаст, указывая на орудия. – Эти игрушки выметут ихних драконов с небес.

– Ну да – если погода будет ясная и зенитчики смогут видеть цели, а лучи не станут тонуть в облаках, – отозвался капитан Хаварт. – Лучше не мечтай о лишних бедах, Леудаст, обычно тебе и своих с лишком хватит.

Хороший совет сержант признавал сразу.

– Так точно, сударь!

Он отдал честь.

Убедившись, что подчиненные разместились по палаткам, он прошелся по лагерю, пытаясь догадаться, какой приказ получит полк, когда наступление развернется. В расположение полка он вернулся, уверенный в одном: что бы ни случилось в ближайшие пару дней, атака будет впечатляющей. Помимо несчетных пехотинцев, в лагере стояли несколько полков кавалерии, как на лошадях, так и на единорогах – трубное ржание последних Леудасту особенно нравилось, – и множество бегемотов, хотя последних могло быть и побольше. И переполненная дракошня.

– Да, сержант, – сказал ему какой-то рядовой, – мы к наступлению на клятых рыжиков готовы. А вот насколько готовы к нашему наступлению альгарвейцы – это мы еще узнаем.

Леудаст пожалел, что его собеседник высказался столь прямолинейно. Альгарвейцев редко удавалось застать врасплох. Их можно было разгромить – сейчас Леудаст это знал, хотя прошлым летом не был столь уверен, – но сопротивляться рыжики продолжали до последнего. И всякий, кто сейчас мог предположить иное, был пьян – от самогона или, что еще опасней, от ложной надежды.

Два дня спустя полк Хаварта вместе с многими другими выступил на передовую. Сержант уже привык шагать по местам, где уже прошли бои – на этой земле, как на других полях сражений, словно сорвала злобу пара вздорных великанов… да, в общем, так оно и было на самом деле.

– Столько ядрометов! – воскликнул один из подчиненных Леудаста, носатый молодой солдатик по имени Альбойн. – Это ж сколько ядер мы рыжикам на головы навалим!

– Ага, – согласился сержант. – Поначалу мы им крепко вломим.

Что случится затем, предсказать было сложней, как прекрасно понимал ветеран. Ядрометы с трудом поспевали за наступающей армией – это он усвоил на опыте. Как и то, что альгарвейским ядрометам легче было держаться близ передовой, нежели ункерлантским.

А вот Альбойн ни о чем подобном не догадывался, потому что присоединился к роте Леудаста только зимой, вместе с очередным пополнением. Мальчишка уже повидал крови, чтобы считаться ветераном, но было это уже после того, как началось большое контрнаступление.

– Мы им хвоста накрутим, – объявил он с нелепой уверенностью.

– Вроде того, – согласился Леудаст скорей из вежливости, чем по убеждению. По убеждению он добавил иное: – Помнишь, как они нам врезали под Лаутерталем? Может быть и хуже. Не скажу, что будет. Но может.

– Так точно, сержант. – Похоже было, что и Альбойн соглашался с ним из вежливости. Он еще не видел альгарвейцев в лучшей их форме – когда земля не расползалась под ногами и для маневров хватало места.

– Послушай меня, – проговорил Леудаст. – Если бы рыжики не были такими подлыми и нравными сволочами, воевали бы мы с ними посреди Грельцкого герцогства?

Может, это и дошло до молодого солдата. А может, и нет. Так или иначе, Альбойн заткнулся. Это Леудаста вполне устраивало.

Тут и там альгарвейцы открывали артиллерийский огонь по ункерлантским позициям. Леудаст поначалу обрадовался, когда его роте указали путь к неглубоким траншеям, откуда им предстояло атаковать. Но, едва спрыгнув в окоп, он пожалел об этом. Если рыжики начнут резать кауниан и творить волшбу на их крови, каждая яма в земле превратится в смертельный капкан.

А если конунг Свеммель прикажет, его волшебники начнут резать ункерлантских крестьян, или старух, или кого там полагалось резать… С одной стороны, сержант мечтал, чтобы наступление было поддержано чародейством – тогда ему скорей удастся уцелеть. А с другой – он не мог не думать о той цене, что платила его страна за избавление от альгарвейских захватчиков.

Вдоль траншеи прошел капитан Хаварт.

– Атакуем завтра перед рассветом, – объявил он и двинулся дальше.

Леудаст предупредил каждого бойца отдельно. Солдаты болтали между собой вполголоса. Они были готовы к бою. Нет, они рвались в бой. Леудаст попытался прикинуть, многие ли станут рваться в следующее сражение, даже если атака завершится успехом. Опыт подсказывал ему, что немногие. Задолго до рассвета ункерлантские ядрометы накрыли огнем полевые укрепления альгарвейцев. Леудаст надеялся, что канонада причинит противнику немалый урон, потому что о скорой атаке она врага предупреждала заранее. Артиллеристы Мезенцио ответили тем же: на окопы ункерлантцев начали падать ядра, но, сколько мог судить Леудаст, враг не успел перебросить на этот участок фронта необходимое количество ядрометов. Сержант накрылся одеялом и попытался уснуть.

Когда ночная тьма сменилась предрасветными сумерками, земля вздрогнула. Леудаст взвился, точно ошпаренный. Он был готов выскочить из траншеи в ту же секунду, как землетрясение усилится, но этого не случилось. Выглянув из окопа, сержант увидел, как встает лиловое пламя над вражескими позициями – кровавую волшбу творили ункерлантские чародеи, не альгарвейские. Леудаст взмолился про себя, чтобы жертвы его соотечественников помогли им победить в этой войне.

На передовой раздался визг офицерских свистков. Поскольку Леудаст официально не считался офицером, внести свою ноту в эту какофонию он не мог.

– Шевелитесь! – заорал он. – Негодяи напросились на драку – они ее получат!

– Хох! – грянуло над передовой. Солдаты выпрыгивали из траншеи один за одним. – Хох-хох-хох! За конунга! Хайль Свеммель! Хох!

Леудаст тоже ринулся вперед – крошечная капля в сланцево-серой волне.

Сколько бы соотечественников ни зарезали ункерлантские чародеи, чтобы обрушить боевые заклятия на солдат Мезенцио, им не удалось полностью подавить сопротивление врага. Среди наступающих ункерлантцев рвались ядра, пробивая в их рядах бреши, которые приходилось заполнять из резерва. Рыжеволосые солдаты вели огонь из окопов.

Но, как ни старались они, ни остановить, ни даже серьезно задержать наступающих они не сумели. Тут и там не успевший отойти в тыл альгарвейский солдат поднимал руки, пытаясь сдаться в плен. Некоторым это удавалось. Большинство получали лучом в грудь за свои хлопоты.

– Вперед! – орал Леудаст, следуя примеру капитана Хаварта, который ухитрялся одновременно быть в каждой роте своего полка.

Ункерлантские чары измочалили укрепления альгарвейцев чудовищным образом – настолько чудовищным, что Леудасту и его товарищам нелегко было бежать по вздыбленной земле. Тут и там из трещин еще проглядывал огонь. Сопротивление противника оставалось едва заметным.

– Это почти что слишком легко, – бросил Леудаст, когда капитан Хаварт пробегал мимо в очередной раз.

– Мне нравится! – воскликнул подвернувшийся под руку Альбойн.

Но Хаварт тревожно оглянулся:

– Вот-вот. Слишком мало дохлых рыжиков, на мой вкус. Куда они все попрятались, гниды?

– В землю затянуло, когда окопы закрылись? – предположил Леудаст.

– Надеюсь, – ответил капитан. – Потому что иначе мы с ними очень скоро столкнемся, и они нам вряд ли будут рады.

– Да пожри их силы преисподние! – ругнулся Леудаст. – Мы им тоже не были рады!

Он бежал, спотыкался и бежал дальше, недоумевая, как же глубоко укрепили рыжики свои позиции: траншеям, и огневым точкам, и брустверам не было конца.

А потом, как и опасался Хаварт, из окопов, не тронутых ункерлантским заклятием, посыпались альгарвейские солдаты. Дальше стало тяжелей.

Вместе со своим взводом Тразоне вытянулся по стойке «смирно» перед казармами в Аспанге. Вдоль строя шел майор Спинелло, сжимая в руке коробку с медалями. Перед каждым солдатом он останавливался, прикалывал к мундиру медаль, шептал пару слов на ухо, целовал в щеку и двигался дальше.

– За то, что пережил эту клятую зиму, – промолвил он, когда очередь дошла до Тразоне, приколол медаль на положенное место и перешел к стоявшему рядом Кловизио.

Наконец все получили свои награды, и Спинелло ушел.

Тразоне пригляделся к своей награде. На медали была выбита карта восточного Ункерланта и два слова: «ЗИМНЯЯ ВОЙНА». Солдат похлопал по плечу сержанта Панфило:

– Ну не здорово ли? Теперь и мы получили свои знаки почетных отморозков.

Панфило расхохотался, но тут же посерьезнел:

– Мертвецы только теперь начинают оттаивать. Если хочешь поменяться местами с одним из них, едва ли он станет возражать.

– Благодарю покорно, сержант, мне и на этом свете неплохо, – отозвался Тразоне. – Но и через двадцать лет, стоит мне глянуть на эту драную медяшку начищенную, как у меня будут мерзнуть ноги и во рту встанет вкус подтухшей бегемотины. Когда я доберусь, наконец, домой, я об этом скорей захочу забыть, а не вспоминать.

– Это сейчас, – согласился Панфило. – Но ты вспомни, сколько раз тебе доводилось слышать от ветеранов Шестилетней войны обо всем, что им довелось пережить?

Тразоне хмыкнул. В словах сержанта слышен был отзвук неприятной истины.

– Вот и хорошо, – пробормотал он. – Мой старик меня донимал своими байками, ну так и у меня будет повод своих детей донимать. Если они у меня будут.

Он покосился на запад, откуда в сторону Аспанга все еще летели ункерлантские ядра. Враг стремился лишить его возможности что-либо поведать детям. Но пока – безуспешно.

Когда солдат проснулся следующим утром до рассвета, ему показалось вначале, что ункеры каким-то образом подтащили ядрометы достаточно близко, чтобы открыть огонь по самому городу. Но громовые раскаты, как он понял вскоре, неслись не с запада, а с юга и, хотя разрывы сливались друг с другом, грохот их казался отдаленным.

– Что случилось? – спросил он, подавляя зевок и спустив ноги с койки. – Ункеры зашевелились или мы что-то на юге задумали провернуть?

– Никто мне про наступление на юге не докладывал, – ответил сержант Панфило, – пока, во всяком случае. Знаю, что мы перебрасываем туда солдат, но так рано наступать не планировали.

– Значит, ункеры, – заключил Тразоне. – Не смогли нас из Аспанга в лоб вышибить – так решили с тылу зайти. Мужеложцы, одно слово.

Панфило хмыкнул.

– Ну да. А нам теперь выяснять – что там творится. Если ничего у них не выгорит – сидим спокойно. А вот если получится – тут уж нам придется отрабатывать жалованье.

– А то сейчас мы на водах прохлаждаемся, – фыркнул Тразоне. – Приезжайте в благодатный Аспанг! Жемчужина южного Ункерланта – всего лишь восемь месяцев зимы в году! Наша погода вам не по душе? Подождите, дальше будет хуже!

– Если ты не заткнешься, тебя закатают на гауптвахту, – пробурчал Панфило. – В такой несвятой час орать на весь барак…

Весь день Тразоне то и дело прислушивался – не стихнет ли гром канонады на юге, но разрывы не утихали, а становились только громче и ближе. Выводы солдат делал сам. Незаметно и молча он собрал вещмешок, чтобы, как только прозвучит приказ, вскинуть его на плечо. Остальные ветераны, заметил он, поступили так же.

На следующее утро в казарму ворвался как всегда энергичный майор Спинелло.

– Пошли, пошли, пошли! – заорал он. – Мальчики Свеммеля разбушевались, так что нам придется поучить их хорошим манерам!

Он орал на тех, кто не был готов выступить сию же секунду, и на тех, кто был готов – за то, что те не предупредили товарищей. Это означало, что младшие офицеры и сержанты тоже подняли шум. Впрочем, если они хотели выгнать батальон на холод сей же момент, шуметь следовало раньше. На Тразоне никто не орал, потому что солдат уже был готов выступить. А даже если бы и орали, ветерану это было как с гуся вода – и не такого наслышались.

Подгоняемые языкастым Спинелло, солдаты добрели до становой станции и забрались на платформы, видавшие лучшие времена.

– Нам приказано ударить ункерлантцам во фланг, – объявил майор, пока шла погрузка. – Мальчики Свеммеля берегут свои тылы, точно девственники, – вот мы им и вставим фитиля в слабое место.

За южной окраиной Аспанга они миновали несколько валявшихся у жилы взорванных вагонов.

– Больно трусоваты ункеры, и впрямь чисто девственники, – заметил Тразоне.

Остальные вымученно рассмеялись. Если бы ункерлантские диверсанты исхитрились подложить на пути состава еще одно заряженное ядро, вставить им фитиля батальон уже не сумел бы.

Но становой караван остановился не там, где желали бы партизаны, а там, куда привел его чародей. Тразоне и его товарищи попрыгали на насыпь.

– Пошли! – вновь заорал майор Спинелло. – Чего ждете? Не отставать, прохиндеи!

Должно быть, пока состав шел, майор связался со штабом по хрустальному шару, потому что знал, на удивление, куда двигаться. Когда батальон вышел из леса на открытое место, Тразоне воскликнул с восторгом:

– Бегемоты!

– Наши бегемоты, – уточнил Кловизио. – Откуда взялись только?

– Не знаю и знать не хочу, – ответил Тразоне. – Главное, что они здесь и земля просохла, так что они не тонут в грязи. А когда наши бегемоты могут свое дело делать – пускай ункеры поберегутся!

Словно в подтверждение его слов, чудовища устремились вперед тяжелой рысцой.

– Вперед, негодяи! – гаркнул Спинелло. – Пехотным заслоном! Вы знаете, что делать!

С гарнизонной службы его сняли не один месяц тому обратно, и майор сам прекрасно знал, как должны действовать его солдаты. Но он был прав – ветераны под его началом прекрасно справятся с задачей сами. Солдаты бежали позади бегемотов и рядом с бронированными боками, готовые и защитить огромных зверей от вражеской пехоты, и рвануться в бреши обороны противника.

Ункерлантские ядрометы продолжали молотить по альгарвейским позициям на юге и юго-востоке; судя по звуку, солдаты конунга понемногу оттесняли альгарвейцев. Это несколько обеспокоило Тразоне, но сержант Панфило ухмылялся во всю пасть:

– Эти шлюшьи дети так будут заняты, что и оглянуться не успеют, когда мы им во фланг врежем!

Тразоне призадумался и кивнул:

– Будем надеяться, что вы правы, сержант!

Панфило принял такой оскорбленный вид, будто шел по улицам какого-нибудь альгарвейского городка, а не по заросшему лебедой полю:

– Конечно, я прав! Разве я когда-нибудь ошибался?

– Только когда открывали рот, – уверил его Тразоне.

Суровый взгляд сержанта следовало демонстрировать в кунсткамере. Миг спустя сержант, впрочем, усмехнулся и затрусил дальше.

Оказалось, что Панфило был прав. Полчаса спустя ядрометчики со спин бегемотов принялись осыпать снарядами шеренги смуглых солдат в сланцево-серых шинелях.

– Мезенцио! – заорал майор Спинелло, и батальон подхватил боевой клич: – Мезенцио!

Ункерлантцы понемногу наступали на восток, перемалывая ряды рыжеволосых противников. Исполняя приказ – будь то команда наступать, или распоряжение удерживать позиции, – они были упорны, как никакие другие солдаты в мире; это Тразоне и его товарищи выяснили на собственном опыте. Но захваченные врасплох…

Захваченные врасплох, ункерлантцы рассеялись и побежали, сломав строй. Иные бросали тяжелые жезлы, чтобы наддать ходу. И, довершая разгром, сверху обрушилась на них эскадрилья альгарвейских драконов, сбрасывая ядра и поливая отстающих огнем, от которого вспыхивала даже зеленая свежая трава.

После этого часть ункерлантцев рассудили, что бежать некуда, и застыли, подняв руки. Нескольких в горячке боя спалили походя, но большинство пленных, избавленные от лишних пожитков, вскоре зашагали под конвоем в направлении Аспанга.

– Пошевеливайтесь! – орал майор Спинелло – не только своим бойцам, но и экипажам бегемотов, и всем, кто его слышал. – Силы горние, если мы не сбавим темпа, то возьмем их всех в котел – отрежем от основных сил и перемелем на котлеты! Как вам это понравится?

– Мне так очень понравится, – пробормотал Тразоне себе под нос.

Ему стало интересно: сколько еще альгарвейских офицеров орут сейчас то же самое вдоль всего фронта? Безжалостный напор и быстрота позволили Альгарве отхватить огромный кусок Ункерланта. Сейчас его страна вновь готова была применить это оружие – и ункеры, поклялся Тразоне, горько пожалеют об этом.

А еще он пытался представить, какие распоряжения сейчас отдают ункерлантские офицеры. Те, чьи приказы имели значение, – высокие чины – еще не осознали, что атака захлебнулась. Ункерлантцы были то ли слишком скупы, то ли уж очень ленивы, то ли чересчур невежественны, но так или иначе – войска их не были в достаточной мере обеспечены хрусталиками. Это уже много раз подводило их, и, надеялся солдат, будет подводить дальше.

Поскольку координировать наступление при помощи дальней связи офицеры Свеммеля не могли, им приходилось заранее составлять подробные планы сражений. Если младший командир отступал от назначенного плана, у него начинались неприятности. В данном случае это означало, что ункерлантцы продолжают рваться на восток, даже когда их противники открыли контрнаступление на северном фланге – и наступление это преуспело значительно больше, чем могло бы. Только после полудня бойцы Свеммеля сообразили, что альгарвейское командование бросило в прорыв немалые силы и остановить его надо любой ценой.

Но было поздно. Первые несколько ункерлантских полков, развернувшихся на север, стоптали бегемоты. Силы противника наступали разрозненно, и это позволяло громить их по очереди. Чтобы закрыть прорыв, ункеры бросили даже кавалерию на единорогах.

Кавалеристов Тразоне палил с наслаждением, а единорогов – с наслаждением особенным. На протяжении столетий единорог с окованным хладным железом рогом царил на поле боя, где неукротимый напор единорожьей лавы вселял ужас в сердца пехотинцев. Память об этом сохралилась в сердцах солдат и по сей день, хоть ныне боевые жезлы и делали атаку более опасной для самих кавалеристов, нежели для их противников.

Теперь на поле боя царили бегемоты – уродливые, но способные волочь на крупе не только седоков, но и кольчужную попону и ядромет. Летевшие в несущихся единорогов снаряды рвались, сбивая по три-четыре прекрасных скакуна зараз. Раненые единороги визжали пронзительно, как женщины. Кричали раненые седоки. Тразоне палил упавших с тем же восторгом, что и оставшихся в седлах.

Ункерлантцы были отважны – это Тразоне подмечал не раз с начала войны. Но здесь и сейчас отвага не помогла им. Малочисленный отряд кавалерии не в силах был остановить превосходящие численностью силы пехоты, прикрытые бегемотами. Бойцы Свеммеля отошли в смятении. Тразоне двинулся вслед за ними. Он и его товарищи вновь наступали. В мир вернулся порядок.

Пекка преклонила колено сначала перед Сиунтио, затем перед Ильмариненом, будто ученые принадлежали к числу семи князей Куусамо. Язвительный смешок Ильмаринена подсказал ей, что старик знал первоначальный смысл этого старинного поклона, когда женщина выполняла его перед мужчиной. Сиунтио, конечно, тоже знал, но из вежливости не подал виду.

Ильмаринена же Пекка научилась при необходимости игнорировать.

– Благодарю вас, – промолвила она, – от всего сердца благодарю. Без вашей помощи я вряд ли смогла бы убедить прославленного профессора Хейкки, – в словах ее слышался плохо скрываемый сарказм: даже в области ветеринарного чародейства Хейкки не добилась большой известности, – обеспечить наш эксперимент фондами.

– Выставить дуру дурой – всегда пожалуйста, – отозвался Ильмаринен и закатил глаза. – Но какая же дура!

– Хотел бы я, чтобы наше вмешательство оказалось излишним, – вздохнул Сиунтио. – Останься князь Йоройнен в живых, все необходимое было бы вам предоставлено по мановению руки.

– Мгм, – согласился Ильмаринен. – По мне – просто чудо, что вы вообще в силах проводить опыты в этой занюханной комнатушке.

Раньше, до того как ей удалось повидать роскошные лаборатории княжеского университета в Илихарме, Пекка сочла бы такие слова оскорблением. Тогда ей и в голову не приходило, что городской колледж Каяни – не лучшее место для научной работы. Теперь она начала привыкать к лучшему, хотя магическая атака альгарвейцев и помешала чародеям провести давно задуманный опыт.

– Большую часть работы мы проводим в голове, – усмехнулся Сиунтио, – а голову не снимаем с плеч. Вот тебе преимущество теории над опытом. Лаборатория нам нужна только для того, чтобы подтвердить наши расчеты.

– Или, что чаще бывает, опровергнуть, – добавил Ильмаринен.

Сиунтио снова хохотнул, на сей раз – согласно.

Пекка слишком нервничала, чтобы воспринимать шутки. Как любой чародей-теоретик, она осознавала свои ограничения как экспериментатора и понимала, что собирается зайти за установленные для нее границы.

– Посмотрим, что случится, когда мы используем расходящиеся ряды, – сурово промолвила она и, поклонившись старшим коллегам, добавила: – Вы оба понимаете, что я буду делать – и что будете делать вы, если опыт пойдет не по плану.

– Да, – решительно отозвался Сиунтио.

– Безусловно. – Ильмаринен кивнул. – Единственное, чего мы не знаем, – так это успеем ли спохватиться, прежде чем опыт зайдет слишком далеко. – Он ухмыльнулся, показав желтоватые кривые зубы. – Впрочем, как я и говорил, опыты ставят для того, тобы выяснить, где мы обсчитались…

– Это не единственная причина, – с некоторым упреком заметил Сиунтио.

Пекка вмешалась раньше, чем двое почтенных старцев успели затеять свару.

– Посмотрим, что случится. Займите места, прошу вас. И ни слова больше, если только речь не пойдет о жизни и смерти. Если я отвлекусь, это может плохо кончиться.

Она пожалела, что Лейно работает над своими проектами где-то в бурлящих недрах лабораторного корпуса, а не стоит рядом. В лаборатории ее супруг творил настоящие чудеса. Но теория, стоявшая за этими чудесами, почти не занимала его, а в этом опыте важно было именно теоретическое обоснование. Вот и еще одна забота: если теория неверна и последствия опыта окажутся катастрофическими, она может и Лейно погубить своей неудачей.

Впрочем, об этом она уже не узнает.

– Вы готовы? – спросила Пекка, окинув взглядом Сиунтио с Ильмариненом.

Вопрос прозвучал до странности риторически: чародейка прекрасно знала, что оба ученых готовы, но опыт не начнется, пока они не подтвердят это. Сиунтио ответил таким же ритуальным полупоклоном. Ильмаринен просто кивнул, но всякое подобие насмешки исчезло с его ехидной физиономии. Любопытство снедало его не меньше, чем коллег.

Пекка шагнула к рядам клеток и, выбрав одну, отнесла подопытную крысу на белый лабораторный стол. Прищурившись за стеклами очков, Сиунтио прочел с таблички на клетке кличку и опознавательный номер крысы. Пекка, как того требовали правила, повторила сказанное и записала в журнал, после чего сняла со стеллажа вторую клетку. Повторился тот же ритуал, только кличку и номерок прочитал вслух Ильмаринен. Пекка вновь занесла данные в протокол эксперимента.

– Да будет отмечено, – промолвила она, записывая, – что одно подопытное животное является потомком другого во втором колене.

– Да будет также отмечено, – добавил Сиунтио, – что в данном эксперименте, в отличие от предыдущих, для исследования инверсной взаимосвязи между законами сродства и подобия будет использовано заклятие, включающее расходящийся ряд.

– Да будет сверх того отмечено, – вмешался Ильмаринен, – что мы понятия не имеем, что творим; что выясним это, скорей всего, на собственной шкуре и что при этом от нас едва ли останется что-то, что можно будет положить на погребальный костер – о драгоценном протоколе, который так старательно ведет госпожа Пекка, я тактично умолчу.

– Да будет отмечено, – огрызнулась Пекка, – что записывать все это я не собираюсь.

Ильмаринен сверкнул нахальной улыбкой. Пекке тут же захотелось сверкнуть боевым лучом. Из самого тяжелого жезла.

– Довольно, – вмешался Сиунтио.

Порою – не всегда – ему удавалось пристыдить Ильмаринена: волшебство под стать его рангу. Вот и сейчас товарищ его замолчал, но, судя по выражению его лица, нисколько не пристыженный.

– Мы начинаем, – произнесла Пекка и произнесла ритуальные слова, как всякий куусаманский чародей, перед тем как читать заклинание.

Привычная формула успокоила ее. Куусамо пребудет в веках, даже если сама Пекка погибнет, как стояла страна тысячи лет до ее рождения. Напомнив себе об этом, чародейка смогла перевести дыхание.

Она приступила к заклятию. Голос ее то повышался, то спадал до шепота, то торопился, то замирал, повинуясь сложному ритму заклинания, разработанного ею и ее коллегами-теоретиками. От того заклинания, что начала читать Пекка в Илихарме, прежде чем на город обрушились кровавые чары альгарвейцев, нынешнее отличалось довольно сильно. Вместе с Ильмариненом и Сиунтио Пекка вновь и вновь обсуждала каждую строку, тут убирая, там добавляя, чтобы ни в словах, ни в жестах, которыми чародейка сопровождала заклинание, не осталось ни единой неточности.

Весна в Каяни была прохладной, но на лбу Пекки выступил пот. Она физически ощущала, какие силы пытается призвать и сдержать – немыслимые, немыслимые силы. Все расчеты указывали на то, но знать рассудком и чувствовать костями – совсем разные вещи.

– Силы горние, помогите нам! – донесся еле слышный, но отчетливый шепот Сиунтио: старый ученый, должно быть, тоже ощутил действие чар.

Ильмаринен пробормотал себе под нос что-то совсем не похожее на молитву.

Даже крысы заметались в клетках. Ловкими – но недостаточно ловкими – лапками они пытались отворить дверцы. Старшая крыса пищала от испуга. Младшая пыталась зарыться в набросанную на дно клетки солому.

Пекка не сердилась на зверька: ей тоже хотелось спрятаться куда-нибудь. То заклятие, что сплела она когда-то, что заставило ее двинуться по становой жиле исследований, никак не могло сравниться с нынешним. Ей пришло в голову, что какой-нибудь чародей во времена Каунианской империи или долгую эпоху смут после ее падения мог читать подобное заклятие. Если это и случилось, тот чародей не пережил эксперимента – как принято было выражаться в древности, не сумел сдержать вызванного им демона. Устаревшая терминология всегда вызывала у Пекки улыбку… до сего дня. Сейчас в голове у нее билась одна мысль: «Я с ума сошла, раз пытаюсь сотворить подобное».

Чародейка резко мотнула головой. Это мир вокруг нее сошел с ума. Сама она пребывала в здравом рассудке. Во всяком случае, надеялась на это.

Она продолжала читать заклинание. Чары уже дошли до той стадии, когда попытка прервать их действие привела бы к последствиям еще более ужасным, чем те, какие волшебница и ее коллеги стремились вызвать – поскольку предпринятые ими защитые меры были бы в этом случае бесполезны.

«Не наделай глупостей», – всегда говорила она себе, прежде чем творить волшебство, а не разрабатывать заклинания. Свои способности практикующего чародея Пекка оценивала здраво. И, поскольку знала свои пределы и понимала, что готова переступить их, была особенно осторожна. Позволить себе оступиться она могла не более, чем прервать ритуал на середине.

– А-а… – выдохнул Ильмаринен.

Занятая чтением, Пекка не сразу поняла, что заставило старого ученого нарушить молчание. Но миг спустя и она увидала протянувшуюся между клетками тонкую струйку живого света. Она не улыбнулась – времени не было, – но немое ликование охватило ее душу. Теория предсказывала спонтанное выделение энергии. До сих пор все шло согласно расчетам.

Кроме того, теория предсказывала, что выделение энергии будет нарастать. Световой луч становился ярче с пугающей быстротой. Пекка волей-неволей прищурилась, не в силах терпеть этот блеск. Какая-то из крыс – правая или левая, не понять – пискнула в ужасе.

Если опыт не завершится в ближайшие секунды, бушующий свет сожжет лабораторию. Пекка зажмурилась так крепко, как только могла, но блеск все прибывал. И отвернуться нельзя было – если только не отвернуться с этим от мира живущих. Запахло грозой, будто огненный луч жезла прошил воздух над ухом чародейки. К несчастью, вызванные заклятием Пекки силы были не столь ничтожны.

На краткий ужасающий миг в лицо чародейке пахнуло жаром, таким жаром, что доменная печь показалась бы полярной пустошью. Потом грянуло, да так, что Пекка едва устояла на ногах. Оконные стекла лаборатории вылетели от удара, осыпав лужайку осколками.

…Тишина. Покой. «Я жива, – подумала Пека. – Надеюсь, никого не порезало стеклами. – И потом: – Профессор Хейкки будет в бешенстве, что я повесила замену окон на факультетский бюджет». Мысль эта была такой нелепой, что чародейка невольно хихикнула… хотя опасалась оказаться провидицей.

Сквозь выбитые окна в лабораторию ворвался свежий воздух, запахи молодой травы и распускающихся цветов. Но вместе с ними ноздри Пекки уловили резкую вонь разложения. Так или иначе, опыт завершился.

– Посмотрим, что у нас получилось, – отозвался Ильмаринен на невысказанную мысль.

Пекка шагнула к клетке, где прежде сидела старшая крыса. В определенном смысле она там и осталась. Чародейка кивнула сама себе, глядя на гниющий трупик, и перешла ко второй клетке, где сидела – прежде – крыса молодая. Теперь там не было ничего, кроме соломы и пары завалявшихся зерен.

– Поздравляю, моя дорогая, – промолвил Сиунтио. – Этот опыт повторяет ваш эксперимент с двумя желудями – повторяет и углубляет. А благодаря улучшенной формуле заклятия и жизненной энергии крыс – подтверждает, что мы в силах использовать данный процесс для получения магической энергии. И это еще не конец.

– Расходящиеся ряды, – проворчал Ильмаринен. – Да уж, разошлись.

– О да, – прошептала Пекка, не в силах оторвать взгляда от клеток. – Одна крыса миновала отведенный ей срок, другая вернулась к началу своего пути и раньше того. – Она ткнула пальцем в пустую клетку. – Где она теперь? Существовала ли вообще? Каково это – оказаться вот так вырванным из ткани бытия?

– Хотите выяснить? – поинтересовался Ильмаринен. – В смысле – на личном опыте?

Пекка содрогнулась всем телом.

– Силы горние, нет!!!

Еще один долгий день в череде нескончаемых дней. Слезая с подводы, которая возвращалась в город с дорожных работ, Леофсиг вяло подумал, что ему следовало бы подыскать иное место. Хотелось заглянуть в баню и освежиться, но сил сделать крюк в пару кварталов решительно не оставалось.

– Домой, – пробормотал он себе под нос. – Жрать. И в койку.

Ничто другое его сейчас не интересовало. И в первую очередь – сон. Он вполне мог повалиться и задремать прямо на мостовой, если бы не знал, что альгарвейские жандармы примут его за пьяного и поднимут пинками.

Шаг за шагом он сумел добрести в конце концов до дверей родного дома, но, уже постучавшись, услышал за дверью какой-то шум. Юноша насторожился. Все непривычное могло представлять собой угрозу – для него или для всей семьи. Если, например, к Сидроку вернулась память…

Кто-то услыхал стук, невзирая на гомон: поднялся засов, и Леофсиг смог отворить дверь. На пороге стоял Сидрок. По мясистой физиономии его расплывалась непривычная счастливая ухмылка.

– Я наконец сделал это! – объявил он.

– Ну и молодец, – отозвался Леофсиг. – А что? Если то, о чем я подумал, надеюсь, она хорошенькая?

Его двоюродный брат расхохотался, но покачал головой.

– Нет, не это, хотя теперь и в этом недостатка не будет. Я завербовался в бригаду Плегмунда, вот что.

– А-а, – протянул Леофсиг. – Тогда не диво, что в доме такой шум – на улице слышно было. Силы горние, вы так орали – в герцогском замке услышат!

– Не удивлюсь, – согласился Сидрок. – Ну и плевать. Я решил и отступаться не стану. Чтоб силы преисподние побрали клятых ункеров и ковнян вместе с ними.

– Но ради этого воевать за Альгарве? – Леофсиг покачал головой. Он слишком устал, чтобы спорить так жарко, как хотелось бы. – Пропусти меня, а? Я убить готов за стакан вина и горячий ужин.

– Ой, – буркнул Сидрок и отступил. – Я не за Альгарве воевать собираюсь, – продолжил он, когда Леофсиг протиснулся в дверь, – а за себя. Хочу на войне побывать. Посмотреть, каково это на самом деле.

– Это потому, что ты на войне еще не был, – отозвался Леофсиг, вспоминая вонь из распоротых животов – и запах собственного страха.

– Ты прям как мой отец талдычишь, – презрительно бросил Сидрок.

– Он тоже на войне не был, так что сам не знает, о чем говорит, – ответил Леофсиг не без удовольствия – ему давно хотелось сказать о дяде Хенгисте нечто подобное. – А я был. И знаю. И скажу: ты просто в уме повредился.

– А что хочешь, то и говори. Ломаного гроша не стоят ваши уговоры. Все бумаги я уже подписал, – ответил Сидрок. – А кому не нравится, тот пускай подавится.

Леофсигу хотелось забить кузену в глотку его слова, но гораздо больше ему хотелось есть и спать. А без Сидрока в доме будет гораздо спокойней.

– Ну, будь по-твоему, – ответил он и, пройдя по коридору, свернул налево, в кухню.

Сестра и мать суетились у очага.

– Я слышала, как вы с ним спорили, – театральным шепотом сообщила Эльфрида. – Воевать за Мезенцио после всего, что сотворили рыжики с нашей страной! Подумать только! Ты его отговорил?

– Нет, мама, – ответил Леофсиг и налил себе немного вина. – И знаешь что? Я не очень-то и пытался.

– Вот и молодец! – Конберга шепотом говорить не собиралась. – Я не пожалею, если он уберется из нашего дома, и молчать вы меня не заставите. От него одни беды. Если альгарвейцы готовы его принять под крылышко – пускай забирают, не жалко.

Сидрок, впустив в дом Леофсига, должно быть, вернулся в гостиную, потому что оттуда вновь донеслись крики: они с дядей Хенгистом устроили знатную свару. Леофсиг склонил голову к плечу, прислушиваясь – самые смачные обороты он намеревался взять на вооружение, – и едва не прозевал, как мать сказала:

– Вот, я тебе оставила на печи котелок горячей воды – помыться.

С некоторой неохотой юноша вернулся в реальность.

– О… спасибо… – пробормотал он, понадеявшись, что голос его звучит не слишком рассеянно.

Конберга поставила посреди кухни таз, и они с Эльфридой вышли, чтобы юноша мог помыться без стеснения.

– Если начнет пригорать – сними посудину с огня, – велела сестра, выходя.

– Ладно.

Леофсиг налил в кипяток холодной воды и принялся тщательно оттирать въевшуюся грязь. В бане мытье получилось бы лучше, чем над тазиком, при помощи тряпки, зато тащиться лишних несколько кварталов не пришлось.

В кухню заглянул отец. Леофсиг не знал, давно ли Хестан дома, но спрашивать не пришлось.

– Ты уже слышал новость?

– О да! – Леофсиг кивнул. – Вся округа, должно быть, уже наслышана, кроме разве что того глухого старого пня, что живет в третьем доме от нас.

Хестан усмехнулся и тут же помрачнел.

– Было бы смешно, когда бы смешно было… ну, ты понимаешь. Сидрок никого не желает слушать, к большому моему сожалению.

– Твоему и дяди Хенгиста и больше ничьему, – ответил Леофсиг, заглушая очередную вспышку ругани из гостиной. – И по твоим же словам я рассудил, что ты сам будешь рад спровадить Сидрока куда подальше.

Отец снова вздохнул.

– Был бы рад. Силы горние, да я был рад… пока он в самом деле не собрался уходить. После этого… трудно смотреть, как твой родич совершает, как ты понимаешь, огромную ошибку.

– Если он уйдет, Эалстану будет безопасней, – напомнил Леофсиг.

– Верно, – согласился отец, – но пока Сидрок вроде не собирался вспоминать, что между ними случилось. Я всегда опасался сообщить Эалстану, что он может вернуться домой, да он теперь и не захочет, должно быть, если придется волочить за собой эту девушку…

– Ванаи, – подсказал Леофсиг, вспомнив, как изумился, когда Эалстан назвал любимую по имени. – М-да. Теперь, когда рыжики взялись сгонять всех кауниан в гетто, как он вообще сможет вернуться с нею в Громхеорт?

Не успел отец ответить, как послышался яростный вопль Сидрока:

– Да чтоб тебя холера взяла, старый хрыч! Чтоб тебя силы преисподние пожрали! Я лучше пойду туда, где меня ценят!

Миг спустя грохнула входная дверь, да так, что стены затряслись.

– Ну вот, с этим покончено, – заключил Леофсиг, и отец молча кивнул. – Жаль, конечно… но и не жаль, если понимаешь. Тосковать по нему я особенно не стану и спать буду спокойнее – помню еще, как он привычку взял намекать, что сдаст меня альгарвейцам.

– Не думаю, что он это всерьез говорил, – пробормотал Хестан. – Надеюсь, по крайней мере.

Леофсиг был убежден, что двоюродный брат всерьез обдумывал идею выдать кузена оккупационным властям, но промолчал. В конце концов, Сидрок так и не пошел не предательство. А вскоре он отправится в далекий Ункерлант. Там у него будут более насущные заботы.

На кухню зашел дядя Хенгист. Он был младшим из братьев и вдобавок более симпатичным. Но сейчас он выглядел бесконечно измотанным и старым.

– Он ушел, – проговорил Хенгист, будто и сейчас не мог в это поверить. – Просто взял и вышел из дому. Он ушел.

– Да, – проронил Хестан.

Леофсиг поспешно потащил прочь таз с грязной водой, чтобы дядя Хенгист случайно не глянул ему в лицо. Как он верно заметил, о том, что Сидрок ушел из дому, знал уже весь квартал.

– Кто бы мог подумать, что он захочет воевать на стороне альгарвейцев? – пробормотал Хенгист, хотя Сидрок талдычил об этом уже несколько месяцев.

Кроме того, сам Хенгист в свое время говаривал о рыжиках такое, что у Леофсига скулы сводило.

– Так, дядя, ты уже не думаешь, что альгарвейцы – наше будущее?

Отец бросил на него холодный взгляд, без слов призывая к молчанию.

– Если и так, – ответил Хенгист, помрачнев, – это не повод за них воевать. У них своих солдат хватает.

«На елку влезть и рыбку съесть», – хотелось ответить Леофсигу. Остановил его предостерегающий взгляд отца. А кроме того, юноша вспомнил, что Хестан, как и Сидрок, знал, что племянник его бежал из лагеря для военнопленных. Он не осмеливался доводить дядю до белого каления, поскольку не мог ему до конца доверять.

– Пусть силы горние уберегут мальчика, Хенгист, – промолвил отец.

– Мальчишку! – взорвался тот. – Но он же уверен, что уже взрослый мужчина! И как его в этом разубедить?

– Научится, – ответил Хестан. – Ты научился. Я научился. Леофсиг вон научился. Будем только надеяться, что он не слишком дорого заплатит за уроки.

– Тебе легко говорить, – пробурчал дядя.

– Нет, – ответил отец Леофсига. – Мой сын служил в армии, в фортвежской армии, – не удержавшись, кольнул он брата, и тот поджал губы. – Другой мой сын пропал. И кто скажет, что с ним сейчас? Никто в Громхеорте не знает, куда подевался Эалстан. Как сквозь землю провалился.

– Я так и не разобрался, Хестан, что случилось в тот день, когда он пропал, а Сидрок ударился головой, – заметил Хенгист. – Если бы я знал точно – возможно, нам было бы о чем еще поговорить.

Он развернулся и вышел из кухни.

– Пожалуй, он будет еще опасней Сидрока, – в смятении пробормотал Леофсиг, когда дядя скрылся в коридоре.

– Не думаю, – ответил Хестан и вздохнул. – Надеюсь, что нет. У него сейчас другие заботы на уме.

– Теперь, когда Сидрок ушел, ему бы, может, лучше подыскать себе дом?

– Думаешь? – с искренним недоумением спросил отец. – Я всегда полагал, что лучше ему оставаться здесь, под приглядом, чем сидеть одному в мрачных раздумьях. Или я не прав?

Леофсиг призадумался.

– Прав, пожалуй. Нехорошо, конечно, но ты прав.

– Ты там уже оделся? – окликнула Конберга из прихожей. – Если да, нам с мамой на стол накрывать пора.

– Заходи, – отозвался юноша. – Я лучше буду жевать, чем вздорить.

Отец приподнял бровь и серьезно кивнул.