"Тьма надвигается" - читать интересную книгу автора (Тертлдав Гарри)

Глава 7

Драконы пролетали над самыми крышами Трапани. Маршируя в рядах триумфальной процессии по улицам альгарвейской столицы, полковник Сабрино искренне надеялся, что ни одна клятая ящерица не вздумает опростаться над его головой. Недоверие его к драконам питалось долгим и печальным опытом.

Мысль эта едва успела прийти Сабрино в голову, как ему пришлось сбиться с шага, чтобы не наступить на здоровую лепешку бегемотьего навоза. Пехотные колонны перемежались дивизионами бегемотов, чтобы толпам горожан, заполнявшим улицы, было кого осыпать приветствиями.

Сабрино вышагивал по проспекту: грудь колесом, плечи расправлены, голова гордо поднята. Он хотел, чтобы каждый из зевак видел: вот идет суровый боец, который никогда не отступит перед злым врагом. Альгарвейцы огромное значение придавали форме. «Почему бы нет? – подумал Сабрино. – Разве не доказали чародеи, что форма определяет содержание?»

А еще он хотел, чтобы на него обращали внимание. Особенно красивые дамы. Полковник был доволен женой и вполне счастлив с любовницей, но если какая-нибудь юная красотка бросится в восторге к его ногам, он не был бы особенно разочарован. Совсем даже не разочарован…

Правда, улыбнется ли ему постельная фортуна по окончании парада, Сабрино не знал. Многим простым солдатам повезет, это уж точно. Женщины подбегали, чтобы поцеловать проходящих мимо, и приветствия, которыми осыпали солдат горожанки, не относились к числу тех, которыми принято встречать защитников отечества в приличном обществе – так могли бы поклонницы приветствовать известных трубадуров или лицедеев.

Нечто подобное, должно быть, пришло в голову и шагавшему позади Сабрино капитану Домициано.

– Если сегодня солдату не удастся покувыркаться в постели, сударь, – заметил он, – так лишь потому, что он просто ленивая каналья.

– Тут ты прав, – отозвался Сабрино. – Не поспорить.

Сам он продолжал заглядываться на красавиц, хотя и напоминал себе, что занятие это пустое: те, кто попадается ему на дороге сейчас, давно разойдутся по домам к тому времени, когда для полковника завершится парад. Но глаза его были не столь благоразумны, как мысли – или, иначе сказать, полковнику приятно было посмотреть на прекрасных женщин, невзирая на то, может ли он рассчитывать на нечто большее.

Над головами зевак реяли плакаты, гласившие: «ПРОЩАЙ, ФОРТВЕГ!», или «ОДНОМУ КОНЕЦ, ОСТАЛОСЬ ТРОЕ!», или «АЛЬГАРВЕ НЕПОБЕДИМА!». В Шестилетнюю войну, вспомнилось Сабрино, все было иначе. Тогда страна шла в бой с неохотой. Но теперь, когда соседи объявили ей войну на том лишь основании, что держава помыслила вернуть по праву принадлежащие ей земли, Альгарве, как один человек, поднялась за короля Мезенцио – и за армию, которая заслужила нынешний триумф.

Парад завершался перед королевским дворцом. Люди и звери проходили под тем самым балконом, откуда король Мезенцио объявил когда-то, что на Альгарве обрушились войной Фортвег и Сибиу, Елгава и Валмиера. И сейчас монарх стоял на том же месте, озирая войско, что одержало столь славную победу. Сорвав с головы шляпу, Сабрино помахал ею в сторону балкона.

– Мезенцио! – вскричал он во все горло, и его крик был лишь одним из сотен, из тысяч, гремевших над площадью.

Обогнув дворец кругом и скрывшись с глаз толпы на Королевской площади, процессия рассыпалась. Вожатые бегемотов уводили своих зверей по улочкам настолько узким, что двигаться им приходилось колонной по одному. Суровые служаки разводили свои полки и роты по казармам. Офицеры более снисходительные – распускали в увольнение. Освободившиеся солдаты спешили назад, на Королевскую площадь, чтобы наилучшим образом провести остаток дня.

Сабрино только-только успел распустить своих однополчан и уже собрался последовать за ними на площадь и попытать удачи с какой-нибудь красавицей, когда кто-то похлопал его по плечу. Полковник резко обернулся. Перед ним стоял незнакомый тип в зелено-ало-белой ливрее дворцового слуги.

– Вы граф Сабрино? – спросил лакей.

– Я, – сознался полковник. – Чего вы хотели, сударь?

Прежде чем ответить, лакей сделал пометку в списке – наверное, поставил галочку напротив имени.

– Имею честь, милостивый государь мой, пригласить вас на прием, каковой состоится через час в салоне короля Аквиланте Пятого, где его величество выразит свою благодарность дворянству за поддержку монарха и державы в дни нынешнего кризиса.

– Польщен, – ответил Сабрино, слегка поклонившись. – Передайте его величеству, что я прибуду непременно.

Едва ли лакей услышал: тот уже отвернулся в поисках следующей по списку жертвы. Скорей всего, он посчитал, что Сабрино и так непременно примет приглашение. Почему нет? Кто, пребывая в здравом рассудке, откажет королю в просьбе? Сабрино поспешил к ближайшим дворцовым воротам.

Неулыбчивые охранники внимательно осмотрели мундир полковника, пилотские нашивки и дворянскую цепь, прежде чем отметить, как это сделал передавший приглашение лакей, имя гостя в длинном списке.

– Я не сибианский шпион, судари мои, – раздраженно бросил Сабрино, – и не валмиерский наемный убийца!

– Мы вам верим, милостивый государь, – ответил один из стражников. – Теперь верим. Проходите, и пусть вам понравится во дворце.

Дорогу в салон короля Аквиланте Пятого Сабрино знал – ему уже приходилось присутствовать на светских сборищах. Однако он не стал возражать, когда симпатичная служанка вызвалась показать ему дорогу. Полковник был бы не против узнать и дорогу в ее спальню, но и шагать рядом с нею, рассыпаясь в комплиментах, было тоже приятно.

– Граф Сабрино! – провозгласил герольд, когда перед полковником распахнулись двери салона.

К разочарованию полковника, служаночка ускользнула провожать следующего гостя. «Неверная девка!» – заключил он и сам посмеялся над собой.

На столе у стены громоздились закуски. Сабрино взял бокал белого вина, ломоть хлеба, увенчанный горой из плавленого сыра, соленой рыбы, жареных баклажанов и оливок, и, должным образом оснастившись, отправился покорять поля придворных боев.

Само собой, он приложил все усилия, чтобы подвернуться на пути медленно проходившему по залу королю и, будучи человеком упорным, преуспел в этом.

– Ваше величество! – воскликнул Сабрино и поклонился достаточно низко, чтобы удовлетворить любого блюстителя приличий, не разлив при этом ни капли вина и не потеряв ни единой оливки.

– Силы горние, выше голову! – раздраженно бросил Мезенцио. – Или ты думаешь, я конунг Свеммель и нуждаюсь в том, чтобы передо мной лебезили? Он думает, что от этого подданные начнут его бояться, но что может понимать этот ункерлантец? Да ничего – все они растут как луковицы, головой вниз.

– Пожалуй, ваше величество, – согласился Сабрино. – Если бы еще их не было так много.

– Судя по тому, как неумело Свеммель ведет войну с Зувейзой, он собрался исправить этот недостаток, – ответил король. – Кстати – мои поздравления. Ваше крыло превосходно показало себя при Вихтгаре. Я был весьма доволен отчетами о ваших действиях.

– Я передам вашу похвалу летчикам. – Сабрино поклонился снова. – В конце концов, именно они ее заслужили.

– Сказано настоящим командиром, – заметил Мезенцио. – Скажите, граф… в боях над Фортвегом много ли вы заметили кауниан на драконах фортвежских цветов?

– По личному опыту замечу, ваше величество, что сказать трудно, – ответил Сабрино. – Нечасто удается подобраться к противнику настолько близко, чтобы различить цвет его волос. Кроме того, драконы летают высоко; ветры в небесах дуют холодные, и многие летчики закутаны до ушей. Мне, впрочем, дали понять, что фортвежцы чинили всяческие препоны тем каунианам, кто стремился летать на драконах, как, впрочем, и любым другим офицерам древней крови.

– Последнее, как мне достоверно известно, правда. – Мезенцио нахмурился. – Забавно, как фортвежцы в своих пределах глядят сверху вниз на более рослых кауниан, но, когда те же кауниане на востоке стремятся растерзать нас, следуют за ними, точно цепные псы.

– Они дорого заплатили за свою глупость, – заметил Сабрино.

– Всякий, кто причинит зло Альгарве, заплатит за свою глупость, – провозгласил Мезенцио. – Всякий, кто когда-либо причинял зло Альгарве, заплатит за свою глупость. Шестилетнюю войну мы проиграли. Теперь, что бы ни случилось, мы победим.

– Без всякого сомнения, ваше величество, – ответил Сабрино. – Весь мир ревнует Альгарве к тому, что мы есть, к тому, как мы вытащили себя за волосы из болота, невзирая на груз, который взвалила на наши плечи Шестилетняя война.

– Да, весь мир ревнует – весь, а в особенности каунианские державы, – проговорил Мезенцио. – Попомните мои слова, граф, желтоволосые по сей день ненавидят нас за то, что мы развалили их уютную империю, а это было тысячу лет назад! Если бы они могли перебить нас до последнего, они бы так и поступили. А раз не могут – стремятся раздавить так, чтобы мы не поднялись более никогда.

– Этого не случится, – убежденно промолвил Сабрино.

– Разумеется, – отозвался король. – Разве мы глупы, точно ункерлантцы, чтобы позволить им строить заговоры и комплоты невозбранно? – Он рассмеялся. – А глупость ункерлантцев очевидна – только Свеммель может вечно блеять об эффективности и тут же ввязываться в нелепые войны одну за одной. – Он отвернулся к незнакомому Сабрино дворянчику, терпеливо ждавшему, пока его заметят: – А как поживаете вы, ваша светлость?

Сабрино отошел взять еще бокал вина. До сих пор ему не доводилось беседовать с королем так долго. Мезенцио не только узнал графа – этого можно было ожидать, – но и вспомнил, где сражалось его крыло, а это было неожиданно. Полковник не стремился к монаршей благосклонности, но и не собирался от нее отказываться.

Он дрейфовал по залу, здороваясь со знакомыми, флиртуя со служанками и со спутницами тех дворян, кто не покидал столицы, и внимательно прислушивался к чужим разговорам. Послушать было что; оставалось только понять, к чему относится выхваченная из беседы фраза. Когда один седобородый генерал говорил другому: «Достаточно постучать в дверь, и вся трухлявая крыша рухнет им на головы» – что за дверь он имел в виду? В любом случае, Сабрино был уверен, что хозяин пресловутой двери не будет рад гостям.

– Так мы отбросим военно-морское дело на тысячу лет в прошлое, – говорил командор в черном флотском мундире своему товарищу.

– Нам платят за результаты, – отвечал тот со смехом, – а не за методы.

Потом он заметил, что Сабрино прислушивается, и понизил голос, так что драколетчик не мог разобрать ни слова. Раздраженный тем, что его поймали, полковник отошел.

Незнакомая женщина взяла его за руку. Не служанка – зеленый шелк ее блузы был чуть темней полосы державного знамени, а изумрудов и золота на ней висело больше, чем могла мечтать любая прислужница.

Как это бывало с альгарвейками, она перешла прямо к делу:

– Мой спутник упился до бесчувствия, а я не желаю возвращаться домой одна.

Сабрино окинул ее взглядом.

– Ваш спутник, дорогая, просто глупец. Назовите же ваше имя – я желаю знать, при чьем дворе он шут.

– Меня зовут Иппалька, – ответила она, – а вы – знаменитый граф Сабрино, человек из газетных передовиц.

– Прелестнейшая моя, я был знаменит задолго до того, как обо мне прознали газетчики, – ответил Сабрино. – Когда мы доберемся до вашего дома, я покажу вам, чем именно.

Иппалька рассмеялась, и глаза ее блеснули. Рука Сабрино скользнула по ее бедру. Салон короля Аквиланте Пятого они покинули рука об руку.

– Эффективность!

В устах Леудаста это слово превратилось в ругательство. Эффективность уже обрекла на гибель немало ункерлантских солдат.

Леудаст огляделся. После уютных полей западного Фортвега опаленные солнцем каменистые пустоши и песчаные дюны Зувейзы казались особенно жестокой шуткой судьбы. Солдат проверил флягу – полна. Он наполнил ее у последнего источника, в полумиле или около того к югу от того места, где стоял сейчас. Тот колодец зувейзины отравить не успели – Леудаст видел товарищей, которые пили из него, и с ними ничего не случилось. Голые чернокожие дикари редко пропускали источники. Они тоже не были до конца эффективны – просто слишком эффективны, чтобы иметь с ними дело.

Рядом ковылял, загребая башмаками песок, сержант Магнульф. Плечи его едва заметно поникли. Даже железная воля старого служаки, не поколебавшаяся ни единожды за все годы дьёндьёшской войны, дала здесь слабину.

– Напомните мне, сержант, – окликнул его Леудаст. – Напомните, какого рожна конунг Свеммель возжелал отнять здешние края у кого бы то ни было. Напомните, почему их не отдают с приплатой первому, у кого дурости хватит попросить.

Магнульф пронзил его взглядом.

– Эффективней надо язык придерживать, солдат, – промолвил он ровным голосом. – Я-то знаю, что ты не хотел называть дурнем конунга Свеммеля, но если кто услышит, то может так подумать. Ты же не хочешь этого, а?

Леудаст задумался. Если его арестуют за измену конунгу, то отправят из зувейзинских пустынь на родину, и ему больше не придется опасаться чернокожих, которые только и мечтают спалить его – или, если верить слухам, перерезать глотку и выпить кровь. С другой стороны, тогда им займутся допросчики Свеммеля. От зувейзин можно ускользнуть. От допросчиков… нет.

– Спасибо, сержант, – ответил он в конце концов. – Придержу язык.

– Уж надеюсь. – Магнульф утер пот со лба рукавом мундира. Ункерлантцы называли цвет своей униформы «сланцево-серым», но к здешним камням, окрашенным в самые гнусные оттенки желтого, он не слишком-то подходил. Это тоже казалось Леудасту малоэффективным, но солдат решил держать язык за зубами. – Я даже отвечу на твой вопрос, – продолжал сержант. – Конунг желает владеть этой землей, потому что прежде она принадлежала Ункерланту, и так оно должно быть. А зувейзины не хотят нам ее отдавать, потому что здешними краями проходит дорога дальше на север, в более благодатные земли.

– А на севере вообще-то есть более благодатные земли? – спросил Леудаст, вновь распустив язык. – Или эта убогая пустыня так и тянется без конца и края?

– Говорят, что дальше не все так скверно, – ответил Магнульф. – Должно быть, правду говорят – иначе откуда бы зувейзины набрали столько солдат, чтобы бросить против нас?

В этом был смысл.

Вместе со своим взводом Леудаст шагал на север. Тут и там среди камней пробивались колючие кусты, но другой растительности не было заметно. И живности тоже – лишь змеи и скорпионы попадались на пути да изредка бледные лисички с огромными ушами. Над головами кружили стервятники, раскинув крылья, словно драконы. Стервятники полагали, что ункерлантская армия найдет в пустыне свою погибель. Леудаст не был уверен, что они ошибаются.

Он проковылял мимо дохлого бегемота. Зверя сразил не вражеский луч – на туше не было следов огня. Быть может, бегемот отбросил копыта от натуги, пытаясь сдвинуть с места броневую попону, орудие и седоков. Леудаст, сам уже готовый отбросить копыта, посочувствовал несчастному зверю. Армия могла похвалиться собственными стервятниками: броню и упряжь с павшего зверя уже сняли.

– Вон уже передовая! – Магнульф ткнул пальцем вперед.

Среди валунов прятались, скорчившись в три погибели, ункерлантские солдаты, постреливая по заграждавшим путь зувейзинам. Леудаст едва успел нырнуть за камень, чтобы оттуда двинуться вперед уже ползком, как один из его товарищей с воплем рухнул, зажимая пробитое плечо. Этот край был словно создан для обороны, здесь горстка людей могла задержать армию – чем, собственно, и занималась.

– Давайте, новенькие, занимайте места! – кричал офицер. – Мы скоро вышибем этих ублюдков с позиции, вот увидите!

Он приказал солдатам, уже освоившимся на передовой, обойти с фланга передовой пост чернокожих.

Леудаст открыл огонь по укрывшим врага скалам. Поразил ли его луч хоть кого-то, он не мог сказать. Во всяком случае, он не позволил зувейзинам поднять головы, покуда товарищи солдата заходили в их правый фланг.

Но там их ждала новая засада. Небольшой отряд зувейзин не открывал огня, надеясь, должно быть, вызвать на себя именно такую атаку. И они остановили ее. Спустя несколько минут ункерлантцы начали возвращаться на передовую. Некоторые волокли на себе пораженных вражескими лучами.

Когда зувейзины попытались атаковать в ответ, их отбили. Леудаста это обнадежило – покуда офицер не рявкнул:

– Это нам полагается наступать, прах побери, а не черножопым!

– Ты это зувейзинам скажи – может, они не знают, – пробормотал кто-то поблизости от Леудаста.

Солдат решил, что вести такие речи вслух до опасного неэффективно, но доносить не собирался. В этот момент он был вполне доволен, что может удерживать позицию, а не отступать.

Он отхлебнул из фляги. Воды не хватит надолго, а лозоходцы не сумели разыскать новые родники кроме тех, что уже значились на карте. Леудаста это не удивляло: самый лучший лозоходец не отыщет источника там, где нет воды. Это значило, что армии приходилось полагаться на известные колодцы и на те припасы, что могли перевезти становые караваны и вьючные животные. Судя по тому, какие толпы чародеев роились вокруг становых жил, зувейзины сделали все возможное, чтобы перерезать дороги. Это солдата тоже не могло успокоить.

Потом он перестал тревожиться из-за таких мелочей, как шанс умереть от жажды в ближайшие дни. Слева, со стороны заката, послышался грохот рвущихся среди камней ядер. Леудаст привычно вжался в землю. По пятам канонады неслись радостные клики на незнакомом языке и отчаянное, внятное: «Зувейзины! Зувейзины на фланге!»

– Верблюды! – Сержант Магнульф сделал из этого слова ругательство столь же гнусное, как Леудаст незадолго до этого из «эффективности». – Ублюдки опять обошли нашу кавалерию с тыла! – Он выплюнул еще несколько проклятий более привычного рода, потом взял себя в руки. – Ну ладно. – Сержант глянул на запад, оценивая, как близко удалось подобраться наступающим. – Отходим! – заорал он. – Отходим, разворачиваем строй, выходим из-под продольного огня! Любой ценой надо удержать родник!

Он тоже вспомнил о воде, хотя и по-иному, чем Леудаст. В этом выгоревшем краю не думать о воде было невозможно. Зувейзины, можно было не сомневаться, тоже о ней помнили и нацелились именно на родник. По крайней мере, Магнульф думал – а это больше, чем можно было сказать об ункерлантских офицерах.

Леудаст торопливо переполз к большому камню, прикрывавшему от атаки с запада. Как бывает, когда отряд обходят с фланга, некоторые солдаты запаниковали, бросившись в тыл. Как случается всегда, они заплатили за несдержанность: зувейзинские лучи скосили их.

Торжествующе завывая, чернокожие устремились вперед. Леудаст прожег чернокожего, который неосторожно высунулся из-за камней. Рухнули еще несколько зувейзин – иные вопили от боли, другие были мертвы. Обнаружив, что еще немало ункерлантцев продолжает сопротивление, противник тоже начал продвигаться перебежками от валуна к валуну.

Вокруг Леудаста продолжали рваться снаряды, осыпая солдата песком и щебнем. Должно быть, зувейзины привезли на вьючных верблюдах разборные катапульты. Леудасту хотелось врыться в землю, залезть в нору и прикрыться крышкой. Но рыть было нечем. А если он так и будет корчиться в страхе под камнем, зувейзины смогут просто подойти и прожечь его насквозь.

Понять это было несложно. А вот заставить себя подняться на колено и открыть огонь – куда трудней. Но Леудаст справился. Ему показалось, что он ранил еще одного зувейзина, но удержать позицию все равно не удавалось – чернокожие продолжали наступать. Леудаст перебежал к следующей скале, потом к следующей.

– Мы должны удержать источник! – заорал офицер, только теперь сообразив то, что Магнульф понял сразу. – Если мы его потеряем, с ним мы теряем контроль над всей пустыней!

Он начал снимать людей с передовой, перебрасывая их на рвущийся под атакой фланг.

Но этого было недостаточно. Даже Леудаст понимал, что этого будет недостаточно. Зувейзины – тем более. Они знали, чем кончится для ункерлантцев потеря источника. Чернокожие действовали хитрей, чем дёнки, хитрей, чем даже фортвежцы. Когда они наносили удар – он был нацелен в самое сердце и силен.

Леудаст прикинул, хватил ли ему воды, чтобы доползти до ближайшего чистого источника. Тот находился далеко на юге – ужасающе далеко, когда бежишь, а торжествующий враг наступает тебе на пятки. Может, удастся долить флягу прежде, чем чернокожие оттеснят их от колодца?

Снова с неба обрушились ядра – но теперь уже на зувейзин. При виде драконов разлетелись стервятники. Один из ящеров заложил вираж, и Леудаст увидал, что спина его выкрашена сланцево-серым: ункерлантский цвет. Теперь пришла его очередь кричать «Ура!», а зувейзин – вопить в смятении. Ункерлантские ядрометы, стоящие далеко за передовой, добавили свои подарки к тем, что сыпали на врага драконы.

За соседним валуном укрылся немолодой мужчина в темно-сером мундире.

– Как дела, рядовой? – спросил он по-офицерски резко.

– Не так скверно, сударь, уже не так, – ответил Леудаст и покосился на новичка. Мундир его ничем не отличался от солдатского, но в петлицах сияла единственная большая звезда. Глаза Леудаста вылезли на лоб. Только один человек во всем Ункерланте имел право носить подобные знаки различия. – Не так скверно, господин маршал, – поправился он, недоумевая, что делает на передовой такой человек, как Ратарь.

– Пока сам не посмотрю, не узнаю, что тут творится, – ответил маршал на незаданный вопрос.

– Т-так точно, сударь, – отозвался Леудаст.

Маршал явился не для того, чтобы наблюдать безучастно. Он пришел сражаться, и жезл его ничем не отличался от солдатских. Вскинувшись, Ратарь пальнул в наступающих зувейзин поверх валуна и счастливо хмыкнул – должно быть, попал. Конечно, он сражался еще в Шестилетнюю войну, а потом в Войну близнецов; получалось, что маршал воюет дольше, чем Леудаст живет на свете.

Оглянувшись, солдат увидал, что Ратарь приволок с собой кристалломанта. Приказы сыпались из маршала непрерывным потоком, и чародей передавал их своим коллегам в тылу. Воля маршала бросала в бой солдат, ядрометы, драконов. Любой, кто позволял себе ослушаться его команд или промедлить с их выполнением, быстро жалел об этом.

Впервые с того часа, как нога его ступила в пустыни Зувейзы, Леудаст начал надеяться на лучшее. До сих пор военная кампания велась ункерлантцами ни шатко ни валко. Слушая четкие команды Ратаря, солдат решил про себя, что с этим теперь покончено.

День в Громхеорте был праздничный – день рождения эрла Брорды. Теперь в замке Брорды восседал альгарвейский комендант, но отменить праздник он не рискнул. А может, не хотел восстановить против себя фортвежцев, которыми правил, хотя Эалстану трудно было представить себе альгарвейца, который даст хоть грош за доброе мнение жителей Громхеорта. Скорей всего, оккупанты просто поленились менять положение дел, которое нашли при вступлении в город.

Как бы там ни было, Эалстан только порадовался, что в школу можно не ходить. Альгарвейские неправильные глаголы успели ему осточертеть еще сильней старокаунианских. Кроме того, с первыми осенними дождями из земли полезли грибы.

Фортвежцы обожали грибы – неудивительно, учитывая, какое количество вкуснейших разновидностей росло в их краях. Они ели грибы сырые, грибы сушеные, грибы маринованные, ели их в салатах и с оливками, ели по любому поводу и без оного.

На рынке уже было полно грибов, но Эалстан, как почти любой фортвежец, был убежден, что собранные им лично окажутся вкусней покупных. Как почти любой фортвежец, он твердо знал разницу между съедобными грибами и ядовитыми: отец, как и школьные учителя, придерживался убеждения, что хорошо надранное седалище улучшает кровоснабжение мозга. Так что, вооружившись полотняным мешком, Эалстан вместе с кузеном Сидроком отправился в лес попытать счастья.

– Здорово будет выбраться из города, – заметил Сидрок и, понизив голос, добавил: – И от клятых рыжиков куда подальше уйти – тоже.

– Чтобы я с тобой еще спорил? – возмутился Эалстан. – Да никогда. Надеюсь, что нас выпустят из города. Блокпосты еще стоят.

Однако альгарвейские солдаты на блокпосте у западных ворот отмахнулись от мальчишек, едва завидев мешки.

– Грибы? – только и спросил один из них.

Эалстан с Сидроком кивнули. Альгарвеец высунул язык и скорчил жуткую гримасу, демонстрируя, что думает о грибах, и проговорил что-то на родном языке. Товарищи его со смехом закивали. Они тоже не ели грибов.

– Нам больше останется, – пробормотал Эалстан, отойдя подальше от шлагбаума, чтобы солдат его не услышал.

Сидрок снова кивнул.

Вскоре кузены разошлись в разные стороны – так они принесут домой больше разных грибов, чем если будут наступать друг другу на пятки. А еще они так не станут ссориться, разом заметив один и тот же аппетитный гриб. Братья уже не раз вздорили из-за грибов. Пока не набрались ума.

Порой Эалстан видел в стороне других грибников, склонившихся на поляне или у корней дерева. В помощники им он не навязывался. Некоторые люди обожают болтать и обмениваться находками, но большинство грибников – народ мрачный, а главное – жадный. К самому юноше это тоже относилось. Если юная красавица выйдет из леса и захочет ему помочь, он ей, может быть, и позволит. Эалстан посмеялся над своими мыслями. Идея ему понравилась, но он понимал, насколько она нереальна.

Собирая башмаками росу, а коленями – грязь, Эалстан потихоньку двигался на север. Одна из причин, почему он любил ходить по грибы – не считая того, что добычу можно съесть, – заключалась в том, что никогда не знаешь, что попадется тебе на пути. Он бросил в мешок пару сыроежек – просто так, чтобы не возвращаться домой уж совсем с пустыми руками. Съедобные грибы, но не более того.

А вот лисички – это уже гораздо лучше! Эалстан собрал немного желтых ради аромата и немного алых, потому что их обожал отец, хотя самому юноше они казались островатыми. Потом на прогалине он наткнулся на целую купу ярко-оранжевых каунианских императорских грибов. Прежде чем сорвать, Эалстан осмотрел грибы очень внимательно – их легко было перепутать со смертельно ядовитыми погубниками и желчными грибами. Только уверившись, что добыча съедобна, он отправил ее в мешок. Вкусно будет!..

Когда же ему попался синий молочник, Эалстан чуть не запел. На вкус гриб был так себе, но мать всегда в ладоши хлопала, когда кто-нибудь приносил его домой, потому что его мякоть придавала любому блюду весьма экзотический цвет.

А потом ему попалась рощица, где на стволах, особенно с южной, тенистой стороны, густо росли вешенки и «ослиные уши». Особенно хороши были вешенки: молоденькие, серо-белые, а не пожелтевшие от старости и жесткие. Эалстан перебирался от дерева к дереву, срывая все, до чего мог дотянуться, – некоторые грибы росли так высоко, что допрыгнуть до них не удавалось. Интересно, подумал он, с чем придет домой Сидрок? Наверное, чего-нибудь совсем другого наберет…

Он так увлекся, что не заметил, что кто-то забрел в ту же рощицу и собирает грибы на другом боку могучего дуба, покуда они не попытались обойти дерево разом и едва не столкнулись. Эалстан отскочил, чуть не выронив мешок с грибами. Второй грибник – тоже.

Им оказалась девушка, каунианка его лет.

Оба нервно рассмеялись.

– Ты меня напугала, – выпалил Эалстан, ткнув пальцем, и девушка эхом повторила его слова.

Они рассмеялись снова.

– Тут хватит нам обоим, – заметил юноша, и каунианка кивнула.

Она была едва ли на год его старше. Стараясь не глазеть уж слишком откровенно, юноша окинул взглядом ее фигуру, которую каунианские тугие штаны и рубашка демонстрировали куда более явно, чем свободные, длинные платья фортвежек. На коленях засыхала грязь – девушка явно пришла в лес с той же целью, что и Эалстан.

– Верно. – Она кивнула вновь, тоже глядя на его грязные колени, и внезапно показала на мешок в его руках: – Что у тебя там? Может, поменяемся, чтобы побольше разных грибов принести домой?

Фортвежские кауниане обожали грибы не меньше самих фортвежцев.

– Ладно, – согласился Эалстан, широко улыбнувшись, и достал из пешка пару ярко-оранжевых грибов. – На что меняешь эти императорские? Тебе они в самый раз будут.

Девушка пристально глянула на него из-под ресниц. Кауниане, вспомнил юноша, бывали обидчивы на недоброе, по их мнению, слово – или даже на доброе слово, да не по-доброму сказанное. Но Эалстан, по-видимому, прошел проверку, потому что девушка, кивнув, достала из своего мешка горсть тускло-бурых грибов.

– Я нашла под сухой листвой эти «рога изобилия». Если тебе они по вкусу…

– Давай, – согласился он, и они поменялись. – Зоркие у тебя глаза, – продолжил юноша, – раз ты их заметила. Порой вся поляна ими зарастет, а ты идешь и не замечаешь, так они с листвой сливаются.

– Верно. И со мной так бывало. – Каунианка тут же поправилась с типичным для ее племени занудством: – Пару раз бывало, что я замечала это. Кто знает, сколько раз я проходила мимо, так и не заметив.

Разговор плавно перешел на грибы, а попутно и почти нечаянно – на самих грибников. Эалстан узнал, что девушку зовут Ванаи, что живет она в Ойнгестуне и пошла по грибы на восход от родного поселка, как юноша – на закат от Громхеорта.

– И как у вас обстоят дела? – спросил он. – Рыжики себя получше ведут, чем в городе?

– Едва ли, – невесело ответила Ванаи и добавила единственное слово по-кауниански. Слово это Эалстан знал: «варвары». Порой кауниане применяли его к соседям-фортвежцам, но, услышав, что им припечатали альгарвейцев, Эалстан фыркнул и захлопал в ладоши. Ванаи внимательно глянула на него.

– Хорошо ли ты владеешь каунианским? – спросила она на родном языке.

– Знаю то, что учил в школе, – ответил он тоже по-кауниански, впервые порадовавшись, что не спал на уроках. Всего пару часов назад он смеялся над своими мечтами – отправившись по грибы, встретить прекрасную девушку. Вот и сбылась мечта… хотя девушка и каунианка.

– Ты хорошо говоришь на нашем языке, – заметила она, вновь переходя на фортвежский. – Не бегло, как на родном, но грамотно.

Эалстан оценил похвалу именно потому, что отмерена она была столь тщательно.

– Спасибо, – ответил он.

Потом юноше вспомнилось, как альгарвейский солдат приставал к беззащитной каунианке, разбиравшей завалы на улицах Громхеорта. Внезапно, будто пораженный боевыми чарами, он осознал, что в жизни прекрасных девиц есть особенные опасности.

– Надеюсь, они тебя не… оскорбили, – проговорил он с осторожностью.

Ванаи почти сразу поняла, что он пытается сказать.

– Не слишком, – отмахнулась она. – Оклики, насмешки, ухмылки – ничего такого, чего я не снесла бы от фортвежцев. – Девушка покраснела; на светлой коже это было особенно явственно. – Я не имела в виду тебя. Ты был отменно вежлив.

– Кауниане – такие же люди, как мы, – ответил Эалстан, вспомнив одну из любимых отцовских приговорок.

Иногда юноше казалось, что он понимает, почему отец так часто повторяет эти слова. Кауниане обитали в Фортвеге со времени своей древней империи, хоть ныне фортвежцы намного превосходили их числом. Далекие предки юноши не знали ни каменных замков, ни театров, ни акведуков, когда вошли в эту страну. Возможно, потому они и презирали кауниан так отчаянно, что древнее племя заставляло остальных сомневаться в собственной принадлежности к роду людскому.

– Ну конечно! – воскликнула Ванаи.

Но «конечно» далеко не для всех, и оба грибника это понимали. Многие фортвежцы не считали кауниан за людей; многие кауниане отвечали им тем же. Ванаи поспешно сменила тему разговора.

– Ты сказал, твой брат в плену у них? Должно быть, твоей семье пришлось тяжело. Он здоров?

– Пишет, что здоров, – ответил Эалстан. – Альгарвейцы позволяют им написать одно письмо в месяц, так что мы почти ничего не знаем. Но он жив, и слава за то силам горним!

Что бы стал он делать, узнав, что Леофсиг мертв, юноша представить не мог. Он собирался уже продолжить беседу, когда неподалеку мужской голос окликнул:

– Ванаи, где ты?! Смотри! Я нашел…

Что бы там ни нашел незнакомец, слово было Эалстану незнакомо. Юноша же решил, что нашел неприятностей на свою голову. Отец Ванаи? Или ее брат? Или, спаси и сохрани, муж? Ему показалось, что она слишком молода для замужества, но он мог и ошибиться – катастрофически.

– Я здесь, дедушка! – крикнула Ванаи, и Эалстан расслабился: еще не хватало старика бояться!

Да и не вызывал страха показавшийся минуту спустя старик. В руке он сжимал здоровенный гриб-дождевик: последнего слова Эалстан, надо полагать, и не уловил в каунианской речи.

– Дедушка, – промолвила Ванаи на родном языке, – се Эалстан из Екабпилса. – Так в древности именовался Громхеорт. – Мы менялись грибами. – Она перешла на фортвежский: – Эалстан, это мой дед Бривибас.

Старик поглядел на Эалстана, как на бледную поганку или на мухомор.

– Надеюсь, он к тебе не приставал, – бросил он Ванаи на каунианском.

Юноша с первого взгляда понял, что Бривибас – из тех кауниан, кто привык сразу думать худшее о своих соседях.

– Я не приставал к ней, – проговорил он на лучшем своем каунианском.

Лучшего оказалось недостаточно – Бривибас поправил его произношение. Ванаи оскорбленно глянула на деда.

– Он вовсе не приставал ко мне, – воскликнула она для вящего впечатления по-фортвежски. – Он хорошо отзывался о нашем народе.

Старик окинул взглядом Эалстана, потом за компанию – внучку.

– Могу представить, почему, – отрезал он. – Пойдем. Пора возвращаться.

– Иду, – покорно отозвалась Ванаи и обернулась: – До свидания, Эалстан! Беседа наша была приятна, а обмен – выгоден.

– И я так подумал, – ответил юноша по-кауниански. – Рад был с тобой познакомиться. И с вами, сударь, – добавил он ради Бривибаса.

Последнее было ложью, но, как выражался отец, ложью пользительной: она оттеняла грубость старика. Ванаи обязательно заметит. Даже Бривибас может устыдиться.

Однако не устыдился. Старик зашагал на запад, в сторону Ойнгестуна. Ванаи последовала за ним. Эалстан смотрел ей вслед, покуда девушка не скрылась среди деревьев, а потом сам двинулся домой.

Он усмехнулся. День прошел куда веселей, чем могло бы случиться, если бы они с Сидроком собирали грибы вместе.

– Это уже похоже на дело! – повторял Талсу всем, кто готов был слушать, когда передовые части елгаванской армии прорвались сквозь восточные предгорья хребта Братяну. Солдату казалось, что очень скоро он и его товарищи преодолеют гряду холмов и вырвутся на равнины южной Альгарве. Если все пойдет по плану, скоро они засыплют ядрами Трикарико.

Жаль только, что фортвежцы не дали отпора рыжикам. Тогда их войско соединилось бы с армией, в которой воевал Талсу, и вместе они рассекли бы Альгарве напополам. Таков был план – или надежда – когда Елгава вступила в войну. Теперь королю Доналиту и его союзником придется довольствоваться меньшим.

Смилшу ткнул товарища локтем под ребра:

– Что именно на дело-то похоже? Что у нас теперь командир с головой на плечах или что мы движемся вперед, вместо того чтобы топтаться на месте?

– А тебе не кажется, что тут есть связь? – огрызнулся Талсу.

– Меня не спрашивай, – ответил его приятель. – Вон Варту стоит – у него и выясни.

– Ну я же еще с вами, – отозвался Варту, криво усмехнушись.

После безвременной и унизительной кончины полковника Дзирнаву его лакей мог бы вернуться в хозяйское поместье, чтобы прислуживать наследнику графа. Однако он предпочел остаться в полку простым солдатом. Что это может сказать о манерах молодого графа, Талсу предпочитал не думать: просто позор, что сын Дзирнаву пошел в своего родителя.

– А вот, кстати, одна из причин, почему я еще с вами, – продолжал бывший лакей, мотнув подбородком.

– Давайте, ребята, пошевеливайтесь! – весело вскричал полковник Адому.

Титуловался он маркизом, но к высокому званию своему относился менее серьезно, чем большинство елгаванских дворян. Полковнику едва стукнуло сорок, и он не просто держался в одном строю с рядовыми, но еще и подгонял их.

– Вперед, вперед, и рассыпайтесь! Еще не хватало, чтобы клятые рыжики накрыли нас одним залпом!

Даже наступая в рассыпном строю, Талсу нервно оглядывался. Альгарвейцы отступали по сжатым полям, и на стерне едва мог укрыться пластун. Штатские бежали вместе с отошедшими войсками и скот забрали с собой. Над полем стояла зловещая тишина – только хрустели под башмаками сухая трава да жнивье, да ветерок порой ерошил листву.

Полковник Адому указал на грушевый сад в полумиле впереди.

– Вон там они нас поджидать станут, дети ста отцов. Надо будет отыскать способ во фланг им зайти – напрямую переть нам слишком дорого станет.

Талсу поковырял пальцем в ухе: не послышалось ли ему? Дзирнаву бросил бы своих солдат в лобовую атаку на рыжиков и не подумал бы о расплате, тем более что платить не ему. Впрочем, теперь он поплатился сам.

Роту, в которой служил Талсу, полковник Адому отослал на правый фланг – искать дорогу вокруг грушевого сада.

– Давай, прибавь ходу, – обратился Талсу к русившему рядом приятелю. – Чем быстрей мы движемся, тем трудней им целиться.

– Да с такого расстояния в нас попасть непросто, – ответил Смилшу. – За две-три версты человека подпалить обычным пехотным жезлом можно, только если повезет. А спалить насмерть – если очень повезет.

Словно в опровержение его слов, рухнул, зажимая перебитую ногу и ругаясь, один из елгаванцев. Однако в основном лучи альгарвейских жезлов били мимо или слишком рассеивались, чтобы нанести серьезные раны. Несколько выстрелов подпалили сухую траву. Талсу чуть не заорал от радости – дым тоже поглощал боевые лучи.

И тут под ногами елгаванского солдата с грохотом и племенем взорвалось зарытое в землю ядро. Бедолага едва успел вскрикнуть, прежде чем чародейная сила пожрала его плоть. Остальные бойцы замерли на месте.

Талсу застыл, словно в землю вкопанный.

– Эти штуки по одной-две не ставят, – пробормотал он. – Где одна, там и сотня. Или тысяча.

Все поле, кроме клочка земли, где солдат стоял в этот миг, показалось ему одной сплошной ловушкой. Может, он только что переступил через такое же ядро? Если сделает хоть шаг в сторону – не разорвет ли его струя огня?

Выяснять это на опыте Талсу не хотелось. И оставаться на месте – тоже. Если он так и будет торчать посреди поля, рано или поздно рыжики в грушевом саду его спалят. Он рухнул на землю. Ни одно ядро не взорвалось. Медленно, опасливо он двинулся вперед по-пластунски, внимательно осматривая каждый клочок земли, прежде чем переползти на него. Если ему казалось, что земля вскопана, он обходил это место стороной.

Полковник Адому быстро заметил, что его обходной маневр застрял. Полковник Дзирнаву, если бы ему вообще пришло в голову предпринять такой маневр – что само по себе маловероятно, – не стал бы следить за его успехами столь пристально. Но энергичный Адому не просто обратил внимание на происходящее, но и догадался направить на подмогу лозоходца, чтобы тот отыскал безопасный проход по напичканной смертоносными сюрпризами земле.

За работой лозоходца – тощего, рослого парня, ухитрявшегося выглядеть растрепанным даже в мундире и форменных брюках – Талсу наблюдал с тем пристальным интересом, какой обычно вызывают действия мастера в любом незнакомом ремесле. Чародей выставил рогульку перед собой, словно оружие. Поиски лозой в последние века стали требовать тонкого мастерства. Дальние предки Талсу во времена Каунианской империи при помощи рогульки отыскивали подземные родники. Теперь жители всего Дерлавая искали таким же способом воду, искали руды, искали уголь, искали каменное масло, если только оно было кому-то нужно, искали пропавшие вещи и – везде и всегда – вещи остро необходимые.

Солдаты искали драконов в небесах и снаряды, скрытые под землей.

– Как ты научился искать зарытые ядра? – спросил Талсу лозоходца.

– С опаской. – Чародей оскалился в невеселой усмешке. – А теперь не болтай под руку, а то я могу забыть об осторожности. А это плохо кончается: в нашем деле первая ошибка обычно становится последней.

Рогулька его дернулась к земле. Довольно хмыкнув, чародей снял с пояса заостренный колышек, украшенный яркой лентой, и вогнал его в землю, отмечая положение ядра. Солдаты гуськом следовали за ним по безопасной тропе.

– Интересно, что будет, если альгарвейцы придумают ядра нового вида или новый способ маскировать от лозы старые, – пробормотал Смилшу вполголоса, чтобы чародей не услышал.

– Тогда начинают учить новых лозоходцев, – ответил Талсу так же тихо.

Его приятель кивнул.

Если бы в тени груш скрывался большой отряд альгарвейцев, сержантам пришлось бы учить немало елгаванских новобранцев взамен убитых. Но воспользоваться недолгим смятением противника рыжеволосые не сумели. Вскоре лозоходцу перестали попадаться новые ядра. Рота прибавила ходу. Чародей следовал за пехотинцами на случай, если те снова столкнутся – фигурально или нет – с неприятностями.

Но ничего подобного не случилось, и очень скоро солдаты открыли огонь по скрывающимся среди грушевых деревьев альгарвейцам. Те хорошо окопались в предчувствии лобовой атаки, но стоило им сменить позицию, чтобы ответить на новую угрозу, как полковник Адому, заметив, что его фланговый маневр увенчался успехом, ударил по врагу с фронта. Это отвлекло внимание альгарвейцев от Талсу и его товарищей.

– Мы их прижали! – торжествующе заорал Варту.

Талсу понадеялся, что бывший слуга полковника Дзирнаву прав. Если он ошибается, поляжет немало елгаванцев – включая, скорей всего, самого Талсу. Он тоже взвыл – больше ради того, чтобы отогнать страх, чем в боевой ярости.

А потом он и остальные елгаванцы ворвались в сад, распугивая альгарвейцев, словно куропаток. Иные рыжики, обнаружив, что их карта бита, бросали жезлы и поднимали руки вверх. Умирать им хотелось не больше, чем елгаванским солдатам.

Смилшу выругался на бегу.

– У меня заряд иссяк! – со злостью бросил он.

Миг спустя, когда Талсу вдавил палец в спусковую ямку на жезле, ничего не случилось. Как и Смилшу, он израсходовал запас магической энергии, покуда добирался до цели. Теперь, когда оружие требовалось ему более всего, оно стало бесполезно.

– Где этот клятый лозоходец? – крикнул он. – Пускай помогает! Мы еще не всех пленных в тыл отправили, нет?

– Нет, – отозвался Варту из-за его спины. – Еще несколько осталось. – Он исторг из себя яростный рев, неплохо подражая интонациям покойного и неоплаканного (по крайней мере, Талсу) полковника Дзирнаву: – Распять их! Привязать! Пускай от них хоть настолько проку будет, от рыжиков вонючих!

Некоторые из альгарвейских пленников понимали язык Елгавы – то ли оттого, что были родом с границы, то ли оттого, что в школе изучали классический каунианский, не столь далеко отстоявший от современного наречия. Не обращая внимания на их испуганные протестующие вопли, елгаванцы повалили нескольких пленников наземь и привязали их руки и ноги к деревьям и вбитым в землю кольям.

– Если бы в ваших жезлах заряд кончился, вы бы поступили так же, – не без сочувствия проговорил светловолосый солдат, затягивая узлы. – И сами это знаете.

– Да где этот колдун?! – снова заорал Талсу.

Подошел лозоходец, все так же похожий на неубранную койку, и, глядя на распятых на земле пленников, кивнул. Перворазрядным чародеем он не был, но этого и не требовалось, чтобы свершить ту волшбу, которую задумали елгаванские солдаты.

– Сложите на них разряженные жезлы, – скомандовал он, и Талсу вместе с остальными лишившимися оружия повиновался. Лозоходец снял с пояса нож и склонился над ближайшим пленником. Ухватив альгарвейца за длинные медно-рыжие усы, он запрокинул пленнику голову и перерезал глотку, точно свинье. Плеснула кровь. Чародей завел заклинание на классическом каунианском. Когда он закончил, а принесенный в жертву солдат перестал подергиваться, елгаванцы поспешно разобрали наваленные на грудь мертвеца жезлы.

Жезл Талсу лежал на груди второго пленника. Лозоходец и того принес в жертву. Полевая грубая волшба попусту растрачивала большую часть жизненной силы пленников, но Талсу это не волновало – лишь бы жезл достаточно напитался магической энергией, чтобы палить снова. Едва успел чародей кивнуть, как солдаты расхватали оружие и поспешили вперед, где кипел бой. Жезл Талсу палил, как и прежде.

Очень скоро елгаванские клещи выдавили альгарвейцев из сада. Но, когда победа уже была предрешена, из рядов наступающих с фронта донесся крик:

– Полковник убит! Вонючие рыжики сожгли полковника Адому!

– Силы горние! – простонал Талсу. – И какого родовитого олуха нам теперь повесят на шею?

Он еще не знал – не мог узнать пока. Но очень боялся выяснить.

Бривибас сурово глянул на Ванаи. Он бросал на нее суровые взгляды уже третью неделю.

– Я должен повторить тебе, внучка, что ты вела себя слишком фривольно – недопустимо фривольно! – с тем мальчишкой-варваром, которого встретила в лесу.

Ванаи закатила глаза. Бривибас приучил ее к должной покорности, но его нытье уже начинало действовать ей на нервы. Нет, оно уже действовало ей на нервы вовсю и давно.

– Дедушка, мы всего лишь обменялись грибами. Вполне вежливо, да. Не вы ли сами учили меня обходиться вежливо с каждым встречным?

– Остался бы он вежлив с тобою, если б я не наткнулся на вас вовремя? – поинтересовался Бривибас ехидно.

– Думаю, да. – Ванаи вскинула голову. – Мне он показался весьма воспитанным юношей – более воспитанным, чем иные мальчишки-кауниане в нашем Ойнгестуне.

Это, как она и надеялась, отвлекло деда.

– Что? – воскликнул он, широко раскрыв глаза. – Что они с тобой сделали? Что они пытались с тобой сделать?!

Дед был в ярости. Может, он вспомнил, чего сам добивался от девчонок, прежде чем познакомился с бабушкой Ванаи? Или не может? Трудно представить. Еще трудней было представить, что он с бабушкой что-то… такое… делал.

– Они пытались сделать больше, чем делал Эалстан, – ответила она. – Меньше они пытаться не могли, потому что он вообще ничего не сделал. Много рассказывал о брате, который попал в плен к альгарвейцам.

– Я посочувствую даже фортвежцу, попавшему в альгарвейские руки, – провозгласил Бривибас. Судя по его тону, каунианам, попавшим в альгарвейские руки, он сочувствовал куда больше. Однако старик вновь отвлекся, в этот раз – на исторические параллели. – Альгарвейцы всегда жестоко относились к пленникам. Вспомни, как под начальством вождя Зилианте они жестоким образом взяли и разграбили город Адутишкис! – По его словам можно было решить, что взятие Адутишкиса случилось на прошедшей неделе, а не в закатные дни Каунианской империи.

– Ну вот! – Ванаи снова вскинула голову. – Видите, вам вовсе не следует беспокоиться из-за Эалстана.

Вот чего говорить не следовало, но это девушка поняла, только когда слова уже слетели с губ. И действительно, Бривибас нашел к чему придраться:

– Я бы волновался куда меньше, если бы ты забыла имя этого юного варвара!

Если бы дед перестал надоедать ей, девушка, наверное, забыла бы имя фортвежца на следующий же день. А так он казался ей все более привлекательным с каждым грубым словом, которое дед отпускал в его адрес. Если с Бривибасом во времена давно прошедшей юности и случалось нечто подобное, то за прошедшие годы все давно вылетело из памяти.

– Он был очень мил, – только и ответила Ванаи.

«Даже симпатичен – на кряжистый, смуглый фортвежский манер», – промелькнуло у нее в голове. Но, совершив одну ошибку, она не решилась усугубить ее, высказав еще одну мысль вслух.

Дед, впрочем, и не нуждался в этом, чтобы продолжить нытье. В конце концов Ванаи надоело его слушать, и она вышла прогуляться во внутренний дворик. Но и там ей не удалось задержаться. Во-первых, под стылым ветром ее тут же пробрал озноб. Солнце едва проглядывало из-за серых холодных туч. Цветы, украшавшие двор весной и летом, увяли, и дворик казался убежищем куда менее уютным, чем думалось Ванаи поначалу. Струя фонтанчика посреди двора падала в алебастровую вазу – настоящую древность имперских времен. Но и это зрелище не успокоило ее сердца. Ванаи поджала губу. Жить с дедом – все равно что жить с ископаемой вазой. В лишних напоминаниях она не нуждалась.

Уж скорей она прошлась бы по улицам Ойнгестуна. Но в последние недели, когда деревню взялись обходить дозором альгарвейские солдаты, она старалась пореже выходить из дому. Захватчики совершили не так много преступлений: куда меньше, правду сказать, чем она ожидала, когда город только попал в их руки. Но могли совершить. Для фортвежца Ванаи могла найти доброе слово, но для рыжика? В отношении альгарвейцев она с Бривибасом была полностью согласна. Почему нет? Собственно, а как она могла разойтись с ним во мнениях? Бривибас научил ее всему. Но эта мысль не приходила ей в голову – не более, чем рыбу тревожит окружающая ее вода.

– Внучка! – окликнул Бривибас из своего кабинета, где они повздорили.

Наконец – куда медленнее, чем следовало бы – он сообразил, что серьезно обидел ее.

«Жаль, что никто из древних кауниан не написал трактата о воспитании внучек! – подумала Ванаи. – Тогда дед справился бы лучше».

Отвечать ей не хотелось. Ей вообще не хотелось общаться с дедом. Вместо того чтобы вернуться в кабинет, она через другую дверь шмыгнула в гостиную. Бривибас оставил свой след и там, как и во всем доме. Скудную меблировку в классическом – крайне неудобном – стиле почти заслоняли книжные полки. Украшениями служили или каунианские древности, или поделки в стиле тех же древностей: статуэтки, раскрашенные кувшины, флакончик из мутного стекла, пролежавший под землей добрую тысячу лет. Ванаи была знакома с этими вещицами всю жизнь и знала их так же верно, как форму собственных ногтей. Сейчас ей внезапно захотелось расколотить все вдребезги.

На стене висела репродукция старинной картины, изображавшей Колонну каунианских побед в далеком Приекуле. Ванаи вздохнула. Представить себе каунианские победы ей сейчас было тяжеловато. И державу, населенную почти без исключения каунианами, как Валмиера, – тоже. Каково это – жить в стране, где все более-менее похожи на нее саму? В голову приходило только одно слово – «роскошно». Кауниане Фортвега, оставленные на варварском берегу отступающими волнами погибшей империи, подобной роскоши не ведали.

Ванаи шагнула в кухню. Там на стене висел терракотовый барельеф, изображавший толстопузого бесенка с огромной пастью. Ее предки во времена империи полагали, что так выглядит демон прожорливости. Тщательные магические исследования с тех пор достоверно показали, что такого демона не существует. Ванаи результаты исследований были глубоко безразличны. Ей барельеф нравился. Если бы демон прожорливости существовал на самом деле, именно так он и выглядел бы.

Если бы демон прожорливости существовал на самом деле, он отворотил бы нос от скудных припасов в кладовой. Сыр, ломоть хлеба, грибы, низки чеснока и лука, неуклонно убывающая колбаса… не так много, чтобы удержать душу в теле.

Бривибас не заботился о том, что ест, – а порой и о том, ест ли вообще. Разум его правил телом безраздельно. Ванаи иногда жалела, что устроена иначе. Дед ожидал от нее такого же самоотречения, хотя и гневался на тех, кто судил об окружающих по себе. А вот Ванаи любила вкусно поесть. Поэтому девушка взялась за стряпню, как только подросла настолько, что смогла достать до плиты. И, пока не началась война, неплохо справлялась с этим делом, невзирая на бедность.

Теперь… теперь даже за деньги не всегда можно было раздобыть еды. Становые караваны везли то, что приказывали альгарвейцы, а не то, в чем нуждались города и деревни покоренного Фортвега. Рыжики забирали себе все, что приглянется. В боях многие фермы оказались разрушены, а крестьяне погибли или попали в плен.

При мысли о том, что случится дальше, Ванаи становилось страшно. На ее памяти в Фортвеге не случалось голода, но она читала о нем в летописях. Если так пойдет и дальше…

В дровяном сарае и ящике для угля тоже было пустовато. Особенно тяжело становилось доставать уголь. Могло вскоре так случиться, что у них останется еда, но не на чем будет ее приготовить.

Поглощенная столь мрачными размышлениями, Ванаи не услышала, как в кухню вошел Бривибас.

– А, вот ты где, внучка, – промолвил он.

– Вот и я, – покорно согласилась Ванаи.

– Я, – пробормотал дед, – стремлюсь поступать в твоих лучших интересах. Может быть, не всегда верно, но всегда с мыслью о твоем благе.

Не без удивления девушка осознала, что дед пытается – на свой чопорный лад – извиниться.

– Я понимаю, дедушка, – ответила Ванаи.

Спорить с Бривибасом не было проку. Кроме того, увидеться с Эалстаном она теперь сможет разве что случайно. Рано или поздно Бривибас поймет это сам и, если повезет, перестанет донимать ее.

– Нарезать вам хлеба с сыром? – спросила она, надеясь отвлечь деда от мыслей о фортвежском юноше.

– Нет, не трудись. Я не голоден, – ответил Бривибас.

Ванаи кивнула; у деда редко просыпался аппетит. И тут, к ее изумлению, старик просиял.

– Я уже рассказал тебе вчерашние новости?

– Нет, дедушка, – отозвалась Ванаи. – А что за новости? До Ойнгестуна они добираются так редко, что я была бы рада почти любым.

– Мне пришло письмо из редакции екабпилсского «Журнала каунианской археологии», – ответил старик, именуя Громхеорт старинным имперским именем. – Сообщают, что альгарвейские оккупационные власти вскоре позволят им возобновить публикации, так что мои исследования вновь найдут путь к ученым.

– Это действительно добрая весть, – согласилась Ванаи.

Лишенный возможности печататься, Бривибас был еще капризней обычного. Кроме того, от безделья он пытался проследить за каждой мелочью в доме.

– В общем и целом добрая, – отозвался старик и возмущенно добавил: – Если не считать того, что отныне статьи должны быть поданы или на фортвежском, или на альгарвейском. Письма на классическом каунианском, истинном языке науки, по приказу оккупантов приниматься не будут.

Ванаи вздрогнула, хотя на кухне было тепло.

– Какое право имеют рыжики запрещать наш язык? – спросила она.

– Право, которое понимают лучше всего, – право завоевателя, – безрадостно отозвался Бривибас и вздохнул. – Я уже много лет не пытался всерьез воспользоваться своими знаниями фортвежского – кому бы пришло в голову утруждать себя, когда существует каунианский язык? Полагаю, однако, что мне придется напрячь память, если я собираюсь и дальше передавать плоды своих исследований ученому сообществу.

Мысль о том, что ученое сообщество обойдется без плодов его исследований, старику в голову не приходила.

Не успела Ванаи ответить, как с улицы донеслись крики и топот ног. Девушка глянула в кухонное окошко – не более чем щель в стене, предназначенная для того, чтобы пропускать воздух, а не демонстрировать пейзаж за окном. Фортвежцы, вне зависимости от происхождения, предпочитали зрелище собственного дворика виду унылых улиц. Мимо промчался белобрысый парень. Он улепетывал так, словно от этого зависела его жизнь – да так оно, верно, и было, потому что по пятам за ним топотали с жезлами наперевес альгарвейские солдаты.

– Стоят! – орали они то на своем языке, то на фортвежском.

Один припал на колено, чтобы прицелиться в убегающего, но тот, должно быть, метнулся за угол прежде, чем солдат успел направить на него оружие, потому что альгарвеец тут же вскочил со сдавленным проклятьем.

– Стоят! – гаркнул его товарищ снова, и оба ринулись вслед беглецу.

– Интересно, что он натворил? – подумала Ванаи вслух. – Да и натворил ли?

– Вероятно, нет. – Голос деда прозвучал печально. – Там, где дело касается альгарвейцев, преступление более не является необходимым условием наказания.

Ванаи кивнула. В этом она уже успела убедиться.

Бембо вышагивал туда-сюда по лужайке напротив муниципальной арены Трикарико. Хотя день выдался прохладный, по лицу жандарма ручьями стекал пот. Усы намокли и грозили обвиснуть, будто с них сошел воск. Толстопузому жандарму уже много лет не приходилось ходить в строю.

Сержанту-инструктору было на это наплевать.

– Пожри вас силы преисподние! – взвыл он в истерике, даже по альгарвейским меркам великолепной. – Я вам рога ставил! Я вашим папашам рога ставил, если вы только знаете своих папаш!

Со стороны лица гражданского такие слова непременно привели бы к смертному поединку. Но солдату на службе короля Мезенцио еще менее жандарма следовало опасаться задеть чью-нибудь честь.

Сержант махнул рукой, и неровная колонна замерла. Бембо пришлось собрать остаток сил, чтобы не рухнуть на траву. Ноги его, казалось, превратились в разваренные макароны. От жандарма разило потом. Сквозь аромат духов он чуял, что от стоящих рядом тоже несет.

– Попробуем снова! – прорычал инструктор. – Я знаю, что вы кретины, но все же постарайтесь не забыть, где правая нога, а где левая! Если вонючие елгаванские чучела все же слезут с гор, это вам придется встать в строй, чтобы остановить их. Может, они даже решат, что перед ними настоящие солдаты, хотя я сомневаюсь. Но может быть. А теперь… вперед шагом… марш !!!

Бембо вместе с остальными жителями Трикарико, попавшими в местное ополчение, двинулся шагом марш. Елгаванцы еще не вырвались из предгорий хребта Брадано, хотя были к этому несколько раз близки. Бембо надеялся, что регулярная армия сдержит их напор. А если нет, если Альгарве придется бросить в бой таких, как он, значит, родина в опасности!

– Левой! – взревел сержант-инструктор. – Л-левой! Раз-два-три! Громче!

– Раз-два! – послушно простонал Бембо.

– Громче!

– Три-четыре!

– Раз-два-три! – Сержант набрал в грудь воздуху для следующей команды. – Кру-гом! Шагом… марш!!!

Ополченцы зашагали не в ногу. Сержант схватился за голову.

– Если вы так будете на передовой приказы исполнять, вас всех до единого тут же поставят к стенке! Да, елгаванцы – олухи панталончатые, но они свое дело знают, а вы… вы – сосунки только от титьки! Нале-во! Марш!!!

– Посмотрел бы я, – просипел ковыляющий рядом с Бембо горожанин, – как этот горластый пень печенье будет лепить спервоначалу, вот что!

– Ваша работа? – спросил Бембо, на что кондитер молча кивнул.

– А где, – жандарм расчетливо усмехнулся, – ваша лавочка расположена?

– Р-разговорчики в строю! – взвыл инструктор, прежде чем кондитер успел отозвался. – Следующий, кто пискнет без спросу, будет у меня до конца дней сопрано петь! Все слышали?!

Жандарм был убежден, что слышал весь Трикарико. Возможно, слышали и елгаванцы на востоке, у подножия гор Брадано. И уж точно слышал кондитер, потому что захлопнул рот с ясно слышным стуком.

Бембо вздохнул. Жандарм, заглянувший в кондитерскую лавку, беспременно покинет ее с пакетом сладостей, благоухающих марципаном, сливками, вишнями и изюмом, а главное – не заплатит за них ни гроша медного. Ну он так и не узнал, в какую лавку ему следует заглянуть. Жизнь полна маленьких трагедий.

Наконец, когда казалось, что миновала вечность, но на самом деле не прошло и половины ее, инструктор отпустил своих жертв.

– Послезавтра, однако же, увидимся снова, – пригрозил он, – а то и раньше, если враг все же прорвет фронт. Молитесь лучше, чтобы этого не случилось, потому что на вас на всех, болваны, кладбищ не хватит.

– Жизнерадостный какой поганец, – пробурчал Бембо, но кондитер уже отвернулся.

Жандарм снова вздохнул. Придется ему прожить без печенья хотя бы два дня до следующих учений. Подавив очередной вздох, он двинулся обратно в участок. Проведенное на учениях время из рабочих часов не вычиталось – все равно приходилось отслуживать полную смену. Это казалось Бембо ужасно несправедливым, но его мнением никто не интересовался. Ему приказали являться через день к горластому бесу в человеческом обличье – приходилось подчиняться.

Разносчик газет размахивал своим товаром.

– Чернокожие вновь отбросили ункерлантцев! – орал он. – Читайте в нашей газете!

– Начал уже конунг Свеммель казнить своих генералов, чтобы остальные боялись? – спросил Бембо.

Казни ункерлантских генералов он одобрял… «Из принципа», – подумал он, ухмыльнувшись собственной шутке, потому что одобрял казни вообще и с трудом мог представить себе жандарма, который думает иначе.

– Покупай, сам узнаешь! – ответил разносчик.

Бембо газету покупать не хотелось. Ему хотелось, чтобы разносчик пересказал ему передовицу бесплатно. В результате они добродушно переругивались весь квартал, пока жандарм не завернул за угол.

На следующем углу болтались несколько парней – один из них настолько белобрысый, что в роду у него точно затесалось несколько кауниан, – но при виде Бембо стушевались. Форменной юбки и мундира на жандарме не было. Возможно, один из парней признал его в лицо. А может, учуял в незнакомце жандарма даже без формы. Подобная способность мелких преступников не относилась в прямом смысле к колдовству, но явно имела к нему касательство.

– А вот и еще один наш герой! – приветствовал его сержант Пезаро, когда Бембо тяжело поднялся по лестнице и заглянул в участок.

Пезаро никто не направлял в ополченцы. Возможно, сержант и сумел бы пройтись по плацу. Но, скорее всего, преставился бы на месте от апоплексического удара.

– Утомленный герой, – скорбно уточнил Бембо. – Если мне и дальше придется маршировать так, от меня останется одна тень.

Он опустил взгляд на собственное брюхо – не столь впечатляющее, как у Пезаро, но тень из жандарма все равно выходила весьма внушительная.

– Ты так ноешь, словно уже из жандармерии в армию перешел, – заметил сержант.

– Можно подумать, ты в своей жизни ни на что не ворчал, – огрызнулся Бембо, через стол погрозив пальцем толстяку.

Пезаро прокашлялся и покраснел – возможно, со стыда, но скорей всего потому, что был жирен и дни напролет просиживал в участке: даже кашель был для него непосильной нагрузкой.

– Видел в газете, – продолжал Бембо, – что Зувейза отвесила ункерлантцам очередную оплеуху.

– Эффективность! – со смехом отозвался Пезаро. – Не знаю, сколько еще продержатся эти голозадые головешки, но пока представление не кончилось – посмотреть можно.

– Точно.

Бембо постарался скрыть разочарование. Он надеялся, что Пезаро расскажет больше, чем услыхал сам жандарм от разносчика газет. Может, сержанту тоже не хотелось сегодня тратиться на листок новостей.

– Беда только, – добавил Пезаро, – сегодня утром я по кристаллу слышал, что не мы одни так думаем. Елгава и Валмиера направили поздравления зувейзинскому царю – как бишь его, клятого? – в честь пинка, который тот отвесил конунгу Свеммелю.

– Ничуть не удивляюсь, – ответил Бембо. – Когда Свеммель ударил Фортвегу в тыл, это значило, что нам больше не придется волноваться за наш западный фронт – или хотя бы за наш фортвежский фронт.

– О да! – согласился Пезаро. – Из Ункерланта сосед тоже никудышный. Мы с этими ублюдками воевали больше, чем упомнишь, и я ничуть не удивлюсь, если они готовятся к новому заходу.

– Я тоже не удивлюсь, – ответил Бембо. – Против Альгарве все и всегда плетут заговоры. Это еще во времена Каунианской империи началось.

– Много ты знаешь о Каунианской империи! – оборвал его Пезаро и, прежде чем Бембо успел возмутиться, добавил: – Вот и говори об эффективности – мы сами ничем ункерлантцев не лучше. Когда уже жандармов в ополчение собирают…

– Ты… это… выбери что-то одно, – заметил жандарм. – Пять минут назад ты называл меня героем.

– Вспомнил! Еще вот что по кристаллу передавали, – мирно ответил сержант. – Из лагеря в Фортвеге бежало с дюжину пленников, теперь их ищут по стране. Ну что солдаты знают о том, как стеречь заключенных? Столько же, сколько жандармы знают о войне, вот что! Если уже начальство хочет, чтобы от жандармов была польза державе, вот и послали бы нас стеречь военнопленных, а не на фронт из жезлов палить. Вот это было бы эффективно.

– А неплохая мысль, – поддержал Бембо. Пезаро надулся, точно романист, осыпанный похвалами критиков. – Никогда бы от тебя не ожидал, – добавил жандарм с ехидной усмешкой.

– Весело, – проскрипел Пезаро. – Весело, как два костыля. – Сержант не обижался на насмешки, но лишь до определенной степени. Бембо, очевидно, переступил черту. – Вот тебе еще одна неплохая мысль, – рыкнул сержант, – натягивай мундир и займись делом, вместо того чтобы тут со мной языком трепать.

– Ладно, сержант, ладно! – Бембо умиротворяюще поднял руки. – Иду, уже иду…

– Старый толстый жук, – бормотал он себе под нос, выходя, – да он не узнает настоящего дела, даже если оно перед ним голым пройдет…

Натянув юбку и мундир, Бембо задержался немного в архиве, где Саффа набрасывала портрет какого-то оголодавшего негодяя. Жандарму немедля представилось, как перед ним голой проходит художница – перспектива куда более привлекательная, чем работа. Но, видимо, мысли его тут же отразились на лице, поскольку Саффа огрызнулась:

– Будь любезен, мысли свои похабные оставь!

Уши жандарма запылали. Он бросил яростный взгляд на уголовника, чей образ Саффа переносила на бумагу. Если бы тот сказал хоть слово или просто улыбнулся, Бембо выместил бы на нем весь свой гнев. Но арестант оказался более благоразумен, чем Мартусино, и промолчал, взирая на толстяка бесстрастно. Дважды разочарованный, Бембо, внутренне кипя, направился к своему столу.

Его, как это обычно бывало в жандармерии, ожидала внушительная груда отчетов и бланков. Бембо их проигнорировал. Он мог трудиться старательно, когда на него находила такая блажь, но если его заставляли работать, он, подобно большинству альгарвейцев, платил обидчику бездельем. Вытащив из-под стола исторический романчик, он принялся за чтение.

– Я тебе покажу, что знаю о Каунианской империи, – пробормотал он в адрес Пезаро, хотя и не так громко, чтобы дежурный сержант – или кто-нибудь еще – мог услышать.

«Восстание наемников», – гласили жуткие алые буквы на обложке. «Могучий Зилианте раздувает пожар империи!» – обещал подзаголовок. Чуть ниже потрясал мечом мускулистый альгарвеец, чьи вымытые известью медные кудри торчали, подобно львиной гриве. К его ногам льнула девица-каунианка в чем мать родила. Она вскинула руку, будто собиралась забраться под юбку героя и погладить то, что там обнаружится.

Роман соответствовал обложке. Бембо давно не получал такого удовольствия от чтения.

Каунианский император только что приказал охолостить мужественного Зилианте, но Бембо был уверен, что этого не случится, – слишком много светловолосых дворянок успел раздеть герой. Которая из них спасет его и как? Это жандарм решил для себя выяснить, прежде чем кончится смена.