"Пропавший легион" - читать интересную книгу автора (Тертлдав Гарри)

13

В этот полдень Клиат напоминал растревоженный муравейник. Чтобы ускорить подготовку к походу, Маврикиос обещал золотую монету каждому солдату того отряда, который выступит первым. Солдаты быстро сновали взад-вперед, вытаскивая своих товарищей из таверн и домов веселья. Звучали тысячи поспешных прощаний: Император не имел ни малейшего желания отягощать армию маркитантами, женщинами и детьми. Никто не жаловался. Если они потерпят поражение, близким лучше оставаться в безопасности, в Клиате, нежели в полевом лагере, во власти жестокого врага.

Хелвис была сестрой воина и вдовой воина. Она не раз посылала в битвы любимых и знала, что не стоит обременять Скауруса своими слезами. Она сказала лишь одно:

— Пусть Фос сделает так, чтобы мы встретились снова.

— Привези мне голову казда, папа, — сказал Мальрик.

— Да ты, дружок, кровожаден, — сказал Марк, обнимая сына Хелвис. — А что ты будешь с ней делать?

— Я ее сожгу, — объявил мальчик. — Они хуже, чем еретики-видессиане, так говорит мама. Сжечь их всех!

Трибун изучающе взглянул на Хелвис.

— Я не скажу, что она неправа. Однако для меня будет достаточно, если я привезу назад свою голову.

Приз Императора выиграли римляне, в чем Марк и не сомневался. Для легионеров не так страшно было воевать с Каздом, как сносить недовольство Гая Филиппа, который не простил бы им поражения в этом соревновании.

Большая часть армии не намного отстала от них. Всех подогревало желание спасти от каздов своих братьев. К изумлению трибуна, ворота Клиата широко распахнулись за час до заката, и до наступления темноты последний солдат вышел из города.

Первые ночные часы Маврикиос очень торопился. Бесконечный топот тысяч сапог, стук металлических подков, скрип сотен телег, везущих вооружение, амуницию и провиант, был настолько монотонным, что уши отказывались слушать. В этом гуле выделялись только проклятия и звук падения тел — кто-то по неосмотрительности оступался в темноте. Так прерывистый пульс привлекает внимание, в то время как ровный остается незамеченным. На Марка произвела большое впечатление скорость, с которой в темноте по незнакомой местности двигалась армия.

— Ты уже забыл, что это такое — армия, готовая к бою, — сказал Гай Филипп. — Однако надеюсь, что Маврикиос не вымотает нас слишком быстрым переходом.

— Ох, боги этого не допустят! — вмешался Виридовикс. — Я уже сейчас устал больше, чем за весь поход.

— Ты был бы в лучшей форме, если бы не прощался такдолгос той клиатской девкой, — заметил центурион. — Ты и так еле держался на ногах, когда возвращался в лагерь.

— А что, ты знаешь лучший способ проводить время летним днем? — подмигнув, спросил галл.

— Нет, черт бы тебя побрал! — ответил Гай Филипп, и зависть, прозвучавшая в его голосе, заставила рассмеяться всех римлян, сидевших у костра.

Горячий огонь воодушевления двигал армию на запад. Они шли уже три дня. Сопротивление каздов было слабым. Армия Ономагулоса очистила дорогу, по которой шли солдаты Маврикиоса, и маленькие отряды каздов не могли противостоять мощи видессиан. Большинство из них предпочитало не нападать, а удирать. В первые дни похода видессиане покрыли более чем половину расстояния, отделявшего их от окруженных солдат Ономагулоса. Но после, как и опасался Гай Филипп, движение замедлилось. Солдаты, потратившие свои силы на этот бросок, устали. Офицеры подбадривали их, призывали «поднажать», но и сами они тоже были измотаны.

Марк шел под горячим полуденным солнцем. Мысли его не простирались далее плеча соседа в строю. Кираса давила на плечи, а меч монотонно качался на боку при каждом шаге. Трибун подумал о том, что им очень повезло идти в самой голове колонны и пылью от сапог дышали те, кто шел следом, а не римляне.

Когда армия остановилась на ночлег, он упал на подстилку и тут же заснул, как за несколько дней перед тем заснул гонец Ономагулоса.

Он проснулся с головной болью и с ломотой в костях, как будто его опоили зельем.

В полдень на четвертый день похода разведчики-каморы примчались с запада доложить о большом облаке пыли, которое приближалось к видессианской армии. Маврикиос не стал рисковать и приказал своим солдатам встать в боевую линию. Когда приказ Императора дошел до римлян, Марк почувствовал усталое возбуждение. Так или иначе, подумал он, скоро их испытания закончатся. Он так вымотался, что ему было почти безразлично, кто выйдет победителем.

Вскоре они увидели коричневые облака пыли на западе. Солдаты приготовили к бою оружие. Повсюду можно было видеть, как один воин что-то горячо говорит другому, видимо, давая последние указания на случай своей гибели. Пыльные облака приближались. Император послал на разведку две сотни каморов. Скаурус увидел, как они исчезают в густой пыли. Несколько минут ожидания показались невыносимо долгими. Когда разведчики галопом неслись обратно, легко было заметить, что они взволнованы. Каморы подпрыгивали в седлах, поднимали лошадей на дыбы и бросали в воздух свои шапки, с которыми не расставались даже в самую жаркую погоду. Снова и снова они что-то выкрикивали. Наконец всадники приблизились настолько, что Марк услышал:

— Ономаг! Ономаг!

Трибун очень устал и все же почувствовал, как радостное возбуждение пробежало по его телу. Ксенофонт, подумал он, чувствовал нечто подобное, когда из задних рядов его потрепанной армии донесся крик солдата: «Таласса! Таласса!» («Море! Море!»).

Но впереди шли не только воины Ономагулоса. Казды тоже были там — они наступали им на пятки. Маврикиос бросил против врагов ударную кавалерию — видессиан, каморов, катришей и, наконец, намдалени. Могучая атака островитян отбросила легковооруженного врага и дала возможность уцелевшим солдатам отряда Баанеса воссоединиться с армией Императора. Радость встречи была короткой — первый же взгляд на шатающихся от усталости солдат развеял ее. Крики и стоны раненых, печальный вид изможденного войска — все это слишком ярко говорило об опасности, с которой армии Маврикиоса еще предстояло столкнуться.

Ономагулоса осторожно доставили на носилках. На ноге его кровоточила большая рана от удара копьем.

— Прошу прощения, командир, — извинился Горгидас перед Скаурусом. — Этим беднягам нужна моя помощь.

Не дожидаясь разрешения трибуна, он поспешил к раненым. Но Марк смотрел на тех, кто уцелел, и ему совсем не понравилось это зрелище. Возвратившиеся солдаты потеряли всякий боевой дух, они были побежденными. Он читал это в их глазах, видел в их осунувшихся неподвижных лицах, поникших плечах. Они казались ему людьми, понявшими бесполезность попыток выстоять против снежной лавины. Два слова было у них на устах. «Вода!» — было первым, и когда им давали флягу, она опустошалась в одно мгновение. Другое слово произносилось еле слышно. Побежденные не хотели пугать им своих спасителей. Марк подумал, что они, вероятно, предпочли бы вообще не произносить его. Но когда один за другим солдаты валились на землю, он слышал, как затихали их голоса, как сквозил в них страх. Поскольку имя, наводившее ужас, шептали все вокруг, Марку потребовалось всего несколько минут, чтобы разобрать его: «Авшар». Тогда он понял все.

Марк видел, что строй его солдат нарушился. Их тормозили беженцы Баанеса, которые еле плелись. Солнце уже село. Вместо того, чтобы двинуться быстрым маршем, — а ситуация того требовала — Император приказал разбить лагерь, решив выступить в поход завтра утром. Этот приказ встретил полное одобрение солдат.

Марк вынужден был признать, что постоянная угроза нападения делала армию более боеспособной. Палисады из бревен и грубые насыпи были возведены с такой быстротой, что даже римляне не могли угнаться за видессианами. Кавалерия, которая отогнала каздов от солдат Ономагулоса, теперь защищала их лагерь.

Сражение было нелегким. Железная лавина намдалени отбросила каздов, но отнюдь не подавила их желания подраться. С запада к ним постоянно приходили свежие силы, и казды устроили настоящую битву. Поднялась та обычная сумятица, которая случается, когда сталкиваются крупные кавалерийские соединения.

Отряды конников брали разбег, сшибались, отходили и снова нападали друг на друга. Стрелы тучами летели из луков, и сабли вспыхивали в лучах солнца.

— Хорошо, что мы уже почти покончили со строительством укреплений, — сказал Гай Филипп, вглядываясь в пыльную дымку на западе. — Я не думаю, что наши кони там слишком хорошо скачут. Эти кровавые ублюдки кое-что понимают в верховой езде. Кстати, сколько их там?

На это у Скауруса ответа не нашлось. Пыль и расстояние делали невозможными точные подсчеты сил противника Более того, казды и их двоюродные братья — каморы, которые воевали под стягами Императора, имели запасных лошадей для каждого дня, и это создавало иллюзию еще большей численности неприятеля. Но если отбросить в сторону цифры, то центурион, к сожалению, прав, как всегда.

Намдалени были мастерами и побеждали каздов в ближнем бою, каморы уравнивали их в скорости. Но видессиане, которые составляли костяк имперской кавалерии, не могли сокрушить врага вблизи или сразиться с ним на расстоянии.

Сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее конники Маврикиоса стали отступать к не готовым еще фортификационным сооружениям.

Марк услышал победные крики преследовавших их каздов. Отступавшие кавалеристы не могли войти в ворота лагеря, где столпились видессиане и наемники. Возникла давка. Враги с криками и гиканьем посылали стрелу за стрелой в удобные мишени. Солдаты медленно валились с седел, раненые лошади дико ржали и разбегались в разные стороны, еще более усиливая хаос у ворот.

Хуже всего было то, что в сумерках и неразберихе никто не мог отличить каморов от наездников Казда. Несколько десятков вражеских воинов незамеченными ворвались в лагерь и начали убивать всех, кто попадался им под руку. Вскоре их уничтожили, но потрясенный Скаурус увидел, как один казд, зарубив трех солдат-пехотинцев, взвился на лошади, перемахнул метровый палисад и исчез в темноте. Каморы тоже погибали — их по ошибке принимали за кочевников-каздов. Один из каморов, увидев, как убивают его товарищей, с саблей бросился на видессиан с явным желанием отомстить за смерть своих соплеменников. Война внутри императорской армии стала такой же реальной опасностью, как и война с внешним врагом.

Позднее Марк слышал, как Фостис Апокавкос говорил об этой ужасной ночи: «Я лучше сразу умру, чем еще раз пройду через такой кошмар».

Из гордого, уверенного в себе войска, которое выступило из Видессоса, армия превратилась в первые вечерние часы этого дня в запуганную толпу, прятавшуюся за неуклюжими баррикадами, которые были единственным, что еще кое-как спасало их от когтей безжалостного врага. Если бы казды продолжали атаковать видессиан, они бы сломали их, как сухие веточки. Но кочевники побоялись нападать на защищенный лагерь. Угроза поражения отступила, и постепенно Император опять начал собирать своих воинов в кулак. Казалось, он одновременно находился в тысяче мест, всюду мелькали его позолоченные доспехи и красные императорские сапоги. Он пинал ногами ленивцев и приказывал им бежать к палисаду. Его положение было сейчас незавидным, но Император был настоящим воином, он не привык сдаваться без борьбы.

Когда Маврикиос подошел к той части лагеря, где стояли римляне, нечто вроде одобрения мелькнуло на его усталом лице.

— Очень аккуратно, — похвалил он Скауруса. — Ров, частокол, насыпь, да и вода тоже, как я вижу. Как на учениях. В твоих солдатах силен боевой дух.

— В достаточной мере, Ваше Величество, — ответил Марк.

— Нет нужды хвастаться этим, — заметил Виридовикс. — У этих римлян слишком толстая кожа, чтобы они могли испытывать страх.

Гай Филипп по привычке вспыхнул, но Император жестом остановил его.

— Спокойно, спокойно, в такую ночь, как эта, лучше не ссориться, даже если на то и есть причина. Видит Фос — я говорю правду.

Даже красные отблески походных костров не окрашивали его лица. В дрожащем свете огня он выглядел бледным и постаревшим. Плечи его согнулись под тяжким бременем. Он повернулся и ушел проверять другой отряд.

Брат императора Туризин тоже занимался инспекцией, однако он разговаривал с растерянными солдатами в своем, более прямом стиле.

— Ты, болван! Клянусь Фосом, я еще не встречал такого разгильдяя! — услышал Марк его крики недалеко от того места, где он стоял. — Дай мне этот лук, ты, бесполезный кусок дерьма.

Зазвенела тетива. Туризин выругался — он промахнулся Он снова пустил стрелу. Где-то в темноте заржала в агонии лошадь.

— Вот так-то, — сказал Севастократор. — Вот так надо это делать!

Странно, но Ортайяс Сфранцез тоже помогал сплотить армию. Он бродил по лагерю, декламируя разную чушь:

— Умные солдаты, — а я назову вас скорее философами, чем воинами, — вы должны показать варварам, что их желание одолеть вас бесплодно.

Или:

— Души Казда обречены, и у них нет второй жизни. Их тела так же уязвимы, как наши. Их легко сбросить в пучину смерти.

Это зрелище было, вероятно, до ужаса нелепым. Солдаты улыбались, слушая величественные тирады своего командира, а в такое время на их лицах нечасто можно было увидеть улыбку. Более того, несмотря на то, что Ортайяс предавался длиннейшим рассуждениям, говорил он правду, и те, кто его слушали, в общем, не могли с ним не согласиться.

Среди солдат ходили и жрецы, молясь вместе с ними и повторяя клятву верности Видессосу.

Никому в эту ночь не было дела до ереси намдалени или до претензий васпуракан на первородство. Перед лицом смертельной опасности каждый понимал необходимость сплочения.

Язычники-каморы наравне со всеми произносили слова присяги. Жрецы не подходили к кочевникам, но они клялись чиновникам Маврикиоса. И то, что они после роковой стычки у ворот давали эту присягу не сразу, убедило Марка в том, что слово их было крепко. Если бы они задумали предательство, они клялись бы без раздумий, чтобы обман был более достоверным.

— А, здравствуй!.. — Рядом с трибуном появился Нейпос, который какое-то время оставался незамеченным. Маленький жрец выглядел суровым, что так не подходило к его пухлому веселому лицу. Он нерешительно сказал:

— Могу ли я предложить тебе и твоим солдатам присоединиться к тем, кто дает клятву верности Видессосу! Я не хочу обидеть тебя, и у меня нет ни малейших сомнений в вашей преданности, но похоже, что сейчас это сделать необходимо.

— Конечно, — кивнул Скаурус. Если бы римляне были выделены из всех остальных и не были приглашены принять участие в церемонии, это был бы плохой знак, но, как уже сказал жрец, сегодня каждый солдат в лагере клялся в верности.

— Но какая клятва подойдет тебе? Ведь большинство Моих людей не следует вашей вере.

Нейпос почесал свою выбритую голову.

— Сложный вопрос. Может быть, у тебя есть какие-нибудь предложения по этому поводу?

Марк немного подумал.

— У нас есть такой обычай: когда ты идешь на службу в легион, ты даешь клятву, и все остальные клянутся тоже, следуя твоему примеру. Если я поклянусь опять, на этот раз моими и твоими богами, подойдет ли такое тебе?

— Я не могу просить большего. Этого вполне достаточно.

— Прекрасно.

По команде трибуна буккинаторы затрубили в трубы, призывая легионеров ко вниманию. Чистые звуки труб прорезали шум голосов в лагере. Римляне подняли головы, чтобы узнать, в чем дело. Когда Марк увидел, что все смотрят на него, он спросил, есть ли среди солдат кто-нибудь, кто не желает давать клятву, о которой говорил Нейпос. Никто не отказался.

— Отлично, — сказал он. — Теми богами, которые принесли нас сюда, и богами, которых мы встретили здесь, я клянусь повиноваться Императору и исполнять все его приказы как можно лучше. Клянетесь ли вы так же, как я?

— Иурамус!— крикнули легионеры по-латыни так, как в тот день, когда они вступали в легион. — Мы клянемся!

Нейпос не понимал слов, но смысл их был вполне понятен ему. Он поклонился Марку в знак благодарности и поспешил к другим отрядам.

Шум вокруг лагеря стоял ужасный. Не в силах открыто штурмовать укрепления, казды делали все, что могли, чтобы запугать его защитников. Некоторые подъезжали поближе, выкрикивая угрозы и ругательства на ломаном видессианском, другие поднимали вой, полный ярости. Но хуже всего были громкие удары барабанов, гремевших у каждого костра каздов, как удары сердца сумасшедшего, умирающего бога. Земля дрожала от этих звуков, они отдавались в мозгу и пробирали солдат до костей. Спать в такую ночь не смог даже флегматичный Скаурус. Поэтому он только приветствовал появление гонца от Маврикиоса, причем с таким энтузиазмом, что тот только покачал головой в недоумении.

Марк без труда нашел палатку Императора, которая была больше всех остальных и находилась в самой высокой точке лагеря, что открывало Маврикиосу обзор всего войска. Но добраться до нее было так же трудно, как пробиться через толпу на форуме Паламас в имперской столице. Весь лагерь не спал, там постоянно передвигались люди. Кто-то шел по делам, кто-то бесцельно бродил, пытаясь отвлечься от тяжелых дум.

Трибун почти не смотрел по сторонам. Гай Филипп не успел вовремя остановить его, и Марк со всего размаха столкнулся лбом с наемником-халога. Высоченный белокурый человек раздраженно повернулся. Его правый глаз прикрывала повязка.

— Гляди себе под ноги, ты, дурень! — начал он и внезапно остановился.

— Скапти! — воскликнул Марк. — Я не знал, что ты с армией. Ты должен был навестить нас давным-давно.

— Когда я в последний раз виделся с тобой, я говорил, что мы встретимся снова. — Командир гарнизона Имброса пожал плечами. Больше для себя, чем для римлян, он продолжал: — Судьба человека — странная вещь: если ты не идешь к ней, она сама к тебе приходит.

Он сжал Скаурусу руку обеими ладонями и в удивлении покачал головой. Оставив римлян гадать относительно своих странных слов, Скапти повернулся и пошел своей дорогой, — одинокий, сильный, гордый человек.

Глядя ему вслед, Гай Филипп сказал:

— Я и прежде видел солдат с таким выражением лица. Фей,как назвал бы его Виридовикс.

— Да, он почему-то думает, что я — орудие в руках его судьбы и несу ему гибель. Пусть боги докажут, что он ошибается. — Но что-то еще не давало покоя Скаурусу, и он вдруг понял: — А почему ты позаимствовал выражение именно у Виридовикса?

На лице центуриона появилось мрачное выражение, которое Марк минуту назад видел на лице Скапти, сына Модольфа.

— Эти слова подходят к халога, не так ли?

— Не могу не согласиться. Пойдем посмотрим, как чародеи Маврикиоса будут приделывать нам крылья, чтобы вытащить из этой западни.

Но волшебников, насчет которых прошелся Марк, на военном совете не было, Маврикиос взял их с собой, но скорее для того, чтобы они останавливали заклинания врагов, на большее он не рассчитывал. Маврикиос не считал магию наступательным оружием. Император был прирожденным солдатом. Битва, которая ожидала его, была не совсем той, какую он планировал, но уклоняться от сражения он не собирался. Сейчас он на удивление оживленно разговаривал с Ортайясом Сфранцезом.

— Я не думаю, что Калокирес рекомендует именно таким способом завлекать противника в битву, но полагаю, что это сработает. Насколько мне известно, кочевники так завели себя сегодняшней стычкой, что собираются драться с нами немедленно. И когда они кинутся в бой, мы сломаем их. В рукопашной схватке у них не будет шансов одолеть нас.

Марк подумал, что у Императора есть все основания для такого утверждения. То, что он видел у каздов, подтверждало эти выводы. Победы, даже небольшие, ослепляли их. Возможно, они захотят поскорее разделаться с видессианами, которые попали в ловушку. Император тоже думал об этом. Соответственно своим выводам он отдал приказы Сфранцезу и Туризину.

— Вы оба, на левом и правом крыле, будете выполнять самую важную работу, так как у вас — большая часть легкой кавалерии. Растяните ее пошире и направьте каздов в центр. Тяжеловооруженные солдаты остановят их, и когда начнется бой в центре, сомкните фланги вот так. — Он соединил пальцы рук. — Мы окружим их с трех сторон, а может быть, с помощью Фоса и с четырех.

Туризин спокойно слушал указания Маврикиоса и время от времени кивал в знак понимания.

— Он достаточно хладнокровен, а? — прошептал Гай Филипп Скаурусу.

— А почему бы и нет? Этот план не новость для Туризина. Они с Маврикиосом, скорее всего, вместе работали над ним после заката солнца.

Но Ортайяс Сфранцез слышал этот приказ впервые, и глаза его блестели от возбуждения.

— Вы придерживаетесь классической тактики, Ваше Величество, — выпалил он. — Мы устроим хороший капкан и захватим в него неорганизованное стадо варваров.

Скаурус мог согласиться с первой частью этого высказывания, но сильно сомневался в правоте второй. План Маврикиоса вызвал в его памяти сражение при Каннах, когда Ганнибал загнал римлян в ловушку, подобную той, о которой говорил Император.

Маврикиос, казалось, был доволен похвалой.

— Спасибо, Ортайяс, на добром слове, — сказал он вежливо. — Я надеюсь на тебя, ты сумеешь зажечь своих солдат горячей боевой речью.

Маврикиос и вправду должен быть очень уверен в исходе боя, подумал Марк, если стал столь снисходительным к племяннику своего злейшего врага.

— Я так и сделаю! Я уже подготовил хорошую речь, она возбудит ярость в моих воинах.

— Прекрасно, — заключил Император.

Гай Филипп рядом со Скаурусом закатил глаза и простонал, но так тихо, что его мог услышать только трибун. Старший центурион как-то имел счастье выслушать одну из таких речей и был не слишком вдохновлен ею. Впрочем, сейчас это не имело большого значения.

Скаурус наблюдал за Нефоном Комносом, который внимательно слушал Императора, и знал, что старый вояка хорошо выполнит свой долг. Все (за исключением, пожалуй, Ортайяса Сфранцеза) знали, что левое крыло принадлежит Комносу.

В темноте вокруг окруженного лагеря барабаны на мгновение замерли, затем начали снова, теперь уже все вместе. Бум-бум. Бум-бум. Бум-бум. Звуки барабанов тупой сверлящей болью отдавались в голове. К гулкой дроби присоединились резкие крики каздов:

— Авшар! Авшар! Авшар!

Марк почувствовал, как руки его сжались в кулаки. Он взглянул на Маврикиоса, желая увидеть его реакцию на этот вызов. Император встретил его взгляд, подняв левую бровь.

— Теперь все фигуры на доске, — сказал он. — И мы можем начинать игру.

Вставало солнце. День обещал быть чистым и жарким, на небе не было ни единого облачка. Глаза трибуна покраснели и запали. Он сел завтракать и зачерпнул ложкой каши. Барабаны стучали всю ночь, а когда ему удалось наконец сомкнуть глаза, его начали мучить кошмары. Все в лагере зевали.

Квинт Глабрио закончил завтрак, вычистил миску сухим песком и положил ее в свой походный мешок. Он тоже зевал, но не слишком беспокоился из-за этого.

— Я думаю, что и казды не слишком хорошо выспались. Они же не глухие, — сказал он.

Марк кивнул, соглашаясь с ним.

Палатки каздов пестрели на равнине, как разноцветные лягушки, группируясь у западной части видессианского лагеря возле большого черного шатра. Скаурус догадался, что шатер принадлежал Авшару.

Трибун увидел, как начала формироваться боевая линия врага. Как он и опасался, кочевники пытались удержать имперскую армию в осаде, но Маврикиос был достойным противником каздов. Лучники, стреляя из-за прикрытия валов, удерживали врагов на расстоянии, а когда стрелков поддержали тяжелые дротики катапульты, казды отступили. В соответствии со своим планом Император выслал вперед легкую кавалерию, создав заслон, под прикрытием которого основная армия могла развернуть свои силы.

Солдаты Скауруса заняли место в боевой линии видессианской армии. Римляне стояли в левой части сильно укрепленного центра. Слева от них находился отряд кавалерии катришей, который соединял центр с левым флангом Ортайяса Сфранцеза. Командир катришей, рябой от оспин солдат по имени Лаон Пакимер, увидел трибуна и помахал ему рукой. Марк ответил на приветствие, махнув в ответ. После встречи с Тасо Ванесом он полюбил катришей и предпочитал иметь на своем фланге именно их, а не пардрайских каморов, которые сегодня были весьма мрачны. Скаурус не мог винить их за это после того, как их союзники-видессиане по ошибке убили нескольких их воинов во время вчерашней стычки.

Виридовикс взглянул на приближающуюся армию и почесал нос. Его бледная кожа очень пострадала от палящего видессианского солнца: она покраснела и начала облезать, но вовсе не загорела, что могло бы предохранить ее от ожогов.

— Да, трибун, это тебе не в Галлии драться.

— Да, — согласился Марк. — Утро вместо ночи, жара вместо прохлады, выжженная степь и камни вместо зеленого леса… К тому же теперь мы воюем вместе, а не друг с другом.

— Так и есть, — хмыкнул Виридовикс. — Об этом я даже не подумал. Ну все равно, драка сегодня будет хорошая.

В ответ на это Скаурус фыркнул.

Загудели трубы и застучали барабаны, подавая имперской армии сигнал к началу битвы. Римляне выступили без всяких церемоний, но трибун был рад, что его солдат окружает военная музыка. Он не чувствовал себя таким уж одиноким, и ему не казалось, что все казды избрали своей мишенью именно его.

Захватчики тоже пошли вперед, но не строем, как видессиане, а неровной волной, набегающей на берег, — отряд здесь, отряд там. Авшара было легко узнать даже на расстоянии, разделяющем обе армии. Он решил возглавить свое воинство на левом фланге, в отличие от Маврикиоса, оказавшегося в центре. Его белые одежды развевались под легким ветерком. Авшар гарцевал на черном, без единого пятнышка жеребце. Флаг Казда лениво колыхался за его спиной.

— Дьявольский цвет для штандарта, — сказал Квинт Глабрио. — Он напоминает мне повязку, пропитанную засохшей кровью.

Это определение было очень точным, но несколько неожиданным, поскольку исходило от римского офицера. Оно больше подошло бы Горгидасу.

Гай Филипп произнес:

— Это похоже на них. Они пролили крови достаточно, чтобы напитать ею землю.

Две армии находились на расстоянии километра друг от друга, когда Маврикиос подвел своего горячего скакуна к солдатам, желая ободрить их речью.

Поглядев по сторонам, Марк увидел, что Туризин и Ортайяс делают то же самое. Армия каздов тоже остановилась: Авшар и другие вожди напутствовали солдат перед боем.

Император говорил коротко и по существу. Он напомнил своим солдатам о разрушениях и горе, которые принес Казд Видессосу, сказал им о том, что бог воюет на их стороне (трибун готов был поспорить, что Авшар говорил своим воинам те же самые слова) и коротко объяснил им тактику боя, которую он планировал. Трибун не слишком следил за словами Маврикиоса — главная мысль Императора была ему ясна после пяти-шести фраз. Куда интереснее было послушать отрывки из речи Ортайяса Сфранцеза, которую тот составил заранее. Изо всех сил пытаясь придать своему срывающемуся фальцету внушительность, юный дворянин распинался перед своими солдатами. До Марка доносились пространные фразы.

— Бейтесь каждой своей жилкой, не щадите сил для победы над коварным врагом! Казды стоят по ту сторону добра. Мир и добро — яд для них, а их любовь к сражениям — кровавая дань жестокому богу. Несправедливость часто бывает сильна, но в конце концов она всегда терпит поражение. Я сам буду руководить битвой, и пусть мое горячее желание сразиться с врагом сольется с вашим. Если я не буду страдать вместе с вами — это и будет для меня самым большим страданием…

Он гудел и гудел, его речи не было конца. Марк уже потерял нить, но тут Маврикиос замолчал, и солдаты разразились ликующими криками. Когда же они затихли, стало слышно, что Ортайяс все еще говорит. Солдаты на левом фланге слушали вяло, переминаясь с ноги на ногу и переговариваясь друг с другом. Они нуждались в короткой зажигательной речи, а племянник Севастоса только-только успел добраться до своего «пламенного» заключения:

— Пусть ни один из тех, кто любит роскошь и уют, не разделит с нами сегодняшнюю битву, пусть никто не присоединится к нам ради трофеев и грабежа. Только тот, кто отважен и не боится опасности, бросится в бой на врага! Так вперед на неприятеля, и пусть планы стратегов воплотятся в нашей победе.

Он выдержал паузу, надеясь, что загремят аплодисменты, которыми солдаты наградили обоих Гаврасов. Но он не услышал ничего, кроме нескольких жидких хлопков и двух-трех криков.

— У него мозги величиной с горошину, — проворчал Гай Филипп. — Представь себе наемную армию, которая не грабит! Удивляюсь, что он еще не посоветовал им не пьянствовать и трахаться с девками.

Расстроенный, Сфранцез отъехал назад, в строй. Нефон Комнос похлопал его по спине и попытался успокоить, а заодно и защитить армию от дурацких речей Ортайяса.

Теперь ждать оставалось уже недолго. Все речи были закончены, и обе армии приближались друг к другу, а ближние конники уже обменивались стрелами. Скаурус почувствовал привычный холодок в животе и автоматически подавил страх. Первые минуты перед боем обычно самые страшные. Когда залезаешь в драку по уши, для страха уже не остается времени.

Казды неслись к видессианам. Марк видел, как солнце отсвечивало на их шлемах, обнаженных мечах, наконечниках копий, видел флаги на их высоко поднятых копьях… И тут римляне в ужасе вскрикнули, а трибун вздрогнул и протер глаза. Приближающиеся враги один за другим начали таять в воздухе, как гаснущее пламя свечи под порывом ветра. Неожиданно казды пропали совсем, словно в густом тумане. Трибун сжал рукоять меча так, что пальцы его побелели, но это не принесло ему чувства безопасности. Как он мог сразиться с врагом, которого не видел? Хотя это казалось бесконечным, казды оставались невидимыми всего лишь несколько мгновений. Сквозь крики своих солдат Скаурус услышал, как чародеи, прибывшие с имперской армией, выкрикивают заклинания. Враг снова появился, такой же сильный и зримый, словно никогда и не исчезал.

— Военная магия, — дрогнувшим голосом сказал трибун.

— Так и есть, — согласился Гай Филипп. — И она не сработала, благодарение богам.

Старший центурион говорил тихо, почти про себя, и не глядя на Скауруса. Его внимание было сосредоточено на каздах, которые, поняв, что их коварный план рухнул, надвигались на видессиан еще быстрее.

— Поднять щиты! — приказал центурион, когда первые стрелы полетели к римскому строю. Марку никогда не приходилось стоять под таким густым дождем стрел. Одна из них сердито прожужжала возле его уха, вторая ударилась в щит с такой силой, что он качнулся назад. Звуки, с которыми летели свистящие стрелы, ударяющие о кольчуги, кирасы и щиты, напоминали град, стучащий по металлической кровле дома. Но только град не заставляет людей вскрикивать, как стрелы, впивающиеся в незащищенную кожу.

Казды лавиной шли вперед. Теперь они были достаточно близко для того, чтобы трибун увидел их лица. Лошади их галопом неслись в сторону брешей, пробитых стрелами.

— Пила!— крикнул он. — Вперед!

Конники повалились со своих седел, обезумевшие от страха лошади волочили своих хозяев, застрявших в стременах. Ну что ж, у стремян тоже были свои недостатки, — подумал Скаурус. Лошади дико носились и падали, всадники гибли. Воины, наступающие за первой волной, не смогли удержать своих коней вовремя и на всем скаку врезались в общую свалку. Они тоже падали или в отчаянии пытались пробиться вперед, становясь хорошей мишенью для врага. Ощетинившийся копьями строй римлян пробил широкие полосы смерти в рядах атакующих каздов, но не смог полностью остановить атаку. Крича, как одержимые, кочевники столкнулись с солдатами, стоящими на их пути.

Бородатый воин, склонясь с седла, обрушил на трибуна удар мечом. Марк принял удар щитом, одновременно рубанув кочевника по колену и зацепив его лошадь. Наездник и животное закричали от боли одновременно. Несчастный конь взвился на дыбы, кровь текла по его боку. В шею коня впилась стрела, и он упал, подмяв своего седока. Бородач рухнул на землю, сабля выпала из его слабеющей руки.

Справа, шагах в ста от себя, Марк услышал глухие крики намдалени, бросившихся в атаку. В течение нескольких минут они подавляли врага одной только неудержимостью своей атаки. Как волки, спасающиеся от бросившегося на них медведя, кочевники дрогнули и отступили, но, даже отступая, лучники успевали собирать свою кровавую дань.

Снова казды пытались пробить строй римлян, и снова хорошо обученные копейщики отбросили их.

— Я желал бы только одного — побольше копейщиков, — пропыхтел Гай Филипп. — Нет ничего лучше, чем хорошая линия гастатов, чтобы удержать этих псов на расстоянии.

Но гаста умирала в римских армиях, и у Марка было не много легионеров, привычных к ней.

— Пожелай себе луну с неба, — сказал Марк, обращая в бегство кочевника, который, упав с лошади, предпочел удирать на своих двоих и успел убежать прежде, чем трибун добрался до него.

Виридовикс, как всегда, был сам по себе отдельной армией. Он выскочил из римского строя и, уклонившись от вражеского меча, одним могучим ударом смахнул голову каздианской лошади. Римляне торжествующе вскрикнули, а казды замешкались. Всадник соскочил с мертвой лошади, но недостаточно быстро: высокий кельт уже прыгнул на него, как кошка на ящерицу. Ловкость и сила Виридовикса сделали свое дело, и казд разделил участь своего коня. Голова кочевника скатилась с плеч. Подхватив свой жуткий трофей, галл возвратился в строй римлян.

— Я знаю, что это не в ваших обычаях — отрезать головы, но каким хорошим напоминанием о битве будет она потом, — сказал он Скаурусу.

— Мне, собственно, наплевать, что ты с ней будешь делать, — рявкнул трибун. — Если хочешь, можешь подать ее себе на завтрак.

Обычная невозмутимость Марка рухнула под тяжестью битвы.

Стойкая защита легионеров и дерзкая вылазка кельта, не менее дикого, чем сами кочевники, заставили каздов остановить прямые фронтальные атаки. Вместо этого они отошли на расстояние, где их не могли достать копья римлян, и стали осыпать их стрелами. Марк хотел сразу же атаковать кочевников, но вовремя вспомнил, что случилось, когда отряд васпуракан, атакованный подобным же образом, бросился на каздов. Они были отрезаны от основных частей и изрублены все до единого в мгновение ока. И все же у римлян не было причин безропотно выдерживать наскоки врага.

Скаурус послал гонца к Лаону Пакимеру. Катриш показал, что согласен выполнить его просьбу, подняв над головой шлем, украшенный перьями. Он послал два эскадрона своих соплеменников вперед, чтобы отбросить каздов за пределы полета стрелы. Когда кочевники отступили, Марк передвинул свою боевую линию, прикрывая выручивших его союзников. Ему очень хотелось охватить бой одним взглядом: римский отряд действовал пока неплохо, но что происходило на других участках, понять было невозможно. Количество солдат в обеих армиях, длина фронта и постоянная пыль, висевшая в воздухе, делали общий обзор невозможным. Но по тому, как подавался фронт, можно было судить, что план Маврикиоса работал. Казды, сжатие на обоих флангах, вынуждены были действовать только в центре. Лишенные маневренности, которая всегда была их преимуществом, они стали легкой добычей для тяжеловооруженных латников, собранных в центре. Боевые топоры халога поднимались и опускались, пробивая легкие щиты кочевников и панцири из толстой кожи. Бросаясь в битву, северяне пели боевую песню, и медленная напевная мелодия уверенно звучала среди сумятицы и шума битвы.

Авшар глухо зарычал от ярости. Он недооценил видессианский центр, хотя и знал, что там стояли лучшие солдаты противника. И среди них он заметил того самого чужеземца, который победил его на мечах. Авшар редко проигрывал, так что месть его будет сладкой. Три раза он пускал свои смертоносные стрелы в Скауруса и дважды промахнулся. Несмотря на жуткие слухи о меткости черного лука, он не бил без промаха. Третья стрела была нацелена верно, но под нее попал несчастный кочевник. Он упал, так и не узнав, что его сразил собственный вождь. Увидев, что такой великолепный выстрел пропал даром, колдун выругался.

— Попробуем иначе, — пробормотал он. Он предполагал использовать это заклинание против вражеских волшебников, но оно сработает и здесь. Он передал лук офицеру, стоящему рядом с ним, и успокоил свою лошадь, сжав ее бока коленями, — заклинание требовало движений обеими руками. Он начал нараспев произносить слова заклятия, и даже казд, державший лук, отшатнулся от Авшара — такими ужасными и холодными были эти слова.

Меч Марка вдруг запылал странным мертвенно-зеленым светом. Это испугало его, но не слишком — сегодня в битве было использовано столько магии… Он махнул рукой буккинаторам, чтобы отвести подавшуюся вперед манипулу к боевой позиции.

Авшар снова выкрикнул проклятие, когда увидел, что его магия натолкнулась на сильное препятствие. Он сжал кулаки, но вынужден был подчиниться необходимости и возвратиться к первоначальному плану. Разведчики-казды уже долгое время наблюдали за маневрами императорской армии и доложили ему обо всем, что увидели. Из всех солдат этой армии один был ключом ко всему — и заклинание Авшара не пропадет даром.

— Вот так! Вот так! Гоните этих ублюдков! — крикнул Нефон Комнос. Его голос звучал хрипло и устало, но Комнос был невероятно счастлив тем, как удачно развивается битва. Ортайяс, благодарение Фосу, делал свое дело не так уж плохо, и солдаты действовали лучше, чем он надеялся. Он подумал о том, как обстоят дела у Туризина. Если у него на правом крыле все так же хорошо, скоро казды будут окружены стеной из стали.

Он чихнул, в раздражении поморщился и опять чихнул. Несмотря на струящийся по всему телу пот, ему внезапно стало зябко, пот начал замерзать, тело покрылось коркой льда. Он задрожал от холода в своих доспехах — ледяные иглы пронизывали его тело до костей. Глаза Нефона вылезли из орбит. Он открыл рот, чтобы крикнуть, но не смог произнести ни слова. Последнее, что мелькнуло в его голове, была мысль: а смерть от холода вовсе не так уж безболезненна, как полагают люди…

— Похоже, они усиливают давление на нас, — сказал Ортайяс Сфранцез. — Что ты думаешь об этом, Комнос? Должны ли мы послать еще одну бригаду, чтобы отбросить их?

Не получив ответа, он повернулся к старому воину. Комнос неподвижно смотрел в одну точку и, казалось, не обращал на происходящее никакого внимания.

— Что с тобой? — спросил Сфранцез. Он коснулся ладонью руки генерала и отдернул ее в ужасе, оставив на ней клочок своей кожи. Ему показалось, что он коснулся железа в лютую зиму. Но это было даже хуже. Лед жег его, как огонь.

Почувствовав движение руки Ортайяса, лошадь генерала отступила на шаг назад. Всадник покачнулся в седле и рухнул на землю, как ледяная статуя. Сотни глоток повторили вопль ужаса, вырвавшийся у Сфранцеза, потому что тело Комноса, коснувшись земли, рассыпалось на тысячи ледяных осколков.

— На левом фланге творится что-то неладное! — воскликнул Гай Филипп и выругался.

Чувствительный к изменениям волн битвы, как огонь к меняющемуся ветру, центурион почувствовал атаку каздов еще до ее начала. Пакимер тоже чуял беду. Он послал одного из своих конников на юг, чтобы узнать, что случилось. Через некоторое время он услышал донесение гонца, который крикнул римлянам:

— Комнос убит!

— Всемогущие боги! — прошептал Марк.

Гай Филипп ударил себя ладонью по лбу и снова выругался. Это было то, чего не предусмотрел Император. Ответственность за треть видессианской армии тяжким грузом легла на хрупкие плечи Ортайяса Сфранцеза.

Катриш, который принес эту весть, все еще говорил. Лаон Пакимер выслушал его, затем сказал что-то так резко, что римляне услышали обрывок фразы:

— …держи язык за зубами, понятно?

Конник кивнул, неуверенно отдал честь и возвратился в строй.

— Интересно, о чем они беседовали?

Гай Филипп усмехнулся:

— Ничто хорошего, это я тебе обещаю.

Виридовикс буркнул:

— Ты, конечно, мрачный тип, мой милый римлянин, но боюсь, что на этот раз ты прав.

Когда левое крыло подалось, Маврикиос догадался, почему это случилось. Он послал Зеприна Красного на юг, чтобы спасти положение, но капитан халога был занят схваткой с отрядом каздов, которые прорвались через имперские войска и хозяйничали у них в тылу. Зеприн крушил своим топором одного казда за другим, в то время как Ортайяс Сфранцез оставался командовать левым флангом. Как медленно тонущий корабль, левое крыло отступало под натиском врага. Различные отряды под командованием толковых и опытных офицеров продолжали держаться, но без Нефона Комноса не было главного связующего звена. Ортайяс в своей неопытности посылал солдат то туда, то сюда, усиливая неразбериху.

Слабость левого крыла была и в другом. Несмотря на то, что Пакимер приказал гонцу молчать, слух о том, какименнопогиб Комнос, вскоре распространился по всей видессианской армии. Слухи были противоречивы и зачастую ложны, но имя Авшара глубоко запало в души бойцов. Солдаты молча ждали чего-то. Чего? Они и сами не знали этого.

Император, видя, как план его рушится и казды все сильнее давят на его деморализованных солдат, приказал отступать в лагерь, который недавно покинул полный пылких надежд.

Используя свою замечательную подвижность и замешательство на левом фланге видессиан, казды стали пробиваться маленькими группами. Если достаточное количество каздов пробьется сквозь оба фланга, они смогут отрезать центр от остальной армии. Тогда отступление превратится в катастрофу. Маврикиос не собирался сдаваться без боя. Видессиане могли бы перегруппироваться за полевыми укреплениями и возвратиться к битве на следующее утро.

Марк не сразу понял, что новый сигнал означает отступление. Но барабаны и дудки настойчиво повторяли его. Наконец, поняв смысл команды, он сразу сообразил, чего хочет Маврикиос.

— Мы еще схватимся с ними завтра, — предсказал он Гаю Филиппу.

— Нет сомнения, нет сомнения, — согласился центурион. — Поспешите, ослы! — крикнул он легионерам. — Защитная линия — туда! Копьеносцы! Держите псов на расстоянии!

Он злился скорее по привычке, чем по необходимости. Римляне выполнили маневр, как всегда, четко и безукоризненно.

— Мы что, удираем от этих волков? — резко спросил Виридовикс. — В этом нет никакого смысла. Ну да, мы не побили этих идиотов, но никто не сможет сказать, что они побили нас. Давайте останемся и покажем им небо в алмазах.

Он обнажил меч. Гай Филипп вздохнул, вытер пот со лба и задумчиво поскреб царапину на левой щека Он был готов к бою не меньше, чем кельт, но лучше понимал суровую и горькую реальность сражения.

— Нет, нас не разбили, — сказал он. — Но когда строй подается взад и вперед, как сейчас, только боги могут сказать, что с нами случится. — Он махнул рукой. — Лучше отойти в полном порядке, чем развалиться на части, пытаясь удержаться на одном месте.

— Это слишком холодный стиль войны, вот уж точно. Но во всем есть хорошая сторона — теперь я смогу высушить свой трофей, как полагается.

Он довольным жестом похлопал голову казда, привязанную к поясу. Это было слишком даже для закаленного центуриона, который с отвращением плюнул.

Организованное и четкое отступление, вероятно, является самым трудным маневром на поле битвы. Солдаты считают, что отступление — это поражение, и только сильнейшая дисциплина удерживает их от паники. Видессиане и их наемные союзники при всей пестроте своего состава держались лучше, чем ожидал Марк. Защищенные острыми жалами копий, они начали медленно отходить, шаг здесь, два шага там, унося своих раненых и удерживая фронт в полном порядке.

— Остановись, куда ты? — Марк схватил поводья лошади Сенпата Свиодо.

Юный васпураканин был готов уже атаковать казда, нагло глядящего на него с безопасного расстояния.

— Отпусти меня, будь ты проклят!

— Мы еще посчитаемся с ними завтра. На сегодня ты выполнил свой долг.

Это была чистая правда. Шлем Свиодо был разбит и висел на одном ухе, правое плечо прикрывала грубая повязка, сквозь которую проступали капли крови. Скаурус крепко удерживал его.

— Если у него кишка тонка подойти поближе, пусть себе стоит. Все, что нам нужно, — это держать их на расстоянии, и все будет в порядке.

Он яростно посмотрел на бунтующего васпураканина. Римлянину хватило бы одного приказа трибуна, но Сенпат Свиодо был далек от всякой дисциплины и, надо отдать ему должное, он имел больше причин ненавидеть этого ухмыляющегося казда, чем легионеры.

— Я знаю, с какой радостью ты вывалил бы его кишки в пыль, но что, если ты попадешь в беду? Не говоря уже о том, что твоя жена останется вдовой, нам еще придется спасать тебя, в то время как вся армия отступает.

— Не трогай мою Неврат! — крикнул Сенпат запальчиво. — Если бы она была здесь, мы бы бились с этой свиньей рука об руку! Что до вашей помощи, то мне она не нужна, я не желаю ее. Мне вообще наплевать на вас!

— Но хочешь ты или нет, ты ее получишь, потому что нам не наплевать на тебя, парень, — сказал трибун. Он отпустил поводья лошади. — Делай, что тебе угодно, черт подери, но даже Виридовикс отступает с нами, если ты заметил.

Возникла минутная пауза.

— И он тоже? — Сенпат Свиодо горько улыбнулся. Марк знал, что сумел убедить его.

Сенпат Свиодо развернул лошадь и галопом погнал ее к римскому отряду, который медленно отходил назад.

Трибун следовал за отрядом, наблюдая за порядком, в котором отступала армия. Все было лучше, чем он надеялся. Даже левое крыло не поддавалось панике.

— Ты знаешь, я верю, что все еще обойдется, — сказал он, поравнявшись с васпураканином.

Авшар наблюдал за Ортайясом Сфранцезом. Юный военачальник гарцевал перед левым флангом видессианской армии, пытаясь отвести его к центру. Под своим покрывалом колдун коварно улыбался

— Ровней строй! Удерживай линию! — кричал Сфранцез, энергично размахивая руками. Ему понравилось воевать: это оказалось нелегким, но интересным делом. Решения нужно было принимать сразу же, а ситуации не всегда аккуратно вмещались в стереотипы, описанные Калокиресом. Когда же это случалось, то ситуация опять менялась, причем так быстро, что приказы зачастую противоречили друг другу и становились бессмысленными. Юный дворянин знал, что он слишком часто маневрировал своими отрядами и в результате потерял около сотни солдат. Это причиняло ему боль, ведь они были не черточками на аспидной доске, которые можно легко стереть, а живыми людьми, истекающими кровью. Они умирали, чтобы дать ему возможность научиться боевому искусству. И все же он не думал, что командует так уж плохо. Было несколько прорывов, это правда, но пока ничего серьезного. Он не знал, что командование получил в результате одного из этих прорывов. Он думал, что одно только его присутствие укрепляет дух солдат. Ортайяс пытался представить себе, каким воинственным он выглядит со стороны: в золоченом шлеме, в доспехах, с богато изукрашенным мечом, рукоять которого осыпана драгоценными камнями, в своем плаще, который красиво развевался за его спиной. Правда, был жуткий момент, когда магия Авшара убила Нефона Комноса. Но даже колдун оказывал должное уважение потомку императоров и хмурился, когда Сфранцез объезжал свой боевой строй. Он делал все, чего обычно ожидали от военачальника… за исключением руководства битвой.

Во вражеских рядах взвыли нестройно трубы, и губы Сфранцеза скривились. Затем недовольство сбежало с лица, уступив место страху. Тысяча каздов во главе с самим Авшаром бросилась прямо на него.

— Ортайяс!— крикнул князь-колдун, и его голос четко прозвучал среди стука тысяч подков, бьющихся о каменистую землю. Он поднял руку в железной перчатке. — У меня есть подарок для тебя!

Меч в руке Авшара не был украшенной камнями игрушкой — это был смертоносный меч, кроваво-черный от засохшей крови, крови неисчислимых жертв.

Первый среди всех видессиан Ортайяс Сфранцез представил себе глаза Авшара, скрытые покрывалом, Авшара, и имя этому было Ужас. Душа Ортайяса ушла в пятки, а сердце похолодело от страха и превратилось в кусочек льда.

— Фос пусть смилостивится над нами! Мы все погибли! — истерически выкрикнул он.

Резко повернув свою лошадь, он ударил ее шпорами. Пригибаясь к гриве, чтобы скакать быстрее, он промчался мимо своих ошеломленных солдат — именно это и предвидел Авшар.

— Все пропало! Все пропало! — завывал он. С этими дикими воплями он покинул свою армию, изо всех сил нахлестывая жеребца. Мгновение спустя строй видессианских солдат, изумленных предательством и трусостью своего командира, распался под мощным ударом колдуна-полководца.

Вот кувшин воды в холодный зимний день Если вода очень чистая и ты не трогаешь ее, она может не замерзать долго. Но дай только снежинкам осесть на ее поверхности, и вода тотчас подернется льдом. Так случилось с видессианской армией. Бегство Ортайяса оказалось той снежинкой, которая превратила отступление в паническое бегство. В бреши хлынули дикие орды каздов. Ужас, обуявший солдат, был неодолим.

— Ну вот, мы и дождались подарка! — сказал Гай Филипп сердито, и его простые слова прозвучали хуже, чем грязные ругательства. — Образовать каре! — крикнул он и пояснил Марку: — Чем больше порядка мы проявим, тем менее вероятно, что мерзавцы бросятся на нас. Боги знают, у них сейчас достаточно легкой добычи.

Трибун кивнул, с горечью соглашаясь с центурионом. Отсеченное левое крыло уже бежало. Здесь и там группы солдат еще продолжали упрямо сражаться с обступившими их кочевниками, но большинство предпочитало удирать на восток, бросая на ходу щиты, шлемы, даже мечи. С дикими и радостными криками казды преследовали их, словно мальчишки, которые гонят кроликов.

Но Авшар удерживал власть над кочевниками и повел их в решительную, смертельную атаку на центр видессианской армии.

Многие отряды, атакованные одновременно с фронта и тыла, были сразу же уничтожены. Они не отличались римской маневренностью, приобретенной долгими тренировками, они рвали свои ряды, пытаясь перестроиться. Даже гордые халога смешались в кучу, оставив все надежды на восстановление своего боевого строя. Казды устремлялись в прорывы, усиливая панику и сея смерть своими стрелами и саблями. Уцелевшие рассеялись по всему полю битвы.

В этой дикой бойне пестрый состав видессианской армии превратился в проклятие. Каждый отряд бился сам по себе, не думая об армии как о едином целом.

— Всем соединиться в центре! — подал трубачам сигнал Маврикиос, но было уже слишком поздно.

В хаосе многие подразделения не услышали приказа, а те, кто слышал его, не смогли пробиться сквозь ряды каздов.

Некоторые отряды продолжали сопротивление. Намдалени отбивали атаку за атакой, пока казды не отступились от них.

Отчаянно сопротивлялся Гагик Багратони и тоже остановил захватчиков. Но оба отряда не могли перейти в контратаку.

Как я предсказал Гай Филипп, хороший порядок в строю римлян все еще удерживал их от развала и почти не наносил им потерь Более того, они как бы притягивали к себе бегущих в панике солдат. Иногда к ним присоединялись целые взводы и батальоны. Марк только приветствовал это. Каждый меч, каждое копье прибавляло ему силы.

Эти солдаты прибыли как раз вовремя. Кто-то из командиров-каздов был достаточно умен, чтобы понять, что любая организованная группа солдат представляет потенциальную опасность. Он выкрикнул слова команды и бросил своих людей на римлян. Гулко застучали копыта тысяч лошадей, несущихся на отряд Скауруса.

— Они идут! Ага! Они идут! — радостно заорал Виридовикс. Даже когда все вокруг рушилось, его веселила мысль о предстоящей схватке. Он был прирожденным воином и не скрывал воинственности своей натуры.

Виридовикс выскочил из строя и побежал навстречу каздам, не обращая внимания на стрелы и уклоняясь от ударов мечей, которые сверкали, как частые молнии. Командир кочевников атаковал кельта. Виридовикс увернулся в сторону и ударил врага сам, держа меч обеими руками. Клинок разрубил твердую кожу панциря, ребра врага казда хрустнули, и мертвое тело кочевника свалилось в густую пыль. Римляне приветствовали удачу галла победными криками.

Копий у них оставалось мало, и атака каздов ударила по строю, почти не защищенному копейщиками. Несмотря на свою знаменитую дисциплину, римляне пошатнулись. Передний фронт строя отступил и начал разрушаться. Стоя в передней линии, Марк сражался со всеми наравне, подбадривая легионеров своим мужеством. Он убил одного за другим двух каздов, но еще двое наседали на него с боков. Всадник-казд плашмя ударил его по голове наконечником копья, как дубиной. Это был скользящий удар, но глаза трибуна затуманились, и он упал на колени. Другой казд, пеший, подскочил с саблей наперевес. Трибун поднял щит, отражая удар, но понял, что сделал это слишком поздно. Уголком глаза он увидел, как высокая тень воина появилась за спиной врага, услышал, как топор с хрустом врезался в тело. Казд умер, не успев даже вскрикнуть. Скапти, сын Модольфа, уперся сапогом в его мертвое тело и с усилием выдернул топор из его спины.

— Где твои солдаты? — крикнул ему Скаурус.

Халога пожал плечами.

— Мертвы или рассеяны. Сегодня они дали воронам больше вражьих костей, чем своих собственных.

Сейчас Скапти больше, чем обычно, напоминал волка — старого волка, последнего уцелевшего из своей стаи. Он открыл рот, чтобы еще что-то сказать, но внезапно все его тело напряглось. Марк с болью увидел, как жало стрелы показалось из груди Скапти. Его единственный глаз немигающе смотрел на римлянина.

— Это место похуже, чем Имброс, — отчетливо сказал он. Пронзительный взор голубого глаза потускнел, и халога рухнул на землю.

Скаурус вспомнил, что халога предвидел свою судьбу, когда римляне покидали его город. Но у Марка не было времени размышлять об этом. Легионеры отступали под натиском превосходящих сил врага, и им негде было получить подкрепление, чтобы заполнить бреши в своих рядах. Скоро они перестанут быть эффективной боевой силой, а бегущая в панике толпа — хорошая мишень для кочевников. Трибун увидел Гая Филиппа, который метался из стороны в сторону, пытаясь найти еще хоть десяток годных к бою солдат, чтобы привести их на помощь отряду. Центурион выглядел разбитым, усталым и раздраженным оттого, что ему не удавалось сделать вещи, которые когда-то он делал играючи.

Вдруг казды в ужасе завопили. Кто-то ударил их с тыла. Смертоносное давление врагов ослабло. Кочевники раскатились кто куда, как шарик ртути, по которому стукнули кулаком.

Лаон Пакимер подъехал к Марку, и усталая улыбка пробилась сквозь его бороду.

— Конный и пеший вместе сделают лучше, чем каждый поодиночке, ты не находишь? — спросил он.

Скаурус горячо сжал его руку.

— Пакимер, ты можешь назвать меня голубой ящерицей, и я не посмею возражать тебе. Никогда еще ничье появление не было так кстати, как твое.

— Это настоящая похвала, — сказал катриш, почесав рябую от оспин щеку. — Не остаться ли нам вместе? — Он снова стал серьезным. — Мои конники защитят твоих солдат, а ты прикроешь нас, если нашему отряду придется отступить.

— Согласен, — тут же ответил Скаурус.

Даже в Риме кавалерия всегда была слабым местом легионов, и почти всегда конные подразделения составлялись из союзников или наемников. Невероятная ловкость и умение катришей, их снаряжение (включая стремена) делали такое подкрепление еще более весомым для Скауруса.

Куда более тяжелая драма разворачивалась на правом крыле видессиан. Из всей армии правый фланг пострадал меньше всего. И теперь Туризин, ободряюще крича своим солдатам, сражающимся в переднем строю, пытался повести их за собой на помощь своему брату.

— Мы идем! Идем! — кричали солдаты Севастократора.

Те отряды в центре, которые еще держались, кричали им в ответ и попытались пробиться к северу, но этому не суждено было случиться. Атака, которую возглавил Туризин, была обречена еще до того, как началась. Казды висели у них на каждом фланге, а солдатам предстояло разорвать ощетинившееся кольцо врагов, чтобы пробиться к своим товарищам. Стрелы вырывали из их рядов десятки людей. Противники атаковали снова и снова, жестокие удары сыпались с фланга, который должен был отбиваться любой ценой, и этой ценой стала атака. Только личное мужество и пример Туризина продолжали вести солдат вперед. И вдруг его конь споткнулся и упал, сраженный одной из черных стрел, которые посылал Авшар. Севастократор был хорошим наездником. Он спрыгнул с мертвого коня и крикнул, чтобы ему привели новую лошадь. Но раз остановившись, даже на такой короткий момент, солдаты Туризина уже перестали двигаться вперед. Против воли Туризина один из его офицеров буквально силой оттащил за узду его коня, и младший Гаврас вынужден был отступить.

Стон отчаяния вырвался у видессиан, когда они поняли, что атака, которая несла им спасение, захлебнулась. Казды вокруг них разразились триумфальными воплями.

Увидев, что все его надежды рухнули, Маврикиос понял, что последняя служба, которую он может сослужить своей стране, — унести с собой в могилу того, кто послужил причиной его поражения. Он позвал уцелевших халога из императорской гвардии. Сквозь шум битвы Марк услышал их четкий ответ:

— Да!

Их топоры сверкнули кровавым отблеском в последнем боевом салюте. Во главе с Императором они бросились на каздов.

— Авшар! — крикнул Маврикиос. — А теперь бейся лицом к лицу со мной, грязный вор!

Князь-колдун повернулся на его крик, сопровождаемый толпами кочевников. Они окружили халога и избивали их. На веем огромном поле битвы солдаты остановились, тяжело дыша, и смотрели на последнюю схватку. Императорские гвардейцы, стойко глядевшие в лицо близкой смерти, сражались с отчаянной отвагой Один за другим они падали мертвыми. Казды тоже не были трусами, особенно когда сражались на глазах своего повелителя. Когда в живых осталось лишь два десятка халога, плотной стеной окруживших Императора, князь-колдун и его слуги-кочевники бросились на них и начали рубить храбрецов, как мясники. Через минуту на поле боя остались одни только казды.

Какими бы слабыми ни были надежды у видессианской армии, они исчезли только после гибели Маврикиоса. Солдаты уже не видели смысла в битве и искали спасения любой ценой. Они бросали своих товарищей, если это давало им шанс уцелеть. Отдельные части все еще сохраняли полный порядок. Туризина Гавраса так смяли, что ему ничего не оставалось, как отступать к северу. На поле битвы теперь царили ужас — и казды.

Своим спасением в тот день римляне были обязаны в первую очередь Гаю Филиппу, который не допустил паники. За свою долгую военную жизнь ветеран не раз видел и победы, и поражения. Он удержал заколебавшихся было людей от паники и этим спас отряд.

— Ребята! — сказал он. — Покажите же вашу гордость, черт бы вас побрал! Держите строй сомкнутым и мечи наготове! Пусть на ваших лицах эти вшивые ублюдки прочтут, что вы еще раз хотите дать им по зубам!

— Все, чего я хочу, — это убраться отсюда живым! — выкрикнул какой-то молодой солдат. — И мне плевать, как быстро я должен для этого бежать!

— Дурак! — Центурион показал рукой на поле битвы, на груды трупов, на каздов, густыми толпами преследующих беглецов. — Посмотрите вокруг себя, эти бедняги тоже думали, что смогут удрать, — где они сейчас? Мы проиграли, это правда, но мы все еще мужчины. Дайте каздам понять, что мы готовы биться и что они должны сперва заработать право быть нашими победителями. Клянусь Юпитером, скорее всего, они отступят. Но если мы бросим щиты и разбежимся в стороны, как безголовые цыплята, каждый за себя, — я обещаю вам: ниодинчеловекне увидит больше своего дома.

— Ты тысячу раз прав, — сказал Горгидас. Лицо грека было изможденным и серым от усталости и боли. Слишком часто он видел людей, умиравших от ран, когда у него не хватало опыта и знаний, чтобы спасти их. Он сам мучился от раны. Его левая рука была перевязана, и пятна крови на рваной одежде показывали, где скользнула сабля кочевника. И все же, хотя и на пределе человеческих сил, он как мог поддерживал центуриона.

— Спасибо, — пробормотал Гай Филипп. Он пробежал взглядом по лицам своих бойцов, пытаясь понять, не нужны ли для укрепления дисциплины более сильные меры.

Горгидас настойчиво продолжал:

— Это единственный способ выйти из окружения целыми. Нужно показать врагу, что мы готовы защищать себя. Знаете вы это или нет, но мы следуем примеру Сократа в битве при Делиуме, когда он пробился к Афинам и вывел с собой из окружения своих бойцов.

Гай Филипп воздел руки.

— Вот это то, чего мне так не хватало: выслушивать бредни о каких-то там олухах-философах. Лечи себе раненых, доктор, и дай мне возможность поставить моих ребят на ноги.

Не обращая внимания на обиженное лицо Горгидаса, он снова оглядел легионеров, недовольно качая головой.

— Пакимер! — крикнул он. Катриш поднял руку. — Прикажи своим всадникам зарубить первого же солдата, который отойдет в сторону.

Глаза офицера расширились от удивления. Гай Филипп пояснил:

— Лучше самим уложить несколько трусов, чем увидеть повальное бегство и погибнуть всем.

Пакимер подумал, затем кивнул и отдал центуриону честь самым торжественным образом. Марк никогда не замечал за смешливыми катришами подобной серьезности. Пакимер заговорил со своими конниками. Разговоры о бегстве быстро утихли.

— Не обращай внимания на Гая Филиппа, — сказал Квинт Глабрио Горгидасу. — Он иногда груб, но он не имел в виду тебя.

— Ну, еще из-за этого впадать в расстройство, — бросил врач коротко, но в его голосе звучала благодарность.

— Этот мягкий на слова парень прав, — заметил Виридовикс. — Когда вот этот (он указал пальцем на Гая Филиппа) начинает говорить, он похож на слабосильного в постели: все выплевывает раньше времени.

Старший центурион фыркнул и сказал:

— Будь я неладен! Ты впервые принял сторону грека, клянусь богами.

Виридовикс задумчиво пощипал усы.

— Да, пожалуй, — согласился он.

— А почему бы и нет, — заметил Марк Гаю Филиппу. — У тебя не было никакой причины грубить Горгидасу, особенно после того, как он удостоил тебя своей высшей похвалы.

— Ну хватит вам обоим кусать меня! — раздраженно воскликнул Гай Филипп. — Горгидас, если ты принимаешь мои извинения, то я их тебе приношу. Боги знают, ты один из немногих виденных мной врачей, кто заслужил тот хлеб, который ест. Ты перевязал мое плечо, когда я вывихнул его, а я наорал на тебя, не подумав.

— Все в порядке. Только что ты похвалил меня гораздо больше, чем я тебя, — ответил Горгидас.

Недалеко вскрикнул легионер: стрела впилась в его руку. Врач вздохнул и пошел перевязывать рану. Сейчас у него было немного работы. Победив в сражении, казды сорвались с привязи, и даже Авшар не смог бы сейчас остановить своих воинов. Некоторые еще преследовали видессианских солдат, но большинство принялись грабить мертвецов или разбивать палатки прямо на поле сражения. Закат уже догорел, и теперь быстро смеркалось.

Утолив жажду крови и пресытившись битвой, кочевники не слишком рвались в атаку, чтобы добить тех немногих солдат, которые все еще упорно держали оборону. Где-то в темноте дико закричал настигнутый каздом человек. Скауруса пробрала дрожь, когда он подумал о том, как близки римляне были к тому, чтобы разделить подобную же участь.

Он обратился к Гаю Филиппу:

— Горгидас сказал правду. Без тебя мы бы разбежались, как испуганные телята, именно ты удержал нас вместе.

Ветеран пожал плечами. Лестные слова заставили его нервничать больше, чем драка в самом огне битвы.

— Я просто знаю, как правильно отступать, вот и все. Черт бы меня побрал — я обязан знать такие вещи, ведь я видел их за все эти годы больше, чем достаточно. Ты начал с Цезарем во время галльской кампании, не так ли?

Марк кивнул, вспомнив, что планировал короткое пребывание в армии лишь для укрепления своей политической карьеры. Прошлое застилал густой туман, словно все это случилось с кем-то другим.

— Я тоже думал об этом, — сказал Гай Филипп. — Ты ведь и сам, знаешь ли, недурно воевал. Здесь, и в Галлии тоже. Иногда и даже забываю, что ты не собирался посвятить себя армии. Ты держишься как настоящий солдат.

— Благодарю тебя, — горячо сказал Скаурус, зная, что центурион говорил так же искренне, как Горгидас. — Ты помог мне больше, чем кто бы то ни было. Если я хоть на йоту стал похож на хорошего солдата, так это потому, что меня научил ты.

— Я всего лишь выполняю свою обычную работу, — сказал Гай Филипп, мучаясь от неловкости. — Довольно бесполезной болтовни. — Он вгляделся в темноту. — Я думаю, что нам уже удалось оторваться от каздов на достаточно безопасное расстояние, и мы можем разбить лагерь.

— Да, пожалуй. Катриши прикроют нас от всадников, если те появятся здесь, а мы сможем окопаться.

Скаурус отдал приказ буккинаторам, и те затрубили сигнал остановиться.

— Да, конечно, — согласился Пакимер, когда трибун попросил прикрыть его отряд во время фортификационных работ. — Ров и насыпь спасут в эту ночь всех нас.

Он наклонил голову, и выражение его лица напомнило Скаурусу о Тасо Ванесе, хотя оба катриша совсем не походили друг на друга.

— Укрепленный лагерь — одна из причин, по которой я решил присоединиться к твоему отряду. Мы таких укреплений строить не умеем.

— Зато вы скачете на конях, как выпущенные на волю дьяволы. Посади меня на лошадь, и я тотчас сломав себе шею.

Но время для шуток прошло, и Марк одобрительно взглянул на катриша. Теперь нужно было серьезно подумать о том, что делать дальше. Пока они укрепляли лагерь, казды не нападали на них, что было очень кстати. Римляне, усталые от боя и от перехода, двигались, как сомнамбулы, зная, что стоит им бросить работу, сон тут же одолеет их. Беглецы из разбитой армии, которые присоединились к ним, тоже помогали — правда, очень неумело — строить укрепления. Большинство солдат, примкнувших к римлянам, были незнакомы Скаурусу, но некоторых он узнал. Марк был удивлен, увидев Дукицеза, занятого установкой кольев. Не думал он, что тощий видессианин, чью руку он недавно спас, выдержит на поле боя дольше, чем полчаса. И все же бывший воришка был здесь, целый и невредимый, в то время как бесчисленное количество высоких сильных парней полегли в битве и усеяли поле своими неподвижными телами… Зимискес, Адиатун, Мазалон, сколько их там было? Увидев Марка, Дукицез застенчиво махнул ему и вернулся к своей работе.

Зеприн Красный тоже был здесь. Косматый халога не работал — он сидел в пыли, обхватив голову обеими руками. Скаурус подошел к нему, и Зеприн поднял глаза.

— А, это ты, римлянин, — сказал он. Голос его звучал глухо, как насмешка над обычным рыком. Огромный синяк красовался на его левом виске, сползая на щеку.

— Болит? — спросил трибун. — Я прикажу своему врачу осмотреть тебя.

Северянин покачал головой.

— Что мне в твоих лекаришках?.. Ни один из них не вылечит меня от воспоминаний. — Он снова уткнулся лицом в ладони.

— Зачем ты обвиняешь себя? Император сам послал тебя гонцом!

— Да, послал, — горестным эхом отозвался Зеприн. — Отослал меня укрепить левый фланг, когда погиб Комнос, — и боги погубили его как раз в это время. Но битва шла хорошо, и мне больше нравилось сражаться с врагом липом к лицу, чем передавать поручения. Маврикиос всегда ругал меня за это. И поэтому я медлил дольше, чем нужно. А этот идиот Ортайяс… (он добавил к его имени проклятие) продолжил командовать.

Ярость сделала голос халога грубым, а гнев более темным и холодным, чем зимние облака его родины.

— Я знал, что он дурак, но не считал его трусом. Когда этот кусок дерьма бежал, меня не было рядом, чтобы остановить всеобщую панику. Если бы я внимательнее относился к своему долгу и поменьше любил свой топор, сейчас мы охотились бы за убегающими каздами.

Марку ничего не оставалось, как только кивнуть и продолжать слушать: в самообвинении Зеприна было достаточно правды, которая делала всякие утешения невозможными. Халога, тускло взглянув на римлянина, закончил:

— Я пытался пробраться к Императору и получил вот это. — Он коснулся своего опухшего синяка — Когда я очнулся, то увидел твоего маленького доктора, который помог мне встать.

Трибун не помнил, когда именно Горгидас помог гиганту-северянину, но, вероятно, невысокого грека было бы нелегко увидеть за спиной великана-халога.

— Я даже не смог погибнуть смертью воина за моего повелителя, — простонал халога.

При этих словах терпение Скауруса лопнуло.

— Слишком многие сегодня погибли, — резко сказал он. — Боги мои, твои, Империи, — все равно чьи, спасли кого-то из нас, будь же благодарен им за то, что мы остались в живых и можем копить силы для мести.

— Да, для мести придет время, — мрачно согласился халога. — И я знаю, с кого нужно начинать.

Ортайясу Сфранцезу очень повезло: в этот миг он не видел Зеприна.

Римский лагерь был не так уж далеко от поля боя, чтобы они не слышали стонов раненых. Их было так много, что, казалось, стоны разносятся далеко вокруг. Нельзя было сказать наверняка, кто кричал от боли: намдалени, видессианин, истекающий кровью, или казд, корчащийся от стрелы в животе.

— Хороший урок для всех нас, — заметил Горгидас, перед тем как перевязать очередного солдата.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Виридовикс насмешливо.

— В страданиях все мы братья, хотя я желал бы, чтобы мы стали братьями каким-нибудь другим способом.

Он смерил кельта гневным взглядом, словно вызывая его на поединок. Виридовикс первым отвел взгляд. Он потянулся, почесался и сменил тему для разговора.

Скаурус наконец заснул тяжелым беспокойным сном, полным страшных видений. Казалось, с тех пор как он закрыл глаза, не прошло и минуты, а легионер уже тряс его за плечо.

— Прошу прощения, командир, тебя ждут, — сказал солдат.

— А? Что? — пробормотал трибун, протирая заспанные глаза и желая только одного: чтобы солдат убрался к черту и дал ему отдохнуть.

Ответ солдата облил его ледяной водой.

— Командир, с тобой хочет говорить Авшар.

— Что? — Рука Марка машинально сжала рукоять меча. — Хорошо, я сейчас приду.

Он быстро надел полный доспех — никогда не знаешь, какие коварные замыслы таит князь-колдун — и с обнаженным мечом в руке проследовал за легионером через спящий лагерь. Два часовых-катриша появились в темноте за пределами освещенного светом костров круга. У каждого наготове был лук со стрелой.

— Он подъехал на лошади, как гость, которого пригласили на торжество, и спросил тебя по имени, — сказал один из них Скаурусу.

Обычное хладнокровное мужество катриша было уязвлено скорее наглым появлением Авшара, чем страхом перед его магической силой. Но товарищ его относился к делу иначе. Он сказал:

— Мы стреляли несколько раз, господин. Он был так близко, что мы не могли промахнуться, и все же ни одна стрела не задела его.

Глаза солдата широко раскрылись от страха.

— Но мы смогли отогнать ублюдка за пределы полета стрелы, — сказал первый катриш уверенно.

Письмена друидов на галльском мече Марка начали тихо мерцать, но не загорелись ярким огнем, как в день поединка с Авшаром. Однако они все еще предупреждали его в колдовстве. Бесстрашный, как тигр, играющий с мышкой, князь-колдун внезапно появился из темноты. Неподвижно, как статуя, он сидел на своем черном скакуне.

— Червяки! Они меня «отогнали»! Вам не выгнать и червей из кучи дерьма!

Первый катриш пробормотал проклятие и прицелился в Авшара Скаурус удержал его:

— Не трать стрел понапрасну. Я думаю, его латы заколдованы.

— Ты прав, повелитель тараканов, — сказал Авшар, резко повернув голову. — Но что это я так неучтив с человеком, которому хочу вернуть кое-что из его имущества. Я нашел это на поле битвы.

Даже если бы Марк не знал характера своего врага, едкий юмор, прозвучавший в его голосе, должен был сказать ему, что подарок колдуна — особого свойства. Он из тех, что приносят радость дарящему, но отнюдь не принимающему. И все же у Скауруса не было возможности отказаться. Пришлось играть в игру Авшара до конца.

— Какую цену ты просишь за него? — спросил он.

— Цена? О, никакой. Как я уже сказал, эта вещь принадлежит тебе. Возьми — и не благодари.

Князь-колдун склонился к тому, что лежало на седле, и бросил это в трибуна. Предмет еще летел в воздухе, когда он повернул своего жеребца и ускакал Марк и часовые в страхе отшатнулись в сторожу, опасаясь колдовской ловушки или какого-нибудь трюка. Но подарок колдуна спокойно упал на землю у противоположной стороны палисада и покатился к ногам трибуна.

Теперь ужасная шутка Авшара стала ясна. На Скауруса остекленевшими глазами глядела голова Маврикиоса Гавраса. Черты лица все еще искажала агония. Часовые снова пустили стрелы в колдуна, но это было бесполезно. Его дьявольский смех без слов сказал им, что стрелы опять не достигли цели.

Гай Филипп, наделенный безошибочным даром чуять беду, уже спешил к ним. Он был одет только в плащ и шлем, а обнаженный меч сжимал в руке. Центурион почти споткнулся о подарок Авшара и, узнав в чем дело, побледнел.

— Как она попала сюда? — спросил он.

Марк объяснил, вернее, попытался это сделать. Он сбивался с мысли каждый раз, когда опускал голову и видел мертвые глаза Императора. Центурион выслушал его и зарычал:

— Пусть проклятый колдун хвастается своим трофеем. Но в конце концов он за все заплатит, вот увидишь. А это (он отдал Маврикиосу прощальную честь) мы уже знаем. Вместо того, чтобы тратить время, пугая нас, Авшар мог бы покончить с Туризином. Но он дает Гаврасу возможность уйти, к тому же, с доброй частью армии.

Гай Филипп был прав. Пока Туризин Гаврас жив — у Видессоса оставался вождь, а после этой катастрофы Империи нужны все бойцы, которых можно собрать. Мысли трибуна вернулись к утру этого дня. Ему хотелось бы избавиться от воспоминаний о мертвом поле у Марагхи.

Дисциплина легионеров снова сыграла свою роль. Полная победа оставила каздов в таком же беспорядке, как и их врагов.

Теперь у Скауруса были кавалеристы — катриши, так что он смог бы встретиться с кочевниками на равных. Так или иначе, римляне должны пробиться и выстоять.

Марк сурово посмотрел вслед Авшару и тихо добавил:

— Нет, игра еще не закончена. Далеко не закончена.