"Николай Кузнецов" - читать интересную книгу автора (Гладков Теодор Кириллович, Лукин Александр...)

ГЛАВА 15

После тяжелого, кровопролитного боя с карательной экспедицией «мастера смерти» генерала Пиппера оставаться под Ровно отряду уже было нельзя. Победа вдохновляла, тем более не следовало ею обольщаться – нужно было уходить, пока потрясенные нежданным поражением немцы не пришли в себя и не отрезали все пути к отходу.

В конце октября Красная Армия, вдохновленная блестящей победой на Курской дуге, вышла к Днепру на протяжении семисот километров. Это означало освобождение от оккупантов почти всей Левобережной Украины и Донбасса.

Гитлеровцы теперь рассчитывали только на Днепр: широкая, полноводная река с ее высоким правым берегом расценивалась ими как непреодолимая водная преграда для усталых, измотанных трудными и ожесточенными летними боями советских войск. Но Днепр был форсирован сразу в десятках мест на всем театре военных действий!

6 ноября, в канун Октябрьского праздника, Москва салютовала доблестным дивизиям Красной Армии, освободившим столицу Советской Украины Киев. Удар по Коростеню, Житомиру и Фастову привел к тому, что оказались перерезанными важнейшие коммуникации, связывающие группы немецких армий «Центр» и «Юг».

Штурмом был сокрушен сильный плацдарм гитлеровских войск в районе Запорожья. Вслед за Запорожьем были освобождены Днепропетровск и Днепродзержинск. На юге Красная Армия взяла Мелитополь, изгнала немцев с Таманского полуострова, вышла к низовьям Днепра и Перекопскому перешейку. Крым оказался отрезанным, фашистские войска в нем – запертыми, как в бутылке.

Началось освобождение и Советской Белоруссии.

На всех фронтах от Черного до Северного морей гитлеровцы несли огромные потери. Всего в ходе летне-осенней кампании Красная Армия разгромила 118 фашистских дивизий, вывела из строя почти полтора миллиона вражеских солдат, офицеров и генералов.

Фронт все ближе и ближе подходил к государственной границе СССР. Вначале исподволь, а потом все более поспешно гитлеровцы эвакуировали оккупационные учреждения из Ровно. Город стал терять свое значение центра временно оккупированной фашистами Украины и, следовательно, уже не интересовал так, как прежде, советскую разведку. Громоздкий аппарат гитлеровской администрации поспешно переводился во Львов. Потому-то именно к этому городу и было решено перебазировать отряд под командованием Д. Н. Медведева.

Памятный бой с карателями лишь ускорил это решение.

Итак, поздней осенью 1943 года по совершеннейшему бездорожью, лесами, топями, проселками, отряд совершил тяжелейший 150-километровый переход. Чтобы не подвергать тяготам и риску раненых, их принял по просьбе Дмитрия Николаевича Медведева в свое соединение дважды Герой Советского Союза Алексей Федорович Федоров. (Интересно, что по выздоровлении они образовали небольшой отряд, которым командовали медведевцы же – Григорий Шашков и Константин Владимирский.)

Местом новой временной стоянки был избран лес в окрестностях большого села Велки-Целковичи. Здесь отряд привел себя в порядок, после сильных боев партизаны смогли, наконец, отдохнуть, набраться сил. Но для разведчиков этот вынужденный и временный отрыв от источников информации, был крайне нежелателен. Поэтому уже через две недели было решено, что, поскольку немцы наверняка убедились, что партизаны от «столицы» ушли, группа разведчиков, работавших в Ровно, под командованием Лукина в сопровождении роты Льва Ермолина скрытно вернется на время в Цуманские леса. (Несколько позже туда вернулся и весь отряд.)

При обратном пути как раз в канун Дня чекиста – 19 декабря – на них, к своему несчастью, напоролся целый выпуск школы военных старшин так называемой УПА – «Украинской повстанческой армии». Как потом выяснилось, эти предатели совершали ночной марш в качестве одного из выпускных экзаменов. Несостоявшихся старшин партизаны разбили наголову и взяли хорошие трофеи: тяжелый пулемет, миномет, много оружия и боеприпасов. Но самое главное, – в распоряжении разведчиков оказалось более сотни новеньких, еще не выданных старшинских дипломов, украшенных печатями и витиеватыми подписями командующего группы УПА «Заграва» Дубового и начальника штаба Бористена – так в древности назывался Днепр (вожаки националистов очень любили присваивать себе громкие имена, чего стоил один атаман Боровец, именовавший себя ни более, ни менее, как… Тарас Бульба!).

…Между тем поток немецкого отступления подкатывал к Львову. Все дороги были забиты, запружены автомобилями, повозками, мотоциклами… Бежали офицеры и чиновники оккупационных ведомств, семьи оккупантов, предатели, пытающиеся уйти от возмездия. Бежали в панике, дрались за места в машинах, платили бешеные деньги за железнодорожные билеты и бензин.

И с тем большей яростью вымещали они свою звериную злобу и страх на мирных жителях Западной Украины. По городам и селам, как никогда, бесчинствовали каратели: сжигали дома, расстреливали стариков и детей, угоняли в Германию всех трудоспособных, уничтожали все, что не могли вывезти. Это называлось «тактикой выжженной земли».

С наступлением нового, 1944 года фронт значительно приблизился к Ровно. Порывы студеного ветра доносили до города отдаленные раскаты артиллерийской канонады. Шла сплошная эвакуация. Рейхскомиссар Украины Эрих Кох так торопился удрать, что даже традиционный рождественский вечер устроил на два дня раньше, чем полагалось по календарю.

Пришлось и разведчикам трогаться с места – на запад. Целью был, разумеется, Львов – крупнейший город и исторический центр Западной Украины. На этот раз главная трудность заключалась даже не в самом сложном и опасном переходе: во Львове не имелось ни связей, ни квартир, – словом, никаких опорных пунктов для разведчиков. Правда, у некоторых партизан жили там родственники или знакомые. Но было известно, что немцы расстреляли во Львове десятки тысяч людей, в их числе могли оказаться и те лица, на которых, как предполагалось, могли рассчитывать, хотя бы первое время, разведчики. Приходилось учитывать и то, что Львов был центром украинских буржуазных националистов всех толков. Командование отряда понимало, что многие бандеровские и прочие враждебные деятели после изгнания оккупантов останутся на Украине, уйдут в подполье, чтобы вести тайную, из-за угла войну против Советской власти.

Подыскать квартиры, установить связи с надежными людьми, посеять панику среди оккупантов, обнаружить места расположения складов, штабов, узлов связи, казарм, выявить лиц, которых немецкое командование и руководство украинских буржуазных националистов оставит в городе для шпионажа и диверсий, – с таким серьезнейшим заданием решено было заслать во Львов небольшую группу разведчиков. Наконец, им было поручено разведать фашистский план минирования Львова, чтобы воспрепятствовать гитлеровцам разрушить старинный город – гордость украинского народа. В случае потери связи с отрядом (такая возможность не исключалась) разведчики должны были самостоятельно связываться с передовыми частями Красной Армии и передавать им добытую информацию. Им разрешалось также предпринимать любые действия, могущие внести панику в «нормальную» жизнь оккупантов во Львове.

6 января 1944 года группа в составе двадцати одного человека под командованием Бориса Крутикова отправилась в опасный путь по маршруту: Ровно (Цуманские леса) – Дубно – Почаев – Броды – Злочев – Перемышляны – Львов (Гановичевский лес). Здесь часть группы должна была остаться в качестве «зеленого маяка», а другая проникнуть в город и приступить к выполнению задания. Радист Бурлака должен был обеспечивать регулярную связь разведчиков с отрядом.

Командование отправляло во Львов и Николая Кузнецова, но совершенно самостоятельно, в сопровождении лишь двух человек: Яна Каминского и шофера Ивана Васильевича Белова. Белов в свое время служил в Красной Армии, попал в плен, был освобожден как украинец под фамилией Белько, осел в Ровно и связался здесь с группой Михаила Шевчука. Шевчук и остальные связанные с ним товарищи рекомендовали Белова как верного человека, проверенного в ряде операций. Для предстоящей операции Белов был одет в форму и снабжен документами солдата военно-транспортных войск Ивана Власовца.

Во Львове наряду с основной разведывательной работой Кузнецову следовало, по возможности, осуществить акт возмездия над губернатором Галиции Вехтером или его заместителем Бауэром.

На всякий случай оговорили место встреч во Львове: возле театра, по нечетным дням, в двенадцать часов по немецкому времени.

Затем Кузнецов должен был перебраться в Краков. Выбор этого города объяснялся тем, что сюда, по всем расчетам, должны были бежать высшие фашистские учреждения после неминуемого и близкого изгнания с украинской земли. В случае крайней опасности Кузнецову, Каминскому и Белову предписывалось уйти в подполье и дождаться прихода Красной Армии.

Настроение перед отъездом у Николая Ивановича было превосходное; в отряд пришло радостное известие, что Указом Президиума Верховного Совета СССР от 26 декабря 1943 года он и его товарищи за осенние операции награждены орденами Ленина. Он много шутил, был весел и жизнерадостен.

15 января 1944 года Кузнецов, Каминский и Белов распрощались с боевыми друзьями, как все полагали тогда, ненадолго и выехали во Львов через Луцк. (Если быть точным, то следует оговориться, что выехали они не сразу: стояла такая грязь, что до шоссе их машину пришлось вытягивать волами.)

В Луцке Кузнецов и его спутники совершили небольшую остановку по очень важной причине: группа связанных с отрядом польских патриотов под командованием Вицента Окорского, жившего на Банковой улице, 16, заранее приготовила здесь для Кузнецова новый автомобиль: серый итальянский «фиат», ранее принадлежавший местному гебитскомиссару. Старая машина гауптмана Зиберта, рассудило командование, слишком «скомпрометировала» себя в Ровно.

18 января группа отправилась на этом «фиате» дальше – на Львов.

«Накануне в селе Германувка, – вспоминает Лукин, – фактически окраине Луцка, я в последний раз виделся с Николаем Ивановичем Кузнецовым. Встреча проходила в старом заброшенном сарае на краю села.

Николай Иванович приехал вместе с Каминским и Беловым, я – в сопровождении доктора Альберта Цессарского, «смотрителя луцкого маяка» Владимира Ступина, моего адъютанта Сергея Рощина и нескольких бойцов.

Николай Иванович коротко рассказал, что до Луцка они добрались в потоке отступающих войск спокойно, что «фиат», который ему достали поляки, по отзыву Белова в полном порядке, что сам Белов, как ему кажется, хороший водитель, выдержанный и надежный товарищ.

Я понимал, что от личных и профессиональных качеств водителя во многом будет зависеть успех поездки Кузнецова, и был рад, что Белов ему со всех точек зрения понравился. Но понял и другое: Кузнецов, зная, что это не может нас не волновать, сам, не дожидаясь моих вопросов, похвалил нового своего товарища. О Каминском говорить не было нужды: Николай Иванович и Ян давно сработались и понимали друг друга с полуслова.

Так мы провели часа два: уточнили задания, обсудили некоторые детали. Теперь мне оставалось только продлить документы Зиберта и передать ему деньги. Цессарский на специально захваченной немецкой машинке печатал на бланках соответствующие тексты, а я расписывался за нужных начальников и прикладывал ту или иную печать из своей походной канцелярии. Соответствующая доработка была проведена с документами Каминского и Белова, а также с бумагами на новый автомобиль Зиберта. Потом я отдал Николаю Ивановичу большую сумму марок.

Как всегда, Кузнецов, прежде чем спрятать документы в карман, тщательно их изучил – чтобы в случае проверки ответить на любой вопрос без запинки, не спутав ни фамилий, ни дат. Деньги разделил на несколько частей – чтобы на людях не показать слишком солидную пачку.

Настроение его в тот последний день, что мы виделись, было хорошим. Он был бодр, собран, не сомневался, что успешно выполнит очередное задание. Лишь сожалел немного, что его встреча с близкой, как никогда, Красной Армией отодвигается на неопределенный срок. Это было понятно – все мы с нетерпением ждали ту радостную минуту, когда увидим первого красноармейца.

Потом мы сидели уже все вместе, оставив охрану, обедали, обсуждали последние военные сводки, гадали, когда, наконец, наступит День Победы и откроют ли союзники к тому времени второй фронт. О задании больше не говорили. Теперь, после того как деловой разговор с Николаем Ивановичем был закончен, я больше приглядывался к его спутникам. Убедился, что и Каминский и Белов настроены по-боевому, понимают задачу своей маленькой группы.

Подошло время расставаться. Нам нужно было возвращаться к своим, Кузнецову и его друзьям – спешить на запад, к Львову. Мы обнялись, расцеловались, и вот уже Николай Иванович, чуть пригнувшись у низкой двери, первым выходит во двор».

…Группа Бориса Крутикова ушла хорошо вооруженной под видом отряда бандеровцев, выполняющих особое задание. Все ее участники были снабжены документами националистов, в том числе дипломами школы военных старшин УПА. Теми самыми дипломами, что были взяты в ночном бою 19 декабря. И все же с самого начала все пошло не так, как надо. Группа смогла пробиться к намеченному пункту лишь с огромным трудом и весьма ощутимыми, учитывая ее небольшой состав, потерями. Погиб в бою и единственный радист Бурлака. Его гибель уже сама по себе ставила перед будущими разведчиками во Львове множество проблем, ибо связь в разведке едва ли не самое главное. Что толку в самой ценной информации, если ее нельзя вовремя передать своим?

Только 19 января оставшаяся часть группы Крутикова подошла к селу Гуте-Пеняцкой, где вступила в контакт с небольшим отрядом польских патриотов под командованием Казимира Войцеховского. В Гуте Крутиков и решил на время обосноваться, отправив все же двух разведчиков – Степана Пастухова и Михаила Кобеляцкого – во Львов. Степан Петрович Пастухов в составе группы оказался не случайно. Дело в тем, что когда-то он работал во Львове инженером коммунального хозяйства, а посему отлично знал не только сам город, но и подземные коммуникации, систему водоснабжения, канализации и прочие очень важные вещи.

Прибыв во Львов (кстати, во время пути у них несколько раз проверяли документы, но бумаги не подвели), Пастухов и Кобеляцкий отправились по разным адресам разыскивать старых знакомых. Неудача следовала за неудачей: одни выехали еще до оккупации, другие погибли, третьи перебрались в деревню. Попадались и такие, которые никуда не выезжали и здравствовали, но им нельзя было доверять – сотрудничали с гитлеровцами.

Только к вечеру Степану Пастухову повезло. На Лычаковской улице, 4 он нашел давнего сослуживца Руденко, некогда работавшего дорожным инженером. Пастухов держался осторожно, сказал, что он с товарищем эвакуировался из Ровно, где работал в военно-строительной конторе, что дела его обстоят неважно, так как нигде во Львове не может найти жилья. Руденко предложил на первых порах остановиться у него, пожалел, что сравнительно недавно сдал в наем одну свою лишнюю комнату. Живут в ней два брата – Василий и Юлиан Дзямба, ребята еще молодые, бессемейные.

После долгого прощупывания Пастухов, наконец, дал понять, что они с товарищем – советские партизаны, но, разумеется, ни словом не обмолвился о целях своего пребывания в городе. Руденко встретил это признание без всякого удивления: видимо, догадывался и сам, кто таков его старый знакомый. И как только разговор вступил в определенную стадию, он без обиняков заявил, что Степан Петрович может целиком и полностью рассчитывать на его, Руденко, содействие решительно во всем.

Первая просьба Пастухова была – связать его с надежными людьми, у которых можно остановиться, переночевать. Руденко располагал такими знакомствами, тут же продиктовал Степану Петровичу несколько адресов, за которые ручался головой. А потом посоветовал приглядеться к его жильцам, братьям Дзямба: ребята, по его мнению, немцев ненавидели и только ждали подходящего случая, чтобы включиться в активную борьбу с оккупантами. Руденко оказался прав: братья Дзямба действительно были людьми подходящими, они с искренней радостью согласились выполнять все поручения разведчиков.

Через несколько дней Василий Дзямба познакомил Пастухова и Кобеляцкого со своим другом Дзюпиком Панчаком (вообще-то его имя было Владимир, но друзья называли его только Дзюпиком), у которого в доме 23 по улице Николая была превосходная квартира. Главное ее достоинство заключалось в том, что, кроме отдельного хода с лестничной клетки, у нее еще был и черный ход, который из кухни вел прямо на чердак. Именно это и прельстило в первую очередь разведчиков. Теперь, располагая надежным убежищем, Пастухов и Кобеляцкий смогли приступить к выполнению основной части своего задания. С утра до вечера они ходили по городу и отмечали военные объекты врага: склады, казармы, зенитные батареи, места постоянного скопления войск.

Особенно интересовал их, разумеется, Центральный вокзал, но проникать туда без соответствующих документов было трудно и небезопасно. Требовалось что-то срочно придумать. Степан Пастухов обратил внимание на многочисленных «возпарей» – носильщиков с маленькими тележками. С такой тележкой и впрямь можно было пройти куда угодно – и в залы ожидания, и на перроны.

Разведчики тут же остановили первого встречного возпаря и потребовали от него документы. Возпарь, приняв их за полицейских, послушно предъявил аусвайс и патент на право работы. Внимательно изучив документы, задав потом несколько вопросов, Пастухов узнал, какие бумаги и где им следует раздобыть. И тут на помощь пришли Панчак и Василий Дзямба, – вернее, их друг, бывший капитан польской армии Владислав Бик, игравший видную роль в подпольной организации польских патриотов. Уже через два дня Бик обеспечил Пастухова и Кобеляцкого требуемыми аусвайсами, а также патентами и номерами на тележки.

Здесь уместно объяснить, почему авторы решили уделить внимание действиям Степана Пастухова и Михаила Кобеляцкого, вроде бы не имеющим прямого отношения к судьбе главного героя книги. В отряде «Победители» действовало много и других замечательных разведчиков-патриотов. К сожалению, в этой книге о Николае Ивановиче Кузнецове обо всех них не напишешь, хотя они этого и заслуживают. Но Пастухов и Кобеляцкий работали во Львове в те самые дни, когда в нем совершил свои последние подвиги Николай Кузнецов. Сложись обстоятельства чуть-чуть иначе, они могли бы работать в этом городе вместе, но так не случилось, и ничьей вины в том нет. Шла война…

…В задание Пастухова и Кобеляцкого, кроме основной разведывательной работы, входило и уничтожение гитлеровского офицерского состава и работников военной администрации.

…Было около девяти часов вечера, редкие фонари едва пробивали сырую, промозглую тьму. Прохожих почти не было – местные жители в эту пору вообще не выходили из домов, немцы в последнее время тоже старались лишний раз не показываться на улицах.

Пастухов шел впереди. Кобеляцкий – следом, шагах в четырех. Не доходя до вокзала, Степан Петрович заметил на трамвайных путях офицера – майора авиации. Тот стоял посреди привокзальной площади, держа в руке небольшой чемоданчик, и неуверенно озирался по сторонам, словно решая, куда пойти. Постояв так несколько минут, немец зашагал как раз к той улице, в тени углового дома которой притаился разведчик. Майор прошел мимо Степана, едва не задев его своим чемоданчиком. И в ту же секунду сухо хлопнули подряд два выстрела.

Пастухов и Кобеляцкий быстрым шагом обогнули стоявшие на площади пустые санитарные вагоны и на ходу вскочили в громыхавший мимо трамвай. Преследования, судя по всему, не было: убитого офицера, видимо, сразу не обнаружили, а на одиночные выстрелы никто в городе внимания не обращал.

Но на следующую ночь их все же чуть не настигла беда: жандармы и украинские полицейские нагрянули на квартиру Панчака. Трудно сказать, что вызвало этот визит: то ли о подозрительных жильцах донес кто-то из соседей, то ли выследил тайный агент гестапо. Во всяком случае, в два часа ночи в наружную дверь загрохотали. Вот тут и пригодилась необычная планировка квартиры.

– Но открывай, пока не уйдем на чердак, – шепнул Пастухов хозяину.

Поспешно одевшись и захватив оружие, разведчики на цыпочках стали осторожно подыматься по скрипучей лестнице. Панчак в одном нижнем белье, громко зевая, пошел к двери.

– Кто там? – нарочито заспанным голосом спросил он.

– Открывай! Шнель! Шнель! – раздалось за дверью.

Дзюник отворил. В прихожую тут же ввалилось несколько жандармов и полицаев. На беду, разведчики еще не успели скрыться на чердаке. Заметив беглецов, один из полицейских с пистолетом в руке кинулся к ним. Но Пастухов прореагировал быстрее: раздался выстрел – и полицейский рухнул с нижней ступеньки на кухонный пол. Растерявшиеся немцы в панике, толкая друг друга, бросились вон.

Панчак, воспользовавшись суматохой, в чем был тоже кинулся на чердак. Через слуховое окно все трое выбрались на крышу и, скользя по покатому железу, поползли подальше от опасного места.

Первым побуждением Пастухова было как можно скорее спуститься вниз и бежать. Но это оказалось невозможным: за какие-нибудь минуты немцы пришли в себя и оцепили весь квартал. Разведчики проползли по крышам под беспорядочным автоматным огнем метров триста, когда Панчак тронул Кобеляцкого за плечо.

– Ты что?

У Дзюника от холода не попадал зуб на зуб. С трудом выдавливая слова, он проговорил:

– Этот дом немецкий, живут только офицеры.

Разведчикам уже ничего не надо было объяснять – вниз! Через окошко они протиснулись на чердак.

Пока беглецы обследовали на ощупь свое ненадежное убежище, на улицах не смолкали выстрелы, изредка слышались разрывы гранат. Немцы прочесывали квартал.

Обыска не избежала ни одна квартира, ни один дом, кроме того, где укрылись разведчики. Заселенный исключительно немцами, он не вызвал ни малейшего подозрения.

И все же просидеть на чердаке безопасности ради разведчикам пришлось еще целый день. Лишь с наступлением сумерек они бесшумно спустились по черной лестнице во двор, перемахнули через забор и ушли на квартиру Руденко. Раздетому Панчаку Пастухов еще раньше дал свое пальто, достаточно длинное, чтобы скрыть отсутствие другой одежды. Ноги Дзюник обмотал портянками Кобеляцкого.

В доме Руденко разведчиков ожидал не слишком приятный сюрприз – шесть немецких солдат, явившихся на постой. К счастью, ночь прошла благополучно, а утром Пастухов и Кобеляцкий перебрались на новое жилье – на улице Лелевеля, 17 они сняли угол с харчами в квартире у стариков Шушкевичей.

Новых жильцов Шушкевичи считали обыкновенными вокзальными возпарями и никаких ненужных вопросов не задавали. Неделю разведчики прожили здесь тихо и мирно, занимаясь исключительно разведкой, пока к Пастухову где-то на улице Легионов не прицепился шпик. Трудно сказать, что именно в поведении Степана Петровича показалось ему подозрительным, но, во всяком случае, три часа кряду, куда бы ни шел Пастухов, как ни хитрил, шпик петлял за ним неотступно. И тогда разведчику это надоело. До сих пор он был настроен довольно миролюбиво, но время шло, он замерз, проголодался, а тут «хвост»…

Пастухов быстро зашагал в сторону Краковского базара, а оттуда – к развалинам бывших еврейских кварталов. Расчет был правилен – этот зловещий район, где гитлеровцы расстреляли десятки тысяч людей, все обходили как зачумленные. Пастухов круто свернул на узкую, темную улочку и стал за углом, приготовив пистолет. Шпик, как и следовало ожидать, запыхавшись, выскочил из-за поворота. Степан выстрелил почти в упор. Домой он вернулся уже без приключений.

В тот же вечер Кобеляцкий рассказал ему, что, по слухам, в последние дни немцы беспрерывно свозят военное имущество и боеприпасы в Стрийский парк, и друзья решили незамедлительно проверить, так ли это. Действительно, на следующее утро сквозь колючую проволоку, ограждавшую часть парка, Степан Петрович и Михаил разглядели характерные штабеля ящиков с боеприпасами. Теперь оставалось только добавить еще одну запись – несколько никому, кроме Пастухова, не понятных крючков на чистой стороне листка немецкого солдатского календарика.

Но боевое настроение не позволяло им уйти из парка, ограничившись наблюдением. К тому же в задание разведчиков входило в случае потери связи с отрядом (а именно это произошло в результате гибели радиста Бурлаки) – сеять среди оккупантов панику. Именно поэтому немецкий подполковник, решивший сократить путь и пройти к казарме не аллеей, а тропинкой, так и не дошел до ее конца. На этот раз стрелял Кобеляцкий.

Прошло два дня. Разведчики проходили мимо театра. Внезапно откуда-то сзади вылетел серый автомобиль и промчался мимо, обдав их брызгами. И Пастухову показалось, что он узнал пассажира в офицерской форме, сидевшего на переднем сиденье рядом с шофером.

– Видал? – тихо спросил он Кобеляцкого. Тот кивнул головой. – Он?

– Он, Грачев, – подтвердил Михаил. – Ну, теперь жди больших дел.

Долго ждать не пришлось: через три дня Львов, как в свое время и Ровно, был необычно взбудоражен. На базарах и в трамваях, в магазинах и возле газетных киосков люди передавали друг другу самые фантастические подробности о том, как неизвестный гауптман среди бела дня убил вице-губернатора Галиции Бауэра и начальника канцелярии президиума губернаторства Шнайдера.

Кто был этот гауптман, откуда, почему стрелял в высокое начальство – на эти вопросы давали тысячи ответов, и все разные.

Но одна деталь присутствовала во всех рассказах и особенно поражала воображение: прежде чем стрелять, гауптман якобы спросил у Бауэра… его фамилию! А потом уехал. Спокойно сел в поджидавшую его машину и уехал. Неизвестно куда. Только его и видели!

Разведчики ликовали. По почерку блестяще осуществленной операции им было ясно, что это дело рук Грачева. Значит, они правильно опознали пассажира серого «фиата».

13 февраля Пастухов купил у мальчишки на улице местную газетенку, издававшуюся немцами на украинском языке, и с удовольствием прочитал запоздалое сообщение:

«9 февраля 1944 года вице-губернатор д-р Оттон Бауэр, шеф правительства дистрикта Галиция, пал жертвой большевистского нападения. Вместе с ним умер его ближайший сотрудник, испытанный и заслуженный начальник канцелярии президиума губернаторства дистрикта Галиция ландгерихтсрат д-р Гейнрих Шнайдер. Они погибли за фюрера и империю».

Мальчишка-разносчик так и не понял, почему довольно мрачного вида дядько вдруг отвалил ему за газету столько денег, сколько он не зарабатывал и за весь день.