"Собачья невеста" - читать интересную книгу автора (Тавада Еко)

* * *

Душным, безветренным июльским днем, в два часа пополудни, брел по улице, мимо многоэтажных домов, мимо гирлянд ослепительно белого, свежестираного белья, старичок. Брел-брел, зачем-то оглянулся, окончательно разомлел от жары, да так и застыл прямо посреди мостовой. А следом за ним раскатился было по сонной улице кирпично-красный автомобиль, но тоже не сдюжил, обессилел, остановился у почтового ящика и встал намертво, даже изнутри никто не вышел. И тихо, очень тихо было на улице, только слабенько потренькивали умирающие цикады да глухо урчал кухонный комбайн в школьной столовой.

При желании можно было заглянуть в открытую балконную дверь первого этажа: в комнате (девять квадратных метров) сидела женщина, пила чай, почесывала прыщ на коленке, неодобрительно смотрела в телевизор, по которому ничего не показывали. В другом окне шторы задернули только до половины, и было видно кухню, холодильник, на холодильнике надкушенное яблоко со следами губной помады (хозяйка ушла в дом культуры). Весь квартал закис, впал в спячку, временно скончался — до того момента, когда дети из школы потянутся в группу продленного дня. Дело в том, что возле унылого дома-новостройки, на телеграфном столбе, висел большой, сильно грязный плакат. Давно висел, уже целый год, а то и дольше. Приклеился основательно, не отдерешь. На плакате Мицуко Китамура собственноручно вывела розовым фломастером пансион «Китамура». Группа продленного дня. Буквы от дождей давно поплыли, угол, где номер телефона, наполовину оторвался, а на пририсованную тут же схему накакал голубь, так что адрес разобрать было совершенно невозможно, ну да это ничего — матери школьников и так давно запомнили, где живет Мицуко. В принципе плакат можно было бы и содрать, но как-то руки ни у кого не доходили. Во-первых, больно уж он был грязный — дотронуться противно. А во-вторых, не имелось среди местных жителей таких, кому больше всех надо. Район был относительно новый (тридцать лет от роду), массовой застройки, хозяйки следили за чистотой у себя дома, а улица, она, как известно, ничья. Бывало, переедет машина голубя или бомж на тротуаре кучу навалит, так никто эту красоту неделями не трогает. С какой, собственно, стати? Для этого есть муниципальная служба. Вот и произведение Мицуко было обречено висеть на столбе до полного распада и слияния с природным элементом.

Дети пансион «Китамура» полюбили сразу и прозвали «Грязнулькиной школой». Полюбили дети — полюбили и мамаши, так что заведение Мицуко быстро вошло в моду. Ведь это такая редкость в нынешние времена — приличная группа продленного дня. Попадаются просто кошмарные (спросите кого хотите), и многие родители прямо говорят: лучше уж пусть дети на улице болтаются или торчат в зале игральных автоматов. А у Мицуко совсем другое дело. Лучше учиться дети, может, и не стали, зато под хорошим присмотром. В общем, большинство мамаш в Мицуко верили и всяким там разным слухам значения не придавали, хотя находились и такие родительницы, кто возмущался и грозил ребенка из группы забрать. Но ничего, как-то обходилось. В конце концов, мало ли что дети нафантазируют, тут надо делить на восемь, утешались матери, не склонные к панике. Ребенок же не всегда понимает, когда учитель шутит, а когда говорит серьезно, отсюда — нелепые домыслы и недоразумения.

Взять хотя бы историю с салфетками. Мамам первоклашки изложили ее в такой редакции: «Китамура-сэнсэй сказала, что салфетки-соплюшки выкидывать не надо. Один раз высморкаешься — спрячь. Она станет мяконькая да тепленькая, будешь второй раз сморкаться — одно удовольствие. А в третий раз соплюшка сгодится в уборной попу вытирать. Учительница сказала, что это очень приятно».

Бедная мама слушает ни жива ни мертва, не знает, что сказать. В конце концов промямлит что-нибудь вроде:

— Какие еще «соплюшки»? Надо говорить «салфетки».

А у самой перед глазами живописная картина: Китамура-сэнсэй на унитазе с «соплюшкой» в руке, и лицо счастливое-счастливое.

Кстати уж и о лице Мицуко. Директор школы выразился о нем так:

— Редкий случай, чтобы у красивой женщины было такое неистребимое довольство на лице. Обычно красавицы предпочитают иметь вид томный и печальный.

Правда, поговаривали, что директор приходится Мицуко каким-то дальним родственником и потому не вполне объективен, но все равно человек он был солидный и уважаемый, раз считает Китамуру-сэнсэй красавицей, значит, так оно и есть. А красавицы, как известно, народ особый и грязь к ним не пристает. Поэтому родители зла на Мицуко за излишний натурализм решили не держать, ибо наверняка были у учительницы на то свои педагогические резоны. Рекомендацией о троекратном использовании салфетки дети воспользуются вряд ли, зато к экономии, глядишь, потихоньку и приучатся. А то взяли моду — расходуют туалетной бумаги за раз по три метра или как начнут кидаться салфетками с пятого этажа. Не так уж глупо придумала учительница — таков был общий вердикт. Как уже было сказано, детей из группы никто не забрал, а со временем малыши историю с «соплюшками» благополучно забыли. Малыши-то забыли, но некоторые мамаши долго еще поневоле вспоминали совет Мицуко. Происходило это обычно в уборной, когда, ежась от шершавой сухости туалетной бумаги, они внезапно ощущали потребность в прикосновении более нежном и ласкающем. Эта тенденция приобрела черты повального наваждения после того, как дети принесли с продленки новый трофей — сказку о собачьей невесте.

— Знаете ли вы сказки про женитьбу людей с животными? Ну, про жену-журавлиху наверняка знаете. А про собачью невесту?

Так начала Мицуко свое захватывающее повествование, и дети слушали до самого конца буквально затаив дыхание. Но сказка была предлинная, и потому малыши ее впоследствии толком пересказать не смогли, а школьники постарше постеснялись. В результате любопытствующим родительницам пришлось восстанавливать сказку по обрывкам и кусочкам, сопоставляя сведения, полученные от первоклашек.

Начиналась сказка примерно так (тут расхождений не было). Давным-давно жила-была маленькая принцесса, а у принцессы была ужасно ленивая нянька. В обязанности ужасно ленивой няньки входило вытирать принцессе попу после уборной, но нянька всячески отлынивала от этой обязанности и придумала вот что. Сказала черному песику, которого принцесса ужасно любила: «Давай лучше ты будешь вылизывать маленькой госпоже попку, а за это она, когда вырастет, выйдет за тебя замуж». Поскольку это повторялось каждый день, принцесса и пес привыкли к процедуре, да и к мысли о предстоящем супружестве тоже.

Что произошло дальше, мамашам с точностью установить не удалось, так как малыши нафантазировали своего и их версии разошлись. Согласно одной, пес заманил подросшую принцессу в дремучий лес и там на ней женился. Согласно другой, король случайно увидел, как собака вылизывает принцессе зад, ужасно разгневался и отправил обоих на необитаемый остров.

Первая версия развивалась так: однажды пес повстречал в чаще охотника, и тот застрелил бедную собачку, а сам женился на овдовевшей принцессе. Та сначала ничего, жила себе с охотником, была довольна жизнью и только недоумевала, куда ее песик подевался. А однажды ночью охотник возьми и проговорись во сне, что это он пса убил. Тут принцесса как схватит ружье, как выстрелит, и охотнику конец.

Вторая версия, с необитаемым островом, была позамысловатей. У принцессы и пса родился сын. Потом собака заболела и умерла, и остались мать с сыночком на острове вдвоем. Испугалась принцесса, что род пресечется, вышла замуж за собственного сына, и постепенно стал остров из необитаемого очень даже обитаемым.

Особый интерес взрослых, разумеется, вызвали подробности брака принцессы с сыном. А дело там обстояло следующим образом. Как-то раз мать сказала своему чаду: «Иди на дальний край острова и женись на первой же женщине, которая тебе встретится». А сама давай бежать другим путем туда же. Сын пришел на дальний край острова, видит — женщина. Не узнал собственную мать, да и поженился с ней.

Малыши не знали, что такое инцест, и потому ничего особенного в сказке не усматривали. В память им запал только эпизод с ужасно ленивой нянькой и вылизыванием попы. Теперь ребятишки лизали мороженое исключительно по-собачьи, да еще при этом лаяли, а истомившись сидеть над уроками, начинали для собственного развлечения играть в черного песика — повизгивали и вылизывали себе ладошки. Мамы смотрели на эти забавы с ужасом. Вновь укрепилась позиция тех, кто говорил, что все-таки надо забрать детей из такой продленки, а то неизвестно, чему они там научатся. Однако нашлась одна интеллигентная мамаша (она посещала фольклорный кружок в местном доме культуры), которая авторитетно заявила, что такая сказка учительницей не выдумана, а существует на самом деле и, кажется, даже напечатана в книжке. Тут мамаши несколько успокоились, а одна сказала, что Китамура-сэнсэй — у-ни-кальный педагог, потому что дает детям материал, не входящий в школьную программу. Остальные, в общем, согласились, что Мицуко уникальная, и конфликт был разрешен.

Поскольку никто из мам — ни коренные токийки, ни бывшие провинциалки — в детстве сказки про собачью невесту не слыхали, укрепилось мнение, что сказка эта иноземного происхождения и привезена учительницей из странствий то ли по Африке, то ли по Юго-Восточной Азии, где (если верить слухам) Мицуко долго скиталась в юные годы.

— Наверно, она раньше была хиппи. Даром что ли она на скрипке умеет играть! Хиппи разъезжали по разным странам на повозках, играли на скрипках и тем зарабатывали на жизнь.

Такое предположение высказала одна юная мамочка. Она была совсем молоденькая, эпоху хиппи не застала и поэтому немножко путала их с цыганами.

Ее гипотеза воспламенила другую родительницу, которая сообщила следующее:

— Как-то раз разбирала я ящик стола и обнаружила на самом дне старый журнал. Стала от нечего делать листать и вдруг вижу рекламное объявление: «Экологически чистое природное снотворное из семечек баклажана. Заказывайте в магазине „Китамура. Товары для хиппи“. Я еще тогда подумала, уж не наша ли это Китамура-сэнсэй?

Одним словом, интерес к персоне Мицуко среди местного женского населения был велик и постоянно разрастался. А тут еще одна из мамаш рассказала, что видела в аэропорту стенд «Их разыскивает полиция», так одна террористка была вылитая Мицуко. Ушла на дно, скрывается от закона — дело ясное. Но нашлись и оппонентки, утверждавшие, что все это полнейшая чушь, Мицуко Китамура — обычная преподавательница и всю жизнь учительствовала в Кансае.

Достоверно установленным можно было считать только один факт: ей тридцать девять лет. Выяснилось это следующим образом. Дети очень любят спрашивать учительниц о возрасте, зная, что учительницы от этого ужасно теряются. А в случае с Мицуко искушение было еще сильней, потому что мамы явно проявляли к Китамуре-сэнсэй повышенный интерес.

Коварный вопрос («Сэнсэй, а вам сколько лет?») задавался учительнице неоднократно, и всякий раз Мицуко без малейших колебаний отвечала:

— Тридцать девять.

Итак, возраст можно было считать установленным. Однако все прочие обстоятельства биографии Мицуко по-прежнему оставались окутаны тайной. Например, так и не удалось с точностью выяснить, чем Мицуко занималась до того, как поселилась по своему нынешнему адресу. Произошло это два года назад. Раньше в доме, где она открыла свой пансион, жила фермерская семья. Устав заниматься сельским хозяйством, семья продала надел, на вырученные деньги построила доходный дом возле станции, переехала туда жить, а старую лачугу решила снести, но тут какие-то дальние родственники попросили приютить одну свою знакомую. Так в квартале появилась Мицуко. Она примчалась на спортивном мотоцикле, и было на ней белое платье.

Мицуко получила дом в аренду на целых десять лет и открыла в нем свой пансион. Для соседей осталось загадкой, как удалось этой невесть откуда взявшейся особе уломать упрямого деда-хозяина на такую поразительную сделку. Вначале возникло подозрение, что дедушка на старости лет обзавелся любовницей, но это предположение отпало само собой, когда местные жители получили возможность рассмотреть новую обитательницу дома получше. Желающие могли полюбоваться, как Мицуко в тертых мешковатых портках и супермодных солнечных очках сидит у себя во дворе под раскидистой вишней и с блаженной улыбкой читает книжку на польском языке.

В общем, непонятно кто, непонятно откуда, детей нет, возраст — ни туда, ни сюда. Посплетничали соседи, посудачили, да и оставили Мицуко в покое. Мелко они плавали по части любопытства, если сравнивать с домохозяйками из многоэтажек.

Пора объяснить географию района, в котором развернулись описываемые события. Состоял он из двух частей — северной и южной. Новостройки находились в северной половине, возле железнодорожной станции, а на юге, по берегам реки Тамагава, располагались кварталы старой застройки. Многие из жителей северной половины (которой, как уже сообщалось, едва исполнилось тридцать лет) никогда и не забредали в те края. А ведь места там были исторические, ибо в излучине реки люди жили с незапамятных времен. Археологи даже раскопали на берегу первобытную стоянку — вот какое древнее было это место. Много веков здесь выращивали рис, а в шестидесятые годы перестали, потому что в рисе появился кадмий. С давних времен стоял здесь каменный столб с надписью «Восемь ри до Нихонбаси», и когда-то были подле него постоялый двор и оживленная торговая улица, но все это осталось в прошлом. Война этот уголок пощадила, поэтому здесь сохранилось немало старых домов, ну а так ничего примечательного в южной половине не имелось. Дети из многоэтажек раньше попадали сюда разве что с учителем рисования — пленэр осваивать, или с учителем природоведения — лягушек слушать. Но с появлением Мицуко все переменилось. Теперь в положенный час из новостроек по направлению к реке Тамагава тянулись стайки ребятишек — по шоссе, мимо старого храма, потом наискосок через сливовые сады, а оттуда уж и поломанный забор пансиона «Китамура» видать. Казалось, учительница вовсе и не ждала никаких посетителей. Дети, прибывшие первыми, вечно заставали ее врасплох: то она книжку читает, то еще одеться не успела, а то и вовсе стрижет ногти на ногах.

Как— то раз три девочки-второклассницы примчались совсем рано (поймали в саду жука, и не терпелось поделиться такой радостью). Видят -сидит Мицуко в драной-предраной розовой майке, плечи голые и сверху какой-то коричневой дрянью намазаны. Ровно так сидит, не шелохнется.

— Сэнсэй, — поразились девочки, — вы чего это?

А Мицуко в ответ невозмутимо:

— Да вот, компресс из куриного помета решила сделать.

— Фу, какая гадость! Зачем?

— Понимаете, встретила вчера в центре старого знакомого. Поболтали о том о сем. Такой он стал противный, что меня с души ка-ак начнет воротить. Уж крутило-крутило, чуть плечи не вывернуло. Сижу вот, лечусь. Спасибо курочкам.

Девочки не поверили, подошли понюхать — точно помет. Поохали немножко, повозмущались, но ничего, как-то притерпелись к запаху, и тут их внимание привлекла розовая майка.

— Сэнсэй, купили бы вы себе новую, эта уже совсем рваная.

Мицуко обиделась:

— Как это новую? Да я ее всего семь лет как приобрела!

Второклассницы давай дразниться: «Дырка на дырке, дырка на дырке!» Потом надоело. Присмотрелись получше, а у Мицуко сквозь ветхую майку соски торчат.

— Ой, сэнсэй, а мальчишки придут? Что же вы будете делать?

— А вот что, — засмеялась Мицуко, быстро задрала майку, продемонстрировала свой пышный бюст и тут же спрятала его обратно.

Девочки завизжали от ужаса, но фокус им понравился, и они стали кричать:

— Еще! Еще!

Мицуко исполнила свой номер на бис, а когда второклассницы захотели еще, отрезала:

— Все, надоело. Попросите своих мамочек.

Тогда одна из девочек, которую все считали скромницей и тихоней, подкралась к Мицуко сзади и задрала на ней майку. Груди выскочили на волю и заколыхались, словно две белые рыбины, девочки шумно возликовали, и тут как раз подоспели первые из мальчишек.

Однако мальчишки в отличие от девочек никакого восторга не выразили, а перепугались и юркнули обратно за дверь. Причин такому поведению, нетипичному для представителей храброго пола, было две: во-первых, мальчишки любят безобразничать сами, чтобы девчонки охали и визжали, и когда девочки перехватывают инициативу, у сорванцов как бы уходит почва из-под ног; а, во-вторых, слишком уж большой бюст оказался у Китамуры-сэнсэй. Это открытие почему-то повергло мальчишек в уныние и смятение, словно Мицуко проявила неожиданное вероломство. Мальчишки, набычившись, удалились за ограду, но очень скоро на крыльцо вышла учительница в другой (весьма приличной) блузке и за руку отвела дезертиров в дом. Все там было как обычно: столы, стулья, а розовая майка и компресс из куриного помета исчезли бесследно.

Однажды в группе продленного дня появилась новая девочка, третьеклассница Фукико. Мальчишки ее изводили как могли — то, проходя мимо, тетрадку соплями измажут, то еще какую-нибудь пакость сделают. Видно, и в школе они вели себя с Фукико таким же образом. Новенькая не протестовала, не плакала, сидела тихо. Девочки же делали вид, что вообще ее не замечают, — не разговаривали с ней, не смотрели в ее сторону, и Фукико платила им той же монетой. Мицуко в этот день была какая-то вялая — глядела своими глазищами куда-то в пространство и, казалось, ничего не замечала. Может, не выспалась, а может, вдруг близорукость прорезалась. Так продолжалось весь первый урок. Но когда некий мальчик удачно метнул соплю прямо на тетрадку Фукико третий раз подряд, учительница подошла, крепко взяла его за руку и оттащила в угол комнаты, к шкафу. Проказник перепугался, вжал голову в плечи, думал, будет трепка. Но трепки не последовало, и когда преступник осторожно приоткрыл один глаз, то увидел, что Мицуко достает из ящика новенький блокнот (голубого цвета, на обложке изображена лисичка). От ужаса у мальчишки вспотели ладони, а Мицуко сказала:

— Собственные сопли коллекционируй сам. В своей тетрадке, понял? А для уроков нб тебе другую.

Дети немножко подумали и решили, что идея с двумя тетрадками (одна для коллекции, другая для уроков) им нравится. Поднялся шум — все стали требовать вторую тетрадку, но у Мицуко в запасе имелась всего одна лишняя, так что раздачу «коллекционных» пришлось отложить до следующей недели.

После занятий девочки почему-то не отправились домой, а застряли во дворе — сели в кружок на корточки и принялись сосредоточенно что-то рассматривать. Учительнице стало любопытно, она вышла из дома, заглянула поверх голов и увидела, что бригада муравьев пытается затащить в норку дохлую стрекозу. Стрекоза для норки была явно великовата, и муравьям приходилось нелегко, но они не сдавались. И еще Мицуко увидела одинокую удаляющуюся фигурку — это уходила Фукико.

— Девочки, вы почему не разговариваете с Фукико? — спросила Мицуко.

Школьницы уставились на нее с таким видом, словно никак не могли уяснить смысл вопроса. Потом одна удивленно протянула:

— Она же такая стра-анная.

— Чем странная?

— Голову никогда не моет. А иногда даже без носков приходит, — объяснила другая, и остальные подхватили:

— Она толстая!

— И пенал с Микки-маусом у нее не фирменный!

— Вы бы видели, как она со скакалкой прыгает, — умора!

— У нее и папаша странный!

— Да-да! Он в какой-то «Голубой бар» ходит и там задницей крутит!

Мицуко внимательно все это выслушала, призадумалась, но ничего не сказала — резко развернулась и ушла в дом, а в доме ретировалась в самую дальнюю комнату и громко захлопнула за собой дверь.

А вот что произошло в августе, через несколько дней после того, как пансион «Китамура» закрылся на каникулы. Возле дома Мицуко появился неизвестный молодой человек на вид лет двадцати семи — двадцати восьми. Был он коротко стриженный, в белоснежной рубашке, отутюженных брюках и ослепительно начищенных туфлях, в руке держал старомодный кожаный чемодан. На приятеля Мицуко незнакомец был никак не похож, однако вел себя весьма уверенно: проник во двор через дыру в заборе и сразу же направился к Мицуко, которая чинила свой мотоцикл и потому была вся чумазая, растрепанная и, мягко говоря, не вполне одетая.

— Ну вот и я, — сообщил молодой человек.

Мицуко уставилась на него, разинула рот, но так ничего и не сказала, только испуганно вскинула руку к подбородку. Тогда незнакомец бесшумно поставил чемодан на ступеньку, снял часы и с чрезвычайной энергичностью помахал остолбеневшей Мицуко рукой. Потом обаятельнейшим образом улыбнулся и спросил:

— Телеграмму получали?

Все так же зачарованно глядя на него, Мицуко покачала головой и попыталась сосредоточиться — даже лоб наморщила, а молодой человек улыбнулся еще жизнерадостней и сказал:

— Зовут меня Таро. Может, и зря я называю вам свое настоящее имя, но уж больно оно мне нравится.

Мицуко заторможенно кивнула. Тогда Таро крепко взял ее за руку и потянул к крыльцу, будто это был его дом, а Мицуко пришла к нему в гости. В прихожей молодой человек снял свои сверкающие штиблеты, причем обошелся с ними довольно небрежно — зацепил носком за задник и скинул, не развязывая шнурков. Однако Мицуко заметила, что туфли встали на пол так ровненько, что ровнее не бывает.

Далее Таро взял Мицуко обеими руками за бока (ладони у него оказались не горячие и не холодные) и слегка приподнял. Снова спросил:

— Телеграмму получали?

Она опять замотала головой. Тогда молодой человек неописуемо ловким движением вытряхнул Мицуко из трусиков и бережно уложил ее на пол, а сам, не снимая брюк и рубашки, примостился сверху, оскалил острые, как у собаки, зубы и припал губами к шее бедной учительницы — к тому месту, где такая тонкая и чувствительная кожа. Зачмокал, заурчал. Мицуко сначала побледнела, потом запунцовела, размякла, на лбу выступили капельки пота, а снизу в нее стало тыркаться (и проскользнуло-таки) что-то бамбуково-гладкое и напористое. Тут она затрепыхалась, заелозила по полу, и молодой человек немедленно отодвинулся, но в покое Мицуко не оставил: перевернул ее животом книзу, взял цепкими лапищами за бедра, приподнял и со старательным сопением принялся вылизывать ей ягодицы. Язык у него был широченный, слюней имелось в изобилии, а руки сильные, ухватистые и, несмотря на жару, совсем не потные. Продолжалась эта процедура довольно долго; Мицуко в жизни не испытывала ничего, хотя бы приблизительно похожего на свои нынешние ощущения.

Покончив с вылизыванием, Таро поставил жертву на ноги и посмотрел ей в лицо черными, на удивление безмятежными глазами. Вид у него был все такой же аккуратный — ни капельки пота, и пробор идеальный, как по ниточке. Мицуко непроизвольно дотронулась до его волос. Они оказались жесткими, как сапожная щетка, а кожа на лбу такая гладкая, что Мицуко не удержалась, стала поглаживать молодого человека и здесь, и там. Он стоял молча, выражение лица имел очень серьезное. Потом безо всякого предупреждения развернулся и стремительно кинулся на кухню, бросив голозадую Мицуко в прихожей. Из кухни донесся грохот кастрюль.

Мицуко немножко постояла, очухалась, надела трусы и тоже отправилась на кухню. Выяснилось, что Таро времени даром не терял: еда была готова, на столе выстроились тарелки и чашки, а сам он уже сидел, нетерпеливо барабаня пальцами по клеенке (рядом с его ручищами посуда казалась игрушечной). Увидев Мицуко, молодой человек промычал что-то радостно-приветственное и приступил к трапезе. Ел он тоже очень аккуратно, можно даже сказать, аристократично, но при этом ужасно быстро. Мицуко еще и палочки ко рту поднести не успела, а у него тарелка уже опустела. Он тут же положил себе добавку, в два счета съел и ее, а затем (Мицуко смотрела неодобрительно) вылизал тарелку дочиста своим феноменальным языком. Вскочил, бросился в прихожую, открыл свой кожаный чемодан, достал оттуда тряпку, сбегал в ванную за водой и приступил к мытью пола. Мицуко сначала смотрела в тарелку, потом стала смотреть, как Таро ползает по полу. Ползал он на четвереньках, а тряпкой орудовал так отчаянно, что зад у него дергался в убыстренном ритме вправо-влево, вправо-влево. Мицуко разобрал смех. Так, давясь от хохота, и доела она свой обед, а полы между тем засияли матовым блеском. Таро снова наведался к чемодану, извлек оттуда метелку и принялся воевать с пылью, причем запросто доставал до самого потолка, куда Мицуко при всем желании и со стула бы не дотянулась. Вниз полетели обрывки паутины, которую молодой человек с явным удовольствием сжевал, словно сладкую вату. Мицуко сидела и смотрела, как в воздухе, вспыхивая в солнечных лучах, кружатся мириады пылинок. Однако когда Таро притащил из чемодана складную щетку небесно-голубого цвета и взялся за уборку по-настоящему, Мицуко отступила во двор. Там она встала возле распотрошенного мотоцикла и долго разглядывала камеру, которая черной кишкой выпирала из лопнувшей покрышки.

— Сэнсэй, здрасьте! — раздалось сзади.

Мицуко встрепенулась и увидела, что у забора стоят двое ее учеников, оба в красных плавках.

Незамедлительно последовал вопрос:

— Сэнсэй, а кто это у вас там шурует?

Мицуко засмущалась и решила соврать:

— Так, знакомый.

Но мальчишек этот ответ не удовлетворил.

— А чего это он у вас уборку делает?

Тут учительница совсем растерялась, но, к счастью, мучителей кто-то позвал, и они убежали.

Впрочем, Мицуко рано радовалась. Убежать-то дети убежали, но о столь примечательном событии не забыли. Один так сразу кинулся домой, вверх по лестнице аж через две ступеньки скакал и с порога как заорет:

— Ма-ам! (пых-пых) Мы шли из бассейна! А у Китамуры-сэнсэй какой-то дядя! Уборку делает! Правда-правда!

— Какой такой дядя? — накинулась на мальчишку мама.

— Здоровущий такой… На супермена похож.

— А какого возраста?

— Лет двадцать. А может, тридцать.

Мама засмеялась и решила, что к учительнице, должно быть, племянник из провинции приехал или еще какой-нибудь родственник. Увидел, какая в доме грязища, вот и решил навести порядок. Молодежь нынче мягкотелая и изнеженная, но чистоту уважает — хоть на том спасибо.

Своей гипотезой она поделилась с другой мамашей, жившей в соседнем корпусе, однако та засомневалась:

— Чтобы мужик приехал в гости к незамужней женщине и стал делать уборку? Что-то не верится. От нынешних мужиков такого не дождешься. — Покрутила головой и высказала другое предположение: — Вряд ли это родственник. Скорее всего, волонтера из муниципалитета прислали. Мол, к вам дети ходят, а у вас такая грязь. Непорядок.

На том и расстались, но у обеих возникли кое-какие иные мысли, вслух не проговоренные.

А через пару дней шли те же самые мальчишки из бассейна, опять дядю увидели — он во дворе у учительницы травку подстригал. Ну не загадка ли?

Казалось бы, лето, каникулы, можно забыть и про пансион «Китамура», и про учительницу, но теперь имя Мицуко звучало в районе многоэтажек чаще, чем когда бы то ни было, и даже безобидные слова «подстригал травку», произнесенные заговорщицким шепотом, приобретали некий специфический, исполненный тайны смысл, хотя вряд ли кто-либо из мамаш сумел бы объяснить, что в этом занятии такого уж интригующего.

Мицуко, разумеется, не знала, о чем именно шепчутся кумушки, но что без сплетен не обойдется, догадывалась. Мало того, что одни и те же мальчишки видели Таро (она уже привыкла называть своего постояльца по имени) дважды — во второй раз он не просто «травку подстригал», а делал кое-что похуже. Хорошо, если не разглядели… Когда над забором показались любопытствующие детские мордашки, Таро старательно протирал своей хозяйке попу букетиком клевера. Мицуко вовремя заметила посторонних, вскочила с четверенек и одернула платье, но Таро как ни в чем не бывало снова принялся задирать ей подол (мальчишки так и застыли на месте), а потом приподнял ее, поднес к вишне и крепко прижал к стволу.

Надо сказать, что сила у Таро была какая-то нечеловеческая. Да и вообще был он существом престранным. Взять хотя бы его распорядок дня. Весь день он дрых беспробудным сном, просыпался часам к шести, делал уборку, готовил изумительно вкусный ужин, после еды необычайно оживлялся и волок Мицуко в постель, потом, с наступлением темноты, уходил из дома и неизвестно где шлялся до глубокой ночи. Возвращался бесшумно, когда Мицуко уже лежала в кровати, и устраивал случку — на всю ночь, до самого утра. Такой образ жизни совершенно выбил Мицуко из колеи: утром она не могла разлепить глаз, а днем бродила по дому сомнамбулой. Бывало, заберется во двор какой-нибудь особенно настырный коммивояжер предлагать свой товар, увидит хозяйку — волосы космами, под глазами синячищи — и пугается:

— Ой, — бормочет, — прошу прощения. Видно, я не вовремя.

А Мицуко стоит красная как рак, не знает, что и ответить. Кстати говоря, Таро в отличие от своей хозяйки просыпался всегда свеженький, аккуратненький, сна ни в одном глазу и пробор — просто заглядение.

Первой назвала вещи своими именами соседка, та, у которой бакалейная лавка. «У училки мужик завелся», — констатировала соседка. Однако культурные мамаши из новостроек такой термин сочли вульгарным. Даже выражение «У учительницы появился друг» показалось им неуместным. Формулировка была найдена такая: «У учительницы в доме поселился молодой мужчина». А там понимай в меру своей испорченности.

Всем ужасно хотелось хоть одним глазком взглянуть на таинственного «молодого мужчину», но все случая не представлялось — каникулы, черт бы их побрал, и нет предлога наведаться в Южный район. Стали чаще гонять детей в бассейн, специально говорили им: зайди, мол, на обратном пути к Китамуре-сэнсэй, проведай, фруктов вот передай, посмотри, как там у нее дела. Но с малышей что возьмешь? К Мицуко они заглядывали с удовольствием, им нравилось глазеть на Таро, но потом мало что интересного рассказывали. В это время дня Таро обычно сидел во дворе и ничего не делал — просто сидел, и все. Но дети пялились на него так, будто зрелище это было запретным и захватывающим, а сердчишки у них колотились быстро-быстро. Многие и в бассейн-то стали ходить, только чтоб на диковинного дядю посмотреть. Таро на зрителей внимания не обращал, люди у него вообще большого интереса не вызывали. Вот если во двор собака или кошка заглянет — дело другое.

Как— то раз Мицуко сквозь непроходящую сонную одурь сообразила, что каникулы скоро кончатся, и занервничала: как быть. Закрыть пансион? А жить на что?

Дело было под вечер, шестой час. Проснулся Таро, подобрался к мирно сидевшей хозяйке, ткнулся носом ей в колени, стал принюхиваться, засопел, запыхтел. У Мицуко затекли ноги, она захотела встать, но Таро не дал — силком усадил обратно. Если ему нравился какой-то запах, он мог втягивать его носом очень долго, не надоедало. А куда ему было торопиться? На работу он не ходил, только делал уборку, готовил и стирал — вот и все его дела. Книжек Таро не читал, телевизор не смотрел, но Мицуко ни разу не видела, чтобы он скучал. При этом единственным хобби постояльца было принюхиваться к хозяйке. Обычно этот ритуал занимал не меньше часа. Первое время она безумно томилась, но потом как-то понемногу привыкла и даже сама научилась разбирать гамму собственных запахов. Вроде бы пахнет потом и все, а принюхаешься — тут тебе и аромат водорослей, и ракушек, и лимончиком отдает, и молоком, и даже железом. Более того, запах, оказывается, и от настроения зависит. Скажем, когда удивляешься — особый привкус появляется. Сидит Мицуко, к себе принюхивается, вдруг улавливает — удивлением запахло. Ага, думает, это я сейчас, должно быть, чему-то удивилась. Так и проводили время вдвоем.

Почему— то Таро не проявлял ни малейшего интереса к ее бюсту, никогда к нему даже не притрагивался. И целоваться не любил. Вместо этого он сосал ей шею, ну чисто вампир. От его ласк на горле у Мицуко не проходили здоровенные лиловые засосы, так что теперь даже в лютый зной она носила шарфик индийского хлопка. В шарфике было ужасно жарко, и когда Мицуко заглядывала в зеркало, то видела какую-то чудовищно красную физиономию, с распухшим носом и пересохшими губами. Просто уродина! И приходило Мицуко на ум, что, когда тебя кто-то слишком сильно любит, прямо жить без тебя не может, на внешности это сказывается самым губительным образом. Правда, в отличие от других мужчин Таро лицом Мицуко не любовался (хотя, как известно, полюбоваться было чем), да и не было у нее возможности красоту наводить: чуть зазеваешься -налетает, переворачивает кверху попой и давай вылизывать…

Однажды мамаши третьеклассников собрались в целый отряд — было их человек семь, а то и восемь, — прихватили своих чад и отправились к учительнице с визитом. Мол, уезжали в отпуск, вернулись, решили заглянуть на огонек. Принесли с собой большой арбуз. Застигнутая врасплох Мицуко кое-как всех рассадила, подала ячменный чай, а на самой лица нет. Гостьи глазами по сторонам зырк-зырк — вроде бы смущаться учительнице нечего: в доме чистота, стаканы сияют прямо как хрустальные.

А Мицуко думала только о том, что в соседней комнате спит Таро. Ну как проснется? Унюхает, сколько интересных ароматов принесли с собой в дом благовоспитанные посетительницы — пот, духи, что-то цитрусовое, стиральный порошок, месячные, зубная паста, инсектицид, кофе, рыба, лекарство, мозольный пластырь, нейлон, — да и одуреет от такого разврата. Хуже всего было то, что среди всех этих агрессивных запахов Мицуко перестала улавливать свой собственный и потому никак не могла определить, какая эмоция владеет ею в настоящий момент. В принципе полагалось бы испытывать раздражение и недовольство в связи со столь бесцеремонным вторжением, но запах раздражения ноздри не улавливали, и оттого Мицуко как-то терялась. Все время помня, что нельзя принюхиваться слишком явно, она кое-как поддерживала светскую беседу: кивала, где нужно поддакивала, поглядывала на часы — скорей бы уж гости убирались восвояси.

Но ровно в шесть, с шестым ударом часов, дверь распахнулась, и на пороге появился Таро. Был он в коротеньком халате, и когда сделал шаг вперед, полы разошлись самым недопустимым образом. Мамаши, разумеется, сделали вид, что ничего такого не заметили, но один из сорванцов пискнул:

— Ну ни фига себе!

Таро, впрочем, на этот возглас никак не отреагировал.

И тут произошло вот что. Одна из дам тихонечко ойкнула и пробормотала:

— Ой. Никак Иинума-кун…

У Мицуко при этих словах внутри что-то екнуло, но остальные, похоже, восклицания не расслышали. Мамаши засобирались, стали хором прощаться — будто догадались, что у Таро вот-вот начнется период активной жизнедеятельности. «Ну что вы, посидели бы еще», — должна была запротестовать Мицуко, она уж и рот раскрыла, да некстати прикусила язык, так что повисла неловкая пауза: Таро стоял молча, глазел на гостей безо всякого выражения; родительницы же поглядывали на невежу с явным неодобрением. Потом разом засуетились и быстренько убрались, причем Орита-сан (которая произнесла загадочные слова) смотрела на Таро с явным ужасом и из дома вылетела первая.

Проводив гостей, Мицуко надолго застряла в прихожей. На кухне грохотал Таро, с ходу кинувшийся мыть стаканы. Мицуко взяла себя в руки и тоже занялась делом — стала махать веером, прогонять из дома чуждые запахи. Иногда она застывала на месте, потом возобновляла свое занятие с удвоенным усердием.

Дальше все было как всегда: после ужина Таро поспаривался с Мицуко и был таков.

А еще некоторое время спустя зазвонил телефон.

То была Орита-сан.

— Было так много народу, не могла с вами поговорить, — зачастила она. — А дело в том, что ваш… постоялец как две капли воды похож на одного бывшего сотрудника моего мужа. Его звали Иинума, муж его очень любил, а три года назад Иинума-кун внезапно исчез. Вот я и подумала, а вдруг это он. Понимаете, жена его ищет все эти годы, так жалко бедняжку, так жалко. Если это и вправду он, надо ей сообщить.

Мицуко сначала держалась индифферентно, лишь коротко хмыкала, потом хмыкать прекратила, потому что стало трудно дышать.

Не дождавшись реакции на свои слова, Орита-сан приняла самостоятельное решение:

— В общем, я с ней поговорю. Пусть придет, сама посмотрит, он это или не он.

Мицуко не нашлась, что на это возразить, и снова промолчала, а Орита-сан, укрепляясь на захваченном плацдарме, спросила:

— Как вы, собственно, с ним познакомились?

Правду отвечать было никак невозможно, пришлось врать:

— Да так, случайно. Попросил сдать ему комнату, ну я и согласилась. Говорите, фамилия того молодого человека Иинума? А какими иероглифами пишется?

Орита— сан про иероглифы ничего не сказала, а вместо этого принялась со всеми подробностями рассказывать историю беглого мужа несчастной жены. Мицуко неоднократно пыталась вмешаться, говорила:

— Вы знаете, меня совершенно не интересует, что за человек был ваш Иинума. Какое мне до него дело?

Но остановить Ориту-сан ей было уже не под силу. Пару раз Мицуко хотела взять и повесить трубку, но так и не повесила — сидела, безвольно подперев кулаком щеку и закрыв глаза, слушала до самого конца.