"Золотой скорпион" - читать интересную книгу автора (Ярославская Татьяна Владимировна)

Глава 20

И все-таки Жуков довел Тимура Каримова до комиссии. Не послушал даже Зайцева, который просил пока оставить парня в покое. Формально профессор был прав. Тимур не с первого раза сдал зачет, чтобы быть допущенным к сессии, срезался на первом же вопросе экзамена, не явился на пересдачу. Другое дело, что зачет Жуков не поставил ему из вредности, на экзамене сам сбил с толку нелюбимого студента, запутав его откровенно провокационными вопросами, а пересдача в день, когда была убита лаборантка кафедры философии, в любом случае не состоялась бы, даже если б Тимур на нее пришел. Идеально было бы для Жукова вообще оставить Каримова на осень, но комиссия – тоже неплохо, это поможет подрезать парню крылья. Крылатых Жуков не любил. Не любил тех, кто, пусть даже в будущем, пусть даже теоретически, мог взлететь выше него самого. Каримов, пожалуй, мог… Раньше мог. Посмотрим, что теперь.

Чем больше говорил Тимур Каримов, тем мрачнее становился Павел Федорович Жуков. Кажется, он просчитался и попал сам в ту яму, которую выкопал парню. В комиссии завалить знающего и уверенного в себе студента не в пример сложнее, чем принимая экзамен единолично. Пусть даже те, кто сидит рядом, твои подчиненные, но они такие же, как ты, а может, и более высококлассные профессионалы. И Сомов, и Мейер, и даже Люда Кашапова не слепые и не глухие, они же видят, что Тимур Каримов владеет вопросами так, что ему впору кандидатский минимум сдавать, а не экзамен за второй курс. И бесполезно задавать дополнительные вопросы, видно же, что он все равно ответит. Он, кажется, знает больше, чем сам Жуков.

Нужно было найти такой вопрос, которым плохо владели все члены комиссии, что-то такое, что поможет хотя бы снизить оценку. Ведь поставить Тимуру сейчас пятерку – значило расписаться в собственной необъективности и предвзятости на предыдущем экзамене. И Жуков нашел этот вопрос. Вопрос, которого позволяют себе касаться либо профаны от философии, либо по-настоящему великие мыслители. Павел Федорович никак не мог причислить себя к первым, к философскому осмыслению феномена смерти он шел на протяжении всей своей научной карьеры и был уверен: среди преподавателей университета в этом вопросе ему не было равных.

Он дождался, когда студент закончит говорить о теории психоанализа, и произнес:

– Все это, конечно, хорошо, Тимур э-э… Ильдарович, все это хорошо и правильно. Правильно и логично, что вы вынесли нужный урок из ваших неудач на зачете и экзамене. Видно, что вы на сей раз учили, что вы готовились. Готовились, так сказать, произвести благоприятное впечатление на комиссию. Жаль, что я лично не вызвал у вас такого похвального стремления, – но! – он поднял палец и остановил попытавшегося возразить Тимура. – Но просто выучить материал моих лекций мало. Студенту вашей специальности необходимо овладеть искусством применять ваши знания для грамотной интерпретации всего многообразия аспектов бытия. И поэтому я хочу спросить вас, как вы относитесь к смерти?

– К трактовке феномена смерти Фрейдом? – осторожно уточнил Тимур, заглянув в свой билет.

– Да Бог с ним, с Фрейдом, – милостиво махнул рукой Жуков. – Оставьте его вместе с его заблуждениями. Я спрашиваю, как к смерти относитесь лично вы, Тимур Ильдарович?

Каримов молчал. Он понимал, что тут где-то кроется подвох, но не знал, где именно.

– Ну что вы, Павел Федорович, – попытался выручить парня доцент Сомов. – Тимуру лично рано озадачиваться вопросами смерти. Такие мысли обычно приходят в середине жизни, когда понимаешь, что жизнь-то идет и проходит, а мы не оставляем в ней никакого заметного следа.

– Вы так считаете, Юрий Иванович? – со сладкой улыбкой, от которой Сомову захотелось провалиться сквозь пол, проговорил Жуков. – Напрасно. Только родившись, человек уже находится в процессе умирания, и в любом начале заложен конец. И, если на протяжении всей жизни мы отрицаем смерть, то тем самым обедняем свое существование. Может быть, сама жизнь при этом теряет смысл.

– Вы хотите сказать, что смысл человеческой жизни – в смерти? – растерянно брякнул Тимур.

– Нет, я ничего такого не говорю. Я хочу, чтобы говорили вы. Неужели вы не задумывались о том, что вы смертны?

Тимур не задумывался. Он боялся смерти, как все нормальные люди, но не своей, а смерти родных и близких. Он считал, что смерть существует не для тех, кто умирает, а для тех, кто остается. Он не задумывался никогда раньше, а сейчас на это не было времени, нужно было что-то отвечать. И Тимур решил сказать первое, что пришло ему в голову. То, что туда пришло, могло стоить парню положительной оценки, но врать он не умел.

– Я считаю, – начал он, – что жить в постоянном ожидании собственной смерти невозможно. Это глупо. Это разрушает человека как личность. Конечно, совершенно забывать о том, что ты не бессмертен, не стоит, но до определенного момента хорошо бы такие мысли отодвигать на задний план.

– Да? И как же их отодвинуть? – ехидно прищурился Жуков. – Вам не кажется, что малая озабоченность вопросом собственной смерти говорит либо о мещанской тупости, либо о духовной пустоте?

– Мне не кажется. Человек не от мещанства и бездушности не думает об этом, просто его мысли занимает какое-то дело, увлечение, сильное чувство. Ему просто некогда и неинтересно думать о смерти. Если он станет постоянно думать о том, что существование вот-вот прервется, он не сможет ничего создать, не сможет реализоваться и не оставит свой след в жизни просто потому, что не начнет ничего делать, не попытается создать произведение искусства, изменить мир, да и просто родить детей и продолжить себя в них.

– Но ведь и смерть – одна из возможностей реализоваться. Вспомните, вот хоть Ирина Корнеева, лаборантка нашей кафедры. Разве можно сказать, что ее смерть не оставила никакого следа? Может быть, эта смерть именно сейчас, в цветущей юности, сделала гораздо больше для Ирины, чем могла бы сделать жизнь, продлись она до глубокой старости. Девушка оставила след в истории человечества, маленький, робкий, но все же след, только потому, что ее убили.

– Я не думаю, что она хотела оставить в жизни такой след! – перебил его Тимур. – Когда убийца напал на нее, она больше всего хотела просто выжить.

– Откуда вы знаете? Может быть, Ирина была гораздо умнее вас, может, она понимала, что, когда ужас смерти охватывает нас, от него не нужно бежать, нужно пройти его до конца, пережить и поставить точку. Если нет, то почему она пошла к убийце? И, может быть, затягивая на ее шее удавку, он видел в глазах девушки согласие и желание смерти.

– Он ничего не видел, – отрезал Каримов. – Убийца находился за спиной у жертвы, когда затягивал веревку.

– А откуда вы знаете это? – подозрительно прищурился Жуков. – Словно именно вы…

– Нет, не я. Я прохожу практику в райотделе милиции и читал материалы дела. А вот откуда вы, Павел Федорович, знаете, что Ира сама пошла к убийце? Вы-то вряд ли владеете следственной информацией.

Жуков побледнел, члены комиссии зашушукались, Сомова прошиб холодный пот, и он снова попытался спасти ситуацию:

– Мне кажется, можно закончить и отпустить Тимура. Все понятно, можно выставлять оценку.

– Нет, уж позвольте! – справился с собой Жуков. – Теперь мне уже просто интересно знать, как мальчишка, который смеет меня обвинять, да-да обвинять, поведет себя, если очень скоро, например, сегодня же встретится со своей смертью? Если человек постоянно думает о конце своего бытия, то и страх смерти постепенно ослабевает, потому что становится знакомым. А в вашем случае, встреться вы с убийцей…

– Если я встречусь с убийцей, он тут же превратится в жертву.

– Вы возьмете на себя право лишить человека жизни? – удивился старик Мейер.

– Нет, я не собираюсь лишать жизни даже маньяка, но лишить его здоровья и свободы смогу, не задумываясь. Павел Федорович, наша дискуссия бессмысленна, если, конечно, убийца не вы и не я. Может, закончим?

– Действительно, давайте закончим! – взмолился Сомов. – К чему молодым людям задумываться о смерти? Пусть об этом думают те, кому осточертела жизнь. Лично я доволен своим существованием.

– А тревога смерти, между прочим, обратно пропорциональна удовлетворенности жизнью, – не унимался Жуков. – Смерть почему-то не кажется избавлением тем, кто страдает, кто несчастлив. Им отчего-то страстно хочется длить свое никчемное бытие. Конец не страшен только тем, кто реализовался и прожил достойно и плодотворно. Вам не кажется это удивительным?

– Не кажется, – устало вздохнула кандидат наук Люда Кашапова. – То, что стало совершенным и созрело, хочет умереть. Все, что незрело, что страдает, хочет жить, чтобы стать зрелым, полным радости и жажды того, что выше, чем жизнь.

– Надо же, какие мысли приходят вам в голову, – снисходительно протянул Жуков, повернувшись к молодой преподавательнице.

– Это не мне. Это Ницше приходили в голову такие мысли. Давайте уже поставим Тимуру оценку. Мы все пойдем по домам, а вы еще пообсуждаете, кто кого убил, а?

Жуков насупился, но промолчал. Нахалка Кашапова, племянница Зайцева, позволяет себе слишком много, но что поделаешь…

Сомов вытолкал Тимура за дверь аудитории.

– Павел Федорович, давайте поставим парню пятерку, – предложил он. – Авель Францевич, вы как считаете?

Восьмидесятилетний Мейер кивнул веско и с достоинством.

– Я – за. Парень так хорошо говорил, особенно о смерти. Даже меня обнадежила и воодушевила его позиция. О жизни я, пожалуй, все знаю, а о смерти сегодня узнал кое-что новое. Я бы поставил «отлично».

– Пять, – сказала Кашапова.

– Что ж, воля ваша, – Жуков поднялся из-за стола. – Я бы поставил Каримову «удовлетворительно».

– Сколько?! – изумился Сомов.

– Да-да, вы не ослышались, Юрий Иванович. Я бы поставил тройку. Но меня утомили все эти реверансы вокруг нерадивого студента Каримова. Пусть его дерзость и неумение рассуждать самостоятельно останутся на его совести. Я согласен и на четверку.

– Вот и замечательно, Четыре, пять, пять, пять. Большинством голосов «отлично».

Люда Кашапова, не дав Жукову опомниться, вписала оценки в протокол экзамена и в ведомость. Что толку было теперь пояснять, что согласен он был на общую четверку, а не только свою как члена комиссии. Скрепя сердце, Павел Федорович поставил в документах свою подпись.