"Штамп Гименея" - читать интересную книгу автора (Веденская Татьяна)

Глава 3. Знание – сила

Отношения. Самая сложная на свете вещь, потому что невозможно точно понять, из чего они состоят, по каким правилам формируются. И вообще, ничего невозможно понять. У каждого индивидуума о них свое представления, а поскольку все люди дико разные, вплоть до химических ингредиентов, то ожидания катастрофически не совпадают с результатом. Как правило, это начинается уже через пару дней после того, как прозвучали слова «я тебя люблю». Чаще даже до этих слов, потому что сегодня как-то не модно произносить такие страшные банальности. Зачастую люди умудряются пожениться, так и не сказав друг другу этих слов. Мне кажется, что сейчас все больше романов проистекает в так называемом застегнутом на все пуговицы варианте. Господа влюбленные быстро, практически моментально раскрывают друг другу свои тела, но не открывают даже самые очевидные и нужные для формирования этих самых отношений мысли.

– Я хочу замуж, – думается даме, но она отчаянно изображает из себя феминистку, которой во страшном сне не привидится тратить время на такие глупости как продолжение рода и ожидание общих с кем-то там внуков. Что бы было, если бы она честно призналась в таких «крамольных» мечтах.

– Я жениться не буду, – думает мужчина, но старательно выдавливает из себя ласкового друга для ребенка от первого брака, чтобы дама не подумала, что он равнодушное к детям чудовище. И потом, путь к сердцу одинокой матери гораздо короче, если сделать ее ребеночку пару «у-тю-тю». Кстати, я никогда не задумывалась об этом, а ведь было бы интересно узнать у всех тех мужчин, что оставили вместе с надоевшими женщинами своих позабытых детей – им-то самим как, что их потомкам делают «у-тю-тю» непонятные равнодушные дядьки? Отчего-то сейчас наступил век равнодушных к собственным детям отцов. Когда-то в институте нам пытались вдолбить в мозг историю древнего Рима, и я запомнила кусок древнего законодательства, касающегося детей.

– Дети при разводе остаются с отцом. Ни при каких условиях женщина не имеет права претендовать на детей! – постановляли древние римляне, потому что, видимо, понимали, что дети – главная ценность этого мира и что если позволить женщинам их уводить, то можно совсем остаться без будущего. Дети были объектом борьбы, главным призом и привилегией сильных мира сего. А сейчас мужчины говорят:

– Это твоя проблема, дорогая. Могу дать денег на аборт.

– Спасибо, конечно, но я, пожалуй, рожу, – возражает женщина, надеясь, что когда он увидит маленькое чмокающее облачко в кружевных пеленках, его сердце растает.

– Я тебя предупреждал? Ну, так и не жалуйся, – уверенно заявляет мужчина и исчезает за горизонтом. Тот факт, что Борис был не из таких, уже говорил многое о нем. По крайней мере, для меня. Мужчина, который при всей своей циничности и резкости, может спокойно сказать, что любит своего ребенка, был в моих глазах намного выше всех этих современных эгоистов, которые готовы врать до бесконечности, потому что все равно ни за что не собираются отвечать. Борис был откровенен до грубой прямоты. Иногда его исчерпывающая откровенность меня обижала, иногда бесила. Главным образом, потому, что я, в силу собственного малодушия и банальности, не могла ответить ему тем же. Потому что освоить искусство думать то, что говоришь и говорить то, что думаешь, было для меня невозможно. Я играла по старым правилам, стараясь быть или казаться идеальной, тщательно замазывая и замуровывая истинный характер, привычки и мысли. Я старалась казаться аккуратисткой, аккуратно развешивая свои вещи на стуле, даже если мне хотелось свалить их в углу одним комком. Я старательно ела даже подогретый гуляш вилкой в левой, ножичком в правой, стараясь не уронить с непривычки кусок по дороге. И только после того, как Борис меня обсмеял и принялся демонстративно зачерпывать гуляш столовой ложкой, я немного расслабилась. Но все равно, я стеснялась даже сморкаться при нем, а дезодорантом поливала не только подмышки, но и все остальное, пытаясь полностью стереть свой запах с тела. Рексона пахнет лучше, как мне казалось. Но самым диким было то, что я старательно соблюдала образ равнодушной к будущему самодостаточной особы, на самом деле думая о Борисе и нуждаясь в нем чуть ли не каждый день моей дурацкой жизни. Пройтись с ним под руку в белом платье я была готова в любую минуту. Чего нельзя было сказать о нем.

– Ты не против, если мы не встретимся в выходные? Я буду у жены, – спокойно говорил Борис, а я усиленно делала вид, что понимаю его и готова терпеть его обстоятельства всю жизнь. Подумаешь, будет у жены!

– Конечно, дорогой, – целовала я его в щечку. – У меня все равно есть свои планы на выходные.

– Отлично, – успокаивался он, а я лихорадочно думала, чем бы их (выходные) действительно занять. И панически боялась попадаться в пятницу на глаза Свете, чтобы она не заставила меня насильно включить мозги. Потому что на самом деле мне эти расставания на выходные страшно напоминали наши многолетние игры с Андреем и я ничего не могла с собой (и со Светой) поделать. Мне было страшно. Мне хотелось кричать, что я против.

– Я хочу, чтобы в выходные мы с тобой до обеда валялись в кровати, а потом вместе лениво перебирать яркие коробочки в супермаркете, чтобы потом кормить друг друга с рук и смотреть старое французское кино про любовь. Я ненавижу, когда ты говоришь «я буду у жены!». – Но я молчала. Мне хотелось, чтобы Борис понял, что я именно такая, какой он хочет меня видеть. Что я – женщина его мечты.

– Зачем тебе это? Какой же бред, – возмущалась Света, когда я плакала в ее кабинете. Или дома. Потому что стало так получаться, что больше в выходные мне было некуда идти. Других подруг, как я уже говорила, у меня не было, а Света с каждым днем, с каждой неделей становилась мне все ближе. Все нужнее.

– Я не знаю, зачем. Мне кажется, я не могу без него жить, – сказала я как-то, и сама потряслась своим словам. Я и не думала, что влюбилась с такой яростью.

– Да что в нем хорошего? Ведь он просто по-свински использует тебя и даже не скрывает этого.

– Он просто не желает притворяться и врать. Как сделали бы все остальные, – робко защищала его я.

– Ты в этом уверена? С чего ты взяла, что он тебе не врет, – снова начинала свою волынку Света. И она была права. Я ни в чем не была уверена. Кроме того, что рядом с ним мне тепло и спокойно, что с ним я могу говорить о чем угодно и на все получать интересный и прямой ответ. Я не знала, врет Борис или не врет. Но знала, что он божественно готовит, что любит устраивать какие-то невероятно эстетские праздники живота, усаживать меня голой на ковер, где при свечах он лил в бокалы вино и в деталях рассказывал, что именно ему во мне нравится и что восхищает больше всего.

– Твои плечи порывисты и угловаты, как у подростка, но вот спина гораздо более женственна, плавна. У тебя самая красивая спина, какую я только видел у женщин. В тебе словно намешано всего и сразу. Можно найти все, что только пожелает душа, – спокойно рассуждал он, а мне казалось, что он пишет с меня картины в своей голове. И сохраняет их, чтобы достать в холодный зимний вечер и любоваться у камина, налив в стакан глинтвейна.

– Я хочу, чтобы это продолжалось вечно, – всхлипывала я, а Света вздыхала, как мудрец, обреченный смотреть вдаль сквозь людскую ограниченность и глупость. Она знала жизнь, у нее был сумасшедший дом, наполненный детскими криками и разбросанными игрушками. И муж – погруженный в себя и постоянно занятый делами щуплый мужчина несколько затравленного вида. Она понимала, что диалоги на ковре в обнаженном виде – очень временное занятие. Но доказать это мне было невозможно. Я отчаянно зажмуривалась, стараясь видеть только Бориса. Слышать только то, что говорит Борис.

– Смотри, потом плакать будешь, – предупреждала Света. Конечно-конечно, но только не сейчас, не сегодня. Потому что, хоть я и плачу по выходным, зато все будни подряд я готова петь от счастья. Мы встречались так часто, что было проще подсчитать те редкие моменты, когда мы расставались. Никогда еще, по совести сказать, не было еще в моей жизни столько любви. Я измоталась, потому что для меня несколько бессонных ночей в неделю были ощутимы, в отличие от Бориса, который умудрялся быть свежим и отглаженным до состояния идеальных стрелок на брюках, даже если мы с ним за ночь пересмотрели все серии его любимого крестного отца. Но это была блаженная вымотанность, ради которой только и стоило жить. Я работала на автопилоте, но все уже поняли, что со мной происходит.

– Влюбленному человеку не вобьешь в голову даже и пары слов. Тупеет беспробудно, – ласково журил меня Славик. И делал вид, что спать на кофрах с костюмами – это нормально и даже правильно.

– Может, ты возьмешь отпуск и перебесишься? – задумчиво искал выход Гоша.

– А если это надолго? Если отпуском не обойдешься? – сомневалась Лера.

– Надо ее при входе в студию обливать ведром ледяной воды и бить по голове. На пару часов может и прийти в себя, – смеялся Гошка. Но на самом деле они были просто ангельскими руководителями, надо отдать им должное. Как они меня не уволили – я не понимаю. Толку от меня было – как от козла молока. Но поскольку невероятная алхимия телевидения устроена так, что значение имеет не столько трудоспособность, сколько разгильдяйство, а толк выходит не столько из отличных работников, сколько от психически ненормальных фантазеров и шизиков, то раз за разом мы обоюдными усилиями выдавали в эфир чумовые эротические викторины, которые отлично воспринимались телезрителями.

– Если так дальше пойдет, мы перенесем ваш эфир на ночное время, – рвали на себе волосы цензоры.

– А что такого? – с удивлением спрашивали мы. Чем мы виноваты, что и в самом деле в природе были такие вопиющие факты, как крепостные оргии, танцы живота и прочие позорные и недопустимые до глаз деток исторические моменты. – Может, сделать передачу про историю создания пионерской организации?

– Нет-нет, вы контекст не меняйте, – шли на попятный продюсеры. Еще бы, разве передача будет интересна народонаселению, если вместо полуобнаженных актрис на сцену выползут детки в красных галстуках? – Только не переберите!

– Не переберем, – гарантировал авторитетный в силу седин Гошка. На самом деле мы все время норовили перебрать, срываясь от исторической викторины в томно-эротическую угадайку. Но, что странно, рейтинги от этого только росли. Борис же только посмеивался, глядя на то, что я творю.

– Никогда не сомневался, что все, к чему ты прикасаешься, сразу становится сексом. Такая у тебя карма. Ну-ка, иди ко мне.

– Иду, – забавно стесняясь и держа пальчик во рту, как маленькая девочка (хотя уже давно не тянула на нее даже по самым льготным критериям), я шла к нему. Он смотрел на меня, не отрываясь. Нет, мы занимались не только изучением анатомии друг друга. Он любил учить меня жизни и любил то, что я все по большей части пропускаю мимо ушей. Меня-то ведь интересовало совершенно другое. Однако я всегда слушала его с интересом. Это ведь тоже свойственно идеальной женщине, которой я пыталась (безуспешно) стать.

– Ты меня любишь? – все же не удержалась и как-то ляпнула я. На дворе начиналась весна, снега потекли рекой на городские улицы, а солнышко отражалось и любовалось собой в каждой луже. Борис напрягся и внимательно посмотрел мне в глаза.

– С чего это ты решила потребовать от меня заверений в любви? – строго спросил он. Я испугалась и захотела снять вопрос с повестки дня.

– Просто так.

– Нет, не просто. Я тебе говорил, что жениться ни на ком больше не собираюсь.

– А я ничего и не говорю про свадьбу, – замотала головой я.

– Я знаю, как вы устроены. Сначала говорите, что вам ничего не надо. Потом спрашиваете, люблю ли я вас. А потом требуете узаконить отношения под страхом отлучения от тела.

– Что ты такое говоришь! – возмутилась я, но Борис, разгоряченный какими-то своими воспоминаниями, метал громы и молнии еще какое-то время, ничего не хотел слышать.

– Тебе что, плохо со мной? – спрашивал он.

– Хорошо! Очень хорошо, – убежденно била себя пяткой в грудь я.

– А что бы изменилось, если бы я тебя оштамповал? Я и так встречаюсь только с тобой, провожу вместе кучу времени, трачу на нас деньги. Зачем ты хочешь что-то менять?

– Да ничего я не хочу менять! – в голос заорала я. Борис замер, потом тряхнул головой и обалдело посмотрел на меня. – Успокойся!

– Хорошо. Хочешь мороженого? – вдруг спокойно спросил он.

– Хочу, – кивнула я, только чтобы прекратить этот разговор. Иногда с ним случались такие вот необъяснимые извержения Везувия, чего меня лично пугало и ставило в тупик. В такие моменты мне казалось, что у него наступает нечто вроде дежавю или он начинает путать меня с кем-либо. Но, слава Богу, они проходили так же быстро, как и весенние грозы. Борис похлопал себя по карманам, скинул пиджак, в растерянности открыл шкаф и долго смотрел внутрь.

– Надо свитер одевать или нет? – растерянно спросил он непонятно у кого. Он явно нервничал, но я так и не поняла, из-за чего.

– Уже тепло, – тихонько ответила я.

– Ага. Ну, ладно. Тебе какое?

– С лесными ягодами, – как дитятку, по слогам объяснила я. Боря набросил куртку и вышел из дома, предварительно зачем-то вернувшись и чмокнув меня в губы. Я сидела, полная неясных мыслей и вопросов. Что это было? Какие демоны бродят в этой, на самом деле совершенно неизвестной для меня и закрытой на все замки душе? Чего я о нем знаю и чего не знаю? Может, Света права, и он просто использует меня. Чего он боится? Подумаешь, чуть не вырвали из него страшную тайну. Ну, сказал бы, что любит. Или что я ему просто нравлюсь. Или даже что равнодушен ко мне. Я бы побесилась и все. А тут такой спектакль. А что он может означать? Я дерьмовый аналитик, но даже и мне ясно, что он вдруг испугался, что я вдруг начну претендовать на более близкие отношения. Более личные. Захочу его сердца.

– При чем тут сердце? – вслух сама с собой бормотала я. – Он про что начал кричать? Про штамп! Вот в чем дело! Он просто не хочет жениться.

– Точно! – согласилась с собой я. Значит, он испугался, что я перестану вести эту томительно-прекрасную сексуальную жизнь (иными словами, спать с ним) и потребую официального статуса. А он не готов на него. Почему? Боится ответственности? Или еще большей близости?

– Окстись! Куда уж больше близости? Вы и так проводите вместе все свободное время! – резонно заметил мой встроенный аналитик.

– Да. Точно, – согласилась я. – Тогда что? Почему его так пугают разговоры о любви?

– Потому что он женат! – прошептал внутренний голос. – Тебе что Света говорила еще три месяца назад?

– Что? – замерла я, хотя уже знала, что подумаю через секунду. Можно, конечно, игнорировать Светин голос разума, но что поделать с тем, что раздается у тебя внутри.

– То! У тебя уже был Андрей, который тоже никогда не проводил с тобой выходные и категорически отрицательно относился к разговорам о любви и штампах. К разговорам о штампах он относился особенно отрицательно.

– Что же делать? – принялась обкусывать губы я.

– Проверь паспорт Бориса! – напрашивался очевидный ответ. Доверяй, но проверяй. Сам себе не поможешь, никто не поможет. Человек сам автор своего счастья!

– Не хочу, – замотала я головой. – Не буду.

– Ну и дура, – обиделся внутренний голос и замолчал. Я сидела на диване, сложив ручки на коленках, и пыталась думать о чем-то постороннем. Например, о том, как, все-таки, у Бориса дома уютно. И все продуманно. Ничего лишнего, всему свое место. Но тут мои глаза уперлись в брошенный на диване Борисов пиджак. Я бы сопротивлялась до последнего и не сделала и шага, но змей-искуситель был на посту и вывернул пиджак изнанкой. Так что прямо перед моими глазами был виден внутренний карман, на пуговичке, с шелковой каймой. А из-за каймы, вот черт, торчал краешек кожаной обложки паспорта гражданина российской федерации. Это не мог быть кошелек или водительское удостоверение. Это точно был паспорт. Точно.

– Ну, пан или пропал. Если там пустота, тебе, конечно, будет очень стыдно за свое поведение, но что в этом страшного? Тебе и так с завидным постоянством бывает стыдно за свое поведение. А так, по крайней мере, тебе будет ради чего ждать долгие годы. Проявлять такт и понимание, пока Борис убедится, что ты не собираешься слопать его не следующий день после ЗАГСА.

– Господи, какой кошмар! – громко сказала я, словно надеясь, что кто-то услышит и остановит меня. Скажет «что ты делаешь, негодяйка!» и отберет у меня этот брошенный пиджак. Но никто не пришел на помощь. Все-таки, Чип и Дейл – всего лишь грызуны. Я выбежала в прихожую, открыла входную дверь и прислушалась к тишине в подъезде. Тишина была гробовой. Я захлопнула дверь и прокрутила замок на все его четыре оборота. Если ОН вернется раньше (непонятно, как, потому что подняться на его одиннадцатый этаж гораздо дольше, чем мне пролистнуть паспорт), то я услышу хруст ключа в замке. И успею убрать паспорт и стереть свой интерес с лица.

– Нет. Не могу, – замерла я, когда пальцы коснулись этого оттопыренного краешка паспорта. Неужели я сейчас своими руками раскрою пуговку, выну паспорт и раз и навсегда перестану верить Борису. Так, как верила до этого момента. Все наши Отношения развалятся на две половины – до и после. Как с грехопадением. Яблоко, выданное местным ОВД.

– Делай! – зазвучал во мне голос теперь уже Светы. – Другого шанса не будет.

– Эх, была не была. В конце концов, не я в этом виновата, а как минимум Андрей, – мои пальцы расстегнули маленькую пуговку и вытянули на свет божий Борисово удостоверение личности. Я судорожно пролистнула страницы. Первой важной информацией было то, что Борис носил оригинальную фамилию «Аверин». Значит, в случае чего я из Тапкиной сделаюсь Авериной. Мадам Аверина. Заманчиво. Так. Далее я выяснила, что у него действительно есть ребенок. Тоже сынок и зовут его Алексей Борисович. Ему, м-м-м, пять лет. Значит, примерно прошлым летом они с этой белобрысой мадам вместе фотографировались на пляже. Между прочим, мы с Борисом уже были знакомы, тогда он подарил мне чудесный карманный компьютер, которым, кстати, я пользуюсь до сих пор. Н-да, надо крутить страницы дальше. А то неровен час, он вернется, и я не узнаю самого главного. Меня трясло, руки дрожали и, хоть я и была сама себе противна, а ничего не смогла с собой поделать. Через пару секунд я оказалась на странице «семейное положение».

– Вот и все! – сказал мне внутренний голос и замолчал. Наступила странная тишина. Я сидела над паспортом, позабыв о том, чтобы прислушиваться к двери и смотрела в окно. Раскрытый паспорт лежал у меня на коленях. Мне не хотелось вчитываться в штамп, который там имелся. В единственном числе. Пять лет назад отделом Загса нашего района был зарегистрирован брак Бориса и гражданки Зои Александровны Дмитриевой, какого-то там на десять лет больше чем у меня года рождения. Мадам Аверина наличествовала и без меня. Штампа о разводе не было. Шли минуты. Шли, шли, шли…. Я вспоминала Андрея, вспоминала, как он улыбался, когда мы встречались. Как любил меня, как встречал из института и вез в ресторанчики. Как обещал мне все хляби небесные. Он, по крайней мере, что-то мне обещал. А Борис…. Борис ничего не обещал. Но не потому, что такой честный и старается уберечь меня от преждевременных ожиданий, а потому, что точно знает, для чего я ему и зачем. По каким-то непонятным для меня причинам я подхожу только для длительных сексуальных встреч на свободной от жены территории. И не больше. И Борис, как бы он не выглядел надежно и правильно, такой же, как и все. Борис…. Даже от простого произнесения в мыслях имени Борис мне стало невыносимо больно. Тут раздался звук поворачивающегося в замке ключа. Я попыталась было запихнуть паспорт обратно в карман, но перенервничала и не успела. А потому я просто швырнула его на диван и выскочила в прихожую. Борис, уже пришедший в себя и успокоенный, стоял и снимал свои дорогие удобные ботинки. Мороженое (мое любимое) лежало рядом, на тумбочке.

– Почему ты мне врал? – задыхаясь от желания немедленно разреветься, спросила я. Голос прозвучал тихо-тихо и как-то окончательно исчез.

– Я? В чем? – оторопел Борис.

– Ты же женат! – всхлипнула я. – Ты такой же, как и он!

– Кто он? – возмущенно посмотрел на меня Борис. Меня трясло, и я уже начинала потихоньку истерить. – Что ты несешь?!

– Как Андрей! Ты совсем как Андрей!

– С чего ты взяла? – посмотрел на меня отвратительно честными глазами Борис. Мой Борис! Смешно! Он такой же мой, как и луна на небе. – Я не понимаю, что с тобой?

– Ах, ты не понимаешь? – захохотала я. – И может, ты мне про развод расскажешь? Как ты свободен и одинок!

– Не собираюсь я тебе ничего рассказывать. Что я хотел, я уже рассказал.

– Соврал! Что хотел, ты уже соврал! – орала я сквозь слезы.

– Ни в коем разе, – уверенно заявил Борис и прошел в комнату.

– Хватит делать из меня дуру, – выплюнула в него я и бросилась к вешалке с курткой. Борис, по моим ощущениям, должен был погнаться за мной и попытаться остановить. Я как могла медленно одевала одежду, сознательно не попадая в рукава, но Борис не шел. Тогда я остановилась и заглянула в комнату. Борис стоял и держал в руках свой паспорт. Он поднял на меня свои спокойные и равнодушные глаза.

– Все посмотрела?

– Все! – гордо сказала я, хотя мне стало так стыдно, как никогда в жизни.

– И молодец. Это тебе, наверное, Света подсказала. Ну, с ней и трахайся. До свидания!

– Как ты можешь! – вдруг испугалась я. Варианта, что он вот так спокойно меня отпустит, я в голове не держала. – Я же тебя люблю.

– Это твоя проблема. На черта мне нужна женщина, которая лазит по моим карманам и проверяет мои слова.

– Но ведь это же безумие! Ты женат! Зачем ты врал? – билась в конвульсиях я. Представить себе, что я больше никогда-никогда не увижу его, я не могла. Неужели я буду снова искать каких-то несуществующих принцев, которые за здорово живешь предложат мне руку, сердце и семейный капитал? Эта мысль привела меня в состояние, близкое к помешательству. Мне никто не нужен. И даже этот самый штамп в паспорте – он мне тоже не нужен. Если бы Борис сказал мне хоть слово про то, что я все не так поняла, я бы поверила во что угодно и поклялась никогда не сделать ничего подобного. Ни к чему никогда не притронуться и пальцем. Я бы рассказала, что уже через секунду я жалела о том, что сделала.

– Я не буду ничего тебе объяснять. И оправдываться не собираюсь. Ты узнала то, что хотела? Узнала. Я подлец. Можешь уходить.

– Я…Я…. – мне захотелось кричать, что я не хочу. Но вместо этого Борис (как всегда заботливый и галантный Борис) помог мне попасть руками в рукава куртки, довел меня до прихожей и выставил за дверь. Все это заняло не больше минуты. Действительно, моя жизнь вдруг ни с того ни с сего взяла и развалилась на «до» и «после». И сделать с этим было ничего нельзя. Борис остался с той стороны двери, наверняка пожал плечами и пошел ставить чайник. Была Нюта и сплыла. Найдутся и другие. А я стояла с этой стороны, наблюдая, как медленно ездит мимо меня лифт. Туда-сюда. Туда-сюда. Мне страшно захотелось нарушить все инструкции и вылететь в шахту лифта, чтобы он прикрыл меня своей стальной невообразимой массой. И чтобы Борис понял, что я на самом деле совсем не хотела ни на чем его ловить и вообще ничего другого не хочу кроме как сидеть голой на его ковре и слушать его неторопливую размеренную речь. Мысль о том, что этого больше не будет никогда убивала меня гораздо больнее, чем если бы это и в самом деле сделал какой-то там лифт.