"Когда забудешь, позвони" - читать интересную книгу автора (Лунина Татьяна)

Глава 10 Осень, 1993 год

— Оля?! — Борис не верил своим глазам. — Как вы меня нашли? И что вы здесь делаете?

— Может быть, впустите меня? Хотя бы на порог? — невозмутимо поинтересовалась она.

— Да, конечно, заходите!

Девушка вошла в прихожую и с ходу повторила:

— Так вам нужна помощница по хозяйству, Борис Андреич?

Деловитая, собранная Ольга ничем не напоминала ту беспечную кокетку, которая «стреляла» в него зелеными глазами год назад. Она похудела, черты лица стали резче, взгляд — серьезнее. Рыжие волны, хлеставшие его по щекам, собраны в тугой узел на затылке. Одета в узкие черные джинсы, серый свитер и клетчатый черно-белый пиджак. Красивая, строгая, не допускающая фривольностей. Резкая перемена удивляла, радовала глаз, вызывала уважение. Она очень повзрослела и, похоже, набралась ума-разума. Но как здесь оказалась и для чего?

— Конечно, Оля, помощница мне нужна, на быт времени нет совсем. Но я уже договорился. Сейчас должна подойти женщина, чтобы обсудить детали. В принципе, думаю, проблем у нас не возникнет.

— Елизавета Никитична?

— Да, — растерялся Борис, — а вы откуда знаете?

— Она не придет.

— Почему? — Женский голос по телефону не мог принадлежать пустышке, нарушавшей свои обещания. — Вы ее знаете?

— Это — моя бывшая учительница.

— Проходите, Оля! — спохватился хозяин, сообразив, что разговор затягивается и припороговым стоянием здесь не обойтись. — Извините, что сразу не пригласил, и не обращайте внимания на беспорядок.»

Глебов первым сунулся в комнату, на ходу подхватывая разбросанные вещи. А сгребая на край стола рабочие бумаги, вдруг разозлился: что это на него нашло? Ведет себя как юнец! Это же просто Ольга, девчонка, которая пыталась играть с ним во взрослые игры. «Одичал», — решил он, поворачиваясь к нежданной гостье лицом.

— Присаживайтесь! Так что случилось с Елизаветой Никитичной?

— Ничего страшного, — успокоила девушка, примостившись на краешке стула. — Неделю назад мы случайно встретились на улице, и она поинтересовалась, как мои дела. Я ответила, что все хорошо, но хочу найти какую-нибудь работу, чтобы не клянчить у родителей деньги на мороженое и бензин. В идеале — на пару-тройку часов в день, в свободное от учебы время. Лизавета поделилась, что тоже ищет работу. Пенсия небольшая, а жить как-то надо. В школе подрабатывать — годы не те, да и здоровья нет. Вот она и ищет возможность пополнить свой скромный бюджет — так и сказала. Она же сорок лет учительницей оттрубила — русский язык и литература. Не говорит — изъясняется, — пояснила бывшая ученица. — На том и расстались. А вчера вечером Лизавета позвонила. Сообщила, что сломала руку и спросила: не хотела бы я ее заменить. Дала телефон. Когда она назвала ваши имя и отчество, я подумала: совпадение. Но оказалось, мир и вправду тесен, — спокойно заключила протеже учительницы. — Так что причина моего появления здесь довольно банальна. И за ней ничего не стоит, кроме желания получить работу. А ваше предложение подходит мне по всем статьям.

Борис молчал, не зная, что ответить. С одной стороны, домработница действительно нужна. А с другой — не Ольга же!

— Что вас настораживает, Борис Андреич? Я не белоручка. Больших денег не затребую. Мозолить глаза не стану, потому как прекрасно понимаю: вы много работаете, устаете и мелькающая чужая тень с тряпкой в руках вам ни к чему. Меня вы не будете видеть совсем. Назначьте испытательный срок. Если будут претензии, просто укажете на дверь. — Она оторвалась от созерцания бумажной кипы на столе и тихо добавила: — И не надо что-то усложнять.

И Борис согласился. Почему бы нет? Прошел испытательный срок. Квартира сверкала чистотой, отглаженные рубашки спокойно дожидались своей очереди в шкафу, холодильник не пустовал. А главное — помощница умудрялась не попадаться ему на глаза, что в принципе очень устраивало. Правда, в редкие минуты релаксации у телевизора он иногда задумывался о причине такой безукоризненной ненавязчивости. Но что-то мешало до конца додумать эту мысль, и скоро никчемные попытки анализа прекратились. В самом деле, усложнения никому не нужны, эта девочка ведет себя абсолютно верно.

Так прошла осень. Отстреляли по Белому дому пушки. Те октябрьские дни дались не просто. Был момент, когда ситуация здорово раскачалась, и они с Сашкой, поверив ночному Гайдару с испуганными глазами, вышли на улицу — защищать молодую демократию и свое право на свободу. Потолкались в возбужденной толпе, набрались противоречивой информации, растащили дерущихся оппонентов. Хотели проехать в Останкино, где телецентр захватили путчисты, но не пропустило оцепление. Попытались прорваться к мэрии — тоже безуспешно. И, получив изрядную дозу адреналина, вернулись к Борису домой. Уткнулись в молчащий телевизор и, щелкая кнопкой пульта, бессмысленно зашарили по каналам. Потом распечатали бутылку коньяка, устроились за кухонным столом и врубили приемник, пытаясь отыскать наиболее правдивую радиостанцию.

— Старик, если победят путчисты, накроется наш бизнес! И вообще, все накроется медным тазом, — мрачно прогнозировал Попов, потихоньку опустошая коньячную бутылку. — И что они все никак поделить не могут, сволочи?! Грызутся за власть, как собаки за кость! А народу покоя нет! Вот уж точно: паны дерутся — у хлопцев чубы летят.

— Помнишь Иваныча? У него коронная фраза была: абы лыха нэ знаты, трэба своим плугом на своий ныви ораты.

— Так они ж все нивы перепашут, мать их за ногу! — возмутился Попов. — Свой сев начнут! Хрен прорвешься! Нет, старик, если чечен с трубкой победит — конец всему.

Они проговорили до утра, а утром, накачав себя кофе, Борис поехал на работу, размышляя о новой, открывшейся у Сашки черте: способности впадать в панику.

И пошел скакать по настенному календарю красный квадратик, отмечая дни. Пережили путч, преодолели наплыв заказов, подступал новый год — девяносто четвертый от Рождества Христова, как модно стало говорить. Однажды Глебов по пути в медицинский центр заехал в офис. Зама на месте не оказалось, и он, не желая передавать информацию через Танечку, решил оставить Сашке записку. Разыскивая чистый лист, случайно зацепил локтем папки на столе. А когда, чертыхаясь, наклонился подобрать с пола бумажный ворох, в глаза бросился документ — договор на поставку комплектующих деталей для прибора, который они выпускали. Договор как договор — ничего особенного. Все честь по чести: подписи, печати. Только с фирмой «Квант» он не знаком, да и поставщик у них уже есть, зачем другой? Заинтересовался, пробежал глазами текст. Вот это новость! Миллион долларов на производство комплектующих перечислены фирме «Квант» Баркудиным Георгием Рустамовичем, их инвестором. Борис внимательно перечитал две неполные странички. Ошибки нет: и цифры не обманули, и буквы в фамилии те же. Распахнулась дверь, в ее проеме возник Сашка — верный друг и надежный партнер.

— Привет, старик! А ты же… — и осекся, наткнувшись на взгляд Глебова.

— Не хочешь объяснить, что это? — Борис подошел почти вплотную, поднес к чужим глазам «выгодный» договор.

Сашка захлопнул дверь.

— Старик, я все объясню!

— Как отмывает деньги этот Баркудин? — процедил сквозь зубы, еле сдерживаясь, Глебов. — Ты соображаешь, что делаешь, «финансист» хренов?! За моей спиной используешь для грязных махинаций нашу фирму?

— Борька, остынь, я все объясню.

— Не надо держать меня за идиота! — Борис уже не сдерживался. — Ты же меня подставляешь, сволочь! Ты дело наше предаешь! Ты всех нас подставляешь, идиот!

— Глебов, угомонись, дай сказать.

— Будешь лапшу на уши вешать? Юлить? Изворачиваться?

— Да заткнись же! — заорал Сашка. — Дай хоть слово сказать!

В кабинет заглянула перепуганная Танечка.

— Александр Семенович, Баркудин звонит. Вас…

— Нас нет! — рявкнул Борис. Танечка испарилась под дверной хлопок. И это подействовало как ледяной душ. — Я слушаю. У тебя две минуты.

— Да, он отмывает деньги через нашу фирму, — устало сообщил соучредитель. — Как — объяснять не буду, не мальчик, сам знаешь. Суммы небольшие, эта — первая солидная. Накладок не будет, там все схвачено: и налоговая, и банк. А что я мог поделать?! — взорвался вдруг Попов. — Это было его условием с самого начала! Бежать за советом к Борису Андреевичу? Так ты же у нас максималист хренов! На твоей палитре всего два цвета: черный и белый! Послал бы ты этого Баркудина — и что тогда? Профессору — клеить обои, а его бывшему заму — гнить в НИИ и целовать начальству ручки?! А ты, дорогой, когда хлопнул дверью в институте, думал о деле? О всех нас, кто поверил в тебя и пошел за тобой, помнил? Нет! Для тебя важнее оказались твои долбаные принципы, а на людей и дело ты наплевал. Так какое же право имеешь судить меня сейчас?! Только потому, что я предпочитаю морали — реальность? Да, я согласился на сделку. С этим нуворишем, со своей совестью. Но зато у нас теперь собственное дело, мы помогаем людям, даем зарабатывать ребятам, и сами хлеб кушаем, иногда даже с маслом. А что касается «подставы», так я все ходы просчитал и законы изучил не хуже юриста: риска никакого.

— Но ты не юрист.

— Я больше чем юрист — цыган на ярмарке. И старого мерина за молодого коня выдать — для меня что два пальца обмочить! — Попов бросил куртку на вешалку и прошел к столу.

— Соедини меня с Баркудиным!

— Борька, не делай глупостей. Даю слово: эта сделка — последняя, на которую я согласился. Мы уже крепко стоим на ногах, можем и послать его. Варианты есть.

— Соедини! И не беспокойся: дров не наломаю. Сашка вздохнул и потянулся за записной книжкой.

— Не устраивай комедию! — усмехнулся Борис. — Ты же его телефон наизусть знаешь.

Но заместитель упрямо пролистал листки и, уткнувшись носом в один из них, набрал номер.

— Добрый день, Георгий Рустамович! Попов. С вами хочет поговорить Борис Андреевич, — и передал трубку.

— Слушаю. — Мягкий баритон обволакивал и принадлежал скорее дамскому угоднику, чем жулику.

— Добрый день, я хотел бы с вами встретиться. Есть тема для разговора.

— Нет проблем! — без запинки согласился баритон. — Одну минуту. Так, — он забормотал себе что-то под нос, — тридцатое вас устроит? Семнадцать часов? У меня в офисе?

— Хорошо! Тридцатого, в пять, в вашей конторе.

— Всего доброго, до встречи! — вежливо попрощался Баркудин и, не дожидаясь ответа, положил трубку.

— Старик, прошу тебя: будь поосторожнее. Он не такой мягкий, как его голос. И честно говоря, иногда я боюсь эту «темную лошадку».

— Ты же говорил, что хорошо знаешь его! Помнится, уверял, что дружите домами.

— Моя тетка дружила с его матерью, — уточнил Семеныч. — Но чутье подсказывает мне, что Баркудин опасен. Поэтому и готовлю запасные варианты. Потому и струсил тогда, — вздохнул он, — в первый раз. Да и отказываться от шанса было жаль. Думал, вывернусь. Тебя тревожить не хотел, надеялся сам разобраться. Хотя и сейчас уверен: не все так плохо, ты зря паникуешь.

— В твоих рассуждениях слишком много противоречий, для ученого это непозволительно. — Борис бросил на стол ненужный договор. — Нельзя, Сашка, за хорошее дело грязными руками браться. — Направился к двери, но остановился, резко повернулся и спросил в упор: — А кстати — только не юли — с главбухом делился?

— Я все деньги в дело пускал, честно! Можешь проверить.

— Чтобы впредь — никаких подобных сделок! И каждый договор — через меня, ни буквы мимо! — Толкнул дверь плечом и вышел.

Попов попросил у Танечки чаю и, тупо уставившись в одну точку перед собой, выпил чашку, не ощущая ни вкуса, ни аромата. Снял трубку, постучал пальцем по кнопкам телефона.

— Георгий, это я! Он все знает.

Двадцать девятого декабря Глебов вернулся домой пораньше: купил елку. И пушистая красавица, как всякая женщина, спешила прихорошиться. В квартире гудел пылесос.

— Ой, Борис Андреич! — растерялась помощница. — Я думала, вы позже будете. Извините, не успела с уборкой!

— Нет, Оля, это вы простите, что помешал, — успокоил хозяин. — Просто освободился сегодня рано. Вы не поможете мне елку нарядить?

Несмотря на проходимца Баркудина и позавчерашний разговор с Сашкой, настроение было хорошее. У них опять наплыв заказов, ребята получили неплохую премию, прорабатывается возможность открытия нового производства. Попов ходит как побитая собака. Ну ничего, пусть поволнуется. Набьет шишек — умнее станет. Будет бежать от жуликов как черт от ладана. В глубине души Глебов друга простил: смалодушничать Семеныч мог, предать — никогда.

— Ой, какая прелесть! — ахнула Ольга, выглянув за порог. — Сейчас, быстренько закончу и помогу.

Елизавета Никитична поступила мудро, прислав на замену свою ученицу. Благодаря этому он действительно расслаблялся дома, наслаждаясь чистотой и уютом. Вот и сейчас хозяин спокойно попивал чаек после сытного вкусного обеда, а помощница возилась с елкой.

Войдя в комнату, Борис увидел чудо — блистающее, переливающееся, загадочное. Вот уж точно: Новый год — особый праздник и каждому он обещает сказку.

— Оля, вы выбрали не ту профессию! Ваше призвание — художник-оформитель. — Он восхищенно уставился на нарядную лесную красотку, надушенную смолой. — Оля, где вы?

— Я здесь! — пропыхтел внизу голос. — Выключите, пожалуйста, свет.

Борис послушно исполнил просьбу, и в темноте заструились сверкающие ручейки, вспыхивающие разноцветными капельками.

— Ну как? — довольно спросил «художник», поднимаясь с колен.

— Потрясающе!

В комнате пахло хвоей, мишурой, новогодними игрушками и еще чем-то неуловимым, ускользающим от слов — тем, что люди называют волшебством.

— А теперь — свет! — безжалостно приказала командирша и, наклонившись, осушила веселые ручьи.

— Может, выпьете чаю? — предложил Борис, с сожалением щелкая выключателем. — Не оставляйте меня наедине с этой роскошной красавицей: боюсь, заколдует, — пошутил он.

— К одиночеству вы стремитесь, а в страхе вас не заподозрить, — спокойно возразила независимая домработница. И в своем стремлении отделаться от хозяина была права: деньги получает не за общение, а за уборку. — Да и пора мне.

— Ну, что ж, задерживать не смею. А можно спросить, почему такая спешка? Сейчас нет и шести.

— Можно. У меня день рождения, и я обещала родителям вернуться домой пораньше.

Он внимательно посмотрел на добросовестную труженицу. И принял дикое, ничем не объяснимое решение.

— Одевайтесь! — Теперь наступила его очередь командовать. — Едем!

— Куда? Что вы задумали, Борис Андреич? — бормотала ведомая, послушно тащась за ведущим в дверь-лифт-подъезд.

Магазинчик на старом Арбате покупателями был не избалован: цены здесь кусались. Борис пошептался с томной продавщицей и подошел к своей оробевшей помощнице.

— Оля, передаю вас на попечение профессионала. А я пока покурю, подышу свежим воздухом. — И вышел, на ходу доставая из кармана сигареты.

Через двадцать минут вернулся. И увидел перед зеркалом незнакомку — красивую, изысканную, в черном узком платье с глубоким овальным вырезом на груди и черных туфельках на высоком каблуке. Тяжелый матовый шелк нежно обхватывал тонкую талию и стройные бедра, мягко струился вниз и, нехотя расставаясь у колен, упрекал своих создателей за недлинную встречу.

— Не снимайте, пожалуйста! — попросил незнакомку.

Расплатившись, подхватил пакет с упакованными джинсами и свитером и потянул молчаливую, сбитую с толку девушку дальше, к антикварному магазинчику напротив. Он побывал здесь пару минут назад.

— Оля, мне очень хочется сделать вам подарок. Пусть я не зван на день рождения, но не лишайте меня радости дарить. — И указал ювелиру на жемчужное ожерелье, таинственно мерцающее за стеклом.

— Я не могу, это очень дорого. Жалкий лепет услышал старый ювелир.

— Барышня ошибается! Это ожерелье стоит гораздо дороже указанной цены. Да! — обиделся он. — Настоящий жемчуг! Середина девятнадцатого века, филигранная застежка, личное клеймо петербургского мастера, золото девяносто шестой пробы. Мы выставили его только вчера и не сомневаемся, что найдется тонкий знаток, который сумеет его по достоинству оценить. Да! Это вам не современный, искусственно выращенный суррогат! — презрительно фыркнул он.

— Можно? — проигнорировал обидчивую тираду Глебов.

Антиквар достал из-под толстого стекла круглые жемчужины, нанизанные на нить в прошлом веке. Девушка распахнула ворот дубленки, и Борис щелкнул на нежной шее филигранной застежкой.

— Прекрасно! — забыл про обиду ювелир. — Очень к лицу. Да!

— Не расстегивайте! — задержал Глебов потянувшуюся к застежке руку.

На улице он неожиданно признался:

— Я так давно не делал никому подарков, а вы напомнили, как это приятно! Спасибо вам большое, Оля! — Потом шутливо добавил: — Будьте последовательны в благородных поступках: поужинайте со мной. А Федора Васильича мы предупредим. — И простодушно улыбнулся: — День такой замечательный — не хочется заканчивать его в одиночестве!

Перед этой улыбкой устоять было трудно.

— Хорошо! Я тоже давно не делала никому подарков. Дарю вам вечер. Куда идем?

— К теплу, уюту и вкусной еде! — развеселился «одаренный» и потащил новорожденную за собой.

И оба не заметили человека, маячившего за ними тенью. Убедившись, что беззаботная пара вошла в ресторан, невысокий неприметный мужичок подошел к телефону-автомату, набрал номер и сказал тихо в трубку:

— Он в «Баркароле». С девицей.

Давно Борису не было так легко и весело. Оля оказалась неглупой, начитанной, остроумной и очень отличалась от той простушки, которая наивно кокетничала с ним больше года назад. Она неплохо разбиралась в поэзии и любила Хлебникова, что для современной девушки было несколько странно.

— А вы думали, что нынешняя молодежь только анекдоты травит да за бока друг друга хватает? — рассмеялась Ольга, заметив его удивление. — Ошибаетесь! Мы — разные. Как и вы, как и те, кто жили до нас и будут после. У всякой пташки свои замашки!

— Федор Васильич мудрый человек! — уважительно заметил Борис, услышав знакомую поговорку. — И у него неглупая дочь, — улыбнулся он.

— Приятно получать похвалу от человека, достойного похвалы, — не осталась в долгу бригадирская дочка.

И тут в зал вошла она. Его бывшая жена. Холеная, уверенная в своей неотразимости, со вкусом одетая. Рядом вышагивал все тот же «тщательный пробор». От него за версту несло деньгами, и было видно, что этот малый ни в чем не знает промаха.

— Интересная пара, — перехватила Оля его взгляд. — Вы знаете эту женщину?

— Знал.

Она помолчала, ожидая, пока официант разольет по бокалам вино и отойдет от стола. Потом негромко сказала:

— Очень красивая женщина. — И уточнила: — Ваша жена.

Ответ на реплику прозвучал не сразу.

— Знаете, Оля, пройдя какой-то этап, мы не выпадаем из этой жизни и поэтому иногда сталкиваемся с прошлым. Но это только подтверждает банальный тезис, что все течет, все изменяется. Давайте лучше выпьем за вас! И пусть ваша судьба будет удачной!

Но легкость исчезла, а возникшее напряжение уходить не собиралось. Алка сидела к ним спиной, и было непонятно: заметила или нет. Боковым зрением Борис увидел, как хлыщ, наклонившись к ее уху, что-то сказал, потом поднялся и вышел. Она повернулась. Лучше бы ей этого не делать! Белая напряженная маска с застывшими глазами вызывала снисходительную жалость — ничего больше.

— Борис Андреич, я подожду вас у раздевалки, — спокойно сказала Оля. Рука, державшая бокал за ножку, дрожала.

— Нет, мы выйдем вместе, — невозмутимо ответил он, расплатился с официантом и повел девушку к выходу. Спиной чувствовал пристальный взгляд, но оглядываться не стал.

На улице разыгралась метель. Ветер кололся снежинками, заставлял щуриться, загонял обратно в тепло. Молча они добрели до запорошенной снегом машины. И снова не заметили мужскую тень сзади. Борис вставил ключ зажигания и включил печку.

— Спасибо за вечер, Оленька! Вы не представляете, как мне помогли.

— Неужто все так плохо?

— Скажем так: есть небольшая проблема. Деловая. Завтра надеюсь ее решить. — Он повернул ключ, и «девятка» тронулась с места, не обратив внимания на серый «Москвич» за своей спиной.

Через сорок минут «Жигули» остановились у подъезда новорожденной.

— Борис Андреич, спасибо большое! Это самый роскошный день рождения в моей жизни!

— Ваша жизнь только начинается, Оленька! Будет еще много дней, которые переплюнут сегодняшний, — улыбнулся Борис и открыл дверцу, собираясь выйти.

— Не надо меня провожать, не маленькая! Номер своей квартиры я помню и не забыла, на каком этаже живу. А в подъезде всегда горит свет. Так что волноваться причин нет.

— А вдруг вас украдут? Я не хочу остаться без помощницы, пропаду! — рассмеялся «хозяин».

В подъезде было темно — хоть глаз выколи.

— Ну вот! А вы уверяли, что лампочки небьющиеся, — пошутил Борис, открывая дверь.

— Это правда! У нас никогда не было проблем с освещением и…

Последнее, что услышал Глебов, — страшный женский крик. Видеть он ничего уже не мог — тяжелый удар по голове провалил в черную тьму.

Февраль, 2003 год

— Линочка, как хорошо, что вы пришли! — радовалась Анна Даниловна, впуская гостью на порог. — А у нас неприятности! — шепнула она и приложила палец к губам.

— Мам, кто там?

— Это я! — громко доложилась Ангелина, снимая сапоги. И тихо спросила: — Какие неприятности?

Но Анна Даниловна не ответила, захлопотала вокруг гостьи. И той показалось, что старушка жалеет о сказанном.

— Раздевайтесь, проходите! Сейчас чай поставлю.

— Не беспокойтесь, пожалуйста! У вас и без меня забот хватает.

— Чай пить — не дрова рубить, милая! — рассмеялась хозяйка. — Проходите! Олег у себя, с банками лежит. Вот чаек заварю и освобожу его. Совсем не хочет лечиться, — пожаловалась она. — Все — с боем. Банок боится, горчичники ненавидит. Ну не смешно?

— Я тоже ненавижу! — улыбнулась гостья и вошла в комнату.

На диване, уткнувшись носом в подушку, лежал Олег, одушевленный предмет зависти, обожания и сплетен. Бледный, взлохмаченный, небритый, с горбинками на спине, укутанный пледом.

— Привет! Как дела ?

— Привет! Ленюсь, а лодырю, как известно, всегда нездоровится. Чем порадуешь болезного?

— Гостя, сынок, сперва накорми, а потом вестей спроси! — В комнату вошла Анна Даниловна с подносом в руках. На блюдцах аппетитно розовели-желтели-белели ветчина и сыры, в розетке вишневело варенье, из плетеной корзинки выглядывали тосты. — Мойте руки, Линочка, а я пока сниму банки с этого труса.

Освободившись от стеклянной братии, больной повеселел и принялся пытать гостью о новостях.

— Новостей — две. Как по шаблону: хорошая и плохая. Тебе с какой начать?

— С плюсовой.

— Съемки идут полным ходом. Завтра вылетаем в Крым.

— Отлично! — порадовался Олег. — Значит, история с «Баррель» не оказалась для нас катастрофой. Молодец Миша! — и мечтательно вздохнул. — Крыму сейчас тепло, солнышко! Ялтинский климат полезен для легких. Завидую! А плохая?

— Погиб Женя Ленточкин, водитель. — Иона поведала подробности.

— Это ужасно! У него ведь, кажется, жена беременна?

— В роддоме, девочку родила на днях.

— Бедняги!

Погоревали о парне, посочувствовали его жене. Потом Ангелина рассказала, как прошла сегодняшняя съемка. Но Олег слушал вполуха, был явно чем-то озабочен, и гостья поняла, что засиделась.

— Пойду я, Олег. Дел много, да и ты, похоже, устал.

— Я не устал — озверел в одиночестве. Не уходи!

— С тобой трудно разговаривать, — призналась Ангелина. И улыбнулась, не желая обидеть.

— Скорее, тону в сточной канаве, — мрачно констатировал он.

— Неприятности?

— Как ты относишься к предательству? — внезапно спросил Олег.

— Как всякий нормальный человек, — растерялась она, — с омерзением. А с чего это ты вдруг заговорил об этом?

Греков невесело задумался, внимательно разглядывая шелковую кайму пушистого пледа.

— Фээсбэшник сегодня со мной общался. Перед твоим приходом.

— Господи, им-то что от тебя нужно?!

— Друг у меня был, — пояснил Олег. — Только Левакин, или Левак, как его звали. Ненавидел он эту кличку, с кулаками кидался, когда ее слышал. Отличный парень! Верный, надежный, слово держать умел, не закладывал никого, не лебезил. Способный, на лету все схватывал! Мы с первого класса дружили. Потом он на какие-то высшие курсы поступил. Отец в органах служил — пристроил, наверное. Но мы продолжали общаться. Дружба от профессии не зависит, верно? Анатоль выпустился, женился. Я у него на свадьбе был. Хорошая девчонка, симпатичная, веселая. Сразу после свадьбы они укатили за границу, кажется, в Англию. Там Левак трубил в посольстве. Или торгпредстве, а может, в консульстве — деталей не знаю. Потом как-то случайно я встретил Ксюшку на Арбате. Но она сделала вид, что не заметила меня. Лет десять, если не больше, ничего о нем не слышал. До сегодняшнего дня, точнее, утра. Утром заявился «товарищ» и тщательно меня порасспрашивал: не слышал, не видел, не знал ли я чего об Анатолии Федоровиче Левакине, моем старом приятеле. Что я мог ответить? Естественно, сплошные «нет». Мне он не дал ответа даже на простой вопрос: «Что случилось?» «Наводим справки» — вот чем отделался «серый товарищ». Когда эта служба просто так наводила справки?! — Греков помолчал, отпил «Боржоми» из бутылки. — Потом фээсбэшник посоветовал забыть о нашем разговоре. — Олег усмехнулся. — «Во избежание неприятностей», как он объяснил. И отчалил. Но эти ребята ошибаются, если думают, что только они владеют информацией. Слухом земля полнится! Я снял трубку и сделал звонок, только один. И оказалось, что наш Только — предатель. Никакого секрета! Об этом раструбили западные СМИ: Анатолий Левакин, полковник российской разведки, запросил политического убежища у американцев. Естественно, позолотив им ручку. «Добрый» дядюшка Сэм никогда не отличался бескорыстием. И вот теперь мне не дает покоя мысль: как мог стать предателем мой друг, которого я знал как облупленного, с детства?

— Может, не знал ? — осторожно спросила Ангелина.

— Знал! — Олег яростно стукнул кулаком по пледу. — Он гордый был, честь имел и никогда никого не боялся. Кроме отца. Перед своим отцом он трусил.

— Значит, все-таки страх в нем был?

— Только перед отцом.

— Может, отсюда и тянутся корешки?

— Ерунда! Почти в каждом есть страх, но далеко не каждый предает.

— И у тебя есть?

— Полно!

— Например?

— Например, я боюсь за мать — не болела бы, не знала бед. И за свою профессию — не осрамить бы. За молодых ребят — не пошли бы на пушечное мясо. За бездомных собак — не околели б с голоду. Господи, да мало ли ?!

— Твои страхи — «за», а не «перед». Они лишают покоя, но не ведут к предательству.

— Предать — значит утратить честь, — не сдавался Олег. — Страх здесь ни при чем.

— А я думаю, что предательство — это страх за свою шкуру. Страх и малодушие, повязанные ложью.

— Какой ложью?

— Той, что обманывает доверие.

— Это все формулировки. А я хочу понять механизмы, суть. Только был не малодушным — сильным. Он был лидером, вторых ролей не признавал. И терпеть не мог, когда его обставляли.

— То есть считал себя лучше других? — уточнила она. Греков не ответил, глядя в зашторенное окно. — А ведь твой друг обладал страшным грехом — гордыней. Тебе не кажется?

Олег долго молчал, потом медленно заговорил, вслушиваясь в свои слова:

— Гордыня — гор — гора… Моя гора — выше твоей, выше других. Я неравный — выше. И чтобы остаться на ее вершине, пойду на все. — Он словно примерял на себя те обстоятельства, в которых оказался другой. — Сатана — падший ангел. Предатель — падший человек. Ив основе падения — гордыня?

— Только у Сатаны. Человеком движет еще и страх — боязнь за себя, бесценного. Ты точно подметил сходство этих слов: гора — гордец. Он — над всеми! Гордец не признает ни Божьей силы, ни людской слабости — только себя. Его собственное право — законнее, благо — заслужённее, жизнь — бесценнее.

— Каждый считает свою жизнь бесценной. В этом нельзя упрекать, — заметил Олег.

В наступившей тишине стало слышно, как в комнате Анны Даниловны бормочет телевизор.

— Мой дед погиб на войне: закрыл собой молоденькую санитарку, семнадцатилетнюю девочку. И осколок снаряда ударил не в нее — в него. После войны она разыскала бабушку и рассказала об этом. Для деда собственная жизнь тоже была бесценной. Но жизнь этой девочки он посчитал ценнее. Ученый вводит себе опасный вирус: он увлечен экспериментом. Но этот азарт — внешний. По сути, он полон смирения перед своей наукой и теми, кого она спасет. Когда кто-то тонет, на берегу остаться невозможно. И рывок в воду — смирение перед чужой судьбой. — Олег слушал внимательно, не перебивая. — Каждая жизнь бесценна — это неоспоримо. Но право на нее — за тем, кто свыше. Смиренный это понимает. Гордец отрицает Божье право и утверждает свое. И его право — для себя одного. Ведь он — на горе. Другие — под ним — песок, пыль, насекомые. Их так легко переступить! И он переступает — предает. Потому что признает одну истину — себя.

— Лет десять назад, — задумчиво начал Олег, — я побывал в Ферапонтовом монастыре и видел фрески Дионисия, которым больше пяти столетий. То было время, когда человек говорил: «Аз есмь червь». И думал о вечности, творил на века. А потом он провозгласил:

«Человек — это звучит гордо!» И принялся мыслить пятилетками, поворачивать реки вспять и создавать идолов-однодневок. Смирение подменила гордыня — человек стал на гибельный путь.

— Но «аз есмь червь» означает не признание собственной ничтожности, а лишь не возвышение себя — так? — уточнила Ангелина. — Ведь человек — высшее творение Бога, венец Вселенной. И Творец создавал его совсем не затем, чтобы «венец» уподоблялся червю.

— Конечно! В этих словах — отношение к Богу, людям, Природе. Но вовсе не самоунижение или готовность к унижению со стороны. Потому что сказано и другое: «Уничижение паче гордости». Унижение самого себя — еще больший грех, чем гордыня. Созданный по образу Божию обязан уважать себя, тем самым он почитает и Творца своего, наделившего человека разумом и душой. Не возвышай себя, но и не унижай — вот края дороги человеческой, за которыми — обрыв, падение. И только не переступая их, следует идти по этой дороге.

— Мудрый пройдет, умный может и свалиться. Похоже, твой друг принадлежит к последним.

— А в чем разница?

— Ум — от книги, мудрость — от души, а душа — от Бога. И она точно знает, где добро, а где зло. Предательство, безусловно, зло. — Она поднялась из кресла. — Пойду я, Олег! Завтра рано вставать, договорим в другой раз. — И наклонилась чмокнуть в щеку. Олег повернул голову, поцелуй скользнул по губам. Это легкое прикосновение ничем не напоминало «любовь» на съемочной площадке. — Выздоравливай, — пробормотала гостья и, не дожидаясь ответа, оставила больного одного.

На следующий день часть съемочной группы во главе с продюсером вылетела в Симферополь — снимать под крымским солнышком красивую заграничную жизнь.