"Тень улитки" - читать интересную книгу автора (Васильев (Ташкент) Владимир)

Глава 12

В поселке начали происходить странные вещи. Например, над Лужей появилось лиловое облачко. Тоненькое настолько, что не мешало солнечным лучам достигать воды, но все же заметное. Оно постоянно меняло свои очертания, клубилось, вращалось, иногда опускалось почти до самой воды, а то вдруг поднималось на несколько десятков метров. Его было видно и по ночам — оно очень слабо светилось. И при этом вода день ото дня становилась все прозрачней и красивей. Те, кто решался опустить в нее руку или ногу, утверждали, что и теплее.

Зелень по берегам расцвела буйным цветом и радовала глаз, прекрасно сочетаясь с водой.

Туристы, как зачарованные часами стояли на берегу и любовались озером по имени Лужа. Они, словно бы впадали в гипнотический транс, ничего вокруг не слыша и не замечая. Особенно, женщины. Многие из них признавались друг другу, что их влечет к озеру и одновременно что-то пугает. Совершенно необъяснимый подсознательный страх, как при взгляде в пропасть.

Общий поток туристов увеличился в связи с регулярными экскурсиями на дирижаблях и метаморфозой Лужи, и доходов от них стало заметно больше. Домарощинер радовался, Туз Селиванович не вылезал из загулов, Стоян вошел в совет директоров, правда, с небольшим весом. Алевтина продолжала пить. Хотя чуть меньше. Во-первых, стало больше работы в Управлении (от нее она никак не могла отказаться), во-вторых, она часто оказывалась на берегу озера и проводила там много времени, правда, иногда и бутылку с собой прихватывала. В-третьих, Стоян, когда имел возможность, старался удерживать ее от возлияний и сам при ней никогда не пил. Алевтина чувствовала, что начинает испытывать потребность в присутствии Стояна и даже иногда мечтать о нем. Но мечтам было очень трудно воплотиться в реальность. Тузиковы мордовороты неотступно следовали за ней, хотя и на приличном расстоянии, чтобы непосвященные не обратили внимания. Уединиться не было никакой возможности. А, как известно, желание растет пропорционально отсутствию возможностей.

Время от времени Алевтина летала над Лесом в своем дирижаблике. Иногда вдвоем с пилотом, который был вполне доволен своим положением, потому что получал вдвое больше, чем пилоты пассажирских больших дирижаблей, иногда, редко, со Стояном — единственная отдушина, которую допускал Тузик, под страхом смерти наказавший пилоту следить за ними и не допускать вольностей, а для контроля приказавший установить скрытую видеокамеру. Ее, конечно, быстро обнаружили и старались не допускать «вольностей» в доступном ей секторе. Собственно, никаких особых «вольностей» и не было — так, детские шалости в виде поцелуев, касаний, объятий, от которых страсть разгоралась еще больше.

— Давай улетим на Материк, — шептала в такие минуты Алевтина.

— Давай, — соглашался безумный Стоян, и даже продумывал способ реализации этого романтического плана.

Он уже изучил устройство дирижабля, провел через Совет директоров решение об обязательном обучении, в целях повышения безопасности полетов, технике пилотирования всех егерей, которые из-за невозможности попасть в Лес по земле, фактически были экскурсоводами в воздушных путешествиях. Особых подозрений это ни у кого не вызвало. Держать на дирижабле двух пилотов было накладно, а для резерва и егеря сгодятся. Тем более, что дополнительно платить им за это умение никто не собирался. Для их же, мол, безопасности необходимо. Так что Стоян постепенно осваивал и практическую технику пилотирования. Он только был не уверен, что горючего на маленьком дирижабле хватит до Материка. Дирижабль, конечно, не упадет и без горючего, но управление может потерять. На этот случай он продумывал вариант с автомобилем, спрятанным где-нибудь по дороге. Это тоже требовало вдумчивой и осторожной реализации.

Свои планы они обсуждали на берегу озера. А когда Алевтина оказывалась там одна, она глядела в воду и представляла, как, раздевшись, медленно-медленно входит в нее, погружаясь с головой и, странное дело, не всплывает, а продолжает идти по дну. И вовсе не захлебывается при этом, как следовало бы ожидать, а дышит вполне нормально, будто у нее кроме легких есть и жабры, как у рыбы. Потом она, опомнившись, встряхивалась, усмехалась и снова смотрела на воду и видела что-нибудь другое. А иногда и слышала, только не могла понять что, потому что шепот, который она слышала, звучал на незнакомом языке.

«Пить меньше надо», — думала Алевтина и прикладывалась к хрустальной фляжке, которую всегда имела в сумочке.

Но Лужей-Озером странности не исчерпывались. Однажды со стороны Леса на поселок налетел ураган, который унес все, что плохо лежало, а такого было немало, и даже покосил некоторые крыши. А потом трое суток без перерыва шел теплый ливень. Было душно. Полеты пришлось отменить, к озеру тоже никого не тянуло. Поэтому с полной нагрузкой работали ресторан, бары, бордели и шоу-комплекс, принципиального различия между которыми не было, разве что в масштабах. Потом небо очистилось и выглянуло жаркое солнце, от которого стало еще душней. Нормально жить, да и то с трудом, стало возможно только ночью. Еще через трое суток вся земля покрылась ярко-зелеными росточками, и поселок стал похож на весеннюю лужайку. Росточки очень быстро превратились в траву, цветы, кустики и деревца. Причем, все это росло и сквозь асфальт, и сквозь бетон, где он был. В результате вскоре дороги стали непригодны для езды и срочно пришлось решать вопрос с гужевым транспортом для поставки грузов и пассажиров. В поселке появились конные повозки и верховые лошади. На бывшем вертодроме незваную растительность искореняли всеми возможными способами и, в конце концов, сделали новое асфальтовое покрытие, которое, впрочем, за ночь опять потрескалось и покрылось порослью.

В поселке растительность не уничтожали. Стоян объяснил, что все это растения из Леса, то есть Лес, в который их не пускали, сам пришел в туристический центр, и поэтому острота отсутствия пеших лесных путешествий скоро ощутимо притупится.

— Эка мы натянули Переца! — обрадовался Тузик. — И на дирижаблях летаем, и скоро пешком по Лесу ходить будем. Пусть он торчит, как гнилой пень, на своей биостанции. Без него проживем.

Однажды ночью раздался глухой рокот, будто по поселку неслось стадо слонов, и земля задрожала. Перепуганные туристы и посельчане повысовывались в окна. По улицам метались громадные страшные тени, слышался треск ломаемых заборов и звон разбитых фонарей. Постепенно разглядели, что это деревья. Громадные раскидистые деревья, прыгающие по поселку, балансируя ветвями для сохранения равновесия. Местная радиостанция передала запрет выходить на улицу во избежание столкновения и просьбу соблюдать спокойствие. Прыгающие деревья — одна из интереснейших достопримечательностей Леса теперь доступна гостям «Лесотура»!

Никому, конечно, и в голову не приходило выскакивать на улицу, когда там творится неизвестно что, явно опасное для жизни. Но видеокамеры стрекотали вовсю.

Наутро топот деревьев прекратился, и каждое застыло там, где его застал первый луч солнца. Наблюдался характерный для леса беспорядок, однако больше всего деревьев осталось на дорогах, видимо, потому что по ним они, в основном, и прыгали. Теперь конным повозкам приходилось лавировать между деревьями.

— Ну, красота! — восхищался Тузик. — Я же был в Лесу. Здесь почти так же. Вот подрастет молодняк — совсем будет то, что надо. Клоаки нет, так это к лучшему. Такая вонища всех туристов разгонит.

— Не торопись радоваться, — охлаждала его Алевтина. — А то и клоака разверзнется.

— Не дай бог! Не дай бог! — махал на нее руками Тузик. — Вот русалок бы еще в озеро!..

— Тьфу ты! — качала головой Алевтина. — Тебе что, нормальных баб мало?.. Может, у этих твоих русалок и причиндалов необходимых нет…

— Не может такого быть! Сам видел — все на месте…

— Да не мог ты ничего такого видеть.

— Что другое, а это я всегда разгляжу, — резонно возражал Тузик, и Алевтина ему верила — разглядит. Хотя сам рассказывал, что видел один раз и мельком. Она тоже видела, но, разумеется, ничего разглядеть не успела… Чертовы птицы!..

На следующее утро из пропасти, словно тесто на пару, показался лиловый туман и начал стелиться по земле, заволакивая все вокруг. Народ от страха позапирал все окна и двери и кутил круглосуточно до потери сознания. А лиловый туман поднялся от земли на несколько десятков метров и висел там, рассеивая солнечные лучи и окрашивая лица в страшноватый фиолетовый цвет. От этого употребление алкоголя резко пошло вверх и помогло адаптироваться. Через день-другой туристы, раскрыв рты, в сопровождении егерей бродили по Лесу, когда-то бывшему поселком, и слушали легенды, срочно изготовленные полупьяными литературными сотрудниками. В том числе, и про первопроходца Селивана — отца хозяина этих мест. Некоторые с бодуна не возражали бы превратиться в прыгающее дерево и ускакать куда-нибудь подальше, постоять в тишине, подремать…

Тузик приказал своим головорезам регулярно прочесывать новый Лес, чтобы не прозевать появление русалок, а обнаружив таковых, срочно его вызвать в любое время суток.

Стоян и Квентин, да и другие бывшие работники биостанции, конечно, видели, что Лес в поселке совсем не тот, что на биостанции и, тем более, в глубине Леса, куда они сами не отваживались углубляться. Но эти смельчаки сгинули. В то же время, нельзя было утверждать, что это совсем не Лес. Кто знает, возможно, через некоторое время здесь будет то же, что и там.

Алевтине эти изменения не нравились. Они противоречили Порядку, которым она жила. Лес вписывался в Порядок, только будучи далеко, в качестве объекта изучения или инструмента извлечения прибыли. Незапланированное явление Леса в Управление — это хаос. Хотя она не могла не признавать, что для бизнеса это полезно — кривая доходов резко пошла вверх. Острота противоречий с Перецом отошла на второй план. Но чувства, которым, как известно, не прикажешь, били тревогу. А душевный дискомфорт Алевтина пристрастилась ликвидировать с помощью алкоголя. Чертов Тузик приучил, цирроз ему в печень!.. Но она искренне хотела, чтобы Стоян увез ее отсюда. Боялась, но хотела. Что уж у них со Стояном выйдет там, на Материке, она не загадывала. Только становиться родоначальницей тузиковой поганой династии совсем не желала…

Лава чувствовала, что Молчун с Навой что-то замышляют. Они не особо скрывали от нее свои намерения, но и не рассказывали ей о них, а сама она не могла разобраться в том, что слышала — очень уж много было в их разговорах непонятного. Одно только она поняла — они куда-то собираются идти. Говорили про какое-то управление, про какую-то лужу, про какого-то тузика. Кроме лужи она ничего не поняла, но и про лужу было неясно, зачем к ней идти, когда в Лесу полно луж. Нава говорила, что они с Ритой сами справятся, а Молчун сердился, мол, ни за что не отпустит их одних. Он такой — если за кого беспокоится, без защиты не оставит.

И Нава с Ритой были какие-то странные, отчужденные, занятые чем-то своим. Куда-то они все пропадали надолго, Молчун при этом сильно нервничал, и она с трудом отвлекала его. Потом был ураган, который, правда, их деревни почти не коснулся, стороной прошел туда, где деревня Переца. Лава даже за него беспокоилась, но Нава сказала, что с ним все в порядке. Потом было массовое перемещение прыгающих деревьев. Она никогда раньше такого не видела. Не прыгают деревья толпами. Мужики в деревне тоже неодобрительно кивали на все это головами, но Лес есть Лес — ему не прикажешь. Раньше такого не было, теперь есть. Много чего раньше не было. Вот и Колченог раньше был Колченогом, а теперь стал Скороходом. Никто еще к его новому имени не привык, в том числе, и сам Колченог, но ходить он стал, действительно, быстро.

Молчун был с ней ласков и внимателен, но женой его она так и не стала. Странный он!.. Да заберись она в постель к любому деревенскому мужику, тот бы своего не упустил… Только к любому ее никто и не пустил бы. Отец быстро бы с ней разобрался. Но про Молчуна она все ему честно рассказала, что нет ей жизни без него, а он на нее внимания не обращает, и отец не то, чтобы одобрил ее ночные отлучки, но и не ругал ее за них. Он не раз говорил, что после него Молчун будет старостой, больше некому. Да он и сейчас почти староста, только многого еще не понимает, учиться ему надо. Он его учит, но получается медленно, потому что Нава и Рита учат его чему-то другому, чего он, староста, не понимает. Может, и правда, устарел он со своим опытом, когда в Лесу творятся вещи, которых никогда раньше не было. Уж он-то знает, что не было. А что было, того уж нет… Лава тоже считала, что лучше Молчуна старосты быть не может, потому что он единственный из мужиков, кто может противостоять тому страшному, что происходит в Лесу. Не всему может противостоять, Наву-то потерял, но хотя бы пытается, а другие только чухаются, да никак очухаться не могут. Молчуна надо беречь, а то он сам себя совсем не бережет. Она и должна проследить, чтобы с ним все было в порядке.

Она и ходила с ним к Перецу с Ритой, даже заходила в мертвый дом! Было неприятно, но ничего страшного с ней не случилось. И она поняла, что там ничего Молчуну не угрожает, но продолжала с ним ходить, просто, чтобы быть рядом. Молчун не возражал, а даже одобрял это, приговаривая, что ей надо привыкать, вернее, отвыкать от дикарских привычек. Она отвыкала, как могла, но не понимала, зачем ей это нужно. Когда они вернутся в родную деревню, ничего этого не будет. Только почему-то они никак не возвращаются. Какие-то тут непонятные дела у Молчуна с Перецем и у Навы с Ритой. О них они без конца и спорят так, что у Лавы начинает болеть голова. Нет, все-таки Чертовы Скалы — нехорошее место, хотя и оставили их здесь в покое мертвяки. Но, наверное, с Молчуном и Навой мертвяки бы их нигде не тронули… И чего Молчуна все сюда тянуло?.. Она спрашивала, он ответил, что ему нужно взять здесь что-то, чтобы защищать деревню. Как всегда, она не поняла что именно. И почему она никогда ничего не понимает?!

Вот сейчас они говорят о какой-то инициализации города. Во-первых, она не знает, что такое город. Слышала когда-то разговор Молчуна с Кулаком и Колченогом, который теперь Скороход. Только Колченог лучше звучит — хоть теперь и неправда. Еще, кажется, именно в городе Молчун Наву и потерял. Еще, вроде бы, Нава что-то упоминала о городе, когда рассказывала про это страшное одержание, которое делает женщину неженщиной. В общем, страшное, похоже, место — город… Зачем он им нужен?.. Во-вторых, она понятия не имеет, что такое инициализация. Это совсем как на чужом языке звучит. Может, на чужом и есть?.. Странно — совсем недавно она даже не догадывалась, что существуют какие-то другие языки, кроме того, на каком говорят в их деревне. А Молчун ей рассказывал, что на далеком Материке есть много народов, говорящих на разных языках, и они часто ссорятся из-за того, что считают свой язык лучше другого и хотят сделать свой язык главным. В Лесу такого нет…

Вроде бы Нава с Ритой доказывают, что им надо пойти и инициализировать город. А Молчун кричит, чтобы они оставили озеро в покое… Какая связь между озером и городом?.. Молчун говорит, что мало Наве с Ритой, что их самих в этих городах изнасиловали, так они хотят, чтобы насиловали и других…

Рита отвечает, что в этом городе никто никого насиловать не будет. Даже мертвяков поблизости не будет. А если и будут, ведь они нужны и для других дел, то им будет запрещено трогать женщин. Но женщина должна иметь право выбора.

— Ты же сам доказывал, — напоминает Нава, — что надо объяснить людям правду, чтобы они сами решали, как жить дальше… Я была против, потому что это лишило бы их покоя и счастья, доступного им. Но ты постепенно меня убедил. А теперь, когда я хочу действовать по твоему совету, ты начинаешь возражать.

Молчун отвечает, что и он поддается убеждению, но он никогда не говорил, будто нужно создавать новые инкубаторы подруг. Особенно, там, где их никогда не было и быть не могло. В Управлении, например.

Перец говорит, что он предотвратил экспансию Материка в Лес… Еще одно непонятное слово… Но ему не нравится и экспансия Леса на Материк… Хотя, с другой стороны, это частичное проникновение Леса на территорию Управления — компромисс, позволивший избежать активной агрессии Тузика. Создание буферной зоны было необходимо, но стоит ли делать из нее точную копию Леса?.. Он, Перец, считает, что не стоит.

— А кто жалел тех, кого не пускают в Лес? — усмехнулась Рита. — Очень мне интересно посмотреть на этих любознательных, когда там появятся рукоеды… Чем точней копия, тем меньше им нужды соваться дальше в Лес… Вот полосу боев там устраивать не будем, а то повымрут, как мухи… Хотя, может, и стоило бы для воспитания серьезного отношения к Лесу. Прогулочки им, видишь ли, подавай, развлекалочки…

— Да, — кивнул Перец, — в чем-то ты права, но нет у меня ощущения бесспорности твоей правоты, что-то тут не совсем верно.

— К сожалению, — сказал Молчун, — хоть мы и друзья, даже больше, чем друзья, наверное, сейчас тот самый случай, когда мы смотрим на ситуацию с очень разных точек зрения… Видимо, это неизбежно, как ни прискорбно.

— Но, скорей всего, мы все согласимся с тем, что не стоит устраивать Тузику и его акционерному обществу слишком хорошую жизнь… Леса должны бояться… К сожалению, человек часто так устроен, что не уважает того, чего не боится. Пусть в Лес приходят только те, кто в нем нуждается, а не для развлечений и безобразий… Вполне допускаю, что стоило бы и рукоедов туда запустить. Правда, этим бедным рукоедам не позавидуешь — начнут охоту…

— Но Город-то, Город! — воскликнул Молчун. — Город-то им зачем?

— Затем же, зачем и рукоеды, — ответил задумчиво Перец. — Когда начнутся метаморфозы среди женщин и, полагаю, мужчин, которые залезут в это озеро, кому-то придется серьезно задуматься над происходящим…

— Но ведь нечестно так поступать с ничего не подозревающими людьми! — не сдавался Молчун. — Сами говорите: право выбора!..

— И не отказываемся! — кивнула Рита. — Мы их предупредим о вреде купания в озере.

— Каким образом? — спросил Кандид. — Этот вариант, кажется, отвергали…

— Не совсем, — покачала головой Рита. — Временно отложили в сторону. Но, если не ошибаюсь, именно ты хотел быть глашатаем правды как главный специалист по Лесу. Ведь ты, действительно, главный специалист по Лесу среди… материковцев… Но лучше бы ты сидел в Лесу, я с этим сама справлюсь.

— Ну, уж нет! — возразил Перец.

— Кажется, мы идем по кругу, — констатировала Нава. — Предлагаю решение: этой ночью мы с Ритой вдвоем идем туда для инициализации Города. Потом Перец с помощью своих средств связи, кажется, это у вас называется радио, предупреждает поселок об опасности купания в озере.

— Так мне Тузик и поверил! — хмыкнул Перец.

— Это его дело, — пожала плечами Рита. — Наше дело предупредить. К тому же предупреждать будем всех, а не только Тузика… Ведь ты же можешь войти в их ретрансляционную сеть…

— Ну, не я, а мой Связист, — скромно уточнил Перец.

— Не имеет значения, — махнула рукой Рита.

— Я не отпущу вас одних! — воскликнул Молчун.

— Ну, тогда идем с нами, — сказала Нава. — Но лучше бы ты этого не делал… Не мужское это дело…

— Приехали! — хмыкнул Молчун.

— Мужское дело — оберегать женщин, — сказала Рита. — Вот и оберегайте Лаву, чтобы ничего не случилось.

— Лаву? — внимательно посмотрел на нее Молчун. От этого взгляда у нее поползли приятные мурашки по всему телу. — Лаву, — задумчиво сказал Молчун, — мы отведем в деревню. Нечего ей тут без нас делать…

— А я с Перецом побуду, пока вы вернетесь, — ответила Лава, чем немало удивила Молчуна.

— Ты же не любишь это место! — воскликнул он.

— Но ты же говоришь, что надо привыкать, вот я и привыкла, — схитрила Лава, потому что ей по-прежнему здесь не нравилось.

— Нет, — сказал Молчун. — У Переца здесь другие дела, ты будешь его отвлекать. Я отведу тебя в деревню, пока светло. До ночи вернусь. Ты что, не хочешь со мной прогуляться?

— Хочу, — призналась, притихнув, Лава.

— Ну, так пошли, — поднялся Молчун и протянул ей руку. Она, как маленькая девочка, дала ему свою ладошку, и они вышли на крыльцо.

— Мертвяка возьмите, — сказала Нава, провожая их. Один мертвяк приблизился.

— Да мы сами, — махнул рукой Молчун.

— Это Лес! — строго сказала Нава. — Я думала, ты это понял.

— Да, понял, понял, — улыбнулся Молчун. — Не даешь покрасоваться перед девушкой.

— Красуйся так, чтобы живым остаться… Или мне с вами пойти?

— Да ладно, у вас дел много, хотя я всегда рад твоей компании, — отказался Молчун, за что Лава была ему благодарна. Она теперь боялась Наву, как строгую старшую сестру, которая может и наказать, и не могла в ее присутствии вести себя свободно с Молчуном.

— Действительно, дел много, — кивнула Нава. — Идите строго за мертвяком. Для Лавы здесь новые места, а ты, герой, вообще, с Материка и малой доли ловушек Леса не знаешь. Даже такие, как Колченог, попадаются… Обратно — тоже за мертвяком!.. — наказала она и вернулась в дом.

Там был оборудован наблюдательный пункт — на экран передавалась видеоинформация с зонда, поднятого над биостанцией и поселком. Нава и Рита изучали особенности местности, чтобы наметить наилучший маршрут к озеру. Рита объясняла Наве, где что находится, хотя и сама в изменившейся местности ориентировалась не сразу. Тем более, имело смысл все хорошо изучить. Кандиду бы это тоже не помешало, но он уже и без них провел много времени за экраном и сказал, что ему это надоело.

Перец с недавнего времени засел за «летопись», как он величал свои дневниковые записи, и сейчас восседал за письменным столом. В конце концов, сидеть за письменным столом — его любимое занятие. Теперь, когда его полку прибыло, он мог себе позволить уделить время для любимого занятия. Его не покидало ощущение, что эти записи когда-нибудь будут ценнейшим документом, зафиксировавшим мгновения переходного периода в истории человечества, равного которому не было. А если и было (возникают время от времени подобные гипотезы), то никому об этом ничего доподлинно не известно. Скорей всего, и от его летописи ничего не останется. В Лесу быстро все идет в перегной. Но он уже интересовался у Риты и Навы, нельзя ли предохранить бумагу от гниения. Они ответили, что можно. Сейчас существуют и иные носители информации, и его чудо-техника их может предоставить. Но летопись не на бумаге — это нонсенс! Ему доставлял наслаждение сам процесс письма.

— Молчун, ты на меня сильно сердишься? — спросила Лава, послушно шагая вместе с ним за мертвяком (могла ли она недавно подумать, что мертвяк будет ее охранять?!).

— За что это я могу на тебя сердиться? — удивился Молчун.

— За то, что я такая назойливая, что пристаю к тебе… — смутилась Лава.

— Да нет, — покачал головой Молчун. — Я к тебе привязался. Без тебя уже как-то пусто…

— А зачем тебе без меня? — удивилась Лава. — Вот она я — здесь, с тобой и всегда буду с тобой, если, конечно, ты меня не прогонишь… А даже если прогонишь, все равно буду рядом, потому что мне без тебя нельзя, мне без тебя плохо, я болею, когда тебя нет рядом… Ты на меня не сердись, я тебе не буду мешать. Мне надо видеть тебя или слышать — тогда у меня ничего не болит… Это ты хорошо сказал — без тебя пусто… Только не вокруг пусто, а внутри — как будто все вынули, и там холодно и пусто… и больно…

— Ну, ладно, ладно, — пожал ее ладошку Молчун. — Вот я, рядом…

— Но ты же оставишь меня в деревне и уйдешь! — воскликнула она.

— Это потому, что я хочу уберечь тебя от опасностей, чтобы, когда я вернусь, ты встретила меня живая и здоровая… А там, куда мы пойдем, может быть опасно, особенно, для тебя — девушки из Леса. Ты там совсем чужая, и тебе все чужие… Они не все плохие, как и в Лесу: деревенские люди, тоже, разные, есть бандиты, есть подруги, есть мертвяки — с одними ты нормально живешь, других боишься… Так и там — разные люди… И не только люди… Есть и животные, которых ты не знаешь, которые не знают тебя… Сторожевые собаки, например…

— А для тебя тоже опасно! — воскликнула Лава и испуганно прижалась к его плечу.

— Вовсе нет, — улыбнулся Молчун. — Во-первых, я пока хочу просто сопровождать Наву и Риту к озеру, которое им приспичило превратить в Город…

— Почему город? — спросила Лава.

— Не знаю, — пожал плечами Молчун. — Наверное, потому что это вода, огороженная берегами… А может еще почему… Так о чем я?.. А… Если не будет необходимости, то есть если никого не встретим ночью, то тихо придем и тихо уйдем… Это совсем не опасно. А если встретим, меня там знают, наверняка помнят, что когда-то я улетел в Лес и не вернулся… Вот я и скажу, что Нава помогла мне вернуться, что полностью соответствует правде, а Рита проводила нас обоих. Я расскажу там, почему им, материковым людям нельзя в Лес, как здесь для них опасно…

— И останешься там?! — испугалась Лава.

— Нет, — твердо ответил Молчун. — Все расскажу и вернусь.

— А если они тебя не отпустят?..

— Я обману их… Или скажу, что надо проводить Наву и Риту, и уйду вместе с ними, или скажу, что буду сообщать им ценную информацию из Леса, куда им доступа нет… Сообщать, конечно, не буду, но они наверняка клюнут!..

— Но я слышала, что они охотятся на Риту! — напомнила Лава.

— Да, я с тобой согласен, что ей не следовало бы там показываться, — согласился Молчун. — Но они такие упрямые, эти подруги… им море по колено.

— Что такое море? — недоуменно посмотрела на него Лава.

— Ну… это такое громадное озеро, других берегов которого, кроме того, где стоишь, не видно. Но его невозможно описать словами, море надо видеть!..

— А я никогда не увижу, — вздохнула Лава. — Да и страшное оно, наверное?.. Лучше и не надо мне его видеть.

— Оно красивое, — тоже вздохнул Молчун. — И я тоже его больше не увижу… А хорошо бы нам с тобой побывать на море… Мечты, мечты, хотя кто знает… Пока мы в трех деревьях запутались… Ну, не в трех, а в целом Лесе, но все равно…

— Я боюсь, что ты не вернешься! — отчаянно воскликнула она.

— Вернусь! Ты же будешь меня ждать, значит, я вернусь! — бодро пообещал Молчун.

— Обязательно вернись, — серьезно сказала Лава. — Если ты не вернешься, я умру.

— А вот это уже глупости! — нахмурился Молчун. — Ты должна меня ждать живая и здоровая, чтобы мне было к кому возвращаться! Мало ли что может случиться… Вдруг придется задержаться. А ты тут со своими глупостями… Выбрось из головы!..

— У тебя Нава есть, — заупрямилась она.

— Нава будет со мной.

— Тебя вся деревня будет ждать.

— Деревня — это хорошо, но должен быть в ней кто-то один, ждущий сильнее всех, кто ждет не так, как все…

Кандид вдруг поймал себя на мысли, что, похоже, он зарапортовался… Так увлекся процессом говорения, что перестал контролировать, что говорит, и выдает такие авансы, которых может и не суметь оплатить…

— А почему ты не берешь меня в жены? — вдруг спросила Лава.

«Дождался!.. Соловушка…» — вздрогнул Кандид.

— Я тебе не нравлюсь как… как женщина?

— Ну, что ты! — воскликнул он, возможно, слишком аффектированно, одновременно подумав, что, пожалуй, она права немного. Нет, как произведение искусства Лава ему нравилась, но как женщина… Женщину он в ней почти не видел. Почти, потому что по утрам на грани сна и яви в нем что-то просыпалось, но стоило ему открыть глаза, как сексуальность исчезала. Не оттого, что Лава была ему противна, даже слишком приятна, слишком откровенно приятна, слишком доступна… Это «слишком» и убивало его сексуальность. А недоступность Навы — возбуждала… Ну, не идиот ли?! — ругал он себя. — В женщине в упор не видит женщины, а в… «гиноиде», как назвали Перец и Рита подруг, спит и видит… В прямом смысле слова.

— Почему тогда я не твоя жена? — напомнила ему о себе Лава.

— Если бы я знал… — вздохнул Молчун. — Не хочется, чтобы это было второпях, между делом… Не знаю, как у вас, в Лесу, а у нас, на Материке, это довольно важное событие в жизни, и оно особо празднуется… А какие тут праздники, когда такое творится…

— Это, потому что Нава — твоя жена? — не поняла Лава его объяснений.

— Нет, — ответил он. — Вначале это имело значение. Теперь нет… — «Зачем вру?.. А чтобы они не стали врагами»… — Важно, как мы с тобой друг к другу относимся…

— Ты знаешь, как я к тебе отношусь, — тихо сказала Лава.

— Знаю, — кивнул Молчун. — Ты дождись меня… Мне кажется, что я вернусь… к тебе… Мне надо побывать там, надо самому увидеть. Может быть, проститься с прошлым… Пойми, для меня также непросто навсегда уйти в Лес, как для тебя уйти из него… Такие, как я, женятся навсегда… Возможно, из-за этого возникают такие сложности, которых ты не можешь понять… Да я и сам не всегда понимаю… О, да мы пришли!

Действительно, мертвяк благополучно привел их к стене из прыгающих деревьев. Два дерева отпрыгнули в стороны, и они вошли на территорию деревни. Жизнь здесь шла своим мирным чередом. Дети играли, взрослые занимались хозяйством, старики сидели у землянок и подремывали, подмечая все вокруг. Слухач, захлебываясь вещал на материковом языке о событиях в туристическом комплексе «Лесотур». Разумеется, кроме Кандида, никто его не понимал. Кандид и прислушался.

— Лес пошел навстречу тем, кто к нему стремится! — вещал Слухач. — В течение трех месяцев территория туристического комплекса превратилась в настоящий таинственный Лес, и теперь нет необходимости куда-то прорываться — все рядом: и прыгающие деревья, только старайтесь не вставать на их пути, и загадочный лиловый туман, и много других необычных явлений ждут тех, кто не поленится отправиться в романтической путешествие в Лес. И кто знает, какие еще сюрпризы он готовит тем, кто придет на свидание с ним…

— Вот уж точно, никто из вас не знает… — пробормотал Кандид и повернулся к Лаве. — Идем, девочка, я отведу тебя к отцу.

— Я не девочка, — обиделась она. — Я взрослая женщина!

— Я в этом не сомневаюсь, — улыбнулся он. — У нас девочками ласково называют женщин, которых любят, потому что мужчинам нравится заботиться о них…

— Ну, ладно, — улыбнулась Лава.

Он отвел ее к Старосте и сказал:

— У вас очень хорошая дочь, берегите ее, а я, когда вернусь, позабочусь о ней.

— Да уж поскорей возвращайся, Молчун, — ответил Староста. — Люди не могут без руководства, а я уже стар и не понимаю, что происходит. Ты нужен деревне, а может быть, и всему Лесу. Я так чувствую…

— Вернусь! Обязательно вернусь! — пообещал Молчун. — Уже скоро.

— Раздели с нами трапезу, — предложил Староста. — Голодным на серьезное дело идти нельзя. Пустой желудок — плохой советчик.

— Да, — обрадовалась Лава. — Поешь с нами. У нас каша вкусная! Я тебе всегда такую буду готовить, когда стану твоей женой. И детишек наших буду кормить.

Кандид понял, что он на самом деле проголодался, и сел перед земляным столом. Лава вскочила и моментально поставила перед ним чашу (тоже растительного происхождения), полную ароматной прохладной каши. Когда-то он морщился и воротил нос от этой каши, но теперь она казалась ему весьма аппетитной. И как микробиолог он понимал, что она очень богата витаминами, полезными бактериями и весьма полезна для здоровья. Вредные микроорганизмы погибали в процессе брожения. По его гипотезе, которую он собирался еще доказать, когда будет время. Благо на биостанции достаточно необходимых приборов.

— А себе? — сказал Кандид Лаве. — Я без тебя не буду.

— Сейчас, — улыбнулась она и быстро принесла свою чашку.

— А вы? — спросил Кандид у Старосты.

— Мы уже поели, — ответил он. — Разве вас дождешься… С голоду помрешь, пока вас дождешься. Гуляете все. Молодо-зелено… Ну, ешьте-ешьте, а я пойду лягу. Устал.

И староста скрылся в темном углу дома.

А Кандид с Лавой с аппетитом уплетали кашу и смотрели друг на друга, улыбаясь. Лава вдруг поверила, что все будет хорошо. Молчун вернется из этого дурацкого «поселка», так они называют страшную деревню на Чертовых Скалах, и она, наконец, станет его женой, а Нава останется только другом…

Кандиду же показалось, что он пришел домой. Бродил где-то, скитался и вот пришел, сел за стол… Стало спокойно. Эта женщина напротив так мило ему улыбается… Это же его жена!.. Да нет, еще не жена, но… Нет, рано!.. Он еще не пришел домой — только заскочил на минутку, но скоро придет окончательно. «А нужно ли мне уходить? — вдруг спросил он себя. Очень не хотелось ему уходить. — Только, чтобы вернуться, надо уйти, — выдал он себе сомнительную сентенцию. — Я должен увидеть поселок, проверить себя… Да и Наву с Ритой никак нельзя отпускать одних, хоть они и храбрятся»…

— Ну, спасибо, хозяюшка, за вкусную кашу, — поблагодарил он, доев. — Будешь мне ее готовить по праздникам.

— Буду, — прошептала Лава.

— Проводи меня до порога, мне пора, пока совсем не стемнело, — поднялся он.

Лава припала к его груди.

— Ну-ну, — погладил он ее по голове. — Я скоро вернусь. А ты жди!

— Ладно, — кивнула Лава.

Кандид подумал, что Лава стала говорить не по-деревенски, лаконично, как он… Как жена Молчуна… И, кажется, уже давно.

Он мгновение подержал ее за плечи, поцеловать не решился, в деревне это было не принято, а для него это было бы, как окончательная клятва, к которой он был еще не готов. Потом повернулся и вышел. Лава выскочила за порог и смотрела ему вслед. Сердце вдруг защемило.

Молчун подошел к Кулаку и Колченогу, ой, нет — к Скороходу, и что-то им стал объяснять, показывая на Лаву, они согласно кивали нечесаными головами.

«Наверное, просит, чтобы присматривали», — догадалась Лава и помахала им рукой. Молчун помахал в ответ и, сказав что-то мертвяку, пошел за ним к стене прыгающих деревьев. Исчез.

Лава зашла в дом, приблизилась к отцу, он спал, посапывая. Она подошла к двери и осмотрелась, не выходя. С улицы ее было не видно. Кулак со Скороходом быстро шли к своим домам, видимо, решив подкрепиться перед ночным дежурством, они теперь по ночам охраняли деревню, вооружившись дубинами, хотя особой необходимости в этом не было — и стена, и мертвяки Переца, и мертвяки Навы вполне справлялись, но они мертвякам, кроме Лекаря, не верили. Правда, Лава не раз видела их ночью спящими, но никому об этом не говорила. Она улучила момент, когда они скрылись в своих домах, и, крадучись, вышла. Потом пошла так, чтобы из их дверей ее нельзя было увидеть, и скрылась в зарослях. Теперь они будут думать, что она спит в доме отца. Лава была очень довольна своей хитростью. Она подошла к стене там, сказала заветное слово, и деревья отпрыгнули, пропуская ее, и закрыли проход, когда она вышла. Это Нава ее научила управлять прыгающими деревьями. Не такая уж она страшная, как сначала показалось, добрая и красивая… И хорошо, что не женщина, а то бы ей, Лаве, никогда не стать женой Молчуна. Правда, она и сейчас не его жена, но чувствует, что скоро это может случиться. Молчун совсем по-другому стал на нее иногда смотреть. Правильно Нава говорила, что надо, чтобы он привык видеть Лаву рядом, заботиться о ней. Вон как заботится — и в деревню сам отвел, и отцу наказал беречь, и Кулаку со Скороходом — присматривать… Только она всех обвела вокруг прыгающего дерева, хихикнула довольно Лава. Правда, ослушалась Молчуна. Он будет сердит на нее. Но она же ему объясняла, что не может без него — ей больно и страшно. Он, наверное, подумал, что это только так говорится, а на самом деле ей скучно и тоскливо, а это можно перетерпеть, как все терпят. Только ей на самом деле больно, как будто ее разрывают на части, и страшно, словно, каша, которую она съела, превратилась в кусок льда. И все у нее внутри превратилось в кусок льда, а потом сжалось, оставив только пустой холод.

Лава припустилась бежать, чтобы сократить расстояние между собой и Молчуном. Она и так сильно отстала. Только бы не заблудиться. Хорошо, что еще не совсем стемнело и она быстро нашла тропинку к биостанции. Хотя она и в темноте прекрасно видит. Все лесные жители прекрасно видят в темноте, иначе бы их давно съели ночные хищники. И так едят, но редко… Чуть полегчало. Значит, Молчун неподалеку. Но приближаться нельзя, а то он ее заметит и прогонит назад… Нет, она уж не будет показываться ему. Но шагу чуть прибавила и, увидев мелькающую за кустами спину Молчуна, немного притормозила, чтобы он, оглянувшись, не заметил ее. А Молчун шел шумно, не по лесному — то сучок треснет под ногой, то лужица чавкнет. Сама Лава двигалась тише легкого ветерка — листок и тот шелестит громче.

В деревню с разговорами они шли довольно долго, обратно добрались раза в три быстрее. Молчун скрылся в доме Переца, мертвяк остался у крыльца рядом со своим напарником. Лава не приближалась близко к дому — боялась, что сверхчувствительные подруги обнаружат ее присутствие.

МБМ, конечно же, засек ее появление на своей территории, но она входила в число постоянных и желанных гостей господина директора, вместе с Кандидом ушла, вместе вернулась. Он и не докладывал о ее присутствии.

Нава и Рита уже были готовы к выходу. МБМ доложил, что на обрыве нет никого из снайперов и наблюдателей. Вообще, с момента наступления лилового тумана на поселок они перестали появляться. Смысла не было при нулевой видимости, да и туман угнетающе действовал на психику.

Было решено, что Перец на МБМ доставит их поближе к поселку так, чтобы шумом не обнаружить их появления, и будет дожидаться возвращения. У всех были переговорные устройства, так что связь должна была постоянно поддерживаться.

Нава внимательно посмотрела на Кандида, когда он вернулся. Что-то в его лице насторожило ее. Может быть, выражение глаз?

— Что-то случилось? — спросила она.

— Нет, — улыбнулся Кандид. — Покормили и проводили. Наказал Кулаку и Колченогу присматривать за Лавой. Достаточно в этой авантюре и вас двоих…

— Уж это точно, — согласился Перец.

— Ты посмотри на них, — усмехнулась Рита. — Наши доблестные рыцари абсолютно уверены, что мы — хрупкие дамы, нуждающиеся в их защите.

— Ладно, — сказал Кандид. — Не будем начинать дискуссию на тему «кто в этом доме хозяин». Вы нам небезразличны и даже более того, и мы никогда не отпустим вас одних туда, где опасно… Наверное, также, как и вы нас…

— Действительно, хватит дискуссий, — согласилась Нава. — Если Кандид сыт, то пора отправляться.

Они поднялись и вышли из дома. Лава напряглась в готовности следовать за ними. Они пошли к МБМ, замаскированному в роще, неподалеку от Лавы. Следом тронулись мертвяки. Она, таясь, за ними. Все четверо легко забрались на броню танка, причем Лава обратила внимание, что подруги сделали это быстрей и изящней. Навины мертвяки последними забрались на МБМ и, зацепившись за что-то, затихли впереди под башней. Люди забрались внутрь, хотя было заметно, что Нава колебалась… «Конечно, — согласилась с ней мысленно Лава, — я ни за что не решилась бы залезть в пасть к этому громадному мертвяку».

Тем не менее, она быстро подбежала к этому страшному мертвяку и вскарабкалась на его жесткий металлический бок, признавшись себе, что у нее это вышло не так ловко, как у подруг. Она разглядела под башней сзади металлические скобы и крепко уцепилась за них. Вовремя, потому что мертвяк зарокотал, затрясся и медленно тронулся с места. У Лавы от страха полились слезы, и она ничего не видела вокруг.

«У Переца нет злых мертвяков, — уговаривала она себя. — Они даже не побоялись залезть ему в пасть, а я сижу снаружи. Представляю, как страшно Наве».

Наве, действительно, было страшно. Она даже закрыла глаза, чтобы никто не разглядел ужаса в ее глазах. Но Кандид и так понял, что с ней происходит, и ласково обнял за плечи.

А МБМ поднялся над землей на «воздушной подушке» и быстро преодолел искореженный участок дороги и заграждения.

«Так бы и они могли при наличии соответствующей техники», — с запоздалым ужасом подумал Перец.

А Лава, оглохнув и ослепнув от ужаса, мертвой хваткой вцепилась в скобу и распласталась по броне танка. Сознание ее отключилось, остался только инстинкт самосохранения, который требовал одного — держаться как можно крепче.

Потом МБМ опустился на землю и залязгал гусеницами, но Лаве было уже все равно. Очнулась она только от внезапной мертвой тишины, вдруг ударившей по ее барабанным перепонкам, заставив сознание вернуться. Лава опасливо подняла голову и осмотрелась. Мертвяк остановился на окраине Леса, чуть углубившись в него. Ну, конечно! Она так и знала, что и на Чертовых Скалах должен быть Лес. Чему же здесь быть, как не Лесу? Лес, он везде!.. Хотя ей казалось, что Чертовы Скалы должны отличаться от Леса. И Молчун ей рассказывал, что там Леса нет. Где же тогда они?.. Или раньше не было, а теперь есть? Теперь много чего есть, чего раньше не было…

Вдруг она услышала голоса и звуки шевеления в мертвяке, быстро соскользнула с брони на землю и скрылась в кустах. Навины мертвяки уже стояли возле танка на земле. На Лаву они внимания не обращали. Из башни показалась голова Молчуна, а затем и сам он вылез наружу и соскочил на землю. Следом показалась Нава с вытаращенными глазами и Рита, выглядевшая вполне нормально. Молчун протянул к Наве руки, и она позволила ему помочь ей сойти с этого страшилища, не чувствуя собственных рук и ног. Рита только усмехнулась и соскочила сама. Последним выбрался Перец.

— Эх, как мне хочется пойти с вами! — шумно вздохнул он.

— А ты и так с нами, только на некоторой дистанции, — утешила его Рита. — У тебя своя задача, у нас своя.

— Ну, хозяева, ведите, — сказала Нава.

Рита пошла вперед. Мертвяки — по бокам. Они углубились в молодой Лес и быстро скрылись из виду. Перец еще раз вздохнул и вернулся в кабину МБМ, чтобы слышать их и быть в готовности прийти на помощь. В наушниках слышалось дыхание, шорох веток, за которые они задевали при ходьбе, и тихий звук шагов. Перец посмотрел на экран, но там кроме мельтешения ничего видно не было. Он настоял, чтобы они повесили на себя миниатюрные видеокамеры. Они были нужны не столько Перецу, сколько МБМ для анализа видеоинформации с точки зрения потенциальной опасности.

Лава, чуть выждав, пошла следом. Хорошо, что последним шел Молчун. Он ни за что ее не обнаружит. Нава бы сразу засекла, но Молчун своим шумом не давал ей такой возможности.

Они обходили поселок стороной, но все равно слышались признаки его жизнедеятельности — то собаки перелаются, то лошадь заржет, то донесутся обрывки музыки, хотя было уже далеко за полночь.

Рита и Кандид практически не реагировали на эти звуки, хотя у последнего они вызывали ностальгические эмоции.

«Боже, — думал Кандид, — как давно я не слышал музыки! Особенно, хорошей… И теперь никогда… Взять бы с собой магнитофон и набор кассет… Почему они в Лесу почти не поют?.. „Эй, сей веселей…“ — это же не песня. Ни одного музыкального инструмента не видел… Странно, только сейчас осознал… И собак сто лет не слышал и не видел!.. Почему в деревне нет собак? Они бы могли охранять деревню от мертвяков и прочей нечисти… Может, поэтому и нет?.. Надо бы взять с собой парочку-другую собачьих семей, так сказать… Всякой твари по паре… Поздненько же они теперь гуляют в этом туркомплексе. Раньше после одиннадцати — ни-ни… Если только тревога, когда машинка сбежит. Интересно, чего они бегали?.. Надо будет у МБМ спросить».

Лужа была чуть в стороне от поселка, хотя и не очень далеко, поэтому, когда они к ней приблизились, шумов, кроме шелеста листвы, не было слышно. Да и растительность здесь была погуще, чем у поселка. Деревья тоже ищут, где получше.

Теперь Лужа была вовсе не похожа на лужу — настоящее озеро. А запах! Раньше тлетворная вонища от лужи разносилась на много километров, и, когда ветер дул от нее на поселок, впору было натягивать противогазы. Правда, обходились без них — принюхались. А теперь от озера несло свежестью и жизнью. Луна, просвечивая сквозь лиловый туман, окрашивала воду сиреневыми бликами разных оттенков, игравшими в мелкой ряби. Это было красиво и необычно.

Хотя Лава тоже впервые видела озеро под лиловым туманом, которому предстояло стать Городом, но ей было не до красот. Очень не нравился ей этот Лес. Совсем чужой и странный… и страшный… От звуков вдалеке, раздававшихся недавно, у нее мороз шел по коже. Хорошо, что их теперь не слышно. Но все равно ощущалось присутствие чего-то чужого. Лава затаилась под кустами и, почти не дыша, наблюдала за подругами и Молчуном, который откровенно любовался озером.

— Вот тебе и Лужа! — радостно восклицал он. — Никакая это не лужа, а жемчужина нового Леса!

— То ли еще будет, — усмехнулась Рита и сказала Наве: — Ну, я на тот берег, а ты здесь.

Нава кивнула. Рита в сопровождении одного мертвяка пошла вдоль берега по чистым камням, между которыми пробивались лесные цветы. Она шла долго, озеро было не маленьким, Лава даже начала клевать носом, но вспомнила об опасности и стряхнула сон. Молчун осматривался и прислушивался, видимо, выполняя в меру сил сторожевые функции. Ничего подозрительного не слышали ни он, ни Лава. Один раз он даже посмотрел в ее сторону. Ей показалось — заметил, и она вжалась в землю. Однако взгляд Молчуна пошел дальше, и Лава облегченно вздохнула.

В это время с озера подуло ветром, принесшим запах грозового воздуха. Лава посмотрела на воду и обратила внимание на то, что с нее исчезли блики. Поверхность озера была темная и тихая, несмотря на ветер, который усилился. Над озером повисла громадная, тяжелая лиловая туча, принявшая на себя весь лунный свет. Туча клубилась и вращалась. Лава заметила, что изменения в туче происходят в ритме движений рук Навы. Риты на другом берегу видно не было. Наверное, и она там двигала руками, словно в танце. Вдруг из тучи к воде начали проскакивать тоненькие яркие молнии. Все чаще и чаще, пока не покрыли всю поверхность озера. Стало светло — почти, как днем, но туча не пропускала свет далеко. Поэтому вряд ли из поселка можно было заметить, что здесь происходит. А здесь тени в каком-то сложном ритме метались вокруг озера, создавая фантастический пейзаж, от которого начинала кружиться голова. Лава даже на мгновение закрыла глаза, но долго с закрытыми глазами сидеть было страшно, и она снова стала смотреть на озеро.

Свечение сопровождалось беспорядочным потрескиванием, которое постепенно перешло в четкий ритм и даже в мелодию. Но про мелодию подумал Кандид. Лава же от страха дрожала в кустах в ритме озера. Туча, словно танцуя, то чуть поднималась над водой, то чуть опускалась, то кружилась в одну сторону, то в другую. С каждого пальца Навы стекал яркий тонкий луч своего оттенка, уходящий в тучу. Она шевелила пальцами, словно трогала струны или клавиши невидимого инструмента, и лучи послушно бегали по туче.

Перец тоже замер перед своим экраном в совершенном трансе, отчаянно жалея, что он так далеко от этого чуда. Но все равно здорово, что ему позволено это видеть, хотя и на маленьком экране. В отличие от Лавы, он мог видеть и с берега Риты, и с берега Навы, и с точки, где находился Кандид.

А лиловый туман все гуще наползал на озеро, вылезая из-под обрыва и стелясь по новому Лесу. Из поселка, действительно, никто ничего не видел. И только Стоян, поднявшийся в воздух на маленьком дирижабле Алевтины, обратил внимание на странные сполохи света над озером и направил туда дирижабль. Этой ночью он проводил последний подготовительный полет, собираясь засечь время движения до перевала, где в гараже ретрансляционного узла он оставил свою машину. В следующую ночь они с Алевтиной задумали побег. Поскольку он летал на дирижабле почти каждую ночь, ожидалось, что никто ничего не заподозрит. Надо было только покрепче напоить Тузика, чтобы он не проснулся, когда Алевтина будет уходить. А кроме него, никто ее остановить не посмеет. Даже в голову никому такое не придет. Она же — хозяйка!..

Стоян заметил, что ни Леса, ни поселка почти не видно — все покрыто лиловой пеленой, мрачно отблескивавшей в свете полной луны. И все же над озером было более светлое пятно тумана. Причем, это пятно постоянно мелькало, словно на озере кто-то затеял шой со световыми эффектами.

«Странно, что я ничего об этом не знаю, — удивился Стоян. — Шоу в Лесу должны согласовываться со мной как с главным егерем. Что за самодеятельность?»

Вдруг из центра светлого пятна вырвался ослепительный импульс света, и все погрузилось в темноту. Когда Стоян вновь обрел способность видеть, под ним была ровная серо-лиловая поверхность, освещенная спокойным светом Луны.

— Ну, и дела! — пробормотал он. — Впрочем, это меня уже не касается… Лишь бы не помешало нашим планам…

В тот момент, когда Лава ослепла от яркой вспышки, сопровождавшей громким хлопком, и вдруг наступила тьма, на нее навалилось что-то тяжелое и вонючее. На рот что-то приклеилось, и она не могла разлепить губы. Ее тело сильно вмялось в нечто твердое, то ли камень, то ли корень, и ей показалось, будто внутри треснуло. «Ребро сломалось!» — испугалась она. Стало очень больно. Лава попыталась закричать: «Молчун!», но из заклеенного рта раздалось только глухое «у-у-у»… Ее стукнули по голове, отчего она на какое-то время потеряла сознание и не услышала, как кто-то просипел ей на ухо: «Молчи, сука!». А если б и услышала, то не поняла бы чужого языка. Когда она пришла в себя, ее куда-то тащили за руки и за ноги. Лава стала дергаться, вырываясь, и мычать изо всех сил. Но на ее подергивания никто не обращал внимания, а мычания никто не слышал. Кандид, правда, посмотрел туда, где была Лава (ему послышались посторонние звуки), но после яркого света ничего не увидел, а звуков больше не было. Но все равно он ощущал беспокойство, которого не мог объяснить.

— Ну, что? — спросил он Наву. — Кончили?

— Да, — устало и удовлетворенно ответила она. Эта была ее первая инициализация Города, как и у Риты. Да еще где — на Белых Скалах, куда ни одна подруга не ступала.

— Рита идет к вам, — сообщил Перец. — Молодцы, подруги! Не знаю, как результаты, а процесс выглядел фантастично!.. Тут МБМ отметил какое-то подозрительное шевеление в кустах неподалеку. Не исключено, что кто-то вас засек. Будьте внимательны! Может быть, стоит поторопиться ко мне.

— Да, мне тоже показалось, — сказал Кандид. — Надо посмотреть.

Он подошел к кустам, которые вызвали у него подозрение, включил фонарик. Подошла Нава. Поломанные ветви, примятая трава свидетельствовали о том, что здесь кто-то был. Только как давно? Может, до их прихода?..

Нава опустилась на колени. Посмотрела на траву, на сломы ветвей.

— Похоже, здесь были совсем недавно, — констатировала она. — Рита, — сказала она в переговорное устройство, — поторопись, кажется, надо уходить.

— Лечу, — ответила Рита. — Сейчас верхом на мертвяка сяду.

И буквально через пару минут она соскочила с мертвяка рядом с Навой и Кандидом.

— Что тут у вас? — поинтересовалась она.

Ей показали и рассказали.

— Ну, и пошли отсюда, — ринулась она в темноту.

— Ну ее к черту! — услышала Лава, непонятные звуки. — Бросай! Надоело тащить!.. — И ее грубо бросили на землю. Она попыталась вскочить, но руки и ноги были чем-то больно сцеплены, и Лава только каталась по траве, слыша мужской гогот. Вдруг ее ослепил яркий свет нескольких фонариков, и она зажмурилась.

— Русалка! — раздался общий вскрик.

— Первый, быстро к шефу, — раздался командирский голос. — Скажи, что Клавдий прислал, русалку поймали. Он наградит, обещал, ты заслужил… Одна нога здесь, другая там!.. Ну-ка, снимите с нее тряпки!.. Ох, хороша! Свежачок!.. Волосищи-то! Волосищи!.. У наших баб теперь таких не бывает. Сразу видно — русалка. Дуй, первый!.. И глазищи зеленые, как трава… Наверное, наше озеро ее привлекло, искупаться захотелось… Искупаешься, рыбка, искупаешься… Это мы тебе обеспечим… Но попозже. Сначала ты нас порадуешь, рыбонька… Надо ее объездить к прибытию шефа. Ну-ка, расстегните наручники на ногах и раздвиньте их!..

Лава не понимала, что с ней делают, но ей было страшно. Сначала ноги освободили, но, когда она попыталась встать, двое мужиков схватили по ноге руками и потянули их в стороны. Третий с рыком упал на нее. Тело пронзила боль от сломанных ребер. Она вскрикнула. И тут стало очень больно между ног. Она замычала и забилась, пытаясь скинуть с себя страшную тяжесть, но ее крепко держали за руки и за ноги. Теперь она поняла, что происходит. Ее делают женщиной. Но она хотела, чтобы это сделал Молчун! Она для него себя берегла! Он бы не сделал ей так больно. Женщины в деревне рассказывали, что это не всегда больно, если мужик ласковый. От отчаяния она забилась еще сильней, пытаясь освободиться, а Домарощинер визжал от восторга. Потом отвалился.

— Ну, быстро следующий! — скомандовал он. — Пока шеф не прибежал.

И следующий моментально нашелся.

Тузик бежал, как его разбудили, в трусах, на бегу протирая глаза. Хмель еще не выветрился, но уже почти не нарушал координации движений.

— Русалочка! Ах, русалочка! — бормотал он в предвкушении…

Алевтина даже не проснулась, когда он вскочил.

— Так, — скомандовал Домарощинер. — Взяли за руки-за ноги, вон большая лужа — окунуть и прополоскать, чтобы крови не было, а то шеф головы оторвет!.. И молчать!..

Лава была от боли практически без сознания — так, доносились отдельные непонятные звуки. Ее опустили в довольно глубокую лужу, подергали туда-сюда в воде и выбросили на берег. Потом оттащили на сухое место. И тут появился Тузик, всклокоченный, с горящими глазами в трусах.

— Где моя русалочка?! — возопил он.

— Вон, — показал Домарощинер.

Тузик недоверчиво посмотрел на почти бездыханную девчонку.

— Почему мокрая?!

— Так ведь из озера выловили! — объяснил Домарощинер.

Телохранители подтверждающе закивали. Первый хотел было что-то сказать, но почувствовал острое лезвие сзади и прикусил язык.

— Почему без сознания?

— Видимо, не может долго без воды, как рыба, — не растерялся Домарощинер. — Потому и не донесли до тебя. Послали гонца… Быстро вкусите прелестей русалочьих и надо ее обратно в озеро, чтобы не сдохла.

— М-да? — недоверчиво промычал Тузик. — Ее бы вымыть и высушить…

— Сдохнет, — покачал головой Клавдий-Октавиан. — Русалки в сухом виде не могут… Смотрите, какая прелесть — волосы до пят, глаза, когда откроет, зеленущие… Откушайте, Туз Селиванович, не пожалеете.

— Й-ех! — взвизгнул Тузик и, спустив трусы, ринулся на русалку.

Лава застонала и открыла глаза, полные ужаса и боли.

— И правда — зеленые, — просипел Тузик радостно. — Русалка!.. Ну, Клаша, озолочу!..

— Что за шум? — насторожился Кандид. — Осторожно, я посмотрю.

Он исчез в кустах прежде, чем Нава с Ритой успели среагировать. С его-то слоновьим изяществом только и ходить на разведку. Поэтому, не дожидаясь его возвращения, они бесшумно ринулись следом.

Кандид увидел световое пятно, огороженное несколькими мужскими силуэтами. В центре пятна наблюдалась какая-то возня. Приблизившись, он понял, что там насилуют женщину. Это было совершенно очевидно. И он, не раздумывая, бросился вперед, сорвав с шеи заветный скальпель.

Кто-то из круга среагировал на шум и повернулся к Кандиду. Его рука автоматически выстрелила кулаком в лицо нападавшему. Но Кандид, натренированный поединками с мертвяками, молниеносно припал на колено и полоснул скальпелем по ноге, перерезав подколенные сухожилия. А когда противник согнулся от боли, не глядя, полоснул лезвием по шее и бросился в центр светового круга, образованного светом карманных фонариков. От неожиданности круг распался, световые пятна заметались, а Кандид уже оказался около жертвы и, схватив насильника за волосы, резким движением содрал с поверженной женщины. Телохранители опомнились и бросились на помощь шефу, причем, двое, сохраняя спокойствие, освещали поле боя. И пришел бы конец и Кандиду, и Лаве — обоих бы затоптали в толкучке, если бы вдруг телохранители не застыли в тех позах, в каких находились. Вокруг них заклубился лиловый туман, и еще два фонарика — Риты и Навы — осветили место трагедии.

Под Кандидом скулил от боли голый Тузик, а чуть в стороне лежала растерзанная окровавленная Лава.

— Ты кто?! — подвывал Тузик. — Отпусти гад! Убью!.. Что стоите, выродки? Берите его!.. Отпусти! Заплачу — мало не будет!..

— Все, мразь! — сказала презрительно Рита. — Кончилась твоя власть. Деньги — тлен, а на силу всегда найдется сила!

— Рита! — узнал Тузик и заблеял: — Риточка! Я всегда хотел познакомиться с тобой поближе.

— Сейчас познакомишься, — пообещала она. — А-ну, встань!

Он повиновался, представив картину жалкую и страшную — голый, измазанный кровью жертвы, трясущийся от страха.

Кандид ничего этого не видел. Он склонился на коленях перед Лавой, приложив ухо к ее груди.

— Бьется! — выкрикнул он. — Живая!.. Лава, девочка моя. Как же ты здесь оказалась?!.. Не уберег, опять не уберег!..

Нава вдруг почувствовала, как внутри нее поднимается нечто темное и грозное. Она почти перестала ощущать себя Навой, а была частью силы, которой ничто не может противостоять. И еще она вдруг почувствовала себя своей матерью — Таной, попавшей в круг взбесившихся самцов. Ощутила себя женщиной, беззащитной и оскорбленной. И приняла решение, о возможности которого ей говорила Тана. И привела в действие силу, остановить которую ничто не может.

Бросившись к Лаве и Кандиду, Нава провела руками по телу Лавы сверху вниз.

— Много внутренних кровотечений, — сказала она, — сломано два ребра, трещина в тазобедренном суставе, многочисленные порывы в половых органах… Бедная девочка… Разве ты не отвел ее в деревню?

— Отвел, — вздохнул Кандид. — И Староста, и Кулак с Колченогом должны были не спускать с нее глаз…

— Да уж, — сокрушенно покачала головой Нава, — влюбленную женщину ничто не остановит…

— Я еду к вам, — сообщил Перец. — Ее надо срочно доставить к Врачу!

— Раны я и сама залечу, но у нее проблемы с психикой, — мрачно сообщила Нава.

Она углубилась в лечение, оглаживая тело Лавы и чуть прикрыв глаза для большей концентрации энергии.

Перец летел на МБМ, круша все на своем пути. Прыгающие деревья с трудом успевали отпрыгнуть в стороны, кусты, травы и обычные деревья становились невинными жертвами. Рокот МБМ доносился и до поселка, будя некоторых нервных обитателей.

А Кандид чувствовал себя раздавленным червем.

Рита же вершила свой суд.

— Ты хотел познакомиться со мной поближе? — холодно спросила она Тузика. — Ну, так иди сюда.

Тузик сделал маленький шажок. Было видно, что он упирается, но ноги сами идут.

— Надругательство над этой девочкой было самой крупной и последней ошибкой в твоей мерзкой жизни, — сказала Рита.

— Эт-то не девочка, — заикаясь, проблеял Тузик, — это русалка…

— Идиот! Это обычная лесная девочка, аборигенка, как вы называете… Русалка — это я… И она, — показала Рита на Наву. — И мы тебе не по зубам.

— Но… но… Домарощинер… сказал… выловили в озере… мокрая… глаза зеленые… — сник Тузик.

— Домарощинер? — насторожилась Рита. — Где он?

Она оглядела замороженных громил и труп одного из них. Клавдия-Октавиана среди них не было.

— Был здесь… Он меня позвал…

— Ну, ладно, с ним мы еще разберемся… А пока займемся тобой…

— Не надо мной заниматься, тетенька, отпустите меня… Я больше не буду! — по-детски взмолился Тузик.

— Вот это совершенно точно — больше ты не будешь, — зло усмехнувшись, пообещала Рита. — Нечем будет… Посмотри-ка на свою мужскую мерзость…

Тузик опустил глаза. Его давно там что-то жгло, но он не мог отвести взгляда от гипнотизирующих глаз Риты.

— Бо-бо-бо-бо-о! — вскричал он, почувствовав боль в полной мере и увидев, как его грозный фаллос оплывает, словно свеча, и восковыми каплями капает на влажную землю. — А-а-а!.. — завопил он в ужасе и хотел побежать, но Рита не отпустила его, и Тузик был вынужден, скуля, наблюдать, как его плоть превращается в грязную лужицу у его ног.

— Ты — ведьма! — вдруг завопил он зло. — Ты никакая не русалка, а ведьма! Я прикажу тебя сжечь!..

— Совершенно верно, — кивнула Рита. — Для тебя я ведьма, очень злая ведьма… А приказывать ты больше никогда никому не будешь… Собственно, хватит тратить на тебя время.

Она взмахнула руками, и с крон деревьев соскользнули клочья фиолетового тумана. Они покрыли насильников с ног до головы, и фигуры под туманом ожили, но выбраться оттуда не могли, толкаясь в границы тумана, как в стенки мешков. А Рита нависла над Тузиком, сжимая пространство вокруг него. Тузик жалобно и нечленораздельно заскулил и начал оплывать, теряя четкие очертания тела. То же стало происходить и с каждым пленником фиолетового мешка, в том числе, и с трупом.

Кандид, наблюдая эту страшную картину, невольно вспомнил молоденькую подругу в Лесу и бракованного рукоеда под ее равнодушными, безжалостными руками. Рукоеда ему было жалко. Этих выродков — нет. Именно они давали подругам моральные основания для уничтожения рода человеческого как явно бракованного варианта, из-за них невозможен симбиоз Леса и Материка, старого человечества и нового, из-за них ему не хочется возвращаться в свой мир… Именно от них он должен защитить деревню, Лес… Защитник нашелся!.. Бедная Лава… Может быть, она еще поправится?!.. Будто бы от этого можно поправиться…

Он посмотрел на Лаву. С ее лица уже сошла маска страдания. Видимо, усилия Навы давали свои плоды.

— Ей уже не больно, — подтвердила Нава его догадку, мельком глянув на Кандида. — Внутренние кровотечения тоже остановила… Но…

— Что, что но?! — вскричал Кандид.

— Я не знаю, как она с этим будет жить дальше, — тихо ответила Нава. — Хотя многие женщины живут…

— Черт! В чем-то я все время ошибаюсь! — воскликнул в сердцах Кандид. — Сначала ты… Теперь Лава… Почему-то плохое случается именно с вами, с моими женщинами!.. Но в чем моя ошибка?..

— Когда поймешь, тебе цены не будет, — грустно посмотрела на него Нава. — Впрочем, ты и сейчас бесценный… Не ищи вину там, где господствует беда…

— И все же совесть моя нечиста, я чувствую, но не могу понять, в чем дело…

Раздался приближающийся рокот и на поляну выскочил МБМ, остановившийся под треск ломающихся деревьев. Перец выскочил из башни и бросился к Лаве.

— Давайте ее! — вскричал он. — Можно положить снаружи. Я пойду на воздушной подушке. Ее не будет сильно трясти. Вы подстрахуете! А Врач все может! Он ее вылечит!..

— Успокойся, Перец, ее жизнь вне опасности. Врач ей почти не нужен, — тихо сказала Нава. — Я оказала первую помощь. Ей нужно немного покоя.

— Ну, мразь! — воскликнул Перец. — Своими руками бы разорвал!..

— Поздно, — мрачно сказал Кандид. — Их уже разрывают… Точнее, превращают в протоплазму, если я не ошибаюсь…

— Не ошибаешься, — кивнула Нава.

Перец посмотрел на Риту, делающую какие-то пассы над засунутыми в фиолетовые мешки мужиками, и похолодел, когда осознал. Он-то понял слова Кандида иносказательно. Впервые Перец видел грозную подругу во всеоружии ее грозной силы (или это лишь малая толика ее страшных возможностей?), и эта сила больше, чем впечатляла — она заставляла содрогнуться. Милая, прекрасная, умная, добрая Рита и амебообразные люди под ее руками в страшных фиолетовых мешках… Но если вспомнить древних богинь — они не отличались излишним гуманизмом и без сомнений вершили свой суд… И никто им претензий не предъявлял. Вправе ли он?.. Боги-то не сомневаются в своих правах. Но как простому смертному жить рядом с богиней? Неужто только в качестве раба?.. Он всю жизнь тщетно убегал от такой жизни. Недавно ему казалось, что убежал… такой дорогой ценой… И снова?.. Нет!.. Но ведь она и не требует! Все зависит от тебя самого, Перец. Кто ты по сути — раб или свободный человек?..

— Перец, — вдруг обратился к нему Кандид безжизненным голосом. — Почему наших с тобой женщин убивают и насилуют?.. Вправе ли мы после этого, вообще, иметь женщин?

— А мы их и не имеем, друг мой Кандид, — горько усмехнулся Перец. — Ты этого не заметил?

— Теперь вижу, — кивнул Кандид. — Но все же, почему?..

— Не знаю, — пожал плечами Перец. — Я долго над этим думал… Эсфирь, Алевтина, Рита, хотя она никогда не была моей женщиной, но все равно… Теперь вот Лава… Она была мне как сестренка или как дочка…

— А мне… нет, лучше об этом не думать… — одернул себя Кандид. — И к чему же ты пришел?

— Наверное, — вздохнул Перец, — мы любим себя или что-то чуждое им больше, чем их… Может, и не любим, но считаем важнее… Они не единственный свет в нашем окне… Правда, Эсфирь была единственным… Ее это не спасло… Наверное, я несу чушь…

— Не считайте себя первопричиной мира, — вдруг подала голос Рита, которую все считали полностью погруженной в свое прокурорско-палаческое дело. — Если бы в мире жили только вы и ваши женщины, тогда имело бы смысл искать свою вину.

— Тогда бы и вины не было, — ответил Перец. — Мы просто бы вас любили…

— Молчун, — вдруг еле слышно произнесла Лава, но все ее услышали. — Молчун, ты не успел, да?..

— Не успел, — признался он.

— Как ты был далеко!.. Я не могу, когда ты далеко…

— Я здесь, девочка моя, — выкрикнул Кандид.

Лава открыла глаза, громадные темно-зеленые глаза, каких у обычных материковых людей не бывает. Сейчас в них светился ужас.

— Ты не Молчун! — закричала она и зажмурилась. — Ты — один из них!

— Их больше нет, Лава, — мягким голосом сказал Кандид. — Здесь я, Молчун, Перец, Нава и Рита. Мы больше не дадим тебя в обиду…

Лава недоверчиво открыла глаза.

— Голос Молчуна, а ты не Молчун! — тихо взвизгнула она. — Ты украл его голос!.. Мне плохо, значит, Молчун далеко!.. Позовите его!..

— Успокойся, милая, — повела руками над ее головой Нава.

Лава закрыла глаза и тихо вздохнула. Потом снова открыла глаза.

— А, Молчун, — узнала она. — Тебя позвали. Тут кто-то говорил твоим голосом, только я ему не поверила и прогнала… Как далеко ты был… Всегда успевал, а в этот раз не успел… Я тебя не послушалась… Мне так плохо без тебя стало… А Кулак с Колченогом думают, что я в доме у отца сплю. Я их обманула. Ты их не ругай… Знаешь, Молчун, я теперь не могу быть твоей женой. Меня испортили. Я теперь не женщина. А не женщина не может быть женой…

При этих словах Нава вздрогнула, будто ее укололи.

— Нет, Лава, ты самая прекрасная женщина на свете! — воскликнул Кандид. — Тебя поранили, но ты поправишься!.. И… будешь моей женой! — выдавил он из себя обещание.

— Ты мужчина, Молчун, тебе не понять… Я больше не хочу быть женщиной… Оказывается, это так плохо — быть женщиной… Твоей бы женщиной, наверное, раньше я бы смогла быть… Ты добрый и ласковый… Но не получилось… А теперь я не хочу быть женщиной. Зачем быть женщиной, если тебя всякий может обидеть!..

— Мы их уничтожили, — сказал Молчун. — Они больше тебя не обидят.

— Глупый, ты не видел, как другие мужики на меня смотрели… Раньше боялись трогать, потому что я дочка Старосты и твоя невеста… А теперь…

— Я никого к тебе не подпущу! — воскликнул Кандид.

— Пока ты рядом, никто и не подойдет… Но я уже не хочу быть ничьей женщиной, — всхлипнула Лава.

— И не надо, — согласился Кандид. — Выздоравливай, отдыхай, ты будешь среди друзей.

— Ты видел человека, упавшего в Чертову Пасть? — вдруг спросила Лава. — У меня одна подруга, когда бежала, поскользнулась и упала туда… Ты бы слышал, как она кричала!.. Сначала она стала жидкой, как каша, потом плоской, как лепешка, а потом растеклась по поверхности и исчезла… И это еще была сытая Чертова Пасть, тихая и спокойная…

— Колченог вон тоже попал ногой в Чертову Пасть, — ответил Кандид. — Конечно, он долго после этого был Колченогом, но теперь-то опять стал Скороходом…

— Он только ногой попал, а я вся, — вздохнула Лава. — Разве ты не видишь, Молчун, меня нет — я растеклась и исчезла… Я и тебя-то плохо вижу… Слышу хорошо, а вижу плохо, потому что, наверное, еще не совсем исчезла, а исчезаю… Подружка тоже растекалась, растекалась по Чертовой пасти и почему-то все время кричала, когда ее уже не было… Растекшаяся каша была, а ее не было… А кричала… Или это у меня в ушах ее голос застрял? Ее уже не было, а голос застрял… Вот и твой голос у меня в ушах застрял. Странные у меня уши… Меня уже нет. А твой голос застрял… Ты, Молчун, не расстраивайся, — вдруг сказала она деловым тоном. — У нас в деревне за тебя любая девчонка пойдет и женщина… Ты найди себе жену. Мужику нельзя без жены, он становится страшный, как рукоед или… Чертова Пасть… А где эти… эти?.. — приподняла она голову.

— Вот они, — показала Рита пальцем на семь белых, подрагивающих комочков размером с баскетбольный мяч.

«Как такие громилы уместились в такой объем? — удивился Перец. — Разве что удалено все лишнее — вода, газы, дерьмо»…

— Наверное, у них не было жены, — сказала Лава, равнодушно поглядев на шары.

— Души у них не было, — сказал Перец. — Вот только эта протоплазма с потребностями…

— Пошли вон, — брезгливо приказала Рита, и шары, вздрогнув, тронулись с места и покатились в темноту.

— Куда ты их? — спросила Нава. — Не в наш Город?

— Нет! Стану я поганить чистый Город этой мразью! — поморщилась Рита. — Я их отправила в утилизатор у биостанции. А там уж разберутся…

— Правильно, — кивнула Нава.

— Нава, — обратилась к ней Лава, — отведи меня в свой Город. Ты рассказывала, что он для тех, кто не хочет быть женщиной… Он очищает и дает новую жизнь… Я уже умерла… Мне нужна новая жизнь…

— Нет! — воскликнул Кандид.

— Ты не бойся, Молчун, — повернула к нему голову Лава. — Я вернусь к тебе… Как Нава вернулась, так и я вернусь. Я же говорила, что не могу без тебя… От тебя, вообще, уйти невозможно, ты, как Лес… Мы тебе вместе другую жену найдем…

— Не нужна мне никакая жена! — взвыл Кандид. — Мне вы нужны!

— Не сердись, Молчун, — рассудительно сказала Лава. — Мы у тебя будем, а жена мужику всегда нужна.

— Ты лучше сама поправляйся, и будешь мне женой! — потребовал Кандид.

— Извини, Молчун, никак не могу, — виновато вздохнула Лава. — Если б не умерла, обязательно стала бы тебе женой, я бы хорошей женой была тебе, Молчун, но вот исчезла… Кто в Чертову Пасть попадает, не возвращается. Растекается, растекается и исчезает… А деревню ты не оставляй, пропадут они без тебя. У мужиков в голове только бродило, каша да бабы. А бабы, они и есть бабы — на них деревня и держится — и поле, и дети, и пища, и мужики… Им помочь надо, а то сами к мертвякам побегут… Уже пошли такие разговоры…

— Не оставлю, Лава, — пообещал Кандид. — Только ты не уходи!

— Странный ты, Молчун, — серьезно сказала Лава. — Неужели ты не видишь, что я уже ушла.

— Так вернись!

— Вернусь, после Города, — пообещала она. — Не могу же я вернуться мертвая. Воскресну — и вернусь.

— Ты можешь что-нибудь сделать, Нава? — взмолился Кандид. — Или ты, Рита?

Подруги сосредоточенно склонились над Лавой. Она с интересом переводила глаза с одной на другую.

— Видишь, Молчун, смотрят, смотрят, а найти меня не могут, — показала она глазами на подруг.

— Точнее не скажешь, — кивнула Рита. — Ее психика уничтожена.

— Но она говорит почти разумные вещи! — воскликнул Кандид.

— Колченог тоже ходил, — ответила Нава. — Ты хочешь оставить ее психическим Колченогом?

— Нет, конечно!.. Но неужели бессильны время, покой, любовь?.. — не сдавался он.

— Деревенская дурочка, разумеется сможет существовать, — сказала Нава. — Но имеем ли мы право обрекать ее на это?

— Тем более, что альтернатива — вечная жизнь совершенного существа, — неожиданно вмешался в разговор Перец.

Кандид внимательно посмотрел на него.

— И ты с ними? — тяжко вздохнул он.

— Я тоже люблю эту бедную девочку, по-своему, — ответил Перец. — Мне было бы страшно каждый день видеть ее деревенской дурочкой и знать, что в этом виноват я.

Кандид растерянно посмотрел на друзей и вздохнул, соглашаясь с их правотой.

— Нава! Ну, отведи же меня в свой Город! — капризно потребовала Лава.

— Вставай, пошли, — по-деловому ответила Нава.

Лава попробовала встать, но ничего у нее не вышло. Она вдруг застонала и потеряла сознание.

— Что такое?! — удивилась Нава. — Она должна была встать.

Рита молча наклонилась над Лавой и долго ее изучала, поводя ладонями.

— Посмотри здесь, — показала она. Нава «посмотрела».

— Надо же! Как же я не заметила! Никудышный из меня лекарь! — воскликнула Нава. — У нее еще и позвоночник поврежден!

— Эти сволочи были одеты в бронежилеты, — повела Рита головой в сторону куч оставленной «шарами» одежды. — Если такой рухнет на тебя… Да еще если под спиной камень или корень… Так, наверное, и было… Еще удивительно, что она временами приходит в сознание.

— Да, — кивнула Нава. — Ее спасти может только Одержание… Давай вместе снимем боль, — предложила она Рите.

Они молча склонились над Лавой, и вскоре она открыла глаза.

— Ну, мы идем? — спросила она.

— Ты не можешь идти, — сказала Нава. — Сейчас мертвяки тебя осторожно отнесут.

— Нет! — вскрикнула Лава. — Только не мертвяки. Мне противно. Я боюсь. Я не хочу!.. Пусть Молчун меня отнесет. Я всегда мечтала, чтобы он понес меня на руках, а он не носил. Вот я и дождалась.

Кандид заскрипел зубами.

— Тебе может стать больно, Молчуну неудобно тебя нести, — предупредила Нава.

— Нет, пусть Молчун! — закапризничала Лава. — Молчун не умеет больно.

— Дайте ее мне, — сказал он. — Я постараюсь.

Он встал на колени перед Лавой, подсунул под нее руки и попытался подняться.

— Подожди, я помогу поднять! — подскочил Перец.

Он соединил свои руки с руками Кандида, и они вдвоем осторожно подняли Лаву.

— Теперь я сам, спасибо, — кивнул Кандид Перецу, и тот потихоньку убрал свои руки.

— Какая же ты легкая, девочка! — удивился Кандид.

Она обвила его шею руками и улыбнулась.

— Неси меня, Молчун, — прошептала Лава, и он осторожно шагнул вперед.

— Постой! — крикнул Перец. — Я сделаю просеку к озеру, чтобы ты мог идти по прямой. Лес снова вырастет.

Перец заскочил в МБМ, тот заурчал двигателем и резко двинулся вперед, выдвинув перед собой какое-то приспособление.

Деревья, не умеющие прыгать, покорно падали в стороны, открывая перед Кандидом ровную просеку. Впереди шли мертвяки и убирали с дороги мешающие кусты. Подруги шли по бокам от Кандида, страхуя его от падения и обезболивая Лаву.

В поселке забрехали собаки. Но Кандид их не слышал, потому что прислушивался к дыханию Лавы, не больно ли ей, и внимательно разглядывал путь перед собой, чтобы не споткнуться.

«Это уже было со мной, — думал Кандид. — Когда-то уже было… Я вот так же нес, прижимая к груди, самое дорогое, что у меня было — дочь свою, теплую и единственную, нес туда, где у меня ее заберут, туда, где плачут, и был абсолютно уверен, что поступаю правильно. Мне было страшно от того, что делаю, но я почему-то не сомневался, что во имя чего-то высшего должен так поступить, должен совершить подвиг, которого никто не оценит. Но мне и не надо было, чтобы оценивали, я знал, что такое „надо“… Еще там был Карл, который остановил меня… Тогда ее звали Навой… Спасибо тебе, Карл. Правда, я ее все равно не уберег. Но ты в этом не виноват… Теперь снова!.. Какая она маленькая и хрупкая!.. Глупенькая, хотела быть моей женой. Но разве такие маленькие и хрупкие могут быть женами? Они могут быть только дочерьми, но от этого мы их любим не меньше. Возможно, даже больше. Только они этого не понимают и хотят быть нашими женами, чтобы быть нам нужными. А они нам и так нужны… И вот опять я несу ее туда, где потеряю. Теперь я знаю, что это никакой не подвиг, что это нужно для ее спасения, но все равно ощущение, как будто режут по живому… Теперь ее зовут Лава, но это неважно, как ее зовут. Важно только то, что я ее теряю… Хотя, наверное, это говорит мой эгоизм. Ее ждет жизнь, более достойная разумного существа, чем моя, короткая и, в общем-то, никчемная. Какое я имею право удерживать ее в этой своей жизни? Никакого…»

МБМ уже затих возле озера. Перец ждал рядом. Кандид вышел на берег и остановился.

— Теперь отдай ее нам, — тихо сказала Рита.

— Нет, я сам, — отрицательно покачал он головой.

— Да, — капризно сказала Лава, совсем как маленький ребенок, — пусть Молчун сам меня несет до конца, мне так приятно.

И он ступил в воду. Вода была чистая и прозрачная, но теплая, почти горячая, над ней чуть пониже лилового тумана стелился обычный белый туман.

Когда вода достигла груди, Лава стала совсем невесомой, но он не решался разжать руки, понимая, что, тогда все кончится.

— Отпусти ее, — тихо прошептала Нава, положив руку ему на плечо. — Она сейчас заснет и будет видеть прекрасные сны.

Кандид растерянно обернулся на нее.

— Молчун, — позвала Лава, — ты только жди меня, Молчун, никуда не уходи! Я обязательно к тебе вернусь!

«И это было», — подумал Кандид.

— Дождусь, девочка, обязательно дождусь, — пообещал он, еще не зная, как это осуществить, но понимая, что никак нельзя оставить ее здесь одну.

— Вот и хорошо, — улыбнулась она. — Отпускай меня, я спать хочу.

И закрыла глаза.

Кандид отпустил ее. Она лежала на воде, голая и беззащитная, почти не погружаясь в нее. У него защипало в глазах. Он подтолкнул Лаву в маленькую ступню, чтобы она отплыла подальше от берега. Она тихо-тихо стала исчезать в белом тумане. Тогда Кандид повернулся и, шумно расплескивая воду, пошел к берегу. Нава двинулась следом.

На берегу появился еще один человек. Он стоял, словно зачарованный, глядя на озеро.

— Так вот как это происходит, — мрачно сказал он. — И с тобой, Рита, так это было?

— Приблизительно, — ответила Рита.

— Кто это? — резко спросила Нава, насторожившись.

— Мой муж, — равнодушно ответила Рита. — Мой бывший муж. Очень хороший человек, но слишком мужчина.

— Ему здесь не место, — нахмурилась Нава.

— Это я очистил озеро! — возмутился Квентин. — И нечего тут распоряжаться!.. Что вы с ним сделали?!

— Мы вместе очистили озеро, Квентин, — мягко сказала Рита. — Хотя, конечно, ты сделал самую трудную часть работы. Но ты же мужчина…

— Кандид? — удивился Квентин. — Ты откуда?

— Из лесу, вестимо, — без улыбки автоматически пошутил Кандид.

— Живой! Я так рад!

— Рита, тебе он дорог?.. Как память?.. — вдруг спросила Нава.

— Да, а что? — ответила удивленно Рита.

— Ты бы хотела сохранить ему жизнь? — продолжала спрашивать Нава.

— Разумеется!.. Ты о чем?..

— Тогда пусть он быстро покинет Белые Скалы и передаст там, на Материке, что им сюда нельзя по причине… как это у вас называется… бактериологической опасности… неизвестная неизлечимая болезнь, убивающая всех подряд… От нее нет защиты…

— Но этого же нет! — воскликнул Квентин.

— Скоро будет, — спокойно заверила его Нава. — Очень скоро…

Кандид стоял лицом к озеру, вглядываясь в туман, и ничего не слышал. Временами ему казалось, что он видит белое тело Лавы, но в следующий момент оказывалось, что это только уплотнение тумана.

Рита внимательно посмотрела на Наву. Нава не отвела взгляда, хотя напряглась. Она знала, что, в принципе, Рита могла бы ей противодействовать. Правда, теперь, пожалуй, уже было поздно.

— Ты решилась на это?! — прошептала Рита, побледнев.

— Они сами не оставили мне выбора. Они слишком уверены в своей силе и праве распоряжаться на планете. Я не могу им позволить распоряжаться в Лесу… — объяснила Нава.

— Наверное, ты права, — тяжело вздохнула Рита.

— Да о чем вы?! — встревожено воскликнул Перец. — Какая болезнь?..

— Извини, Перец, подожди, — подняла руку Рита и обратилась к Квентину: — Это очень серьезно, Квентин! То, что она сказала, правда. Ты мог бы в ближайшие десять минут покинуть поселок навсегда?..

— Но там!.. — воскликнул он.

— Слишком поздно! — оборвала она его. — Я не знала… Но у нас, действительно, не осталось выбора. За нас выбрал Тузик с командой…

— Не понял! — воскликнул Квентин.

— Некогда объяснять. Все, что мы теперь можем — это сохранить тебе жизнь и предотвратить распространение смертельной болезни на Материке. Сам понимаешь — это уже не десятки жертв, как здесь, а миллионы… если не все человечество… Тебе предоставляется возможность спасти человечество! Осознай и действуй!

— Но мне не поверят! Я не смогу описать симптомы!

— Когда увидят тех, кто попытается покинуть Белые Скалы… — хмыкнула Нава, но ее перебила Рита, объясняя Квентину:

— Это место в Лесу называется Белые Скалы.

— Когда они их увидят, то поверят, — продолжила Нава. — Они будут идти к перевалу и разлагаться заживо, пока не превратятся в перегной. В очень плодородный и полезный для Леса перегной… Это впечатляет… Поспеши, козлик, если не хочешь стать перегноем…

— Ты, конечно, понял, что нельзя никого выпускать отсюда на Материк, — сказала Рита. — Сразу поднимай тревогу в санитарно-эпидемиологической службе. На перевале нужно срочно поставить кордон в защитных костюмах и так далее… Ты сможешь?

— Сколько у меня времени? — спросил Квентин.

— У тебя нет времени, — жестко ответила Нава.

— Тут недалеко вертодром, — сказал Квентин. — Я могу на исследовательском вертолете…

— Отлично, — кивнула Рита. — Поспеши. И прощай. Теперь навсегда… Не поминай лихом…

— А вы?.. Болезнь… — дрожащим голосом спросил Квентин.

— У нас защита, нам не страшны лесные болезни, — успокоила его Рита.

— Значит, это бактериологическое оружие? — спросил Квентин.

— Нет, это реалии Леса, — ответила Рита. — Поэтому мы с Перецем и не пускали никого в Лес. Но тузики не понимают ничего, кроме собственных инстинктов… Тебе пора! Беги!

— Я на лошади!

Квентин шагнул к Рите в явном порыве ее обнять, но она встретила его вытянутыми руками, развернула и чуть подтолкнула:

— Спеши! И никому не рассказывай о нас!.. Никому!.. Впрочем… Постой…

Она взяла его голову в руки и поцеловала в лоб.

— Теперь лети и помни, что от твоей расторопности зависит судьба человечества… А о твоей буфетчице мы позаботимся…

Квентин скрылся в кустах и через несколько секунд раздался топот лошадиных копыт.

— Может, теперь мне объяснят, что происходит? — потребовал Перец.

— Неужели ты не понял? — вдруг повернулся к нему Кандид. — Подруги применили бактериологическое оружие в ответ на насилие со стороны Управления…

— Но это же только Тузик! — воскликнул Перец. — Остальные-то не виноваты!

— Тузик — только результат, наиболее ядовитый плод, рожденный остальными… — мрачно ответил Кандид.

— Но мы, но ты… — растерянно напомнил Перец.

— Мы — сорняки, — хмыкнул Кандид. — Потому и не с ними. Нас выпололи… То, что сделала Нава, отличается от того, что делал ты, только масштабами… Цель одна — уберечь Лес от оккупации человечеством. Оно еще не доросло до этого контакта…

— Нава, как это будет? — спросил Перец тихо.

— Скоро увидишь, Перец, — ответила она. — Извини за это тяжкое испытание твоей доброты… Может, ты вернешься на биостанцию? Или лучше — в деревню?

— Нет, — нахмурился Перец. — Летопись не должна иметь лакун.

Нава, конечно, ничего не поняла, кроме того, что он отказывается, и кивнула, мол, дело хозяйское.

Послышался рокот маленького вертолета.

— Успел, — улыбнулась удовлетворенно Рита.

— Тебе придется переместить полосу обороны к перевалу, — обратилась Нава к Перецу.

Он кивнул. Достаточно приказать МБМ.

— Сейчас начнется, — сказала Нава.

В воздухе послышался нарастающий гул…

Алевтине снилось, что она спит с Перецом. Сон был приятный, хотя даже во сне она удивилась, откуда он взялся. Во сне же она вспомнила, как хотела от него ребенка, и посетовала, что из-за этого поганого Тузика вынуждена принимать противозачаточные таблетки. И теперь у них с Перецом опять ребенка не получится. А хороший был бы сюрприз Тузику!.. Потом она поняла, что это вовсе не Перец, а Стоян… Он был ласков, как Перец, но порывист, как изголодавшийся юноша. И это тоже был приятный сон: все-таки приятно, когда тебя не только насилуют, но и любят так долго и бескорыстно. И ей захотелось отплатить (слово нехорошее, торговое) своей нежностью и страстью, которая вдруг проснулась (во сне).

— Давай же, Стоян, давай, — бормотала она, не просыпаясь. — Молодец!.. Очень хорошо… Ты — гений!.. Или ты — Перец?.. Нет, ты — Стоян… Перец — в Лесу с этой чертовой Ритой, — вдруг приревновала Алевтина. — Где же мы с тобой?.. А, в дирижабле!.. Поэтому так покачивает… Или это я перебрала вечером?.. Наконец-то мы вырвались!.. Наконец-то мы свободны!.. Так бы летела и летела с тобой, только, чтобы никогда на землю не опускаться… На земле всегда какой-нибудь Тузик найдется… Держи меня крепче, Стоян!.. Давай же!..

Вдруг ей показалось, что они падают в воздушную яму — так внутри все встрепенулось и вдруг разлилось блаженством…

— Держи меня, Стоян! — простонала она и вдруг услышала оглушительный взрыв.

— Что это?! — вскрикнула она просыпаясь, но вскочить не могла, хотя был такой порыв, потому что на ней, действительно, кто-то возлежал, тяжелый и потный. — Что это, Тузик? — повторила она. Кто ж, кроме Тузика, мог вскарабкаться на нее в такую рань и насиловать спящую с перепою!..

— А это твой Стоян гакнулся, — хихикнув ответил Тузик голосом Домарощинера.

«Что за черт? — мелькнуло в голове. — Пить надо меньше».

— Ты что это, Тузик, чужим голосом заговорил? — спросила она, пытаясь выбраться из-под него, но он не пускал, расслабленно продолжая свое гнусное дело. — Да еще такую чушь несешь!.. — Да пусти ты меня!.. Кончил же уже!..

— Кончил, не кончил — мне решать! — грубо ответил голос Домарощинера и Тузик демонстративно несколько раз резко торкнулся в нее. — А Тузик весь вышел, — хихикнул он злорадно. — Именно Тузик, а не Туз… Не козырный оказался… Вот его козырная дама и побила…

— Клавдий, это ты? — похолодев от омерзения, воскликнула Алевтина.

— Я, шалавочка моя сладкая, я это, твой господин!.. Тиночка моя, паутиночка…

— Что ты несешь?! Тузик же тебе голову оторвет!.. И яйца твои поганые!..

— Ему самому все уже оторвали, сам видел…

— Да кто? — не поверила Алевтина, помня о безграничном владычестве Тузика на этой территории.

— А Рита!.. За то, что он русалочку лесную испоганил… Правда, первый был я, только об этом ни он, ни она не знали… А сладкая была рыбонька, нетронутая, да тоже вся вышла… Ох, и страшная она, эта Рита… Натуральная ведьма!..

— Да выпусти ты меня! — дернулась Алевтина и почувствовала, что опять прикована к кровати наручниками.

— Лежи, паутиночка, опутывай меня своими ласками… — хихикнул он и больно укусил ее за грудь. — А то откушу к черту!.. Ты бы видела, как она засунула всех их в какие-то фиолетовые мешки, а потом превратила в белые шары, какие из клоаки выскакивают, и послала куда-то подальше… Я проследил — в Лес покатились к биостанции… Семь штук, один к одному… И что странно — один сначала трупом был, его Кандид уложил, который давно в Лес улетел и не вернулся. По приказу погибшим числился… Его, наверное, тоже воскресили, как этого жмурика. Только жмурика не человеком сделали, а шаром… Катятся эдак и подрагивают, будто дышат, а твой бывший Тузик впереди, я его заприметил… Страшное дело…

— Вот бы мне так! — мечтательно произнесла Алевтина.

— Что, шаром захотела стать? — хихикнул Домарощинер.

— Нет, Ритой… — мрачно ответила она, и это было чистой правдой. Она бы тогда расправилась с этим поганым Домарощинером!.. Ну, ничего, Стоян ему руки-ноги переломает и кое-что оторвет!.. Нет, она сама оторвет.

— Пусти же!

— Еще немножко, еще чуть-чуть, — простонал Клавдий-Октавиан и расслабленно распластался на ней. — Все, паутиночка… Двух раз для начала хватит… Первый для тебя — ты, молодец, хорошо постонала… Второй для меня… А ты полежи, полежи… Пусть все, куда надо протечет, чтобы зачатие произошло… Из Тузика какая династия?!.. Туз Первый, Туз Второй, — издевательски хихикнул он. — Карточный король… Как был Тузиком, так Тузиком и подох… А Клавдий-Октавиан Первый — это звучит! И Клавдий-Октавиан Второй тоже будет звучать!.. Ты же, Тиночка, знаешь Порядок… Мы с тобой теперь тут хозяева. И юридически, и экономически. Ты — наследница Тузика, теперь тут все твое, и в банке — тоже твое, я — самый крупный, после тебя, владелец акций, а поскольку теперь я твой муж, то… Эх, и великие же дела мы здесь с тобой будем вершить!.. Все эти перецы, тузики — шваль, пыль на ветру, выскочки, которые к Порядку никакого отношения не имеют, а мы с тобой всегда были носителями Порядка, теперь наша власть, мы с тобой наведем Порядок и здесь, и на Материке! Потому что мы знаем, что такое Порядок! — размечтался Домарощинер.

Алевтина молчала, ей было потно, мокро и противно. «И откуда в этих козлах столько мерзости — три раза почти подряд!»

— Отпусти же соратницу, хрен стручковый! — потребовала она. — А то я покажу тебе великие дела! Все уже завязалось.

— Сейчас, сейчас, Паутинка, если завязалось, — сполз он, наконец, с нее, пошарил рукой по столу. — Ключ куда-то задевался. На-ка, выпей пока, — протянул он ей стакан с коньяком. — Для разрядки… Пока я ключ найду.

— Не хочу! — отвернулась Алевтина.

— Что за глупости!.. Пей, пей, а то еще нервничать с похмелья начнешь, по Тузику слезы лить.

— Еще чего! — хмыкнула Алевтина. — Велика потеря — козел с огорода, капуста целее…

— А вот это правильно! — обрадовался Домарощинер. — Все равно пей за великое будущее нашего Порядка.

Он приподнял за волосы ее голову, и поднес стакан ко рту. Алевтина почувствовала, что ее, на самом деле, мутит то ли с похмелья, то ли от отвращения и решила выпить для восстановления тонуса.

В желудочно-кишечном тракте полегчало, голова на какое-то время показалась воздушным шариком. Клавдий-Октавиан Первый в поисках ключа от наручников ползал под столом, отклячив костлявый зад.

«Король Костлявый Зад, — сморщилась от отвращения Алевтина — И такая мерзость меня изнасиловала!»

— Нашел! — обрадовался Домарощинер и, попятившись, вылез из-под стола. — Сейчас освобожу свою королеву!

Он тоже хлебнул коньяка и подошел к кровати.

— Так, ножки свободны… — бормотал он.

Алевтина покрутила затекшими ступнями.

— Теперь — ручки, — бормотал он дальше, потянувшись через нее к кистям задранных к спинке кровати рук. При этом соплеобразная масса, свисавшая с его поникшего фаллоса прилепилась к ее лицу.

Алевтину передернуло, и как только он освободил ее руки, она, с силой оттолкнув его, ринулась в туалет. Выдрало ее основательно, но при этом и полегчало. Пошатываясь, Алевтина вышла из туалета и плеснула себе коньяка, чтобы ликвидировать противный привкус во рту.

«И где же Стоян?! — думала она. — Никогда этих влюбленных мужиков нет рядом, когда нужно помочь! А если есть, никакой от них помощи», — вспомнила она Переца, и тут же в памяти забрезжило, что Домарощинер произносил имя Стояна.

— Ты что-то говорил про Стояна? — хрипло спросила она.

— Говорил, — довольно улыбнувшись подтвердил Домарощинер. — Я говорил, что он гикнулся на своем дирижабле.

— Что?! — побледнев, опустилась на кровать Алевтина. — Как это?

— Элементарно, королева! — еще довольней засиял Домарощинер. — Взрывное устройство с радиоуправлением. Я думал его ликвидировать, когда он отлетит подальше от Управления к перевалу… Вы же туда собрались, Паутиночка, меня не проведешь… Но тут всякие русалки обнаружились, тузики в клоаку отправились… Тогда я и решил ознаменовать наш с тобой первый оргазм праздничным фейерверком… Оказывается, Стоян был уже где-то неподалеку… Вон, пульт рядом с тобой на кровати лежит…

Алевтина повернула голову и, действительно, увидела пульт, как для телевизора.

— Мне фавориты королевы ни к чему… Я сам с тобой справлюсь… Тем более, не нужна мне королева в бегах… Даже если бы Тузик был жив. Ты мне нужна здесь для Порядка! — голос Домарощинера звучал жестко, властно.

Алевтина молча подошла к столу, налила себе еще коньяку, глотнула и, взяв бутылку за горлышко, со всей силы врезала Домарощинеру по голове. Он пискнул и свалился на пол. Алевтина выскочила из дома. Уже светало, но под лиловым туманом было сумрачно. Где-то вдалеке она заметила сполохи света.

— Стоян, — прохрипела она, вдруг потеряв голос и бросилась к машине, стоявшей у коттеджа. По пути вспомнила, что не одета, но мысленно пьяно отмахнулась — плевать!

Теперь на машине стало ездить сложно — не разгонишься, но Алевтина прекрасно знала всю территорию управления, и легко определила местоположение сполохов — где-то в районе обрыва, там, где Перец когда-то любил сидеть, бросая камешки в лиловый туман. Когда стал директором, от этой дурной привычки излечился — Порядок меняет человека… Алевтина осторожно лавировала между деревьями, включив фары. Проснувшиеся жители поселка, высыпавшие на улицу после непонятного грохота, провожали ее любопытными взглядами, некоторые пошли следом. Что-то вроде взрыва, голая хозяйка в машине — как не пойти, это покруче, чем шоу в ресторане.

Место падения она нашла почти сразу по полосе сшибленных прыгающих деревьев. Они указывали на то место, где тлели обломки самолетика. Алевтина бросилась туда. Среди обломков она не увидела трупа Стояна, даже обгоревшего. Затеплилась надежда. Она пошла дальше. Лиловый туман полз ей навстречу, перетекая через край обрыва. Стволы последних двух деревьев свешивались в пропасть, о которой Алевтина догадалась только по поведению тумана. Еще бы шаг и… впрочем, ее бы никто искать не стал, подумала она и увидела что-то вроде тряпки на кронах деревьев, наполовину скрытых лиловым туманом. Алевтина потрясла головой, пытаясь стряхнуть хмель.

«Дирижабль! — догадалась она. — Но Стоян-то был в самолетике!.. А если взрывной волной… А если схватился, когда все падало… Но ведь над пропастью! Наверное, он там, внизу!.. А если шагнуть? И никаких проблем — там и встретимся… Может быть, рай не на небе, а в Лесу?.. И там живут после смерти?.. Или это ад?.. Ведь там тоже живут после смерти… Поэтому Лес так не похож на остальной мир… И мы здесь — в аду, и нет для нас никакой смерти… Пить меньше надо! — одернула она себя. — Что же делать? Прыгать в пропасть смысла пока нет, но почему бы не сползать туда, к остаткам дирижабля? Вдруг Стоян там?..»

Она встала на четвереньки на ствол дерева и поползла вперед. Подошедшие сзади зрители с интересом наблюдали за ее действиями. Действительно, такое не каждый день увидишь! И, главное, бесплатно. Лезть за ней в пропасть, тем более, неизвестно зачем, ни у кого желания не возникло. Кора больно царапала колени и ладони, но Алевтина, будучи весьма пьяной, не обращала внимания на боль. И вдруг она почувствовала, что дерево, по которому она ползет, шевелится, поскрипывает и вроде бы ползет вместе с ней назад. Она посмотрела на соседнее дерево. Оно, похоже, тоже пыталось отползти подальше от пропасти.

«Тоже жить хотят», — подумала Алевтина и попятилась назад. Может, она лишняя помеха дереву?

Оказалось, что уползла она довольно далеко, и возвращаться назад было сложней, чем двигаться вперед. К тому же падать в пропасть ей уже расхотелось, и она крепко цеплялась за обломанные в падении ветви, время от времени садясь на ствол и спуская вниз ноги, чтобы ощутить землю. Но босые ноги проваливались в туман. В конце концов, она все же добралась до твердой почвы и долго недоверчиво прощупывала ее ступнями. На всякий случай, к большому удовольствию зрителей, пропятилась по стволу еще с пару метров и встала на землю. Ее слегка пошатывало то ли спьяну, то ли с перенапряжения. Она обернулась и тут разглядела толпу ухмыляющихся зрителей.

— Вон! — грозно повела рукой Алевтина, и столько скрытой силы и власти было в ней, что толпа попятилась и растворилась среди деревьев, уповая на то, что пьяная хозяйка к утру все забудет.

— Всех уволю! — крикнула она вдогонку. И толпа быстро разбрелась по домам. А-ну, как правда… Еще донесет кто-нибудь. Народ — сволочь.

Алевтина подошла к выдранным из почвы корням деревьев и отшатнулась в ужасе — корни были похожи на щупальца осьминога, только их было гораздо больше, чем у страшного моллюска. Некоторые из корней блуждали в воздухе в поисках почвы, другие ввинчивались в землю, подтягивая за собой ствол. И на глазеющую Алевтину они не обращали ни малейшего внимания. Вскоре она увидела, что все корни вцепились в землю и заметно углубились в нее, а стволы стали приподниматься над плоскостью земли. Деревья поднимались!.. Когда угол стал достаточным, Алевтина подбегала под ствол и, упершись в него руками или плечом, пыталась помочь быстрее подняться. То одному дереву поможет, то другому. Вместе с трудовым потом отходил и хмель. И вдруг она услышала наверху громкий шорох и треск. Отбежала и задрала голову — по стволам навстречу ей скользили лохмотья дирижабля. Она хотела было отбежать, но не успела — лохмотья заскользили быстрей и остановились, упершись ей в грудь. В углублении, как в гамаке, лежал окровавленный Стоян.

«Мертвый», — похолодела Алевтина и протянула к нему руки. Пощупала. Кожа была холодная, но чувствовалось, что еще живая.

Алевтина обернулась.

— Эй! — крикнула она в заросли. — Эй! Кто-нибудь! Помогите!

Никто не откликнулся.

— Вот черт! — выругалась она. — На голую задницу пялиться — тут как тут, а как помочь — никого… Ну, народ!.. Сама, дура, прогнала, задницу свою хозяйскую пожалела на показ выставлять… Вот теперь… Ладно, сама… Всегда сама и теперь сама.

А деревья поднимались все выше, и вскоре Стоян соскользнул прямо ей в руки. Она охнула и, не выдержав тяжести полумертвого тела, села с ним на землю, прижав к груди и держа на коленях, как ребенка.

— Стоян! — крикнула она ему почти в ухо. — Стоян! Ты жив? Это я, Алевтина!

Стоян застонал.

— Жив! И слава богу! Выкарабкаемся!.. Мы с тобой обязательно выкарабкаемся всем домарощинерам назло!

Стоян опять застонал.

Алевтина приблизила ухо прямо к его губам.

— Ты что-то сказал, Стоян?

— О-о-о, — выдохнул он секунд через тридцать и, собравшись с силами, дошептал: — Озеро… Я видел… Надо озеро…

— Какое, к черту, озеро?! — вскричала Алевтина. — К врачу надо! Кровь останавливать! Раны зашивать!..

Она выбралась из-под него, и подхватив подмышки, поволокла по земле к машине. Хорошо, деревья уже стояли почти вертикально, и тащить его надо было метра два-три. Дотащив до машины, Алевтина положила Стояна на землю, открыла заднюю дверцу. Подтянула его и посадила, прислонив к машине снаружи. Потом через другую дверь забралась в машину и стала затаскивать его на заднее сиденье.

— Какой же ты тяжелый, Стоян! — бормотала она почти бессознательно. Лишь бы не молчать. — Это ты должен меня на руках носить, а не я тебя… Ну, ничего — поправишься, поносишь.

Стоян затих, от боли потеряв сознание. Алевтина затащила его на сидение и перевела дух.

— Стоян, ты жив? — испугалась она наступившей тишины. — Эй, Стоян!

Она вылезла из машины и, наклонившись поцеловала его в лоб. Лоб был горячий.

— Сейчас, я тебя мигом к врачу доставлю! — крикнула она, обрадовавшись. — Он тебя заштопает, залатает — будешь, как новенький!

— Врач… поздно… — прохрипел Стоян. — Хочу… озеро… пожалуйста… я видел… Алевтина… пожалуйста… Хочу с тобой туда… на перевал не успеем… я засек время… Завтра полетим… на озеро.

— Ну, что мне с тобой делать? — засомневалась Алевтина и вдруг почувствовала, что он прав — к врачу поздно. В лице Стояна почти не осталось жизни. Видимо, где-то там, в глубинах своего сознания он уже встал на последний путь. Еще несколько шагов в этом мире и все… Последнее желание — закон…

Она захлопнула все двери машины и села за руль. Машина медленно тронулась с места. Алевтина поехала в объезд, смутно опасаясь, что в поселке ей могут помешать головорезы Клавдия. Вдруг перед ней открылась широкая просека, очищенная от деревьев. Она удивилась, но прибавила скорость. Похоже, просека вела именно к озеру. Она домчалась туда в несколько минут, и чуть не уткнулась в гусеницы танка. Еле успела затормозить.

«Откуда это чудище?.. Перец!.. Откуда? Рита… Русалки… Как тихо… Как под водой…» — промелькнуло мгновенно, и Алевтина принялась действовать.

Объехала танк и затормозила на самом берегу, поставив машину так, чтобы Стояну через открытую дверь было видно озеро. Она открыла эту дверь, обошла машину и сзади приподняла его голову.

— Вот твое озеро, Стоян, — сказала она.

— И твое, — прошептал он. — Красиво… хочу… туда…

Вдруг Алевтина почувствовала чье-то присутствие за спиной. Она не хотела беспокоить Стояна, голова которого лежала на ее коленях, и поэтому только повернула голову и сказала:

— Перейдите на ту сторону, чтобы я могла вас видеть.

В окна она увидела, что машину обходят двое женщин и двое мужчин. Двоих она узнала сразу — Перец и Рита. Вторая женщина была ей незнакома и выглядела странно: и одеяние, и волосы до пят, и походка, и выражение лица… Только не до странных женщин сейчас было Алевтине и не до жизни… Второй мужчина, тоже странно одетый, кого-то ей напомнил, но напрягать память она не стала.

— Стоян! — вскричала Рита, узнав. — Что с ним?

— Взорвался дирижабль, Домарощинер взорвал… Падая, зацепился за деревья над обрывом… Они его спасли… Ненадолго…

— Опять Домарощинер! — зарычал Перец.

— Он и меня изнасиловал, Перчик, — горько усмехнулась Алевтина. — Теперь он здесь хозяин…

Рита брезгливо поморщилась.

— Здесь Лес, Алевтина, — ответил Перец. — А в Лесу никто с Материка хозяином быть не может… И Тузику конец, и Домарощинеру конец.

— Дай-то бог, — почти равнодушно кивнула Алевтина. — Он у меня в коттедже, я ударила его бутылкой по голове…

— Давай-ка Стояна сюда! — распорядилась Рита. — Лечить его надо!

Перец и второй мужчина быстро залезли коленями на переднее сидение и подсунули руки под спину Стояна. Алевтина держала его голову. Через пару минут Стоян уже лежал на земле. Алевтина опять положила его голову себе на колени. Рита и странная зеленоглазая женщина склонились над Стояном и водили по нему руками. Алевтина зачарованно смотрела на колебание белого, а чуть повыше — лилового тумана над озером, постепенно впадая в гипнотический транс.

— Бедный Стоян, — прошептала Рита. — По-моему, мы не успеваем…

— Да, похоже, — кивнула Нава. — Он уходит… Он, что — ваш друг?

— Да, — одновременно ответили Перец, Рита и Кандид.

— Почему же тогда он не с вами?

— Потому что он любил ее, — повела головой в сторону Алевтины Рита. — Наверное, как Лава Кандида…

Нава мельком взглянула на Алевтину. Она ей не понравилась — слишком женщина. Это из нее излучалось во все стороны.

— Он умирает? — спросила Алевтина тихо.

— Да, к сожалению, — вздохнула Рита. — Если бы хоть немного раньше… Мы просто не успеваем…

— Но вы же можете превращать мертвое в живое! — воскликнул Квентин.

— Эта трава — живое, и это дерево — живое, и Город — живое, — ответила Нава, и Кандид ее понял.

— Тогда я пойду с ним туда, — сказала, показав на озеро, Алевтина. — Он хотел этого, а мне здесь делать больше нечего…

— Ты что, Алевтина?! — воскликнул Перец. — Это не для тебя!.. Хотя… — вспомнил он про то, что уже довольно грозно звенело в небе.

Алевтина глянула на него, в глазах ее, будто пропасть, чернела бесконечная усталость.

— Уже все не для меня, Перчик, — кивнула она, отвернувшись, и погладила волосы Стояна. — Это умирает моя последняя любовь… Может, даже единственная… и невоплощенная… А без любви женщине нет смысла жить… И вообще, я устала… Я очень устала… Помогите мне поднять его, пока он живой… Он хотел туда.

Нава и Рита легко подняли Стояна, Перец помог подняться Алевтине.

А ты кто? — вдруг спросила она Кандида.

— Кандид, — ответил он. — Мы были немного знакомы.

— Ты же умер… Значит, действительно, здесь жизнь после смерти… Дайте мне Стояна, — протянула она руки.

Они положили его ей на руки, но своих не отпускали, чтобы она не уронила умирающего.

— Прощай, пусик, — улыбнулась она Перецу. — Ты был отличным мужиком. Я оказалась дурой…

И Алевтина шагнула в воду. Нава и Рита ее сопровождали, поддерживая Стояна.

Он открыл глаза.

— Как хорошо, Аленушка, — улыбнулся он. — Я тебя люблю… И всегда любил, как только увидел.

— Я знала, — кивнула она. — Теперь я твоя…

Они вошли в воду по грудь, и Алевтине стало легко. Стоян лежал на поверхности воды и не тонул. Он лежал, закрыв глаза, и счастливо улыбался. Она легла рядом с ним и тоже не тонула. Ей стало спокойно. Стоян нашел ее ладонь и взял ее в свою. Алевтина ответила ему ласковым пожатием, и ей показалось, что они падают в воздушную яму, как в ее недавнем сне. Потом она поняла, что они не падают, а летят, и это было прекрасно. А потом наступила ночь…

— Может быть, его надо было похоронить по-человечески? — сказал Перец, когда Рита с Навой вышли на берег.

— Он будет жить, — ответила Рита.

— В виде бракованного гиноида-недоноска?! — воскликнул он возмущенно. — Уж лучше умереть навсегда!

— Нет, — улыбнулась Рита. — Он будет полноценным гиноидом… Его любви было суждено остаться духовной… Вообще-то, мы с Навой делали этот Город для тебя и Кандида… Мать-Природа и подруги помогли нам… Если вы когда-нибудь решите к нам присоединиться…

— Вряд ли это случится скоро, — ответил Кандид. — Но за заботу спасибо…

— Да, — кивнул Перец. — У нас еще слишком много дел в этой жизни.

— А я надеялась, что вы в этом Городе будете первыми, — вздохнула Нава. — Вон как все повернулось… И скоро вам тут места не останется… — она подняла взор на оглушительно звенящее небо.

Все проследили за ее взглядом и увидели на небольшой высоте черную тучу, которая надвигалась на поселок, минуя озеро. И вдруг туча резко пошла на снижение.

— Началось… — мрачно произнесла Нава и подумала: «Тана будет довольна…»

Домарощинер очнулся от дикого воя, который доносился с улицы. Он коснулся рукой раны на голове и испуганно вздрогнул, увидев на ладони кровь. Он с трудом поднялся и сел на стул — ноги дрожали, голова кружилась. Он взял хрустальный стакан, наполовину наполненный коньяком, и вылил его содержимое на голову. Защипало. Домарощинер поморщился, но ради своего здоровья мог стерпеть и не такое.

— Ну, шалава, я до тебя доберусь!.. — вслух пообещал он Алевтине.

Вой на улице не затихал. Почему-то было темно, хотя по его расчетам уже должно было быть не слишком раннее утро. Домарощинер подошел к окну и попытался посмотреть на улицу. Стекла были залеплены чем-то черным и шевелящимся. Так же зашевелились и редкие волосы, смоченные кровью и коньяком на макушке Клавдия-Октавиана Первого. Он зажег свет и подошел к окну, сощурился, напрягая зрение.

Черная масса, облепившая окно состояла из маленьких насекомых — то ли комаров, то ли москитов… Она копошилась в поисках щелей и отверстий, а может, и пыталась проделать эти щели…

«А двери!» — испугался Домарощинер и бросился в прихожую. Вспомнил, что двери бронированные с вакуумным замком, и немного успокоился. Вернулся к столу, выпил коньяку и попытался сосредоточиться, что из-за гудящей головы получалось плохо. Тем не менее, он сообразил, что дикий вой — это вопли тех, до кого добрались эти твари. Он представил людей, облепленных черной жалящей массой, и содрогнулся от страха и омерзения…

«А вентиляция!» — похолодел он. До всех вентиляционных щелей добраться не было никакой возможности. А если даже и удастся закрыть их, то чем дышать?..

«Думай, Клавдий-Октавиан, думай! — уговаривал он себя. — Тебя так просто не возьмешь!»

И он вспомнил, что не так давно в управлении кто-то из людей Стояна демонстрировал защитный костюм для разведки в Лесу. Тогда заказали несколько экземпляров — Тузик сказал, что пойдет русалок отлавливать, а демонстрационный экземпляр приказал доставить ему домой. Домарощинер тогда еще удивился — неужели Тузик один попрется в Лес, да еще при непробиваемой обороне Переца. Может, он просто потренироваться хотел?..

— Куда ж ты его задевал, Тузик? — спросил Домарощинер дух Тузика. — Ну, колись: я тебе — русалку, ты мне — костюм…

Дух Тузика молчал. Но Клавдий-Октавиан вспомнил про громадный шкаф в чулане и ринулся туда.

— Молодец, Клавдий! — похвалил себя Домарощинер, увидев защитный костюм, висящий в шкафу в специальном мешке. Он снял его, перетащил в комнату и принялся натягивать на себя.

«Нет, — сообразил он. — Сначала надо попить, поесть, сходить в туалет, а то придется в штаны… Это все же не космонавтский скафандр…»

Домарощинер торопливо заправился и опорожнился, и принялся снова натягивать на себя защитный костюм. Это заняло несколько минут, потому что он смутно помнил, что сначала, что потом, но постепенно сообразил. Дышалось в костюме через противогаз терпимо. Во всяком случае, не задыхался. Ходить было непривычно — руки и ноги сгибались и шагали как-то не так. Хотя демонстратор двигался вполне естественно. Дело привычки…

«Пора!» — сказал себе Домарощинер и пошел к двери. Вдруг послышался грохот двигателя. «Танк, Перец», — догадался он и побежал через все комнаты к самому дальнему, противоположному от входа окну. Открыл запоры, навстречу ему в комнату хлынула черная масса, тут же облепившая костюм. Он протер перчатками очки противогаза и сквозь красную пелену разглядел окно. Прицелился, вылез и на четвереньках на предельной скорости скрылся в кустах за домом. Он слышал, как под напором танка затрещала входная бронированная дверь (звукопередача в костюме, оказывается, была отличная), но оборачиваться не стал, спеша унести ноги.

Задами он добрался до Управления и вдоль стен, крадучись (хорошо, что все заросло кустами, цветами и деревьями), добрался до черного входа и проник в здание.

По коридорам Управления носились рои насекомых, но людей не было. Домарощинер быстро добрался до директорского кабинета. В приемной сидела распухшая от укусов секретарша и меланхолично чесалась. Там, где она проводила ногтями, на коже появлялась кровь. Когда она чесала голову, волосы выдирались клочьями. Домарощинер в своем защитном костюме облился холодным потом, живо представив себя на месте секретарши. На него она не обращала ни малейшего внимания. Почесала за ухом, оно осталось у нее в руках, она равнодушно посмотрела на окровавленное ухо и отбросила в сторону, продолжая чесаться.

Домарощинер поспешил в кабинет. Смыл с очков кровь и размазанных комаров, открыл сейф, достал оттуда кейс с кодовым замком, открыл и стал складывать наиболее важные бумаги и реквизиты — чековые книги, счета, печати, завещания, деньги. Пистолет и коробку патронов сунул в карман защитного костюма. Закрыл сейф, кейс и пообещал:

— Я еще вернусь, Перец!.. И намотаю твои кишки на ножки этого стола!..

Вышел в приемную. Секретарша сдирала с себя одежду вместе с кожей.

«Пристрелить, чтоб не мучилась?.. Нет, услышат выстрел — прибегут… Пусть чешется дальше…»

Он добрался до черного хода и осторожно выглянул. Никого. Вышел и быстро направился к стоянке машин возле Управления. Затаившись за деревом, присмотрелся. Вдруг одна из машин резко рванулась с места. Раздался выстрел. Машину занесло, и она ударилась о ствол дерева. На стоянку выехал малюсенький танк.

«Так, — понял Домарощинер. — Перец пригнал сюда свою технику. Автомобили под контролем. Вертолеты, дирижабли?.. Скорей всего, тоже… Надо проверить… Нет, будет хуже, если подстрелят в воздухе… Придется пешком… Черт! Это ж, сколько до перевала!.. За день могу не успеть… Я не выдержу столько в этом костюме… Если б лошадь поймать…»

Домарощинер попятился в заросли и, обойдя поселок задами, пошел на служебное пастбище. Оно было неподалеку от озера. Проходя мимо он с трудом узнал место, где они разделывали русалку, ну, пусть не русалку — аборигенку, все равно хороша была… Вся земля была разворочена гусеницами танка. Правда, побеги травы уже пытались заштопать нанесенные раны. К озеру уходила просека с поваленными по сторонам деревьями, которые пытались приподняться.

Домарощинер торопливо пересек просеку и углубился в Лес. Подойдя к озеру, он осторожно выглянул из кустов. Как раз оттуда, где они ночью поймали русалку. Озеро было на себя непохоже. От него несло чем-то съестным, его почти не было видно из-за тумана, а сквозь туман казалось, что на поверхности плавает что-то белое. Возле озера стояла Рита. Он ее узнал. Еще бы не узнать эту ведьму. Ее за километр узнавать надо… Он достал пистолет, прицелился… Очень хорошая мишень была. И вроде бы никого рядом… Но вдруг в кустах кто-нибудь прячется?!.. Машинка какая-нибудь… Действительно, неподалеку затрещали кусты, и Домарощинер похолодел от ужаса. Метрах в трех от него появилась страшная, громадная фигура, вроде бы и похожая на человека, но сразу видно — не человек. Клавдий-Октавиан вжался в землю всем телом, даже нос засунул в траву.

Мертвяк не почувствовал его присутствия — защитный костюм не пропускал излучений жизни — и прошел мимо. Даже когда затихли его шаги, Домарощинер еще долго не мог заставить себя поднять голову. Когда поднял, страшное существо стояло возле Риты.

— Хорошо, что не выстрелил, — похвалил себя Домарощинер. — Такие бы набежали — не отстреляешься…

И тут он увидел, что к озеру медленно идут окровавленные, оборванные, а некоторые и вовсе голые люди. У кого вместо носа зияла черная впадина, у кого не было уха, у кого на кистях рук не было мяса… Но никто не кричал, не рвал на себе волосы, которых, впрочем, у большинства не было. Процессия двигалась в полном молчании, и только шорох шагов нарушал тишину.

Вдруг с крон деревьев упал лиловый туман и, пройдя сквозь толпу сверху донизу, растекся по земле. Медленно движущуюся процессию обогнала вторая ведьма, которую Клавдий-Октавиан видел ночью, прячась в кустах, во время их расправы с Тузиком и его телохранителями. Она была такая же длинноволосая, как та русалочка, только гораздо красивей. Хотя красота ее была какая-то страшная, как у молнии, прекрасной, но смертельно опасной.

«Пригнала стадо», — подумал Домарощинер. И, правда, толпа была покорна, как стадо баранов на скотобойне, но, в отличие от баранов, совершенно нема.

Вторая ведьма встала напротив Риты. Они обе подняли руки навстречу друг другу, и толпа медленно двинулась между ними в озеро. Они погружались в воду все глубже и глубже, первые исчезали в тумане, следующие напирали и тоже исчезали в тумане… Домарощинер понял, что такое белое плавало в озере.

— Топят! — похолодел он от ужаса. — Топят, как крыс!..

Ужасался он, конечно, не тому, что топят этих никчемных людишек, а тому, что мог оказаться среди них, и тому, что туристическому бизнесу явно пришел конец — какого туриста заманишь туда, где туристов коллективно топят…

А толпа все шла и шла, и казалось ей не будет конца.

— Надо сматываться, пока они заняты! — прошептал себе под нос Клавдий-Октавиан и по-пластунски пополз в кусты.

На пастбище было пусто. Кто-то увел всех лошадей. Домарощинер застонал от разочарования и обессилено сел на землю. Он еще не начал побег, а уже почти выбился из сил. Бессонная ночь, алкоголь, да и годы не те, чтобы в защитных костюмах по лесу бегать.

«Но не топиться же мне! — разозлился он и вскочил. — Врешь, Домарощинера голыми руками не возьмешь!..»

Он шел к перевалу трое суток, сочувственно вспоминая первопроходца Селивана. Хотя «шел» — слишком сильно сказано. Добирался: где ползком, где на четвереньках, где с трудом переставляя ноги. Но защитного костюма не снимал, потому что видел неутомимо копошащуюся массу, облепившую костюм. Он и валялся по земле, и с головой погружался в воду речушки. Ничего этих тварей не брало — казалось, их становилось еще больше. Может, так и было. На место раздавленных и утопленных десятикратно прилетали новые. Поэтому он оставил попытки избавиться от них, понадеявшись, что, по мере удаления от родных мест, они сами отстанут. Жажду утолять можно было и в костюме через капиллярные трубочки торчавшие из капюшона. А вот с отправлением естественных потребностей было сложно. Он сдерживался, сколько мог, но бесконечно сдерживаться не может никто. И он вынужден был справлять нужду внутрь. На самом деле, эта функция была предусмотрена в костюме, но Домарощинер об этом не знал. Да и знать мало — нужна тренировка. Если бы в костюме не была предусмотрена очистка внутреннего воздуха, он, наверное, отравился бы собственными газами, а так он просто существовал в атмосфере собственной вони. При каждом шаге в ногах что-то хлюпало и чавкало. Ясно, что именно…

Но Домарощинер все вынес. Он очень хотел жить и очень хотел отомстить своим обидчикам.

— Я еще вернусь! — грозил он. — Я обязательно вернусь!

Возможно, он был пророком…

И вот Клавдий-Октавиан у подножия горной дороги, поднимающейся на перевал. Он с час полежал в тени скал, набираясь сил (деревьев больше видеть не мог), потом заставил себя подняться, и медленно-медленно двинулся вверх. Опять и шел, и полз, и карабкался на четвереньках. На подъем у него ушло еще около суток.

И вот на рассвете Домарощинер оказался на прямом участке дороги с полкилометра длиной, ведущем к высшей точке перевала, где была расположена ретрансляционная станция, на которой Стоян прятал свой автомобиль. От Домарощинера ничего не скроешь, хихикал он злорадно, нечего и пытаться! Теперь этот автомобиль будет очень кстати для него… Он посмотрел на защитный костюм и обнаружил, что кишащая насекомая масса начисто исчезла, словно получила приказ возвращаться обратно в Лес.

«Чудеса!» — подумал Клавдий-Октавиан.

И посмотрел наверх. Его ослепило восходящее солнце. Он отвернулся и глянул на Лес, добравшийся уже сюда, к перевалу. И неожиданно увидел громадную черную тень, упавшую на Лес.

«Тень гор», — подумал он. Она завершалась довольно длинной иглой — его тенью.

«Моя иголочка! — хихикнул Домарощинер. — Вот ей-то я вас и заколю до смерти, господа Перецы!.. Привяжу — и буду кровь по капельке выпускать…»

Он повернулся к перевалу и шагнул вперед. Солнце поднялось выше, и дорога стала видна лучше. На ней пунктиром чернели какие-то короткие штрихи. Вдруг что-то сильно толкнуло Домарощинера в лоб, и все померкло.

Через несколько минут к его трупу подошел боец противобактериологической защиты в спецкостюме и облил его из раструба высокотермичным, самовоспламеняющимся на воздухе составом. И выжигал до тех пор, пока Домарощинер не превратился в последний черный штрих на дороге к перевалу…