"Угол атаки" - читать интересную книгу автора (Таманцев Андрей)

Глава VIII

После всей этой беготни по долинам и по взгорьям у всех у нас ноги отваливались.

И то сказать: двадцать километров туда, двадцать обратно. И если часть пути туда мы проехали на дрезине, то назад пришлось пилить на своих двоих. И не по шпалам, а в обход, по нагорью, рискуя каждую минуту наскочить на растяжку. Да еще эта клятая брезентуха, складки которой натирали кожу даже сквозь шерстяное белье. Боцману с Доком, минировавшим ЛЭП, досталось и того больше — еще километров по десять.

Но все же самая трудная часть дела выпала Мухе. Мало того что ему нужно было незаметно добраться до Потапова — а это двадцать с лишним кэмэ, так еще нужно было незаметно вернуться, а затем инфильтроваться на территорию объекта. Я хотел послать с ним для страховки Артиста, но Муха воспротивился: он маленький, незаметный, очень безобидный. Очень. Справится. И справился. Когда под утро мы вернулись в блиндаж на горе, он уже был там, дрых без задних ног и даже легким шевеленьем не прореагировал на наше бесшумное появление. Правда, при выполнении задания он допустил оплошность и нажрался шашлыка от щедрот местного братана, которому впарил «лимонку». За что и был наказан жесточайшим поносом, который не могли утихомирить все запасы бисептола и активированного угля в наших аптечках.

Так что большую часть следующего дня он вынужден был провести не с нами, а в одиночестве в кустах, метрах в десяти от нашего лежбища. Но это выяснилось уже позже.

Мы влезли в камуфляжки из комплекта «Выдра-ЗМ», уютные, как домашняя пижама, выдавили в себя по тюбику сублимированного говна из боевого рациона питания и испытали полный кайф.

Не умеют люди ценить привычные радости жизни. Нет, не умеют. Вернуться после работы домой, переодеться, поужинать и залечь на диване с газетой или включить телевизор. Что может быть лучше? Даже если дом — яма между камней, ужин — тюбик безвкусной пасты, а телевизор — бинокль БН-2, в окулярах которого неторопливо разворачивается действо; которое можно было бы назвать «кино не для всех».

Одно время по телевизору часто крутили такое кино. Отнеся себя, как и всякий интеллигентный человек, к тем самым избранным, которым адресована эта рубрика, я честно высиживал перед экраном, пока не убедился, что все-таки не настолько интеллигентен и не настолько избран. Недоизбран.

Грустно, но факт. Моего культурного уровня явно не хватало, чтобы оценить тайные достоинства этих кинематографических шедевров. «Кино не для нас». А вот оценить то, что происходило внизу, на пространстве аэродрома, — на это моего культурного уровня хватало. Это кино было для нас. И хотя мы наблюдали его с первой минуты, зрелище не утрачивало своей захватывающей увлекательности.

Смысловым центром композиции был огромный Ант-125. «Мрия». «Мечта». И все происходящее вокруг предопределялось ею. Самолет стоял в начале главной взлетно-посадочной полосы. Нос его вместе с пилотской кабиной был задран вверх, широкая задняя аппарель опущена на бетон. Из самолета «Мрия» превратилась в гигантский летающий вагон, готовый принять в свое чрево энное количество десятков тонн груза, который двигался к ней по Транссибу. И поскольку никто из нас не представлял, каким образом можно воспрепятствовать взлету этой махины, мы решили подойти к делу с другой стороны.

Правильно поставленная задача содержит в себе и пути ее разрешения. Устроить на железнодорожной ветке небольшую аварию — это решение напрашивалось само собой.

Когда Док сказал, что нужно будет продублировать расстыковку рельсов, с этим я согласился сразу. Не помешает. А вот насчет минирования ЛЭП были у меня сомнения. Но Док не стал и спрашивать нашего согласия. Когда дошло до дела, он просто оставил меня и Артиста откручивать гайки, а сам с Боцманом двинулся по шпалам в сторону Транссиба.

Мое командирское самолюбие было слегка задето, но не настолько, чтобы начать выяснять, кто главней. Главней всегда тот, кто знает, что нужно делать. А Док, судя по его виду, знал. И нам ничего не оставалось, как подчиниться. Что я и сделал не без удовольствия. Всегда приятно, когда за тебя принимают решения и избавляют от необходимости за них отвечать. Это и составляет главную привлекательность военной службы для здравомыслящей молодежи, а главную привлекательность социализма — для широких народных масс независимо от цвета кожи и национальных традиций.

Док оказался прав. Мы рассчитывали, что пара суток спокойной жизни нам обеспечена, но железнодорожные войска оказались на высоте. Всего через шестнадцать часов после того, как состав из Улан-Удэ тормознул на разведенном нами рельсовом стыке, а вслед за ним тормознул и ремонтно-восстановительный поезд, движение возобновилось. К ярко освещенной прожекторами железнодорожной эстакаде причалили вагоны, задвигались краны, забегали солдаты, клубами черного дыма окутались «КрАЗы» с грузовыми платформами, готовые принять выплывающие из вагонов контейнеры и переместить их к «Мрии».

С высоты нашего НП мы наблюдали за этим праздником жизни с чувством гордости за боевую выучку российских железнодорожных войск. К гордости примешивалась досада оттого, что все труды наши тяжкие дали такой ничтожный эффект. Пройдет еще часов пять-шесть, и «Мрия» взлетит.

Док извлек из кармана пульт радиовзрывателя и вопросительно посмотрел на меня. А что я мог ему сказать? Только одно:

— Валяй. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

Док кивнул и нажал кнопку.

Где-то там, на тридцатом километре, рванул двухсотграммовый заряд пластита, заложенный под мачту ЛЭП, опору выбило из бетона, мачта накренилась, полыхнули грозовым разрядом замкнувшиеся высоковольтные провода. Не нужно было обладать слишком богатым воображением, чтобы представить себе эту картину.

Аэродром исчез. Как и не было. Праздник кончился. Остались ночь, посвисты ветра, летящая в низких тучах луна. И мы пятеро над огромной долиной, на дне которой светились слабые габаритные огни и мелькали точки электрических фонарей.

— Дело сделано, — констатировал Док.

— Хотелось бы еще знать — зачем? — подал голос Артист.

Нам всем хотелось бы это знать. И если кто и мог дать ответ на этот вопрос, то лишь Док. Я уже понимал, что он знает больше, чем говорит. И понимал это не только я. Но Док сказал:

— Супчику бы сейчас горяченького.

— А шашлычка? — спросил Муха и, не дождавшись ответа, рванул в орешник.

— Нет, шашлычка не хочу, — подумав, сказал Док.

Отсутствие ответа — тоже ответ. Мы слишком хорошо знали друг друга, чтобы вынуждать кого-то говорить то, чего он говорить не считает нужным. Мы доверяли друг другу. Настолько, насколько это вообще возможно. Без этого мы просто не выжили бы. И не в переносном, а в самом буквальном смысле.

Впрочем, не доверяли, нет.

Верили.

А доверие и вера — это не одно и то же.

* * *

И все-таки какая-то тревога не оставляла меня. Не знаю, откуда она взялась. Даже зудело в виске. Настолько, что я не сразу сумел заснуть. Но потом все же сумел.

А проснулся от грохота вертолетных двигателей и похрюкиванья лопастей, характерного для тяжелых машин. Я прополз на НП. Боцман, которому выпало дежурить, протянул мне бинокль. Но и без бинокля было видно, как на вертолетную площадку опустился военно-транспортный стрекозел Ми-10 — летающий кран, способный нести на подвеске груз до двенадцати тонн. К нему подкатил аэродромный автобус, из него перегрузились в трюм вертушки человек пятнадцать солдат и пятеро «черных» с десантными «калашами». Стрекозел взлетел и на низкой высоте пошел вдоль железнодорожной ветки.

Это означало, что через три-четыре часа мачта ЛЭП будет поставлена на место, а еще через час-другой возобновится разгрузка состава и погрузка «Мрии». И никаких способов помешать этому у нас уже не было.

Так и вышло. И даже быстрей, чем я думал. Через два с половиной часа Ми-10 вернулся на аэродром, высадил солдат и охрану и ушел в сторону Транссиба. А еще через час на эстакаде пришли в движение все краны и погрузчики.

— А еще говорят, что армия ничего не может, — прокомментировал Артист. — Может, когда захочет.

— Когда очень захочет, — подтвердил Муха. — Да что же в этих долбаных контейнерах, если они так суетятся?

— Истребители, — объяснил Док. — Су-27 или Су-39.

— А ты-то откуда знаешь? — удивился Боцман.

— Сам смотри. Что на вагонах написано? «Собственность Улан-Удинского авиационного завода». Там как раз и делают «сушки».

Док извлек из чехла шифровальный прибор «Азимут», подсоединил к «Селене» и забегал пальцами по клавиатуре. Я взглянул на дисплей. Там появилось:

«Пастухов — Центру. Разгрузка состава возобновлена. Сохраняется ли необходимость прервать работы?»

— Отправляю? — спросил Док.

— Ну отправляй, — кивнул я. — Только как же мы их прервем?

Не ответив, Док нажал клавишу шифратора. Сигнал ушел на спутник. Я посмотрел на часы. Полдень. В Москве — шесть утра. Ответа можно было ждать часа через три: пока в этот таинственный Центр приедет начальство, пока прочитают, пока обсудят.

Ответ пришел через четыре минуты:

«Центр — Пастухову. Приказываю предотвратить вылет „Мрии“ любыми средствами».

Док охлопал себя по карманам, как человек, который ищет спички, извлек из камуфляжки черную пластмассовую коробочку радиопульта, ввел код и нажал пусковую кнопку.

Долбануло так, что с кустов стряхнуло капли росы. По проводам высоковольтной линии пробежали искры. И лишь потом донеслись раскаты двойного взрыва.

— Ексель-моксель, Док! — сказал Артист. — Сколько же ты туда зафигачил?

— Два заряда по килограмму.

— А сколько еще в запасе? — спросил я. Словно бы извиняясь, Док пожал плечами:

— Все. Больше нет ничего. Я и эти-то заложил так, на всякий пожарный.

Он снова придвинул к себе «Азимут» и набрал:

«Пастухов — Центру. Подача электроэнергии на объект возобновится не раньше, чем через сутки. Две мачты ЛЭП полностью уничтожены».

Центр спросил:

«Каким образом?»

Док показал мне текст. Я ответил:

— Не один ли им хрен? Взорвали.

Док перевел на канцелярский:

«Пастухов — Центру. Опорные мачты ЛЭП выведены из строя посредством взрыва».

Центр минут десять думал. Потом приказал:

«Доложите данные визуальной разведки. Особое внимание обратить на взлеты и посадки самолетов всех систем: количество, тип, время полетов, опознавательные знаки. Регистрировать режим работы аэродромных радаров. Докладывать обо всем происходящем на территории объекта. Не упускать ни малейших подробностей».

* * *

А в виске у меня все зудело и зудело.

* * *

Артист произнес:

— Нет ли у вас, джентльмены, ощущения, что нам отсюда нужно как можно быстрей валить?

Вот это у меня и зудело.

— Есть, — подтвердил я. — Ночью уйдем.

* * *

Но до ночи еще нужно было дожить.

Ощущение тревоги у меня все усиливалось и усиливалось, хотя для этого не было никаких очевидных причин. Все было обычным. На сторожевых вышках стояли солдаты, по двое на каждой, озирали окрестности через бинокли и стереотрубы. Грунтовку между линией ЛЭП и железнодорожной колеей утюжили бронетранспортеры и БМП с автоматчиками на броне. Усиленные патрули прочесывали русла ручьев и горные тропы.

«Мрия» стояла на прежнем месте в начале главной взлетно-посадочной полосы с задранным носом и опущенной аппарелью, готовая к погрузке. Утром пришли члены экипажа, походили вокруг нее и вернулись в военный городок коротать время в гарнизонной гостинице.

Прилетел Ми-10, забрал рабочую команду и «черных» охранников, ушел по-над железнодорожной колеей к месту взрыва. Часа через три снова появился, заправился, загрузил бетономешалку и какое-то оборудование, улетел. Задали мы работенки саперным частям. В условиях, приближенных к боевым. Ну, что делать?

Трудно в ученье, легко в гробу.

А чувство тревоги у меня все не слабело. И наконец дошло. Тишина. Не летали «миги» и «су». Все вертолеты, беспрерывно барражировавшие вчера над нагорьем, как шмели над цветущим лугом, стояли на площадках в окружении солдат охраны.

Экипажи кучковались возле машин, готовые по первому сигналу поднять их в воздух.

И еще одно наблюдение настораживало. Безлюдье возле вагончиков ПМС. Не дымили трубы «буржуек», не колготился рабочий люд. Создавалось ощущение, что всех срочно эвакуировали. А когда эвакуируют мирное население? Когда ожидают боевых действий. В военном городке тоже было непривычно безлюдно. Ну дела. Они что, ждут штурма?

Таким наблюдательным оказался не я один. Муха повертел головой, потянул носом, поморщился. На его размалеванном гримкарандашом «Туман» лице белели зубы, из-под каски поблескивали глаза.

— Чего это они не летают? — спросил он. — Вчера целый день летали, а сегодня хоть бы кто!

— Горючку, наверное, выжгли, — попытался найти объяснение Боцман. — У всех же сейчас лимиты.

— Ни фига, — возразил Муха. — Все вертушки с самого ранья заправили под завязку, я видел.

Он не стал объяснять, с какого места он это видел и что заставило его встать на рассвете, а мы из присущего нам чувства деликатности не стали спрашивать.

— И ракет нацепляли, — внес свою долю в общую копилку наблюдений Артист.

— Ракеты были, — возразил я.

— На «двадцать восьмом», — подтвердил Артист. — А на «двадцать четвертых» не было.

Он протянул мне бинокль. Я всмотрелся в сторону вертолетной площадки. И в самом деле: внешние узлы трех Ми-24 щетинились сверхзвуковыми ракетами ПТУР «Штурм-В».

— И вот что еще непонятно, — продолжал Артист. — Куда «черные» подевались? Вчера бегали как заведенные. А сегодня — ни одного.

Этой странности никакого объяснения не нашлось. Неуверенное предположение Боцмана, что им всем дали отгул, даже не удостоилось обсуждения. Гипотеза Артиста о том, что все они сидят на губе из-за того, что допустили проникновение постороннего зловредного элемента в расположение резервной дизельэлектростанции, тоже не выглядела убедительной.

Муха удалился для обдумывания в кусты, а Док вообще участия в обсуждении не принимал. Он сидел, согнув над «Селеной-5» большие плечи, и выстукивал на клавиатуре «Азимута» сообщение о результатах визуальной разведки. Время от времени поднимал к голубому небу замаскированную под болотный пенек физиономию, всматривался в легкие перистые облака, как бы пытаясь углядеть в них те самые мельчайшие подробности, которых требовал Центр, и вновь склонялся над «Азимутом». Отправив очередную порцию наблюдений, ждал уточняющих вопросов, терпеливо отвечал.

Из кустов выполз Муха и поделился результатами своих размышлений:

— Я понял! Они переоделись!

— Кто? — спросил Артист, уже забывший, о чем шел разговор.

— "Черные"!

— Во что?

— Не знаю.

— Иди еще подумай, — посоветовал Боцман. Муха хотел обидеться, но не успел и рванул в кусты. Говорят, халявного сыра не бывает. Халявного шашлыка тоже.

— Тихо! — вдруг приказал Док и поднял голову. Мы прислушались. Откуда-то сверху, с большой высоты, доносился слабый гул самолетного двигателя.

— Уже третий или четвертый раз пролетает, — объяснил Док.

Я перевернулся на спину и поднес к глазам бинокль. Успел увидеть лишь маленькое серебристое пятнышко на высоте километров семь-восемь. Оно прошло к юго-западу и растаяло в лучах склоняющегося к закату солнца. Инверсионного следа за ним не было. Значит, не истребитель. Скорость тоже была явно не сверхзвуковая — километров семьсот — восемьсот в час, не больше. Похоже на пассажирский самолет, но их трассы были очень далеко отсюда.

Я решил подождать. Километрах в трехстах — государственная граница. Если рейс не международный, самолет должен будет там развернуться. Значит, минут через сорок снова пройдет над нами.

Я оказался прав. Через полчаса вновь донесся нарастающий гул турбин. Я всмотрелся. Турбин было четыре — на консолях, под крыльями. Как у ильюшинских машин. Классический силуэт пассажирского лайнера. Что-то вроде Ил-76. И только какая-то непонятная круглая нашлепка над фюзеляжем.

— Что это у него за тарелка? — спросил Муха, временно вернувшийся к нормальной жизни.

— Какая тарелка? — не понял Боцман. — И в самом деле тарелка.

И тут мне стало нехорошо. Тарелка. Твою мать. Тарелка!

— Глуши связь! — крикнул я Доку. — Вырубай к черту! Быстро, Док! Быстро!

Он растерянно оглянулся на меня:

— Я уже все передал. А в чем дело?

Он взял у Мухи бинокль и всмотрелся в небо.

— Господи боже! Это же А-50! Или я ошибаюсь?

— Если бы!

Артист, Муха и Боцман, не закончившие такого высшего командного училища ВДВ, как я, и не обладавшие такой любознательностью и кругозором, как Док, с недоумением смотрели на меня, ожидая разъяснений.

Я разъяснил. А-50, принятый на вооружение ВВС СССР в 1984 году взамен морально устаревшего Ту-126, является самолетом дальнего радиолокационного обнаружения и управления. Он может применяться для обнаружения и сопровождения воздушных целей и надводных кораблей, для оповещения командных пунктов о воздушной и надводной обстановке, для управления самолетами истребительной и ударной авиации при их наведении на воздушные, наземные и морские цели, а также служить воздушным командным пунктом. И этому замечательному детищу Таганрогского научно-технического комплекса имени Бериева обнаружить радиопередатчик по одному-единственному сигналу и определить его координаты с точностью до метра — как два пальца обоссать. Что оно, возможно, уже и сделало.

— Передавай, — приказал я Доку. — «Замечен А-50. Пролетал раз пять. Вряд ли случайно. Наши действия?»

Муха вскочил и на четвереньках ломанулся в кусты. На ходу объяснил:

— Прихватило. Я сейчас, я быстро.

— Есть, — сказал Док.

Центр отреагировал мгновенно:

— "Немедленно возвращайтесь в исходную точку маршрута. Все ненужное бросьте. При захвате сопротивления не оказывать".

Такие приказы никому не нужно повторять Дважды. Мы кинулись по лазу в блиндаж. И только успели похватать «каштаны» и распихать рожки по подсумкам, как все пространство вокруг словно бы сгустилось от рева вертолетных движков. Три «двадцать четвертых» и «двадцать восьмой» поднялись в воздух и устремились к нашему мысу, сужая круги. Какая-то из вертушек зависла прямо над нами, воздушные струи разметали нашу маскировочную сеть, трубный небесный глас возвестил:

— Бросить оружие! Сопротивление бесполезно! Рванули светошумовые гранаты, которые мы поставили на растяжках на подходах к базе. Это означало, что штурмовой отряд заранее подтянулся на исходные и ждал только воздушной поддержки. И тут же на краю нашего лежбища возник рослый мужик в камуфляже с полевыми подполковничьими погонами и наставил на нас «калаш»:

— Не двигаться! Руки за голову! Где остальные?

И не успел я удивиться этому странному вопросу, как прыткий подполковник вдруг выронил автомат и поднял руки. Из-за его спины выглянул Муха. Одной рукой он вжимал ствол ПСС в затылок подполковника, другой придерживал штаны. И даже сквозь слой маскировочного грима на его лице читалось: «Даже посрать не дадут спокойно!»

— Прикройте! — крикнул Док и пополз по лазу к НП с такой скоростью, что только локти замелькали и завиляла обтянутая камуфляжем задница. За собой он волочил какую-то зеленую трубу, но у меня не было времени рассматривать, что это за труба. Мы влупили из всех стволов вкруговую, заставив штурмовиков вжаться в камни, а вертушки отойти на безопасное расстояние.

Была, конечно, вероятность того, что они саданут в нас ракетой или польют из пушки. Но расчет был на то, что они видели начало штурма и вряд ли захотят мочить подполковника и других бойцов, которых могло изрешетить осколками. Так и вышло. Не переставая поливать из «каштана», я оглянулся в сторону Дока. Очень меня интересовало, на кой хрен его понесло на НП. Подполковника это тоже интересовало. Он стоял выше меня и потому увидел все раньше. А потом увидел и я.

И понял, что за трубу волочил Док.

Это была «Игла».

Ручной зенитно-ракетный комплекс «Игла». Дальность полета ракеты по горизонтали — 5200 метров. При максимальной скорости цели 1450 километров в час вероятность поражения цели одной ракетой составляет 38 процентов. Чем ниже скорость цели, тем выше процент попадания. Вертолеты поражаются стопроцентно. А огромная «Мрия», неподвижно стоящая в полукилометре, — на все 200 процентов.

Док поерзал, устраиваясь поудобней, приладил на правом плече «Иглу» и припал к прицелу. Подполковник завопил так, что заглушил все вертолетные движки и грохот автоматной пальбы:

— Стой! Отставить! Стой!

Ага. «Стой». Скажи это своей тете.

Труба на плече Дока дернулась. Из заднего конца полыхнуло. Сработал ускоритель, десятикилограммовая ракета прочертила красивую дугу над аэродромом и вмазалась прямо в середину фюзеляжа «Мрии». Грохнул взрыв. Тулово самолета просело, как надпиленное бревно на козлах.

* * *

Красивый был самолет.

Теперь он наверняка не взлетит.

Док встал, поднял руки и объявил:

— Мы сдаемся!