"Точка возврата" - читать интересную книгу автора (Таманцев Андрей)

Взлом

К центральному комитету СНПУ шли пешком по ночному городу. В ночной палатке взяли по бутылке пива и даже сделали по глотку, потому что город ночью пустел начисто и надо было как-то оправдать эту прогулку. В сумке, болтавшейся на плече у Дока, еще три бутылки пива прикрывали веревки, карабины и крюки. Милиции, правда, тоже видно не было, так что не перед кем было и оправдываться. Фонари здесь работали только в центре, остальной город был предоставлен луне — благо она висела полная, отражалась голубым светом в брусчатке и трамвайных рельсах. От Сверчинского до центра быстрым шагом было минут тридцать, но мы шли не торопясь, изображая праздных гуляк, возвращающихся с посиделок. Так что на проспект Шевченко вышли ближе к рассвету.

Борода провел нас в переулок, мы свернули под арку, прошли один дворик-колодец, другой и ткнулись в ветхую дверь, едва висевшую на ржавых петлях. Без чудовищного скрипа, усиленного эхом колодца, открыть ее не представлялось возможным. Но на высоте в полтора человеческих роста на лестницу, что начиналась за дверью, вело окно с выбитыми стеклами. Через него мы и проникли на это железное винтовое сооружение, ведущее, как казалось в темноте, по крайней мере, до ближайшей галактики. Поднявшись один за другим на шесть высоких этажей, мы очутились перед еще одной дверью, массивной, обитой жестью. Борода извлек из-за пазухи старинный ключ со стержнем толщиной в палец и с удивительной легкостью открыл замок. За дверью была мастерская художника.

— Витькина, — объяснил Борода. — Друга детства, вместе чертей на уроках рисовали. Я ему сказал, что с бабой сюда приду, у него тут поприличнее, чем у меня. Ну и романтика — центр, мансарда, а не подвал на окраине. Он эти дела понимает, дал ключ.

На соседнюю крышу, она была на два этажа ниже, спускались по веревке. Обойдя по крышам периметр квартала, дважды используя свое альпинистское снаряжение, мы вышли на крышу СНПУ. Я заглянул вниз и убедился, что мы на месте. Под нами были проспект и крыльцо, у которого мыкался одетый с головы до ног в черное секьюрити.

Через слуховое окно попасть на чердак было нетрудно. Но чердак был пуст и заперт с другой стороны. Надо было штурмовать одно из окон. Лучше всего было бы десантироваться сразу в какой-нибудь кабинет, но я подозревал, что окно важного кабинета может стоять на сигнализации. Вычислив положение лестничной клетки и укрепив веревку на дымоходной трубе, мы начали спуск. Первым шел я, замыкающим Док. Оставлять человека на крыше не имело смысла. Разве что сторожить веревку, чтоб не сперли. Но спереть ее было решительно некому, а силуэт мужика, торчащего на крыше в неурочное время, — превосходный повод для подозрений.

Осматривать все кабинеты было немыслимо, слишком их было много, и мы спустились на второй этаж, рассчитав, что именно там обычно располагаются апартаменты самых крутых боссов. И не ошиблись, потому что почти сразу нашли кожаную дверь с табличкой генерального секретаря пана Непийводы. Разумеется, дверь была заперта, но Док умел вскрывать не только ампулы. С помощью трех кусков проволоки и листика фольги он одолел английский замок за неполных три минуты. Дверь, ведущая из приемной в кабинет сдалась также быстро. Исследование орехового бюро не дало результата. В нем не было ни одной исписанной бумажки. Враг был начеку, и это не радовало. Но сейф, встроенный в стену, обшитую дубом, был цифровой, а Борода с вечера грозился попытать счастья с таким шкафчиком, используя способ, поведанный ему Дедом.

Впрочем, по его виду похоже было, что Бороду больше устроил бы сейф, против которого у Деда методов не было. Он нехотя полез в карман и вынул надфиль. Торжественно поплевал на ноготь левого мизинца и принялся прорезать в нем напильником паз. Через полминуты он начал потеть и покряхтывать, но довел дело до конца — пропилил ноготь до мяса. Потом подумал несколько секунд и принялся за следующий ноготь. Таким образом он вскоре изуродовал себе все пальцы на левой руке. Когда пилил большой, чуть не вскрикнул, но сдержался. И вот этой резаной рукой он принялся поворачивать маховик с шифром, вздрагивая на каждом щелчке. Дважды пройдя весь круг, он выматерился шепотом, но так страшно, что, казалось, задрожали стены, и сообщил:

— Пять, пять, восемнадцать, семьдесят девять. Сука, матерь, через гроб!!! Можно было не уродоваться, дата рождения Петлюры.

И потерял сознание.

Док немедленно занялся поверженным Бородой, а я расшифрованным сейфом. Карт, да и вообще каких-нибудь военных документов в сейфе не оказалось. Но то, что я нашел, тоже представляло значительный интерес. Я перебрался в приемную, где в моем распоряжении оказался довольно мощный ксерокс. Я копировал не выбирая, и было ясно, что работы здесь минимум на полчаса. Док привел Бороду в чувство и укорил его:

— Андрей, надо предупреждать заранее о таких изуверских методах. Я бы прихватил аптечку.

— Я не думал, что окажусь таким слабаком, — отшутился Борода.

— На кончиках пальцев, — спокойно объяснял Док, — множество крайне чувствительных нервных окончаний. Я видел, как очень здоровые мужики оказывались сомлевшими от обычного анализа крови. Наш козырь не геройство, а расчет и выдержка. Запомнил?

— Запомнил...

— Ну, тогда пойдем, попробуем еще одну дверцу... Док потащил синюшно-белого, полумертвого Бороду в соседний кабинет, на двери которого красовалась табличка Тараса Зайшлого, раскрывающая, кстати, и его партийную функцию: начальник особого отдела. Док снова взял на себя дверь, а Борода сейф. На этот раз, к счастью, у него обошлось без обморока. Через десять минут они пришли ко мне. Теперь одной рукой я подкармливал ксерокс, а другой листал их новую добычу. Материалы были интересные, но скопировать их мы не успевали, уже рассвело. Были там личные дела всей верхушки партии, папка с доносами и, кстати, карта Карпатского региона, на которой было отмечено несколько лагерей. Но находились они не в горах, а восточнее города. Видимо, именно эти значки и стер Лэсык, когда распечатывал карту для нас.

— Нет, это не те, — покачал головой Борода. — Эти лагеря всем известны, в них сейчас тишь да гладь.

Рискуя нарваться на ранних эсэнпэушных пташек, я откопировал еще три личных дела. На генерального, на самого Зайшлого и на Сэнькива, начальника связи. Док подбирал скопированные документы и складывал их точно такими же стопками, как они лежали до нашего вмешательства. Папки тут же отправлялись каждая в свой сейф, так что единственной уликой, которую мы оставляли, был явный перерасход офисной бумаги. Секретарь (или секретарша) будет удивлен, но вряд ли станет беспокоить шефа по таким пустякам.

Вскрыть дверь отмычкой проще, чем закрыть, так что с этим делом Док провозился долго. Слишком долго. Ожидая его, я отправил Бороду к нашей веревке, а сам стал на лестнице. Вдаль по коридору мне был виден Док, ковыряющий замок, и было слышно все, что делалось в фойе.

Я тихонько свистнул, как только услышал, что в здание входят. Док бросил замок и полетел ко мне. Вдвоем мы рванули вверх по лестнице, но нас то ли услышали, то ли заметили Судя по грохоту, за нами в погоню бросилось человек, по крайней мере, пять, и, судя по тому, что они не отставали, было ясно, что это вполне здоровые ребята. А нам еще нужно было транспортировать на крышу покалеченного Бороду.

Я развернулся на предпоследней площадке. Если преследователи не вооружены, я их удержу, сколько бы их ни было. Но кто сказал, что они не вооружены? И все же я остался.

Доку пришлось теперь нелегко — он поднимал на себе и Бороду, и сумку с ксерокопиями. Но как бы то ни было, он все же успел. Едва веревка за окном ушла в сторону так, чтобы ее и видно не было, и я мог ею воспользоваться, на площадку шестого этажа вылетели фашисты. Было их пятеро, но пистолет оказался только у одного. Мне ничего не оставалось, как поднять руки вверх. По их представлениям, я был загнан в тупик. Если, конечно, они не разглядели, сколько нас было.

Видимо, не разглядели, потому что остановились, и тот, который был вооружен, приказал мне спускаться. О том, чтобы уйти через окно, не могло быть и речи. Слишком хорошая из меня получалась мишень. Я начал спускаться, но, не доходя трех ступенек до площадки, ласточкой нырнул через перила и покатился по лестнице. Теперь погоня шла сверху вниз, но тут у меня было преимущество — моя спецназовская подготовка. Я прыгал через пять ступенек и, не долетая до следующего поворота, перемахивал через перила. Черноформенные бежали очень быстро, но это им не помогало, я отрывался.

В фойе меня ждала засада, но я предполагал ее существование, поэтому не стал спускаться в самый низ, а свернул в коридор, где Док, как я надеялся, еще не успел привести дверь приемной в исходное состояние.

Док не оправдал моих надежд. Недолго думая, швырнул в окно монитор от секретарского компьютера и, выпрыгнув в разбитое окно, оказался во дворе-колодце, которых уже за сегодня насмотрелся. Ворота арки были, конечно, заперты, но в этот же двор выходили подсобки ресторана. Я взлетел на крышу ресторанной пристройки, взобрался по решетке окна на уровень третьего этажа и попал на карниз, который шел под окнами через всю тыльную часть какого-то дома. Что это был за дом, я не знал, а выяснять это у меня уже не было времени — по мне стреляли, летела штукатурка. Ввалиться в закрытое окно снаружи, имея для разгона карниз двадцати сантиметров ширины, — дело рискованное. И в первую очередь потому, что долгое. Пока от пули меня спасало только движение. Пришлось пробежаться по карнизу до третьего окна, которое было приоткрыто. Уже на бегу я изготовился и легко распахнул наружную раму. Внутренняя была закрыта, но я бросился на нее плечом, с хрустом вылетели шпингалеты, посыпалось стекло, шторы за мной сомкнулись, и я упал на пол в полутемной комнате. Стрельба тут же прекратилась — черные не хотели жертв среди мирного населения. А население — во всяком случае, там, где я оказался, — не замедлило заявить о себе сдавленными воплями. Комната оказалась спальней супружеской четы преклонных лет.

Я извинился — галантно, но, боюсь, несколько скомканно — и ломанул через анфиладу комнат на поиски выхода. Парадная дверь оказалась подлой — чтобы открыть ее даже изнутри, требовался ключ. При этом она была слишком прочной, чтоб высадить ее в один-два приема. Умели раньше делать! Одна радость — окно кухни выходило на улицу. Его я не стал высаживать, надеялся, что мне достанет времени открыть его по-человечески. Да и вылетать с рамой на шее с третьего этажа старого дома как-то не очень хотелось.

Я аккуратно спрыгнул на тротуар и дернул в ту сторону, откуда не ожидал преследования. Но я просчитался. Меня брали в клещи — черные появились почти одновременно и сзади и спереди. На всем прогоне от задних до передних не было ни одного переулка, куда бы я мог свернуть. А арками и дворами-колодцами я уже был сыт по горло. Пришлось идти на преступление, именуемое в Уголовном кодексе «угон транспортного средства». Какой-то местный лихач припарковал свою «шкоду» как раз так, чтобы я успел выдавить стекло, втиснуться в салон и завестись, пока наци преодолевают расстояние до меня. Они не стреляли, но их было много, и это значило, что сейчас появятся их машины с подкреплением и они попробуют взять меня живым. Ну что ж, попробуйте.

Устраивать ралли в незнакомом городе не такая уж простая штука. Здесь к тому же улицы были как ущелья, а пешеходы как слепые — для них что тротуар, что мостовая, все едино. Я не успел набрать скорость, как в зеркальце показались два джипа. Это за мной. Предстояла гонка по утренним улицам, и результат этой гонки можно было считать предрешенным. У них движки мощнее моего раза в три, и они знают город. К тому же через несколько минут к ним подключится ГАИ.

Я не обращал внимания на знаки и пренебрегал переулками — там ничего не стоило застрять. По относительно широким и свободным улицам я прокатил мимо старинной крепостной стены и вывернул... Вывернул так вывернул. Метров триста улица шла сравнительно горизонтально, но потом за поворотом начинался подъем, и чем далее, тем круче. Еще сотня метров, мне придется переключиться со второй на третью, и тогда джипы меня сделают. Все левые повороты исключались — там улицы шли вверх чуть ли не вертикально. Правые тоже меня не устраивали, поэтому из-за трамваев я шел по встречной полосе. Эти колымаги делали остановки через каждые двести метров, и мостовая наполнялась пассажирами. Однако движок у ограбленного мной лихача оказался неплохо отрегулирован, так что я забрался довольно высоко, сохраняя сносный отрыв.

И тут мне открылся правый поворот с длинным спуском. То, что надо и вовремя — на перекрестке уже занимала позицию гаишная тачка. Пока менты придумывали, как бы им попижонистей развернуться, чтобы эдак по-ковбойски выскочить из своего железного скакуна, я беспрепятственно объехал их и полетел вниз. Брусчатка — незаменимая штука для дорог с большим уклоном, потому что асфальт течет. Но резко тормозить по такому покрытию — значит играть в орлянку с реанимацией: куда понесет машину, предугадать невозможно. Но мне нужно было отрываться, и я летел, слабо надеясь, что за ближайшим поворотом не окажется препятствия. Препятствия не оказалось, зато по левой стороне пошел забор, над которым нависали раскидистые кроны каштанов. Похоже, что там был какой-то парк. А поскольку мне давно пора было спешиваться, я решил, что прогулка по парку, пусть даже весьма скоростная, мне не повредит.

Я бросил машину у парковых ворот и положился на свою пространственную ориентацию и на удачу. Парк оказался кладбищем, старинным, со склепами и памятниками. Я пересек его по диагонали и обнаружил, что попал в оцепление. У черных была связь, они вызвали подкрепление, гаишники кликнули ментов, и вся эта толпа подъехала с четырех углов и рассыпалась цепью. Теперь все зависело от того, насколько хорошо у них отработана техника облавы. Но что-то мне не верилось, что мне сейчас покажут согласованные действия по задержанию. Я стал уходить в глубь кладбища, не теряя из виду цепь, но так, чтобы меня-то и не видели. Слишком долго ждать своего шанса было нельзя — цепь потихоньку стягивалась. Но на кладбище были и посетители. Их приходилось осматривать, отсеивать. Это создавало задержки, а так как согласованности у загонщиков действительно не было, то сразу возникли и разрывы в цепочке. Я воспользовался первым же из них. Пока мент досматривал парня в джинсовой куртке, который, видимо, просто шел куда-то по своим делам, сокращая путь кладбищем, я двинулся в его обход. Мусорка подвела вредная привычка при первой возможности шарить по карманам и нудно лупиться в документы. Он этого задержанного парня только что не положил мордой на могилу, а так и руки заставил поднять, и ноги расставить. Так он и зевнул меня, чем и загубил свою ментовскую карьеру.

Я давно уже чувствовал, что моя рука так и просит пистолета, пусть даже розыскного. Слишком много было вокруг врагов и слишком много у них оружия. Я проскользнул между склепами и, когда задержанный парень опустил руки, сдвинул ноги и начал ими поспешно перебирать куда подальше, воспользовался тем, что до ближайших коллег глупого мента было метров по двадцать, да и то за густыми деревьями их почти не было видно.

Ментовский галстук словно специально у них привешен, чтобы удобно было делать кляп. Связанный своей же портупеей и без табельного оружия старший сержант львовской милиции остался дожидаться, когда его найдут.

Дав хороший крюк, я вернулся на нашу базу. За то время, что я отсутствовал, Док успешно увел Бороду, и теперь наш инвалид сидел с перевязанной рукой, держа ее выше головы. При любых попытках опустить руку он морщился и в голос ругался матом.

— Кровь приливает и пульсирует в ранах, — пояснил Док.

За столом сидел Дед и внимательно изучал наши ксерокопии. Когда я вошел, он поднялся и сказал:

— Здравия желаю!

— Здравствуйте, Николай Иванович.

— Что ж вы под утро на дело-то пошли?

— Утром охрана спит.

— Вот и неверно вы поступили! Охрана, когда спит, она чует, что устав нарушает, и спит — ушки на макушке. А когда не спит, то думает, что на объекте все в порядке. Самое время проникать!

— Спасибо, учтем.

— Что ж вы говорили, что данных по «генералу» мало? Я тут с Иваном Георгиевичем поговорил, так полный вагон данных! Вот сижу, дело изучаю. Завтра-послезавтра можно брать!

— Берите, только тихо, — пошутил я. — И труп потом получше спрячьте.

— Есть!

Я кивнул ребятам, и мы вышли в мастерскую. Я доложил обстановку. Боцман чесал репу, Артист насвистывал, Док хмурился. Вместе с дорогой операция продолжалась почти неделю, а никаких положительных сдвигов пока не наблюдалось. Были зато отрицательные. Труп Шкрабьюка, который еще неизвестно как аукнется, и сегодняшняя засветка по полной программе. Кроме того, совершенно неясной оставалась судьба Олега Мухина. Я мог предположить только худшее — Муха где-то на что-то нарвался. Иначе давно бы дал о себе знать.

Док, клятвенно обещавший бросить курить, обнаружил вдруг на треножнике сигареты Бороды, тут же прикурил и жадно затянулся. Заговорил после нескольких затяжек:

— Сережа, мне кажется, что мы действуем очень неэффективно, работая фактически одной большой группой. Там, где может справиться один, мы работаем втроем. Например, зачем сегодня было брать с собой Андрея? Он мог просто объяснить нам дорогу.

— Мне надо было его проверить. А потом, он же сейфы открыл...

— Я ничего против него не имею, но есть ли у нас право брать на операцию человека, не имеющего специальной подготовки? Ты же сам видел, чем это все чуть не кончилось...

— Без Бороды и его людей нам все равно не обойтись.

— Надо в горы идти, — сказал Боцман. — Здесь мы еще неизвестно сколько провозимся. А на месте всегда все проще.

— Надо, — ответил Артист. — Только там столько места, что можно и месяц провести в горных прогулках. А у нас времени в обрез. Командир, а ты сам-то не читал еще бумаги, которые вы добыли?

— Нет, не успел.

— Хорошие бумаги. Если я все понял правильно — это полковые списки, служебные инструкции, кое-какие планы операций. Много шифровок. Ты как собираешься их переправить?

— Сегодня решим.

— Там есть еще кое-что любопытное. Денежные переводы, оформленные как пожертвования.

— Я специально их копировал.

— Так вот, у СНПУ богатые жертвователи. Суммы доходят до полутора миллионов долларов. Я разложил по месяцам — получается, что партия получала пожертвований по пять-шесть лимонов в месяц. Разумеется, все жертвователи — иностранцы. И еще не факт, что у нас есть все документы.

— Хорошо. Я сегодня же займусь этими бумагами. — В этот момент я услышал какое-то движение у Бороды. — А ну проверьте, кто там приперся?

Артист выглянул из мастерской и доложил:

— Света с Гришей. А Дед умотал.

— Зови всех сюда.

Я решил, что достаточно играть в кошки-мышки с Бородой и его друзьями. Силы противника велики, и нам нужен каждый человек. Главное — правильно использовать возможности того личного состава, который у нас есть. Я расспросил Гришу и Свету, чем они в данный момент занимаются. Оказалось, оба студенты, Гриша уже сдал сессию, Света сдает в июле. Сейчас оба не у дел. Оба рвутся в бой. Мне оставалось направить это рвение в нужное русло. В словах Боцмана о том, что часть группы стоит отправить в горы, я все же разглядел рациональное зерно. Наш противник соблюдал все меры секретности, общепринятые в лучших спецслужбах мира. Разумеется, лучше выезжать на место операции, располагая максимумом сведений. Но поскольку данных о тренировочных лагерях не было даже в сейфах больших фашистских начальников, следовало сделать вывод, что особым отделом в СНПУ заведует профессионал высокого класса. Скорее всего, не местный. Приглашенный иностранный дядя. Борода не нашел лагерей. Но кто сказал, что он умеет искать? Мне подумалось, что такие асы, как Док и Артист, вполне смогут сориентироваться на месте, сделать рекогносцировку и дождаться прибытия остальной части группы. А мы с Боцманом постараемся добыть недостающую информацию в городе. Распределение обязанностей и разделение труда всегда дает хороший результат.

— Я отправляю группу в Карпаты, — сказал я. — Пойдут Артист и Док. Гриша — проводник.

— Нет, — возразил Борода, — Гриша не годится. Ты извиняй, Гриш. Он гор не знает. Лучше я пойду.

— Сиди уж, инвалид...

— У меня до завтра все пройдет.

— Больной, — строго сказал Док, — вам для восстановления функций левой руки понадобится минимум неделя.

— Ты мне здесь понадобишься, — сказал я Бороде, и он успокоился.

— Света может в горы пойти. Она опытная туристка, ходит хорошо, не то что Гришу, меня на подъемах обставляет. Не ноет, рюкзак килограммов на пятнадцать спокойно тащит. И диалект местный знает лучше Гриши.

Света сидела и краснела. Румянец так ей шел, что я даже загляделся. А ведь очень и очень хорошенькое личико. Вот только фигурка подкачала.

— Решено. Пойдет Света. Но отныне. Ни в какие. Боевые. Действия. Никто из вас. Ни Света. Ни Гриша. Ни ты, Борода. Не ввязываетесь! Все приказы старшего группы выполняются неукоснительно. Ясно?

Ребята согласно закивали.

— Не слышу!

— Так точно!

— Света, сколько тебе нужно времени, чтобы собраться в горы?

— Часа два. — Она все краснела, а я любовался.

— Значит, выехать сможете сегодня вечером. Старший группы — Док. Иван Перегудов. Когда вечерняя электричка?

— В девятнадцать тридцать.

— Ждешь Дока и Артиста на вокзале. Можешь идти.

Света была настолько смущена, что встала и, не попрощавшись, вышла. Я посмотрел ей вслед. Интересно, куда я смотрел раньше? И фигурка у нее оказалась вполне на уровне. Надежная девичья грудь, попка стульчиком, круглая-, выпуклая, очень соблазнительная. И вся стройная, ладная. Может, это одежда ее так портила? Джинсы, хламида какая-то бесформенная. Нет, пожалуй, этот стиль ей к лицу. Я-то ладно, а куда наш бабник Артист смотрел? Ах да, Артист смотрел на Ларису. Вот и ответ! Лариса ее портила! Забивала своими выставленными на поражение противника прелестями.

— Переходим к следующему вопросу. Есть документы, которые необходимо доставить в Москву. Это очень важное задание. Гриша, этим придется заняться тебе.

Гриша просиял:

— Я конечно. Я поеду. Я все доставлю.

— Борода, нам нужно оружие. В Карпаты. Есть идеи? Деньги тоже нужны. Подумай и скажи. Оружие — прямо сейчас.

Озадачив всех, я полез копаться в свежих разведданных.

У Бороды родилась идея по поводу оружия, и вот мы с ним поднимались по мраморной, но крайне запущенной лестнице старинного дома. Долго звонили во все звонки, хаотично разбросанные на наличниках колоссальной двери. Когда-то она могла вести в покои местного банкира или не слишком разорившегося аристократа.

Открыла нам древняя и глухая старуха, вокруг которой вился выводок детишек в возрасте от года до пяти. Борода попытался втолковать что-то бабке, но скоро махнул рукой и повел переговоры с девочкой, которая казалась постарше.

— Дядя Алеша, — объяснял Борода. — Такой большой и одноглазый.

Но девочка поняла его только тогда, когда он показал рукой, что значит одноглазый.

— А, Бармалей! — воскликнула девочка и без страха перед этим страшным персонажем поскакала в глубь исполинского коридора.

Через минуту из своего логова выполз сам Бармалей — одутловатый, большой, с повязкой на глазу, в халате. Морда у него была вполне нормальная, только единственный глаз был обращен куда-то внутрь. Он равнодушно поздоровался и повел нас к себе.

Бармалея звали Алексей Кантолинский, и комната его была смесью склада, музея и лаборатории алхимика. Самодельные полки были уставлены оловянными солдатиками, одетыми в униформы всех времен и народов. Стол был завален горелками, тиглями и еще черт знает чем.

— Леша, что у тебя есть сейчас из оружия? — спросил Борода. — Вот человек может купить.

Бармалей молча развернулся и ушел в чулан. Там он долго гремел, шуршал, видимо вскрывал тайники. Вынес пару дуэльных пистолей без деревянных частей.

— Ты бы еще саблю предложил! — укорил его Борода.

Бармалей, не говоря ни слова, вернулся к своим тайникам и через две минуты вынес шпагу, казацкую шашку и какой-то до ям отчищенный от ржавчины палаш.

— Леша, — Борода объяснял, как школьнику, — покупатель хочет более-менее современное оружие в хорошем состоянии.

Леша криво ухмыльнулся и совершил еще один поход к тайникам. На этот раз на стол легли два «шмайссера», старательно очищенных от ржавчины. Один без магазина, другой с погнутым стволом.

— Леша, они не боеготовы...

— Купи два, сделай один, — лаконично ответил Леша.

— А патроны?

— Если вам не для коллекции, надо говорить прямо, — обиделся Леша и достал прямо из ящика своего стола-лаборатории новенький маузер в деревянной кобуре и коробку патронов.

Тогда Борода спросил прямо:

— Он не в розыске?

— Был, — кратко ответил Бармалей. — При Пилсудском, в двадцатые годы.

Больше ничего подходящего у Леши не нашлось. Он заломил стольник за пистолет и полтинник за патроны, но Борода, торгуясь, как старый цыган, сбил вдвое, и оружие с боекомплектом досталось нам за семьдесят баксов.

От странного оружейника мы двинули на вокзал. Вооружили ребят купленным маузером и добытым в бою «Макаровым», взяли билет для Гриши. На вокзал притащилась и Лариса, увязалась за Артистом. Артист был сдержан, может быть, чрезмерно, но, если бы он дал слабину, боюсь, она бы отдалась ему прямо на перроне.

Вечером сидели у Бороды. Боцман молчал, несмотря на то что Лариса в отсутствие Артиста избрала его объектом своих домогательств. Не повезло ей. Из свежих мужичков при ней остались только женатые. Гриша получил билет и ушел собираться, он утром уезжал. Дед куда-то запропастился. Лариса, потерпев фиаско с Боцманом, обиженно поднялась к себе. Боцман молчал, Борода лелеял больную руку.

Я планировал завтрашний день. Получалось, что дел будет много.

Муха потерял сознание на какую-то долю секунды; упав на кострище, он уже был в сознании. Лунный свет в прореху крыши бросал блики на густую бороду Мухина противника. Чеченец, Волк. Космы на лице и хищный блеск глаз выдавали его. Муха шевельнул рукой, и из рукава скользнул в ладонь нож. Неудобный, плохой стали туристический нож, который можно было считать метательным лишь условно. Волк заметил движение поверженного и спрыгнул с настила на золу, хотел добавить ногой, но не успел. Муха не мог разглядеть, как одет чеченец, и определить, пробьет ли нож обмундирование, поэтому, несмотря на неловкую позицию, метнул его в шею. Волк рухнул на настил, захлебнувшись кровью. На Волке нашелся револьвер и два ножа, хороших, боевых.

Теперь нужно было уходить. Он осторожно выглянул в так и оставшуюся незапертой дверь. Враги окружали колыбу полукольцом, но были еще сравнительно далеко. Увы, та стена колыбы, в которой была прорублена дверь, освещалась луной, так что этот путь отхода был ему заказан. Муха вытащил из рюкзака веревку, привязал узлом к его верхнему клапану. Другой конец веревки он забросил на крышу. Подпрыгнул, ухватился за край дымоходной дыры и перекатился на теневую грань кровли. Вытянул рюкзак, спустил его на землю, спрыгнул сам. Не торопясь, но очень быстро приторочил рюкзак таким образом, чтобы тот закрывал и голову, и всю спину, и часть задницы. Вещмешок, бьющий по ягодицам, — вещь неудобная, но его можно и рукой придержать, а пуля — она и в заднице пуля.

И когда все было готово Муха, пригнувшись, полубегом рванул туда, где склон становился круче, уходил вверх и где покос переходил в лес. До первых деревьев было немногим более ста метров; стрелять начали, когда Муха преодолел половину этого расстояния. Муха поддал, несмотря на увеличившийся уклон, запетлял зайцем. Рюкзак помог: дважды толкнуло в спину, но пули застряли в барахле. Мухе показалось, что он превратился в слона — и бежит медленно, и петляет неуклюже, и мишень он громадная. Но до деревьев оставались считанные метры, а там уж начинались складки местности, тени, стволы, там им Муху не достать.

Перепрыгивая от сосны к сосне, он добрался до кромки настоящего леса, туда, где деревья стояли стеной. И пошел вверх, все выше и выше, уходя от погони.

Есть такое правило в горах: если застала тебя ночь даже в самом глухом и негодном для ночлега месте — все равно останавливайся и ночуй здесь, никуда не ходи. Ночные горы лживы и коварны, луч фонарика одинаково хорошо поглощается и черным хвойным перегноем, и провалом метров в пять, и провалом метров в сто. Словом, фонарик бесполезен. При полной луне камни бросают блики, но никогда нельзя понять, что лежит между тобой и этим камнем: грунт или пустота. Муха прекрасно знал это правило, но вынужден был даже не идти, а бежать, практически не видя перед собой дороги.

Склон стал еще круче, пошли камни, поросшие мхом, поваленные стволы. Муха уже не бежал, не шел, а лез через завалы, нога проваливалась то между камней, то увязала в гнилом дереве, казавшемся поначалу вполне крепким. Несколько раз он срывался и падал, обдирая в кровь руки и лицо. Но это было ерундой, Муха боялся только, что рано или поздно при таком способе передвижения он подвернет ногу. В ногах была вся его надежда. Расчет простой: чем дальше он уйдет, тем длиннее растянется цепь преследователей, тем больше шансов у него будет сквозь нее прорваться. А прорываться придется — у преследователей скорость выше, им рюкзаки не мешают, так что они обязательно нагонят. Реальных способностей врага Муха не знал, но предполагал, что они могут оказаться довольно высоки. Преследователей много, они лучше вооружены, знают местность, располагают картой, в конце концов, у них серьезные инструкторы. Тот проклятый чечен весь день жрал водку, а пробрался в колыбу под самым Мухиным носом. Если у них все инструкторы такие асы — плохо дело. Одно радует — что одним таким асом у них уже меньше.

Он пробирался почти в полной темноте, ни в вверх, ни вниз не было ничего видно даже на несколько метров. Вечером, со стороны села, гора не казалась особенно высокой, но Муха знал, что это обманчивое впечатление. Рюкзак бросать не хотелось — было ясно, что придется укрываться в горах какое-то, может статься, и немалое время. Но, видимо, скоро все же придется это сделать, потому что погоня приближается. Муха слышал скрежет камней и хруст веток под сапогами и видел длинные конусы света — у противника были мощные фонари, которые здорово облегчали и ускоряли его передвижение в темноте. Муху тоже слышали, он хрустел своими горными ботинками еще поболее погони.

Рюкзак дал еще один отрицательный эффект. В нем давно что-то булькало и хлюпало, и вот наконец просочилось сквозь брезент, закапало на штаны и на камни и запахло рыбой. Одна из пуль угодила в банку сардин. Теперь не нужно было и собачьего носа, чтобы взять его след. Муха отторочил рюкзак и швырнул его далеко в сторону — это должно было хоть на несколько секунд сбить преследователей с толку.

Налегке маленький и ловкий Муха быстро достиг гребня. Здесь деревья стояли реже и можно было хотя бы приблизительно видеть, куда ставить ногу. Муха побежал по гребню вверх, совершая тем самым переброску вдоль фронта противника. Но теперь его скорость была выше, и он надеялся добраться до фланга цепи прежде, чем вся цепь вывалит на гребень. Это ему почти удалось.

Он забрался довольно высоко, когда в него ударил свет фонаря и над головой просвистела пуля. Били из «Калашникова» короткой очередью. Но стрелять после подъема по крутому склону — дело неблагодарное: ни ровного дыхания, ни твердой руки. Сам Муха был не в лучшем положении, но все же залег и вынул ствол, прихваченный им у убитого Волка. Это оказался наган, потертый, но в прекрасном состоянии. Муха покрутил барабан и убедился, что все семь патронов на месте.

Он успел восстановить дыхание, когда из-за бурелома появилась первая голова. Муха подождал, пока не появятся еще по крайней мере двое врагов, чтобы знать их позицию. Первый и, очевидно, самый шустрый горный стрелок приблизился на пятнадцать метров, прячась за камнями и ища Муху лучом своего фонаря-прожектора. Муха открыл огонь — дал один выстрел и перебежал за гребнем на другую позицию. С этой позиции он свалил второго и тем же путем вернулся на старое место. Времени придумывать еще что-то у него не было. Третий добрался до гребня, залег несколько ниже Мухи — ждал подкрепления Смерть двух товарищей сделала его предусмотрительным.

Не с руки Мухе было дожидаться дополнительных сил врага. Он пополз вверх, лавируя между камнями, как уж. Но где-то он все же подставился под лунный свет, и тут же вокруг него полетели брызги камня: преследователь дал очередь. Муха перележал секунду и покатился вниз по другому склону. Противник тем временем поднялся на гребень и снова дал очередь — на этот раз совершенно напрасную. Муха наблюдал, откуда будут стрелять, и вскоре увидел сгорбленный силуэт на гребне. Он израсходовал третий патрон, и не впустую. Силуэт клюнул вперед, автомат грохнул о камни.

Муха рискнул вернуться к убитому в надежде на то, что остальная погоня еще достаточно далеко. Он слышал, как с шумом поднимается цепь, но вычислить расстояние по звуку не мог — его искажало эхо. Проклятый автоматчик не скатился вниз, как хотелось бы Мухе, а повис на самом гребне, застряв ногой в камнях. Муха снял с него автомат и ремень вместе со штык-ножом и подсумком. На дальнейший обыск времени не было — чуть ниже на гребень начали вываливать враги. Спускаться снова было опасно, между редкими деревьями дальнего от села склона Муху было бы видно. Муха не знал, сколько патронов в магазине, пристегнутом к автомату, и извлек рожки из подсумка. Оба были тяжелыми, полными. Муха вставил новый магазин и улегся для стрельбы.

Справа от него послышался шум. Суки, заходят с фланга, раскусили маневр! Ждать больше было нечего, ничего хорошего не дождешься. Муха сделал несколько прицельных одиночных выстрелов, переключил автомат на очередь, резанул по предполагаемой цепи и стал уходить по склону. Он спускался не прямо, а наискосок, надеясь на то, что хребет, по которому он идет, является отрогом другого, большего хребта. Тогда можно было попробовать уйти по другому гребню. Так оно и оказалось. Но больший хребет был лыс, на нем не росло ни одной сосны, более того, он был подчистую выкошен. Муха подумал, что, наверное, эти Карпаты являются главным мировым экспортером сена. До сих пор ему еще нигде не попадалась буйная трава по пояс. Все было срезано до стерни.

О том, чтобы выбраться на гребень этого отрога, не могло быть и речи. Спускаться вниз не хотелось, там, внизу, Муху легче было взять в кольцо. И Муха пошел опять к своему гребню, по которому уже шли враги. Он двинул наперерез, рассчитывая добраться до точки пересечения хребтов раньше их. И ему это удалось, правда, почти одновременно с погоней. Цену за ранний приход в точку встречи Муха заплатил немалую. Он был весь в мыле и крови — дорогу выбирать не приходилось. Встретившись с погоней, Муха прикрылся несколькими длинными очередями, полностью израсходовав один магазин. Теперь ему ничего не оставалось делать, кроме как, перевалив через главный хребет, броситься что есть духу вниз.

Там, внизу, он перешел через горный ручей и начал взбираться на следующий склон. Теперь он поднимался спокойнее, отрыв от погони был приличный. Да и склон здесь был полегче первого — меньше камней и бурелома. И идти легче, и шума почти нет. Добравшись до очередного гребня, Муха не стал повторять предыдущий маневр, а снова спустился вниз. На этом спуске он наконец-то восстановил дыхание. Он все еще слышал, как где-то вдалеке за спиной перекликаются преследователи, но уже знал, что цепь теперь разбита, преследователи идут кучей, время от времени останавливаясь, чтобы обнаружить Муху по звуку.

Через несколько часов он оказался на лесистом склоне какой-то большой горы. Погони не было слышно, но это не значило, что он может расслабиться и завалиться на отдых. Покорять безымянную вершину было ни к чему, и он стал обходить ее по склону, шел, пока не напоролся на глубокий каменистый овраг, прорезанный одним из многочисленных в этих местах горных потоков. Здесь, обходя расщелину, Муха потревожил логово диких кабанов. Стрелять было нежелательно — выдашь себя, пришлось ретироваться на ближайшее дерево. Дерево оказалось молодой ольхой, чудом пробившейся среди строевых сосен. Ольха оказалась плохим убежищем — самый крупный секач тут же принялся подрывать корни, чтобы добыть Муху, лишившего кабанье семейство сна. Муха понял, что ольха долго не протянет, и приготовился к ее падению, заняв такое положение на стволе, чтобы тот, падая, оказался как можно ближе к более надежному прибежищу — сосне, с далеко выдающимся низко растущим суком. И все же, когда ольха упала, до сосны нужно было пробежать чуть ли не десять метров. Муха рванул, но не успел — клык секача глубоко врезался ему в бедро. Муха врезал щерю прикладом промеж глаз и с помощью ножа Попытался карабкаться на сосну. Правая его нога внесла плетью, и кабан, очухавшись от удара, атаковал ее вторично. Он распорол ему ботинок, вонзил клык Мухе в лодыжку. Но Муха уже ухватился за спасительный сук. Он подтянулся и пробрался по ветке подальше от ствола. Тупое животное задрало морду И, увидев его, яростно вгрызлось в землю прямо под Мухой. Вот теперь он мог передохнуть. Кабан рыл землю в полутора метрах от корней, сосне ничто не угрожало.

В лучах восходящего солнца, скрючившись на неудобном суку, Муха накладывал себе жгут и делал примитивную перевязку. Футболка оказалась плохим перевязочным материалом — вся она пропиталась потом, местами стала темной от пыли. А раны были глубокие, открытые и сильно кровоточили, несмотря на жгут. Их надо было промыть, футболку выстирать, тогда и перевязывать. Но неясным оставалось, долго ли зверь будет караулить Муху под деревом.

Кабан проторчал битый час, вырыл здоровенную яму, но потом все же повел свое семейство на утренний водопой. Теперь можно было спускаться. Легче всего было привязать к ветке автоматный ремень и спуститься по нему. Но, оставшись на дереве, ремень служил бы хорошим указателем для врага. Муха не сомневался, что преследователи продолжают поиски. Оставалось только прыгать. Муха сбросил вниз все оружие, а сам съехался на землю по стволу, здорово при этом ободравшись. И все равно не удержался на здоровой ноге, ступил на больную. Боль пробрала до печенок, но Муха перетерпел, умел он терпеть и худшую боль. Используя автомат вместо костыля, он дохромал до каменной осыпи, ведущей вниз, туда, где шумела вода. Пятнадцать метров спуска заняли у него полчаса, но зато он не получил дополнительных травм.

Ледяная вода обожгла раны, но принесла и облегчение. Муха туго перебинтовал ногу и осторожно снял жгут. Сильного кровотечения не последовало. Теперь, если ногу не тревожить и если в раны не попала инфекция, глядишь, через недельку можно будет и ходить. Правда, недельки у него в запасе не было. Уже сегодня продолжится поиск, и, скорее всего, этот ручей обязательно окажется в числе обследуемых объектов. Муха попробовал взобраться по осыпи на более пологий склон, но нога начала кровоточить, и он остановился, не поднявшись и на пять метров. Осмотрелся. Рядом с ним из камней выбивались мощные заросли папоротника. Других укрытий в пределах досягаемости не наблюдалось.

Здесь, в папоротниках, Муха перележал до вечера. За это время поисковики прошли мимо него дважды — вверх по ручью, а потом спустились вниз. Но Муха лежал как труп, а подняться наверх, чтобы обнаружить следы его борьбы с диким вепрем, преследователи не удосужились.

В сумерках Муха вырезал себе из какой-то ветки костылик и отправился вверх по течению. Там, где поток был еще слабым, ущелье должно было оказаться не столь глубоким. К ночи он выбился из сил, но добрался до нормального склона. Обнаружив группу елей и нарубив лапника, сделал себе постель и забылся тяжелым, нехорошим сном.

К утру у него начались кошмары. Мухе виделось, что его пытают, а потом приводят в чувство водой. Мало-помалу в пытку превратилась сама эта вода. Муха не мог больше выносить холода и влаги, он пытался вытереться, но воду лили снова и снова, пока его не начал колотить озноб. Он проснулся и понял, что уже рассвело, что идет дождь, что у него жар.

Теперь надо было возвращаться к людям. В противном случае его неизбежно ждет гангрена. Муха попробовал сориентироваться по солнцу, но у него это не вышло. Небо заволокли тучи, голова отказывалась соображать. Муха подумал, что если пробраться по горам вдоль долины реки Опор, на которой стояли и Гребенив, и Сколе, можно будет выйти к Верхнему Синевидному, найти Зоряну и отлежаться у нее. А заодно и переслать полученную с боем информацию Пастуху.

Весь день он шел, опираясь на костыль, время от времени впадая в полузабытье. Автомат скоро стал слишком тяжелым для него, и его пришлось бросить. К вечеру Муха выполз на обширный альпийский луг, который, удивительное дело, не был выкошен. Тучи рассеялись, проглянуло заходящее солнце, и Муха понял, напрягая сознание, что шел не к людям, а от людей, в горы. Он хотел устроить себе хоть подобие ночлега, но на это у него уже не хватило сил. Он рухнул прямо в густую траву. Сознание провалилось в царство бреда. Муха хотел забыться, но забываться было нельзя — к нему бежали волки. Муха помнил, что в нагане есть еще четыре патрона, и решил отстреливаться. Он стал искать наган, но не нашел, вместо нагана нашарил нож. Нож — тоже оружие, им можно попробовать отбиться. Но оказалось, что и ножа нет в руке, пуста рука. Волки окружили Муху и залаяли. «Чертовы псы», — подумал Муха, и тут появился черт. Он был черен лицом и морщинист, курил трубку с длинным чубуком, на голове у него были коротенькие рожки, совсем не такие, как рисуют в книжках, что было особенно мерзко. Муха решил швырнуть в черта костылем, но вовремя сообразил, что это бесполезно. Черт слегка расплывался в воздухе и был полупрозрачен. Костыль пролетел бы сквозь него, не причинив ни малейшего беспокойства. От черта, как известно, спасает крест, но Муха креста не носил и, значит, был беззащитен. Черт прикрикнул на собак, смешался с ними и повалился в ад, увлекая за собой весь луг вместе с Мухой.

Когда Муху отпустили из ада, рядом с ним был старый знакомый черт. Он ничуть не изменился, так же курил длинную трубку, но уже не казался таким мерзким. Заметив Мухино возвращение в этот мир, он поднес к его губам чашку с каким-то пойлом. Муха не стал упираться, выпил, потому что понял: это не черт, а человек. Его шапка странного покроя, с поднятыми, словно рога, углами, висела на гвозде. Гвоздь этот торчал в закопченной стене, а стены образовывали избу, пропахшую дымом, сыром и кожами.

Весь день и всю следующую ночь и изба, и хозяин все же выглядели сомнительно: что-то проскальзывало в них нереальное, даже фантастическое. Муха сильно подозревал их связь с нечистой силой. Но к утру он полностью избавился от бреда и понял, что старик — это не черт, а чабан, что огонь в очаге горит не адский, а обыкновенный и что не плач грешников слышится из-за стены, а блеянье овец. Завязался даже диалог со стариком, но вялый — Муха был слаб, старик немногословен, языка друг друга они не понимали. Старик молча сделал ему перевязку, и Муха изумился, увидев, что раны его прекрасно сшиты жилами животных и даже оставлен дренаж в виде соломины, из которой сочился экссудат.

Теперь надо было как-то связаться со своими. Лучше всего, конечно, добраться до Пастуха самому. Он проанализировал ситуацию и теперь знал, что никаких баз УНСО в Карпатах нет. Все или почти все воины расквартированы по селам. Муха подивился столь мудрому решению: и объекты строить не нужно, и условия близки к реальным, тем, что существуют в Чечне. При этом система оповещения и организация поставлены на высокий уровень. Муху моментально вычислили и так же моментально собрали большие силы для его поимки. Все это конечно же было необходимо срочно сообщить Пастуху.

Вторым вариантом была отправка посыльного. Муха начал переговоры со стариком, но ничего не добился. Он пытался уговорить чабана, чтобы тот спустился в село и отправил кого-нибудь в город, якобы чтобы сообщить Мухиным родственникам, что он жив и скоро будет здоров. Старик отнесся к этому предложению философски. Если человек жив, то какая разница, раньше об этом узнают или позже. До ближайшего села далеко, овец оставить не на кого, так что лежи, Олег Федорович, поправляйся. Мухе пришлось принять сложившуюся ситуацию как непреодолимую и бросить все силы тела и духа на выздоровление. Старик поил его козьим молоком и кормил овечьим сыром. Раны мазал каким-то составом на дегте и трижды в день заставлял пить свое пойло. Он ни о чем ни разу не спросил Муху. А вот Муха попытался выяснить, в чьи все же руки он попал, хотя бы чтоб знать, не выдадут ли его. Старик курлыкал на таком страшном наречии, что для понимания приходилось больше полагаться на жесты. Выяснилось, что Муху уже искали. Раз справлялись, когда он еще не доплелся до луга, другой — когда лежал в бреду. Приезжали на вездеходе по единственной ведущей сюда дороге. Чабан уже знал, что пришли за раненым, и спрятал его в хлеву. На вопрос «Кто вы такой?» старик ответил: «Тут живу». Это была самая понятная информация, полученная Мухой.

Старик оказался неплохим знахарем, и на второй день Муха уже садился на лежанке и шевелил ногой. Еще через день старик принес роскошный самодельный костыль и помог Мухе встать. Муха сумел выйти из хаты и немного пройтись по вытоптанному овцами загону. Старик смотрел одобрительно, кивал седой головой и попыхивал трубкой. Муха показал, что хотел бы так вот, потихоньку, с костыльком, смотаться отсюда в город. Но старик только покачал головой. Он показал на дорогу и сделал рукой запрещающий знак. Муха понял, что и в этом селе он нарвется на унсовцев. Обвел рукой вокруг и взялся за горло, что, мол, куда ни пойди, всюду засада. Старик показал на юго-восток и снова покачал головой. «Горганы», — сказал он и указал на Мухины ранения. Из этого было ясно, что обойти врага можно только через Горганы, но с такой ногой туда нечего соваться. И все же, вылежав еще день и ночь, Муха выразил настойчивое желание идти.

Чабан понимающе кивнул и выложил перед Мухой на стол самодельный холщовый заплечный мешок. В мешке было два бурдюка — один с пойлом, другой со сквашенным молоком, круг сыра, вяленое мясо в тряпице, наган с четырьмя патронами, все ножи, какие были у Мухи, мазь, полосы ткани, заменявшие бинты, и спички. Еще Муха получил холщовые брюки па веревочке и грубо, но прочно отремонтированные ботинки. Наконец старик передвинул к нему через стол мешочек, в котором обнаружилось двадцать гривен мелочью. Муха порылся в карманах и показал старику свои деньги, которых было намного больше. Старик кивнул и свои деньги забрал. На Мухины он смотрел так равнодушно, вернее, совсем не смотрел, что Муха догадался не устраивать со стариком расчет за проживание, лечение и кормежку. Он выбрал лучший нож из трех имевшихся и оставил его на столе. Чабан не возражал.

Вышли на луг и подошли к кромке леса. Старик объяснял дорогу. Муха мучительно старался разгадать смысл слов и напрягал всю память, чтобы запомнить даже непонятное, — потом, возможно, прояснится. Наконец, старик вынул из-за пазухи закопченный образ, трижды Муху перекрестил, сказал: «Буду си молыв» и махнул рукой, давая гостю начальное направление. Муха не знал, что полагалось делать, когда тебя благословляют образом. Он просто поклонился так низко, как позволяла ему больная нога, молча повернулся и пошел.