"Точка возврата" - читать интересную книгу автора (Таманцев Андрей)

Горец

Не успел Муха проснуться, как подвергся усиленным знакам внимания со стороны своих попутчиков. Робко заглядывая в глаза и потирая уши, его уговорили позавтракать. А когда на первой же станции Муха, высунувшись из окна, приобрел у разносчицы дюжину пива для своей новой свиты, ему показалось, что он вполне может брать этих хлопцев с собой в разведку — если только время от времени бить их по ушам и поить пивом.

Словом, к концу пути отношения в третьем купе шестого вагона вошли в непринужденную фазу, не предусматривающую, впрочем, панибратства. Строители, в сущности, были неплохими парнями, просто не те у них были воспитатели. Трое сезонников-заробитчан с апостольскими именами Йван, Петро и Павло, как выяснилось, жили в деревне Верхнее Си-невидное, что находится не доезжая двух станций электричкой до той самой Тухли, которая фигурировала в послании Бороды. Жизнь в глуши, нищета, заработки вдали от дома и единственная предложенная хлопцам идеология поиска врага привели их, простых лесорубов, к тому моральному одичанию, которое так вовремя приостановил бывший лейтенант Олег Мухин.

Муха представился хлопцам охранником, вохровцем, любителем побродить по горам. Но на Кавказе война, Альпы или Пиренеи не по карману, вот он и решил насладиться прелестями более доступных, но оттого не менее таинственных и романтических Карпат. Лесорубы горячо поддержали Олегов выбор.

— Да краще Карпат гор вообще нема! — сотый раз крутил рекламный ролик бывший атаман, которого звали Петро. — А какие реки! А какие озера! Нащо тебе ще путевку покупать! Поселишься у меня. А в горы пойдешь с чабанами, сейчас как раз отары на полонины гонят!

Это был недурной шанс, но тут хорошо было для начала посоветоваться с Пастухом — отпустит он Муху со своими «коллегами» чабанами в загадочное место, именуемое полониной, или будет против.

На вокзале во Львове нас встретил Борода. Вот уж действительно была борода! Всем бородам борода. От глаз, вернее, от очков и до груди. Косматая, рыжая. Сам рослый, выше любого из нас, но сутулый, грудь впалая. Рахитом в детстве болел, как заметил Док. Борода нас узнал, несмотря на то что нас было четверо вместо пятерых. Встречу сыграл хорошо, будто мы с ним сто лет знакомы. Впрочем, кроме нас, из вагона вываливались только пьяные заробитчане да какие-то вполне благополучные семейные люди. Только мы и были похожи на заядлых горных туристов.

Мы поулыбались, похлопали друг друга по спинам ровно столько, сколько требовалось, чтобы изобразить давнее знакомство, и Борода повел нас в город. Я приметил Муху на вокзальной площади, когда мы ловили машину. Он торчал поблизости в окружении каких-то помятых типов, видимо своих соседей по купе, с которыми успел побрататься. Я тут же перехватил у Бороды инициативу по отлову алчного частника и, когда местный лихач открыл дверцу, громко спросил у него:

— Куда едем, какой адрес? Борода ответил:

— На Сверчинского.

— А дом?

Борода удивился, но сказал:

— Тридцать два...

Я проорал водиле так, что Муха должен был слышать:

— Сверчинского, тридцать два!!!

По дороге Борода тоже играл неплохо, все время рассказывал какие-то дурацкие истории из своей жизни. И мы не терялись, ржали в нужных местах. Со стороны можно было подумать, что встреча доставляет обеим сторонам несказанную радость. С другой стороны — перед кем здесь было устраивать все эти трюки? Перед водилой? А не переигрывает ли наш новый знакомый? Впрочем, еще в поезде я решил во всем подыгрывать Бороде. Подыгрывать и ждать событий, которые прояснят картинку. Вот только какими будут эти события?

До Сверчинского доехали минут за двенадцать. Тридцать второй дом оказался уютной двухэтажной виллой, спрятанной в запущенном палисаднике. Борода жил в полуподвале, у него там были две комнаты и странное помещение, совмещающее кухню и сортир. Одна из его комната была жилой, другая была оборудована под художественную мастерскую. Художник. Что ж, посмотрим, на какие художества он способен.

Борода выставил на стол скромное угощение — гречневую кашу с подозрительной подливой и бутерброды, а сам удалился в свой сортир варить кофе. И угощение, и обстановка то ли отчаянно вопияли о нищете, то ли гордо молчали о бедности. Мы подкрепились, хозяин принес горячий кофе смоляной консистенции, и только тогда пошел какой-то обмен информацией.

— Кто вы такие и почему вас четверо? — спросил Борода в лоб.

— Руководство решило, что достаточно четверых. Зовут нас Семен, Дмитрий, Иван и Сергей, — я показал, кого как называть. — К людям, с которыми вы вели переписку, мы не имеем почти никакого отношения. Считайте нас своего рода инициативной группой.

Борода страшно обрадовался.

— Да? У нас тут тоже своего рода инициативная группа! Я пока доложу вам обстановку, а вечером со всеми перезнакомлю, тогда вместе и подумаем, что нам делать.

Группа? Этого не хватало. Между тем Борода докладывал:

— Меня зовут Андрей Кулик. Фамилия, как видите, нейтральная, может сойти и за русскую и за украинскую. Этим и пользуюсь. Кое-кто из моих однокурсников, я в политехе на архитектурном учился, ушел в национализм. Некоторые из них неплохие в целом ребята, просто дураки. Не понимают, во что их втягивают. Так вот, перед ними я делаю вид, что поддерживаю их идеи. Противно, конечно, но что мне остается?

— Вы сами не входите в местные организации?

— Можно на «ты», мы, видимо, ровесники.

Ровесники? Ну ты хватил! Да перед тобой, дядя, давно полтинник маячит!

— А не членом местных националистических организаций ты состоишь?

— Ну нет, это уж слишком противно... У меня отмазка — я художник, человек не от мира сего, нестроевой, пьющий. Чего с меня взять..

— Много пьешь?

— Пью? Нет, не много. Просто репутацию поддерживаю.

— Сколько человек в вашей группе?

— Пятеро. Прямо надо мной живет Лариса. Она сейчас на работе, служит в отделе кадров местного радио. Тоже поставщик информации. У нее, скажем так, много знакомых среди людей со связями.

— То есть она добывает информацию через постель? — поинтересовался прямолинейный Док.

— Ну, не всегда...

— Понятно.

— На одном этаже с Ларисой, это от нас по диагонали, живет Николай Иванович Соколов. Он уже старик, ему за семьдесят. Но дед золотой! Мы его так и называем — Дед. Он в войну был разведчиком в этих местах. Он у меня инструктор. Конспирация, анализ информации и так далее. Есть еще Гриша и Света. Просто хорошие ребята, на них можно положиться. Помогают по мелочи.

— А ты, значит, командир этого подполья?

— Именно так.

— Как ты передаешь письма в Москву?

— У меня там брат. Уехал еще в девяносто третьем. Учился в консерватории, сейчас лабает в кабаках. Мы передаем друг другу пакеты через проводников. Довольно чистый канал, проводники нас знают, мы похожи, ничего подозрительного — передачи между близкими родственниками.

— Что ты делал в Москве в девяносто пятом?

— Тоже поступал. В Художественную академию.

— Поступил?

— Поступил, но учиться не смог. У меня российского гражданства нет. А для иностранцев — только за деньги.

— Почему же не получишь гражданство?

— Как? Еще в девяносто третьем ездил в Киев, в посольство. Там меня послали. Хотел в Москве как-то это оформить. Но там у вас предусмотрен замкнутый круг: без гражданства не прописывают, без прописки не дают гражданства. Так я и остался хохлом.

— Кто тебя курирует в Москве?

— Майор... Фамилию я не скажу, не имею права. Он меня проинструктировал, чтоб я не предпринимал никаких действий, только чтобы информацию собирал, и все... Только боюсь, что до сих пор к моей информации никто серьезно не относился.

— Так оно и было.

— И зря. У меня полгорода знакомых, мне доверяют, считают за своего. Так что все мои сообщения были точными.

— Зачем тебе все это нужно?

— Как?! Я же русский человек! Тут готовится агрессия против России, а я что, молчать должен?

— Россия тебя даже в граждане свои не приняла.

— Это не Россия. Это сволочи, живущие в России.

— Тебе шесть лет никто не отвечал. У тебя столько энтузиазма, что его хватило на все это время?

— Я уже тысячу раз хотел наплевать, да Дед не дал. Он говорит: ты — солдат. У тебя есть чувство долга и инструкция. Больше тебе ничего иметь и не положено. Делай свое дело, а за родиной не пропадет.

— А где ты родился?

— Здесь.

— Так, выходит, работаешь против своей страны?

— Это не моя страна. И зла Украине я не желаю. Я работаю против фашистов.

— Но население местное их поддерживает!

— Не все. Народом манипулируют. Народу что надо? Хлеба и сала. Если хлеба и сала мало, им объясняют, кто это все съел.

— У тебя есть план действий?

— Почти никакого... Главное, у Ларисы есть приятель из штаба СНПУ, Павло Шкрабьюк. Вроде все, что могла, все, что ей было под силу, она из него выудила — больше ничего нового не говорит, даже по пьяни. Вроде уж он-то точно должен бы знать, где эти проклятые лагеря. А все равно так мы и не поняли, как они, черти, эти базы спрятали! Ясно, что в Карпатах. Ясно, что в Горганах. Это местность такая горная. Там камни сплошные, никто не живет. Мы с Гришей десять дней топали, ни одного человека не встретили. И никаких следов баз или лагерей.

— Какие ты хотел следы?

— Коммуникации. Как Дед учил. Воинская часть обнаруживается по коммуникациям. Должна иметь связи с внешним миром. Ну, хотя бы ответвления от ЛЭП. Искал неместный транспорт на горной дороге. Там ведь, кроме какого-нибудь лесовоза или сельского грузовичка, ничто не ездит. Хотел увидеть если не военную технику, то хотя бы как им продовольствие подвозят.

— Что там за ракетный дивизион?

— Это вот здесь. — Борода достал очень грубую карту и показал. — Мне это показалось подозрительным. «Точка» — и в горах. В советское время такой дивизион стоял в Виноградове, в Закарпатье. Может, это он и есть.

— Откуда ты знаком с «точкой»?

— Служил. В восемьдесят пятом — в восемьдесят седьмом. Замначальника расчета. Старшина запаса.

— Ты видел ракеты?

— Нет, там не подберешься. Но я слышал ночные учения.

— Ты не спутал?

— Нет, ни в коем случае! Сначала подумал, что это, может, БМП — у них движки такие же, как и у «точки». Но когда АИПы врубили, сразу все понял.

— АИПы?

— Автономные источники питания. Сорокасильные тракторные движки. Стоят на каждой пусковой, чтоб не гонять маршевый для боевой работы.

— Почему дивизион, а не полк?

— Места у них мало. Дивизион туда и то с натягом влазит.

— Ты не допускаешь, что боевики могут как раз проходить обучение на «точке»?

— Вряд ли. Как они ее протащат на Кавказ? Кроме того, это ВС Украины. Они в войне не участвуют.

Вот так. Задавать вопросы начал Борода, но разговор незаметно превратился в допрос его самого. У меня не было оснований не верить ему. Он даже располагал к себе. Но расслабляться было нельзя. Если бы все было чисто, в дом уже давно бы ввалился Муха. Для Бороды это был бы сюрприз, но, надеюсь, он бы его как-нибудь пережил. Но Мухи не было. Значит, заподозрил неладное. Видимо, решил пока не светиться, контролировать ситуацию со стороны. Будем и мы настороже.

Я продолжил допрос. Пардон, приятную беседу:

— Тебе сколько лет?

— Тридцать пять. Что, выгляжу старше? Это из-за бороды. Как сбрею — пятнадцать лет сброшу, не меньше.

Я кивнул. С этим все понятно. Поторопился я Бороду в пятидесятилетние записывать.

— Где мы разместимся?

— У меня, у Ларисы, у Деда. Я думаю, не буду вас маскировать под местных — так и будете считаться моими друзьями из Москвы. Хорошо?

— Где мы могли познакомиться?

— В Москве. Например, на Дне города в девяносто пятом. В толпе отдыхающих. Пиво вместе пили. Вы тогда были в Москве?

— Какая разница?

— Действительно, никакой.

— День города. Годится. Почему нам нельзя косить под местных?

— Больно рожи у вас москальские.

— У меня — не москальская, у меня — еврейская! — вставил Артист.

— Это еще хуже.

— Что, здесь так не любят евреев?

— Не в этом дело. Хотя лет десять назад здесь в ходу был интересный лозунг: «Утопим москалей в жидовской крови!» Москали решили, что их много, а жидов мало, можно будет и выплыть. Которые уехали — кто, наверное, плавать не умел, — которые остались. А вот жиды решили не дожидаться начала эксперимента и уехали все. Так что теперь тут у нас человек с семитской внешностью может быть только приезжим. Но это ничего. Дед говорит, что конспирация — хитрая штука: чем ее меньше, тем ее больше.

— Правильно твой Дед говорит, — снова я перехватил инициативу разговора. — До вечера у нас море времени, пойдем, покажешь нам город. Мы все-таки туристы.

На вокзале перед Мухой стояло сразу несколько задач. Первое — понять, куда этот загадочный Борода потащит остальную команду. Второе — не оторваться от работяг, потому что общеизвестно, как быстро забываются вагонные знакомства и как быстро пропадает желание тащить к себе домой случайных попутчиков. Работяги нуждались в постоянном надзоре. Если не бить их по ушам, то пивом или чем покрепче поить нужно обязательно, чтоб не возникло желание отвязаться от попутчика, нарушив тем самым необдуманные обязательства, выданные московскому туристу. Кроме того, нужно было контролировать ситуацию на перроне и вокзальной площади.

Встречу Пастуха и компании с Бородой Муха видел, проходя мимо со своими дровосеками. На площади он удачно подгреб к стоянке такси, так что слышал, как Пастух выкрикивает адрес. Теперь ему оставалось только раздвоиться, отправить одну половину Мухи контролировать ситуацию с Пастухом и ребятами, а вторую послать в район Сихова к Петрову куму, провести время до вечерней трускавецкой электрички.

Чтоб не раздваиваться, Муха поступил хитро. Он взял адрес кума, пообещал хлопцам, что догонит их и отнюдь не с пустыми руками, а ему, дескать, надо заглянуть кое-куда в городе. Олег бросил вещи в камеру хранения, усадил мужичков в машину, а следом и сам, поймав частника, двинул по услышанному на площади адресу.

В пять утра подавляющее число жителей провинциального города с остановившейся промышленностью спит, и поэтому Муха обследовал тридцать второй дом по улице Сверчинского в совершенно спокойной обстановке. Машин поблизости не было, хотя во дворе дома он сразу увидел обшарпанный гараж. В таком гараже могла содержаться либо «Лада» с полумиллионным пробегом, либо бээмвуха с полумиллиардным. Наружного наблюдения за домом не было, разве что со спутника. Муха ткнулся в подъезд, но дверь была заперта. Впрочем, запертой она была только для крайне тупых. Острый глаз Мухи тут же обнаружил проверченную в филенке дырочку, из которой высовывался кончик лесочной петли. Муха потянул леску, засов и открылся.

В полуподвале было три двери. Одна явно квартирная, одна — учрежденческого типа, одна дощатая, грубая, видимо, вела в собственно подвал. На этажах было по две двери, но на втором одна из них оказалась забитой рейками — похоже, объединили две квартиры. В какое из помещений Борода притащил ребят — было непонятно. Муха снова пошел вокруг дома и тут услышал голоса, доносящиеся из полуподвала. Плотно занавешенное окно было наполовину утоплено в грунт, Муха спрыгнул в оконный приемок и прислушался. Говорили Пастух и кто-то незнакомый. Говорили мирно, но слов было не разобрать. Муха соорудил из ладоней раковину, прижал ее к стеклу.

— А членом местных националистических организаций ты не состоишь?

— Ну, нет, это уж слишком противно... У меня отмазка — я художник, человек не от мира сего, нестроевой, пьющий. Чего с меня взять...

— Много пьешь?

— Пью? Нет, не много. Просто репутацию поддерживаю.

Ясно. Пастух «разматывает» Бороду. Это, конечно, не допрос, а просто такое построение разговора, когда человек больше рассказывает о себе, чем узнает о собеседнике.

Муха прослушал весь разговор, намотал на ус информацию насчет живущих здесь же Ларисы и Деда. Услышал, как вся бригада собралась в город. Можно было пойти сопроводить их, но Муха решил, что это, может, даже и лишнее — во время экскурсии где-нибудь посреди улицы спецназовца голыми руками не возьмешь. Гораздо важнее сейчас было обследовать дом.

Первым делом Муха спустился в подвал. На двери Бороды стоял замок под флажковый ключ. Скважина была такой старой и разбитой, что засов замка можно было открыть чуть ли не пальцем. Но Муха заранее нашел в палисаднике ржавый гвоздь.

В квартире, как Муха и ожидал, никого не осталось. Он оглядел все углы. Помещение было не просто жилое — как следует обжитое. Но это могла быть и декорация, в которой сегодня живет небритый художник, а завтра какая-нибудь глухая бабка, от которой не добьешься никаких показаний. Впрочем, он очень быстро понял, что это не так. В пол мастерской была прочно втоптана краска многолетней давности, потолок был расписан знаками Зодиака, дверные ручки и все, за что хозяин брался руками, было выпачкано всей гаммой масляных красок. А запах растворителя был здесь настолько прочным, что переоборудование этого богемного притона в жилище человека, не связанного с живописью, было бы делом не одной недели.

Второй мыслью Мухи было: слишком достоверная декорация. Он приступил к тщательному осмотру. Обнаружить сверхмалые жучки ему было нечем, никакой аппаратуры они с собой не взяли. Во всяком случае, примитивных прослушивающих устройств здесь не оказалось. Тщательный обыск не дал ни оружия, ни переговорных устройств, ни даже мобильного телефона. Ничего. А в одном из ящиков стола Муха нашел документы, которые его окончательно успокоили. Паспорт, военный билет, расчетная книжка для оплаты квартиры и даже свидетельство о разводе. Паспорт и военный еще могли быть липой, но ворох мятых, с потеками квитанций за оплату коммунальных услуг — это было бы слишком даже для родного УПСМ.

С лестницы послышался шум. Муха скользнул к окну, обращенному на улицу. Хлопнула входная дверь, и в палисаднике появилась молодая дама в мини-юбке. Лица ее Муха не видел, но фигура и походка заставили Муху не отрываться от окна, пока и то и другое не скрылось из виду. Очевидно, это была та самая Лариса, что жила над Бородой. Теперь, когда по логике ее квартира пустовала, пора было переместить осмотр на этаж выше.

Это было делом нетрудным. Лариса, видимо, не боялась воров и оставила открытой огромную форточку старинного окна. В такую форточку и Боцман бы пролез. А если бы и не смог, то просунул бы руку и открыл створку. Сперва Муха заглянул в окно и убедился, что в комнате никого нет. Влез бесшумно и подошел к двери. Прислушался. Тихо. Плавно, со всеми предосторожностями открыл дверь в другую комнату. И здесь никого. Можно было приступать.

У Ларисы он тоже не обнаружил ничего подозрительного. Ухоженная квартира молодой женщины, пользующейся успехом у мужчин. Зеркало над кроватью, модные презервативы в ящике трюмо и игривое белье в шкафу говорили о том, что этим успехом хозяйка пользуется часто и умело.

В соседнюю квартиру Муха проникнуть незаметно не надеялся. Если там действительно живет старик, то он, скорее всего, целыми днями сидит дома. Он постоял у выхода прислушиваясь. Вдруг в двери заворочался ключ. Муха юркнул в крохотную прихожую. Он услышал какое-то топтание, потом раздались шаги — Дед уходил. В его апартаменты Муха проник через общий с Ларисой балкон. И тоже не нашел ничего интересного. Чисто, аккуратно, ничего лишнего, как в казарме. Если Дед действительно старый человек и живет один — он точно бывший офицер.

Теперь Муху интересовал второй этаж. Он даже приблизительно не знал, кто там живет. Можно, конечно, просто заглянуть в окно, но это было рискованно. Улица Сверчинского вся состояла из небольших двухэтажных вилл, видимо, когда-то она либо проходила по окраине, либо вообще была загородной аллеей. С одной стороны это предполагает минимум прохожих, несмотря на наступившее утро, с другой стороны, здесь все друг друга знают. Так что окна, выходившие на фасад, отпадали сразу. Дворовые окна тоже не годились. Муха подумал о том, что гараж во дворе, принадлежит, скорее всего, именно верхним жильцам — Дед и Лариса ушли пешком. Если верхних жильцов нет — он услышит их по шуму мотора и в любой момент быстро спустится и исчезнет у Ларисы или у Деда. Если же они дома... Но вся эта его предусмотрительность оказалась излишней. Верхние жильцы — двое мужиков, один старше, другой моложе, — вышли во двор и выгнали из гаража видавший виды «фольксваген». Муха терпеливо наблюдал, как они приводили свой рыдван в движущееся состояние. Наконец они уехали, наполнив двор дымом горелого масла. На верхнем этаже могли остаться только женщины и дети, то есть люди невнимательные и неосторожные. Так оно и оказалось. Заглянув в окно со двора, Муха сквозь щель между занавесками увидел молодую бабу с ребенком лет полутора. Она перекрикивалась с каким-то старушечьим голосом, доносившимся то ли с кухни, то ли из другой комнаты. Больше здесь высматривать было нечего.

Оставались чердак и подвал. Чердак был недоступен — мощный замок и железная, несомненно, страшно гремучая дверь. Впрочем, Муха уже не ожидал найти там что-либо опасное. Подвальные помещения тоже не принесли сюрпризов. За неструганой дверью оказались каморки, разгороженные жильцами для хранения картофеля, зимних заготовок и хлама. За дверью учрежденческого типа действительно когда-то располагалось учреждение: несколько столов, покрытых роскошными коврами пыли, хромые одинаковые стулья, стеллаж с полуистлевшими шахматными задачниками, доски, фигуры. Шахматный клуб, скорее всего детский, пионерский, советских времен.

Теперь можно было отправляться и к Петрову куму. Оставалось только дать своим знак, что все, дескать, в порядке. Пришлось еще раз посетить художественное ателье. Муха нашел клочок бумаги, состряпал на нем краткий отчет о своих наблюдениях и дальнейших планах. Сей документ был пристроен в карман Докова рюкзака, в тот самый, где Док держал сигареты. Муха был спокоен: рапорт не залежится.

Поиски кума пошли немного странно. Во-первых, оказалось, что в небольшом городе никто не знает, где расположен проспект Червоной Калины. Одни говорили, что на Сихове, другие ориентировали Муху на Левандовку. Как вскоре понял Муха, это были диаметрально противоположные концы. Муха гнул свое — ему, мол, так сказали, что это на Сихове, но даже те, кто вначале называл Сихов, начинали сомневаться и склонялись к левандовскому или даже ряснянскому варианту. Рясне числилось уже в пригородах Львова. Наконец Муха принял верное решение. Он спросил, как проехать на Сихов. Ему указали маршрут, и через полчаса он был на месте. Проспект Червоной Калины был чуть ли не центральной улицей района, но улицей новой, поэтому ее и не знали.

Во-вторых, Муха был удивлен, что ему, вопреки ожиданиям, никто не желает бить морду за его русский язык. Большая часть опрошенных морщилась, как от крепкого уксуса, и, не вступая в дебаты, семенила в своем направлении. Единицы охотно переходили па сильно акцентированный русский и всеми силами старались Мухе помочь.

Кум жил в четырнадцатиэтажном блочном колумбарии на седьмом этаже. Ячейка No 733. Муха по дороге предусмотрительно завернул в гастроном, так что шел затаренный. Приняли его как еще одного кума. Дровосеки, приподнявшиеся в Москве на штуку баксов каждый, и так выставили угощение куму, прозябавшему на своем Сихове. С приходом же Мухи пьянка пошла в полный рост.

А трускавецкая электричка шла в пять пополудни. И Муха был намерен ее оседлать. Когда к четырем часам Йван, Петро и Павло уподобились куму, который был способен только или нечленораздельно бормотать, или отчетливо мычать, Муха, успевший освоить начатки языка Тараса Шевченко, перешел к решительным действиям.

— Хлопцы! Вас ждут жинки и дети! Электричка через годину! Вставайте и идем! — воскликнул он.

Повторив этот клич троекратно, Муха поднял-таки поверженных алкоголем людей и повел их к автобусной остановке. Хотя Муха пил несоизмеримо меньше, даже под стол лил, он все же поднабрался. И это несмотря на физическую форму. На остановке он понял, что тащит на своем горбу не троих, а четверых. Кум, как оказалось, тоже внял пафосным Мухиным призывам и, по-видимому, тоже собрался в Верхнее Синевидное. Отступать было поздно, автобуса не было, и Муха поймал машину.

На вокзале Муха нашел нужный перрон, сгрузил на него своих попутчиков, а сам сгонял в камеру хранения за рюкзаком. Погрузка тел на подошедшую вскоре электричку состоялась в два приема. Сначала кум и Петро, потом Павло и Йван. Где находится Синевидное, Муха представлял смутно, но каким-то образом понял, что электричка не прямая. Он расспросил публику и выяснил, что пересадку надо делать в Стрые. И это привело Олега в легкий ужас — его попутчики превратились в недвижимое имущество.

Короче говоря, до Верхнего Синевидного они добрались лишь к ночи, потому что Муха не успел-таки выгрузить аборигенов, пришлось проехать до Гребенива. От Гребенива полдороги плелись пешком, но потом подловили попутный грузовичок. И еще долго петляли по переулкам предгорного села, отыскивая нужную хату — в точности как когда-то гоголевский Каленик.

Первой обнаружилась хата молчаливого и незаметного Йвана. Бабы, две старухи и молодка, впрочем, не такая уж чтобы молодая, обрадовались мужу-сыну-зятю и остальным гостям, усадили за стол и Муху, и сопровождаемые им полутрупы, и в мгновение ока накрыли стол. Муха полностью протрезвел, но изрядно устал. А тут на столе мертвенной мутью заблестели бутыли самогона. Вид родного напитка, а не паленой «Гжелки» пробудил от дремы даже доставленных им покойников. Вот тогда-то и началось. На Муху, при его малой массе, аборигеновка подействовала сокрушительно. Он держался до последнего, но к утру уже вовсю подтягивал и «козакы йдуть» и «Ничь така мисячна».

Надо отметить, что и старушки, и молодка отмечали Муху особым почтением. Его героизм при доставке сельчан к месту жительства не прошел незамеченным. Муха потом вспоминал, что даже с кем-то целовался, но не был уверен, что не со старухой.

Его уложили в горнице, а остальных мужиков, как не оправдавших высокого доверия, выдворили на сеновал. К Мухе ночью приходила какая-то женщина, но он ей отказал, поскольку рассмотреть ее был не в состоянии и боялся, что это его пытаются изнасиловать те самые крючконосые старухи.

Но здоровья Мухе было не занимать стать, и через каких-то четыре часа он проснулся абсолютно трезвым и принялся оценивать обстановку. Обстановка была абсолютно никакой — кроме звуков мирного трудового дня, других сигналов в утреннем эфире не проскальзывало. И Муха откинулся еще на четыре часика.

Знакомство с городом проходило по трем спискам объектов. В первый список входили исторические и архитектурные достопримечательности. Каюсь, с этим ценным материалом мы знакомились весьма поверхностно. Второй список мы штудировали как положено. Штаб СНПУ, штаб УНА-УНСО, областная милиция, областная «контора», то есть Служба безопасности Украины, штаб Прикарпатского военного округа. Город больше напоминал лабиринт, но у нас была ариаднина нить — Борода прихватил с собой примитивную, но удобную схему Львова. Он хорошо знал город и старался сориентировать и нас. Более-менее это получалось.

В третий список входили многочисленные миниатюрные кофейни, покрывавшие город густой, источающей аромат сетью. Едва ли не в каждой мы выпивали по чашечке турецкого кофе, и уж точно в каждой такой забегаловке кто-нибудь обязательно поднимался навстречу нашему чичероне, радостно здоровался, и начинался нудный обмен местными сплетнями. Борода уверял, что таким образом мы непременно заведем несколько нужных знакомств, однако часов до шести эти надежды не оправдывались никак.

От областного УВД мы спустились к центру по улице Коперника, свернули раз, свернули два, и тут я разинул рот. Вывеска гласила, что мы имеем честь идти по улице Джохара Дудаева. Борода, заметив наше недоумение, объяснил:

— Бывшая Лермонтова. Но Лермонтов — плохой, он воевал против свободолюбивых чеченцев, притесняемых клятыми москалями.

По улице Дудаева прошли молча. Вышли на проспект Шевченко к штабу СНПУ, драпированному громадными желтыми тряпицами, украшенными стилизованными свастиками. Поглазели на то, что здесь называется проспектом. Бульварчик метров сто пятьдесят длиной. Поглазели на этот рейхстаг и спустились в подвал кондитерского магазина. Борода стал заказывать неизменный кофе, но мы предпочли горячий шоколад.

— У меня на шоколад денег не хватит, — смутился Борода.

— Сказал бы, что у тебя финансовые трудности! — успокоил его Боцман.

— Неудобно, вы — гости...

— Считай, что мы богатые гости.

В «Шоколадке», так в народе называлось это заведение, нас ожидал приятный сюрприз. Из-за дальнего столика, полускрытого в темноте подвальчика, вышел лысоватый коротышка и поздоровался с нашим проводником:

— Прывит, Андрий!

— Витаю, Лэсык! — Борода обратился к нам: — Лучший хакер Галичины Александр Вильчурский!

— Давно из Москвы? — спросил Лэсык с чудовищным акцентом, но по-русски.

Прав был Борода, будем мы тут на виду, как три тополя на Плющихе. То есть пять тополей. Кстати, где же Муха? С утра его не видно. А должен бы торчать где-то поблизости.

— Сьогодни рано прыйихалы. Ты дэ зараз працюешь? — продолжил Борода косить под местного. Но Лэсык из интеллигентных соображений перешел на русский язык, хоть для этого ему и пришлось прикладывать героические усилия.

— А вот, напротив. Видели «контору»? Не боитесь гнева украинского народа?

— А что, надо бояться? — спросил Артист.

— Конечно! Вы так акаете, шо на пьятом этаже слышно!

И Лэсык расхохотался своей шутке. Борода тоже перешел на русский, но говорил не так, как с нами, мягчил "г" и немилосердно «шокал».

— А шо Лэсык, пан Непийвода ставит у себя компьютерную сеть?

— Хиба то сеть! Вот в Москви, там, наверно, сети!

Видимо, Лэсык готовил почву для новой шутки.

— Слушай, Лэсык, — продолжал Борода. — Можешь сделать нам дружескую услугу?

— Достать секретные данные для ФСБ? И Лэсык снова заржал.

— Нет, для ГРУ! — поддержал его Борода. Пришлось нам всем немного поржать для приличия.

— Лэсык, у вас там в «конторе» должна быть подробная карта Карпат.

— Наверно, е.

— Можешь нам распечатать?

— Шо, пойдете в Карпаты?

— Мы для того и приехали, — отозвался Артист.

— Не советую.

— Почему?

— Там ще не все бандеривци оружие сдали!!!

Это была третья шутка. Последний всплеск остроумия. Других не последовало, слава богу. Лэсык пообещал принести карту завтра сюда же, в это же время. Он всегда пьет здесь «каву» после работы. Просит у панства прощения за шутки. Он не напугал панов москвичей? Нет? Слава богу. Он и не хотел пугать. Украинский национализм — не более чем слух, распускаемый московской прессой. Здесь народ мирный, в городе живут и русские, и поляки, и евреи, и никто их не трогает. До побачэння. Ларисе — привет!

Практически все знакомцы Бороды передавали привет Ларисе.

Мы покинули «Шоколадку» и направили свои стопы на «Армянку» — конечный пункт нашей сегодняшней экскурсии. Док спросил:

— Ларису тоже знает весь город?

— Нет. Не весь, — ответил Борода. — Но постепенно узнает.

И тут же переключился на другую тему:

— Вот в этом вся и подлость! Они — мирный народ, москалей не трогают! Нам что, живите! А поди ты устройся на работу с фамилией Иванов! Нет, конечно, никто тебе не скажет, что, мол, москалей не берем. Просто откажут по тысяче причин! В Львовском университете не осталось ни одного русского профессора. О евреях я уж не говорю. Так евреи хоть уехали, а русским податься некуда! Профессор Скобелев, историк, друг Льва Гумилева, кормится тем, что потихоньку распродает свою библиотеку! А новые профессора истории учат, что Трою основали запорожские казаки. Это не шутка, я сам учебники видел... А народу время от времени подкидывают что-нибудь для поддержания накала. Вот здесь, — Борода показал на летнее кафе, — год назад в пьяной драке убили гениального украинского композитора Игоря Билозира. Его так любил народ, что последние несколько лет он бомжевал, потерял всяческий человеческий облик. Вот только гонор и национальное самосознание не потерял. Какие-то ребята пили пиво и говорили по-русски. Он полез им объяснять примитивность и убогость русского языка и воспевать величие и певучесть украинской мовы. Его уронили на асфальт, он копыта и откинул. Что здесь было! Мигом вспомнили своего забытого гения. И тебе митинги, и тебе общества в защиту, и общества борьбы. Разумеется, убили русские! И не просто русские, а, конечно, московские спецслужбы уничтожили гордость украинской нации.

— Ну, тебе-то, Андрей, наверно, бояться нечего? — деликатно поинтересовался Док.

— Как сказать. Когда пошла первая волна национализма, году этак в девяностом, я имел неосторожность высказывать некоторые свои мысли вслух. Кое-кто должен помнить. Я потом, конечно, сделал вид, что осознал, пересмотрел, глубоко и искренне раскаялся и к тому же случайно выяснил, что мой прапрадед был запорожским казаком. Написал громадного козака на коне на фоне ржи и неба — чтоб получился жовтоблакитный прапор — и вывесил этот кошмар у Ларисы — там у меня приемная. Но, кстати, это все равно не помогло. На «пятачок» — это местный уличный вернисаж — добро пожаловать. А в спилку мытцив, то бишь Союз художников, я себе дорогу закрыл навсегда. В Институт прикладного искусства — тоже. На выставку — ни одной работы за последние десять лет. А после училища куда меня только не приглашали...

Под эти излияния Борода дотащил нас до очередной забегаловки. Здесь тоже пили кофе, причем прямо на улице. То есть столиками это замечательное заведение оборудовано не было, а просто сидели люди на бордюрах, стояли у стенки, беседовали. И у всех в руках были чашечки с кофе.

— Не слишком ли много мы пьем кофе, господа? — поинтересовался Док у Бороды.

— А разве много? — удивился Борода. Док пощупал у него пульс.

— Сто сорок, как после километра. У вас не бывает болей в области груди? Затрудненное дыхание, страх смерти?

— Стенокардия? — понял Борода. — У меня инфаркт был в девяносто шестом. Но это не от кофе, мне кофе не вредит.

— Что мы здесь делаем? — перебил я этот сугубо медицинский разговор. Честно говоря, мне надоели эти полубесцельные хождения.

— Ждем Гришу, он обязательно сюда подойдет, — ответил Борода и для убедительности глянул на часы.

Но мне что-то не поверилось. Борода волновался.

Пришлось все же заказать знойный напиток, про который Борода соврал, что он не вызывает болезней сердца. А чтоб сосуды сначала расширились, а потом обратно сузились, взяли и по коньячку.

Узкая улица, мощенная брусчаткой, называлась Армянской, а гадюшник и место тусовки — соответственно Армянкой. Публика была патлата и экстравагантна, нетрудно было догадаться, что сюда на недорогие кофе и коньяк слетается местная богема. Борода здесь явно был своим человеком. Прошло минут двадцать, мы давно уже закончили эксперименты над своими сосудами, а Гриши все не было. Зато мы увидели нечто, значительно превзошедшее наши самые смелые ожидания.

Из-за утла появился почти взвод солдат в зеленой униформе и козырькастых кепи. На них были портупей, погоны и какие-то регалии. У офицера болталась сабля. Шли они не строем, но организованно. Несколько зеленых нырнули в гадюшник, остальные стали при входе и пошли рыскать глазами по патлатым завсегдатаям Армянки. Тут мы пронаблюдали занятную сцену. Деятели культуры областного масштаба (в придачу непризнанные) попали в смешную западню. Как можно было догадаться, использованные чашечки здесь было принято возвращать внутрь заведения. На этом зиждилось разрешение наслаждаться кофеем не в духоте, а на воздушке. Появление портупей означало проверку соблюдения этого общественного договора. Творческие люди сразу захотели домой. Но чтобы попасть домой, надо было вернуть посуду ее законному владельцу. А с этим были проблемы и, судя по наступившей нервной тишине с легкими шепотками, серьезные. Мне стало любопытно, что предпочтет это сонмище талантов: тащить кофейную гущу домой, растолкать портупеи и проникнуть в помещение, бросить тару на произвол судьбы или, наконец, пассивно ждать дальнейшего развития событий.

Самым безопасным казался третий вариант. Чашки ставили под стеночку и пятились задком. Но не тут-то было. Гвардейцы бросились веером и переловили всех, отрекшихся от гущи или даже от недопитого кофе. Пойманные лепетали какие-то оправдания, голоса звучали вопросительно.

— В чем, собственно, дело?

Гвардия указала на следы преступления — чашки.

— Так мы сейчас уберем! Мигом! На цирлах!

Но насколько я мог разобрать местный диалект, им объяснили, что поздно — преступление совершено, засчитано, предстоит суд и правеж. Пленных потащили в ближайшую арку. Там, видимо, заседали присяжные.

Мы с Бородой чашек, разумеется, не бросали. Мы их давно отнесли куда надо. Мы Гришу ждали. Мы беседовали. Вот только у Бороды, как я заметил, дрожали колени. Он уже не нервничал, он боялся. Хотя виду старался не подавать.

— Это кто такие? УНСО? — спросил Артист.

— Сечевые стрельцы, — ответил Борода. — Которых в восемнадцатом году школьники от...дили.

Борода говорил, стараясь подавить дрожь в голосе, по не шепотом, открыто. Как раз в этот момент этапируемых волокли мимо нас, и этих слов экзекуторы не могли не слышать. Слова возымели сильное, подобное взрыву, действие. Стрельцы стали как вкопанные. Изловленная богема практически вся была выпущена — руки вояк разжались непроизвольно. Я увидел: это было бешенство — и подумал, что по логике, если Борода нанес смертельное оскорбление, все подразделение этих самых сечевых стрельцов должно было бы молниеносно броситься на нас, чтобы разорвать на куски. Но этого не произошло — да, портупеи развернулись в нашу сторону, да, глаза их сверкали яростью, я видел даже пену в уголках губ. Но бросок откладывался до окончания переговоров. Переговоры должны были кончиться не в нашу пользу, но если противник в них нуждался — значит, был не столь уж опасен.

— Що вы, панэ, казалы? — уточнил офицер.

— Я вспомнил героизм львувських дзети, — ответил Борода, все так же отчаянно борясь с дрожью в голосе.

И вот тогда произошел бросок.

Я давно оценил ситуацию. Нам сейчас совершенно ни к чему была вся эта заваруха, но и выхода у нас не было — только драться. Врагов было тринадцать человек. Еще пятеро или шестеро болтались где-то в недрах кофейни. Так что в ближайшие секунды противник мог получить подкрепление. Нам ждать подхода резерва не приходилось. За все время торчания в этом оказавшемся небезопасным месте Муха так и не замаячил ни вдали, ни поблизости. Но настоящих бойцов среди зеленых френчей почти не было. Некоторую опасность в принципе могли представлять офицер со своей шашкой и четверо действительно здоровых лбов. Боцман, Док и Артист сориентировались не хуже меня. Борода — подавно, он сам затеял всю эту игру. Мы стояли уже не кучкой, а шеренгой, за спиной была стена дома. Нас было четверо (Борода с дрожью в коленях не в счет), и двухметровых было четверо. Все по-честному. Двухметровые оказались в первом ряду еще на стадии сверкания глазами. Они не то чтобы сами протиснулись вперед, скорее их протиснули менее рослые однополчане. Бороде доставалась сабля. Ну, пусть сам выкручивается, раз заварил такую кашу.

Противник пошел в атаку боевым порядком, именуемым в народе незамысловатым словом «толпа». Наша четверка одновременно увернулась от пудовых кулачищ амбалов и почти одновременно провела четыре прямых в челюсть. Хороший удар для случая с более высоким и тяжелым противником. Удар идет снизу и не поглощается массой тела, а забрасывает голову назад. Вестибулярный аппарат глючит, и человек валится на спину. Лбы повалились и произвели давку и сумятицу. Наша дальнейшая тактика описывалась простой формулой: бей ближайшую морду. И бей так, чтобы не пришлось добавлять. При хорошей реакции это не настолько сложное дело. Главное — видеть перед собой всю панораму и не подпустить кого-нибудь сбоку или сзади в тот момент, когда ты занят очередной мордой. И ни на что не отвлекаться. Но я все же отвлекся. На хорошее зрелище: Борода бился не на жизнь, а на смерть с офицером сечевиков. Офицер поступил мудро, оставил свою саблю в ножнах, иначе либо сам бы напоролся на нее в свалке, либо покалечил бы своих. А теперь он и не мог воспользоваться оружием — не успевал. Борода бил ему морду не столь успешно, как мои ребята, но с гораздо большим ожесточением. Но и Бороде доставалось. Прикрываться он абсолютно не умел, рожа у него была в такой же кровище, как и у сечевика.

За это зрелище я чуть было не заплатил — пока я зевал, на мне повисли трое стрельцов и чуть не свалили с ног. Черт бы побрал этого Кулика, этого Бороду! Только этого нам и не хватало — завалить задание из-за такой ерунды! А рядом уже замаячили те самые, из кафе. Но туг неожиданно подошло подкрепление и к нам. Кто-то невысокий, полноватый, неуклюжий неумело свалился на тех троих, что висели на мне, и на секунду их отвлек. Мне хватило бы и меньшего. Я стряхнул с себя стрельцов, кому-то походя немного добавил, поднырнул под наступавший резерв. Я прокатился клубком между сапог стрельцов и, когда вскочил, оказался во вражеском тылу. Пока они разворачивались, я свалил двоих, остальные теперь были в окружении, Док и Артист оттянули на себя большую часть из тех, кто еще оставался на ногах, и освободили Боцмана. На пару с ним мы разделались с резервом очень быстро. Но бой еще не кончился. Наше неожиданное и своевременное подкрепление отвлекло на себя сразу троих бойцов и оказалось смятым. Невысокого полноватого уже били ногами. К тому же Борода где-то дал маху, и офицер ухитрился достать свой ятаган. Правда, он обнажил сталь не столько для убийства, сколько для прикрытия своей морды от ударов Бороды. Бороде пришлось уйти в глухую защиту, потому что им занялись последние трое солдат, прикрываемые своим командиром. Его непременно постигла бы участь неуклюжего толстяка, если бы Док не обезоружил фехтующего с воздухом начальничка, а мы с Боцманом не припечатали остальных. Артист чуточку опоздал со своим веским словом.

В запасе у нас была минута, не больше — амбалы уже начали шевелиться. Док, отдав саблю Артисту, поднимал толстяка и оценивал нанесенные ему повреждения.

— Уходим, — скомандовал я.

— Стоп! Стоп! Ни в коем случае! — заорал Борода. — С ними надо не так!

Он отнял саблю у Артиста, опустил вдоль ноги и стал на край бордюра.

— Погодите, — сказал он. — Сейчас малость очухаются, тогда...

Сечевые стрельцы медленно, словно нехотя, поднимались с брусчатки. Когда на ногах было уже около трети личного состава, Борода зычно скомандовал:

— Взво-од!!! В колонну по четыре!!! Становись!!! И указал саблей линию для первой шеренги.

Я не поверил своим глазам. Амбалы понуро построились и даже подравнялись. Остальные стали в затылок амбалам. Борода наблюдал молча, как стрельцы, приходя в себя, обнаруживали своих построенных товарищей и тоже становились в строй. Командир их очухался, но подниматься не стал — закосил под бессознанку.

— Правое плечо вперед, шаго-ом... марш!!!

Битый взвод скрылся в переулке. Борода размахнулся саблей, плашмя шарахнул ею о бордюр рядом с головой лейтенанта и сам еле увернулся от винтом взлетевшего обломка. Эфес он швырнул возле лейтенантовых ног со словами:

— Оружие заслужить надо, вояка х...ев.

После чего мы ушли.

Нигде и никогда я не видел такого наполнения техники живой силой, как во львовских трамваях. Втиснуться в здешний транспорт было задачей, достойной спецназа. Но от окровавленных Бороды и пришедшего нам на помощь толстячка народ шарахался, освобождая место. Толстячок, налетевший из-за угла, оказался тем самым Гришей-надежным-человеком, которого мы и ждали на Армянке. Трамвай прокряхтел пять коротеньких остановок, завонял паленой резиной и перекрыл движение по всему маршруту номер два. Пришлось топать пешком.

— Вы извините, ребята, — начал Борода, — что я воспользовался плодами вашей победы.

— Да нет, ничего, — поощрил его Артист.

— Их мало бить, их надо строить. — Борода был не просто возбужден, он был перевозбужден. — Трусливые твари! Максимум маскарада, максимум гонора, минимум мозгов и смелости.

— Задел ты их основательно, — вспомнил Боцман. — Что это за школьники, которые их от...дили в восемнадцатом году?

— Это когда Петлюра взял Киев, предки этих клоунов пошли брать Львов. Только здесь никаких войск не было, всех взрослых мужиков забрали в австрийскую армию, а она из города ушла. Здесь тогда только поляки жили, в смысле в городе, польский был город. Так вот, собрались школьники и студенты училищ не старше восемнадцати лет, так называемые львувськи дзети, взяли оружие из городских арсеналов, и отколбасили всю эту свору. Так что с боевыми качествами сечевых стрельцов все ясно было вон еще когда...

Борода все же гордился победой, в которую внес и свою малую лепту.

— А вот скажи, — не без ехидства поинтересовался Артист, — если бы нас не было, ты бы тоже упомянул про этих львувських дзетей?

— Он уже упомянул, — вступился Гриша за своего патрона. — Было дело.

— Да-а? — протянули мы вчетвером. — И что?

— Провалялся две недели, — похвастался Борода. — Ребра мне покрошили.

— А если бы мы, ну... не служили когда-то в десантуре, — настырничал и подвирал для конспирации Артист.

— Если бы вы отошли в сторонку — я бы не расстроился, — обиделся Борода.

— Ты знал, что сегодня на Армянку придут стрельцы? — допрашивал Артист.

Борода смутился:

— Предполагал...

— Если бы эта твоя богема не побросала чашки, что бы было?

— Они придрались бы к русской речи.

— А если перейти на украинский?

— Там русская тусовка, все это знают.

— Андрей, — как всегда пренебрегая прозвищем, обратился к нему Док. — Ты втянул нас в драку, не зная наших боевых качеств. Это могло вызвать ненужный ажиотаж вокруг наших персон и помешать выполнению нашей общей задачи.

Борода остановился и сел на парапет.

— Ребята, извините меня тысячу раз. — Он уже искренне раскаивался. — Но просто нету сил эту сволоту терпеть. Вы что, думаете, нас менты могли понизать? Да никогда! Если драка крупная, а крупной у них считается драка с участием более одного человека — менты не ввязываются. А ваши боевые качества я знал...

— Откуда? — удивился я.

— Рюкзаки, — улыбнулся Андрей. — Я же их тоже поднимал. И я видел, как вы легко и непринужденно забрасываете их на плечо. Плюс выправка плюс походка. А потом, когда я этих зацепил, как вы резко позицию заняли...

— Ну прямо шпион! — расхохотался Боцман. — Агент 007!

На том и примирились.

«Дома» нас ждал банкет. Борода с Гришей привели себя в относительно приличный вид, и мы поднялись на первый этаж. Нас встретили юные подпольщицы. Еще в подвале я поинтересовался у Бороды, насколько дамы осведомлены о целях нашего прибытия. Оказалось, что он их не посвящал во многие тонкости своей разведывательной деятельности. Скажем, о его переписке с ФСБ знала только мужская часть подполья. Так что для девушек мы были всего лишь случайными знакомыми Бороды.

Был накрыт стол — побогаче, чем утром в подвале, но тоже скромный. Два салата, жаркое, водка. Девушки радушно приглашали к столу. Лариса была безусловно эффектна. Фигура Афродиты, втиснутая в мини-юбку и почти несуществующую блузку, вызывала азартный интерес: не лопнет ли юбка и не вывалится ли бюст? Личико, следует признать, было у нее грубовато, но приятный овал и чувственный рот компенсировали этот недостаток. Вторая, Света, смотрелась рядом с этим буйством природы серым мышонком в своих свободных даже для ее худобы джинсах и бесформенной хламиде. Самым эффектным мужчиной среди нас, несомненно, был жгучий брюнет Артист. Когда мы вошли, Света уставилась на него, как на принца, который прямо сейчас заберет ее в свое королевство. Так и пялилась на него весь вечер.

Лариса смотрела на всех сразу. То ли никак не могла на ком-то остановиться, то ли заранее записывала всех в потенциальные жертвы своей ненасытности.

После двух тостов и соответствующей закуски я бросил ей на растерзание Артиста и Бороду, а сам вытащил на балкон Дока с Боцманом. Якобы на перекур, хотя курящим среди нас был только Док, да и Лариса в своей квартире курение не возбраняла. Бороде я подмигнул: блокируй, мол, остальных. Мне нужно было совещание, пусть и не в полном составе.

— Ваше мнение? — задал я вопрос.

— Борода не врет, — уверенно ответил Боцман. — Придурок, но не подонок. Мы его слегка прокачали...

— Это он нас прокачал, — возразил Док.

— На боевые качества?

— На вшивость.

— Ну, тут он молодец, — вставил Боцман. — Собственной морды не пожалел.

— Кстати, — вклинил Док, — вы видели его морду перед дракой?

— А что?

— Морда у него была красная.

— Ну и что?

— Александр Македонский сильно пугал своих бойцов и смотрел на цвет лица. Если воин бледнел, его признавали негодным. Если краснел — все в порядке.

— Значит, Борода не боялся, а ярился? — поинтересовался Боцман. — А колени у него с чего тряслись? С адреналина?

— Выходит, так.

— Хорошо, — остановил я дифирамб себе. — Хотел бы я знать, что с Мухой.

— Но ты знаешь этого авантюриста, — рассудил Док. — Небось, как всегда, разрабатывает собственную версию. Как всегда.

— У него была задача прикрыть нас на случай западни, оценить обстановку со стороны и примкнуть, если все будет в порядке.

— Если бы не все было в порядке, он дал бы знать.

— Если бы все было в порядке, он бы тоже дал знать.

— Волнуешься за Муху? Он не ребенок.

— Ладно, будем ждать. Деваться все равно некуда.

На этом месте совещание пришлось прервать, нас позвали в комнату: пришел Дед. Одет он был в цивильное, но вошел чуть не строевым шагом. Вытянулся по стойке «смирно» и отрапортовал:

— Капитан Соколов по вашему приказанию прибыл! Здравия желаю, товарищи офицеры!

Словом, сдал с головой. Но что поделать. Если рыбак рыбака видит издалека, то боевой офицер боевого офицера — подавно.

— Мы давно уже не офицеры, — успокоил его Док.

— Русский офицер и в отставке офицер! — парировал Дед.

— Мы не в отставке, — пришлось мне огорчить капитана Соколова, — мы — уволенные.

— Такую гвардию и уволили? — изумился старик. — Это поспешило командование, — и представился по-граждански: — Николай Иванович.

Пришлось пить еще за один тост — за знакомство с Николаем Ивановичем. Но после этой рюмки я решительно поднял свою команду и, к огорчению дам, объявил, что нам пора спать. Лариса попыталась спасти положение:

— У Андрея вам негде будет лечь, а у меня две кровати и диван.

Она явно подразумевала, что и ее кровать не односпальная. Но я был тверд:

— Мы не хотим вас стеснять. Тем более что у нас с собой спальники, нам, пожалуй, надо бы восстановить походные навыки...

Света ничего не сказала, только проводила Артиста обожающим взглядом. Что он ей успел наговорить?

Спустились вниз. Док полез было в свой рюкзак, но вдруг отшвырнул его и махнул рукой. На мой вопрошающий взгляд ответил:

— Хотел сигареты достать, но хватит. Я на сегодня свой лимит исчерпал.

Вот и правильно. Док у нас самый старший, ему скоро сорок. И курит. А ему, возможно, в горы идти. Пусть побережет свое здоровье.

В кругу посвященных мы продолжили совещание.

Я обратился к подпольщикам и заявил:

— Вы должны понимать, что вся ответственность за успех предприятия лежит на мне. Руководство всеми вашими действиями переходит ко мне. Все инициативы проводятся в жизнь только после подробного доклада и моего разрешения.

— Так точно, товарищ капитан! — ответил Дед.

— Почему вы решили, что я капитан?

— Вам тридцать. Разжаловать вас могли только в первую чеченскую, тогда это скоро делалось. В разведке звания быстро идут. Вот и капитан.

— Угадали. Остальным все понятно?

— Понятно, — отозвались Гриша и Борода.

— У нас мало информации. Есть идеи? И снова заговорил Дед:

— Лариса путается с Шкрабьюком. Он должен знать, где находятся учебные лагеря, но не колется. Надо, чтобы Лариска его сюда затащила, а мы его тут в оборот. А?

Я посмотрел на Бороду.

— Дед фуфла не валит, — отшутился тот.

— Переговоры с Ларисой на тебе. Это приказ.

— Есть!

— Завтра идем в город. Но с кофе завязываем. Непродуктивно. Смотрим штабы па предмет возможного проникновения. В шесть берем карту у Лэсыка. Как ты думаешь, там может что-то быть из того, что нам нужно?

— Лэсык не дурак. Был бы дурак, я бы давно из него выкачал все, что можно. Что он нам подсунет — это большой вопрос.

— Есть еще источники? И снова Дед:

— Лучший источник — это генерал. Надо генерала ихнего брать.

— Одного уже берем.

— Надо еще.

— Николай Иванович, — поинтересовался Док. — Вы представляете, как это сделать?

— Первое дело — наблюдение. Будут данные наблюдения, я вам генерала доставлю, куда скажете.

— Ясно, — сказал я. — Отбой. Назавтра задача всем понятна?

— Так точно!

Выспаться всласть Мухе не удалось — бабы, готовясь к пробуждению вернувшихся кормильцев, начали собирать на стол. Собственно, Муха проснулся не столько от производимого ими шума, сколько от острых запахов домашних разносолов. Зная, что, согласно деревенскому этикету, не положено помогать женщинам в женской работе, Муха вышел во двор и, вылив на себя несколько ведер колодезной воды, привел себя в полную боевую готовность. После этого он вернулся в хату, устроился поудобней и принялся перебрасываться с дамами ничего вроде бы не значащими, но коварными фразочками. У Мухи была цель. Он знал, что женщины во многих отношениях куда наблюдательнее мужиков и уж такую интересную для них штуку, как воинская часть, будь она хоть трижды засекречена, вычислят в два счета.

Старухи по-русски не то что не говорили, понимали — и то с трудом. Молодуха, не бывавшая в Москве и не практиковавшаяся в великом могучем, говорила скверно, но все понимала. Впрочем, и Муха вполне ее понимал. Вся троица страшно смущалась его присутствия, бабы отворачивались, отвечали в сторону. Молодуха краснела, старухи — нет, но их морщинистая задубелая кожа вряд ли была уже способна менять свой запеченный бурый цвет. Таким образом, Мухе было не разобрать, кто же атаковал его вечером и ночью.

Но здравый смысл и трезвая голова подсказали, что, конечно, на клубничку потянулась молодуха, а смущение старух объясняется тем, что они были свидетельницами несостоявшегося греха. Была молодуха некрасива, но крепка по-деревенски, по-дикарски мила и даже аппетитна и носила поэтическое имя Зоряна. Муха, грешным делом даже пожалел об упущенном приключении.

Мало-помалу натянутость прошла, мужички-хозяева продолжали бороться с похмельем самым надежным способом — с помощью крепкого здорового сна, и Олега усадили за стол одного. От самогона он решительно отказался, а вот закусками занялся всерьез.

Выуженные из Зоряны разведданные дали ему более четкие представления об окрестностях. Следующей станцией после Верхнего Синевидного был Сколе — городишко, райцентр, а потом уже шел Гребенив. Каким образом вчера Муха с мужиками пропустил столь крупный населенный пункт, причем и на электричке, и на обратном пеше-грузовичковом пути, было загадкой. А вот после Гребенива действительно шла Тухля. Муха объявил, что слышал от сведущих людей, будто в Тухле как раз самые красивые горы. Туда-то он и навостряет свои туристические лыжи, но боится, нет ли там объектов оборонного значения, какие, как он опять же слышал, были там при Советах. Ему не хотелось бы нарваться на неприятности.

Ему отвечали, что самые красивые горы дальше, за Тухлей, и даже еще дальше, за Славским, в Закарпатье. В Тухле, правда, тоже хорошо. А воинские части за здешними местами не числятся. Это в Турковском районе их полно, здесь отродясь не было. А вот военные есть. Недавно появились. Зоряна видела их в райцентре, в магазине. Черные, бородатые, чистые татаре. Есть и наши. Красивые хлопцы, форма новая, не как у Советов.

Услышав это, Муха решил, не дожидаясь пробуждения своих вчерашних собутыльников, поспеть на утреннюю электричку. Уговоры остаться он преодолел, а вот отвертеться от Зоряны, вызвавшейся его проводить, было невозможно. Впрочем, это было даже кстати, поскольку Муха колебался, куда именно он должен сейчас двигаться. С одной стороны, давно пора было возвращаться к своим. А с другой — возвращаться без малейших новых данных, забравшись в такую даль, было тоже не в его правилах. Зоряна же определила выбор: при ней он мог сесть только в электричку, идущую в горы.

На платформе состоялась трогательная сцена прощания. Муха бездумно ляпнул в разговоре, что намерен бродить по горам недельки две. Зоряна тут же случайно обмолвилась, что Йван с бригадой к этому времени снова отправится в Москву. А еще через минуту добавила как бы ничего не значащую фразу: «Вы, Олег, на обратном пути обязательно к нам заходите, а то с хлопцами не попрощались, так вот как раз попрощаетесь...» Муха обещал заглянуть и обязательно попрощаться.

Но последний, невероятно краткий, сбивчивый и страстный монолог молодки Мухе пришлось выслушать, когда утренняя мукачевская электричка притормаживала у платформы и он уже вскинул на плечо рюкзак.

— Ты вертайся, вертайся через неделю, — горячо шептала она. — Я його отправлю в ту Москву, поживэш в сэли, покушаешь всего с огороду, вот себе и отдохнешь, а то шо за отдых по горам лазить. А наши мужики только пьють, а как поедут в ту Москву на месяц-два, а мы тут одни, а как приедуть, то опять только пьють, а ты непьющий, я поняла, вертайся через неделю...

Муху даже растрогала эта попытка сцапать последний женский шанс при уходящей электричке. Он забросил рюкзак в тамбур, электричка дала свисток, зашевелилась потихоньку, и тогда он притянул Зоряну к себе и поцеловал ее неправильное, но свежее и похорошевшее от стыдливого румянца личико. И зря. Тут же Муха оказался сжат цепкими отчаянными объятиями. Пришлось отработать добрый засосный поцелуй, а потом догонять вагон, увозивший Мухин рюкзак в глубь Карпатских гор.

Вышел Муха на следующей станции. В Сколе был оборудованный по всем правилам вокзальчик, так что пришлось даже где оставить рюкзак. Муха решил побродить по этому райцентру, принюхаться, отпустив на исследование всего населенного пункта часа два-три. Потом он собирался с попуткой забраться еще подальше в горы, осмотреться там и с вечерней электричкой вернуться во Львов.

Для обхода Сколе хватило бы и часа. Но вместо того чтобы делать еще один круг, Муха решил убить время, обследовав множество крохотных магазинчиков. Он истратил в них около сотни гривен, чем вызвал уважение продавщиц, переходящее в восхищение. И это было плохо: его запомнили. Пора было сматываться. Муха зашел на вокзал за рюкзаком и тут-то и увидел чеченца. Одетый в гражданское, он пил водку в вокзальном буфете. Чеченцев Муха отличать умел, мог даже отличить мирного чеченца от боевика — имелся у него такой опыт. Сейчас перед ним был типичный волк-боевик. Бородатый волчий взгляд не был притуплен даже водкой, которой выпито было много — на столе стояла почти приконченная бутылка. Так и зыркал по сторонам. Муха прикинулся туристом, мающимся в ожидании электрички, выбрал столик с хорошим обзором и, для полного уподобления туристу, взял пива.

Пиво было некстати — голова Мухе сейчас нужна была максимально ясная, и он его цедил так медленно, что под конец был вынужден пить теплую выдохшуюся бурду. Волк тем временем прикончил поллитру и взял другую, но пить не стал. Ясно: ждет товарища. Так оно и вышло. Явился компаньон, такой же душман, но, скорее, шакал, а не волк, подсел, сказал что-то, достал деньги — доллары, как заметил Муха, — отслюнил сколько-то и отдал Волку. Тогда и пошла в ход вторая поллитра. Мухе пришлось взять еще пива. Благо было оно слабенькое, а Муха перед этим плотно поел. Можно было, конечно, взять чего-то пожрать, но после Зоряниного завтрака в него вряд ли что-нибудь полезло, хоть и времени прошло больше трех часов.

Чеченцы же молча выпивали граммов пятьдесят по полтинничку через правильные промежутки времени и молчали, как воды в рот набрали. Вот всегда они так: либо спорят исступленно, бурно жестикулируя и стараясь перекричать оппонента, либо, если спорить не о чем, молчат часами, глядя в одну точку. Это глупый европеец способен тяжело переживать безделье и искать себе какого-нибудь занятия даже на свободные полчаса. Мудрый Восток без малейших усилий активно бездействует сутками, а если того требуют обстоятельства, то и месяцами.

Понаблюдав за ними, Муха предположил, что боевики не снабжены личным транспортом и застряли оттого, что ждут ближайшую электричку, которая пойдет после пяти вечера. То есть, если у них не возникнет предмета для дискуссии, они собираются вот так молча просидеть еще шесть с половиной часов. Все это время они, очевидно, намерены строго соблюдать завет Аллаха, запрещающий распитие виноградного вина. Был бы Аллах воистину всеведущ, он бы знал, что в северных странах, где виноград не растет, гяуры испокон веку курят вино хлебное, а виноградное почитают за дамский напиток.

Муха понимал, что шесть часов даже крайне медленного потребления пива приведут его к ненужным последствиям. А высидеть такое время, ничем не занимаясь, европеец может только в том случае, если он профессиональный разведчик. Чеченцы, имевшие возможность изучить западный тип человека, естественно, об этом знали. Поэтому Муха допил остаток пива и снова вышел.

В город он не пошел: еще одна ходка по местным достопримечательностям, и будет его здесь каждая собака знать. Он отправился вдоль путей. Пересек их, поднялся на пригорок, туда, где среди травки начинались сосенки, и прилег доспать недоспанное, да и про запас придавить на всякий случай.

Вслед за боевиками Муха высадился в Гребениве. Несмотря на выпитое, оба они неплохо держались на ногах. Автобусная остановка была сразу у платформы — битый каменистыми горными дорогами автобус уже дожидался прибывших на электричке. Бородачи ввалились в него и успели на сидячие места. Муха не успел. Когда автобус набрал тройной комплект пассажиров и в салоне иссяк весь запас кислорода, водила начал пытаться завести мотор. Муха потянул руку открыть окно, но был одернут:

— Закрый, бов голову надуе!

Из этого Муха мог сделать вывод, что карпатские горцы не испытывают необходимости в кислороде, но зато подвержены тяжелым болезням головы простудного происхождения.

Кондукторша о чем-то спросила Муху на местном диалекте, но он из-за угара никак не мог понять, чего от него хотят. Наконец кое-как догадался, что должен сообщить ей, куда едет, чтобы определить стоимость билета. Он начал думать, что бы такое соврать половчее, потому что наименований населенных пунктов, лежащих по маршруту автобуса, он не знал, наконец догадался заплатить до конечной. Голова соображала с задержкой, и это было плохо. Муха с трудом уловил струйку свежего воздуха, постоял, жадно впитывая пусть и урезанную, но такую животворную пайку кислорода. Через несколько минут с головы слетела муть и мозги заработали. Теперь можно было сконцентрировать сознание. Но дельных мыслей так и не появилось. Черт его знает, куда несет этих боевиков! Гадать нечего, наблюдать надо. И стараться по возможности не засветиться, не то еще немного и всем будет ясно, что Олег Мухин, сравнительно удачно прикидывающийся туристом, кое за кем ведет наружное наблюдение.

Автобус свернул с асфальта и затрясся по грунтовке. Через несколько остановок чеченцы вышли, и Мухе не оставалось ничего иного, как выйти вслед за ними с таким видом, будто бы он прекрасно знает, куда приехал. Бородатые прошли несколько дворов и свернули в калитку. Вот незадача! А что, если это местные?! Ведь тоже горцы, могут ведь и они носить бороды. И в принципе могут молча пить водку на вокзале. В самом-то деле! Муха вспомнил, что какая-то часть местных жителей была вполне славянского типа, но другая, едва ли не большая часть была черна, смугла и горбоноса. Видимо, и сюда докатилось татарское нашествие. Правда, бородатыми здесь были только старики. Да нет, точно это чеченцы! Что ж Муха, уже чечена не распознает?

Через минуту у него созрел план. Муха принялся активно ломиться в соседнюю калитку. Собаки подняли лай, во дворе произошло шевеление, и приятный женский голос спросил:

— Хто там?

Поздравляем вас, Олег Мухин! За этой калиткой вас ждет еще одна Зоряна. Теперь вам так легко не отделаться.

Увы! Муха попросился на ночлег, но ему отказали, ссылаясь на полную загруженность туристским элементом. Он обошел десятка два дворов, но всюду уже расположились другие туристы. Стучал Муха и в калитку, скрывшую чеченцев. Или условных чеченцев. Там — понятно почему — ему тоже ответили, что, дескать, все уже занято. Муха на иное и не рассчитывал. Впрочем, он даже обрадовался, за плетнем мелькнула черная борода и сверкнул шакалий взгляд. Заметили. Это хорошо. Раз на продолжительное наблюдение у него времени нет, значит, надо попробовать вызвать противника на ответные действия. Здесь же Мухе дали совет. Иди, сказали ему, ночуй в колыбе. Ее специально для туристов и выстроили. Это за селом. Пойдешь по дороге, будет по левую сторону.

Построенная для туристов колыба оказалась весьма экзотическим архитектурным сооружением — шестигранным срубом с конической крышей. В центре крыши была большая дыра, а под ней кострище. Вдоль стен — дощатый настил. Здесь могло спасаться от дождя и греться у костра человек двадцать, а с девушками — и все сорок. Муха решил вернуться в город завтра. Если получится, то с утра. Он дождался темноты, развел огонь, поужинал тем, что припас еще в Сколе, притушил костер и выскользнул незаметно за пределы своего убежища. Ждать гостей.

Гости явились через час. Их количество превзошло самые пессимистические Мухины прогнозы. Появившаяся из-за гор полная луна осветила каменистую дорогу, по которой в направлении колыбы выдвигался добрый взвод вооруженных людей. Мертвенно поблескивали стволы, и в наступившей тишине до Олега доносилось побрякивание экипировки. Метрах в трехстах взвод остановился и разбился на группы. Связываться с такой бандой было бы не совсем корректно — боевики могли бы обидеться, встретив всего лишь одного противника. Он и не собирался связываться. Но нужно было забрать рюкзак из колыбы.

Муха занимал позицию в ста метрах от сруба. Рядом была заброшенная ферма, но Олег выбрал открытое место. Если правильно лежать, тебя и на открытом не видно, а в хлеву станут искать в первую очередь. Местность была без складок — пологий выкошенный склон. Но Муха знал, что противник пока его не может видеть — на нем не было ничего блестящего. Да и экипировка у него подогнана так, чтобы не издавать ни малейшего звука. Одним броском он преодолел расстояние до колыбы и нырнул внутрь и тут же получил удар ребром ладони в шею.

Муха свалился на теплые угли потушенного костра и потерял сознание.