"Автономный рейд" - читать интересную книгу автора (Таманцев Андрей)Глава десятая. Друзей на день рожденья не зовутГенерал Голубков несколько раз проверился на предмет хвоста, пока ехал в Затопино к Пастухову. Вроде бы и не было прямых причин для этих предосторожностей, а все же так спокойнее. Последнее время вокруг УПСМ все явственнее намечался тот чиновничий вакуум, который в бюрократических системах лучше и раньше всего прочего сигнализирует о монаршей немилости. Чиновники гипертрофированных госаппаратов вследствие естественного отбора — иные в такой системе не выживают — по легкому дуновению, по взмаху начальственных ресниц чувствуют приближение грозы. И умеют угадывать, в кого ударит молния. Бывая в кабинетах смежников и иных, совершенно открытых структур, Голубков ощущал, что не только над УПСМ как службой, но и над ним самим сгущаются тучи. Это было тем более странно, что дела шли на удивление хорошо, а результаты говорили сами за себя. Только нейтрализация опаснейших террористов, готовивших захват Северной АЭС, и пресечение утечки сверхсекретных технологий к афганским талибам более чем оправдывали существование УПСМ. Впрочем, можно допустить, что это-то и таило опасность. Российская госмашина уже давно, с войны, не работала на результат. Высшие эшелоны власти совершенно не зависели от плодов своих усилий. Школьные учителя могли загибаться в нищете, медики могли голодать в знак протеста, но в зимних садах президента мило пели птички, а иностранные рабочие тщательно покрывали позолотой Кремль. Народ при этом услужливо голосовал за тех, кому на него было плевать. Происходило это в силу всеобщей сознательности. Поскольку все знали, что выборы стоят больших денег и нельзя их срывать, строка «против всех» в бюллетенях популярностью не пользовалась. А согласившись выбирать из всех зол наименьшее, как ни крути, выбираешь все-таки именно зло... В сущности, рулевые госмашины не столько исполняли свои многотрудные обязанности, сколько ревностно следили за тем, чтобы никто не покушался на их место в окружении Самого. И в этой системе любой человек, любая структура, которая привлекала к себе внимание четкостью работы, вызывала у других страх за свои места. Голубков это знал. Его с детства смущала концовка сказки Андерсена о голом короле. Все там вроде бы просто и понятно, кроме одного маленького нюанса. Буквально маленького. Совершенно не сказано о дальнейшей судьбе того мальца, который объявил, что король гол. И сейчас Голубков, думая о сгущающихся неприятностях, полагал, что дело все в том, что УПСМ, в котором он отвечал за оперработу, выставило кого-то в голом виде, вот только никак не мог высчитать, когда и кого именно. Вернее, кто обиделся сильнее других? Успехи УПСМ высветили огрехи массы других служб и ведомств. Какое из ведомств решило отомстить, определить было непросто. Когда генерал Голубков прибыл в Затопино, вся команда Пастухова была уже в сборе. Сидели у Пастуха за столом, и сероглазый хозяин дома устало объяснял темно-русому Артисту, ехидно поблескивающему своими еврейскими глазами, что если он закроет ставшую по зиме убыточной столярку, то затопинским мужикам просто нечем будет заработать себе на жизнь. — Но они ж и так не зарабатывают, — недоумевал Семен Злотников, который после всех своих театральных мытарств лучше всего научился играть одну роль — роль Артиста. Причем не того, который в театре, а того, который артист спецназа. — Они просто потихоньку ковыряются, ожидая твоей подачки, и таким образом растаскивают то, что ты получил за спецоперации. Рискуя, между прочим, жизнью. И не только своей. — Ну так тоже нельзя, — степенно вступился за командира Дмитрий Хохлов, такой могучий и плечистый, что только страсть к белым костюмам помогала ему не выглядеть слишком громоздким. Страсть эту он принес из морской пехоты, благодаря службе в которой и заслужил прозвище Боцман. — Как нельзя, хозяйственный ты наш? — копируя Гафта, спросил Артист. — А вот так: «растаскивают», — вздохнул Боцман. — Они мужики отличные. Пить вон у Сережи все бросили. — А то, что не привыкли еще сами крутиться, предпочитают ждать, когда добрый дядя чего-нибудь подкинет, так это оттого, что они еще советские люди. Им время нужно, чтобы отвыкнуть... — Согласен! — Семен Злотников для пущей убедительности прижал к груди мозолистые ладони, ребрами которых проламывал двухдюймовые доски. Он, как многие служители муз, обожал внешние эффекты. — Согласен стопроцентно! Вопрос только в том, какое им для этого нужно время. Время, когда из-за лени и воровства они бедствуют, или время, когда они сыты благодаря нашему другу меценату? А? — Не любишь ты, Артист, пролетариат, то бишь трудовое крестьянство, — обвинил Боцман, и Артист умолк в удивлении. Он пытался сообразить: это Боцман от себя сказал насчет пролетариата или процитировал Швондера из «Собачьего сердца»? Так и не решив этой загадки. Артист схитрил, обратившись к Ивану Перегудову: — Док, скажи ты ему. Как по психологии: можно любить пролетариат или это извращение? Перегудов был самым «старым» в группе, возраст его приближался к сороковнику, и запальчивость в спорах была давно ему неведома, равно как и безоглядный азарт в рукопашной. Зато в главном он брал верх другим: уверенностью, выносливостью и профессиональными навыками. Одно слово — военно-полевой хирург, попавший в спецназ. Правда, в последние годы, занимаясь реабилитацией инвалидов, прошедших горячие точки, он действительно специализировался на психологии. Может, еще и поэтому знал: лучший способ победить в споре — это не спорить. Вот Перегудов и ответил Артисту, кивая на входящего Голубкова: — Если что-то мне и кажется извращением, так это не вставать, когда входит старший по званию. — Вольно! — пошутил в ответ Голубков. — Я к вам на поклон, так что о званиях лучше не будем. — Да? Докладай тогда, сынку, — заерничал Артист. — Хто тама в Кремле чиво непотребное опять отчебучил? — Если в я знал хто? — вздохнул Голубков. — Сережа вам рассказывал о последних событиях? — Нет, — сказал Пастухов. — Я просто объяснил, что надо встретиться. У нас тут тоже, оказывается, начались непонятки. Вы давайте о своих, а потом мы их с нашими состыкуем. — Принято. — Голубков машинально достал блокнот, ручку и нарисовал размашистую единицу. — Во-первых, в западной печати появилось несколько материалов, в которых фигурируем мы с Пастуховым. Причем оба говорим при этом тексты касательно Грузии. Тексты, которых на самом деле никогда не говорили. И произносили их на сборищах, на которых никогда вместе не появлялись. И тексты эти имеют специфичный душок, который легко истолковать как угрозу Шеварднадзе, который якобы не хочет дружить с Россией. — А он хочет? — полюбопытствовал Боцман. — Дружить? Хочет. Но не очень пока может, — ответил Голубков. — Второе. Как показало наше расследование, единственное документальное свидетельство того, что между УПСМ, мной и вами, то есть Пастухом персонально, есть связь, — это та дезинформация, которую я сочинил, когда — помните? — выводил на вас Пилигрима. Мы тогда подозревали крота в ФСБ и одним махом убили двух зайцев: и крота засветили, и вас Пилигриму подсунули. Значит, можно предположить: предлагая свои услуги. Пилигрим показывал эту дезу не только чеченцам, которые его наняли взорвать АЭС. Но и кому-то еще. Возможно, что и в Грузии. И вот теперь кто-то или пытается повесить на нас каких-то собак — каких, мы пока не знаем, — или же... Голубкову вдруг вспомнился начальник САИП генерал-лейтенант Ноплейко, который, как опытный чернобылец, отвечал за безопасность и охрану Северной АЭС. Друг Ваня, как прозвали генерала за дружбу с Самим и за редкостную наивность в оперативной работе, очень тогда возмущался, что его сразу, еще на стадии подготовки операции, не поставили в известность. Тогда начальник УПСМ Нифонтов даже не счел нужным ему объяснять, что о ревизиях предупреждают только в торговле. И то в проворовавшейся. — Или что? — прервал его затянувшееся молчание Артист. Он да Муха всегда играли в группе роль самых нетерпеливых. — Или дело сложнее. Кто-то привлекает ко мне и к Пастуху внимание, чтобы пустить кого-то по ложному следу. Вопрос ко всем: было ли что-то в последнее время, что в этой связи выглядело бы подозрительным или тревожным? — Еще как было! — помрачнел Артист. — Еще как подозрительно и еще больше — тревожно. Муха пропал! — Как пропал? — удивился Пастух. — А почему я ничего не знаю? — Потому что ты так занят своей лесопилкой и своими односельчанами, что велел не обременять тебя делами «MX плюс», — почти нежно объяснил Артист. — Это ж Муха, — пробасил Боцман смущенно. — Что он, маленький, не понимает? А не сообщали потому, что мы все ждали: он вот-вот объявится. А он, с тех пор как расстался с Доком, прислал мне на пейджер всего одно сообщение: что уже в Тбилиси, что чуток отдохнет в Грузии, а дальше — все, молчок. Уже неделю. Но клиент из «Изумруда» претензий никаких не предъявлял, сказал, что все в порядке, всем доволен, деньги заплатил. Вот мы и не суетились. Задним числом бездействие при тревожных обстоятельствах всегда кажется особенно глупым. Первейшая заповедь разведчика — немедленно сообщать товарищам о новой информации, ибо даже ближайшее будущее разведчика непредсказуемо. Та информация, которую ты добыл, но не успел передать, возможно, будет стоить жизни тебе и твоим товарищам. Муха в этих вопросах был редкостным формалистом. Он, даже в магазин отправляясь, обязательно сообщал Боцману, который больше остальных занимался вместе с Олегом делами агентства, куда идет и когда вернется. Но если Муха неделю не давал о себе знать, то это означало лишь одно: что он просто не мог дать о себе знать. Но это стало ясно только сейчас, после сообщения Голубкова. До этого всем: и Боцману, и Доку, и Артисту — казалось, что Муха действительно решил расслабиться. Артист когда-то, в советские времена, очень любил отдыхать в Тбилиси и считал, что Муху тоже покорил этот великолепный город. А грузины-де так умеют взять гостя в оборот, что дни и недели для него летят как секунды. — Та-ак, минутку! — сказал Пастух и вышел на кухню. — Оля, — спросил он там у жены, — нам была какая-нибудь почта? — И, вернувшись, мрачно сообщил остальным: — И мне Муха ничего не присылал. Сельский почтальон Маргарита Павловна Попкова, прозванная в юности Королевой Марго, даже зимой развозила почту на велосипеде. Шины у ее «ХТЗ» были широкие, рельефные. Ничего, нормально. Она как раз и катила, покачивая объемистыми, как переметные сумы, бедрами на узковатом для нее седле мимо дома нового русского Пастухова. Заметив возле его крыльца несколько машин, а среди них большой и черный джип самого Пастухова, она было дернулась свернуть туда. Но спохватилась. Свернуть бы хорошо, да уж такая сегодня незадача: именно пастуховское письмишко она и забыла прихватить. Вот как ее заморочил внук Васька, которому вынь да полож водяной пистолет. Ну и ничего, как-нибудь найдется случай вручить адресату письмо, которое больше недели лежало у нее за иконкой... Вот послезавтра она опять пенсии затопинским бабкам повезет, тогда и письмо прихватит. Невелики баре, потерпят. Да и письмишко-то тонкое, без печатей, ничего важного в нем быть не может. С днем Конституции небось поздравляют. Или теперь уже не в декабре Конституцию отмечают? Черт-те что натворили в стране. Все праздники поперепутали. Дерьмократы проклятые. Вот был бы Сталин — товарищ Сталин бы им показал... |
||
|