"Сказки темного леса" - читать интересную книгу автора (Djonny)

Ватник, дающий все права

Оперативный штаб кампании для нашего крыла решено было устроить на Московском вокзале, в помещении отдела транспортной милиции. Он располагается в подземном переходе, соединяющем ст.м. «Площадь Восстания» с выходами к перронам и в здание самого вокзала. Это полутемная и сырая, загибающаяся буквой «Г» бетонная труба, на изгибе которой находится трехслойная стальная дверь с электрическим замком. Если дежурный смилостивится и нажмет кнопку, то послышится характерный металлический стук, язычок замка втянется в паз — и массивная дверь отворится.

Прямо за дверью устроен небольшой тамбур, из которого открывается вид на бронированный «аквариум» дежурного по отделу, а у стены напротив установили небольшой стол — для нашего дежурного.[159] В этом году, благодаря заботе нашего Благодетеля, мы работали автономно, подчиняясь только чиновникам Комитета, полностью выйдя из-под юрисдикции расположившегося на Витебском Жука.[160] Штаб на Мосбане стал центром нашей экспансии, откуда мы разослали рабочие группы по остальным направлениям: основать пикеты на Балтийском и Варшавском вокзале, на узловых станциях (таких, как Сортировочная и Ленинский проспект) и в дальние челноки (на Мгу, Волховстрой, Любань, Тосно, Лугу, Сиверскую). Мы сами ни за что бы не справились с таким объемом работ, но Крейзи несколько дней «не слезал с телефона» — и к началу кампании у нас появились помощники. Среди них оказалось немало наших старых знакомых из игровой тусовки, а кроме того, нам здорово помогли кадрами лидеры двух известных в Питере общественно-политических структур.[161] Их лидеры объявили охрану природы «задачей для патриотов», и к старту кампании (22 декабря) у нас сложился полностью укомплектованный штат дружинников и инспекторов. Причем укомплектованный людьми, подготовленными к оперативной работе, в отличие от членов «Дружины Гринхипп» — составленной преимущественно из жирных хиппи и апатичных ролевиков. Именно поэтому Крейзи, планируя нынешнюю кампанию, основной упор сделал на выработку протоколов. Рассуждал он примерно следующим образом:

— У Лустберга, да не уподоблюсь ему вовек[162] — только один вокзал и всего десять человек народу, плюс пикет в Девяткино и максимум два челнока в день. А мы возьмем три вокзала — на Варшавский и на Балты поставим мобильные группы, а на Московском сделаем оперативный штаб. Будем шмонать каждую электричку, на узловых станциях навроде Сортировочной поставим засады — так что мимо нас ни одна сука с елкой не проскользнет. Народу у нас — почти сотня, то есть в десять раз больше, чем у «Гринхипп», значит, и протоколов должно быть соответственно. Так как, Петрович? Сядешь оперативником на Мосбан?

— Угу, только не сразу, — кивнул я. — Сначала хочу направление на Финляндский, чтобы пободаться с нашими недругами за их вотчину. Я так понимаю — у них тоже будут соответствующие бумаги?

— Именно так, — подтвердил Крейзи. — Но и у тебя будут, так что все путем. Посидишь там дня три — и у них разбежится половина личного состава. Опять же, протоколы за эти три дня все будут наши. Кампания-то идет всего десять дней, так что минимум на треть испортим пидорюгам отчетность.

— И здоровье наполовину, и совсем — настроение, — обрадовался я. — Готовь документы!

Рано утром в понедельник, двадцать второго числа, я был на Финбане и стучался в двери директора вокзала.

— Доброе утро, — жизнерадостно поздоровался я. — Вас приветствует природоохранная инспекция, по вопросу предоставления помещения под штаб. Можно войти?

— Э… — неуверенно отозвался директор. — Обычно приходил другой мужчина, мы привыкли…

— В этом году правила изменились! — строго ответил я. — Теперь проведение кампании доверено нашей структуре! Вот, пожалуйста — направление из Комитета!

— А что случилось-то? — удивленно переспросил директор.

— Ведомственные перестановки, — важно ответил я. — Но вы не беспокойтесь, мы обычаи знаем. Пришлем вам елочек в лучшем виде, сколько прикажете!

— А, ну тогда ладно, — разулыбался директор. — Сейчас я насчет вас позвоню! Через полчаса я с удобством расположился в помещении уже знакомого мне пикета ДНД. Вместе со мной приехали дежурить четыре тройки бойцов из состава дружественных организаций, которые еще до обеда заполнили весь пикет нарушителями, а помещение соседнего туалета — отнятыми елями. Я как раз корпел над очередным протоколом, когда двери пикета отворились, и в помещение ворвался Тони Лустберг, далеко опережаемый собственным воем:

— По какому праву?! Вы были отчислены из состава инспекторов! Немедленно вон отсюда! Получилось так, что наше становление в новом качестве прошло мимо внимания руководства «Гринхипп». Так что когда я достал из кармана новое удостоверение,[163] а из папки — соответствующие документы, у Лустберга от обиды чуть крыша не съехала.

— Что такое? — захрипел он, когда я сунул ему под нос бланк Комитетского направления. — Назначили ТЕБЯ старшим по Финляндскому направлению?

— Угу, назначили! — бодро отозвался я. — Так что я на своем месте. А вот что ты, пидор, здесь делаешь?

— Я буду жаловаться начальнику вокзала, — почерневшими губами произнес Лустберг, а затем быстро развернулся и вышел из помещения пикета.

Он действительно собирался нести свою жалобу, да не тут-то было. На его беду, вместе со мной колонизировать Финбан отправился старший сержант Эйв, под новый год получивший увольнение у себя в части. Именно он — покачивая запасенной за время службы внушительной ряхой — отправился по моей просьбе к директорским дверям, рассчитывая перехватить Лустберга возле них.

Совершив стремительный рывок по платформе, Эйв первым добрался до начальственного порога. Там он встал с самым безразличным и скучающим видом, исподлобья оглядывая вокзальную перспективу — вход в буфет и прохаживающихся туда-сюда пассажиров. Кутаясь в бушлат, он стоял перед директорскими дверями с таким будничным лицом, что появившемуся вскоре Лустбергу показалось — молодой военный спокойно ждет своей очереди.

— Вы последний к директору? — нервно осведомился Лустберг, совершенно не признавший в Эйве нынешнем прошлого Эйва. Поэтому и к прозвучавшему ответу Тони оказался не готов.

— ИДИ НА ХУЙ! — рявкнул на него Эйв.

— Что?! — отшатнулся Лустберг, не ожидавший от постороннего военного такого к себе отношения.

— Да как вы смеете?

— Как я смею?! — рассвирепел Эйв. — Ну погоди!

С этими словами он отлип от стены, сделал шаг вперед и отвесил Лустбергу сытную плюху — кулаком по еблу.

— Надо еще объяснять? — приговаривал он. — Пошел на хуй! Чтобы тебя, пидор, здесь больше не видели!

С этим он отвесил Лустбергу еще несколько увесистых плюх. Удар у Эйва тяжелый, так что Тони не стал ждать продолжения — развернулся и побежал. Эйвовская наука пошла ему впрок, и в ближайшие два дня мы его на Финляндском не видели. Зато прочие члены «Гринхипп», неосведомленные еще о приключившихся «ведомственных перестановках», продолжали прибывать. Они засовывали свои немытые головы в пикет, удивленно морщились, завидев меня — но все равно спрашивали:

— А Лустберг где?

— В пизде! — с ходу отвечал им я. — Валите отсюда на хуй, в этом году для вас не будет кампании! Вы уволены!

Так продолжалось два долгих дня. Двадцать четвертого числа на имя директора Финляндского вокзала поступила телефонограмма из Законодательного Собрания Санкт-Петербурга, в которой один из депутатов (помощником которого являлся на то время Владимир Гущин) просил «разобраться со сложившейся ситуацией» и «дать возможность работать проверенным кадрам». Аналогичный депутатский запрос поступил в тот же день на имя начальника Комитета по Лесу Л. О., а к вечеру на Финляндском вокзале объявился Тони Лустберг со свитой — настроенный очень решительно и вооруженный целой кучей важных бумаг.

— Принято решение на высочайшем уровне! — разорялся он. — Вы обязаны свернуть свой штаб и передать нам все протоколы, а также ключи от склада незаконно добытой лесопродукции! Увидев такое, я принялся названивать на Мосбан, где царствовал Крейзи.

— Проблемы, брат! — заявил я. — Тут приперся полупидор-полудракон[164] и требует обратно свой вокзал! Чего мне с ним делать? Затем я буквально в двух словах обрисовал Крейзи сложившуюся ситуацию.

— Вали оттуда! — подумав несколько секунд, крикнул Крейзи прямо мне в ухо. — Протоколы возьмите с собой, а на склад повесьте новый замок. И ключи выкиньте!

— A Elbereth! — смеясь, отозвался я, а через секунду трубка донесла до меня далекое: — Gilthoniel!

В ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое мы заседали у Строри — сам хозяин дома, я, Гоблин и Тень. Мы пили водку под гороховый суп и обменивались впечатлениями, благолепно и без всякого беспокойства. Но в половине первого ночи кто-то принялся настойчиво трезвонить во входную дверь. Это оказался незнакомый мужчина лет тридцати вместе со своей спутницей — невзрачной кривоногой бабенкой. Последняя прямо с порога обратились к Строри вот с какой просьбой:

— Пустите нас погреться! — жалобно попросила она. — Мы знакомые ваших соседей, приехали в гости — а их дома не оказалось. Мы видим — вы не спите, разрешите посидеть с вами до утра?

— Говно вопрос, — кивнул Строри. — Заходите.

Он посторонился, а через несколько минут гости были уже на кухне и присоединились к трапезе. Сначала все было путем, но через пару часов мужчина (назвавшийся Алексеем) залил глаза, и начался карнавал.

— Моя женщина хочет спать, — громко заявил он, обращаясь к Строри. — Постелишь нам свежее бельё в большой комнате, а потом ступайте гулять. Не люблю, когда мне мешают!

— Чего? — поначалу не понял Строри, но Алексей тут же расставил все точки над i, поднявшись из-за стола и заорав во весь голос: — Стели бельё и уебывай!

Дело не ограничилось одними словами — для пущей убедительности Алексей схватил в руки пилу-ножовку и принялся размахивать ею, подпрыгивать и угрожать. Тогда я взял любимую Строрину дубинку (метровую лыжную палку в оплетке из кабеля, внутрь которой просунут толстенный арматурный прут) — и замахнулся на охуевшего от выпитой водки «гостя». Но ударить не успел — слишком скученно сидели мы на маленькой кухне, слишком мало места оставалось на замах. Бросив пилу, Алексей подскочил ко мне и вцепился в дубинку обеими руками. Мы принялись тянуть палку каждый на себя, бешено крича и пинаясь ногами, а затем повалились на пол и выкатились в коридор. Не помню, как мы оказались на лестнице — но там мне удалось завести под Алексея ноги и перекинуть его через себя. Так как он продолжал крепко держаться за дубинку, по лестничному пролету мы покатились вдвоем. Пересчитав все ступеньки, мы вывалились из парадной на недавно выпавший снег.

Пока мы катились, я успел заметить краешком глаза, как выбегает на площадку спутница Алексея. Сделала она это на свою беду: не успела она появиться в дверном проеме, как Строри оглушил её бутылкою из-под водки. Мгновенный взмах руки, вспыхивает в желтом свете пустая тара, слышится глухой удар — и лишь затем раздается звонкое пение рассыпающихся осколков. На улице мы оказались с Алексеем лицом к лицу — сидя на земле и упершись друг в друга ногами. Алексей крепко держал палку обеими руками, одним концом к себе, а я намертво вцепился в загиб арматуры, торчащий из другого конца. Секунду мы отдыхали, а затем дернули изо всех сил — и арматурный прут с визгом покинул обрезиненные ножны. Начинка досталась мне — а вот лыжная палка в оплетке из кабеля осталась у Алексея. Почему-то это внушило ему неоправданные надежды.

— Тебе пиздец! — вскакивая на ноги заорал он. — Теперь тебе пиздец!

Лучше бы он не вставал. Первым же хлестким ударом арматурного прута я осушил ему по колену, потом заебенил по локтю, а потом принялся мордовать как попало — по локтю, по горбу, по колену и всяко еще.

— Брось палку! — страшным голосом кричал при этом я. — Немедленно брось палку, пидарас! Сам не свой из-за полученных тумаков, Алексей растерялся и решил подчиниться моим требованиям. Как только он бросил свою палку на землю — я перехватил поудобнее прут и принялся мордовать его с удвоенной силой. Через пару минут я загнал его к кирпичной помойке, запихал в ПУХТО и закрыл массивной металлической крышкой. Заперев остальные дверцы, я принялся поджигать выпирающий на стыках мусор — желая насмерть удушить Алексея в едком и вонючем дыму. Так он меня разозлил!

Жизнь нашему «гостю» спас брат Гоблин — оттеснив мня в сторону, он отпер ПУХТО и уставился на Алексея.

— Возьмите все! — взмолился к нему Алексей, а когда рассмотрел как следует лицо Гоблина, нашел нужным добавить: — Только не убивайте!

С этими словами Алексей вынул из кармана и стал протягивать нам свой кошелек. Я почти поддался на эту провокацию, но Гоблин меня остановил — перехватил за руку.

— Э-э-э, маленький брат! — рассудительно произнес он. — Мы не в лесу! Нельзя его здесь грабить! Лучше мы нассым ему в кошелек!

Через пару секунд мы забрались на ПУХТО и, строгими окриками побуждая Алексея держать руку повыше, полностью обоссали ему бумажник и часть пальто. После этого Гоблин отпустил нашего гостя — и тот ушел, сильно хромая и волоча на горбу свою окровавленную супругу. Когда он совсем скрылся из глаз, меня вдруг посетили продиктованные жадностью сомнения:

— Все же надо было ограбить! А-а-а!

— Не надо! — остановил меня Гоблин. — Чует мое сердце, на этом дело не кончится!

Как всегда, прав оказался Гоблин. На следующий день Строри, пришедшего домой пообедать, прямо на кухне подстерегал участковый милиционер. Пользуясь служебными полномочиями, он проник в квартиру мимо Строриной мамы и теперь пил чай. Видимо, угощением он остался доволен — раз принялся настаивать, чтобы мы нанесли ему ответный визит. Отказать было неудобно, так что нынче же вечером мы отправились на разбор полетов в местный отдел. Изначально дело складывалось не в нашу пользу. Достаточно было бросить взгляд на лицо Алексея и на голову его жены, чтобы все встало на свои места. Четверо подонков измордовали семейную чету! Не знаю, чем бы кончилось дело, но нас здорово выручил сам потерпевший. Это случилось, когда он взялся излагать свою версию происходящего, не стесняясь при этом никого — ни нас, ни присутствующих при разговоре сотрудников милиции.

— Этот урод, — брызжа слюной и тыкая в Строри пальцем кричал Алексей, — отказался постелить моей жене чистое бельё! Ты, сука, еще за это ответишь!

Тогда милицейские чины принялись расспрашивать его об имевших место обстоятельствах — и Алексей не счел нужным что-либо скрывать. Без всяких обиняков он поведал органам следствия, как именно он попал к Строри в квартиру, какие предъявил требования и каким был наш ответ. У слушавших его ментов челюсти отвисли от такой наглости — так, что они поначалу даже не поверили словам Алексея.

— Что, так и сказал: «Стели белье и уебывай?» — спросил один из них. — Прямо вот так и сказал?

— Да, так и сказал, — подтвердил Алексей. Ментам таких «объяснений» показалось более, чем достаточно.

— Так, — сурово объявил дознаватель. — Выйдите все, кроме потерпевших!

Мы вышли в коридор — но через тонкую дверь нам хорошо было слышно, как дознаватель орет на Алексея:

— Врываешься пьяный в чужие квартиры и устраиваешь там хуй знает что! Чего же ты ждал, пидарас?! Какого к себе отношения?! Короче, все обошлось.

На следующий день я прибыл на Мосбан и приступил к своим непосредственным обязанностям — сел на место оперативного дежурного по направлению. Как я уже говорил, мой стол располагался прямо напротив стола дежурного по отделу — что сидел за невысокой стенкой, переходящей на уровне пояса в лист толстого бронестекла. Из-за этого стекла дежурный не мог напрямую делегировать мне свою волю, в случае нужды подавая мне разнообразные знаки. А поводы к этому находились самые разные.

Однажды я увидел, как товарищ капитан машет мне из-за своей загородки. Я не ждал ничего необычного, поэтому только при входе в дежурку заметил, что капитан смотрит на меня как-то не так. Причина этого взгляда открылась мне в самом скором времени.

На столе у дежурного стоял небольшой черно-белый монитор, транслирующий изображение с камеры над входом в отдел. На экране монитора хорошо было видно нашего Крейзи (вид сверху и чуть сбоку), притулившегося перед самыми дверями, возле стены. Воровато оглядываясь по сторонам, Крейзи споро приколачивал косяк из здорового (примерно на полкружки[165]) свертка — вовсе не замечая камеры, расположенной прямо у него над головой.

— Это кто? — строго спросил у меня капитан, и тут же добавил:

— Вы совсем охуели?

— Это наш старший инспектор, курирующий проведение кампании, — отчеканил я, одновременно с этим доставая из кармана фляжку трехзвездочного коньяка и протягивая её капитану. — И он вовсе не охуел, он просто не знает про камеру.

— Так информируйте его! — нервно ответил дежурный, одним движением пальцев скручивая пробку. — А то безобразие получается! Старший инспектор — и не знает про камеру!

Следующий случай вышел далеко не таким безоблачным. На станции Сортировочная есть один шалман, что стоит прямо у спуска с платформы. У него две прозрачных стенки из оргстекла, через которое хорошо видны прибывающие электрички. Хозяин этого шалмана заключил с природоохранной инспекцией в лице наших товарищей следующий договор: кружка пива в обмен на любую ель. Понятно, что это место тут же получило в наших глазах статус ОПОПа (опорного пункта охраны природы), а назначение на это пост получали только самые привилегированные инспектора из ближайшего круга братьев.

Елок через Сортировочную везли очень много. Так что когда прошлая смена, с трудом держась на ногах, грузилась в электричку — свежие инспектора заходили в шалман и спрашивали у хозяина:

— Сколько?

— Сорок шесть кружек, — жизнерадостно отвечал хозяин, глядя в специальный блокнот. — Добро пожаловать на пост!

Однажды ночью инспектора Барин и Строри, не имеющие вследствие собственного распиздяйства не то что удостоверений, но даже значков,[166] взялись осуществлять на станции Сортировочная «меры по пресечению ввоза незаконно добытой лесопродукции». Оба плечистые, среднего роста, на время кампании они даже одевались практически одинаково: в черные джинсы, высоко закатанные над голенищами армейских ботинок и в камуфляжные ватники, которые выписал для нас Благодетель.

Как я уже говорил, никаких документов Строри с Кузьмичом не признавали, считая «всю эту канитель» совершенно ненужной. Работали они так: когда прибывала очередная электричка, братья отставляли в стороны пивные кружки, натягивали на лысые головы черные вязаные шапки и выходили на перрон. Разойдясь по сторонам, они выхватывали из потока пассажиров нарушителей природоохранного законодательства, после чего следовало немногословное:

— Елки на землю, суки! Работает Комитет!

Брошенные нарушителями елки братья стаскивали в шалман — и заколдованный круг повторялся. Но сегодняшней ночью все оказалось не так-то просто. Здоровенный мужик лет сорока, выгрузивший из тамбура омуденные стальные сани с привязанной к ним макушкой роскошной ели, бросать свою добычу не захотел.

— Да кто вы такие? — возмутился он. — Сопляки! У вас даже документов нет, а туда же! Съебите с дороги, ебал я ваш Комитет!

Таких слов наши товарищи спустить ну никак не могли. Завязалась нешуточная драка, в ходе которой нарушитель, действительно серьезный мужчина, проволок повисших на нем Строри и Кузьмича под железнодорожным мостом и вытащил на другую стороны рельсов, к куче ларьков и к автобусной остановке. Там Строри, многоопытный в уличных потасовках, сумел опрокинуть мужика на землю подсечкой — и тогда они с Кузьмичом «сплясали джигу» у него на голове. За эти делом их и застал милицейский патруль, увидавший, как двое парней в камуфляжных ватниках смертным боем ебашат лежащего в луже крови мужика.

— Немедленно прекратить! — заорал сержант, старший наряда. — Что здесь происходит? Он ожидал от ситуации чего угодно — но не подготовился к встрече с Кузьмичом. А Кузьмич выделяется меж всеми братьями редким талантом: даром самоуверенной наглости.

— Это кто тут вопросы нам задает? — развернулся Кузьмич в сторону подошедшего патруля. Быстро нащупав взглядом старшего, Кузьмич продолжал: — Ты все вопросы лучше сразу в себе задави! Природоохранная инспекция, работает Комитет! Давайте, показывайте свои ксивы! Сказано все это было спокойно, без агрессии — и в то же время жестко и очень уверенным тоном.

— Что? — не понял сержант, по глазам которого было видно — манифестация Кузьмича произвела на него нужное впечатление. Еще бы — странные нарушители не только не пытались сбежать, но еще и потребовали от патруля предъявить ИХ ДОКУМЕНТЫ.

— Что это за Комитет? — наконец переспросил сержант, постепенно выкарабкиваясь из первоначального ступора. — Предьявите-ка сначала СВОИ удостоверения! Не ожидал он, что Кузьмич ТАК ответит на это разумное требование. Сначала Барин прочертил ботинком в снегу жирную полосу — отделяющую его, Строри и поверженного мужика от милицейского наряда. И только затем взял себя за отвороты ватника и процедил, глядя прямо сержанту в глаза:

— Вот ватник, дающий все права! За этой чертой ваша территория — а с этой стороны наша, и переступать эту черту я вам не советую. Мы подчиняемся напрямую полковнику Комитета, так что вы вообще не имеете права у нас документы проверять! Если есть какие-то сомнения — звоните в линейное на Мосбан. Вопросы есть?

Подумав пару секунд, сержант плюнул и ушел месте со своим нарядом — но в глубине души затаил на Кузьмича злобу. На следующий день милицейскому дежурному на Мосбан пришла телефонограмма — звонили из отдела неподалеку от Сортировочной. Я сидел на своем посту, когда капитан за бронестеклом взбудоражился — всплеснул руками и начал манить меня к себе в комнатенку.

— Это что такое? — спросил он, показывая мне бланк телефонограммы. — Как это понимать? Вцепившись в листок, я принялся читать. Вот что там было написано:

Прочитав все это, я поначалу было решил — нам пиздец. А уж если не нам самим, так кампании с нашим участием. Но нас здорово выручили внутриведомственные разногласия.

— Ничего себе! — вмешался в мои невеселые размышления дежурный. — Так нелепо отшить «землю»![167] Охуеть надо!

Довольно потирая руки, капитан забрал у меня бланк телефонограммы.

— Бутылкой вы теперь не отделаетесь! — смеясь, произнес он. — Проставляйтесь, а уж я им телефонирую!

Машинально кивнув, я поскорее пошел к выходу из дежурки. Я пребывал по поводу случившегося в легком замешательстве, но все равно расслышал, как капитан снял трубку, прокрутил диск и принялся говорить:

— День добрый! Отдел транспортной милиции, Московский вокзал. Примите телефонограмму! Записываете? «Согласно поступившему запросу подтверждаю полномочия природоохранного патруля…»