"Сказки темного леса" - читать интересную книгу автора (Djonny)

Демон по имени Мельхола

Этой весною брат Гоблин окончательно выжил из ума, до такой степени, что его амбулаторно лечили в клинике имени Бехтерева, поставив диагноз МДП.[75] Нас это нисколько не смущало, благо он был не один такой болезный — пару лет назад я сам пролежал в стационаре им. Степанова-Скворцова пару недель, а после меня туда же угодил Строри. Со мною это приключилось так. Близилась призывная пора, и мне пришлось решать: отправляться в армию, в дурку или в бега. Поразмыслив хорошенько, я решил отправиться в дурку. В «Приключениях бравого солдата Йозефа Швейка» сказано: «Если вас признали сумасшедшим, то это пригодится вам на всю жизнь…» Руководствуясь этими мудрыми наставлениями, я отправился в районный ПНД[76] и записался на обследование.

Я сделал так потому, что лучше записаться заранее, до наступления призывного возраста. Тогда сложится представление, будто бы имеет место действительная проблема, и тебя не заподозрят, что ты в самый ответственный момент пришел в дурку и принялся «косить». Не менее важно выбрать, подо что и как именно собираешься симулировать. Не верьте тем ненормальным, которые предлагают, чуть что, вскрыть себе вены и залететь «под суицид». Такие фокусы караются весьма жестоко — до полугода на аминазине,[77] после чего «косить» вам больше уже не захочется. Опять же, с ерундой лучше тоже не обращаться — пошлют на хуй за милую душу, и вместо больничных тапочек придется примерять сапоги. Лучше заранее нацелиться на определенный диагноз, а для этого надо понимать некоторые особенности нашей системы психиатрии.

В первую очередь следует помнить, что диагноз зависит не от вашего поведения, а от мнения лечащего врача. Мнение же лечащего врача зависит от учреждения, к которому он приписан. Из этого правила бывают исключения, но в целом оно соблюдается железобетонно — Скворечник ставит всем подряд диагноз «психопатия», Бехтеревка лепит поверх своих пациентов «МДП», а Пряжка полагает большинство содержащихся в ней шизофрениками.

Я стал собирать информацию и узнал вот что — в Бехтеревку попасть достаточно трудно, но там хорошая кормежка, на Пряжке здание царской постройки больше напоминает тюрьму, а вот в Скворечнике — парк, трехэтажные корпуса и окна вместо решеток забраны толстыми досками. Взвесив все хорошенько, я возжелал побывать в стационаре им. Степанова-Скворцова и стал симулировать психопатию, так как это самый надежный способ туда попасть. Это тонкое и интересное дело. Главное здесь — не полагать врачей глупее себя и стараться вести себя как можно более естественно. Со времен Йозефа Швейка психиатрия немало шагнула вперед и симулировать по книге Гашека я вам не советую. На самом деле это делается вот как.

Для начала нужно заслужить расположение врача в районном ПНД. Сделать это достаточно просто, нужно только начать ходить туда и всем надоедать однообразными жалобами. На первый раз вас просто выслушают, на второй — вызовут родителей, с которыми вы должны к тому времени вступить в сговор, а на третий — дадут направление на обследование в стационар. Сделать это нужно хотя бы за год до наступления призывного возраста. Если вы затянете с этим, то попадете на «молодежное» отделение, где сидят врачи от военкомата, и откосить можно только за немалые деньги.

Жаловаться следует так: не могу ни есть, ни спать, ни учиться, ни работать, потому что подвержен постоянным и внезапным переменам настроения. Очень хочу это изменить, но ничего не могу с собою поделать. Чем увлекаюсь? Да так, ерундой — ролевыми играми. Что это? Ну, это когда сознание путешествует в другие миры. В другие миры? Ну да. А ваши родители об этом знают? Знают.

Тут есть несколько тонких моментов. От того, что вы тут наговорите, многое будет зависеть, так что будьте последовательны. Не перегибайте палку, и на провокационный вопрос: «Приходили ли вам в голову мысли об убийстве родителей?» отвечайте «нет», даже если это не соответствует объективной действительности. Помните, ваша задача попасть на обследование, а не на лечение, что составляет две огромные разницы.

Наша психиатрия — как бритва, и вы должны пройти по самому лезвию. Попасть в дурдом несложно, труднее оттуда выбраться. Если вас признают нуждающимся в содержании в условиях стационара, то только ваш лечащий врач будет решать, когда вас стоит выписывать, и стоит ли вообще. Обжаловать это нельзя, и вы рискуете превратиться в «вечного пациента». Наоборот, на вопрос о суицидальных мыслях отвечайте — «да». Но поясните, что сами вы считаете такие мысли неправильными, что они вас очень смущают. Это обеспечит вам билет в счастливый край, где на завтрак дают рыбный суп, а по пятницам — половинку вареного яйца.

Все начинается с приемного отделения, где у вас заберут все вещи и дадут белые кальсоны по колено, распашонку и старые тапочки. Халата вы пока не получите, зато вас прокатят в карете скорой помощи на отделение. Там вы проведете, при некоторой удаче, четырнадцать дней, а в другие расклады лучше не попадать.

Во время этой поездки я воспользовался невнимательностью санитаров и украл из ящика с инструментами небольшую стамеску. Впоследствии она сослужила мне добрую службу. Я спрятал её под одежду, прижав к телу локтем, и металл успокаивающе покалывал мне кожу все время, пока меня вели по грязным и темным лестницам до дверей отделения. Там меня сдали с рук на руки медсестрам, а они выдали мне матрас, бельё и назначили шконку[78] в углу смотровой палаты, где обитало еще двенадцать постояльцев.

Смотровой на отделении называется палата № 1, потому что при входе в неё стоит кресло, в котором обязана круглосуточно дежурить сестра. На это иногда забивают хуй, но заметно реже, чем хотелось бы. Палата — прямоугольное помещение со стенами, выкрашенными в грязно-желтый цвет и с побелкой на потолке. Пахнет застоявшимся потом, прокисшей едою и табаком, тяжелый дух стоит над рядами одинаковых сетчатых кроватей. Окна забраны толстенным брусом, так, что и голову не высунешь.

В смотровой палате держат первые трое суток, а потом переводят в другую, которая отличается тем, что в ней нет сестринского кресла. В тот же день больной как бы входит в полные права, и ему выдают синий халат.

Распорядок дня очень простой — подъема нет, шконку заправлять необязательно, завтрак, обед, ужин и отбой. Четыре раза в неделю обязательные прогулки в сетчатом загоне напротив о тделения. Их устраивают затем, чтобы в это время спокойно шмонать палаты больных на предмет нарушения режима и обнаружения «дневников сумасшедших». Это отдельная и очень важная тема.

Тот, кто собирается косить по дурке и не хочет вести «дневник сумасшедшего», подобен тому, кто собирается без крыльев взлететь или без ложки усаживается за еду. Для всего на свете существуют правила, и не хуй их нарушать. Взялся косить — будь любезен вести «дневник сумасшедшего». Такой дневник следует вести нерегулярно и лучше всего по ночам. Все, с кем я обсуждал этот вопрос, сходятся во мнении, что дневник следует вести тайно, пользуясь для этого школьной тетрадью в двенадцать листов. Такие тетради, а также ручки и карандаши можно иметь при себе, не опасаясь обвинения в нарушении режима. Больничное руководство идет на это, чтобы у пациентов оставалась возможность вести подобные дневники.

В дневник не следует записывать никаких фактов, а также нежелательно слишком много рисовать. Он не должен иметь в себе никакой системы, а должен быть весь забит какими-нибудь грустными стихами, которые умные люди подготавливают заранее. По опыту могу сказать, что хуевые стихи — услада для ума проверяющего дневник психиатра. Если вы не подготовились заранее, то неплохие печальные стихи вам может навеять местная кормежка.

Обычно это выглядит так — с вечера в котел засыпают картошку в кожуре и сырую рыбу, а потом варят из этого что-то навроде густого клейстера. Это блюдо подается на всякий случай холодным. На завтрак и во время ужина его именуют «рыба с гарниром», а на обед клейстер превращается в «рыбный суп». Так продолжается семь дней в неделю, а к этому подают черный хлеб (зато сколько захочешь) и холодные чайные вторяки без сахара. По пятницам на ужин дают половинку вареного яйца — единственное гастрономическое разнообразие.

Прятать дневник следует не слишком хорошо и обязательно у своей койки. В противном случае может выйти казус, и ваши стихи засчитают другому больному. Лучшее место для этого — под подушкой или под матрасом. За вспоротый матрас вас могут наказать, а спрятанный в ножки кровати дневник найдут необязательно — в зависимости от лени и настроения.

Соседом моим по койке оказался панк по имени Свинья — но не тот известный Свинья, который трахал автобус в выхлопную трубу, а его тезка. Ему частенько подгоняли по веревочной дороге гашиш, так что мы не очень-то скучали. Нам было о чем написать в свои дневники. Здесь я хочу особенно отметить: не стоит опускаться до того, чтобы списывать с чужого дневника или давать свой, чтобы другие списали. На соседнем отделении был такой случай, и ничем хорошим это не кончилось. Лучше все делать самому.

Время в дурдоме тянется медленно и занять его особенно нечем. Единственное развлечение — азартные игры, ставкой в которых служат сигареты (1:3 против любых папирос) и таблетки, которые некоторым больным назначены, но не нужны, а другим нужны, но не назначены. Из них всех я предпочитал тизерцин. Это удивительное средство, после двух таблеток которого ощущаешь себя так, словно перекурил дурной химки[79] и тебя начало отпускать. Дополнительно к этому начинаешь прилично тупить, а при ходьбе тебя увлекательно пошатывает.

Именно благодаря тизерцину я смог справиться с самой ответственной задачей всего обследования — психологическими тестами. Я не настолько сведущ в этом вопросе, чтобы всерьез пытаться «расколоть тест на слух». Слишком много отвлекающих моментов и перекрестных вопросов, многие параметры неизвестны или непонятны, хуй разберешься, как именно и где тебе симулировать. Так что здесь остается только одно — съесть колесо, всецело положиться на интуицию и свято верить, пока отвечаешь: я полный псих. И вести себя нужно соответственно.

Мне повезло, и среди бесчисленных вопросов мне попался подходящий графический тест.

— Нарисуйте свое представление о слове «разлука», пожалуйста, — попросил меня проводящий обследование врач.

Тизерцин во мне подумал и выдал такую картину: детский домик, крылечко в три ступеньки, а на нем сидит безголовый человек. Руки у него сложены на коленях, а голова находится на самом коньке крыши, возле дымящейся трубы. После этого случая от меня вообще отстали со всякими тестами.

Появилось немало свободного времени, и мы совершенно не знали, куда его девать. Мне на тот момент уже выдали халат и перевели во вторую палату, где жил хачик Ренат. В четырнадцать лет он начал много и жадно торчать на черном, но в двадцать лет решил изменить свою жизнь и торчать неожиданно бросил. От резкой перемены разум его помутился, так что Ренат гостит в дурке уже восемь лет. И, как мне сообщили, не собирается прерывать свой визит. Вы получите представление о этом человеке, если узнаете, что Ренат с удовольствием подбирал с пола и ел банановую кожуру, которую мы там специально для него оставляли.

Не все люди на отделении были такие уроды, наоборот — большинство показалось мне разумнее многих из тех, с кем я пересекался на играх. Это было так называемое «синее» отделение, а пациентами были преимущественно бухарики, поймавшие «жирную белку», наркоманы и другие «сумасшедшие». Но было и несколько исключительных кадров.

На койке напротив окна жил «контрактер». Я разговорился с ним и выяснил, что он есть пострадавшая от демонического произвола сторона, а довела его до такой жизни черная магия. Как опытный сатанист, я нашел с ним некоторые общие темы, втерся в доверие и вызнал его печальную историю. Дело было так.

Контрактер еще в отрочестве освоил каббалистическую демонологию, строил на раз-два сторожевые башни,[80] хуярил треугольники проявления[81] во весь пол и в одиннадцать лет вызвал своего первого демона по имени Мельхола. История их отношений весьма запутанна, а сухой остаток такой: уже в зрелом возрасте Контрактер предложил Мельхоле заключить с ним демонический союз. По этому договору Контрактер предоставлял Мельхоле своё тело на восемь часов в день, каждый день, чтобы тот ходил вместо него на работу. Но Мельхола работать не захотел, а предался заместо этого куражам и бесчинствам. Выселить его у Контрактера не было сил, и так у них и повелось — шестнадцать часов в день правит бал Контрактер, а восемь — Мельхола. Так как жили мы в одной палате, то я успел вдоволь наобщаться с обоими, и Мельхола понравился мне значительно больше.

— Мудак ебучий, — охарактеризовал он Контрактера в частной беседе. — Верит, пидарас, что демоны станут за него работать.

— А что за работа-то? — поинтересовался я.

— Да ну на хуй, — отмахнулся Мельхола, но потом все же призналcя: — Грузчиком на мебельном складу.

Был еще один кришнаит, но он больше ходил мрачный и все ждал, когда же его выпустят. Выпускать его не спешили, так как он прямо заявлял: как выйду, пойду и весь этот «Источник вечного наслаждения» перехуярю в пизду! Насмерть убивать буду, выл он, ни одного живым не выпущу. Так что кришнаитом его следует считать скорее бывшим. Получилось это с ним так. В ихней секте был заведен такой вот обычай — перед молитвой пить специальное, изготовляемое в самой секте питьё. От этого случается озарение и экстатический транс, молитва идет, как надо, а мозг тает и постепенно сходит на нет. Все было хорошо, пока младший брат кришнаита, трэшер, не спиздил у него четыре бутылочки.

Тут то и выяснилось, что питье это не «изначально благое», как обещали духовные учителя, а дешевый шарабан, от которого брат совсем обезумел, схватил кусок арматуры, бросился на улицу и двоих прохожих смертью убил. Его повязали, а заодно с ним и его экстатического брата. В дурке последний немного отошел от поста и молитвы, сбрил вихор, ухватил объективную реальность за хвост и горько восплакал.

— Ну погоди ты, — выл он, сжимая кулаки (а парень он был дюжий), — Свами Хуянда Бхавимудинда! Ответите за брата!

Посреди всего этого вышел у нас вот какой случай. Делать было особенно нечего, и на вес золота ценились карты, шахматы и шашки. Карт было в избытке, а вот единственные шахматы были у сорокалетнего амбала из третьей палаты, наводившего ужас на все отделение. Нам он их никогда не давал, так как был очень груб, сумрачен и нелюдим. За это мы его, конечно, люто ненавидели. Поэтому, обпившись «помориновой смеси» (то есть раствора из спиртосодержащей пасты «Поморин»), мы составили беспроигрышный, хотя и опасный план. Предложил его Мельхола, проявив подлинно демоническую смекалку, а исполнил я, так как вьебал на эту тему в «двадцать одно». Дело обстояло так.

Возле трех часов ночи я вынул стамеску из нычки в фановой трубе и прокрался в третью палату. Стамеску я тихонько подложил амбалу в карман халата, а сам залез под койку и начал тянуть на себя шахматы. Сняв их с тумбочки, я швырнул коробку на пол, чем разбудил амбала. Это был самый опасный момент, так как амбал каждого подозревал в крысятничестве и жестоко пиздил всех, кого заставал возле своей шконки. Я рассчитывал пронырнуть под кроватью на ту сторону, но амбал в момент ока перевернул кровать и бросился на меня. Мне едва удалось спастись и броситься в сторону сестринской, где Свинья и Мельхола в это время обрабатывали сестер.

— Этот придурок из третьей палаты, — пел Мельхола льстивым голосом, — в натуре уже заебал. Постоянно угрожает, а на днях спиздил где-то стамеску…

В этот момент я пронесся мимо этого собрания и бросился в смотровую палату. Мне пришлось изрядно побегать, перепрыгивая через шконки и проныривая под ними, а за мною везде следовал взбешенный моею выходкой амбал. Я разозлил его своими прыжками настолько, что первая же из сестер, которая кинулась его успокаивать, тут же отхватила по еблу. Тогда с восьмого отделения вызвали дядю Мишу и дядю Сашу — санитаров буйного отделения, и амбал был зверски избит, а при нем обнаружили запрещенную режимом стамеску. За все это он был связан, исколот аминазином и из нашей жизни и с отделения исчез. Пока это происходило, кришнаит беспрепятственно спиздил из третьей палаты валяющиеся без дела шахматы. Чтобы отметить победу, в нашем распоряжении были следующие средства: таблетки, гашиш и чифирь (опытный кришнаит готовил его, спустив с плафона в кружку бритвенные лезвия с подведенными к ним проводами), а также «помориновая смесь». Чтобы её приготовить, берут пасту и льют её в бутылки из-под лимонада, по четыре тюбика на баллон. Все это заливают водой, болтают, дают отстояться, а потом процеживают несколько раз через простыню. Получается белесая жижа около тридцати градусов крепости, со вкусом и запахом зубной пасты. Она так отвратна, что «Красная Шапочка» или «Льдинка» по сравнению с нею — словно шербет. Пасту в таких количествах приходится воровать или выменивать у больных на курево, зато она шибает по мозгам не хуже самогона, плюс дает острый токсический эффект.

Обпившись этого пойла, мы принялись скакать на сетках кроватей — желтые стены качались в такт нашим прыжкам, мы были счастливы и беспечны. Тем более неуместными показались нам слова дежурной сестры, которая вошла в палату, уперла руки в боки и начала на нас орать:

— Да как вы себя ведете? Где вы находитесь? Вот уж действительно, подумал я — где же это я нахожусь?

Следующим в Скворечник загремел Строри. Так как он не слушал моих мудрых советов, то попал прямиком на «молодежное» отделение. Обычаи там сильно напоминают армейские, с той только разницей, что причитающиеся за два года пиздюли там пытаются раздать за четырнадцать дней.

Человека, попавшего на молодежное отделение, как объяснил Строри, первые три дня просто пиздят. Это сопряжено с проживанием в смотровой палате и положением человека, лишенного права носить синий халат.

Возмущенный такой несправедливостью, Строри выступил как борец с засильем дурных обычаев и дедовщиной. Так как, в отличие от армии, никаких серьёзных традиций на «молодежном» отделении нет и быть не может, то и терпеть дедовщину в своем отношении Костя нашел совершенно излишним. Права «старослужащих» показались ему недостаточно обоснованными.

— Ни хуя себе! — возмущался он. — Чтобы меня пиздили, и главное, кто? Люди, которые только и имеют заслуг, что пролежали в дурдоме на несколько дней дольше меня!

Объединившись с другими новоприбывшими, он устроил переворот, в ходе которого многие фальшивые «старослужащие» оказались избиты, а другие были вынуждены пересмотреть права молодых. Ареной для этих боев послужило помещение туалета. Расправившись с лжедедовщиной и получив синий халат, Строри занялся своим любимым делом — начал проповедовать перед публикой покрепче идеи собственного сочинения. Он говорил о недопустимости насилия над личностью и о каре, которая постигнет тех, кто допустит такое насилие. Им были предложены несколько акций возмездия, а по их завершению всем отделением полностью заправляла Строрина клика, нарушившая все условности: лжесубординацию и выслугу лет.

Пока это было возможно, Строри агитировал за то, чтобы пиздить тех, кто лежал дольше него и его новых товарищей. Тех, кто допустил возникновение несправедливости и дедовщины. Когда же сроки обследования у этих людей истекли, Строри пересмотрел государственную политику и сам установил такую дедовщину, что ни в сказке сказать, ни пером описать.

Более того, он повел себя мудро, вступив в перекрестный сговор с администрацией. Так Строри получил доступ на «белый пищеблок»[82] и «право свободного выхода».[83] А за это понуждаемые его кликой остальные пациенты были обязаны с завидной регулярностью до блеска пидорасить стены, посуду и пол. Дошло до того, что самого Строри к концу его «смены» даже в столовую носили прямо на кровати четверо молодых.

Мы с Барином, беспокоясь о его судьбе, собрали ему худо-бедно разных подгонов — но Строри ничего у нас не взял. Напротив, он принял нас у себя в палате, где угостил обедом, вином и различными фруктами. Оказывается, он неплохо поднимал в карты, а также имел дань с того, что присылали прочим пациентам их родственники. Курил он только сигареты и вообще жил так, что ему вполне можно было бы позавидовать.

Сам он настолько не хотел уходить с отделения, что даже заслал кое-какую мзду за еще одну неделю обследования, пролежав вместо положенных четырнадцати двадцать один день. Он стал на «молодежном» более чем «старослужащим», но жил слишком широко и не вел «дневник сумасшедшего». Поэтому на исходе трех недель его вышвырнули из дурки с диагнозом «совершенно здоров». Уходить он не хотел, и его пришлось гнать с отделения охране больницы. Когда я упрекнул его в таком неумелом «закосе», он только рассмеялся мне в лицо.

— Что? — удивился он, выслушав про мой метод. — Две недели жрать баланду и кропать дрянные стихи? Правильно тебя признали сумасшедшим! Поделом!