"Сказки темного леса" - читать интересную книгу автора (Djonny)

Псалмопевец Паладайна

В июле мы впервые решили съездить в другой город на ролевую игру. Крейзи, набросивший одну из своих бесчисленных лживых личин, нашел подходы к Сопливобородому Эрику, оказавшемуся падким на скороспелые обещания и медоточивую лесть. В результате этих переговоров мы отправились под Москву, в Карабаново, где должен был состояться московский Кринн, делать который вызвался некто Ленский.

Эрик задумал стать на этой игре драконом по имени Скай. Для этого он пошил себе красный наряд, здорово напоминающий петушиный, и рекрутировал одного дебила по имени Альдор на должность повелителя Верминаарда, своего «ездока».[46]

Вместе они являли собой устрашающую пару. С растопыренной бородой и запотевшими на жаре квадратными стеклами, обтянутый в топорщащиеся красные тряпки и с треххвостой плетью, олицетворяющей драконий хвост, Эрик выглядел достойным спутником для своего царственного седока.

Сутулое и вечно «нащуренное» очкастое зомби, в котором в Питере мгновенно узнали бы Альдора, на этот раз ждала особенная роль. Для её воплощения Эрик собрал целую команду, которая должна была олицетворять собой Красную Драконармию, войско владычицы Такхизис. Благодаря Крейзиной дипломатии мы подрядились ехать стаей хобгоблинов в составе этого войска. Во время этих переговоров Эрик огласил весьма тяжкие на наш взгляд условия. За то, что мы поедем в его компании на электричках почти за семьсот километров, мы обязуемся: помогать Эрику строить крепость, разделять тяготы дежурств по лагерю, носить воду, колоть дрова и помогать по хозяйству. При этом мы не должны ни пить, ни употреблять наркотики, чтобы сохранить способность выполнять поручения Эрика, а в его отсутствие — ещё и Верминаарда. Дополнительно к этому, для целей централизации питания мы должны будем сдать Эрику всю свою еду, а также котлы и посуду.

Наше время на игре Эрик заранее поделил следующим образом: в восемь утра наступает смена ночного караула и общий подъем. Сразу за ним готовят завтрак, и все войско, кроме караульных, ест в теплой компании с Сопливобородым. Караульными назначаются все подряд, кроме Эрика и Верминаарда: смена по три часа, затем пять часов отдыха, и снова — в караул. Из лагеря без разрешения Эрика выходить нельзя, пить нельзя, курить можно, но не в карауле, есть в неположенное время нельзя. Приводить посторонних, если тебе разрешили выйти, тоже нельзя. Кроме того, за время игры каждый получает два назначения на суточные дежурства. По ходу них на дежурного возлагаются хозработы, в том числе мытьё посуды за Эриком, Верминаардом и остальными. В три у Эрика в войске обед, в девять — ужин, потом бородатый владыка дарит своим верноподданным два часа свободного времени, и в его клоповнике наступает отбой. Крейзи, услышав про такие порядки, чуточку расстроился, но виду не подал. — Конечно, Эрик, — только и сказал он. — Мы всё обещаем. Избегая прямой лжи, Крейзи просто забыл уточнить — что именно «всё» он обещает Эрику.

— Точно? — уточнил Эрик, не в силах в это поверить.

Ему было нелегко, но он умело помогал себе, рисуя в своем воображении чарующие картины: как мы собираем дрова, как несем ему воду и как ночью стоим «на караул». В глазах у воина в такой момент видна робкая надежда: получить утреннее назначение на кухню и дочиста, самым мелким песком отдраить миску повелителя Верминаарда.

— Не обманете? — на всякий случай ещё раз переспросил Эрик.

— Конечно нет, Эрик, как ты мог подумать? — подтвердил своё обещание Крейзи, и от звуков его голоса иллюзия, которой окутался Эрик, словно бы ещё больше окрепла. Как будто бы он сидит верхом на горе дров, кругом стоят каны с водой, а Крейзи, только что притащивший всё это, скорчился у подножия в ожидании повелительного, сурового окрика.

Такое отношение со стороны будущего владыки было замечено, учтено и потом не пошло Эрику на пользу. На его беду, у нас уже сформировались собственные взгляды на ситуацию, и прислуживать Сопливобородому нам было как-то не с руки. Эти взгляды уже нашли своё отражение в поступках — мы вступили в партию. Это случилось в том же 1995 году.

Суть наших партийных убеждений была очень простая, так как нам всегда были противны запутанные, сомнительные или малопонятные взгляды. На первом же собрании партии Кримсон объявил:

— Назначаю себя председателем и объявляю повестку дня: мы создаем партию и вступаем в неё. Только я боюсь, что нам придется выбрать для себя какие-то убеждения.

— А без этого никак? — спросил Барин, не любивший всякую тягомотину.

— Нет, — жестко ответил Кримсон. — Без взглядов никак. Что-то должно выделять нашу партию среди остальной массы. У нас обязана быть собственная идея и свой взгляд на все вещи.

— Ни хуя ты дал, — покритиковали мы его для проформы, но в общем-то согласились: какие-то принципы нам были нужны.

— Инициатива наказуема, — изрёк Строри нерушимую истину всех партсобраний. — Приступай, брат Дмитрий. Кримсон подумал немного, оглядел собравшихся и приступил. Начал он издалека.

— Мне хочется знать, друзья мои, — спросил он, — как вы относитесь к окружающим? Нет ли такого, что большинство из вас к себе относится значительно лучше?

— Факт, но что с того? — заинтересовались мы.

— Сконцентрируйтесь на этих эгоистических чувствах, — предложил Кримсон. — Что нам чьи-то заботы, что чужие проблемы да неурядицы? Вы их ощущаете?

— Да почитай что нет, — вызвался я. — Накуриться хочу, это чувствую. А чужих проблем да забот я не ведаю.

— Хорошо! — похвалил меня Кримсон и повернулся к остальным. — А еще?

— Ну… — начал Крейзи, — я это так вижу. Есть на свете добро, и каждый человек так или иначе желает его для себя. Желать добра — великая и благая задача, а складывается она из маленького добра для каждого человека.

Мы все, даже Кримсон, молчали, напуганные этой тирадой. Воспользовавшись тишиной, Крейзи продолжил:

— Мы должны действовать, исходя из этих высоких принципов, желая себе как можно больше добра. Это нужно делать, чтобы добро в мире не перевелось.

— А, — обрадовался Кримсон, — понимаю. Но что будет, если мы желаем добра, а это добро уже чье-то? Как если отнимаешь у кого-нибудь еду? Что тогда…

— Во-первых, — перебил его Крейзи, — добро не может никому принадлежать. Ну а если и принадлежит, как это может помешать нам его желать? Кто встанет на пути нашего доброго устремления? Пусть всё будет по справедливости, пусть добро заслуженно достанется тому, кому оно больше нужно.

— Ну, — сказал Строри, — а если я хочу кому-нибудь дать пизды?

— Зачем тебе это? — поинтересовался Крейзи.

— Как зачем? — удивился Строри, но потом все же ответил: — Мне на душе станет легче. Спокойнее и как будто светлее. Мне показалось, что я уловил зарождающиеся принципы.

— Светлее на душе? Это добро. Ведь ты не ради вреда человеку, не ради боли его и унижения, а для себя. Ради спокойствия и хорошего настроения.

— Так, — подвел резюме наш председатель, — первое установили. Добро. Что ещё?

— Эстетическое чувство, — назвал вторую составляющую Крейзи. — Я имею в виду вот что. У нас принято ругаться между собой, как и везде, где чванство и ханжество не пустило глубокие корни. Но ругаться можно по-разному. Площадная брань уместна только в разговоре с недостойными, а в целом приличествует более высокий слог. Могу пояснить это на примере Ленского. Мы его ещё не видели, но представьте, что потребуется его обругать? Какое слово мы выберем?

— Обсос, — предложил Барин.

— Хорошо. Теперь срифмуйте «обcоса» с чем-нибудь ещё.

— Паровоз, — мгновенно отозвался Барин.

— Ещё лучше. А теперь назовите ещё одно любое ругательное слово, — попросил Крейзи.

— Жопа, — вмешался Слон. — «Жопа» подойдет?

— Жопа, жопа… — задумался Крейзи. — Да, вот: «Как у Ленского из жопы выезжает паровоз! У кого такая жопа — называется обсос!»

— Браво, — похвалили его Кримсон. — А ещё?

— Сами попробуйте, — предложил Крейзи. — Рифма теперь будет «пасёт-сосет», добавочное слово — «хуй». Мы крепко задумались.

— Вот, — вдруг вскричал я, — есть! «Ленский тему не пасёт — за бухалово сосёт. И ему за двести грамм водят хуем по губам».

— Озорно, — обрадовался Крейзи. — Ты уловил суть. Юмористически выражать свою мысль и эстетическое чувство — это очень близко.

— Эстетическое чувство, — снова резюмировал Кримсон, — пункт два. Но вы ни слова ещё не сказали о главном. Как будет называться наша партия? Есть предложения?

— Да, — снова выступил Крейзи. — Она будет называться «Партия Подонков».

— Это почему же? — спросил я.

— А вот почему. Вокруг нас — токсикомания, алкоголизм и разврат. Это признаки дна жизни, а Подонок — это тот, кому хорошо на дне. Партия Подонков, вы понимаете?

— Кто за? — тут же спросил я, потрясенный глубиной и силой этой формулировки. Возражающих не нашлось, и Партия Подонков была учреждена немедленно абсолютным большинством голосов. Под занавес собрания наш временный председатель обратился к нам с проповедью о морали:

— Мораль Подонка и мораль обычного человека противопоставляются друг другу не зря, — начал Кримсон. — Общечеловеческая мораль — сторож либо убийца. Она не дает человеку взять потребное надёжнее любой охраны, строже всяких замков. Там, где существуют простые решения, она заставляет искать необоснованно сложных, а в бою и вовсе лютует, побуждая жертвовать собой. Мораль же Подонка в дружбе с его нуждами и наперекор здоровью и счастью не попрёт. Знаете, что самое сладкое в битве?

— Теперь не уверены, — признался Слон.

— Победить в неравном бою, — сказал Кримсон. — Это — самое сладкое, особенно если неравенство в твою пользу. Нам подходят все средства, и пользоваться надо всеми, а в первую очередь — глумлением, обманом и провокациями.

— Желая при этом добра! — добавил Крейзи.

— Разумеется, только так. Я слышал, Эрик хочет нами править? Как это по-вашему — добро?

— Разве что для него, — отозвался я, — нам-то ведь этого не надо. Нам бы отдохнуть, да попить водочки, да над тем же Эриком поглумиться. Ну и конечно с людьми познакомиться и повоевать. А воду Эрик пускай сам в бороде носит. Подонку утруждаться западло.

— Золотые слова! — признал Кримсон мою правоту. — Третий принцип! Не утруждаться ни в коем случае! На том и порешили.

Выезжали со станции Сортировочная. Там есть тема забраться на электричку до Малой Вишеры в половине пятого, минуя Московский вокзал. Это было удобно для нас, так как ночью перед этим мы собрались у Крейзи, а от него до Сортировочной не так уж и далеко.

Хорошо выезжать в предрассветные часы. Темнота ещё скрывает очертания домов, уличного освещения нигде нет, на проспектах и во дворах царит стылый сумрак. Все потому, что кто-то с завидной регулярностью бьёт фонари в районе нашего обитания. Благодаря этим противоправным усилиям можно чудесно проводить время, сидя ночью на дереве перед собственным домом. Взгляд случайных прохожих скользит в темноте между стволами, его ловит и удерживает пустое пространство над скамейками и вокруг перевернутых урн. Никто — ни бродячие наряды ППС, ни бдительное УВО, ни воины тьмы, ищущие по темным проулкам кровавой поживы — не проницают взглядом густой сумрак древесных крон. Так прямо посреди города мир людей остается внизу, а между ветвей поселяется тихий кашель и приглушенное хихиканье.

В электричке нам опять представился случай карабкаться наверх. По летнему времени в вагоне было не протолкнуться, люди сжались, как сельди в бочке. Поступило предложение занять багажные полки. В той электричке полки были новомодные — сплошные, вместо маленьких над каждым купе. На них-то мы и забрались. Так как мы легли по обе стороны от прохода, забитого людьми, то флягу приходилось друг другу кидать, а закуску передавать, положив на лопасти алебарды. Нажрались мы совершенно по-свински — так, что некоторые блевали со своих полок прямо в вагон, а другие выли:

Если выпить достаточно, то пробуждается особенный голос — злой и как будто бы взлаивающий, сумасшедшая помесь рычания и визга. Услышав, что кого-то перекинуло,[47] остальные тут же подхватывали:

А затем все вместе орали:

Мы знали несколько песен «Коррозии» целиком и немного — отрывками, и если уж брались петь, то исполняли все. Но люди, которые едут в утренних электричках, не склонны слушать такую «музыку». Им мерещатся сонные капустные грядки, укроп и помидорная ботва, до Сатаны им нет дела. Возник конфликт, но не с нами — с верхних полок не хуй делать отбиться обрезками труб, о чём мы сразу же заявили — а с расположенным посреди разъяренного сборища Эриком. Такая неожиданная удача называется «спонтанная провокация».

Когда мы вышли в Вишере, Эрик был бледен и от негодования весь дрожал. Но Крейзи его сразу же успокоил, сказал:

— У нас люди пьющие, поэтому надо было всё выпить до игры, чтобы потом себя прилично вести. Да и вообще, Эрик, не похуй ли тебе на цивилов?

На это Эрик не нашелся, что ответить. В этой плоскости для него всё было однозначно — будущему Скаю не было дела до этого вагона, до всех этих пьяных мужиков, до стариков и старух. Сам Эрик был ещё только в Малой Вишере, а душа его уже отлетела. Она парила, извергая огонь и ужас в небесах Кринна, оставив на перроне свою бородатую оболочку. Крейзи воспользовался его рассеянностью, и Эрик забыл, за что хотел нас поругать. В Бологое мы еще раз удружили Эрику. Мы ехали «на волне»,[48] и в Бологом интервал был около получаса. Кримсон предложил сходить за пивком, а Крейзи остался нас ждать вместе с Эриком. Мы немного задержались, и Эрик, с недовольством поглядывающий на часы, был вынужден выбирать. Ждать нас и упустить волну — или ехать прямо сейчас, но уже без нас? Крейзи, чтобы помочь ему в раздумьях, повёл вот какой лживый, многообещающий разговор.

— Эрик, а вот мы взяли с собой скобы, проволоку и двуручные пилы. Пригодится это, чтобы строить крепость?

— Да, — ответил Эрик, с сомнением глядя на часы, — пригодится.

— А ящик тушенки нам придется сдать в общий котел?

— Придется, — машинально ответил Эрик, но потом задумался, убрал часы в карман и молча смотрел, как уезжает от перрона грохочущая металлическая «волна». Когда мы явились, нагруженные стеклом и закуской, Эрик лично встретил нас на платформе.

— Ну что, — ядовито осведомился он, — любители пива, дождались? Из Москвы мы сегодня выбраться не успеем, ночевать придется у Ленского.

— Как скажешь, Эрик, — смиренно ответили мы.

Нельзя сказать, чтобы ночевали мы у Ленского, по крайней мере, не у Ленского дома. Всю его квартирку на первом этаже так забили разные люди, что наступить было некуда. Поэтому мы сумели отбить несколько раскладушек, поставили их на площадке первого этажа и жили там — пили водку и Элберетовку.

Из-за этого мы не смогли должным образом лицезреть персону Ленского: пообщаться с ним, оценить его тонкую натуру и возвышенный интеллект. Мы и видели-то его всего лишь мельком — один раз дверной проем загородила волосатая груша, а второй раз это было у кухни. Там видели человека, напоминающего раздувшийся у основания холщовый мешок.

На следующий день мы прибыли в Карабаново. Леса здесь отступают, и начинаются поля, скрывающие русло неторопливой равнинной реки. Мы встали с краю полигона, где опушка леса спускается к полю крутым глинистым склоном. На этом месте, объявил Эрик, с завтрашнего дня начнут возводить обширную, мощную крепость. Надвратная башня из бревен будет поддерживать титанические ворота, стена перегородит подъем, а по её краю пойдет узкий штурмовой коридор.

Мы смотрели на опушку с недоумением и не могли понять: откуда выйдет бригада таджиков с бензоинструментом, чтобы воплотить в жизнь эдакие хтонические планы? Оказалось, что бригада таджиков — это в том числе и мы, потому что игра начинается только через три дня, а пока нас ждет ударный коммунистический труд. Эрик мудро приехал за трое суток до начала, чтобы успеть «общими усилиями» возвести свою крепость. Такого долбоебизма мы понять не могли. Представьте себе июльский лес в Подмосковье. Поспевает малина, слышны голоса птиц — тихий писк веснички и резкое «фьють» зяблика, с росчерком на конце. К вечеру мир одевается мглой, с полей поднимаются туманные стены. Лес превращается в темный чертог, едва расцвеченный далеким небесным пламенем. Разве есть место посреди этого великолепия суете с факелами и пилами, трем дням надрыва и солёного пота, великой стройке во имя грядущей войны? Нет, не нужно думать, будто крепость для игры совсем не нужна. Нужна, ещё как! Где будут без неё сумасшедшие штурмы и затяжные осады, куда будет стекаться охочий до драки народ? Только строить крепости — не работа для воина, у нас не Рим, так что все это говно мы с удовольствием предоставили Эрику и остальным. Но сделали это так, чтобы потом к нам не было никаких претензий.

Сначала мы подрядились заготавливать сухие стволы. Для этого я пошёл на другой такой же участок, где, как мы уже знали, с вечера велись заготовительные работы, и сказал тамошним лесорубам:

— Мы пришли за стволами, нас Эрик послал. Откуда можно забирать? Мне показали, откуда. Тогда Кримсон пошёл к Эрику и говорит:

— Дай нам людей выносить бревна, иначе мы не успеваем лес валить. Эрик выделил людей, и мы отвели их к сложенным на первом участке бревнам.

— Вот, — сказали мы, — мы будем в лесу валить и подтаскивать сюда, а вы забирайте. Эрику скажите, чтобы вел учет бревен. Чтобы видно было, как кто работает.

Так мы и расположились в лесу, в грандиозном малиннике, с литровкой Элберетовки и несколькими косяками. В просвет между кустов мы с удовольствием наблюдали, как одни пилят, а другие уносят, умножая счёт заготовленным нами у Эрика в голове бревнам.

Вечером того же дня, путешествуя по окрестностям в пьяном угаре, мы не заметили на пути глубокий овраг. Скатившись по его склонам, мы оказались возле тлеющего костра, вокруг которого с хрюканьем ползали четверо парней. Присмотревшись, мы заметили, что делают они это весьма сложным способом — по горло забравшись в застегнутые спальные мешки. После каждого круга они останавливались, и один из них, высвободив руку, поил своих товарищей водкой из пластиковой канистры. Увидев, что в их овраге прибыло, они живо повыскакивали из мешков и схватились за ножи и топоры.

— Вечер добрый, — поздоровались мы, поднимаясь на ноги.

Один из обитателей этого оврага, рыжий детина, вооруженный саперной лопаткой, подошел к нам почти вплотную. Выражением лица он напоминал бешеную свинью, а наряжен был в горелый «комок», поверх которого накинута старая кожаная куртка.

— Вы кто такие? — грозно спросил он.

— Зачем вы хрюкали? — вместо ответа осведомился Крейзи.

— А что, теперь хрюкать нельзя? — перебил его рыжий. — Отвечайте лучше, кто вы такие?

— Мы — Грибные эльфы, — ответил Барин, выдвигаясь вперед. — Приехали из Питера.

— Почему грибные? — уточнил наш собеседник.

— Потому что едим грибы, — спокойно объяснил Крейзи. — Псилоцибиновые поганки.

— Ага… — Рыжий на секунду задумался.

Его злые глаза тщательно исследовали нас, будто бы разыскивая одному ему известные признаки. Наконец он закончил осмотр, и его лицо потеплело.

— Меня зовут Дурман, — сообщил он. — А это мои товарищи, клан Порося, — произнес он. — Проходите к костру, выпейте с дороги водочки. Мы вам расскажем, почему мы хрюкаем. Порося исповедовали схожие с нашими «командные принципы». Стояли они обычно обособленно и в труднодоступных местах, на самой границе полигона. Снаряжением себя не баловали, полагаясь на круглые щиты, увесистые палки и топоры. Драться любили и умели, в бой ходили пьяными и владели секретом боевой неутомимости и злобы. Секрет этот заключался в волшебной свинье.

Свинью Порося почитали превыше всего — носили литые кабаньи морды на шее, резали из дерева хряков, рисовали оскал секача у себя на щитах. Обжираясь водкой, они славили кабана во всех его проявлениях: жили в оврагах и грязи, спали на земле и ели желуди. За это их защитник даровал им особенное умение. По их собственным словам, когда перед боем они начинали хрюкать, то рождалось сильное чувство. Оно ширилось, крепло и под конец выплескивалось, искажая яростью и злобой лицо, наливало руки силой и перло наружу тяжким рыком матерого секача. Порося оказались весьма изобретательны и некоторые вещи называли по-своему, чем нас очень порадовали. Например, мелкие щепочки, ветки и древесную труху для растопки они звали «эпидерсией». Отсюда возникло понятие — «топить эпидерсией», но впоследствии это слово обрело дополнительный смысл.

На одной игре, как рассказал нам Дурман, проходившей на берегах Московского моря, Поросям удалось провернуть вот какую шутку. Стояли они в лесу, а неподалеку на берегу кто-то устроил маленький колдовской алтарь. У этого алтаря Порося стали поджидать доверчивых путников. Они не заставили себя ждать. Первому же подошедшему к алтарю Дурман стал издалека махать руками и показывать всяческие знаки. Когда заинтересованный человек подошёл к нему, Дурман с сокрушенным видом сказал:

— Я же тебе показывал, чтобы ты не подходил. Теперь всё!

— Что? — испуганно спросил человек.

— Ты заразился эпидерсией! Через час ты лишишься всех хитов и умрешь. Человек стоял, усваивая эту информацию, а Дурман гнул своё:

— Меня из мертвятника[49] сюда поставили, сказали каждого отпугивать жестами, а кто все-таки подойдет, того заражать. Про тебя я теперь сообщу «мастерам».

— Что же мне делать? — спросил человек.

— Квест, — жестко отвечал Дурман. — Беги со всех ног вдоль берега и дальше — на «мастерскую». Там скажешь, что у тебя эпидерсия, тебе дадут исцеляющий квест и отпустят с миром. Но по пути ты должен забегать во все города. Всех, кого встретишь по дороге и в поселениях — заразишь, а потом объяснишь, что им делать. Все понял? Ну, беги.

Таким образом он как бы подключился к проведению этой игры и оставил свой след — превратил все мероприятие в однозначную «эпидерсию».

Пока мы слушали рассказ Дурмана, костер немного притух. Тьма в овраге не на шутку сгустилась, и я решил помочь делу. Из дров имелись только сухие сосновые сучья. Я положил один из них концом на бревно и с силой ударил подошвой ботинка, рассчитывая сразу же переломить. Но не тут-то было — это оказался ядреный сосновый сук, и я только напрасно топнул ногою.

Тогда я собрался с силами и нанес три удара подряд — сверху, высоко задирая колено, чтобы был ход ноге, и всё без толку. Опустив руки, я готовился к следующему заходу. Перед началом я глубоко вдохнул, шагнул вперед и силой выбросил вверх правое колено, метя с размаху переломить строптивый сук. Но в верхней точке моё колено неожиданно встретило препятствие. Крейзи, истолковавший мои предварительные меры как отказ от дальнейшей борьбы, решил поступить проще и положить сук в костер целиком. Для этого он подошел и согнулся над ним, и мое колено со страшной силой врезалось ему в переносицу. Даже если я проживу еще два миллиарда лет, даже если увижу собственными глазами, как падает на землю Луна и как Солнце становится маленьким и красным — я не уверен, что мне представиться случай повторить столь же великолепный удар. Все было в нем: радостное усердие, своевременность и молодецкий хруст. Коварный сук мы положили в костер целиком — из уважения к его темной, склонной к тяжелому юмору натуре. Такие сучья — редкость, а из полена дерева, с которого упал этот сук, папа Карло мог бы сделать Буратино на погибель себе, Карабасу и всем остальным. Мы сидели в его едком, смолистом дыму и пили водку, запивая холодной заваркой из закопченного чайника. Как сейчас станет ясно, это было сравнительно не так уж и плохо.

Как нам позже сообщили, примерно в то же время на «мастерской стоянке» один москвич по имени Сталкер тоже решил выпить водочки. Разыскивая, чем бы ему запить, он нашел полуторалитровую бутылку (как он тогда думал) воды. Начислив себе стаканчик, Сталкер выпил и тут же как следует запил. 92-й бензин из пластиковой посуды не пошел ему на пользу, чего и следовало ожидать — технические жидкости (и то не бензин, а ацетон) без большого вреда для здоровья пьют только самые опытные, матёрые токсикоманы. Остальным же лучше вовсе этого не касаться, а уж если возникла нужда — поступать проверенным способом: лить бензин в пакет и дышать.

Следующий случай произошел с нами во время парада. Перед игрой принято устраивать что-то подобное — там представляют различные команды, а «мастера»[50] делают важные объявления. От нашей крепости до парада идти полтора часа, через дальний мост, по открытому полю и страшной жаре. Всё взвесив, мы решили манкировать парадом и остались в крепости.

Когда все ушли, мы немного выпили и решили получше рассмотреть оружейную стойку — Эрик, уходя на парад, приказал взять с собой только легкие мечи. Остальную снасть — копья, щиты и луки — он оставил, прислонив к специальным подставкам. Мы решили размяться, но нас подвело Эриковское вооружение.

На играх есть такое понятие «хит», и означает оно разовое попадание оружием по противнику. С этим определением можно поспорить, оно не академическое — зато очень жизненное. Мне удалось невероятное — я проткнул щит, который Кримсон взял из Эриковской оружейки, своим мечом. Стальная труба насквозь прошла хлипкую конструкцию и попала Кримсону в живот. Мы назвали этот случай «снять хит через щит».

Затем мы также проверили найденные мечи, ударяя ими об мой щит. Клюшки и прочая гнилая срань, из которой Эрик и его друзья делали оружие, с треском и металлическим грохотом полопалась об авиационный дюраль и железную окантовку.

Удивившись такой глупой беспечности, мы принялись за копья. Сами мы выбирали колы по следующему принципу: сырой кол берут за тонкий конец и трижды бьют изо всех сил об стоячее дерево. Если кол держит удар, его признают годным. Эриковские же копья мы признали негодными, так как ни одно из них не выдержало этого испытания.

Так как мы хотели избежать конфликта, то составили обломки в стык и сложили обратно в стойку, словно так всё и было. Получилось правдоподобно, и мы остались ждать результатов. Они не заставили себя ждать.

Эрик, вернувшись с парада, принялся за запоздавший обед. Пока трапезничали, вышло время ожидания и началась игра. Первые же неизвестные, вышедшие к нашей крепости, были встречены протяжным криком дозорных, тревожным шепотом и суетой. Бросив трапезу, Эрик вышел на стену. Тогда один из чужаков, ряженый в белое жрец Паладайна, поднял руки и громко пропел:

— Колдовство! — вскричал со стены Эрик. — Я ощутил колдовство!

Многие при этих словах взволновались.

— Спокойно, войско! — обратился к собравшимся Альдор. — Я призову на помощь силу владычицы. Он вышел на край стены и гнусаво завыл:

Сказав это, он подал скупой знак войску — взяться за оружие и открыть ворота. Но противостоящего ему паладина эти приготовления не смутили. Он вновь воздел руки, и летнее солнце бросило на его чело свой сияющий луч. Он словно облекся короной из пламени и света, а голос его звучал теперь гулко и раскатисто, словно медная труба. Истинно, он пел и сам не ведал своей силы:

В следующую секунду мы подумали, что Верминаард лишится ума. Он решил посмотреть, успевает ли войско вслед за его приказом — и мы видели, как менялось его лицо. Всё оружие вдруг начало лопаться и разваливаться прямо в руках: ломались пополам копья, на щитах рвались ремешки, клинки отваливались и соскакивали с рукояток. Альдор смотрел на всё это неподвижно, вжав голову в плечи и лишь иногда бросая быстрые взгляды в сторону пришлого колдуна. Лицо повелителя Верминаарда в этот момент являло собой маску чистого иррационального ужаса. Так мы и поняли, что владыка он ложный.

Через пару дней мы отправились в боевой поход на ту сторону реки. Там военная удача отвернулась от нашего войска — у самого берега передовой отряд попал в засаду и был практически полностью истреблен. Его остатки рассеялись по лесу, а меня, Кримсона и Крейзи преследователи прижали к реке.

Берег здесь не очень высокий, зато почти сразу же начинается глубина. На другую сторону реки здесь можно перебраться только с помощью небольшого плота. Это хлипкая конструкция из гнилых бревен, которую нужно тянуть к противоположному берегу за веревку. По счастью, на этот раз она оказалась пришвартованной у нашего берега.

Мы с Кримсоном, вырвавшись вперед, прыгнули на плот и принялись тянуть изо всех сил. Мокрый канат больно врезался в пальцы, руки гудели — но между краем плота и берегом появилась и начала стремительно увеличиваться прослойка темной, неторопливо струящейся воды. Отплыв метра на полтора, мы оглянулись и увидели бегущего в нашу сторону Крейзи. Он немного отстал из-за тяжелой кольчуги, которую одолжил ему для этого похода царь Трандуил. Крейзи несся во весь дух, едва-едва опережая своих преследователей, и с разбега прыгнул на удаляющийся от берега плот. Как только он приземлился на бревна, плот покачнулся и принялся стремительно тонуть. Только что мы были на поверхности воды, краткий миг — и мы уже по колено, еще секунда — и окажемся по пояс в воде. Увидав такое, мы с Кримсоном повернулись к Крейзи и закричали:

— Прыгай, брат! Прыгай!

— А? — на лице у Крейзи быстрой радугой промелькнули самые разные чувства. — Что?

— Прыгай, брат! — вновь закричали мы. — Прыгай, здесь мелко!

Все произошло слишком быстро, так что Крейзи не успел правильно сориентироваться — послушался нас и спрыгнул с плота. Поплыл он, как утюг — сказывался предательский вес Трандовской кольчуги. В следующие мгновение он полностью скрылся под водой. Громкий всплеск, и от Крейзи остались лишь расходящиеся по речной глади круги. Зато наш плот, освободившись от излишнего веса, стряхнул с себя воду, выровнялся и поплыл, как положено.

— Прыгай, брат! — хохотал Кримсон, скорчившись на узком настиле. — Здесь мелко! В том месте, где Крейзи спрыгнул с плота, глубина оказалась около пяти метров. Оказавшись под водой, Крейзи попытался скинуть кольчугу — но тут же понял, что не сможет сделать это достаточно быстро. Тогда он принял единственно верное решение — выходить по дну. В толще воды царит холод и практически полная темнота, но Крейзи все же сумел выбрать верное направление.

Проваливаясь по пояс в цепкий придонный ил, Крейзи стал понемногу продвигаться к ближайшему берегу. Через некоторое время мы увидели над водой его руку, а еще через мгновение над поверхностью воды появился сам Крейзи. На прогулку по дну длиной не более шести метров ему потребовалось чуть более двух минут. Он едва не захлебнулся и весь намок, из-за чего пребывал теперь в некотором раздражении. Но он напрасно озирался — мы с Кримсоном были уже на том берегу.