"Семь смертных грехов" - читать интересную книгу автора (Квятковский Тадеуш)

Глава вторая

Заскрежетали цепи, и подъемный мост начал медленно опускаться. Поднялся страшный шум и крик. Перепуганные птицы стаями закружились над башнями замка. Толпа мужиков и баб двинулась ближе ко рву, наполненному затхлой водой. Оттуда распространялась такая вонь, что могла сшибить с ног даже самого крепкого человека. Крестьяне не переставали галдеть, и заткнув носы, пытались перекричать друг друга. Каждый хотел оказаться на мосту первым. Слуги, крутившие на той стороне барабаны с цепями, грозили толпе, однако это не помогало. Высокий, худой монах с низко надвинутым на лоб капюшоном распоряжался слугами, наблюдая, чтобы те не упустили из рук ворот, и не обращал внимания на шум, поднятый крестьянами. Наконец мост лег на деревянные подпоры, и толпа устремилась по нему, но тут слуги схватили алебарды и, скрестив их, преградили путь к воротам замка. Кто напирал слишком сильно, получал подзатыльник, а то и удар кулаком по лбу, это успокаивало, и пострадавший стихал. Но те, кто был подальше и ударов не получал, продолжали нажимать. Дело дошло до свалки, так как в Тенчинском замке слуги были крепкие, как быки. Один из крестьян от удара потерял равновесие и под общий смех мешком плюхнулся в вонючий ров, где и увяз по шею. С трудом вытащили беднягу оттуда; от него так разило, что бабы прогнали его из толпы и ему пришлось последним улаживать дело с замком. Монах стоял недвижимо, как кол, вбитый в землю. Пока крестьяне не умолкли, он и не шелохнулся, спокойно выжидал, бросая из-под капюшона холодные, презрительные взгляды. Мало-помалу толпа успокоилась, мужики перестали толкаться и шуметь. Воцарилась тишина, все как бы застыли в ожидании. Голуби опустились на стены замка, стало вновь слышно стрекотание кузнечиков. Монах надменно усмехнулся и приказал впустить первых просителей.

Стражники хватали за шиворот тех, кто оказывался поближе, и подводили к монаху. Посыпались просьбы, оправдания, жалобы. Крепостные жаловались на приказчиков, отнявших последний хлеб, что оставался до нового урожая. Монах выслушивал всех с безразличием и невозмутимостью. Лишь иногда он недовольно поворачивал голову, тогда слуги оттаскивали жалобщика и избивали в сторонке.

– Отец, – умоляла какая-то старушка, – у меня двоих сынков увели в колодках за то, что недоглядели за нанским добром. А как им доглядеть-то, они больны были, лихорадка их трясла. Смилуйся, отец, – пыталась она обнять колени монаха, но тот с отвращением отодвинулся от нее. Слуги схватили старуху, а та, продолжая тянуть руки к монаху, кричала: – Сделай божескую милость, отец!

Старуху прогнали с моста и дали пинка, чтобы не выла. Брат Макарий, который в этот момент как раз подошел к замку, заметил плачущую женщину.

– Что с тобой? – спросил он.

– С голоду приходится помирать, отец. Сынков-то моих в тюрьму взяли, – и старуха погрозила кулаком монаху.

Квестарь сбросил мешок со спины, глубоко вздохнул – он чувствовал усталость – и достал серебряную монету. Повертел ее в пальцах и еще раз вздохнул.

– Держи-ка, мать, – сказал он и вместе с монетой протянул ей еще и кусок лепешки. – Тяжело с другом расставаться.

Старуха хотела поцеловать ему руку, но брат Макарий спрятал руки за спину.

– Нет правды, – всхлипнула она, рассматривая монету. – А тебя, святой отец, бог наградит.

– Наградит, как же! – возразил квестарь, собираясь уходить.

Старушка бросилась ему в ноги.

– Иди, мать, домой и успокойся. Воротятся твои сынки.

Он приподнял ее и легонько подтолкнул вперед, а сам быстро зашагал к замку. Когда он очутился в толпе, ожидавшей допуска к монаху, мужики узнали его и хотели было пропустить без очереди, но брат Макарий отказался.

Все, кто пришел просить милости, ушли ни с чем. Монах не проникся к ним состраданием. Молча, лишь кивком головы или чуть заметным движением руки, отвечал он на все просьбы и жалобы. Слуги носились как ошпаренные, стремясь выполнить его указания.

Так повторялось каждую неделю, и каждый раз крестьяне, уходя, надеялись, что когда-нибудь иезуит смилуется и облегчит их страдания.

Тут к монаху медленно приблизился брат Макарий. Он покорно поклонился до земли и обхватил ноги святого отца. Иезуит брезгливо отодвинулся.

– Отче, – начал квестарь не подымая головы, – помоги заблудшему, который попал в безвыходное положение.

Монах молчал, внимательно рассматривая одежду квестаря, а она была такая рваная и запыленная, словно служила страннику не один век.

– Чего ты хочешь?

Это были первые слова, произнесенные монахом за все утро.

– Отче, – повторил брат Макарий, на коленях подвигаясь к иезуиту. – Я ищу духовной поддержки: будучи оторван от своего монастыря, я утратил связь с духом истины, вдохновляющим нас и направляющим на путь вечного блаженства.

– Ряса на тебе никудышная, – сказал монах. – Откуда ты?

– Я бедный квестарь из ордена кармелитов, – стоя на коленях, ответил брат Макарий.

– Ну и отправляйся к ним за духовной помощью. – Иезуит отвернулся, собираясь уходить, но квестарь преградил ему путь.

– Отче, ты не должен отталкивать меня. Я, конечно, недостоин твоего милосердия, но, увидев тебя еще по ту сторону моста, я сразу понял, что ты избавишь меня от множества искушений, обуревающих меня в миру.

Иезуит остановился в нерешительности. А квестарь продолжал:

– Отче, хоть наш орден и славится праведностью и святостью своей братии, однако он не дает душе моей такого блаженства, какое ей может доставить исповедь пред тобою и духовное утешение из уст твоих.

– Почему так? – изумился монах. – Откуда ты знаешь, что я могу дать тебе спасение?

Брат Макарий истово перекрестился и с трудом поднялся с коленей. Старательно избегая испытующего взгляда иезуита, квестарь сложил руки на груди и закрыл глаза.

– Я сразу узнал тебя, отец мой, еще на той стороне, – показал он за мост, – по сиянию, исходящему от твоего лица. Это сияние святости, ниспосланное лишь немногим – тем, кому предназначено совершить великие дела во благо мира, для спасения заблудших овец. Я – овца заблудшая, отче, поэтому не оставляй меня без утешения.

Неожиданно брат Макарий уловил сильное зловоние. Скосив глаза, он заметил мужичка, так неудачно свалившегося в крепостной ров. Тот терпеливо ждал в сторонке, с его сермяги капала жидкость, такая мерзкая и вонючая, хоть беги на край света. Иезуит потянул носом и гневно нахмурился. А крестьянин, воспользовавшись наступившей тишиной, стал жаловаться на свою судьбу. У него отобрали последнюю мерку проса, и четверо детей остались голодными. Иезуит потоптался на месте. Брат Макарий смотрел на него полным доверия взглядом. Монах, желая показать себя щедрым, вынул из глубин рясы серебряную монету и бросил под ноги крестьянину. Тот пал на землю, схватил монету и, славя бога, побежал по мосту. Его сейчас же окружила толпа. Многие женщины бросились к замку, но иезуит приказал поскорее поднять мост и запереть ворота.

– Я не ошибся, обратившись к тебе, – сказал брат Макарий. – Твоя душа преисполнена любовью.

Монах не ответил, но было заметно, что слова квестаря ему приятны. Он двинулся вперед, брат Макарий последовал за ним, не переставая восхвалять его милосердие. Они прошли мрачные каменные ворота и вышли на узкий дворик, со всех сторон окруженный высокой стеной. Здесь суетилась замковая челядь. Все почтительно уступали дорогу монаху, который широкими шагами быстро двигался по двору. Брат Макарий с любопытством осматривался вокруг, но стоило монаху замедлить шаги или пробормотать что-нибудь себе под нос, как квестарь скромно опускал взор и низко наклонял голову. Они дошли до ниши в стене; монах, достав тяжелый ключ, открыл низенькую дверь, и они углубились в темный коридор.

Хотя день был знойный, здесь стояла прохлада, и у брата Макария мурашки побежали по телу. Он прикоснулся к стене: она была сырая, словно по ней текла вода. Тем временем монах провел его в небольшую келью с одним окошком под самым потолком, сквозь которое пробивался слабый свет. Квестарь заметил на стене огромное распятие, а под ним две висевшие крест-накрест плетки. В углу стояла деревянная койка, прямо на доски была наброшена овечья шкура, под окном – грубо сбитые стол и табурет. Иезуит закрыл дверь и посматривал на квестаря, довольный впечатлением, которое на того произвела убогая обстановка кельи.

Брат Макарий перекрестился на распятие, скромно встал у стены, перебирая кончик веревки, которой он был подпоясан, и зашептал молитву.

– Мы здесь одни, – сказал замогильным голосом монах, – можешь, брат мой, рассказывать, что тебя тревожит.

Квестарь снова упал на колени и не смел поднять головы. Иезуит положил ему руку на плечо и вознес глаза кверху.

– Говори, брат мой, я выслушаю тебя терпеливо.

И брат Макарий, при каждом слове ударяя себя в грудь так, что эхо прокатывалось по келье, начал рассказывать о привидениях, являющихся ему по ночам, о соблазнах земных, о пользе отречения от жизненных утех, об искушениях, одолевавших его среди людей, с которыми он вынужден соприкасаться, исполняя свои обязанности. Иезуит глубже надвинул капюшон на глаза и крепко сжал плечо квестаря.

– Говори все, – хрипло сказал иезуит. – Господь внемлет тебе.

Брат Макарий пал ниц на каменные плиты пола, раскинул крестообразно руки и начал рассказывать:

– Меня одолевают, преподобный отче, соблазны, придуманные сонмом дьяволов, чтобы искусить мое убогое тело, а через него – мою убогую душу и обречь их на вечные муки. Мне часто снятся неземные царства, и я, в королевских убранствах, впадаю в грех, удовлетворяя свои страсти.

– Продолжай, – требовал иезуит, наклонившись к квестарю.

– Каждый раз, как я ложусь отдохнуть, воображение рисует мне сладострастные картины, а из уст моих вырываются возгласы, которые нельзя повторить, не совершая вновь греха.

– Что же это за картины, брат мой?

– Отче преподобный, не заставляй меня вспоминать их, ибо душа моя возмущается при одной мысли об их греховности.

Иезуит поднял костлявый палец.

– Говори все, как на исповеди, и ты будешь очищен от мерзости земной.

– Мне было, отец мой, видение, разжигавшее похоть.

Тут квестарь вновь ударился лбом о камни, застонал и так страшно заскрежетал зубами, словно сам дьявол ворочал у него в желудке жерновами.

– Ну? – торопил его монах.

– Видения бывают у меня, отец мой…

Иезуит хрустнул пальцами со злости, взял квестаря за подбородок и резко поднял его голову.

– Рассказывай же, что ты видел…

Брат Макарий устремил взгляд на иезуита и, заикаясь, проговорил:

– Видел я непотребных женщин во всем их великолепии…

Монах отскочил и перекрестился. Брат Макарий застонал и вновь стукнулся головой о камень.

– Недостоин я твоей милости, святой отец, но верю, что ты не оставишь меня грешного. О-о! – Он вдруг вскочил и приблизился к иезуиту. – О-о! – Тут квестарь, широко раскрыв глаза, протянул руку и прошептал: – Сияние исходит от тебя, отец мой. Верю, что буду спасен.

Монах беспокойно заерзал, посмотрел на распятие, потом в окно и, наконец, уверившись в своем величии, одним движением сбросил с головы капюшон. Вслед за этим, нарушая воцарившуюся тишину, вдохновенно сказал:

– Брат мой, ты достоин сострадания. Я позабочусь о твоей душе. Исповедайся же далее в своих грехах.

– Отче, не погуби раба божьего: как только я начинаю об этом вспоминать, перед взором моим возникают соблазны, насланные дьявольской силой.

– Говори! – настаивал иезуит. Его глаза горели, как два уголька.

– Видел я, как два гайдука, одетые в шелковые шаровары, несли огромное блюдо, на самом низу лежала жареная говядина, а поверх ее – две телячьи ножки, над ними красовались бараньи бока, потом индейки, гуси, каплуны, цыплята, куропатки, бекасы, а на самом верху – мелкая дичь. И все это было украшено каперсами, маслинами, трюфелями.

– И это все? – допытывался монах.

– Нет, не все еще, отец мой.

– Так рассказывай же!

– А от всего этого исходил ангельский аромат…

– Богохульствуешь, брат мой: не ангельский, а иной.

– Наверное, иной, отец мой, раз ты так говоришь, но какой бы он ни был, нос покорно следовал за ним. Это был запах горького миндаля, сладкого изюма, благовонной гвоздики, изменчивого муската, тонкого имбиря, острого перца, пряных кедровых орешков, сладких фисташек, меда, сахара, лимонов и красного перца!

Квестарь начал громко причмокивать и хвататься за живот, словно его и в самом деле ждал стол, уставленный яствами. Иезуит иронически усмехнулся.

– Ну, а дальше что? – повторил он настойчиво.

– А на всем этом, отец мой… меня прямо ужас охватывает при мысли, что я должен рассказать тебе, – тут квестарь схватился за голову, – на всем этом…

– Если хочешь, чтобы злой дух был изгнан, слова твои должны быть смелыми.

– А на всем этом – женщина…

Иезуит зашатался и вновь надвинул на глаза капюшон.

– Беспутная женщина…

Монах отвернулся от брата Макария, тяжко вздохнул, воздел руки кверху и замер в этой позе.

– Сладострастно потягиваясь, она приказала мне…

Квестарь почесал бородавку на носу, поправил веревку на брюхе и весело подмигнул, разглядывая иезуита, который приподнялся на цыпочки и наклонился к стене.

– Рассказывать ли дальше, отец мой? – покорно спросил брат Макарий.

Монах бросил через плечо:

– Ты же на исповеди, грешник.

– Она приказала мне съесть все, что лежало на блюде, без остатка – и жареную говядину, и жирную баранину, и дичь, а когда со всем было покончено, эта женщина, дивная, как слеза…

Иезуит бросился к квестарю и схватил его за горло.

– Как же ты тогда поступил, негодный?

Брат Макарий сильно выпятил живот и заставил монаха волей-неволей разжать пальцы; освободив таким образом свое горло, он сказал:

– А тогда, святой отец, я проснулся.

Иезуит трижды перекрестил квестаря, бормоча что-то по-латыни. Фыркал он при этом, как собака, которая невзначай сунулась носом в холодную воду.

– Молись, брат, – наконец сказал он, – ты погряз в мирском болоте, и лишь милосердие божие сможет извлечь тебя из нечисти.

– Так я и делаю, отец мой, но мне нужна твоя помощь, потому что ты свят и сердце твое наполнено милосердием.

– Плохо тебя в вашем монастыре воспитывают, тебе каяться надо больше, а не таскаться по свету.

– Отцы-кармелиты – простые люди, и им очень пригодилась хотя бы часть твоей рассудительности. Я исполню все, что прикажешь.

Лицо иезуита стало суровым. Тонкие губы сжались в злой гримасе. Брат Макарий склонил голову и доверчиво спросил:

– Ведь ты до утра, святой отец, не выгонишь меня из замка? Наступает ночь, а спокойным и добродетельным сном я засну лишь близ тебя.

Тут брат Макарий плотнее запахнул рясу, будто его уже колотил озноб, а стая бесов только ждала момента, чтобы вновь развернуть перед его взором омерзительные картины. Он съежился и состроил такую мину, что стал похож на нищего калеку, одного из тех, которые, стоя на паперти по праздникам, ухитрялись выжимать из глаз молящихся слезы, а из их кошельков – монеты.

Но иезуита не тронул несчастный вид квестаря. Монах стоял недвижим, как статуя, устремив взгляд в висевшее распятие.

– Отче преподобный, – не растерявшись молил брат Макарий, – я человек недостойный произнести имя божие, а ты живешь в богатстве…

Иезуит бросил на него испепеляющий взгляд.

– Брат мой, – сказал он, – я вижу, дьявол говорит твоими устами. Все мое богатство – плетки, которыми я умерщвляю плоть, славя дела всевышнего.

– Я окаянный грешник, – повторил квестарь, – а ты держишь душу в духовном богатстве.

Послышался колокольный звон, потом зазвонил колокольчик прислужника.

– Иди, – приказал иезуит, указывая на дверь.

– Неужели я должен уйти без твоего благословения?

– Иди к слугам, они устроят тебя где-нибудь на скамье. Наутро приготовься к исповеди. В этом замке тебе не грозит никакая опасность: здесь сонм дьяволов не имеет никакой силы.

Квестарь обнял ноги монаха.

– Ты, отец мой, вернул мне радость. Я так много надежд возлагаю на завтрашний день.

– Иди! – Иезуит снял со стены плетку и протянул ее брату Макарию. – Высеки перед сном свое грешное тело, и ты найдешь покой.

– Отче преподобный, – всхлипывая, проговорил квестарь, – скажи ангелам, с которыми ты, несомненно, беседуешь, что они могут записать за тобой еще одну душу, которую ты спас для хвалы небесной.

Иезуит положил руку на голову квестаря, вознес глаза кверху и с минуту бормотал какие-то непонятные стихи. Брат Макарий бил себя в грудь, так что келья гудела от его ударов.

– А теперь пора к вечерней молитве.

– О, вижу, опять вижу! – воскликнул брат Макарий, внезапно подняв руки.

Монах в испуге попятился назад. Он хотел что-то сказать, но лишь раскрыл рот и беззвучно шевелил губами, словно у него язык отнялся.

– О святой! – продолжал кричать брат Макарий. – Святой! – И он принялся усердно охаживать себя плетью но спине. – Святой! Святой!

Наконец монах кое-как справился со своим языком.

– Брат мой, что ты увидел?

Квестарь все сильнее хлестал себя плетью и кричал:

– Вижу сияние над твоей головой, святой отец! Чудо, истинное чудо! О, какие золотистые лучи расходятся от твоей головы! – При этом он хлестал плеткой по грубому сукну рясы, не причиняя себе ни малейшего вреда.

Иезуит схватился за голову, но тут же, как ошпаренный, опустил руки.

Брат Макарий тем временем наклонился вперед и юркнул мимо остолбеневшего монаха в дверь. Проскочив темный коридор, он очутился на площадке. Тут брат Макарий запрятал плеть под рясу, расправил плечи как следует и, высоко подняв голову, с важным видом прошел через ворота на красивый дворик. Звон колокольчиков умолк.

Кто-то из слуг закричал:

– Эй, брат, куда это ты так спешишь?

Квестарь подошел к нему. Это был молодец двухметрового роста, с огромным, выпиравшим из кафтана брюхом. Парень покатывался со смеху и ревел при этом, как буйвол; рот у молодца был огромен, словно пасть бегемота. Брат Макарий поклонился и сказал:

– Я ищу одного очень важного человека, который должен показать мне, где я смогу главу преклонить и кроме того набить брюхо подходящей едой. Не ты ли это, пан мой?

Здоровяк важно подбоченился.

– Каким это образом ты, птица перелетная, попал в замок, куда и мышь пролезает с трудом?

– Меня пригласил видный отец-иезуит, чтобы экзорцировать[11] вместе с ним бесов самыми новейшими заклинаниями, они только-только доставлены из святой земли. С помощью этих заклинаний можно легко послать чертей ко всем чертям.

– Если тебе отец Игнатий разрешил остаться в замке хоть на минуту, то ты, видно, здорово орудуешь этими заклинаниями и человек, наверное, не простой, засмеялся слуга. – Я не помню случая, чтобы кому-нибудь разрешили перешагнуть наш порог.

– Я пользуюсь известностью на белом свете, и даже отец Игнатий призвал меня научить его этим штукам. А теперь я разыскиваю благородного пана, который направил бы стопы мои туда, где человеку после трудов праведных жизнь становится еще краше.

– Не понимаю, кого ты имеешь в виду? – заржал молодец.

– Кажется, тебя самого, а я редко ошибаюсь в своих суждениях, брат мой. Тот, кого я ищу, должен быть человеком во всех отношениях достойным и незаурядным…

Здоровяк разразился хохотом, причем брюхо у него так и подпрыгивало вверх, как бы намереваясь оторваться от тела, к которому было прикреплено, и улететь в горние районы.

Квестарь сделал шаг назад и принялся рассматривать молодца, удивленно покачивая головой.

– Кроме того, это должен быть человек приятной наружности, лицом словно свежевыпеченная булочка.

А характер у него такой, что сразу виден мужчина прелестный и обходительный. Словом, как две капли, твой портрет.

Слуга покатывался со смеху. Потом хлопнул квестаря по спине и закричал:

– Угадал! Ни дать ни взять – вылитый мой портрет! Но если ты скажешь хоть одно слово, я от смеха лопну.

Брат Макарий ответил ему таким же мощным ударом – у богатыря даже колени подогнулись, и он посмотрел на квестаря уже более внимательно, но брат Макарий так нежно улыбнулся ему, что оба они тут же дружно рассмеялись.

– Так отведи же меня, благородный пан, в какую-нибудь комнатку и позволь продолжить наше приятное знакомство и интересную беседу.

Слуга низко поклонился и повел гостя, пропуская его перед каждой дверью вперед в знак особого уважения. Так они миновали несколько крытых галерей и очутились в большой комнате, уставленной длинными скамьями и столами из грубо отесанных досок. За столами сидели слуги, уплетая из огромных мисок похлебку так, что за ушами трещало. Они приветствовали здоровяка радостными криками.

– Вот вам гость, – сказал толстяк, – да такой разговорчивый, просто на удивление.

Слуги перестали есть и недоверчиво поглядывали на брата Макария.

– Что, Ясько, – спросил один из них, – разве наш замок стал постоялым двором?

Тот, кого звали Ясько, улыбнулся во весь рот.

– Наверное, так, если сам отец Игнатий разрешил.

Из угла поднялся заросший до глаз великан в грязной одежде из холстины. Тяжело дыша, он подошел к квестарю и посмотрел ему в глаза. Брат Макарий глянул на детину, и тут же молитвенное выражение появилось у него на физиономии, это очень понравилось великану. Он взвыл от радости, повернулся к остальным и закричал:

– Это тот самый, что пробрался через толпу и отца Игнатия опутал.

Замковые слуги оживились. Один за другим подходили они к квестарю и тут же, не выдержав, покатывались со смеху: брат Макарий строил уморительные рожи и сразу же лицо его принимало невинно-ангельское выражение. Даже самые усталые и мрачные смеялись до коликов в животе.

– Садись, брат. – Слуги очистили ему место за столом и подвинули блюдо с похлебкой.

Брат Макарий зачерпнул раз-другой жидкую бурду и огляделся вокруг.

– Потерял что-нибудь? – спросил Ясько, весело подмигивая.

– Терять не терял, – ответил квестарь, – зато с удовольствием что-нибудь нашел бы.

– Видно, брат, тебе наша похлебка не по вкусу! – пробормотал кто-то из слуг.

– Никак я в толк не возьму, откуда у вас еще сила берется мост поднимать, если вас так плохо кормят? – ответил квестарь.

Ясько захохотал, за ним рассмеялись и остальные.

– У нас, брат, чудеса творятся. Преподобных отцов – хоть пруд пруди, да еще сама наша пани со святыми дружбу водит.

– Странные святые, что изысканные блюда превращают в постную похлебку.

– Как это? – удивился Ясько.

Квестарь расположился поудобнее, с отвращением отодвинул миску и вытер бороду.

– Повсюду говорят – и я не от одного слышал, – будто вы тут, милые мои, такие лакомства кушаете, такие вам деликатесы отцы-иезуиты под нос подсовывают, что видеть никто не видел и слышать никто не слышал. Вот я и спросил, нет ли у вас сегодня какого-нибудь особого поста, а может быть, вы плоть свою умерщвляете для душевного совершенствования и получения вечного блаженства?

– Эх, – вздохнул Ясько, – ты, отец, просто в глаза смеешься!

Квестарь молитвенно сложил руки и вознес очи кверху.

– Говорю вам сущую правду. Спросите мужиков, что они думают об этом.

– Врешь, братец! – закричал лохматый слуга. Брат Макарий повернулся к нему и елейным голоском ответил:

– Говорят, что у вас даже чудеса творятся. А священное писание и наша вера учат, что там, где много святости, там и всего вдоволь.

– Похлебки-то у нас вволю, – сказал Ясько.

– Ну, я тогда всем расскажу, что о вас неправду говорят и никаких чудес здесь не бывает.

– Бывают чудеса! Да еще какие! – засмеялся Ясько.

– Молчи! – оборвал лохматый толстяка. – Покажет тебе отец Игнатий, если дойдет до его ушей.

– Это чудо совершить нетрудно, – показал брат Макарий на блюдо с похлебкой, – а я хотел бы узнать секрет и других чудес.

– А ты кто таков, что в это дело нос суешь? – недоверчиво спросил волосатый слуга.

– Я бедный квестарь, брожу по миру, собираю подаяние для своего монастыря.

– Он бесов умеет изгонять, – похвалил его Ясько.

При этих словах все перекрестились и отступили от брата Макария. Теперь на него смотрели с суеверным страхом. Ясько, видя, что слова квестаря произвели сильное впечатление, заискивающе начал просить:

– А ты не расскажешь нам, отец, как бесов-то из человека изгоняют, очень это нам любопытно.

– Слушать и то страх берет, – вздохнул кто-то.

– Ладно, будь по-вашему, – сказал брат Макарий. Он встал, достал из-под рясы плеть и взмахнул ею несколько раз в воздухе с криком: – Apage, satanas![12]

Ужас охватил всех, слуги начали искать, куда бы унести ноги. Брат Макарий выкидывал странные коленца: то приседал, то вдруг выпрямлялся, потом крутился волчком, и ряса его при этом надувалась, как шар. Проделав несколько таких упражнений, сопровождаемых бессвязными возгласами, он встал посредине людской и мрачно произнес:

– В ком из вас сидит бес? Давайте сюда, я мигом его выгоню. – При этом он так взмахнул плеткой, что все онемели от страха. – Ну, милые мои, пусть подойдет тот, кто одержим дьяволом.

Наступила мертвая тишина, только слышно было, как. звенят мухи у печи. Никто не решался даже дух перевести, а вдруг квестарь именно с него начнет.

Брат Макарий спрятал плетку, но продолжал неподвижно стоять посредине комнаты, сощурив глаза и прикрыв руками лоб.

– Во всех вас, братья мои, – произнес он как бы с трудом, – сидят бесы. Я чувствую, как они гнездятся в вас. О! – закричал он так страшно, что слуги вскочили со скамей, дрожа в испуге, как овцы.

– Ничего, ничего, – поднял руку квестарь, – сидите спокойно.

Все послушно уселись.

Брат Макарий тихо стонал. Слуги, как загипнотизированные, не сводили с него глаз,

– О! – снова дико выкрикнул квестарь. Все как один опять вскочили со своих мест дрожа как в лихорадке.

– Ничего, ничего, – успокоил их брат Макарий.

Слуги присели на скамьях, измеряя глазами расстояние до двери, куда можно было бы в случае чего тихонько улизнуть. Квестарь неслышно, как кошка, подкрался к лохматому силачу. Тот со страху чуть не продавил спиной стену, а колени у него ходуном заходили.

– Ты, преданный слуга, – квестарь заговорил глухим, замогильным голосом, бесстыдно бьешь людей. Бьешь или нет?

Тот, словно подавившись горячей картошкой, едва выговорил:

– Ох, бью, преподобный отец.

Подбоченясь, брат Макарий грозно засопел и впился взглядом в лохматого.

– Это бесовские штучки, сучий ты сын. Черти-то схватили тебя в свои коготки и не выпускают. Будешь ты теперь в котле с кипящей смолой вариться тысячу лет.

Тут слуга быстро-быстро начал перебирать ногами да так визгливо захныкал, так завертелся на скамье, что брат Макарий погрозил ему и даже руку занес над ним, чтобы осенить его крестным знамением. Внезапно слуга вскочил, упал ничком и стал биться головой оземь.

– Видишь ты, бараний хвост, как тебя Вельзевул бросает в разные стороны. Apage, apage! – Брат Макарий приподнял рясу и дал лохматому пинка в толстый зад.

– Ой, смилуйся, отец, – извивался слуга, – смилуйся!

– А зачем ты по всяким пустякам к отцам-иезуитам бегаешь, наговариваешь на своих товарищей, правда это или нет? – Квестарь остановился, ожидая ответа, так как не был уверен, не перегнул ли он палку, изгоняя так ревностно беса из этого наймита.

– Ох, бегаю, преподобный отец!

– Тогда слушай, дьявольское отродье, – брат Макарий гордо выпятил грудь. Каждый раз, когда ты языком своим наговоришь на своих товарищей, в тебя влезут тридцать бесов и расползутся, как червяки, по всему твоему телу.

Один из присутствующих, не помня себя от страха, попытался неслышно пробраться вдоль стены к выходу, пользуясь тем, что внимание квестаря было чем-то отвлечено, и даже поставил ногу на порог, но тут брат Макарий заметил беглеца и шуганул его от двери.

– Ну зачем же ты убегаешь? – ласково спросил он.

Слуга опустил голову и молчал. Он не решался произнести ни единого звука, боясь, как бы из него не начали изгонять бесов.

Ясько, который до той поры сидел словно воды в рот набрал, хоть и был известным горланом, не выдержал и спросил:

– А откуда, брат, эти дьяволы родятся? Квестарь ухватил лохматого слугу за волосы и рывком поставил на ноги.

– Вот я сейчас отвечу тебе на этот философский вопрос, – бросил он Ясько, – дай только докончу беседу с этим одержимым.

Лохматый великан трепетал, как осиновый лист.

– Знаешь ли ты теперь, баран проклятый, своих бесов?

– Ох, знаю! Квестарь вытащил плетку и сунул ее под нос слуге.

– А ты знаешь, чем это пахнет? Лохматый понюхал плетку, громко по-собачьи взвыл, но не сумел ответить, чем она пахнет.

– Пахнет она небесным блаженством. Вот если я когда-нибудь узнаю, что ты бьешь людей без жалости да морочишь головы отцам-иезуитам мирскими делами, я этой плеткой так выгоню из тебя беса, что век будешь помнить мою духовную заботу.

– Смилуйся, отче преподобный!

– А теперь садись да в наказание съешь всю похлебку. Займемся следующим. Ведь в каждом из вас бесов-то сидит немало.

Ясько почесал голову.

– Ты, отец, хотел рассказать мне о том, откуда дьяволы родятся.

Квестарь хлопнул себя по лбу.

– Хорошо, что напомнил. Ну, ладно, больше я не буду изгонять из вас бесов: устал очень да, кроме того, на пустой желудок этого еще никому не удавалось. Поэтому, брат мой, я удовлетворю твое любопытство. Слушай внимательно: дело это простое, только запомнить трудно. Ну, ты слушаешь?

Ясько кивнул головой. Все придвинулись к нему поближе. Квестарь сел на скамейку против сбившихся в кучу слуг, внимательно посмотрел на каждого, почесал бородавку и с ученым видом начал:

– От бесов Валаама, Исаакарона, Грезиля, Амана, Бегерита, Асмодея рождаются бесы меньших степеней, поражающие внутренности человека. В желудке сидят водочные бесы: они поглощают всякий напиток, выпитый человеком. В кишках сидят свинские бесы, особо падкие на свинину и всякие жирные кушанья, в пальцах помещаются бесы, которые того только и ждут, чтобы ущипнуть какую-нибудь красотку, и от них исходит сладострастие. Это бесы-щипатели или, как их называют, бесы укромных уголков. А из связи этих бесов выходят и другие, наполняющие тебя, как мешок, ленью и любострастием. Запомнил?

Слуги переглянулись, а потом уставились на Ясько.

– Нет, не запомнил, – с глупой улыбкой произнес Ясько.

– Это хорошо, – похлопал его по плечу квестарь, – иначе у тебя голова пошла бы кругом и больше ни под каким видом ума не прибавилось бы. А ты мужик не дурак, сразу видно и спорить об этом не приходится.

Слуги начали о чем-то перешептываться между собой, удивленно посматривая на квестаря, который приветливо им улыбался.

– А теперь, братья мои милые, бегите-ка, да поскорее, за какой-нибудь едой, чтобы я смог запечатлеть в своей памяти пребывание у вас. Иначе у сонмища дьяволов будет великая радость по поводу того, что вы одурачили известного заклинателя бесов и врага дьяволов.

Поднялся шум. Слуги растерялись: похлебку за это время лохматый великан съел, и миска была совсем пуста.

– А где же взять еду-то? – покорно спросил Ясько.

– Где брать? – удивился квестарь. – Да разве отцы-иезуиты каждый день одну похлебку едят?

– Нет, – возразил Ясько, – отцы-иезуиты кушают с нашей госпожой. По окончании вечерних молитв она приглашает их в парадную залу и устраивает пир.

– Так почему же вы не можете принести мне оттуда кусочек жирной ножки? Можно дикой козы или баранью, телячьей я тоже не побрезгую, лишь бы была она жирная и хорошо приготовлена.

Ясько хитро усмехнулся.

– А как же со свинскими бесами в твоем брюхе, святой отец?

– Это очень умный вопрос, – сказал поморщившись брат Макарий, – однако у меня есть средство против размножения подобной дряни. Перед каждым вкуснейшим угощением я громко испускаю воздух, и этот звук так оглушает этих страшных бесов, что они приходят в себя лишь тогда, когда мясо уже совершенно переварено. Поэтому бесы эти вынуждены пробавляться самыми гадкими и непристойными харчами.

Ясько захлопал в ладоши.

– Дорогой отец, да ведь каждый из нас сумеет ухнуть не хуже крепостной пушки.

Квестарь жестом остановил его.

– Радость твоя напрасна. Это искусство удается лишь выдающимся заклинателям бесов, искушенным в схоластике, к которым я без лишней скромности причисляю и себя.

– Да, – вздохнул Ясько, поняв, очевидно, в чем дело, и сожалея, что не приобрел подобной святости, так как причин для оглушения бесов у него было хоть отбавляй.

В дверях послышались громкие крики, – это вошедший староста звал слуг в покои пани Фирлеевой. Ясько вскочил, оправил свой кафтан и крикнул остальным:

– А ну, живо! Отец Иероним ждет!

– А кто он, этот отец Иероним? – схватив Ясько за руку спросил брат Макарий.

– Отец Иероним управляет всем замком, – объяснил Ясько, сгоняя со скамей опешивших работников.

– И что же вы теперь будете делать? – расспрашивал квестарь.

– Окончились вечерние молитвы. Сейчас начнется пир. Мы будем подавать кушанья и всякие напитки.

– Хо-хо! – крякнул брат Макарий. – И, наверное, понесете все это с бесами, а?

Ясько улыбнулся, растянув рот до ушей.

– Наверное с бесами, если они сидят там.

– Эх вы, глупцы, только вред приносите почтенной госпоже: ведь ее внутренности определенно стали вместилищем этих мерзких бесов.

Ясько почесал затылок. За ним в недоумении, не зная что делать, остановились и другие. Староста же, стоя в дверях, метал громы и молнии.

– Ну, я могу дать совет, – сказал брат Макарий. – Когда вы понесете кушанья из кухни в залу, проходите через эту комнату. Я лишь взгляну на ваши лакомства и сразу скажу, которые из них больше всего заполонили дьяволы. У меня на них глаз куда как наметан.

– Ладно! – радостно улыбнувшись, воскликнул Ясько. – Этим мы поможем нашей госпоже не хуже иезуитов.

– Поможем! – повторили слуги и побежали на кухню.

Когда комната опустела, квестарь осторожно вынул из-за пазухи кошелек и пересчитал деньги. Одна монета показалась ему сомнительной, он попробовал ее на зуб, но в комнате было так темно, что нельзя было заметить, остался ли на ней какой-нибудь след. Тогда он бросил талер на стол, чтобы определить качество металла по звуку, но монета покатилась и упала. Брат Макарий с тяжким вздохом опустился на колени и полез под скамью. Там было совсем темно, хоть глаз выколи, и квестарь начал поиски, ощупывая руками пол. Вдруг кто-то коснулся его плеча. Брат Макарий немного приподнялся. Сзади стоял отец Игнатий.

– Молишься, брат?

Недолго думая, квестарь ударил себя кулаком в грудь и пополз на коленях к иезуиту.

– По твоим указаниям, отец мой, я ищу пути в царствие божие.

Иезуит был доволен. Он выпрямился и замер, засунув руки в рукава рясы, как святые на иконах.

– Не посещают ли тебя греховные мысли?

– О, отец мой, сподобившийся венца святости, после нашей беседы одни лишь ангелы витают над моей головой.

Отец Игнатий прикрыл глаза.

– Иногда проклятые бесы принимают ангельский образ, чтобы ввести душу в соблазн, – сказал он. – Ты произнеси «apage», и если после этого они не исчезнут, значит, это настоящие ангелы.

– А у меня, преподобный отче, нет никаких сомнений в их подлинности.

Иезуит иронически усмехнулся.

– Почему ты так уверен, брат мой?

– Да ведь каждый из них лицом похож на тебя, – льстиво сказал брат Макарий.

Монах покраснел, словно его поймали с поличным.

– Похож лицом на меня? – повторил он нерешительно, затем вытянул руки и прикоснулся к своему лицу. – Ты в этом уверен, брат мой?

Квестарь еще немного придвинулся на коленях к монаху, затем поднял руки, закрыл глаза и воскликнул:

– Вот я их ясно вижу в ангельском ореоле пред собой, и у каждого – твое лицо, отец, окруженное лучистым сиянием, у каждого твой благородный нос, а глаза как бусинки из четок святого Антония, в этих глазах видна мудрость святого Августина и страсть первых мучеников. Ни у кого на свете нет таких глаз! Я узнал бы их на краю света, куда бы ни завели меня мои немощные ноги. Отец мой, я готов жизнь за тебя отдать!

Иезуит заморгал, будто его стегнули кнутом по глазам. Он то отступал от квестаря, то вновь приближался к нему. Вся суровость сбежала с его лица, он размяк и ослаб. А квестарь тем временем продолжал свое:

– У меня в келье, в монастыре отцов-кармелитов, есть горсть земли, пропитанной потом святого Иосифа. Позволь мне подарить эту реликвию тебе, святой отец. Ведь твое благочестие – лучшая пристань для нее.

Монах так и присел от восторга. Он схватил квестаря и привлек к себе. Брат Макарий едва не упал, запутавшись в рясе. Не смея поднять глаз, он ждал ответа иезуита.

– У тебя есть столь священная реликвия?

– Есть, отец мой.

– И ты не лжешь?

– Пусть ангелы, что пляшут передо мной, ниспошлют на меня самую страшную кару, если я говорю неправду.

– Ведь есть реликвии, – шепотом продолжал монах, – которые придуманы костелом для поднятия религиозного духа в народе. Не о такой ли реликвии ты мне рассказываешь, брат мой?

– Да что ты, отец святой! – обиделся брат Макарий. – Я это дело досконально знаю и не раз, чтобы вывести людей на путь веры, продавал многим святые сувениры, да еще по хорошей цене, чтобы не думали, что святые предметы легко можно приобрести за бесценок. Ведь чем дороже люди платят за вещь, тем больше они ее ценят. Таким образом, отец мой, многие обрели спасение. А тебе я дарю свое величайшее сокровище. Не какую-нибудь ступеньку от лестницы Иакова и не кусок кишки кита, проглотившего Иону, – такими реликвиями хоть пруд пруди, – а кусок земли, по которой ходили наши учителя.

– Я тебе верю, – сказал отец Игнатий, – ведь, если бы ты надругался над религией, тебя бы давно поглотил адский огонь.

– Безусловно, – подтвердил брат Макарий. – А теперь, отец мой, я открою тебе одну тайну: только ты достоин ее. Когда ты застал меня молящимся, кто-то из ангелов бросил в меня небольшим, круглым и звонким предметом. Я хотел бы найти этот подарок.

– Что ты говоришь? – заинтересовался иезуит. – А тебе не померещилось это во время молитвы? У меня тоже бывают такие видения, а потом начнешь искать и ничего не находишь.

– О нет, мне не померещилось, отец мой. Это был первый знак моего единения с ангелами, поэтому я должен найти его.

– А где же искать этот предмет?

Брат Макарий показал под скамью.

– Дух указывает – здесь! – Он опустился было на колени, но отец Игнатий умоляюще воскликнул:

– Брат, позволь мне поискать!

– Отец мой, а будут ли ангелы этим довольны? Монах гордо выпрямился.

– По-твоему, я недостоин этого?

– Избави боже, – всплеснул руками квестарь. – Я даже думаю, что предмет этот в твоих руках превратится в нечто более ценное.

Иезуит упал на колени и залез под скамью. Он долго шарил руками по полу, не находя ничего.

– Может быть, полевее? – подсказывал брат Макарий.

Монах послушался и подвинулся влево. Спустя минуту он восторженно застонал:

– Есть!

И торжествующе вытянул руку, потрясая большой обглоданной костью.

Брат Макарий посмотрел на находку и решительно возразил:

– Нет, отче преподобный, тот предмет совсем по-другому выглядел.

Монах с отвращением швырнул кость в сторону и продолжал поиски. Квестарь направлял его то в ту, то в другую сторону, пока вконец измученный монах не нашел монету. Брат Макарий воскликнул, захлебываясь от счастья:

– Оно самое, святой отец! Вот то, чем ангелы бросили в меня. Как ты думаешь, серебряная она или нет?

Иезуит подбросил монету на ладони.

– Ангелы имеют дело только с серебром, – убежденно заявил он.

В эту минуту послышался шум, и в дверях появился Ясько с огромным блюдом в руках. Увидев отца Игнатия на коленях перед квестарем, он от неожиданности даже выронил блюдо. Шедшие за ним слуги, толкая друг друга, старались получше рассмотреть такое чудо. Иезуит вскочил с коленей и, дико вскрикнув, бросился в другую дверь. Брат Макарий последовал за ним.

– Отец, ты забыл вернуть мне дар небесный!

Монах бросил талер и скрылся за дверью.

Ясько, собирая с пола куски жаркого, бормотал:

– Ну, ты настоящий святой, раз сам отец Игнатий тебе такие почести воздает!

Остальные слуги стояли разинув рты и вытаращив глаза, а колени у них дрожали, как у пугливых жеребят. Брат Макарий поднял монету, спрятал ее в кошелек под рясой, потом расселся на скамье и приказал:

– Ну, а теперь приступим к освящению блюд. Меня просто мутит от бесовских запахов, издаваемых этими лакомствами. Становитесь в очередь и подходите по одному, чтобы я мог все тщательно исследовать.

Ясько следил за порядком. Он уже не сомневался в необыкновенном могуществе квестаря и ревностно подчинялся ему. Слуги подходили с блюдами к столу, а брат Макарий оценивал кушанья.

– Этот кусок, – сказал он, показывая на корейку, – положите здесь. В нем заключено особенно много бесов, и его нельзя подавать вашей госпоже.

Отложив большой кусок корейки на стол и поправив гарнир, чтобы не было заметно, брат Макарий отпустил слугу. Затем он понюхал корейку, но не подал и виду, что она ему особенно пришлась по душе.

– Следующий! – распорядился он, и Ясько подтолкнул другого слугу, державшего блюдо с только что зажаренной филейной вырезкой, ласкавшей глаз приятным розовым цветом. Брат Макарий и здесь обнаружил в одном месте скопище бесов. Так он просмотрел одно за другим все блюда, тщательно оберегая святую чистоту пани Фирлеевой. От каждого сорта вина он также отливал в кувшины и произносил над ними заклинания: ведь известно, что бесы больше всего любят напитки и именно через них наносят особенно чувствительные удары роду человеческому. Когда все было проверено и слуги гуськом удалились в залу, где происходило пиршество, брат Макарий, оставшись в блаженном одиночестве, принялся уничтожать бесовское отродье. Глаза его светились радостью, а борода, по которой крупными каплями стекал жир, сверкала всеми цветами радуги. Он давно был голоден и теперь отводил душу, заглатывая крупные куски с мастерством, изобличавшим в нем крупного специалиста по части поглощения пищи. После каждого куска он отпускал на один узел веревку, которой был подпоясан, это дало ему возможность абсолютно точно измерить количество принятой им еды. Нежно воркуя, он то и дело прикладывался к разным кувшинам, чтобы еще более улучшить вкус пищи и заодно освежить рот.

Когда стол опустел, а вина не осталось даже на дне, брат Макарий набожно перекрестился, почмокал, извлекая при этом из зубов остатки мяса, несколько раз рыгнул, установив при этом, что пища переваривается нормально, и вдруг почувствовал себя одиноким, ощутил острую тоску по обществу. Но в людской, кроме него, не было ни души, и лишь далекие голоса, доносившиеся через раскрытые окна, свидетельствовали о том, что в замке течет жизнь. Поэтому, не раздумывая, он нахлобучил капюшон на голову и вышел во двор. Уже смеркалось. Вдали сияли ярко освещенные окна замка. Осторожно продвигаясь вдоль стены, квестарь добрался до ворот, в нескольких шагах от которых высилась громада замка. Из верхних окон нежно лились звуки лютни; шум голосов смешивался с лаем собак. В замке происходило какое-то торжество.

Квестарь оперся о каменную стену. Потянул носом. Его предположения подтвердились! Нос его еще никогда не подводил, он прекрасно различил все ароматы, доносившиеся через открытые окна, – запах баранины, филейной колбасы, каплунов и прежде всего вина. Брат Макарий блаженно улыбнулся: он еще ясно ощущал во рту вкус выдержанного венгерского, и он даже причмокнул от удовольствия. Затем поглубже втянул воздух и настороженно вытянул шею.

– Ах, негодники! – сердито пробормотал он, судорожно потянув носом. – Ах, нехристи проклятые, а этот мускат они мне не показали! Пусть же небо покарает их за обман!

И он стал пробираться по лестнице на галерею.

Вдруг мимо него пробежал гайдук, видимо, торопясь куда-то с приказом госпожи. Брат Макарий прижался к стене, а когда шум шагов смолк, вышел из укрытия, подкрался ближе к окну и заглянул одним глазком. Перед ним был просторный, богато украшенный зал, какие встречаются в шляхетских замках; яркий свет ослепительно отражался на блестящем полу. В конце зала полукругом были расставлены столы, за которыми пировали многочисленные гости, там были отцы-иезуиты в праздничных одеяниях и весело смеявшиеся дамы из свиты владелицы замка. На почетном месте, одетая в скромное платье, сидела сама пани Фирлеева, а по обе стороны от нее – двое юношей в голубых рясах, и этим юношам она оказывала особое внимание. Тут же бродили собаки в ожидании подачек.

Квестарь увидел, как Ясько, стоя за креслом старой госпожи, с сосредоточенным видом подносил кушанья и едва заметными жестами давал указания остальным слугам. За всем следил сидевший в конце стола толстый иезуит, очевидно мажордом и главный распорядитель в замке. Он лишь взглядом отдавал Ясько приказы, которые тот схватывал на лету. Брат Макарий залюбовался пиршеством. При каждом тосте он судорожно делал сухим ртом глотательные движения, как бы помогая пьющим. Когда старый иезуит с трясущейся головой, сильно закашлявшись, не допил своего бокала, квестарь чуть не влез в окно, чтобы спасти драгоценную жидкость, но вовремя опомнился, закусил губу и застонал в отчаянии. Одна из собак вскочила и подбежала к окну. Квестарь отшатнулся в темный угол и затаил дыхание. Собака уперлась передними лапами о подоконник и тявкнула. Какая-то молодая женщина нежным голоском позвала ее и бросила большую кость. Собака завиляла хвостом, схватила подачку, но продолжала коситься на окно, ощетинившись и сердито рыча.

Брат Макарий снова осторожно высунулся из убежища и стал наблюдать за тем, что происходило в зале, не спуская глаз с собаки, которая, расправляясь с костью, не переставала поглядывать на окно. К счастью, совсем стемнело, и брат Макарий почувствовал себя увереннее.

Пани Фирлеева переводила благоговейный взгляд с одного юноши на другого. Сама она от сильного волнения почти ничего не ела, но юноши с аппетитом уплетали все, что им подкладывали, и, набив полные рты, пытались что-то говорить. Старая госпожа при этом краснела, как невинная девушка, и молитвенно складывала руки.

Квестарю не понравились розовощекие лица молодых людей. Он охотно отнял бы у них горой лежавшие перед ними яства, которые те с аппетитом поглощали. Злость брала брата Макария за живое, но стоило ему взглянуть на собаку, как он быстро успокаивался.

Иезуиты тоже ухаживали за юношами, что приводило квестаря в недоумение, ведь иезуиты всегда были надменны и весьма пренебрежительно относились к посторонним особам.

Спустя некоторое время в зале все замерли, слуги застыли с кувшинами в руках, пани Фирлеева и ее придворные дамы скрестили руки на груди и склонили головы. Отцы-иезуиты выпрямились на скамьях и руки запрятали в рукава ряс; даже собаки утихомирились. Сидевший за столом худой, как скелет, иезуит с прыщеватым лицом встал и обвел собравшихся суровым взглядом. Все еще ниже склонили головы. Лишь молодые люди не обращали никакого внимания, они оправили полы своих богатых голубых ряс, вытерли губы и, опершись подбородками о ладони, с интересом уставились на монаха.

Тот многозначительно кашлянул и произнес резким, не терпящим возражения голосом:

– In nomine…

Все как по команде перекрестились, от этого прошелся ветерок, пригасивший свечи, и лишь через некоторое время свет их снова разогнал расползшийся по залу мрак.

Монах обвел вокруг рукой, как соборный проповедник, и разразился потоком слов:

– Мы знаем разные чудеса, miracula, и наш убогий мир находится во власти божьей. Мы ощущаем на себе в разных видах благодать вследствие наших молитв и праведной жизни наших благочестивых и любезных сердцу божьему, cordi Dei, дам, из коих наша госпожа в Тенчине – самая благочестивая, самая добродетельная и самая милостивая.

Молодчики отвесили старушке по поклону, а она закрыла лицо руками, как бы стыдясь этих похвал.

– Отец мой, не заслужила я милости божьей, – залепетала она.

– Заслужила, и бог внял тебе.

– Велик бог наш, – воскликнула госпожа, ударив себя в грудь.

– И он знает, что делает, – ответил иезуит. Пани Фирлеева испустила громкий стон, а монах продолжал:

– Известны жизнь и смерть, vita et mors, преподобного Якова Альвареса де Пас, прославившегося при жизни и ставшего святым после смерти.

Из тела его, ex corpore, истекала чудесная и прекрасная жидкость наподобие бальзама. Это знаменитое чудо, miraculum, происшедшее на свете, in mundi, означает, что господь наш не запрещает никаких возлияний, лишь бы они внушали нам возвышенные мысли и ani-mare, воодушевляли нас на богоугодные дела. Другой же святой иезуит – ибо наш благочестивый орден дает небесам огромное число святых – тем приобщился к милости божьей, что из ушей своих изливал в обе стороны самое лучшее вино, чтобы избавить бедных от мора и засухи. Поэтому за госпожу нашу, которой силы небесные показывают наглядно, ad oculos, чудеса при ее жизни, провозгласим тост ad maiorem Dei gloriam.[13]

Монах схватил бокал и чокнулся с пани Фирлеевой, а молодчики встали и в один голос воскликнули:

– Аминь!

Все присутствующие встали и хором повторили вслед за ними:

– Аминь!

Оркестр только и ожидал этого сигнала, сразу же зазвучала чудесная музыка. Юноша, сидевший по правую сторону пани Фирлеевой, подал ей руку и вывел на середину зала. Та, кокетничая и жеманясь, запылала от радости. Позади них встали отцы-иезуиты с придворными дамами. Юноша, подхватив одной рукой облачение, а другой держа старушку за руку, низко поклонился и шаркнул ножкой, на что пани Фирлеева грациозно сделала реверанс. Перевернувшись, как юла, юноша рванулся вперед, вытянул руку и повел госпожу, выкидывая смешные коленца. За ним пустились в пляс и остальные иезуиты. Пары, танцуя, прошли через весь зал, галантно приседая при поворотах. У дам дыхание перехватывало от восторга, когда духовные отцы отпускали им какие-нибудь комплименты, а старая пани Фирлеева сияла от радости.

Тем временем слуги убирали со столов пустые и уже ненужные блюда. Собаки сгрудились в углу, куда им побросали объедки и кости. Оркестр играл не переставая, и брат Макарий с удовольствием слушал музыку.

Заморский танец, начавшийся в медленном темпе, постепенно убыстрялся. Танцующие сплетались в хитроумные цепочки, а проповедник, руководивший танцами, придумывал все новые и новые фигуры. Сыпались такие шутки, что барышни, получившие монастырское воспитание, стыдливо отворачивались, делая вид, будто не понимают намеков и не слышат случайно доносящихся слов. Смешнее всего танцевал толстый иезуит-мажордом. Он высоко поднимал ноги, путался в длинной сутане, то и дело спотыкался и, стремительно наскакивая на свою даму, галантно извинялся перед ней. Иногда при особо сильном прыжке он отрыгивал жирным каплуном или соусом к бараньему жаркому, демонстрируя с улыбкой свою сытость замиравшей от восторга даме.

Брат Макарий, стоя за окном, принимал живое участие в этом изысканном празднестве: притопывал ногой и баском подтягивал мелодию. Он с удовольствием хлопнул бы в ладоши в такт танца, но опасался пса, который, оставив свой ужин, вертелся среди танцующих.

Звуки музыки умолкли, танцоры остановились, с трудом переводя дыхание. Послышался смех, остроумные реплики. Пани Фирлеева, кокетничая, аплодировала молодому человеку в голубой рясе, невинно потупившему взор и ломавшему в смущении пальцы.

Дамы стали наперебой просить владелицу замка:

– А теперь – тарантеллу, ясновельможная пани, пожалуйста, тарантеллу.

Но толстый мажордом подбежал к ней, умоляюще сложил руки и пропел:

– А я прошу краковяк. Тра-ля-ля!

Барышни, кружась около пани Фирлеевой, настаивали на тарантелле. Старуха нерешительно посмотрела на желчного проповедника, который мрачно взирал на все это, хотя за минуту до того плясал вовсю. Иезуит, не меняя выражения своего лица, кивнул в знак согласия. Мажордом подбежал к оркестру и махнул музыкантам. Грянул краковяк. Святые отцы, подоткнув рясы, подхватили дам и, как сумасшедшие, понеслись по залу, притопывая и ухая. Больше всего отличались молодые люди в голубых рясах. В воздухе мелькали шитые золотом платья дам, веревки, которыми были подпоясаны монахи, рясы, ленты и шарфы. Оркестр играл что было сил.

Наконец старый мажордом выскочил на середину залы, выкинул замысловатое коленце, одной рукой подбоченился, другую поднял кверху и скрипучим голосом пропел:

И, словно помолодев сразу на десяток-другой лет, бодро пустился с дамой в пляс.

Может быть, брат Макарий, забыв осторожность, показался в окне и тем выдал свое убежище или же собака почуяла его издали, – как бы там ни было, но этот пес вдруг бросился с громким лаем и хватил его за ногу. Брат Макарий взвыл от боли и попытался избавиться от собаки, дав ей сильного пинка, но та вцепилась мертвой хваткой и ни за что не хотела выпускать свою добычу. Поэтому, не ожидая помощи, которая могла стать для него роковой, брат Макарий, ничего не видя, шарахнулся, как ошпаренный, скатился вниз по лестнице и помчался по двору. Пес с хриплым лаем бросился за ним. К счастью, в зале стоял неописуемый шум, оркестр, ничего не подозревая, играл вовсю, танцоры что-то выкрикивали, а иезуиты, испуганные внезапным шумом, не знали что делать.

Брат Макарий благополучно добрался до людской, захлопнул за собой дверь, отделавшись таким образом от разъяренного пса. Но тот кидался на дверь и заливался отчаянным лаем. Напрасно квестарь искал пищу, чтобы унять проклятое животное; все съестное давно покоилось в его желудке. Раздосадованный, махнул он рукой и, не тратя попусту времени, улегся в углу на скамью, подложив кулак под голову, и притворился, будто спит сном праведника.

Вскоре, отогнав волкодава от дверей, в людскую вбежал Ясько. Была страшная темень, хоть глаз выколи, и он, споткнувшись, свалил попавшуюся ему на пути скамью. Брат Макарий, зевая, раздраженно пробормотал:

– Ну, что там случилось?

– Отец! – закричал Ясько. – Разбойники в замке!

– Разбойники? – вскочил брат Макарий. – Да что ты говоришь, дубина стоеросовая?

Ясько ударил себя в грудь, так что гул прокатился по пустой людской.

– Истинную правду говорю.

– Ой, кажется мне, что тебя черти принесли, – протирая глаза, спокойно сказал квестарь. – Ты благочестивого человека будишь ночью, отнимаешь у него чудесный дар сна и поэтому совершаешь непростительный грех.

Ясько вздрогнул, словно его шкворнем по лбу хватили, и забегал по комнате.

– Его собаки спугнули, отец мой, он где-то тут должен быть.

– Ну и ищи его, адово семя, но если ты меня опять разбудишь, я тебя прокляну и превращу в козла или в какую-нибудь другую скотину.

– Отче преподобный! – закричал перепуганный Ясько. – Ты меня проклянешь, а отец Игнатий выгонит из замка да прикажет в придачу дать сто палок.

– Палки тебе не повредят, – заметил квестарь, – они твою кровь от всякой скверны очистят. А как вернешься в деревню, там тебе еще столько же всыплют за то, что ты так усердно бил крестьян у моста.

Ясько не отвечал, он заглядывал под каждую скамью, в каждый угол. Не обнаружив ничего, он со стоном опустился на лавку.

– Что ты огорчаешься? – спросил квестарь. – А может быть, никакого разбойника и не было. Псам тоже иногда мерещится. Я знал такую собаку, которой постоянно снилось, будто она лакомится мягкой грудинкой, и она так щелкала зубами во сне, что всех будила.

Ясько рвал на себе волосы.

– Что на это отцы-иезуиты скажут?

– На что? – наивно спросил брат Макарий.

– На то, что я плохо замок охраняю, позволил разбойникам нагло шататься по замку.

– Да ты просто глуп. Не было никаких разбойников, – твердо сказал квестарь.

– Нет, собаки чуют, я это хорошо знаю, отец мой. Что мне делать? Что скажут святые, прибывшие с неба?

– Да не вали ты в одну кучу святых с собаками, – прикрикнул брат Макарий. – Святые давно уже спят у господа бога за печкой.

– Как спят? Они только что танцевали с нашей госпожой.

– Святые, говоришь, танцевали? – радостно воскликнул квестарь. – Это не те ли ребята, в голубых рясах?

– Они самые, – удивленно сказал Ясько и вдруг настороженно спросил: – А ты, отец, откуда знаешь, в каких они рясах?

Квестарь вспылил:

– Пропащий ты человек, да и невежда к тому же! Ты священной теологии и на грош не нюхал. Знай же, дубина неотесанная, что все святые одеваются в голубые одежды, это у них форма такая. Вот потому-то, когда они восседают на небесах, небо голубого цвета, и ты не можешь их увидеть простым глазом, хоть их там несметное множество. Теперь понял?

– Понял, отец мой, понял.

– А я с отцом Игнатием поговорю завтра, скажу, чтобы он не наказывал тебя за твою провинность.

– Поговори, отец родной, поговори! – Ясько упал квестарю в ноги. – Он лишь одного тебя послушает. Я сам видел, как он стоял перед тобой на коленях, словно перед святой девой.

Брат Макарий поудобнее расположился на скамье.

– Послушай-ка, – сказал он, – эти собачьи сны – дело рук бесов, которые живут в вине.

– Отец мой, ведь ты же их всех изгнал оттуда.

– Остолоп ты, братец мой, и баран, если так думаешь. Один жбан старого муската все-таки ускользнул от моего внимания вследствие дьявольских козней, вот потому так и получилось. В другой раз, братец, запомни: бесов надо изгонять отовсюду.

– Запомню, отец мой.

– А теперь иди спокойно. Если ты меня еще разбудишь, я самого Вельзевула из пекла достану и тебе на вечную муку в брюхо вгоню.

– Ой, спасите! – Ясько, как ошпаренный, отскочил от квестаря.

– Беги и успокой достойных отцов-иезуитов.

– Бегу! – Ясько выскочил в дверь и понесся по двору; слышен был лишь стук его деревянных башмаков о камни мостовой.

Брат Макарий зевнул, завернулся поплотнее в рясу, немного поворочался на жесткой скамье и захрапел.