"Космические тайны курганов" - читать интересную книгу автора (Шилов Юрий Алексеевич)

МИФОЛОГИЧЕСКОЕ СОЗНАНИЕ

Рассматривая магическое и научное мышление, мы обратили внимание на их коренное родство; отличия же обусловливаются степенью освоения объективно суще­ствующих причинно-следственных связей реального мира.

Подобным образом обстоит дело и с сознанием — образно-интуитивным и абстрактно-логическим. Второе вырастает из первого и отличается от него, помимо степени освоения причинно-следственных связей, степенью освоения пространства и времени.

Образно-интуитивное сознание называется еще ми­фологическим.

"Это чистейшая условность, что мы называем мифом только словесно выраженный рассказ. На самом деле таким же мифом служат и действа, и вещи, и речь, и "быт" первобытного человека, то есть все его сознание и все то, на что направлено его сознание", — отмеча­ет О. М. Фрейденберг. И поясняет: "Мифотворческое сознание имеет цельный характер, нерасчлененный. Если приходится говорить о его словесных, вещных, действенных оформлениях, то это не значит, что каждая из таких форм циркулирует разобщенно от другой. На­против, они параллельны. Словесные мифы инсцениру­ются, действенные "ословесняются"; и те и другие обра­стают бутафорией; вещные мифы, в свою очередь, со­провождаются действенными и словесными вариан­тами".

Эти правила и дали нам возможность сопоставлять словесно выраженные мифы "Ригведы" с вещами и сле­дами ритуальных действ, запечатленными в курганах. Более того, дали уверенность, что такие творения перво­бытной культуры так или иначе соприкасались на пра­родине ариев, не могли существовать там друг без друга...

А сейчас мы воспользуемся этими правилами для проникновения в особенности мифологического со­знания.

Неосвоенность причинно-следственных связей влекла за собой сотворение их вещественных заменителей в любых желаемых направлениях, которые лишь со вре­менем были упорядочены жрецами. Такая практика приняла форму всевозможных жертвоприношений (об­мена с богами по принципу "даем вам, чтобы вы дали нам") и культивировала в обществе ощущение сопри­частности. И практика, и порождаемое ею ощущение возрастали по мере развития производящего хозяйства и вытекающего отсюда отрыва людей от природы. Они, эти практика и ощущение, в какой-то мере восполняли убывание той естественно существовавшей гармонии общественного бытия, которая сложилась за многие-многие тысячелетия господства охоты и собиратель­ства, не выделявших еще человека из природной среды.

"Космические странники" — это одушевленные просьбы или наказы богам. Подобную роль, но только в связях между племенами, играли послы. Поэтому они находились, как считалось, под защитой богов и охра­нялись традицией. Этим-то и объясняется проникнове­ние небольших племен, а то и отдельных людей в глубь чужой территории.

Показательно, что обрусевшие бог и демон восхо­дят к одному и тому же индоиранскому понятию: "доля" и "часть". У древних греков сходные слова обо­значали жертву еще целую, живую и затем расчленен­ную, разорванную. Отсюда за демоном и закрепились существующие доныне ужасные представления.

Жертва, будь то вещь, существо или человек, обо­жествлялись. Последний, прежде чем умереть и при­общиться к богам, становился героем. В таком каче­стве следует понимать переходное состояние ведийских Вивасвата или Вишну, которые родились убогими, но затем претерпели изменения и стали богами. А об обо­жествлении Пуруши сказано так: "Жертвою боги по­жертвовали жертве", то есть боги принесли жертву обожествленному "Человеку", и этой жертвой был он сам.

Причастившиеся от жертвы-тотема (мифического предка, воплощаемого в ритуале предметом, растением, животным или человеком) брали на себя определенные обязательства, которые соблюдались гораздо строже, чем клятва. Они становились соплеменниками, даже если происходили из различных народностей. Поэтому когда археологи сталкиваются со случаями совместно­го нахождения в культовых местах разнокультурной ке­рамики или других вещей, можно не сомневаться в уста­новлении дружественных отношений между различными племенами. Так, в Нижнем Поднепровье второй поло­вины III тысячелетия до нашей эры в детских могилах находят разнотипные сосуды: от местной матери и при­шлого отца, или наоборот.

Именно в силу сопричастия обожествлялись или счи­тались приближенными к богам мастера развитого пер­вобытнообщинного строя. В "Ригведе" представлено три брата Рибху, имя которых означает "работа", "ремес­ло", "искусность". Они обслуживали богов, им покрови­тельствовало потустороннее Солнце и благодаря своему мастерству они получили бессмертие... Причина же за­ключалась в том, что, создавая вещь, мастер как бы творил мир, а между вещью и миром принципиальной разницы не делалось. Так что мастер уподоблялся бо­гу не за заслуги, а по праву своей умелости.

Погребения мастеров в курганах отличаются осо­бым обилием инвентаря. Это самые "богатые" могилы рубежа III—II тысячелетий до нашей эры. Набор ин­вентаря состоит из орудий труда, заготовок, сырья; го­товые изделия встречаются редко, бытовые вещи — еще реже. Известны совместные захоронения взрослых с детьми, где инвентарь сосредоточен возле последних (хотя обычно бывает наоборот). В знакомом уже нам кургане у Большой Белозерки обнаружено подзахоро­нение безынвентарного мужчины к ранее умершей жен­щине — мастерице скорняжного дела с соответствую­щим набором инструментов.

Характерно, что единственный раз упомянутая в "Ригведе" каста мастеровых уподоблена стопам жертвен­ного Пуруши. В мифологии других народов ремеслен­никам также отводится место внизу общественной лест­ницы, они роднятся с потусторонними божествами (а в христианстве — с нечистой силой: вспомним гоголев­ского кузнеца Вакулу).

Такое "уничижение" обусловливалось рядом при­чин: действительно большей значимостью земледельцев и скотоводов, более поздним по сравнению с ними вы­делением ремесленников, но главным было родство их с подземными ("воспроизводящими"), а не небесными ("сияющими") божествами. К тому же в первобытном обществе отсутствовало иерархическое противопостав­ление верха и низа; любое место почиталось, раз оно было необходимо общине. И почиталось тем более, чем необходимее было. Так, мастерство вождей и жрецов оказалось наиболее почитаемым не потому, что они "обманули народ" или же "захватили права", а в силу резкого возрастания значимости управленческого труда (а именно к нему относится любая власть) в период кру­шения извечных устоев первобытнообщинного строя.

Вожди и жрецы стали первыми "теоретиками" выяв­ления и изучения причинно-следственных связей.

Восприятие пространства и времени является основ­ным критерием качеств и личного и общественно­го ума.

В первобытную эпоху с присущим ей мифологиче­ским сознанием пространство и время представлялись весьма необычно, с точки зрения современного челове­ка, конечно. Они не разделялись; разве что в восприятии времени преобладало ощущение цикличности, а в восприятии пространства — предметности.

В мифах мы не найдем абстрактных "земли обето­ванной" или "страны благоденствия" последующих классовых формаций, но обнаружим более конкретные "чудесный дворец" или "молочные реки с кисельными берегами". Сама "земля" в те времена означала не что иное, как плодородный слой почвы, а "родина" — мес­то, где был рожден человек и где родился его мифиче­ский предок. С уверенностью можно сказать, что для племени степных скотоводов, воздвигнувшего курган в виде беременной или рожающей богини, именно он и был родиной.

Установлено, что пространство представлялось пер­вобытному человеку безмерным. Он мог то всю родину сузить до места у очага, то землянку представить Все­ленной. Это мы определяем набор магических предме­тов как "украшения или амулеты в виде молоточковид­ных булавок и орнаментированных блях", а для древних людей они были и моделью мироздания и инструмента­ми воздействия на него. Это для нас "Солнце" — Сурья, свертывающий дневной небосвод, поэтический образ, а создатели соответствующего гимна "Ригведы" считали эту картину реальностью.

Вследствие предельной конкретизации пространства, снятие противоречий, как скажет современный фило­соф, или героические деяния, как представлял себе сня­тие противоречий первобытный человек, происходили на рубеже благого и пагубного, бытия и небытия. В ми­фе это место предстает "не-нашим (небесным или под­земным) миром", но в быту его заменителем выступа­ло святилище или кладбище...

Но если пространство мы еще кое-как можем при­знать вещью, то время пространством — никак! Как же пришли к такому представлению первобытные люди?

Основная причина неразвитости представлений о времени заключалась в том, что оно еще не дифферен­цировалось в человеческом сознании на прошлое — настоящее — будущее. Царило вечное прошлое, на­прочь завалив настоящее глыбами традиций. Будущее представлялось до чрезвычайности смутно: что-то вро­де многократно переживаемого события, которое уже случалось если не с тобой, так с твоим соплеменником или предком, жившим "вначале".

Такая невероятная, с точки зрения современного че­ловека, нерасчлененность времени вытекала из консер­вативной сущности первобытной культуры: она ведь бы­ла детищем природы, развитие которой протекает срав­нительно медленно, незаметно, циклично. Но так было до появления на Ближнем Востоке около десяти тыся­челетий назад производящего хозяйства — земледелия и скотоводства. Оно породило так называемую "Вели­кую неолитическую революцию" длительностью в... 50 веков!

Рис.25. Магические амулеты с символикой повозок и небесных светил.

С позиции новой и новейшей истории столь длитель­ный срок невозможен: ведь любая революция — это скачок в процессе поступательного эволюционного раз­вития, это быстротечный переход накопившегося коли­чества изменений в новое качество. Но стоит взглянуть на эти 50 веков с вершины 3 000 000-летней предысто­рии человечества, прошедшей под эгидой присваиваю­щего хозяйства, как картина сразу меняется: на "нео­литическую революцию" приходится всего 2,4 минуты из прожитых человечеством суток, и такое же время развивается порожденная ею цивилизация (государ­ственность).

Словом, оторвав пуповину человечества от природы, производящее хозяйство сорвало тем самым пломбу с часов истории. Счет времени, который вели до этого (археологи, во всяком случае) на десятки тысячелетий, пошел на столетия... годы... часы и минуты... Люди ста­ли ценить время: учет прошлого стал важен, контроль над настоящим — жизненно необходим, а пренебреже­ние к будущему — смерти подобно!

Но вернемся ко временам, когда люди только-только заметили ускорение бытия.

Ввиду нерасчлененности времени на три этапа, не су­ществовало также подразделения на старое, новое, пер­спективное. Поэтому в первобытной культуре сохрани­лись и переплетались слои, разделенные множеством поколений. Так, исследователи выделяют в современ­ном фольклоре и народных орнаментах элементы твор­чества... охотников за мамонтами, вымершими 10— 15 тысячелетий тому! Или вспомним о трех мифологи­ческих пластах "Ригведы": индоевропейском, индоиран­ском, индийском. Такое деление существует лишь в го­ловах специалистов; в самом сборнике гимнов временные пласты перемешаны, мифология только подразуме­вается или приводится небольшими отрывками, и разо­браться в этом можно, лишь обладая огромной эру­дицией и тончайшим профессионализмом.

Неумение преодолевать прошлое и содействовать бу­дущему влекло за собой многоярусность, многозначи­мость мифа, многовариантность его положений и сю­жетных ходов. Именно поэтому перекликаются, а то и повторяются функции божеств, а под одним и тем же именем могут выступать совершенно несходные образы. В сюжетах о противоборстве богов отразились не столь­ко различия культурно-исторических веяний или сопер­ничества племен (это особенность уже не мифическо­го, а эпического творчества, сопровождающего начало рабовладения), сколько календарные празднества. Су­ществовало, например, научное мнение, что асуры и дэвы "Ригведы" были богами различных, более или менее развитых слоев арийского населения. Однако в настоящее время удалось убедительно доказать, что первые связывались с концом уходящего, а вторые с началом приходящего года, и победа вторых символи­зировала начало нового года, утверждение нарождаю­щегося Космоса над отмирающим Хаосом.

В новогодних празднествах как бы репетирова­лось еще не утвердившееся противопоставление прош­лого и настоящего, старого и нового. Показательно, что именно во имя приближения будущего соверша­лось жертвоприношение человека — Пуруши, что имен­но к нему устремлялся уподобляемый Индре покойник. Это показатель того, каких титанических усилий и воли и разума потребовало от людей постижение времени будущего, управление которым стало насущной необхо­димостью современной цивилизации.

Представив себе особенности восприятия первобыт­ным человеком пространства и времени, а также при­чинно-следственных связей, можно попытаться уяснить особенности его сознания в целом.

Мифологическое сознание получило окраску "ска­зочности" вовсе не вследствие буйной фантазии перво­бытного человека. Главной причиной была размытость границ между живой и неживой природой, человеком и мирозданием и так далее, что, в свою очередь, по­рождалось неразвитостью вышеуказанного восприятия.

Мало видеть, надо еще понимать. Мы и сейчас не­редко усматриваем в причудливых камнях или сучьях, деревьях или облаках подобия людей или животных, первобытный же человек воспринимал такие подобия как реальность.

Неразработанность причинно-следственных связей влекла за собой отсутствие понятия о качественных различиях. Это "мы сейчас знаем, что человек не равно­значен обществу, а оно не сводимо к территории оби­тания, для мифологического же сознания они отлича­лись разве что величиной и формой.

Вследствие таких вот особенностей и возникали за­мены стихий существами, множественного — единич­ным, естественного — сверхъестественным.

Замены были не произвольными, а имели свои закономерности — "логику мифа", как определил вид­ный советский историк культуры Я. Э. Голосовкер.

Развитие мифа, последовательность его превращений шли по "кривой смысла". Кривая смысла задавалась изначальным событием или образом, который мог варьировать даже в очень широком, но все же не бес­предельном диапазоне. Рассмотрим в качестве примера диапазон Перуна — главного божества древних руси­чей, почитавшегося и другими народами.

По мнению языковедов Т. В. Гамкрелидзе и В. В. Иванова, слово "перун" происходит от индоевро­пейского названия горы и горного дуба. Поскольку ду­бы часто поражаются молниями, а на возвышенностях тем более, то еще на малоазийской прародине индоев­ропейцев установилась смысловая связь этого слова с грозой и молнией. Все эти четыре значения и бытова­ли в образах родственных божеств: хеттского Перуна­са или Пирвы, литовского Перкунаса и латышского Перкуиса и др. У восточных славян Перун, кроме того, стал богом войны и возвысился над другими богами, а Перуне афганцев оказался связан с Плеядами — звездным скоплением в зодиакальном Тельце. К по­следнему значению ближе всего индоарийский Пард­жанья ("дождевая туча"), который в "Ригведе" пред­ставлен быком и считается покровителем растений, по­скольку поит их дождем и взращивает, оплодотворяя землю. Можно предположить, что в захоронении "кос­мического странника" из Высокой Могилы этот образ представлен парой бычьих лопаток, уложенных вместе с пучком травы и магической плетью рядом с колесами перекрывавшей могилу повозки; возможно, что именно Парджанье посвящен был ливень, сопутствующий по­гребальному обряду.

Кривая смысла, предопределенная изначальным со­бытием или образом, корректировалась в последующем развитии сюжета "законом желания".

Несмотря на неразвитость, неотчлененность от при­роды, желания первобытного человека представлялись ему беспредельными. Человек, как знаем мы из пре­дыдущих разделов, мнил себя равным и даже превос­ходящим богов: следовало лишь толково управлять их намерениями, а если у этого бого-человека и не было еще скатерти-самобранки или ковра-самолета, то толь­ко потому, что не возжелал их с достаточной силой, не составил пока нужной магической формулы...

Коль уж мы упомянули богов, то следует остано­виться на немаловажном вопросе о соотношении мифо­творчества и религии. Последняя культивирует веру в сверхъестественное, которое является лишь малой частью всеобъемлющего мифологического сознания — продукта чрезвычайно развитого воображения, компен­сирующего еще неразвитые знания о мире. Таким обра­зом религию можно определить как опухоль на теле мифотворчества, как искусственно сохраненную и ги­пертрофированную частность отжившей системы миро­восприятия. Другими частностями былого мифологиче­ского сознания, получившими дальнейшее развитие, стали философия и наука. Следует поразмышлять над таким высказанным еще в 30-е годы парадоксом: "Но­вая наука о микрообъекте есть интеллектуальная мифо­логия".

Помимо желаний мифотворцев, на развитие кривой смысла действовали векторы ряда образов и уровней, от внешнего ко внутреннему и наоборот. А направле­ние кривой задавалось уже в самом начале образом или событием, противоположным изначальному. Между эти­ми-то полюсами и изгибалась "кривая смысла". В ка­честве ее примеров можно привести множество выдер­жек, а то и целых гимнов "Ригведы"; желающие могут подыскать их среди цитат, приведенных в книге.

То, что с позиции абстрактно-логического мышления является заблуждением, в мифологическом мышлении представляется законом волшебства. А заблуждения не обнаруживаются потому, что, исчерпав всевозможные комбинации желаний и превращений, кривая мифологи­ческого смысла замыкается в круг. И человек выносит из углубления в существо мироздания не знания о нем, но его многомерный образ. Это тоже способ познания, но не рассудком, а чувствами (подсознанием).

Знания мифологически мыслящего человека убоги, но образность мировосприятия неизмеримо выше, не­жели у современного человека; логика его кажется нам чрезвычайно наивной, но интуиция представляется не­вероятно глубокой и точной.

Это был иной способ познания мира, утверждения и существования в нем. Мифологическое сознание "уга­дывало раньше и глубже то, что только впоследствии докажет наука, ибо... воображаемый объект "мифа" не есть только "выдумка", а есть одновременно познанная тайна объективного мира и есть нечто предугаданное в нем".

Вдумаемся в это авторитетное заключение Я. Э. Голосовкера. Оно поможет понять то рациональ­ное зерно, которое оставила современности культура первобытной эпохи.

Ученых XIX века, впервые занявшихся исследовани­ем индоевропейской языковой общности, поразило сход­ство не только многих слов, наименований божеств и мифологических сюжетов, но также элементов мате­риальной культуры народов, отдаленных друг от дру­га тысячами, десятками тысяч километров. Родилась теория миграций — переселений. Одно время ею пы­тались объяснить и сходства в представлениях и ве­щах негроидов Африки и монголоидов Заполярья. Но затем пришлось всерьез заняться закономерностями развития человеческой культуры вообще. И тут в авангарде оказались исследователи, которые приняли методологию исторического материализма.

На этом направлении и были открыты качественные различия между современным и первобытным сознани­ем, которое получило названия образно-интуитивного или мифологического. Поскольку же первобытное об­щество и присущее ему сознание были тесно связаны с природой, то в отражении ее, а также в образе жизни людей того времени и стали искать причины сходства культур, не отказываясь при этом и от поиска всевоз­можных заимствований и влияний.

Да, повсеместные суточные и годовые круговороты, циклы человеческой жизни, довольно ограниченный круг природных явлений и проявлений общественного бытия, способов добывания пищи, огня и сырья, видов орудий труда и оружия, типов жилищ и захоронений не могли не породить сходств в различных культурах, даже совершенно изолированных друг от друга. С раз­работкой взаимосвязей этих аспектов историкам пока­залось, что найден ключ к решению всех научных проб­лем, в том числе и к законам образования культурных сходств... Однако лет 40—60 назад наиболее вдумчи­вых ученых перестало удовлетворять то направление исторической науки, которое акцентирует качественное отличие человечества от природной среды. Сформиро­валось направление, занявшееся разработкой вселен­ских основ закономерностей развития общества, того, как, порождая носителей разума, "природа приходит к осознанию самой себя" (Ф. Энгельс. Диалектика природы).