"Безмолвный Джо" - читать интересную книгу автора (Паркер Т. Джефферсон)

Глава 12

На следующий день рано утром я отправился к преподобному Дэниэлу Альтеру. У меня было к нему несколько вопросов, касающихся кое-каких нестыковок в отношениях Уилла и Саванны. Мне также хотелось прояснить некоторые другие проблемы.

Дэниэл почти десять лет являлся моим духовником, хотя был почти годовой период, когда я редко с ним встречался. В тот год, когда мне было около семнадцати лет, я пережил лихорадку крещения и посетил почти тридцать различных церквей, в каждой из которых меня крестили. По воскресеньям я отправлялся за семьдесят миль от дома.

Самое замечательное – это обряд полного погружения. Волшебное ощущение спуска и подъема, когда святая вода омывает твое лицо вместе с рубцами, охлаждает его и сбегает струйками вниз, утоляя жар и унося прочь твои грехи и ненависть. Другими словами, в то время я сильно нуждался в подобной процедуре.

Но с тех пор прошло немало лет, и я повзрослел. Теперь я готов выслушивать проповеди Дэниэла. Однажды он меня уже крестил, значит, так будет и дальше. Иногда я чувствую внутренний позыв к чему-то большему, но держу себя в руках. Я вижу, как окружающие пододвигаются ближе и улыбаются, видя, как я наслаждаюсь, когда святая вода извилистыми ручейками орошает мое лицо. Я по-прежнему радуюсь, подставляя лицо дождю. И люблю зиму.

Секретарь преподобного Дэниэла пригласил меня войти в лифт храма Света. Стеклянный лифт, семь этажей вверх, вид на весь округ до самых гор. Я пересек роскошный голубой ковер, покрытый изображением апельсиновых плодов и зеленых листьев. Приветствуя меня, Дэниэл развернулся на своем вращающемся стуле.

Он всегда одевался в одном стиле: простые хлопчатобумажные брюки, черные мокасины, белая тенниска и привычная кепка-бейсболка с эмблемой "Ангелов". Он объяснял своим прихожанам, что эта кепка призвана побудить Господа помочь "Ангелам" победить в своем дивизионе или хотя бы выиграть тайм.

– О, Джо. Джо Трона.

– Доброе утро, преподобный. Извините за вторжение, но я хотел бы с вами поговорить.

– Эта дверь всегда для тебя открыта. И ты знаешь это. Прошу, садись.

Я присел. Оранжевые кожаные диваны с голубыми подушками и панорама округа в окне, подернутая легким туманом.

– Мне нравится это спокойное утреннее время по субботам, – произнес Дэниэл. – Никаких программ. Никаких особых дел. Фактически никого в церкви, кроме меня и мышей. Джо, чем я тебе могу помочь?

– Можно задать вам прямой вопрос?

Он улыбнулся:

– Такие вопросы мне нравятся больше всего.

– Когда вы беседовали с отцом в "Лесном клубе" в тот вечер накануне его гибели, то в разговоре упоминали Саванну Блейзек. Часть вашей беседы звучала так. Уилл сказал: "Я знаю, где она. Но не слишком доверяю людям, с которыми она живет". На что вы отреагировали: "Что ты имеешь в виду?".

Глаза у Дэниэла округлились, что было особенно заметно из-за толстых линз очков.

– Джо, ведь это называется подслушиванием!

– Я знаю, преподобный, но Уилл хотел, чтобы я этим занимался. Это было частью моей работы.

Дэниэл широко улыбнулся:

– Ну и память у тебя, Джо.

– Божий дар.

Он внимательно посмотрел на меня.

– Преподобный, мой отец пересекался с Блейзеками по общественным делам. Могли у него быть причины не доверять им?

– Мне это неизвестно, Джо. Могу только сказать, что Уилл и Джек Блейзек часто скрещивали свои политические клинки. Как ты знаешь, они придерживались разных взглядов. Джек просто помешан на промышленном развитии округа, а Уилл считал, что не всякое развитие на пользу. Они не были близкими друзьями. Но я не могу объяснить, почему Уилл с недоверием относился к Джеку или Лорне. Или к тому же Бо.

Дэниэл задумчиво посмотрел в окно.

– Сэр, Уилл никогда не стал бы разыскивать похищенную девочку и затем укрывать ее от семьи, если бы на то не было веских причин.

– Согласен.

– Преподобный, а что вы ему передали в тот вечер?

– Когда?

– В "Лесу". Вы еще сказали "Возьми это".

Снова расширенные глаза – это была его торговая марка на телевизионных представлениях, призванная подчеркнуть божественное милосердие, мудрость и чувство юмора. Дэниэл частенько смеялся.

– Ну и память! Никогда не подозревал...

– Абсолютная, преподобный.

– Должно быть, это чудо или, наоборот, проклятие, как ты думаешь?

– Неумение забывать может быть и тем и другим.

– Так ты никогда ничего не забываешь?

– Пока не знаю. Мне ведь только двадцать четыре.

Он опять улыбнулся и откинулся на спинку стула. Улыбка придала его лицу привычное радостное выражение. А глаза, как всегда, засветились, хотя, на мой взгляд, этот эффект был связан и с толстыми стеклами очков.

– Джо, ты бы мог держать в уме карты при игре в "блэк-джек"! Играть по-крупному и срывать банки.

– Что касается чисел, то не все так здорово. Только слова – сказанные и написанные.

Когда мысли Дэниэла сбивались на грешный путь, его частенько захватывали азартные игры. Он упоминал об этом и в своих проповедях, используя в качестве примера, какой внешне привлекательный и заманчивый вид бывает у грешных соблазнов. Я слышал его разговоры с Уиллом на тему спортивных пари. Дэниэл хорошо подкован в области спорта, причем во всех видах. Подчас он поражает меня, как в тот последний вечер Уилла, когда, проходя мимо бильярдного стола, посоветовал мне, какой силы ударом и с каким вращением бить нужный шар. Будто свои семинарские годы Дэниэл провел в казино, на стадионах и в спортзалах.

Возможно, азартные игры привлекали Дэниэла по причине собственной скупости. Его храм Света каждый год приносит миллионные доходы – большая их часть не облагается налогами, – но сам Дэниэл живет в скромном доме в Эрвине и ездит на обычном "торесе". А вот его жена, Розмари, совсем другое дело. Сам царь Соломон в период его славы не одевался так пышно, как она. Кроме собственного дома, у нее квартиры в Ньюпорт-Бич, на Майорке и в Кабо-Сан-Лукас.

– Хорошо, Джо, в тот вечер я передал Уиллу всего лишь небольшой выигрыш за дружеское пари, которое мы заключили на результаты серии игр. Те, кто ставил на "Ангелов", проиграли.

Дэниэл пожал плечами и смущенно улыбнулся – частично стыдясь этого пари, а частично раздраженный проигрышем своих "Ангелов".

– Мы договаривались, что все выигрыши пойдут на благотворительные цели – выбор победителей. Ты ведь знаешь, как Уилл всегда старался всем помочь.

От имени семьи мои мать и отец в первом полугодии передали на благотворительность двести тридцать пять тысяч долларов, не считая пятидесяти тысяч, выделенных семье полицейского, погибшего от рук Сэмми Нгуена. Это было сказано в одной из статей, опубликованных по поводу похорон Уилла. Общая же сумма благотворительных взносов за всю его жизнь составила два миллиона семьдесят пять тысяч долларов.

Большая часть этих средств была собрана благодаря матери, доля которой в общем капитале семьи, по словам Уилла, увеличилась в несколько раз. Это состояние начало создаваться еще в начале XIX века, постепенно возрастая за счет выращивания и продажи цитрусовых, торговли недвижимостью.

– И какую именно сумму, преподобный?

– Сто долларов. – Оглядевшись кругом, Дэниэл обратил свой взор к окну на панораму округа, который сумел обогатить стольких людей. – Ты регулярно молишься, Джо?

– Нет, сэр.

– Это следует делать. Бог все слышит.

Я тоже окинул взглядом пейзаж, раскинувшийся внизу, и спросил:

– Сэр, вы верите, что Алекс Блейзек похитил сестру и угрожает убить ее?

Он немного смешался.

– А как же, конечно, Джо. Алекс Блейзек заведомо безумен и является преступником. Это все подтверждено документально. Он поднял на меня нож прямо здесь и угрожал выбросить в окно. Ему тогда было четырнадцать. Это была всего лишь шутка – он потом смеялся. И рассказывал своим дружкам, что я обмочился прямо в рясе, чего на самом деле не было. И я абсолютно уверен, что он похитил сестру и может убить ее, если не получит того, что просит. Я слышал от его родителей ужасные рассказы о нем. Это испорченный молодой человек – всего двадцати одного года от роду. Но очень, очень испорченный.

Я не был особенно склонен верить Дэниэлу, хотя его профессия и заключалась в том, чтобы заставить других поверить ему.

– Отец не собирался возвратить Саванну родителям. Он хотел переправить ее в Хиллвью.

Глаза преподобного снова округлились.

– Зачем?

– Мне он этого не сказал. Я подумал, может, вы знаете.

– О нет. Не вижу ни одной причины, по которой он мог бы сделать что-либо подобное.

– Папа говаривал, что уже на расстоянии трех метров чувствует запах смердящей души Джека Блейзека.

– Он преувеличивал.

– Их спор по поводу платных дорог в аэропорт выходит за рамки обычного разногласия.

– Ну да, если тебе угодно. – Дэниэл кивнул. – Но не могу представить, чтобы Уилл затеял конфликт с такой почтенной семьей для того, чтобы подлить масла в политический огонь.

– Я тоже. Значит, должно быть что-то другое.

Я поднялся и поблагодарил Дэниэла. Я опять вспомнил о поезде, прибывающем сегодня в Санта-Ану из Коуст-Стар-лайт в 10.17 вечера, чувствуя, как снова холодеют мои пальцы. Дэниэл с любопытством смотрел на меня.

– Тебя еще что-нибудь тревожит, Джо?

– Да. Мой отец – ну, вы знаете, Тор, мой родной отец – приезжает сегодня вечером в город. Он хочет увидеться со мной. Я не знаю, что делать.

Я рассказал Дэниэлу о письме, о планах Тора попасть на небеса и его желании получить от меня прощение.

– О мой Бог! – произнес Дэниэл. – Непростая ситуация.

– Только подумаю об этом поезде, который прибывает в 10.17 вечера, как сердце у меня колотится быстрее и я холодею.

– Нормальная реакция, Джо. – Дэниэл откинулся назад и посмотрел на меня. – Ты, похоже, боишься?

– Да.

– Но не того, что он может причинить тебе зло?

– Нет, мне он ничего не сможет сделать.

– Тогда чего ты боишься?

– Что с новой силой возненавижу его.

– Ты должен объясниться, Джо.

– Я всегда его ненавидел. Это было просто, безопасно и понятно. Когда Уилл умер, мои чувства притупились. Я не испытываю ни любви, ни ненависти. Я воспринимаю это в той же степени, как и все остальное, не выделяя среди других чувств. Так вот, я не знаю, стоит ли мне встречаться с Тором и говорить с ним. Еще месяц назад я бы об этом не раздумывал.

– Ты собираешься причинить ему вред?

– Прежде я часто представлял это, особенно когда постигал военное дело или упражнялся в стрельбе. Причем с наслаждением. Но сейчас не нахожу в этом удовольствия.

– О чем ты хочешь сказать ему, Джо? Что твое сердце готово сказать?

Мне пришлось задуматься.

– Ничего, сэр. Я не хочу рассказывать ему абсолютно ничего.

– Вот как?

– Хочу лишь задать один вопрос: зачем?

– Возможно, тебе было бы хорошо получить ответ на этот вопрос. Ты этого заслуживаешь.

– Я всегда так считал. Именно поэтому, когда я представляю себя стоящим и наблюдающим, как он выходит из вагона, со мной происходит что-то неладное. И мои нервы снова раскаляются.

– Это крайне важно, Джо. Помолишься со мной? Спросим у Господа, как тебе поступить?

– Хорошо.

Мы помолились, Дэниэл закончил молитву моим любимым двадцать третьим псалмом. Я всем сердцем старался слушать Бога, но так ничего и не почувствовал, кроме слабого прилива крови к ушам. Говорят, Бог общается с людьми, и я в это верю, хотя лично со мной он никогда не говорил. Я чувствовал себя будто после крещения, но не хотел ни о чем спрашивать.

– Благодарю, преподобный.

– Верь в Господа Нашего.

– Да, сэр.

– Почитай свою мать. Она нуждается сейчас в этом.

– Через несколько минут я увижу ее.

– Передай ей привет.

Моя мать – это первая женщина, в которую я влюбился.

Когда Уилл в третий раз приехал в Хиллвью повидать меня, он взял с собой Мэри-Энн. На ней было белое платье. Она выглядела так, словно только что вернулась с пляжа: загорелое лицо и ясные глаза, слегка растрепанные ветром светлые волосы, темная гладкая кожа на ногах.

Они появились в тот четверг вечером в нашей комнате отдыха, и я заметил, как они вошли в сопровождении одного из старших воспитателей и огляделись вокруг. Меня сразу потрясла ее красота. Высокий грузный Уилл и Мэри-Энн – вся светящаяся изнутри и очень спокойная. Мне казалось, что они явились на Землю с какой-то верховной планеты. Я захотел, чтобы они пришли за мной. Но внутренний голос говорил, что это абсолютно невозможно – интересоваться каким-то пятилетним мальчишкой с куском мяса вместо лица, который с трудом может смотреть людям в глаза.

Я строил из пластмассовых блоков небольшой дом на полу и отвернулся в сторону, чтобы не быть замеченным. Я искоса взглянул в сторону вошедшей пары и вдруг увидел, что они движутся ко мне. Сердце у меня подпрыгнуло, к ушам прилила горячая кровь, а взгляд затуманился.

Уилл представил меня своей жене, Мэри-Энн. Она сделала шаг вперед и протянула мне загорелую руку с изящным золотым браслетом на запястье. Пальцы у нее были холодные, и я сразу ощутил исходящий от нее аромат – смесь воды, солнца и еще чего-то сладкого и цветочно-тропического. Она отпустила мою ладонь и выпрямилась. Головой я едва доставал ей до талии. Она улыбнулась, я бросил на нее короткий взгляд, словно смотрел на солнце, и отвернул в сторону свою изуродованную половину лица.

– Я так рада видеть тебя, Джо.

– Рад познакомиться, мэм.

– Уилл все рассказал мне о тебе.

На это мне было нечего сказать.

Пока мы так стояли, у меня появилось слабое ощущение собственной значимости – мимолетное, но такое сладкое чувство. Но через секунду это ощущение принадлежности сменилось на горькую уверенность в своей ненужности. У сирот очень развито предчувствие. И я понимал, что история с появлением Уилла и Мэри-Энн – что бы за этим ни стояло – продлится недолго. Стоя перед ними и мучительно соображая, что еще сказать, я уже считал, что фактически на этом все и кончилось.

– Если хотите, можете остаться, – промямлил я, указывая рукой на свой проект. – Только дом еще не закончен.

– Давай-ка взглянем на него, – ответил Уилл.

Непонятно чему обрадовавшись, я повел их к своим кубикам. Наверное, это была гордость собственника.

– Слишком маленький, – заметил Уилл. – Тебе нужно побольше места, чтобы развернуться, поиграть как следует, изучить что-то новое.

– Проект отлично продуман, – произнесла Мэри-Энн. – Это у тебя кухня?

Я кивнул.

Около нас крутился, словно мотылек вокруг лампы, один из более взрослых обитателей нашего детдома. Это был наглый и самоуверенный тип лет восьми, который часто щипался или бил меня по ноге, когда воспитатели не видели. И обзывал меня Гаргантюа, как ту гориллу из рассказа, в которую плеснули кислотой. Развернувшись, я оттер его от Уилла и Мэри-Энн.

Он попытался протиснуться ближе к ним. Тогда я набросился на него со всей накопившейся во мне яростью. Уилл попытался оттащить меня, парень заорал, и я почувствовал острую боль в руке, где позднее рентген обнаружил перелом.

– Оставь его, Джо, – сказал Уилл, удерживая меня за руки. – Не надо злиться. Успокойся.

Следующие три часа я провел в "комнате для раздумий", где обитателю предоставлялось время разобраться и понять, почему он там оказался. Меня донимала боль в опухшей ладони. Перелом, пришедшийся на средний сустав пальца, по форме и размеру напоминал передний зуб.

Но я мало обращал внимания на боль. Единственное, о чем я мог думать, – это о том, что я никогда не видел прежде семью Троны. Мне хотелось погрузить свое воспаленное лицо в холодную воду, но в "комнате для раздумий" не было раковины. На следующий день я попробовал изобразить их цветными карандашами, и рисунок вышел довольно приличным. Он висел на стенке рядом с моей кроватью, пока кто-то не сорвал его, оставив только два уголка со следами скотча.

Я написал им несколько писем, которые прятал у себя под матрасом. Мысли о них не оставляли меня ни на минуту. Ни наяву, ни во сне, когда мне представлялось, как мы вместе летим на космическом корабле к их планете, где все, что от тебя требуется, – это веселиться и быть вместе. Но я никогда не упоминал имен Уилла и Мэри-Энн в разговорах с воспитателями или кем-либо другим, потому что уже в пять лет твердо усвоил, что сны не сбываются, а мечты, которыми ты делишься с другими, почти всегда приводят к собственному унижению.

Через неделю после той драки меня вызвали в кабинет директора. Я брел туда с опаской. Взглянув на табличку с девизом, висевшую рядом с входом в кабинет, я прочел давно знакомые слова: "Исправляй ошибки прошлого, береги настоящее, создавай будущее". У меня перехватило горло.

Но в кабинете меня ждали они, Уилл и Мэри-Энн, существа с другой планеты. Будущее, которое я мысленно создавал. Я сидел, слушая директрису, и постепенно до меня доходило – с трудом пробиваясь сквозь стену страха и пессимизма, – что начался процесс моего официального усыновления семьей Уилла и Мэри-Энн Трона. Ее слова прозвучали как во сне – очень приятные, но такие же иллюзорные и неуловимые.

– Джо, это значит, что если ты будешь вести себя достойно, то Уилл и Мэри-Энн смогут через некоторое время стать твоими приемными родителями.

Я застыл на стуле, ожидая окончания сна. Но это и в самом деле было начало новой жизни.

Я забрал Мэри-Энн, и мы выехали с ней из Тастина, направляясь в Джамбори, где находился Музей искусств.

Она с отрешенным видом сидела сбоку от меня, одетая в простое черное платье, устроив сумочку на коленях, сложив сверху руки, и смотрела в окно.

– Когда я была девочкой, на месте этих жилых кварталов были апельсиновые рощи, – произнесла Мэри-Энн. – Когда-то папа продал эти участки, выручив кругленькую сумму. Глядя на эти места, я хотела бы опять видеть здесь апельсиновые деревья. Хотя, имея столько доходов, как у меня, легко говорить.

– Людям надо где-то жить. И для некоторых лучше жить поближе к работе, чем любоваться деревьями.

– Назови-ка три имени из какой-нибудь исторической эпохи.

– Ты, папа и Линкольн.

Она замолчала, задумавшись.

– Я знаю, ты хотел сделать мне приятное, Джо. Давай сменим тему.

– Лето уже в разгаре, – заметил я.

– Я вспоминаю о рафтинге в Хантингтоне.

– Давай повторим этот рафтинг, когда вода прогреется.

Моя мать очаровательна – хорошо сложенная женщина со светлыми прямыми волосами, голубыми глазами и прекрасным лицом. У нее легкая озорная улыбка. Я влюбился в нее в пятилетнем возрасте, во время второй нашей встречи. Мое сердце хотело слиться с ее сердцем и там остаться навеки. Я считал, что Уилл и Мэри-Энн Трона – самые очаровательные люди на земле, и не понимал, зачем им еще мог кто-то понадобиться. До меня не доходило, как я переберусь из своего детдома в дом этих двух изумительных людей у подножия душистых холмов. Я не мог в это поверить, подозревая, что здесь кроется недоразумение или розыгрыш.

И лишь много позднее Мэри-Энн рассказала мне, что я стал для них настоящим чудом. После рождения Гленна Мэри-Энн и Уилл хотели еще одного ребенка, но, как они ни пытались и ни консультировались со специалистами, ничто не помогало. После шести лет бесплодных надежд наступило полное разочарование, но Уиллу в голову пришла идея поговорить с одним из сотрудников детского дома в Хиллвью, и так возник мой вариант. До этого ни у Уилла, ни у Мэри-Энн не было планов усыновлять уже взрослого ребенка. Однако в следующие выходные Уилл Трона появился в библиотеке нашего детдома, чтобы взглянуть на меня. Так мой вариант стал для всех нас воплощенной мечтой.

Мы пообедали рядом с музеем, а потом выпили лимонад, сидя под ласковым, неярким солнцем.

– Мама, мне бы хотелось знать, чем отец занимался. Ты была к нему ближе других. Он тебя любил и доверял. Может быть, он рассказывал тебе о своих планах на тот вечер, о Саванне Блейзек или о ком-либо другом. Мне необходимо это знать, чтобы сопоставить факты.

Мэри-Энн снова взглянула на меня, подбородок у нее задрожал. Она глубоко вдохнула и тихо произнесла:

– Джо, Уилл был чемпионом мира по сокрытию от меня своих тайн.

– Но ты должна была что-нибудь слышать, чувствовать, куда все клонится.

– В таком случае уточни, что именно тебя интересует. И я подумаю, с чего начать.

– Ладно. Почему папа с таким недоверием относился к Джеку и Лорне Блейзек?

Она внимательно взглянула на меня сквозь большие темные стекла очков.

– Он ненавидел Джека – ты это знаешь. Ненавидел его политику, его деньги, все, что его касалось. Полагаю, эта ненависть и породила недоверие. А насчет Лорны ничего не могу сказать.

– В ту ночь, ночь его гибели, он собирался забрать Саванну Блейзек и отвезти ее в детский дом Хиллвью, а не вернуть родителям.

– Наверное, это связано с деньгами?

– Нет. Деньги он уже собрал.

– Тогда узнал что-то новое?

– Но что именно, мама? Это мне и хочется узнать.

Она покачала головой.

– Не могу дать тебе того, чего у самой нет. А может, он никогда и не собирался возвращать ее им.

Любопытно, об этом я как-то не подумал.

– А почему?

– Не знаю, Джо. Просто размышляю.

Поскольку на кону стояла жизнь одиннадцатилетнего подростка, то это можно было как-то объяснить. Уилл мог просто воспользоваться этим шансом, чтобы отравить жизнь Джеку Блейзеку и самому насладиться муками противника. Ведь Джек был для него средоточием всего самого отвратительного.

Блейзек безмерно богат, и его влияние в округе очень велико. Недавно, например, он протолкнул двух политических деятелей в ассамблею штата Калифорния, в основном за счет денежной поддержки их избирательной кампании через Исследовательско-оперативный комитет "Лесного клуба". Таким же образом он организовал поддержку своим кандидатам в палату представителей конгресса США, как на юге, так и на севере округа. Он заседал в советах руководителей одиннадцати компаний, каждая из которых входит в список пятисот самых процветающих фирм. Его общее состояние составляет двенадцать миллиардов долларов. При этом он на четыре года младше Уилла.

– А как насчет аэропорта, Джо? Уилл часто говаривал, что если бы у него хватило сил... он бы с удовольствием разрушил эти идиотские планы.

Строительство нового аэропорта было одной из ключевых идей Джека Блейзека. За последний год он истратил сотни тысяч долларов из собственного кармана, чтобы только убедить избирателей в необходимости нового международного аэропорта на территории бывшей военно-морской базы в Эль-Торо.

Имеющийся у нас аэропорт отвечает всем современным стандартам и является одним из наиболее организованных и удобных в стране, но Блейзек и его сторонники настаивают, что он уже устарел, стал маловат и не в полной мере отвечает требованиям безопасности. Блейзек и его дружки выступают за строительство аэропорта на средства из общественных фондов и уже вовсю проталкивают эту идею в правительстве, пышно назвав свою шайку Гражданским комитетом за безопасный аэропорт. И разумеется, среди властей округа их главным подпевалой стало транспортное управление во главе с Карлом Рупаски.

Что касается стоимости нового строительства, то Блейзек предлагает направить на эти цели восемь миллионов долларов из федеральных отчислений табачных компаний. Ранее эти "табачные" средства предполагалось использовать на развитие здравоохранения, хотя формально каждый округ самостоятельно решает, куда направлять эти деньги.

Сторонники нового проекта, называющие решение Блейзека гениальным, собрали пять миллионов долларов, чтобы убедить избирателей поддержать строительство. А партия противников, считающая подобные планы противозаконными и аморальными по сути, истратила на агитацию два миллиона долларов.

Это была чрезвычайно больная тема, на которую были изведены литры чернил и километры видеопленки. Словом, самый ключевой момент за всю историю округа. На ноябрь был назначен специальный референдум, и уже заранее предполагалась высокая активность избирателей.

И как только Блейзек выдвинул эту идею, Уилл стал ожесточенно бороться против строительства аэропорта.

Да, Уилл презирал Блейзека за безграничную алчность, но я не мог представить, как сюда вписывалось дело с Саванной. Уилл просто не мог воспользоваться одиннадцатилетней девочкой как козырной картой. Не такой это был человек.

Меня сильно удивили слова матери:

– Я так зла на него, Джо. За его постоянные интриги, обман, волокитство. Я знаю, ты многому был свидетелем. А вот я пребывала в неведении. Мне почему-то кажется, что это и привело его к преждевременной смерти. Этот его ночной бизнес. И хитроумные планы, без которых он жизни не представлял.

Я почувствовал, как мое лицо вытягивается от стыда.

– Все в порядке, Джо. Во всяком случае, тебя я не виню. Уж поверь мне.

Я потерял дар речи. Даже теперь я не мог представить, что отец имел от жены секреты, даже если о многих из них она догадывалась, даже если мое лицо выдавало мою осведомленность.

– В этом ты его подлинный сын, – добавила она. – Уилл-младший перенял от него преуспевание. Гленн – умение радоваться. А ты стал хранителем его тайн.

Я отвел взгляд, потому что у меня защипало в глазах. И немного опустил поля шляпы, чтобы скрыть свое смущенное лицо от матери.

– И еще, Джо. Я ненавижу себя за то, что держу зло на него. Обдумывая все произошедшее, я корю себя, что к этой огромной боли и потере у меня примешивается злость. Но это так.

– Я тоже чувствую нечто подобное, мама.

Она задержала на мне свой взгляд.

– Держу пари, что больше всего ты обозлен на себя и тех людей. И продолжаешь пытать себя, как ты допустил такое и не спас его.

– Именно так.

– О мой милый, молчаливый Джо!

"Молчаливый" – так мама выражает свою ласку.

– Хорошо, хватит.

– Ты хочешь отомстить, не так ли?

– Очень хочу.

– Что ж, смотри... я опять разозлюсь на Уилла за то, что он втянул тебя в это дело.

– Если мы не отомстим, то будем чувствовать себя идиотами и все станет еще хуже.

– Понимаю.

Я почувствовал, как моего лица коснулся теплый июньский бриз, наполненный соленым океанским ароматом. Я физически чувствовал, как пролетают мгновения. Это не были мгновения счастья, но сейчас они были мне нужны.

– Джо, знаешь, как я иногда провожу время по ночам? Когда не могу уснуть, сажусь за руль и еду куда глаза глядят. Уилл тоже так делал. В это время почти нет людей. И мне кажется, что я начинаю с самого начала. Хотя, что именно начать, так и не знаю.

– Я же говорил, тебе понравится.

– И ты был прав.

Мы подошли к могиле, закрытой прямоугольным пластом свежего дерна. Выше по склону бригада могильщиков готовила мини-экскаватором новую яму. Рев мотора подтверждал, что и жизнь, и смерть продолжаются. Вдалеке на западе можно было разглядеть окутанный дымкой остров Каталина. Над ухоженным травяным ковром кружились и жалобно кричали чайки.

На могильной плите был выбит простой текст:

Уилл Трона

1947-2001

Любящий муж и отец,

служивший людям

Стоя у могильной плиты, я сильнее ощутил свою близость с матерью. Меня обожгла мысль, какими одинокими мы с ней стали и как далеки от нас Уилл-младший и Гленн, занятые своими делами. Мэри-Энн всегда была чемпионом по воспитанию в своих детях независимости и уверенности в собственных силах. Она всегда доверяла мне, прививая чувство ответственности и самостоятельности. Сама она была довольно замкнутой личностью и неохотно демонстрировала свои чувства. И обладала безукоризненными манерами. Но сейчас я бы не взялся точно определить, был ли этот изящный стоицизм опорой для нее или тяжелой ношей.

Я взял Мэри-Энн за руку.

– Мама, отец говорил мне, что у тебя было неважное настроение в тот вечер. Ты снова, как он выразился, была чем-то расстроена. Не могла бы ты мне рассказать об этом?

Взглянув вниз на могилу, она качнула головой. Потом вздохнула и посмотрела мне в глаза.

– Поговорим об этом в машине.

Через полчаса мы покидали кладбищенские холмы. У ворот нам помахал рукой человек в черном.

– У него кто-то был. На похоронах до меня дошло, что это та симпатичная мексиканка из конторы Хаима. У него это уже далеко не первый роман. Да ты и без меня знаешь, не так ли?

За последние пять лет, когда я был его шофером, охранником, доверенным лицом, слугой и оруженосцем, мне было известно о четырех таких романах. Два из них длились не больше месяца, а два других были продолжительнее. Но я подозревал, что были и неизвестные мне "случаи".

– Да.

– Ты, наверное, смотрел на меня и думал, что твоя мама одна из тех простоватых блондинок, которые слишком тупы, чтобы догадаться об измене мужа?

– Я всегда считал тебя самой красивой женщиной в мире. И не понимал, почему отец проводит время с кем-то еще. Вначале мне казалось, что ты не догадываешься. Но потом понял, что тебе все известно.

– Каким образом?

– Той ночью, когда ты плакала в своей комнате. В свое время я смотрел кино или читал роман, где обманутая женщина плачет в одиночку в своей комнате. И мне все стало ясно. Мне было тогда лет четырнадцать.

– Ну, это лишь один из множества таких эпизодов.

Я обернулся к ней. Мать улыбалась, но я заметил, как из-под оправы ее очков выкатываются слезинки. Голос ее звучал слабо и надтреснуто, словно морской ветер разрывал его.

– Я так любила этого сукина сына. Но иногда просто ненавидела. О чем я сожалею больше всего, так это о том, что Уилл умер, будучи мною ненавидим.

Я сразу направился к зданию тюрьмы, но не зашел в диспетчерскую. Несколько минут я трепался с Майком Стейчем, Великаном, надеясь привлечь внимание Сэмми Нгуена, и это сработало. Он окликнул меня и попросил подойти к решетке. Я придвинулся немного ближе.

– С Сэндз все получилось, – сказал я.

– Симпатичная бабенка.

– Но Алекс там практически не объявляется.

– Выходит, она одна. Ты можешь ей заняться.

– Мне не до этого.

Казалось, Сэмми что-то обдумывал.

– Два раза они его чуть не зацепили.

– Везунчик.

– И параноик. Это и спасает.

Великан не выдержал и проревел:

– Потому что эти федералы просто идиоты.

– Если уж говорить про одиноких девушек, то как поживает Бернадетт?

При этих словах Сэмми сразу взглянул на меня с подозрением:

– С ней все в порядке. А чего бы ей не быть в порядке?

– Это ты затеял разговор про одиночество, а не я.

Сосед Майк опять проснулся:

– Она одинока, Сэмми. Они все становятся одинокими – рано или поздно. Чем симпатичнее, тем раньше.

– Заткнись, Майк. Ты снова выводишь меня из себя.

Сэмми обхватил прутья двумя руками. Оранжевая тюремная роба висела на нем, как на подростке.

– Джо, ты хочешь назначить свидание Бернадетт?

– Нет. Но я подумал, что мог бы взглянуть на нее, если, конечно, ты не против. Просто убедиться, что с ней все в порядке.

Сэмми уставился на меня, гримаса замешательства перекосила его лицо.

– Зачем тебе это вдруг понадобилось?

– Ты выручил меня, а я помогу тебе.

– Я просил тебя достать хорошую крысоловку.

– Я не имею права передать тебе такую крысоловку. Но служители планируют разбросать в трубопроводах приманку с отравой.

Великан опять не вытерпел:

– Крысы передохнут и начнут вонять.

– Эта крыса у меня в камере, а не в каких-то трубах, – огрызнулся Сэмми.

– Но чтобы бегать туда-сюда, они ведь пользуются трубами.

– Если бы у меня была обычная пружинная крысоловка, я бы ее давно поймал.

– У меня нет возможности передать тебе такую крысоловку. Это запрещено. Ты можешь разломать ее и сделать заточку.

Сэмми обиженно надул губы.

– А вот я однажды сам сделал ловушку, – вступил в разговор Стейч. – Когда был во втором классе.

Раздраженный Сэмми сверкнул глазами.

– Это когда тебе было шестнадцать, что ли?

– Я отверну твою косоглазую башку, как только будет шанс.

– Благодарю Бога, что поместил меня в блок "Ж". Что за сволота вокруг – одни крысы и кретины.

– А ты повесься, – посоветовал Майк.

– У меня нет ни шнурков, ни ремня, да и за камерой ведется непрерывное видеонаблюдение.

– А ты проглоти язык.

– Когда человек задыхается, то срабатывает рефлекс. Заткнись, Майк. Прошу тебя. Я даже думать не могу, когда ты начинаешь трепаться. Как только ты разеваешь пасть, средний коэффициент интеллекта всего нашего блока резко падает вниз.

– Не надо быть гением, чтобы догадаться, что она сейчас одинока. Она и вправду одинока.

Бросив на меня короткий взгляд, Сэмми отошел от решетки, уселся на койку и снова принялся изучать ее фотографию.

– Что ж, Сэмми, ты здесь еще недолго пробудешь. Скоро состоится суд, и тебя либо отпустят, либо направят в другую тюрьму.

Он замотал головой.

– Меня освободят. Я невиновен. И верю в американское правосудие.

– Тогда удачи тебе, Сэмми.

Он снова взглянул на снимок подруги, потом подпрыгнул на кровати и снова приблизился к решетке, подзывая меня жестом. Я шагнул ближе, не спуская с него глаз.

– Попробуй разыскать ее в ночном клубе "Бамбук-33". Просто взгляни, нет ли ее там.

Я кивнул.

Майк Стейч не унимался:

– Она одна, Сэмми. Все они становятся одинокими.

Слово "одинокая" не шло у меня из головы, и я вспомнил о Рее Флэтли из отдела организованной преступности. По дороге я заглянул в контору управления шерифа и навестил его, чтобы просто поздороваться. У него на стене висела фотография. На снимке Рей стоял, зайдя далеко в реку, и, отклонившись назад, забрасывал, словно кнут, длинное удилище. Я спросил его о снимке, и Рей рассказал, что это на реке Грин, в штате Юта, а он уже давно предпочитает ловить нахлыстом.

Рей посмотрел на фото.

– Стоять в речной струе – непередаваемое ощущение. Поток идет прямо через тебя, вода подкатывает и уносится дальше. Трудно выразить словами и невозможно объяснить. Не каждому дано это почувствовать. Здесь важна не столько рыба, сколько сама река.

– Думаю, мне бы понравилось, – заметил я.

Мы пару минуту посидели, поговорив о тюрьме, о погоде, об "Ангелах". И когда затронули все темы – а это заняло немного времени, – я ушел.

Рей мне нравился. Он был мне близок по духу. Я не думаю, чтобы беседа с помощником шерифа с четырехлетним стажем уж очень подняла Рею настроение или облегчила ему жизнь. Возможно, и нет. Но в том и состоит, я полагаю, человеческая природа, что он может без особой причины зайти и поприветствовать хорошего человека.