"Непорочность" - читать интересную книгу автора (Форстер Сюзанна)

Глава 13

Песни при факелах, паркет танцевальной площадки и знойные саксофоны —. вот чего жаждала душа Блю Бранденбург. Господи, как она мечтает слиться в медленном танце с мужчиной и потерять голову, сойти с ума от любви, хотя бы на одну ночь! Только любовь, подобно наводнению, способна смыть с нее весь хлам – все страхи, разочарования и сожаления. Она стремилась к любви, к обновлению, хотела забыть обо всем, кроме сладостной истомы в теле.

– …ЗзЗСССффф еще час музыки зрелого Барри Манилов с его сссфффшшш…

Она вскинула руку, срдито стукнула по крышке радиоприемника со встроенным будильником и разом покончила с его мучениями. Уже битый час Блю лежала в темноте, пытаясь уснуть, главным образом по причине того, что в десять вечера в квартире несостоявшейся монахини больше делать нечего. Ей нужен живой человек, его душа и тело, а не этот ящик с похоронной музыкой.

Мэри Фрэнсис, когда же ты научишься ценить то, что придает вкус жизни., что питает воображение целой армии непонятых влюбленных? Ну не можем мы существовать исключительно на супе «Кэмпбел», крекерах «Риц» и приемниках со встроенными будильниками! Ну не заводимся мы от чая «Липтон»! Нам нужны душные прокуренные кабаки, бутылка «Мерло», и не менее трех чашек итальянского эспрессо, ясно? Слышишь меня, сестренка? Душа не может питаться только надеждой.

Под удрученный скрип пружин она уселась на кровати и подоткнула под себя полы фланелевой ночнушки, которую отыскала у Мэри Фрэнсис В комоде, – одну из тех, что носили еще бабушки.

«Черт побери, даже матрас скрипит веселее, чем радио, а Мэри Фрэнсис – ближайший живой эквивалент мученика за веру, – отметила она про себя. Для этой женщины не существует ничего, кроме жертвенности и моющих средств с дезинфектантами».

Она принюхалась и сжалась. Лизол. Квартира про воняла им насквозь. Можно подумать, она попала в пункт неотложной помощи.

Блю помнила о Мэри Фрэнсис такое, чему никто бы не поверил. Пока все дети играли в больницу и изучали друг на друге анатомию, она занималась рукоделием – вязала крючком свитера и длинные носки им в тон, предпочитая пастельные расцветки, А во время занятий она вела себя еще противнее. Всегда, как положено, поднимала руку, правильно вставляла все пропущенные буквы в упражнениях и получала похвальные грамоты за безупречную каллиграфию!

«Это была наша главная ошибка, – бормотала Блю, нащупывая в темноте выключатель настольной лампы. – Такие не должны жить». От неожиданно яркого света она зажмурилась, но зато в мозгах у нее внезапно просветлело. Она спустила ноги на пол и трезво оценила свое положение.

Ничего хорошего. Ее пытаются убить, она вынуждена скрываться в одном из самых криминальных районов страны, ее подруга и «приманка» исчезла, а чем занята ее, Блю, голова? Медленными танцами.

С ним.

От одной только мысли о Рике внутри у нее что-то сладко заныло, будто котенок перевернулся на спину и раскинул лапки, чтобы ему почесали животик. Блю вдруг превратилась в томное, мягкое, манящее желание, кабак и священник? Дерьмо.

«Подними свою задницу, Блю. Пойди посмотри старые фильмы. Черт с ним, что телевизор – допотопная черно-белая „Моторола“ с заячьими ушами – принимает всего три программы, да и то только в хорошую погоду, И при этом гудит так, что слов не слышно. Плевать! Догадывайся, о чем идет речь, по движению губ»

Она собрала в кучу колючее шерстяное одеяло, подушку, будто набитую опилками, подумала и добавила к ним покрывало, и со всем этим скарбом встала с постели. Если уж она собирается смотреть телевизор в гостиной, надо хотя бы устроиться поудобнее.

– Крекеры «Риц», – пробурчала она, прихватывая упаковку с ночного столика и добавляя к своей куче, – Как же я без них!

Блю обшарила взглядом спартански обставленную комнату – в надежде отыскать еще что-нибудь подходящее – и заметила множество подушечек с вышитыми на них назиданиями и связанных крючком салфеточек. Плетеное кресло-качалка украшало угол, а на комоде стоял букет дешевых искусственных цветов. Именно такая обстановка виделась Блю в ее будущем личном аду.

– Господи, за что мне такое наказание? – спросила она вслух, озвучив наконец вопрос, который мучил ее весь день. Она имела в виду не только квартирку Мэри Фрэнсис, хотя, несомненно, жалоба включала и ее. Она сама в опасности с тех пор, как взяла на себя расследование гибели Брайаны. За ней следили, угрожали насилием и смертью. Сейчас отступать уже поздно, вопрос только в том, зачем она вообще ввязалась в это дело.

Блю тяжело вздохнула, пытаясь справиться с покрывалом, которое все время выскальзывало из рук. Ответ прозвучал у нее в ушах удивительно ясно: «Если бы не Блю, Брайана Мерфи была бы сегодня жива».

Как правило, в неприятных ситуациях Блю всегда умела уйти от ответственности. Наверное, это была своеобразная защита от всех гадостей, которые обрушила на нее мать. Но на сей раз отвертеться не удастся. Именно она привела Брайану в агентство. Она впервые услышала о «Вишенках», когда недолго работала в колонке светских новостей.

В тот год материальное положение Бранденбургов резко изменилось к худшему. Отца Блю, председателя правления банка, обвинили в мошенничестве и упрятали в федеральную тюрьму. Сай Бранденбург не вынес публичного унижения и повесился в камере, оставив жену и дочь расплачиваться с долгами. Мать Блю была в совершенно невменяемом состоянии. Гуманитарное образование Блю плохо подготовило ее к мрачной реальности – у нее не было профессии, способной прокормить, но зато она слышала, что девушки для сопровождения могут заработать несколько тысяч за одну ночь.

Подстегиваемая в равной степени отчаянием и любопытством, она уговорила Брайану отправиться вместе с ней на встречу с пожилым господином, который владел и управлял агентством «Вишенки». Его звали Хейди Флейс, в прошлом он был судьей. Но когда, дело дошло до первого задания, Блю испугалась и ретировалась, зато Брайана оказалась настоящей искательницей приключений. Она не только частенько «сопровождала» известных толстосумов, но и регулярно звонила Блю, рассказывая о своих сказочных похождениях.

Блю по-настоящему завидовала ей, особенно когда Брайана начала говорить загадками. Она сказала, что влюбилась в одного клиента, которого сопровождала, и что они собираются пожениться, но подробности держала в тайне. Потом около месяца Блю ничего не слышала о подруге, а когда та позвонила в следующий раз, оказалось, что в жизни Брайаны все внезапно изменилось. В тот вечер ей предстояло сопровождать Уэбба Кальдерона, и она почему-то опасалась за свою безопасность. Она даже попросила Блю известить полицию, если не сообщит о себе в течение двадцати четырех часов.

На следующий день Блю узнала о гибели Брайаны. Известие это потрясло ее. Она не могла избавиться от чувства вины и до сих пор считала, что Брайана была бы жива, не уговори она ее тогда пойти на интервью.

Блю в волнении прижала к себе ворох вещей, который тащила. Именно из-за этого чувства вины ее занесло сюда, в этот мир, мир Мэри Поппинс, где теперь она ждет весточки от своей «приманки» И смотрит заставку-тест на экране телевизора… совершая настоящее насилие над собой.

Рыжий кот сидел на стойке для завтрака, прилежно вылизывая интимные части своего тела, когда Блю на конец ввалилась в гостиную, нагруженная постельными принадлежностями.

– Фэнг, – простонала она, – неужели нельзя без этого? Я так стараюсь не думать о мужчинах и сексе!

Кот посмотрел на нее взглядом, в котором ясно читалось «Если бы у тебя были эти штуки, да еще бы ты могла и добраться до них, уверен, ты занималась бы этим же, крошка». Она могла поклясться, что он подмигнул ей в ответ и тотчас вернулся к, своему бесстыдному занятию.

Чуть позже, закончив туалет, кот прыгнул ей колени и, довольный, свернулся клубочком на покрывале, в которое она закуталась. Блю устроилась на диване, окруженная всем необходимым, собираясь смотреть телевизор. Она была рада обществу кота и начала гладить его между ушками. От удовольствия кот упирался лапами ей в ноги, то выпуская, то убирая острые когти и мурлыкая, словно подвыпивший музыкант.

«Весь дом полон ужасных звуков!» – подумала Блю.

На плетеном столике рядом с диваном лежало Несколько старых номеров женского журнала. Обрадовавшись, хоть какому-то развлечению, Блю взяла один номер И начала его листать, морщась при виде множества статей о том, как испечь домашнее печенье и приучить малышей проситься на горшок. Она грубо выругалась И уже было хотела закрыть журнал, как вдруг ее внимание привлек психологический тест.

«Насколько вы чувствительны?» – прочитала она, продолжая рассеянно почесывать кота за ухом. Она пробежала вопросы глазами, читая некоторые из них вслух. – Ну ладно, Фэнг, давай попробуем. Посмотрим какой ты чувствительный. «Коллега по работе говорит, что ваша блузка вам не к лицу. Вы: (а) Никогда больше не наденете; (б) Спокойно отнесетесь к ее замечанию. В конце концов она не модельер».

Блю не надо было даже задумываться.

– Ни то, ни другое. Я бы сообщила на почту об измении ее адреса, и вся ее почта пошла бы в Боснию, к примеру. Но это, наверное, неправильный ответ.

Похоже, Фэнг улыбнулся. Трудно сказать точно, но Блю полагала, что отсутствие интереса к тесту у кота связано с тем, что он не носил блузок. Спасибо, хоть не храпит.

Она попробовала еще один вопрос и фыркнула, не дочитав его до конца.

«Вас когда-нибудь обижало настроение продавца?»

Блю не удержалась и рассмеялась, но Фэнг не обратил на нее ни малейшего внимания. Однако ей было уже все равно. Она вспомнила один случай и от души развеселилась.

– Ну, если плюнуть ей в кофе, когда она не видит, означает обидеться?

К этому времени Фэнг проснулся и принялся лениво вылизывать лапы. Да, слушатель из него никудышный. Однако это нисколько не смутило ее, она быстро нашла место, где остановилась, прочитала следующий вопрос и тотчас пожалела об этом.

– Ты когда-либо испытывал внезапную нежность к кому-то? – спросила она кота, замявшись перед тем как прочитать ответы: – (а) Часто; (б) Редко.

«Редко… до недавнего времени», – подумала она.

В горле у нее вдруг странно запершило.

– А, ерунда! – Блю с досадой вздохнула и отбросила журнал. – В этих тестах все подстроено. – она уселась поудобнее и опять принялась поглаживать кота. Фэнг, – обратилась она к коту, – ты здесь давно. Как ты думаешь, падре равнодушен ко всем женщинам или только ко мне?

Кот закрыл глаза и задрал подбородок, чтобы она погладила ему и там. Он уже вышколил ее.

– А впрочем, какая разница? – сказала она, вдруг преисполнившись отвращения к себе. – Он служит Господу, спасает души, обращает грешников. Он должен быть равнодушен к женщинам: положение обязывает. Имей я хоть какие-нибудь мозги, я бы оставила его в покое… Только у меня мозгов-то никогда не было. Господи, да он самый сексуальный мужик из всех мне встречавшихся! Но это уже перебор, да, Фэнг? По-моему, он несчастлив, как ты думаешь?

Фэнг от удовольствия мурлыкал что было мочи.

Скорее всего он даже не слушал ее, но Блю уже привыкла, что на нее не обращают внимания.

– Ладно… – продолжила она, – допустим, он равнодушен только ко мне, тогда что я делаю неправильно? Слишком навязываюсь? Чересчур осторожна? Угрожаю его мужскому самолюбию? А оно у святых отцов имеется? – Она вздохнула и, совершенно несчастная, откинулась на спинку. – Наверное, это потому, что я такая бесчувственная, да?

Кот настороженно поднял уши при ее последних словах.

Блю увидела в этом знак свыше.

Принимать душ Рику Карузо сегодня вечером было небезопасно. Горячая вода стекала по телу, а нежное мыло как шелк скользило по торсу, который он тер и скреб.

Кожа его отзывалась так молниеносно, что он испытывал чувство вины, касаясь себя.

Интересно, именно это будет чувствовать женщина, если положит свои ладони ему на грудь? Горячую, скользкую кожу? Темные волосы и твердые мышцы в капельках воды? Его бицепсы сжимались и разжимались, пока он тер их мочалкой, и, прежде чем успел отогнать эту мысль, он представил, как другие мышцы твердеют и поднимаются. Поднимаются от прикосновения. Женского.

Даже слабый цветочный аромат мыла напоминал ему о женщине. Что это за запах? Вереск? Шалфей? Он не знал. Никогда раньше не обращал на это внимания. Чувства его смешались. Приятно смешались.

У него вырвалось грязное ругательство из обихода латиноамериканцев, когда он понял, что пора вылезать из ванны, и причем как можно скорее. Что-то происходит. Он закрыл воду, вылез из ванны, но внутри у него что-то брыкалось и толкалось. Это «что-то» разлилось огнем в мошонке и устремилось вверх к животу так быстро, что он застонал. Его пенис возбуждался и раньше, много раз. И на этот случай у него имелся целый перечень мер, которые надо принять, чтобы справиться со своей плотью, но на этот раз все иначе. Он не хочет подавлять вспыхнувшее желание. Наслаждение было острое, пришло мгновенно. Он хотел поддаться ему, отдаться в его власть и унестись туда, где уже давно не был.

Вода капала с него на пол крошечной ванной, примыкающей к комнате. Он посмотрел вокруг так, будто увидел свое жилище впервые. Стены ванной и овальное зеркало на стене покрылись капельками воды, голубой кафель на полу был твердым, как гранит, и ужасно скользким. У Рика появилось ощущение, что ноги вот-вот разъедутся в разные стороны.

Слава Богу, что он мокрый. Все вокруг мокрое. Вода уже стекла с него, но на теле оставались капли, которые начали превращаться в лед. Соски у него напряглись и стали еще тверже, чем были. Он чувствовал, как растет и твердеет пение, словно впервые, охваченный желанием.

Рик сжал пальцы в кулак, потом распустил их веером.

От напряжения в руке, появилась боль.

– Не делай этого, – произнес он вслух и потянулся за полотенцем. – Живым не вернешься.

У церкви было совершенно четкое отношение к этому прегрешению. Со времен семинарии он помнил, что название его происходит от двух слов: «maпus» И «turbatio». В переводе с латыни они означают «рука» и «возбуждение», слитые воедино считаются смертным грехом.

Но не страх согрешить всегда останавливал Рика. Он был твердо убежден, что истинная вера идет не от греха. Иначе она будет вынужденной, из-за того, что человек боится. Однако бывали времена, когда его тело превращалось в поле битвы между силой духа и капризами плоти. Он выигрывал эти сражения, во всяком случае, по большей части, потому что хотел верить, что есть вещи сильнее позывов плоти. Он много раз молился об этом, и каждый раз, когда святые слышали его земную грешную мольбу, они снисходили к ней и позволяли ему устоять. Он устоит и сейчас.

Воздержание – своего рода распятие.

Вспомнив слова Святого Иоанна Хрисостома, он сосредоточился на вытирании. Оно заняло немного времени. Несколько взмахов махрового полотенца – грудь и спина стали сухими, осталось обтереть ноги – и порядок.

Он обернул махровую простыню вокруг бедер и принялся вытирать голову, когда внезапно почувствовал, что не один в комнате. Кто-то за ним наблюдал. Он увидел отражение в запотевшем зеркале. Блю Бранденбург стаяла в дверях, которые он, как-то не подумал закрыть. Интересно, сколько она уже стоит там? Как давно смотрит на него? Голого…

Церковь была очень старая. Жилые помещения примыкали непосредственно к ней и своей архитектурой походили на миссионерские постройки. Офис, кухня и столовая размещались на первом этаже, а спальни наверху. Скудно и просто обставленные, они напоминали монашеские кельи.

Гостья с изумлением рассматривала альков, где находилась ванная с туалетам, железную кровать и большой деревянный крест над ней.

– Эта твоя комната? – спросила она, отказываясь верить собственным глазам.

Он отбросил мокрое полотенце, хотя не успел как следует вытереть волосы.

– Здесь я сплю и принимаю душ. А больше мне ничего не нужно.

– Ничего? – Голос Блю звучал надсадно, будто у нее начиналась ангина. Волосы она небрежна заколола на затылке, но выбившиеся пряди рассыпались вокруг лица. На Блю были все те же обрезанные джинсы (он уже начал: думать, что она в них испит и маленький светлый кардиган (вроде бы он видел его раньше на Мэри Фрэнсис). Сочетание была совершенно несовместимое: жутко завлекательные джинсы и классический кардиган, особенно то, как Блю его застегнула, точнее сказать, расстегнула, ничего более соблазнительного он в жизни не видел. Несмотря на все только что принятые решения, во рту у него пересохла.

– Тебе больше ничего не нужно? – продолжила она, похоже, нисколько не убежденная, что такие спартанские условия способны удовлетворить чьи бы то ни было потребности. Она закончила осматривать комнату и перевела взгляд на Рика. В этом взгляде он увидел твердость и мягкость вместе, будто она не только знала, что ему нужно, но и случайно захватила немного этого с собой. Серые глаза Блю стали почти голубыми, а сама она казалась серьезнее чем обычно. У Рика было чувство, будто она собрала всю свою внутреннюю энергию в единый поток и сосредоточила на нем.

Ему припомнились строки из Библии а человеке, у которого нет ничего и которому принадлежит все, но он промолчал. Прозвучит слишком нравоучительно. И потом она все равна поймет, что это просто уловка.

– Что ты здесь делаешь? – спросил он. – Уже двенадцатый час.

Должна быть, Марианна не заперла за собой дверь. Последнее время с ней эта часто случается из-за домашних неурядиц.

Он задал вопрос вовсе не как приглашение войти, но Блю вошла.

– Хочу извиниться, что лезу не в свое дело, – объяснила она, грациозно проскользнув в комнату и закрыв за собой дверь. – Я говорю о Марианне. Надеюсь, из-за меня не возникло дополнительных проблем?

Она прислонилась к закрытой двери и устремила на него взгляд, от которого у Рика засосало под ложечкой от надежды. Ее глаза остановились на его груди, покрытой темными волосами, рассматривая играющие под кожей бицепсы не просто с интересом. Он усилием воли удержался от желания скрестить руки на груди. Но все же взгляд ее был не столько обольстительный, сколько дерзкий, решил для себя Рик. Это был взгляд, который для обычного мужчины, если он правильно рассчитал ходы, скорее означает призыв к действию.

В комнате стоял уютный полумрак. Она освещалась только настольной лампой на тумбочке у кровати и чувственным сиянием, исходившим от Блю. В воздухе все еще витал аромат то ли вереска, то ли шалфея от мыла, которым мылся Рик.

– У Марианны все будет в порядке, – заверил он Блю, испытывая неловкость оттого, что говорит так покровительственно. – Думаю, есть все основания полагать, что они сами разберутся в своих отношениях. Они хорошие люди, просто сейчас им приходится нелегко.

Волосы у Рика были все еще мокрые, отдельные пряди прилипли ко лбу. Эта влажная липкость сводила его с ума. Сердитым движением руки он откинул их назад и отжал полотенце. «Займи руки, – велел он, себе, – займи, чем хочешь». В детстве любимым аттракционом Рика были огромные качели. Он и сейчас любил их, но ведь это не значит, что ему нравится постоянно испытывать состояние, когда захватывает дух. Рик не знал, что делать, как держаться. У него не было четкой тактики поведения в подобной ситуации. И по этой причине он хотел, чтобы Блю исчезла с его глаз. Хотел, чтобы она открыла дверь и ушла.

– Правда? Есть все основания так полагать? Рада слышать.

Вызывающе склоненная набок голова девушки означала, что Блю с наслаждением бросается навстречу опасности, что она приложила немало усилий, чтобы эта встреча состоялась. А еще эта склоненная головка означала, что ее хозяйка – не считает нужным придерживаться обычаев или условностей, и то, что Рик время от времени надевает церковное облачение, не ставит его в исключительное положение.

Справедливости ради надо признать, что и сам Рик спокойно относился к условностям. Он всегда считал, что право носить ризу надо заслужить. Именно поэтому он в последнее время редко надевал ее, подвергая сомнению свое призвание.

– Ты ведь пришла не о Марианне говорить?

Голос его прозвучал настолько твердо, почти сурово, что Блю даже растерялась, чего Рик и добивался. Поковыряв заусеницу на пальце, она внимательно осмотрела свой маникюр. Рик не знал, играет она или действительно в растерянности, но независимо от этого продолжил: – Тебя привело сюда в столь поздний час беспокойство о моей горничной?

Блю едва заметно покраснела и, замявшись, ответила: – Нет, вообще-то… я пришла за…

– Не надо ничего объяснять.

Ему вдруг расхотелось услышать то, что он вынуждает ее сказать. Быть может, она и правда в смятении, а это значит, что он ведет себя как бесчувственный болван. Блю не отличалась особой ранимостью, Однако объективность не позволяла Рику сомневаться в ней. Он хотел только одного – чтобы она ушла. Немедленно, пока он еще владеет ситуацией. Он направился к двери, чтобы открыть ее и выставить Блю из комнаты, но совершил оплошность. На мгновение замявшись, он посмотрел на нее чуть дольше, чем следовало, и будто получил внезапный, невероятной силы удар. Глаза их встретились, и огромные качели подняли его в поднебесье. Рик задохнулся, ему не хватило воздуха, а испуганно-изумленный взгляд. Блю подсказал, что она испытывает то же самое.

– Я обязательно должна узнать одну вещь… – сказала она.

Он остановил ее, качнув головой, уверенный, что правильно догадался о том, что сейчас произойдет.

– Давай попробуем разобраться быстро и безболезненно, ладно? Нет, я не девственник. Да, у меня были женщины. Да, ты очень привлекательна, но я не собираюсь поддаваться твоим чарам.

– Я польщена… Так мне, во всяком случае, кажется. Но это не совсем то, что я хотела выяснить, – рассмеялась она. Лицо ее раскраснелось. Теперь он пришел в смущение: – Не это? А что же тогда?

Она опустила взгляд и сразу стала похожа на застенчивого ребенка. В то время как глаза. Блю с повышенным интересом изучали трещину в плитке на полу, пальцы нащупали прядь волос и потянули ее ко рту. В этом жесте было что-то неотразимое, и Рик подумал, что, может, ошибался. Возможно, ей просто нужна опора, а он теряет не только веру, но и разум.

– Как, по-твоему, я очень ранимая? – наконец спросила она, подняв голову.

– Извини, не понял?

– Я очень ранимая? – повторила она. – Как ты считаешь?

Это было совсем не то, чего он ожидал, но понял, что спрашивает она не из праздного любопытства: ей очень нужно знать. И хотя он не заметил в ней той ранимости, о которой она рискнула спросить, он успокоил ее.

– Конечно, да.

– Правда? – Она недоверчиво посмотрела на него, словно хотела услышать что-то еще.

Для нее это было очень важно – важно настолько, что Рик понял: он обязательно должен попытаться объяснить ей свою мысль.

– Ты очень ранимая, – заверил он совершенно искренне. – Быть может, даже более других, но по внешнему виду этого не скажешь, это у тебя внутри. Ты напоминаешь мне персик, – может быть, потому, что я сегодня отказался от десерта.

– Персик? – Она скорчила гримасу.

– Да, шершавый и толстокожий, почти несъедобный снаружи, а внутри – совсем другое дело.

– Другое?

Она таки вынуждает его сказать это.

– Точно… Знаешь, он внутри такой сладкий, сочный, нежный. Очень нежный. – Он почти осип, пришлось остановиться и прокашляться. – Есть ради чего возиться со шкуркой.

В глазах у нее мелькнула надежда, но она тотчас безжалостно оборвала себя.

– Ну зачем же такая ирония? – вырвалось нее. – Если уж сравнивать с фруктами, то я скоре гранат, а не персик. Он такой кислый, что все морщатся да и зернышек полно, только успевай выплевывать.

– Да что ты, я говорил без всякой иронии, – возразил Рик. – Поверь мне, правда. Могу поспорить на твою квартирную плату, ты очень нежная внутри. Одно грубое прикосновение, и ссадина готова. Совсем как у персика – розового толстокожего персика.

Он старался рассмешить ее, даже рискнул сказать глупость. Однако Блю притихла и отвела взгляд, опять превратившись в застенчивого ребенка. Внезапно он всем сердцем остро почувствовал ее печаль. Скоре всего кто-то обидел ее, какой-то безмозглый ублюдок. Рик вдруг поймал себя на мысли, что с удовольствием бы врезал этому парню по зубам.

Голосом, в котором слышалось едва сдерживаемое волнение, он спросил: – Кто-то обидел тебя, и обидел очень сильно, верно?

У нее вырвался едва слышный стон.

– Каждого кто-то обидел, наверное, даже тебя.

Он угадал. Развязность – просто способ привлечь внимание, а не самоцель. Она вызвана болью. Ирония Блю и ее постоянные приставания – всего лишь защитная броня. И все это только для того, чтобы уберечьнежность, про которую он только что говорил. Наверное, он и раньше чувствовал это в ней, но сейчас уверился окончательно. Она раскрыла свои карты, но, Боже праведный, он не знает, что с ними делать. Он хотел одного – чтобы она ушла. Блю должна уйти, но он не в силах прогнать ее. Ведь не просто так она пришла, ей необходимо сострадание, а при данных обстоятельствах он едва ли способен дать его. Однако попытаться все же обязан.

– Блю… – Даже произнести ее имя было непросто: от нежности у него сжалось гopлo. Рик подошел к ней, чувствуя, что раздваивается, что кто-то будто тянет его назад.

– Не будь таким святошей, – сказала она, – ненавижу жалость.

– Это не жалость, а сострадание.

– Все равно ненавижу! Я пришла не за этим.

Он боялся спросить. Да и зачем. И так ясно.

– Блю…

Она вдруг посмотрела на него бесстрашно, прямо в глаза, отвергая его доброту. Глаза ее заискрились какой-то бесшабашностью.

– До тебя когда-нибудь дотрагивались вот так? – спросила она. – Вот так – легко-легко?

Блю едва ощутимо коснулась пальцами его лица, провела по скулам. Ему показалось, что она перестала дышать. Он-то точно не дышал. А потом, словно боясь, что он остановит ее, она коснулась пальцами его губ. Желание горячей волной обожгло Рика. Ее прикосновение было легким и шелковистым, таким, по его представлению, должен быть воздух в раю. Блю дерзко смотрела на него, но он чувствовал, как она дрожит, при касаясь к его губам.

И опять он словно получил удар в пах.

– Не надо, – произнес Рик, хватая ее за руку, и увидел у нее в глазах такую обиду, от которой у него защемило сердце.

Он-то думал, что такого с ним больше никогда не случится. К сексу это не имело никакого отношения. 0н был нужен ей, а она ему. Это была абсолютно чистая естественная потребность мужчины быть с женщиной, утолить голод обделенной плоти. Он успел забыть, как могуч этот голод. Надеялся, что у него хватит воли покончить с ним навсегда, но сейчас этот голод вспыхнул с новой силой, В нем смешались похоть, желание, томление. Он увидел их отражение в ее взгляде, прочел там все, что чувствовал сам, в чем отказывал себе. Рик понял, чего ему не хватало, раньше, почему он всегда был не в ладах с собой. Вот этого и не хватало. Это и было нужно.

– Господи!.. – вырвалось у него, скорее как мольба, чем богохульство. Он просил у Бога помощи, неверие угрожало задушить его. Он сходил с ума от отчаяния, что чувствует все это, что она заставляет его испытывать все эти ощущения так безошибочно ясно.

– О Боже! – Она выдохнула эти слова так, словно его острое желание переместилось в нее. Потом повторила нежнее: – О Боже.

Рик сжимал ей руку все Крепче, пока до него не дошло, что он причиняет ей боль. Он убеждал себя, что собирается с силами, чтобы оттолкнуть ее, а на самом деле притягивал все ближе, прерывисто дыша.

– Блю…

Всхлип застрял у нее в горле. Это стало последней каплей. Рик пропал. Он знал это. Кончиками пальцев он гладил ей лицо, губы – так, как только что гладила она. Он был уже не в состоянии справиться с этой потребностью, но все же как-то сумел удержаться и оттолкнул ее.

– Уходи! – прохрипел он. – Уходи, убирайся!

В голосе его звучал гнев. Презрение. Но это было презрение к себе, не к ней.

Ошеломленная, она отступила и быстро-быстро заморгала, чтобы удержать навернувшиеся слезы.

– Ты тоже хотел, – прошептала она. – Я же видела!

Да, хотел. Мысленно он целовал ее во все места, которых касался, – целовал нежно, страстно, отчаянно.

Видел как она тает в его объятиях, не в силах вымолвить ни слова от изумления. Тело ее становилось томным и послушным, губы, – мягкими и податливыми, он видел как адское пламя пожирает его в то единственно безумное мгновение, когда он, как слепой, на ощупь нашел ее губы и отдался во власть поцелуя.

– Господи, прошу тебя! – простонал он, содрогаясь всем телом.. – Уходи отсюда!

Необъяснимая ярость поднялась из глубины души и помешала ему сказать все, что надо. Он должен попытаться вытолкнуть ее из комнаты, из своей жизни, пока не потерял себя бесповоротно. Он отвернулся от Блю, с трудом удержавшись от того, чтобы не ударить кулаком по стене.

– Тело здесь ни при чем, – проговорил он, – Все дело в душе. Я предложил свою жалкую душу Богу в обмен за жизнь, которую отнял. Если хочешь кусочек моей души – проси у Него.

Он услышал, как она всхлипнула. И понял, что обидел ее. Обидел непростительно, так же, как тот ублюдок, который сделал ее холодной и циничной.

Надо сказать ей, что ему очень жаль. Он хотел, но не мог. А когда он наконец обернулся, подыскав слова: «Прости, Блю, ты ни в чем не виновата, это все из-за меня», – было уже поздно. Она ушла.