Сью Графтон "У" – значит убийца

Глава 1

Официальное определение убийства звучит следующим образом: "противозаконное лишение жизни одного человека другим". Иногда в это определение добавляется слово "предумышленное", чтобы отличить убийство от массы других случаев, когда люди лишают жизни друг друга, – в первую очередь при этом на ум приходят войны и казни. С точки зрения закона "предумышленное убийство" не обязательно вызвано ненавистью или даже злым умыслом, а скорее осознанным желанием нанести своей жертве тяжелые телесные повреждения или убить ее. В большинстве криминальных случаев присутствуют тайные, личные мотивы, так как, в основном, пострадавшие погибают от рук своих близких родственников, друзей или знакомых. На мой взгляд, это вполне серьезная причина для того, чтобы держаться ото всех них подальше.

В округе Санта-Тереза, штат Калифорния, раскрывается примерно восемьдесят пять процентов всех криминальных преступлений, это значит, что находят подозреваемого в убийстве, арестовывают его, суд решает вопрос о его виновности или невиновности. По моему мнению, жертвы нераскрытых убийств как бы сами находят свою смерть – это люди, ведущие жизнь отшельников, балансирующие между жизнью и смертью, неугомонные, неудовлетворенные, ожидающие ухода из жизни как избавления. Для людей, обладающих слабым воображением, подобное наблюдение показалось бы довольно странным, но сейчас я рассуждаю о душах тех несчастных, которые были накрепко связаны очень непростыми отношениями с теми, кто их убивал. Мне приходилось говорить с детективами из отдела по расследованию убийств, которых тоже посещали подобные мысли о покойниках, продолжавших как бы жить среди нас, настойчиво требуя возмездия. В те моменты, когда бодрствование переходит в сон, как раз перед тем как мозг погружается в подсознание, я иногда слышу их бормотание. Они оплакивают свою смерть, шепчут имена своих убийц – тех мужчин и женщин, которые продолжают разгуливать по земле, оставаясь непойманными, ненаказанными, нераскаявшимися. В такие ночи я сплю плохо, лежу и прислушиваюсь, надеясь уловить слово или фразу, которые помогли бы мне выхватить из клубка тайн имя злодея. Именно так повлияло на меня убийство Лорны Кеплер, хотя подробности убийства стали известны мне только через много месяцев после ее смерти.

Началось все в середине февраля. В воскресенье я заработалась допоздна, составляя подробный перечень расходов и доходов для налоговой декларации. Я решила, что уже настало время заниматься этим серьезно, как и подобает взрослому человеку, а не складывать все бумаги в коробку из-под обуви, для того чтобы в последнюю минуту передать их своему бухгалтеру. Бывают же такие заскоки! Ведь каждый год бухгалтер ругал меня, я клялась ему исправиться, но снова забывала обо всем до того момента, пока не наступало время уплаты налогов и до меня доходило, что мои финансовые дела в полном беспорядке.

Я сидела за своим столом в юридической фирме, где арендовала офис. Вечер за окном был холодным, что для Калифорнии означало, скажем, градусов пятьдесят[1]. Во всем помещении, кроме меня, никого не было, я уютно устроилась в круге теплого, убаюкивающего света, в остальных офисах царили темнота и тишина. Я только что включила кофеварку, чтобы разогнать сонливость, которая всегда нападала на меня, как только я приступала к денежным делам. Положив голову на стол, я прислушивалась к мягкому бульканью воды в кофейнике. Но даже резкого запаха кофе было недостаточно, чтобы разогнать мою апатию. Еще пять минут, и я отключилась бы, словно свет, уткнувшись правой щекой в промокательную бумагу со следами чернил.

Услышав стук в дверь бокового входа, я вскинула голову и направила ухо в сторону шума, как насторожившаяся собака. Было уже почти девять вечера, и я не ожидала никаких посетителей. Поднявшись, я вышла из-за стола в коридор и приложила ухо к двери, которая вела в холл. Стук повторился, на этот раз гораздо громче, и я спросила:

– Кто там?

В ответ раздался приглушенный женский голос:

– Это бюро расследований Милхоун?

– Мы закрыты.

– Что?

– Подождите.

Я накинула дверную цепочку, приоткрыла дверь и внимательно посмотрела на посетительницу.

Ей было уже ближе к пятидесяти. Она была одета в этакий городской ковбойский наряд – сапоги, линялые джинсы, замшевая куртка, массивные украшения из серебра и бирюзы, которые, казалось, звенят при ходьбе. Темные, длиной почти до талии, волосы были распущены, слегка завиты и выкрашены в цвет бычьей крови.

– Извините за беспокойство, но на вывеске внизу написано, что здесь находится офис частного детектива. Его случайно нет на месте?

– Ну-у, в общем-то на месте, но сейчас неприемные часы. Не могли бы вы прийти завтра? Я посмотрю свой календарь и с удовольствием назначу вам время приема.

– А вы его секретарша?

Ее загорелое лицо имело форму неправильного овала, с двух сторон вниз от носа проходили морщины, и еще четыре морщинки обозначились между подведенными черными бровями. Наверное, этим же хорошо отточенным карандашом она подводила и ресницы, но другой косметики я не заметила.

Я постаралась не выдать своего раздражения, потому что подобная ошибка случалась часто.

– Нет, я и есть частный детектив Милхоун. Зовут меня Кинси. А себя вы назвали?

– Нет, извините, не назвала. Я Дженис Кеплер. Вы, должно быть, считаете меня полной идиоткой.

"Ну, не совсем полной", – подумала я.

Посетительница протянула руку для рукопожатия, но, увидев, что щель в двери недостаточно большая, убрала ее.

– Мне и в голову не пришло, что частным детективом может быть женщина. Я каждую неделю посещаю группу помощи на первом этаже, и не раз видела вашу вывеску. Сначала думала позвонить, но все не решалась, а сегодня, выходя из здания, заметила со стоянки свет. Надеюсь, вы не будете возражать? Ведь я, на самом деле, направляюсь на работу, так что не отниму у вас много времени.

– А что у вас за работа? – спросила я, уходя от прямого ответа.

– Я руковожу ночной сменой в кафе "Франки" на Стейт-стрит. С одиннадцати вечера до семи утра, поэтому мне сложно назначать свидания днем. Обычно ложусь спать в восемь утра, а встаю только ближе к вечеру. Если бы я могла хотя бы просто рассказать вам о моей проблеме, то уже почувствовала бы большое облегчение. А если окажется, что вы не беретесь за подобные дела, то, может быть, посоветуете кого-нибудь еще. Мне действительно нужна помощь, но я не знаю, к кому обратиться. А может быть, даже и к лучшему, что вы женщина. – Подведенные карандашом брови умоляющие изогнулись.

Меня охватили сомнения. Группа помощи. Алкоголь? Наркотики? Зависимость от того и другого? Интересно, состоит ли она на учете у психиатра? Холл позади нее был пуст, освещал его только слабый желтый свет. Юридическая фирма Лонни Кингмана занимала весь третий этаж, кроме двух общественных помещений с табличками "М" и "Ж". Вполне возможно, что парочка ее сообщников, мужчин, пряталась в туалете, готовые по ее сигналу выскочить и напасть на меня. Правда, непонятно, ради чего. Все деньги, которые у меня имелись, я вынуждена была отдать в налоговую инспекцию.

– Подождите минутку, – попросила я.

Закрыв дверь и сняв цепочку, я снова открыла ее и пригласила женщину войти. Она нерешительно проследовала мимо меня, теребя в руках коричневую бумажную сумку. Духи у нее были резкие, их запах напоминал запах мыла для мытья седел и опилок. Держалась посетительница смущенно, и вообще ее поведение напоминало какое-то раздражающее сочетание опасения и конфуза. В коричневой сумке, по всей видимости, находились какие-то бумаги.

– Эта сумка лежала у меня в машине. Не хочу, чтобы вы подумали, будто я всегда хожу с ней.

– Понимаю.

Я пошла в свой кабинет, поздняя гостья следовала за мной по пятам. Я указала ей на кресло и посмотрела, как она села в него, поставив свою сумку на пол. Свое кресло я отодвинула в сторону от стола, подумав, что если мы будем сидеть за столом друг напротив друга, она сможет прочитать записи моих расходов, а это ее совершенно не касалось. Я и сама прекрасно читаю написанное вверх ногами и редко упускаю случай сунуть нос в то, что меня не касается.

– О какой группе помощи вы говорили?

– Это группа помощи родителям, у которых погибли дети. Моя дочь умерла в апреле прошлого года. Лорна Кеплер. Ее тело нашли в коттедже.

– Ах да, я помню, но, кажется, там были какие-то сомнения относительно причины смерти.

– Но только не для меня, – резко заявила она. – Не знаю, как она умерла, но то, что ее убили, для меня очевидно точно так же, как то, что я сижу здесь. – Подняв руку, она убрала за правое ухо длинную прядь распущенных волос. – У полиции тогда не возникло никаких подозрений, и не знаю, что она может сделать теперь, но прошествии стольких месяцев. Кто-то говорил мне, с каждым днем шансы на успех уменьшаются, но я не помню, как это выражается в процентах.

– К сожалению, это правда.

Она наклонилась, порылась в бумажной сумке и вытащила фотографию в двойной рамке.

– Это Лорна. Возможно, вы видели ее фото в свое время в газетах.

Она протянула мне фотографию, я взяла ее и принялась пристально рассматривать девушку. Да, такое лицо я бы не забыла. Девушке было слегка за двадцать, темные волосы, гладко зачесанные назад в "хвост", доходивший до середины спины. Ясные светло-карие глаза; темные, четко изогнутые брови; широкий рот; прямой нос. Одета в белую блузку с длинным белоснежным шарфом, обернутым несколько раз вокруг шеи, темно-синий блейзер и потертые голубые джинсы. Она смотрела прямо в объектив, слегка улыбаясь, засунув руки в карманы и прислонившись к стене с цветными обоями – пышные бледно-розовые розы на белом фоне. Я вернула фотографию, пытаясь сообразить, что же говорят в таких обстоятельствах.

– Она очень красива, – пробормотала я. – Когда была сделана эта фотография?

– Около года назад. Пришлось сфотографировать ее тайком. Лорна моя младшая дочь. Ей только исполнилось двадцать пять. Она очень хотела стать фотомоделью, но из этого ничего не вышло.

– Вы, наверное, родили ее в молодом возрасте.

– В двадцать один. В семнадцать я родила Берлин, из-за нее я и вышла замуж, через пять месяцев беременности меня просто ужасно разнесло. До сих пор живу с ее отцом, что удивительно для всех и, пожалуй, даже для меня самой. Когда мне было девятнадцать, я родила среднюю дочь. Ее зовут Тринни. Она просто прелесть. А вот при родах Лорны я чуть не умерла. Утром, за день до родов, у меня открылось кровотечение. Я не понимала, что случилось. Повсюду кровь, словно у меня между ног течет река. Никогда не видела ничего подобного. Доктор думал, что ему не удастся спасти ни меня, ни ребенка, но мы обе остались живы. У вас есть дети, миссис Милхоун?

– Называйте меня Кинси. Я не замужем.

На ее лице появилась слабая улыбка.

– Между нами, Лорна была моей любимицей, возможно потому, что с ней возникали сложности с самого рождения. Старшим дочерям я, естественно, этого не говорила. – Она спрятала фотографию. – Но как бы там ни было, я знаю, каково это, когда сердце разрывается на части. Внешне, возможно, я выгляжу обычной женщиной, но я просто зомби, ходячая смерть, наверное, даже слегка рехнувшаяся. Мы посещаем эту группу помощи... кто-то предложил мне, и я подумала, что это, может быть, поможет. Ведь я готова была испробовать что угодно, лишь бы избавиться от этой боли. Мэйс – это мой муж – сходил со мной несколько раз, а потом бросил. Он не может выслушивать все эти истории и все страдания, собранные в одной комнате. Он хочет обо всем забыть, избавиться от воспоминаний. Не думаю, что это возможно, но спорить на эту тему не стоит. Каждому свое, как говорится.

– Я совершенно не могу себе представить, что это такое.

– А я не могу вам это описать. Это сплошной ад. Нас уже нельзя считать нормальными людьми. Если у вас убили ребенка, то с этого момента вы превращаетесь в какого-то инопланетянина. Такое впечатление, что вы уже говорите с людьми на разных языках. И даже в этой группе помощи мы как будто говорим на разных диалектах. Каждый живет со своей собственной болью, словно получил какую-то специальную лицензию на страдания. И ничего с этим не поделаешь. Каждый из нас считает свой случай самым ужасным. Убийцу Лорны не нашли, поэтому мы, естественно, считаем наше горе самым мучительным. В других семьях убийцу их детей поймали, и тот отсидел в тюрьме несколько лет. Но теперь гадина снова на свободе, и с этим несчастные родители должны жить – знать, что этот человек гуляет по улицам, курит сигареты, пьет пиво, хорошенько развлекается по субботним вечерам, тогда как их дети мертвы. Или убийца до сих пор сидит в тюрьме и, может быть, проведет там остаток жизни, но все же он пребывает в тепле и безопасности. Его кормят три раза в день, одевают. Преступник может даже сидеть в камере смертников, но ведь он на самом деле не умрет. Убийц не казнят, если только кто-нибудь из них не станет умолять об этом. Но зачем им это делать? В дело вступают все эти мягкосердечные адвокаты, и бандитам сохраняют жизнь, тогда как наши дети мертвы.

– Больно это осознавать, – заметила я.

– Да, конечно. Совершенно не могу передать вам, насколько это страшно. Я сижу внизу, в помещении группы помощи, выслушиваю все эти истории и не знаю, что делать. Боль моя от этого ничуть не уменьшается, но, по крайней мере, она становится частью общей боли. Не будь этой группы помощи, смерть Лорны просто перестала бы существовать. Похоже, всем на нее наплевать, люди, даже изредка, перестали вспоминать о ней. А в этой группе мы все пострадавшие, поэтому я не чувствую себя одинокой в своем несчастье. Просто у каждого из нас душевные травмы выражаются по-разному. – Она говорила каким-то безразличным тоном, но из-за этого еще более страдающим казался взгляд ее темных глаз. – Я рассказываю вам все это потому, что не хочу, чтобы вы считали меня сумасшедшей... во всяком случае не более сумасшедшей, чем я есть на самом деле. Когда у человека убивают ребенка, он непременно трогается рассудком. Иногда это проходит со временем, а иногда и нет. Я понимаю, что у меня навязчивая идея, и я слишком много думаю об убийце Лорны. Кто бы он ни был, я хочу, чтобы он понес наказание. Хочу знать, почему он сделал это. Хочу в лицо сказать ему, что он сделал с моей жизнью в тот день, когда отнял жизнь у Лорны. Психиатр, которая ведет нашу группу, говорит, что мне надо попытаться найти в себе силы вернуться к нормальной жизни. Что лучше сойти с ума, чем продолжать жизнь с этой сердечной тоской и чувством беззащитности. Поэтому я и пришла к вам. Я просто уже больше не могу.

– Вы хотите действовать.

– Да, именно. А не просто болтать. Я ужасно устала от разговоров. От них никакого толка.

– Но если вам нужна моя помощь, то придется поговорить еще немного. Хотите кофе?

– Да, с удовольствием выпью. Черный, пожалуйста.

Я налила кофе в две чашки, добавила себе молока, но вопросы не стала задавать, пока снова не уселась в кресло, взяв со стола блокнот и ручку.

– Мне очень не хочется просить вас снова рассказывать обо всем, но мне действительно нужны детали, все, которые вам известны.

– Понимаю. Возможно, именно поэтому я так долго не решалась прийти сюда. Я ведь рассказывала эту историю, наверное, раз шестьсот, и каждый раз мне было очень трудно делать это. – Она подула на кофе и сделала глоток. – Хороший кофе. Крепкий. Терпеть не могу слишком слабый кофе. У него никакого вкуса. Ладно, надо подумать с чего начать. Наверное, прежде всего вы должны уяснить, что Лорна была независимой упрямицей. Она все делала по-своему. И ее совершенно не волновало, что об этом думают другие люди, она считала, будто ее поступки никого не касаются. В детстве Лорна страдала астмой, из-за болезни ей часто приходилось пропускать занятия в школе, поэтому училась она не очень хорошо. Девочка страдала аллергией почти на все. Друзей и подруг у нее было очень мало, она не могла ходить на вечеринки в чужие дома, потому что аллергию у нее вызывали домашние животные, пыль, цветы и все такое прочее. С возрастом аллергия на многое прошла, но все же приступы не прекращались. Я специально заостряю на этом внимание, потому что считаю, что болезнь оказала огромное влияние на ее характер. Лорна была упрямой и необщительной, вела себя вызывающе. Я думаю, это оттого, что она привыкла к одиночеству, привыкла делать то, что она хочет. Наверное, и я ее испортила немного. Дети чувствуют слабинку родителей, и это превращает их в некотором роде в тиранов. Лорна не понимала, что значит доставлять удовольствие другим людям, то есть не только брать у них что-то, но и отдавать самой. И все же, если хотела, она могла быть щедрой, хотя щедрость не была естественной чертой ее характера. – Дженис Кеплер помолчала. – Я немного сбилась, хотела рассказать о чем-то другом, но не могу сообразить, о чем.

Она нахмурилась, моргая, и я видела, что она пытается собраться с мыслями. Минуту или две мы молчали, прихлебывая кофе, наконец она что-то вспомнила, слегка обрадовавшись при этом.

– Ох да. Извините меня. – Поерзав в кресле, она продолжила свой рассказ: – Лекарства против астмы иногда вызывали у нее бессонницу. Считается, что антигистаминные препараты должны вызывать сонливость. Так оно и есть. Конечно, это не тот глубокий сон, который необходим для нормального отдыха. А Лорна не любила спать. Уже будучи взрослой, она иногда спала всего по три часа в сутки. Я думаю, что она просто боялась лежать. Девочке казалось, что лежачее положение всегда усугубляло одышку. У нее появилась привычка гулять по ночам, когда все спят.

– А с кем она гуляла? Были у нее друзья, или она просто бродила одна по улицам?

– Наверное, с другими полуночниками. С диск-жокеем с радиостанции, которая работает всю ночь. Я не помню его имени, но вы сможете это выяснить. И еще ночная медсестра из больницы "Санта-Терри" Серена Бонни. А Лорна работала у мужа Серены на станции водоочистки.

Я сделала пометки. Если уж я решусь помочь этой женщине, то надо будет проверить обоих.

– А в чем заключалась ее работа?

– Работала она там неполный рабочий день... всего с часу до пяти, выполняла работу секретарши. Ну знаете, что-то напечатать, разложить почту, отвечать на телефонные звонки. Полночи она не спала, а потом могла спать допоздна, если хотела.

– Значит, работала она двадцать часов в неделю. Это совсем немного, – заметила я. – На что же она жила?

– Знаете, она жила отдельно, в маленьком коттедже на территории чьего-то особняка. Коттедж очень скромный, арендная плата небольшая. Две комнаты, ванная. Наверное, изначально он строился для садовника. Без центрального отопления. Кухни, как таковой, тоже не было, только микроволновая печь, нагреватель с двумя горелками да холодильник размером с небольшой ящик. Представляете, да? Правда, имелись электричество, водопровод и телефон. Лорна могла бы его уютно обставить, но не хотела с этим возиться. Говорила, что предпочитает простоту. Плата ее устраивала, а больше ее, похоже, ничего не волновало. Ей нравилось уединение, все знали об этом и старались не нарушать его.

– Но, наверное, в такой обстановке полно различных аллергенов, – предположила я.

– Да, конечно. Я сама много раз говорила ей об этом. Но в то время Лорна чувствовала себя хорошо. Понимаете, ее аллергия и астма были скорее сезонными, чем хроническими. Случались, правда, отдельные приступы после занятий спортом, при простудах и нервных стрессах. Но все дело в том, что она не желала жить среди людей, ей нравилось ощущение того, что она живет в лесу. Участок при особняке не такой уж большой... шесть или семь акров[2], двухрядная дорога, посыпанная гравием... наверное, это давало ей ощущение одиночества и покоя. Лорна ни за что не хотела жить в квартире, в жилом доме, в окружении соседей, у которых постоянно шум и громкая музыка. Она не отличалась дружелюбием, ей абсолютно не нравилось здороваться со знакомыми. Такая уж она была. Поэтому, при первой возможности, переехала в коттедж и жила там.

– Вы сказали, что ее нашли в этом коттедже. Полиция считает, что там она и умерла?

– По-моему, да. Но обнаружили ее не сразу, они предположили, что пролежала она там около двух недель. От Лорны тогда не было никаких известий, но я не волновалась. Во вторник вечером я говорила с ней, и она сказала, что берет отпуск. Тогда я решила, что она берет отпуск на один день, сама Лорна не сказала на сколько, во всяком случае, я этого не помню. Вы же знаете, весна в прошлом году наступила поздно, цветочной пыльцы было очень много, а значит, у нее могла разыграться аллергия. Но как бы там ни было, она перезвонила и сообщила, что уезжает из города на две недели. Сказала, что уезжает на машине в горы, чтобы застать еще оставшийся снег. Во время приступов аллергии она находила спасение только на лыжных базах. Пообещала позвонить, когда вернется, но это был наш последний разговор.

Я взялась за ручку.

– Какого числа это было?

– Девятнадцатого апреля. А тело нашли пятого мая.

– А куда она собиралась ехать? В какое место?

– Сказала только, что в горы, но точного места не назвала. Вы думаете, это имеет значение?

– Просто любопытствую. В апреле, по-моему, поздновато для снега. Возможно, это была просто отговорка, и она собиралась в другое место. Вам не показалось, что она что-то скрывает?

– Ох, Лорна вообще была не из тех, кто откровенничает. Вот другие мои дочери – это другое дело. Если они собираются в отпуск, то мы садимся за стол, раскладываем рекламные проспекты маршрутов и отелей, все обсуждаем. Вот как раз сейчас Берлин собрала деньги на путешествие, так мы все время выбираем наилучшие варианты, охаем и ахаем. Я вообще люблю пофантазировать. Но вот Лорна говорила, что не стоит строить планы, потому что действительность их все равно разрушит. Все у нее было как-то не так, как у других людей. Так что когда от нее не было звонков, я думала, что она уехала из города. Она и раньше звонила нечасто, а поехать к ней домой, раз уж она уехала, ни у кого из нас не было причины. – Дженис замялась, смутившись. – Должна сказать вам, что чувствую за собой вину. Наговорила вам тут массу всяких оправданий, чтобы вы не подумали, что меня не волновала судьба дочери.

– Но я и не подумала так.

– Вот и хорошо, потому что я любила этого ребенка больше жизни. – На глаза у нее, словно от облегчения, навернулись слезы, и Дженис часто заморгала. – Ладно, как бы там mi было, но нашла ее женщина, у которой Лорна работала. Вот она-то и пришла к ней в коттедж.

– Как зовут эту женщину?

– Ох. Серена Бонни.

Я заглянула в свои записи.

– Она медсестра?

– Совершенно верно.

– А какую работу делала для нее Лорна?

– Выполняла работу сиделки. Время от времени присматривала за отцом миссис Бонни. Насколько я понимаю, старику стало хуже, и миссис Бонни не хотела оставлять его одного. По-моему, она тоже собиралась уехать из города, но хотела договориться с Лорной, прежде чем заказывать билеты. Автоответчика у Лорны не было. Миссис Бонни позвонила ей несколько раз, а потом решила оставить в двери записку. Но уже подойдя к коттеджу, сообразила, что здесь что-то не так. – Дженис замолчала, наверное, от нахлынувших неприятных воспоминаний. Пролежавшее две недели тело, должно быть, представляло собой ужасную картину.

– А от чего Лорна умерла? Была установлена причина смерти?

– Вот в этом то все и дело. Они так ничего и не выяснили. Она лежала лицом вниз на полу в нижнем белье, а спортивная одежда валялась рядом. Я думаю, что она вернулась с пробежки и разделась, чтобы принять душ. Следов борьбы не обнаружили, предположили, что у нее случился приступ астмы.

– Но вы в это не верите.

– Нет, не верю, да и полиция тоже не верит.

– Она занималась спортом? Это довольно удивительно, судя по тому, что вы рассказали мне о ее здоровье.

– Ей нравилось находиться в хорошей форме. Да, я знаю, что бывали случаи, когда после тренировок у нее появлялась одышка, но Лорна носила с собой ингалятор, и, знаете, это ей помогало. Если уж ей совсем становилось худо, то она на время бросала тренировки, но когда самочувствие улучшалось, снова возобновляла их. Доктора не хотели, чтобы она чувствовала себя инвалидом.

– А что показало вскрытие?

– Отчет у меня с собой, – ответила Дженис, указывая на свою бумажную сумку.

– Никаких следов насилия?

Дженис покачала головой.

– Не знаю, как и сказать. Из-за сильного разложения трупа полицейские поначалу даже не были уверены, она ли это. И личность установили только по карте дантиста.

– Но, полагаю, они все же открыли дело об убийстве.

– Да. Хотя причину смерти не установили, ее гибель посчитали подозрительной. Завели дело об убийстве, но ничего не сделали. А сейчас, похоже, и вовсе намерены бросить его. Вы же знаете, как это бывает. Наваливаются новые дела и о старых забывают.

– Иногда для подобного расследования просто не хватает нужных данных, но это не значит, что полиция им совсем не занимается.

– Да, я понимаю, но все же не могу успокоиться.

Дженис старательно избегала встречаться со мной взглядом. Интуиция подсказывала, что она что-то не договаривает. Внимательно вглядевшись в ее лицо, я попыталась определить причину ее явного беспокойства.

– Дженис, может быть, вы что-то не сказали мне?

Щеки женщины зарделись, словно ее охватила волна горячего воздуха.

– Я как раз собиралась перейти к этому.