"«Б» – значит безнаказанность" - читать интересную книгу автора (Графтон Сью)

10

К трем часам я валилась с ног от усталости. Ночью я практически не сомкнула глаз, а когда под утро наконец уснула, меня разбудил звонок миссис Окснер. Возвращаться в контору не хотелось, я поехала домой и надела спортивный костюм. "Домой" – это, пожалуй, сильно сказано. На самом деле я живу в переоборудованном под жилье бывшем гараже общей площадью не больше пятнадцати квадратных футов, здесь у меня и гостиная, и спальня, и кухня, и ванная, и кладовка, и даже прачечная. Мне всегда нравилось жить в ограниченных пространствах. Еще ребенком, после того как мои родители погибли, я любила сидеть в картонной коробке, обложившись подушками, – мне казалось, что я плыву на парусном корабле к незнакомой земле. Вовсе не обязательно забираться в дебри психоанализа, чтобы понять тайный смысл моего экскурса. Просто хочу сказать, что эта невинная слабость сохранилась у меня до сих пор. Я вожу маленькие машины и предпочитаю "миниатюрность" во всем, так что эта квартирка меня вполне устраивает. За двести долларов в месяц имею все необходимое, включая добродушного хозяина по имени Генри Питц, которому сравнялся уже восемьдесят один год.

Выйдя во двор, я заглянула в его кухонное окно – он раскатывал сдобное тесто. Когда-то у Генри была своя пекарня, теперь он печет булочки и пирожные для местных торговцев – неплохое подспорье к пенсии. Я постучала по оконному стеклу, и он махнул мне рукой, приглашая зайти. В моем представлении Генри – живое воплощение старческого благообразия: высокий, поджарый, седой как лунь, с похожими на цветы барвинка большими голубыми глазами. Возраст, казалось, лишь обнажил то лучшее, что в нем было: мужественность, рассудительность, умение сострадать, оставаясь при этом насмешливым и ироничным. Не то чтобы с годами он стал более одухотворенным и проницательным, обрел некую особенную мудрость и глубину чувств – не стоит преувеличивать. Он всегда был довольно умен, и годы оказались бессильны что-то здесь изменить. Он старше меня почти на пятьдесят лет, но, несмотря на это, в нем нет ничего от индийского брамина. (Надеюсь, и я не похожа на юную послушницу.) Мы смотрим друг на друга через разделяющие нас полвека со здоровым интересом, какой вызывают друг в друге представители различных полов, который, впрочем, никак не проявлялся.

В тот день, с красным платком на голове, Генри походил на пирата. Загорелые руки были по локоть в муке, мелькали длинные, проворные, как у обезьяны, пальцы. В качестве скалки он использовал кусок металлической трубки, которую время от времени посыпал мукой. Тесто он раскатывал ромбом.

Примостившись на деревянном табурете, я принялась завязывать кроссовки.

– Делаешь "наполеоны"?

Генри кивнул:

– Да. Заказали к чаю соседи с нашей улицы. А ты чем занимаешься – помимо бега?

Пока он раскатывал тесто в три слоя и убирал его в холодильник, я рассказывала ему о моих поисках Элейн Болдт. Когда дошла до истории Марти Грайс, брови у Генри поползли вверх.

– Не совала бы ты нос не в свое дело, – сказал он. – Послушай моего совета – пусть этим занимается полиция. Если впутаешься, будешь последней дурой.

– А что, если она видела, кто убил Марти? Что, если именно поэтому и смылась?

– Так предоставь ей и отдуваться. Не твое это дело. Если лейтенант Долан схватит тебя за руку, он тебе задницу надерет.

– Это уж точно, – задумчиво произнесла я. – Но нельзя же теперь идти на попятную. Слишком много сил на это положено.

– А кто сказал, что она пропала? Может, сидит себе на пляже в Сарасоте и преспокойно попивает джин с тоником.

– Она непременно сообщила бы кому-нибудь об этом. Не знаю, что у нее на уме, – может, попала в серьезный переплет, только пока она не объявится, я буду греметь кастрюлями и делать все, чтобы вернуть ее на землю.

– Работу себе ищешь? – проворчал Генри. – Это все равно что пытаться укусить себя за локоть.

– Может, ты и прав, но надо же что-то делать.

Генри смерил меня скептическим взглядом. Открыв пакет с сахарным песком, он высыпал на стол изрядную горку.

– Тебе надо завести собаку.

– Ну уж нет. При чем здесь собака? И вообще я не люблю собак.

– Тебе нужна защита. Если бы у тебя был доберман, того злополучного инцидента на пляже никогда бы не произошло.

Опять двадцать пять... Меня вдруг осенило – ведь даже умереть я собиралась не где-нибудь, а в мусорном баке... такой уютный маленький пенальчик, а в нем я – плачу навзрыд, точно ребенок.

– Я как раз сегодня думала об этом, и знаешь что тебе скажу? Все эти разговоры о том, что женщина – мать и должна являть собой образец добродетели, чушь собачья. Это выдумали мужчины, чтобы мы не высовывались. И если кому-то взбредет в голову посчитаться со мной, я сделаю то же самое – только на сей раз рука у меня не дрогнет.

Моя тирада, похоже, не произвела на Генри впечатления.

– Прискорбно слышать, – равнодушным тоном изрек он. – Надеюсь, это не войдет у тебя в привычку.

– Я серьезно. Устала чувствовать себя беспомощной и беззащитной, устала бояться.

Генри надул щеки и, произведя губами неприличный звук, со скучающим выражением посмотрел на меня. "Напыщенный вздор, – словно говорил его взгляд, – но меня тебе не провести". Он разбил яйцо и, дождавшись, пока белок – сквозь пальцы – стечет в кружку, положил желток в миску. Затем взял второе яйцо и, не сводя с меня глаз, проделал ту же процедуру еще раз.

– Так защищайся сама. Кто возражает? Только не надо риторики. Все это пустой вздор. Убийство есть убийство, и лучше бы тебе об этом знать.

– Да знаю, – сказала я уже не столь решительно. Меня едва не передернуло от его пристального взгляда, и совсем не нравился его тон. – Послушай, может, я чего не понимаю, но просто не хочется быть жертвой. Довольно. Меня тошнит от этого.

Придерживая миску рукой, Генри принялся ловко взбивать яйца. У меня в таких случаях они обязательно выплескиваются через край.

– А когда это ты была жертвой? Скажи на милость. Не стоит передо мной оправдываться. Ты сделала то, что сделала. И не надо философии – звучит фальшиво. Если бы ты приняла единственно верное решение после долгих раздумий – тогда другое дело. А ты убила человека сгоряча, повинуясь инстинкту самосохранения. Это не повод затевать политическую кампанию и едва ли можно назвать поворотным моментом твоей духовной жизни.

Я попробовала улыбнуться:

– Ну я ведь все-таки неплохой человек, правда?

Ненавижу, когда мне тоскливым голосом читают нотации. Мне хотелось доказать ему, что я взрослая женщина и способна смотреть правде в глаза. Только теперь я поняла, что сама не очень уверена в этом.

Генри грустно посмотрел на меня и снова занялся взбиванием яиц.

– Кинси, то, что с тобой произошло, ничего не меняет. Просто надо честно во всем разобраться. Если ты вышиб кому-то мозги, это не проходит для тебя даром. И не надо разводить демагогию.

– Да, конечно, – смущенно пробормотала я. Передо мной вдруг возникло лицо человека, который заглянул в мусорный бак за секунду до того, как я выстрелила. Могу поклясться, что в тот момент явственно – словно при замедленной съемке – видела, как первая выпущенная мной пуля, прежде чем прорвать плоть, растянула ее, точно резиновую. Я отогнала прочь это видение и встала со словами: – Надо бежать, – но на сердце у меня кошки скребли.

Я вышла, ни разу не оглянувшись, чувствуя, что Генри провожает меня грустным, исполненным сочувствия взглядом.

На улице я постаралась выбросить все это из головы. Пусть покоится в маленьком, уютном ящичке. Сделала несколько упражнений для подколенных сухожилий. Бегаю я не так быстро и не так далеко, чтобы разминаться как сумасшедшая. Знаю, кто-то скажет, что разминка перед бегом должна быть полноценной, а то в противном случае травмы вам обеспечены, но я не настолько трепетно отношусь к своим занятиям бегом, чтобы так надрываться. Впрочем, одно время я, как прилежная ученица, ложилась на газон, вытягивала одну ногу в струнку, а вторую отбрасывала в сторону, будто у меня перелом бедра. После таких упражнений я долго не могла встать и только беспомощно переваливалась с боку на бок, словно перевернувшийся на спину таракан. Наконец я решила, что могу поплатиться растяжением паховых связок, и отступилась. Все равно никаких травм во время забегов у меня никогда не было – как не было и особенной любви к бегу. Мне так и не удалось испытать знакомой любому – кроме меня – бегуну эйфории. Быстрым шагом, стараясь ни о чем не думать, я направилась в сторону бульвара.

Обычно я пробегаю три мили по протянувшейся вдоль пляжа велосипедной дорожке. Я давно привыкла определять расстояние по странным рисункам на ней и всегда жду, что вот-вот появятся следы диковинных птиц или след протектора, пересекающий бетонные плиты и теряющийся в песке. На пляже всегда полно "дикарей": кто-то базируется здесь постоянно, кто-то – проездом. Разбросанные под пальмами спальные мешки напоминают огромные зеленые личинки или сброшенную какими-то ночными животными кожу.

Воздух был сырой и холодный; океан, казалось, погрузился в спячку. Между облаками кое-где появились просветы, но и там небо было тусклое, точно выцветшее, солнце и не думало показываться. Вдалеке параллельно линии берега разрезал океанскую гладь быстроходный катер, оставляя за собой серебристый след. Горы покрыты темно-зеленой растительностью, словно замшей, которая на вершинах протерлась, обнажив мрачные скалы.

В районе Ист-Бич я повернула назад, пробежала оставшиеся полторы мили и перешла на шаг – чтобы остыть. Последнее у меня получается особенно хорошо. Приняв душ и одевшись, я села в машину и отправилась в офис Пэм Шарки на Чепел-стрит. Пэм была страховым агентом, а Леонард Грайс – ее клиентом. Мне хотелось убедиться, что все обстояло именно так, как изложила Вера. Вере я доверяю – просто я не привыкла полагаться на слово. Вдруг Грайс оформил генеральную страховку в другой компании? Откуда мне знать?

Дом Вальдеса расположен на углу Чепел и Ферия-стрит. Ферия по-испански значит "ярмарка". Я это знаю, поскольку посмотрела в словаре, я подумываю о том, чтобы поступить на курсы испанского, но все как-то руки не доходят. Я могу сказать taco или gracias[2], только вот с глаголами у меня плохо. Дом Вальдеса вполне типичен для этой части города: белый двухэтажный особняк с красной черепичной крышей, большими арками и узорными решетками на окнах. Яркие синие тенты-навесы, ухоженный газон. Во дворе пальмы и фонтан, в центре его скульптура обнаженного мальчика, который мучает каменную рыбку.

Офис Пэм Шарки находится на первом этаже и ничем не отличается от офиса Веры Липтон в "Калифорния Фиделити". Никаких архитектурных излишеств – каждому страховому агенту по детскому манежу. Фирма, на которую работает Пэм, "Лам-бет и Крик", является своего рода независимым агентством, обслуживающим ряд компаний, среди которых и "Калифорния Фиделити". С Пэм мне пришлось столкнуться лишь однажды, когда я выслеживала одного неверного мужа. Моя клиентка задумала разводиться и хотела заручиться доказательствами неверности супруга, чтобы иметь козыри при разделе имущества. Пэм оскорбилась – и даже не потому, что я узнала о ее романе с этим человеком, а потому, что наряду с ней у него оказалось еще две любовницы. В суде об этом не было сказано ни слова, но имя Пэм фигурировало в моем отчете, и она не простила мне того, что я слишком много знаю. Санта-Тереза – небольшой городишко, наши пути время от времени пересекаются, и тогда мы сама любезность. Но я-то знаю, что Пэм имеет на меня зуб. Меня же эта история только забавляет.

Пэм – эдакая маленькая и злобная чихуахуа. Я не встречала другой женщины, которая бы, говоря о своем возрасте, прибавляла себе лишние десять лет только затем, чтобы услышать, как молодо она выглядит. По этой причине она всем врет, что ей тридцать восемь. У нее миниатюрное личико и смуглая кожа, она вечно пудрится, тщетно пытаясь придать своему облику новые, по ее словам, "грани". Лично я считаю, что круги под глазами невозможно скрыть слоем штукатурки. Любому, если это только не слепец, видно, что они никуда не исчезают – только вместо серых становятся белыми, как у призрака. Никого этими ухищрениями не проведешь. В темных кругах под глазами тоже есть своя прелесть... по крайней мере это выглядит экзотично и придает вид человека, умудренного жизнью... Взять хотя бы Анну Маньяни, или Жанну Моро, или Симону Синьоре. К тому же Пэм в последнее время стала делать химию, отчего ее светло-каштановые волосы приобрели неухоженный, растрепанный вид – кажется, такой стиль называется "постельным". В тот день она была в облике маленькой охотницы: спортивного покроя пиджак, коричневые бриджи, розовые гольфы и туфли на низком каблуке с пряжками. Если она когда-либо и охотилась, так только в барах для одиноких, выслеживая партнера на ночь с такой маниакальной одержимостью, словно на следующий день закрывался охотничий сезон или истекал срок ее лицензии. Впрочем... Я отдаю себе отчет в том, что несправедлива. Я питаю к Пэм точно такую же антипатию, как и она ко мне. Всякий раз, когда вижу ее, во мне просыпаются самые низменные инстинкты – такой я себя не люблю. Возможно, она избегает меня по той же причине.

Ее "садок" расположен у самого входа – думаю, это своеобразный показатель статуса. Едва завидев меня, она уткнулась в бумаги. Когда я подошла, она уже оживленно болтала по телефону. Видимо, это был мужчина, потому что Пэм кокетничала изо всех сил. Разговаривая, она без конца щупала себя, теребила пальцем прядь волос, проверяла, на месте ли серьги, поглаживала лацкан пиджака. На шее у нее висели золотые украшения, и им тоже доставалось. Иногда она терла подбородок золотой цепочкой и при этом беззаботно смеялась – должно быть, тренировалась до поздней ночи. Взглянув на меня, она изобразила удивление и подняла ладонь, давая понять, что мне придется подождать.

Она даже развернулась на своем вращающемся кресле и перешла чуть ли не на шепот, как будто говорила о чем-то в высшей степени интимном. На столе на груде бумаг лежал свежий номер журнала "Космополитен", в котором предлагались статьи, посвященные открытию пресловутой "точки G", косметической коррекции груди и проблеме сексуальных домогательств на службе.

Наконец Пэм закончила разговор и повернулась ко мне – оживления на ее лице как не бывало. Я, разумеется, того не стою.

– Чему обязана, Кинси?

– Насколько мне известно, ты выписывала страховые полисы для Леонарда и Марти Грайс?

– Верно.

Я вымученно улыбнулась:

– Ты можешь сказать, что это были за страховки?

Пэм отвела от меня взгляд и снова занялась инвентаризацией своего имущества: серьги, волосы, лацкан пиджака. Затем принялась лихорадочно тереть указательным пальцем цепочку на шее – делала она это с таким неистовством, что, казалось, вот-вот порвет ее. Пэм с радостью сказала бы, что Леонард Грайс – это не мое собачье дело, но она знала, что время от времени я выполняю задания "Калифорния Фиделити".

– А в чем, собственно, проблема?

– Да никакой проблемы нет, – ответила я. – Просто Вера Липтон занимается страховым иском о возмещении ущерба, и мне надо знать, имелись ли у него другие действующие страховки.

– Минуточку. Леонард Грайс очень милый человек, к тому же последние полгода ему пришлось нелегко. Если в "Калифорния Фиделити" что-то против него затевают, Вере лучше самой связаться со мной.

– Кто сказал, что кто-то что-то затевает? Вера даже не может дать ход этому иску, пока нет оценки ущерба.

– Кинси, это само собой, – сказала Пэм. – Все же я пока не улавливаю – ты-то какое к этому имеешь отношение?

Я почувствовала, как улыбка застывает на моем лице, точно сливочная помадка в ковшике. Подавшись вперед, я водрузила левую руку на стол, решив, что пора наконец выяснить отношения:

– Пэм, хоть это тебя и не касается, все же скажу: я расследую крупное дело, связанное с этим. Ты вправе не оказывать мне содействия, но учти – я позабочусь о том, чтобы твое начальство получило распоряжение суда. Интересно, какое у тебя будет лицо, когда на тебя повесят всех собак за причиненные неудобства. Ты этого добиваешься?

Мне показалось, что у нее из-под слоя пудры пробиваются пятна загара.

– Уж не угрожаешь ли ты мне?

– Ни в коем случае, – ответила я, не без удовольствия наблюдая, какой эффект произвели мои слова.

Пэм взяла стопку бумаг и принялась нервно раскладывать их на столе.

– Леонард Грайс через "Калифорния Фиделити" оформил страхование жизни и от несчастного случая. Он уже получил две с половиной тысячи долларов, и еще ему причитается двадцать пять тысяч за ущерб, причиненный дому в результате пожара. Имущество застраховано не было.

– А почему дом застрахован всего на двадцать пять тысяч? Мне казалось, он стоит больше ста. Этого ему даже на ремонт не хватит.

– Он купил его в шестьдесят втором году. Тогда дом стоил именно столько. На эту сумму его и застраховали. Он ни разу не делал переоценки, других полисов у него тоже, не было. По-моему, дом накрылся. Видимо, это его и подкосило.

Теперь, когда она изложила мне все это, я уже пожалела о том, что наговорила ей гадостей.

– Спасибо, ты мне здорово помогла, – сказала я. – Кстати... Вера просила узнать, не хочешь ли ты познакомиться со свободным и богатеньким инженером по аэрокосмической технике.

На лице Пэм отразилась целая гамма эмоций: недоверие, сексуальная озабоченность, жадность. Что я ей предлагаю – эскимо или дерьмо на палочке? Я-то знаю, какие мысли одолевали ее в тот момент. В Санта-Терезе неженатый мужчина дольше десяти дней на рынке не залеживается.

Вдруг в глазах Пэм мелькнуло тревожное выражение.

– А что с ним? Почему ты его не подцепила?

– У меня перерыв. Легла на дно, – ответила я, и это была сущая правда.

– Может, я позвоню Вере, – неуверенно произнесла она.

– Отлично. Еще раз спасибо за информацию, – сказала я и помахала ей рукой, направляясь к выходу. Может, если повезет, она влюбится в этого типа и пригласит меня в качестве подружки на свадьбу. Надену дурацкое платье с миллионом оборок. Я оглянулась – мне показалось, Пэм как-то вдруг вся съежилась. Я почувствовала угрызения совести. Не такой уж она плохой человек.