"160 страниц из солдатского дневника" - читать интересную книгу автора (Абдулин Мансур Гизатулович)Ни шагу назад!Тот день, 23 ноября 1942 года, когда войска нашего Юго-Западного фронта поставили перед собой задачу соединиться с войсками, продвигавшимися навстречу нам с юга, помнится мне эпизодами сплошного непрекращавшегося боя. …Навьюченные, как всегда, лафетами, стволами, плитами, бегом меняем свою огневую позицию, тесним яростно упирающихся немцев. Опять падают наши минометчики. Погиб очень хороший сильный мужик из Бодайбо. Сибиряк. Золотоискатель и старатель. Мне сродни — я ведь тоже родом с приисков Миассзолото… На мне тяжелая обязанность парторга роты — забрать у убитого партбилет. Возвращаюсь к сибиряку, быстро освобождаю его тело от вещмешка и не могу понять, какая именно тяжесть — на части миномета не похоже — раздавила сибиряку затылок. Разворачиваю — ручная швейная машинка, старательно обвернутая плащ-палаткой. Мне стало не по себе. Из-за чего погиб! Сибиряк был отличным, храбрым, выдержанным и выносливым воякой. А в мирной жизни он был хорошим семьянином и заботливым хозяином. Для него швейная машинка являлась символом достатка. Машинку он хотел привезти с войны и подарить своей жене… Вспомнилось мне свое житье-бытье до войны. Швейную машинку имели одну-две на весь прииск. Патефон, велосипед были большой редкостью… Но именно эта машинка убила сибиряка. На теле его я не обнаружил ни единой царапины, он просто на бегу споткнулся и упал… Не стал я никому в роте рассказывать об этой машинке, чтоб не осудили человека… А может быть, зря. Это послужило бы хорошим уроком. …В полосе нашей 293-й стрелковой дивизии действовала 69-я танковая бригада. Туго приходилось танкистам. После позора с Калачом немцы сильно ужесточили противотанковую оборону, и наши танки то и дело вспыхивали от термитных снарядов. Загорелся и танк, за которым рота следовала в атаке. Мне показалось, сама броня в нем горит, словно была не стальной, а деревянной. Танкист выскочил, объятый пламенем с пяток до головы: — Спасите полковника! Упал на снег, катается, чтобы сбить пламя, а сам кричит: — Братцы, спасите полковника! Каждый старается обогнуть горящий танк: он вот-вот взорвется. Хочется и мне проскочить мимо — не на блины спешу, в атаку! Да и у тех, что уже пробежали здесь — в оправдание подсказывает мне хитрящий мозг, — времени в запасе было больше, танк взрывается через две-три минуты после того, как загорится. Но совесть, слышу, кричит мне: «Не теряй времени, лезь на танк!» Мозг: «Бесполезно! Все равно не успеешь!» А совесть… Конечно, вся эта «война» во мне — доли секунды. Сработали все же мои «тормоза», уже чувствую, как шипит горячая броня под моими мокрыми перчатками. Броня скользкая, никак не могу запрыгнуть и никаких ни скоб, ни выступов не вижу. Но уже не могу остановиться и прыгаю сколько есть силы… А из люка наверху пыхнуло в лицо горячим дымом, и руки — живые руки живого танкиста — вцепились мертвой хваткой в рукава моей шинели. Я свои руки запустил поглубже, чтоб ловчей было тянуть из тесного люка, зажмурился, лицо отворачиваю — дымом-гарью разъедает глаза, и рывками (никогда еще таким тяжелым не казалось мне тело одного человека) вытянул. Свалились мы с ним на милую землю. Земля милая, да лежать на ней пока не приходится. У полковника обе ноги перебиты. Схватил его, тащу по снегу подальше от танка. Двадцать метров… Тридцать метров… Взрыв был сильный. Башня поднялась метров на пять, кувыркнулась в воздухе и грохнулась рядом с корпусом. Железки с неба сыплются. Полковник обнял меня: — Сынок! Не забуду! Как твоя фамилия? Абдулин? Не забуду! Пока возьми вот пистолет на память… Подоспевшие санитары уложили его на волокушу, сделанную из лыж, и поволокли в тыл… Через три десятка лет маршал бронетанковых войск Олег Александрович Лосик, в те дни воевавший в составе 4-го мехкорпуса в полосе боевых действий 293-й стрелковой дивизии, поможет мне установить личность полковника. Им был батальонный комиссар 69-й танковой бригады Г. В. Провалов. Не за награды воевали, это правда. Как на духу скажу: когда карабкался на броню горевшего танка, я не думал о награде. Думал: «Только бы успеть до взрыва!» Но товарищи — и посейчас в селе Пестровка Стерлитамакского района Башкирской АССР живет мои однополчанин Евстигнеев Иван Александрович, который видел и помнит этот эпизод, — товарищи заранее меня поздравили с наградой за спасенного… До семьдесят пятого года у меня все теплилась надежда узнать о его дальнейшей судьбе. Писал в газету «Правда», но потом окончательно выяснил: в 69-й танковой бригаде полковника Г. В. Прованова считают сгоревшим в танке, и ему посмертно присвоено звание Героя Советского Союза — он в том бою командовал бригадой взамен заболевшего комбрига. Полагаю, танкисты, наскоро осмотрев после боя взорвавшийся и сгоревший танк, пришли к выводу, что батальонный комиссар сгорел. Но что произошло с ним на самом деле? После того как я расстался с ним и пожилые санитары на волокуше из лыж потащили его в сторону санчасти?.. Накрыло артобстрелом? Погиб от осколка, избежав смерти в горящем танке? Умер от потери крови? Должны были в таком случае сохраниться при нем хоть какие-то опознавательные документы… Мне, как говорится, не повезло. Но мне не повезло всего лишь с наградой. Тому человеку — если он все-таки погиб, только что зацепившись за жизнь таким чудесным образом! — ему «не повезло» больше… Когда говорят о пропавших на войне без вести, я вспоминаю именно тот день. Земля вставала дыбом в буквальном смысле, и наверняка не один человек был завален ею раз и навсегда вместе со всеми своими опознавательными документами… Еще две чудовищные картинки врезались в память, когда, простившись с танкистом-полковником, я догонял своих. …Странная фигура на трех точках — на локтях и одном колене, — содрогаясь в конвульсиях, улепетывает от «передка» мне навстречу. Вторая нога в валенке противоестественно длинная: безжизненно болтаясь, она цепляется за всякие неровности — от этих-то зацепок и содрогается все тело. Уже проскакиваю мимо оторвало человеку ногу, подберут санитары, уволокут в тыл, жив останется. Как вдруг, страшно взвыв, — я застыл, замер на месте не от этого воя, — солдат сел, вынул из кармана перочинный ножик, подтянул ближе валенок с ногой и, попробовав пальцем лезвие — тупое! — дико оскалившись, стал перерезать обнаженное сухожилие, на котором, собственно, и продолжала еще держаться нога. У меня при себе всегда был хороший нож. Помочь? Сказать честно, я думаю об этом сейчас. А тогда я без единой мысли в оцепеневшем мозгу смотрел, как солдат, яростно скалясь, отрезает себе ногу… Наконец нога упала с ним рядом. Солдат снял с себя шапку-ушанку, надел ее на культю и аккуратно перетянул брючным ремнем. Потом поднял ногу в валенке, прижал ее к груди, как ребенка, и стал закапывать землей вперемешку с грязным снегом… К нему подоспела медсестра Луценко Маша, а я заставил себя стронуться с места и побежать, спотыкаясь, дальше… …Артналет! Еле успеваю спрыгнуть в первый попавшийся окоп, чтобы переждать. За мной следом прыгает еще один солдат-пехотинец. Спрыгнул и кричит истошно: — Дай закурить! Достаю кисет, отряхиваясь от посыпавшихся на нас сверху комьев, протягиваю, а он хриплым матом: — …! Заверни!.. И пока я, заторможенно осмысливая тон его просьбы, сворачиваю козью ножку, он торопится, орет мне сквозь грохот: — Руки оторваны! Смотрю, и правда: рукава его шинели болтаются и набрякли кровью… Сунул козью ножку ему в губы и, протянув огонек зажигалки, замечаю, какого они химически-чернильного цвета. Артналет прекратился внезапно. Солдат, как на пружинах, выпрыгнул из окопа и побежал, крикнув на прощание: — Я отвоевалси, браток… …В роте меня уже посчитали погибшим: видели, что я полез на горевший танк, который через две минуты взорвался. Многие оглянулись на тот взрыв и в уме отметили: «Абдулин погиб». — Живой! — кричат, увидев меня. Как же сладко на войне почувствовать чью-то непритворную радость по поводу того факта, что ты еще жив! У Суворова — командира моего дорогого — даже слезы были на глазах, когда он меня обнимал. — Ну, Мансур, с тобой не соскучишься! — сказал он не то строго, не то с гордостью… …Наконец во второй половине дня состоялось на нашем участке соединение войск Юго-Западного фронта с войсками, которые продвигались навстречу нам с юга. Сгоряча, не разобравшись, что фашистов между нами уже нет, потеребили огоньком… друг друга. Потом мне, как и многим, казалось, что я сразу заметил неладное: мины летели к нам без воя, взрывы были бездымные, да и автоматный и пулеметный огонь отличался тем, что не было разрывных пуль… Плотный огонь прижал нас к земле. Мы видим контратакующую нас массу людей. Нам странно видеть, что фигуры их не похожи на гитлеровские… Кто-то все же разглядел, что контратакующая нас масса живой силы — свои!.. Реакция была молниеносной, хотя запоздалой. Внезапно оборвался бой. Все прекратили огонь. Бежим навстречу друг другу, и только скрип снега под ногами — такая тишина… — Братцы! Родные! — Как же это, а?! Сгоряча свои своих поколотили!.. Обнимались и плакали, потому что ведь и убитые были, и раненые… Каждый винил себя, что не крикнул, не взял на себя ответственность крикнуть: «Свои!», почувствовав неладное. Ведь в таких случаях солдатский невидимый телеграф срабатывает молниеносно, все бы вмиг прекратили огонь… Потом приводили в порядок поле боя и не могли смотреть друг другу в глаза… Мы теперь воюем на Донском фронте… Наступил исторический момент в Сталинградской битве. Кольцо сомкнулось, и трехсоттридцатитысячная гитлеровская армия полностью окружена. Задачей нашей теперь стало не дать ей вырваться из котла. Суворов из-за меня напереживался вдоволь. Уж столько всего приключилось со мной за три всего недели войны. А весть о моей сначала гибели, а потом — что я жив! — окончательно сблизила нас. Когда малость затихло, мы с ним о многом откровенно переговорили тогда, и в частности о значении приказа № 227 «Ни шагу назад!». Тут психология солдатская очень сложная, и до глубины истинной никогда не докопаться никому. По нашему с Суворовым разумению, мы могли отступать до тех пор, пока не появился этот приказ. Он сработал как избавление от неуверенности, и мы остановились. Остановились все дружно. Остановился солдат, убежденный, что и сосед остановился. Встали насмерть все вместе, зная, что никто уже не бросится бежать. Приказ оказался сильным оружием солдат психологическим. Хотя и неловко было сознавать тот факт, что «сзади меня стоит заградительный отряд»… Воевавший с первых дней войны и отходивший вместе с полком от западной границы, от Бреста, Суворов в разговоре со мной многозначительно вздохнул: — Раньше бы надо издать такой приказ! |
||||
|