"Математические досуги" - читать интересную книгу автора (Свет Жанна Леонидовна)

Эпизод 10.

Время катило свои волны, я то барахталась в них, то пыталась упрямо идти навстречу, а они вновь и вновь сбивали меня с ног, и опять меня било о прибрежные камни, и я захлебывалась, кричала беззвучно — никто не слышал, да и не слушал меня, и вот наступил момент, когда прибой вынес меня, утомленную этой бесплодной борьбой, полуживую, оглушенную, — с пятимесячным сыном Мишкой на руках при отсутствии какого-либо присутствия его отца в обозримом пространстве вокруг — в город моего детства, в родительский дом.

Ребенок был слабеньким, непрерывно болел, и я была вынуждена взять академический отпуск в институте. По этой причине из общежития меня выселили, пришлось уехать к родителям — больше мне деться было некуда.

Родительский дом, отнюдь, не стал для меня тихой гаванью, где можно было бы залечить душевные раны, прийти в себя, найти силы и продолжить жить обновленной и окрепшей.

Родители только утвердились в своем представлении обо мне как о существе никчемном и ни на что не способном. Мой развод, мой ребенок — все это возмущало их, потому что давало окружающим их людям повод для пересудов и сплетен. Они не могли понять, как это я посмела отказаться от статуса замужней женщины, и никакие мои доводы в расчет принимать не хотели. Кажется, они оба — мама тоже, и это меня ставило в тупик, — искренне считали, что мужчина не только имеет право, но даже, чуть ли, не обязан вести рассеянный образ жизни, гулять с друзьями и подругами, ничего не делать по дому и не обращать внимания на ребенка, а женщина, жена, должна к такому его поведению относиться с пониманием, не упрекать, ждать, заниматься хозяйством и детьми, да при этом еще при каждом удобном случае рассказывать всем, попавшимся под руку, какой у нее замечательный муж и повелитель.

Я очень быстро перестала спорить с ними — уже через неделю после моего приезда в доме наступила тишина. Не оставить меня у себя они не могли — опасались общественного мнения, которое легко бы им простило, если бы они выгнали непутевую дочь, но был еще ребенок, внук, а это была своеобразная священная корова: ведь дедушки и бабушки просто обязанны обожать своих внуков, какими бы ни были у них отношения со своими детьми — родителями этих внуков.

Я с малышом вновь заняла свою прежнюю комнату и стала ее обживать. Коляска для сына у меня была — однокурсники подарили, — кроватку отдала соседка, вот только высокого стульчика не было, и я кормила сына, держа его на коленях.

Родители были готовы обеспечить нас питанием, но обо всем другом я должна была позаботиться сама. Это было непростой задачей. Алиментов мне выпадало не более двадцати рублей в месяц, и нужно был изобрести что-нибудь, чтобы на эти деньги одевать Мишку и одеваться самой.

Дни у меня были невероятно насыщенные, я крутилась, как белка в колесе и вечером, уложив сына, падала без сил, чтобы в шесть утра снова вскочить и впрячься в очередной день.

Родители вставали в семь. К этому времени я уже успевала вымыть сына и накормить его, и мы сидели с ним в нашей комнате — он играл в кроватке, а я убирала: вытирала пыль, застилала постель, гладила его и свои вещички. Родители уходили на работу, не заглянув к нам и не поинтересовавшись, как дела у внука, сначала меня это обижало, а потом я привыкла и даже стала находить в этом некоторое удобство: по крайней мере, никто не вмешивался в мои отношения с ребенком и не диктовал, как мне его растить.

После ухода родителей я завтракала, собирала малыша, и мы шли гулять, если можно считать прогулкой наши походы по магазинам и на базар. Вскоре меня уже знали все продавцы в окрестных магазинах и все рыночные торговцы. Многие сочувственно относились к тому, что мне не с кем оставить ребенка, и обслуживали меня без очереди, но все равно ежедневные покупки давались мне нелегко. Покупать впрок я не могла: мама оставляла на столе в кухне три рубля, а потому я могла действовать только в пределах этой суммы. Вечером я клала на стол список купленного и сдачу, если она оставалась.

После прогулки начинались хлопоты с ребенком — мытье, обед, укладывание спать, потом нужно было убрать квартиру — мама перестала делать что бы то ни было в доме после моего приезда — готовить еду, мыть и убирать кухню, стирать для себя и малыша… Вечером я снова шла с ним на прогулку, возвращалась за полчаса до его сна, купала его, укладывала и валилась сама.

Такой распорядок дня привел к тому, что я родителей не видела неделями. В пятницу я, ценой героических усилий, готовила обед на два дня, и в выходные гуляла с малышом все время между его кормлениями. Тяжело приходилось, если была плохая погода, но тут мне внезапно повезло.

Однажды на улице меня кто-то окликнул. Я обернулась и увидела свою школьную подругу, Люсю, ту самую, которая принесла мне весть о свадьбе моего первого возлюбленного, а потом не дала ему уйти, не объяснившись.

Мы страшно обрадовались встрече, особенно, я: она жила в другом городе, училась там в техникуме, и я думала, что раньше летних каникул мы не увидимся. Как оказалось, приехала она по очень печальному поводу: умерла ее бабушка. Подруга моя была сиротой, воспитывалась у бабушки, и теперь осталась совершенно одна. От бабушки ей остались квартира и небольшой дачный участок за городом, а потому она решила переехать обратно, пойти работать и доучиваться на вечернем отделении. Я настолько была лишена общения с людьми, что даже не знала о похоронах ее бабушки, и теперь мне было неловко, но она успокоила меня, сказала, что все понимает, что шла ко мне, когда увидела меня на улице и что я должна переехать к ней — как-нибудь справимся вдвоем.

Дома мое желание съехать вызвало дикий скандал. Родители не желали разговаривать об этом. Сначала в моей душе шевельнулась надежда, что, может быть, они начали привыкать к присутствию меня и Мишки, но оказалось, что я карась-идеалист.

— Перед всем городом нас опозорить хочешь, — гремел отец, — мало того, что матерью-одиночкой заделалась, так еще хочешь, чтобы люди говорили, что мы единственную дочь из дому выжили!

Нет, ничего не менялось в этих людях. Я сказала, что я им не нужна, что лучше мне уйти и жить своей жизнью с человеком, таким же одиноким, которому наплевать на сплетни, а они смогут жить спокойно, да и денег будет меньше уходить на питание.

—Не твое дело — наши деньги считать. Никуда не пойдешь, и все тут. Я не собираюсь перед всякой швалью отчитываться, почему моя дочь не с нами, а с подругой живет, понятно?!

Я решила остаться, но стала больше времени проводить у Люси, когда она бывала дома. Поэтому и в выходные дни мы с родителями почти не пересекались.

Проблема одежды и обуви собиралась стать неразрешимой, нужно было что-то предпринять, и я полезла в кладовку, надеясь найти в ней какие-нибудь свои старые вещи, из которых я, в свое время, выросла, и переделать их.

В кладовой я нашла целый клад: оказывается мама сложила туда вещи, оставшиеся после бабушки, а среди этих вещей была старая зингеровская машинка. Это была невероятная удача, тем более, что стояла она среди коробок и чемоданов с бабушкиной платьями и прочей мануфактурой — а значит, проблему одежды я могла решить. К моим обычным домашним обязанностям прибавились теперь еще и швейные работы. Я стала ложиться позже, а все вечера я то распарывала вещи, то перекраивала, то строчила. Постепенно, гардероб мой обновлялся, Мишка тоже был одет, я перестала чувствовать себя оборванкой и стала увереннее держаться вне дома.

Зима проходила незаметно, заслоненная суетой, верчением по дому и заботами. Весна наступила внезапно, а потом без перехода превратилась в лето. Подруга моя взяла отпуск и уехала на свою дачу, взяв с меня слово, что я в ближайшие выходные приеду к ней на все время ее отпуска.

Родители отнеслись к моему сообщению об отъезде на дачу спокойно, отец даже проводил меня до автобуса, совершенно не интересуясь, как я, приехав в дачный поселок, доберусь до дома подруги с двумя чемоданами и малышом на руках. Забрав коляску, он ушел еще до того, как я села в автобус, так что загрузиться мне помогали другие пассажиры.

Ехать мне было недалеко — минут сорок. Мишка дремал, я смотрела в окно невидящим взглядом и хотела ехать вот так, бездумно и ничего не делая, всю свою оставшуюся жизнь. За долгие месяцы я впервые сидела без дела, и только сейчас поняла, как я на самом деле, безумно устала.

На нужной мне остановке какой-то парень вытащил мои чемоданы и свою сумку — оказалось, что он тоже был дачником, жил через три дома от моей подруги, но ее не знал, потому что только вчера, уже в темноте, приехал со своим другом в гости к родителям друга. Он вызвался проводить меня, кое-как подхватил вещи и через десять минут мы уже заходили во двор, весь затененный огромным инжирным деревом и не менее огромной шелковицей, а со стороны виноградника с радостными воплями бежала моя подруга в одном купальнике и соломенной шляпе на голове.

Провожатый поставил чемоданы на песок, раскланялся и ушел, а мы начали обживаться на новом месте.

У меня потом была и своя дача… И у моря я бывала, но никогда больше мной не владела такая безмятежность, как в то лето. Внутри меня, словно расправлялось что-то, загнанная и скукоженная душа распрямлялась, а с нею — и вся я. Так хорошо было проводить все дни на свежем воздухе, копаясь в огороде, готовя еду на газовой плитке, стоящей под навесом, оплетенном виноградом, просто валяясь с малышом на расстеленном под инжиром одеяле.

Хорошо было есть простую еду, которую мы готовили из соображений экономии и легкости приготовления. Вдыхать запахи моря, зреющих помидоров, разогретого песка.

Хорошо было засыпать под открытым небом, сначала смотреть на невероятные звезды, дрожавшие и переливавшиеся в темноте, причем в голове начинала звучать какая-то странная музыка — легкий звон, мелодичное журчание звуков, шепот, шелест — и незаметно приходил сон, легкий и спокойный, воспровождавшийся какими-то необыкновенно светлыми сновидениями, которые я напрочь забывала, проснувшись, но которые делали пробуждение радостным и бодрым.

Каждый вечер огромная оранжевая луна повисала над морем, нереальная, словно бутафорская, сынишка смотрел на нее, тянулся к ней ручками и что-то лопотал.

Неожиданно он начал ползать. Он заметно поздоровел, загорел, стал много смеяться, пытался уже что-то говорить, и первым словом его было «луня» — так он называл замечательную игрушку, которая ежевечерне висела в небе, а в руки не давалась.

На следующий после приезда день мы пошли на пляж, где увидели метрах в двадцати от себя двух парней, одним из которых был мой попутчик.

Ребята посматривали в нашу сторону, но не подошли, а ушли мы с пляжа раньше, чем они, до наступления зноя.

Еще пару раз мы ходили на пляж втроем, а потом Люська обгорела — она была яркая блондинка, ни одно лето у нее не обходилось без солнечных ожогов — пришлось мне идти на пляж одной. В садовую тачку мы постелили одеяло, я посадила на одеяло малыша, и мы отправились на берег. Тачку трясло, малышу нравилась эта тряска, он ужасно хохотал, я пела ему песню — с таким шумом, хохотом и криком мы прибыли на пляж, где уже играли в бадминтон наши соседи.

Какое-то время спустя, мой попутчик направился ко мне, и я очень порадовалась, что зимой, на всякий случай, сшила себе миленький купальник, и выгляжу сейчас вполне элегантно.

Поздоровавшись, парень бросился на песок рядом с малышом и стал подкладывать ему ракушки и камешки, не позволяя, впрочем, тащить их в рот, а потом предложил мне пойти искупаться, он посидит с ребенком. Я обрадовалась его предложению и ушла в воду, а он стал играть с маленьким, подбрасывать его, кружить, малыш хохотал и визжал от радости, мне же стало грустно от мысли, что всю жизнь ему теперь не будет хватать вот этих мужских игр, и что с этим делать, непонятно.

Люся моя болела дня четыре-пять, и каждый день мой новый знакомый подходил ко мне на пляже, играл с малышом, провожал нас до дачи и уходил, поклонившись и ничего не говоря.

Люська терялась в догадках, что за радость этому человеку быть добровольной няней у чужого ребенка, да и я не совсем понимала его побудительных мотивов.

В очередной раз, проводив меня, он вдруг сказал, что они с другом затеяли шашлык сегодня вечером и приглашают нас к себе. Так, ничего особенного, шашлык, немного сухого вина, музыку послушаем, его папа и мама тоже будут, они вас тоже приглашают — семейный вечер, если вы опасаетесь идти в гости к незнакомым людям. Да, извините, я до сих пор не представился. Меня Сергеем зовут.

Он умолк, глядя на меня. Мы с Люсей переглянулись, я собиралась отказаться, но она опередила меня и сказала, что, конечно же, мы придем. Мне показалось, что его отпустило какое-то напряжение, с которым он ждал ответа. Во всяком случае, создалось впечатление, что он перевел дух.

— А как же ребенок…— неуверенно начала я, — ему ведь спать нужно.

— А мы его в доме уложим. Мама друга очень детей любит — приглядит за ним. Так я вечером зайду за вами.

Он ушел, а мы стали кормить малыша, решать, что надеть вечером, мыть головы и накручивать волосы на папильотки из бинта и газетной бумаги — работы хватило как раз до темноты, а когда стемнело, Сергей пришел за нами, и мы ахнули, потому что был он в белой летней форме моряка торгового флота и выглядел просто потрясающе. Оказалось, что они с другом служат вместе, он — старпомом, друг — стармехом, у обоих отпуск, в который они решили приехать сюда и отдохнуть в тишине и безлюдье.

Чувствуя себя золушками на балу, мы отправились к дому друга, откуда доносились запахи жарящегося мяса, звучала какая-то танцевальная мелодия, а весь двор был освещен гирляндой из обычных лампочек, протянутой между деревьями.

Друг и его родители оказались армянами, очень радушными и веселыми. Мама, тетя Седа сразу схватила мальчика и стала с ним играть, время от времени шутливо накидываясь на сына с требованием немедленно осчастливить ее внуками и упреками в эгоизме, который заметен всем девушкам, а потому он дожил уже до тридцати лет, но все еще не женат, видимо такова ее горькая доля — умереть, не увидев его детей.

— Не до тридцати, а до тридцати двух, — смеясь поправил ее сын, — я не женщина, мне молодиться ни к чему.

Она безнадежно махнула на него рукой и унесла ребенка в дом, чтобы уложить спать.

Вечер, и вправду, оказался приятным. Шашлык был очень вкусный, тем более, что мы с подругой сидели на одних овощах и молоке: наш бюджет не позволял нам тратиться на мясо. Вино было легким и приятным, но я выпила всего полбокала, ведь я еще кормила малыша. Вина мне больше не предлагали, стали наливать в бокал яблочный сок, а я удивилась такой деликатности: никто ничего не сказал, просто и молча сделали так, как было лучше для меня.

Меня все удивляло в этих людях. И то, что Роман — сын — запросто шутил с родителями, и они его не обрывали, не говорили, что он забывается, не считали его тон непозволительным при разговоре с отцом и матерью. И то, что он мог вот так, запросто, пригласить к столу друзей — а получалось даже, что и не друзей, а совершенно незнакомых людей, подумаешь, пляжное знакомство. И то, что он привез с собой друга, опять-таки, незнакомого семье. Стол был заставлен замечательными армянскими соленьями, мать требовала, чтобы все ели побольше… Мне это было так странно и непривычно: ведь у нас дома еда готовилась по принципу пусть лучше не хватит, чем останется, и я с самого детства знала, что, проголодавшись вечером, лучше терпеть до утра — все равно ничего не дадут, зато наслушаешься.

Вот так живут нормальные люди, нормальные семьи, — с горечью думала я и не могла понять, почему именно мне не досталась такая семья.

Подруга моя вовсю кокетничала с Романом, ему это, явно, нравилось, родители его несколько раз многозначительно переглянулись, и отец — дядя Аркадий — ухмыльнулся, а мать понимающе ему подмигнула. Кому-то пришла идея потанцевать, мы поднялись, сильные руки взяли меня за талию, очень близко я услыхала мужское дыхание, мы стали двигаться под музыку, лившуюся из маленького приемника, но никаких особых эмоций я не ощутила. Мне было так хорошо от царившей в этом дворике семейной атмосферы, совершенно не знакомой мне ранее, что на более сильное чувство я была просто не способна.

Все хорошее когда-нибудь кончается. Кончился и этот праздник, Сергей вынес из дома спящего малыша, и мы пошли к нашему двору. Дошли до него только мы с ним — наши друзья по дороге куда-то делись. Сережа положил мальчика на постель, погладил меня по голове и ушел, сказав спокойной ночи.

Я осталась одна в темноте и была даже рада этому. Что-то новое входило в мою жизнь, что-то большое — больше, чем я могла в тот момент осознать, оно не помещалось в мое сознание, нужно было подумать, но вот беда, о чем думать — я не знала. Знала только, что любой человек, оказавшийся в тот момент рядом со мной, был бы лишним.

Уснула я неожиданно быстро, утро было лучезарно, настроение прекрасное, я пела, моя малыша, готовя ему и себе завтрак, на запах которого из дома выползла, сонная и томная, Люська.

На пляж мы теперь ходили вчетвером, надобности в тачке не было никакой: малыш теперь приезжал к морю на сильной шее Сергея, а назад, как правило, возвращался уже спящий, лежа в его же сильных и надежных руках. У нашей парочки вовсю раскочегаривался роман, Люська моя ходила ошалевшая и мало контактная, что меня вполне устраивало: меня переполняли тишина и покой, и мне не хотелось их спугнуть.

Идиллия эта продолжалась недолго: задул холодный северный ветер, на море начался шторм, жить на даче стало невозможно, и мы решили вернуться в город. Родители Романа уже уехали — они оба работали и приезжали на дачу только в выходные дни, ребята договорились с соседом, у которого была машина, и он отвез нас всех домой.

Отпуск у парней еще не закончился, а потому мы продолжали встречаться: ходили вместе гулять, в летний кинотеатр, куда можно было взять малыша в коляске, и он мирно спал, пока мы смотрели фильм. В особенно холодные вечера мы сидели у Романа, в квартире его родителей: болтали, слушали музыку — там были такие пластинки, какие только из загранплавания и можно было привезти, — тетя Седа кормила всю нашу ораву и тетешкалась с моим малышом. Ему она страшно нравилась — видно, детям необходимо общаться с бабушками, он и стал ее бабой называть, а она чуть не рыдала от умиления. Дядя Аркадий тоже хотел получить свою порцию любви от маленького человечка, ревновал его к жене, они пару раз даже поссорились из-за того, кто будет его чаем поить… Такие добрые и светлые были люди… Почему бы всем не быть такими?

Мне было очень хорошо с ними, но сердце щемила одна и та же боль: скоро парни уедут, и все закончится, а я останусь со своими родителями — чужими, недобрыми, жадными; с их неприязненными взглядами при редких встречах, с их ханжеством и неискренностью. Хватит ли сил у меня снова втиснуть свою расправившуюся душу в холодную раковину бесчувственности и апатии — потому что, если не хватит, погибнем мы оба: и я, и мой ребенок.

Дня за три до отъезда ребят Люся сообщила мне, что Роман зовет ее с собой, отказывается без нее ехать, что уже и с родителями его разговор был, они очень довольны, и даже уже билеты куплены…

Это был удар! Я была очень рада за нее, но ее отъезд означал, что я остаюсь одна, совсем одна — без поддержки и помощи — а ведь прошлую зиму я только благодаря подруге и пережила. Что бы я делала, если бы не выходные, когда можно было отдохнуть и отдышаться от своей тюрьмы в родительской квартире?!

Последний вечер прошел очень тяжело для меня. Я была, словно в тумане. Улыбалась, говорила что-то, ела, пила, но все это происходило автоматически, без моего участия, а сама я находилась на дне черного отчаяния, где билась лишь одна мысль: как мне дальше жить?

Было уже поздно, все пошли провожать меня домой, шли молча и как-то обособленно — каждый сам по себе. Я пожала парням руки, обнялась с подругой и ушла в подъезд, как уходят в другую жизнь. Да, собственно, так оно и было. Они уезжали к счастью — к работе, любви, путешествиям, — а я оставалсь в болоте, из которого выбраться в одиночку я, в тогдашнем моем состоянии, не могла. Я знала точно, что мы с ними больше никогда не увидимся: очень уж разная будет у нас жизнь — она-то нас и разведет.

Ох, как я вставала назавтра! Я была разбита, как будто пробежала марафонскую дистанцию. Болело все — голова, руки, ноги, тело… На самом деле, болела душа — и делала больной всю меня.

Жизнь продолжалась, если это можно было назвать жизнью. Опять прислуживание родителям, мелочные расчеты, направленные на то, чтобы скопить семь рублей и купить себе осенние туфли, слезы над каждой дырочкой в чулке, ненавистная домашняя работа, одиночество, холод снаружи и внутри. Вернулись родители друга, ездившие устраивать сыну свадьбу, привезли мне подарок от подруги: альбом фотографий со свадьбы и хорошенькие ботиночки, которые решали проблему обуви не только на осень, но и на зиму.

Мне стало немного теплее: опять появились люди, которые хорошо ко мне относились и приглашали меня приходить почаще, но я старалась не злоупотреблять их гостеприимством и навещала их не чаще двух раз в месяц, когда становилось совсем уж невмоготу.

И от них, и из писем Люси я знала, что ребята в плавании, что она уже ждет ребенка и очень скучает и по мужу, и по мне, и по моему малышу.

Сын был едиственной радостью. Он уже довольно хорошо разговаривал, во всяком случае, мог объяснить, чего именно он в данный момент хочет, ходил и даже бегал — днем, когда никого не было дома я разрешала ему бегать по квартире, поставив лишь условие, что он ничего не будет трогать. Такой кроха, а что-то он чувствовал — иногда вдруг начинал гладить меня по лицу и приговаривать: «Бедий, бедий», — что означало бедный, бедный.

Он утверждает, что помнит эти моменты, хотя я в это не верю: ему было всего полтора года, не мог он ничего запомнить. Он говорит, ему казалось тогда, что за стенкой живет баба-яга, она хочет меня съесть, я боюсь, а ему меня жалко. Не знаю… может быть…

Однажды был совсем уж кошмарный день.Дул пронзительный ветер, периодически начинал идти дождь, а я вынуждена была выйти из дома, чтобы купить продукты. Дома не было ничего, даже хлеба. Из последнего стакана молока я сварила ребенку манную кашу, но ведь нужно было есть что-то и на обед и ужин, а готовить был не из чего, и я не могла придумать, как обойтись тремя рублями, если нужны и молоко, и мясо, и лук — и все остальное.

Делать было нечего, нужно было идти. Я одела потеплее Мишку, оделась сама, стащила коляску вниз, посадила его в нее, подняв кузов и застегнув фартук. Теперь я могла быть уверенной, что он не промокнет. Со мной дело обстояло хуже: плаща у меня не было, ветер был такой, что ни один зонт не выдержал бы, да и рук у меня было маловато, чтобы и коляску катить, и сумку с покупками нести, и зонт над собой держать. Поэтому я решила, что двум смертям не бывать, и вышла из подъезда на дождь.

Он стоял прямо передо мной — в полной форме и плаще с капюшоном.

Сразу все поняв, он развернул коляску, вкатил ее обратно и потащил вместе с малышом наверх. У дверей квартиры он поставил коляску и сказал:

— Собирай вещи, у нас самолет завтра рано утром. Чемоданы у тебя есть. Много не бери — купим новое. Часа тебе хватит? Я бы помог, но мне к Ромкиным старикам зайти нужно — я обещал.

Сказав это, он повернулся и пошел вниз по лестнице, а я все стояла у дверей в квартиру, слушала, как постепенно затихают его шаги, как стукнула входная дверь, как дождь стучит в лестничное окно…

Потом я отперла дверь, вошла в квартиру, раздела малыша и вытащила из кладовки чемоданы, с которыми летом ездила на дачу.