"Розенкранц и Гильденстерн мертвы" - читать интересную книгу автора (Стоппард Том)ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕПолная темнота. Слабый шум моря. После нескольких секунд молчания – голос из темноты. – Ты здесь? – Где? – Недурное начало. Пауза. – Это ты? – Да. – Ты в этом уверен? – О-Господи-Боже-Правый! – С нами, значит, еще не покончено, а? – Мы же здесь, не так ли? – Да? Я ни черта не вижу. – Но думать-то ты ведь еще можешь, не так ли? – Думаю, да. – И говорить. – Что я должен сказать? – Не важно. И можешь еще чувствовать, верно? – Ага. Еще, значит, поживем. – И что ты чувствуешь? – Ногу. Чувствую, что чувствую ногу. – Ну и как она? – Омертвела. – Омертвела? – Я не чувствую ничего! – А ты ее ущипни. – Ай! (Пауза.) Извини. – Это уже лучше. Длинная пауза. Шум понемногу нарастает, становится ясно: это – море. Судно скрипит, ветер свистит в снастях, издали слышны возгласы матросов, отдаются команды. Лево на борт! Так держать! Убрать рифы, чтоб вас! Это ты, боцман? Хелло, это ты? Легче, легче! Держать к ветру! Больше к ветру, ребята! Шум моря – в промежутках. Ставь кливера! Топсель наверх, братцы! И так далее, но глуше. – Выходит, плывем. (Пауза.) Темновато, а? – Но не как ночью. – Да, не как ночью. – Темно, как днем. Пауза. – Ага, для дня темновато. – Должно быть, дело в курсе. Они держат на север. – Не в курсе. – Полярная ночь. Когда солнце за полночь. – А-а... Голоса команды. В глубине сцены вспыхивает фонарь: там Гамлет. Сцена освещена неравномерно. Можно различить Розенкранца и Гильденстерна, сидящих на авансцене; позади них – контуры парусов, снастей и так далее. – Кажется, светлеет, – Для ночи – не слишком. – Это же полярная ночь. – Н-да. Если не сбились с курса. – Н-да. Светлеет – не то фонарь, не то луна... Совсем светло. Становится видно, что на палубе помимо прочих предметов стоят три большие, в человеческий рост, бочки с крышками; они стоят в линию, но на некотором расстоянии друг от друга. Сзади – и чуть выше – воткнутый в пол большой, диаметром примерно в два метра, полосатый зонт; что за ним – не видно. Глубина сцены все еще погружена в сумрак. Розенкранц и Гильденстерн все еще лицом к публике. – А все же светлей, чем было. Стало быть, скоро ночь. Этот дальний север... (Грустно.) Я так полагаю, надо спать. (Зевает и потягивается.) – Устал? – Да нет... но мне, наверно, трудно будет привыкнуть к этому. Целую ночь спать, целый день ничего не видеть... Спокойная жизнь у этих эскимосов. – У кого? – Что? – Мне показалось... (Прерывает себя.) Кажется, я верю уже всему. Я уже не способен даже на элементарный скептицизм. Пауза. – Не размять ли нам ноги? – Нет, неохота мне их разминать. – Хочешь, я их тебе разомну? – Нет. – Мы б могли размять их друг другу. И не нужно было бы никуда ходить. – Да, сами бы пришли. – Сюда? – Сюда – откуда-нибудь. – Куда-нибудь сюда. Оттуда. – На палубу. Розенкранц разглядывает палубу. Хлопает по ней ладонью. – Хорошая клепка, а? – Да, я тоже люблю корабли. Мне нравится, как тут все устроено. На корабле человек может не беспокоиться, в какую сторону ему пойти или не пойти вообще, – проблемы не возникает, потому что ты все равно на судне, а? Идеальное место для игры в пятнашки... Я думаю, я всю жизнь мог бы провести на судне. – Очень здорово. Розенкранц делает вдох – с удовольствием – и выдох – уже со скукой. Гильденстерн встает и смотрит в зал поверх голов публики. – На корабле человек свободен. Временно. Относительно. – Ну, а как оно? – Бурное. Розенкранц тоже встает и присоединяется к Гильденстерну. Оба стоят и смотрят в публику поверх голов. – Кажется, меня уже мутит. Розенкранц идет в глубину сцены. Было бы хорошо, если бы с авансцены туда – как с нижней палубы на верхнюю – вело несколько ступенек. Зонт находится на верхней палубе. Розенкранц останавливается около зонта и заглядывает за него. Гильденстерн тем временем, глядя в зал, развивает свою тему. – Свобода передвижения, слова, импровизации – и все же... И все же тюрьма. Ибо границы этой свободы определены неподвижной звездой, и все наше перемещение – лишь небольшое изменение угла по отношению к ней; мы, конечно, можем ловить момент, наслаждаться на все сто, шнырять туда-сюда, но, как бы мы ни вертелись, круг замыкается, и оказываешься лицом к лицу с тем неизменным обстоятельством, что мы, Розенкранц и Гильденстерн, снабженные письмом от одного короля к другому, просто-напросто доставляем Гамлета в Англию. В это время Розенкранц с многозначительной миной, стиснув зубы, как если бы обладал большой тайной, на цыпочках приближается к Гильденстерну, украдкой озирается и – свистящим шепотом: – Слушай, он – там. – Что поделывает? – Спит. – Это ему полезно. – Что? – Что может спать. – Да, полезно. – Мы теперь с ним. – Может спать спокойно. – Все равно для него все кончено. – Для гибнущих в пучине грозных вод... – Насущный лозунг подыщи нам днесь. Глухой стук: они садятся. Длинная пауза. – Ну, что теперь? – Ты о чем? – Ну как – ничего же не происходит. – Мы плывем. – Знаю. – Ну так чего тебе еще? (Печально.) Никакой информации. Одни огрызки... и мы еще должны анализировать эти приказания. Которые мы едва помним. Которые ничем не отличаются от инстинкта... Розенкранц сует одну руку в кошелек; вытаскивает монету и заводит обе руки за спину, потом протягивает Гильденстерну два кулака. Гильденстерн хлопает по одному из них. Розенкранц разжимает ладонь, там – монета. Отдает ее Гильденстерну. Процесс повторяется. Процесс повторяется. Процесс повторяется. Гильденстерн начинает нервничать. Он уже хочет проиграть. Процесс повторяется. Гильденстерн разжимает один кулак Розенкранца; потом, сообразив, – второй. Выясняется, что в обеих ладонях было по монете. Розенкранц смущен. – У тебя по монете в каждой?! – Да. – Каждый раз?! – Угу. – Какой же в этом смысл? – Я хотел сделать тебе приятное. Слышен глухой стук. – Сколько он тебе дал? – Кто? – Король. Он же подкинул нам малость. – А сколько тебе? – Я первый спросил. – Столько же, сколько тебе. – Он не хотел оказывать предпочтения. – Сколько он тебе дал? – Столько же. – Откуда ты знаешь? – Ты сам только что сказал – откуда ты знал? – Он не хотел оказывать предпочтения. – Даже если бы мог. – Чего, конечно, не мог. – Он даже не был уверен, не путает ли нас. – Не путая нас. – Почему ты не можешь сказать ничего оригинального, своего?! Неудивительно, что топчемся на месте. От тебя никакого проку – только повторяешь на разные голоса. – Мне ничего не приходит в голову оригинального. Но я хорошая поддержка. – Устал я все время выкладываться. – У тебя сильная индивидуальность. (Почти плача.) О, что с нами будет! Гильденстерн утешает его; вся его жесткость улетучивается. – Не плачь... все будет в порядке... ну же, ну... говорю тебе, все будет в порядке. Я постараюсь. – Но мы же ничего не можем поделать, мы же брошены на произвол судьбы! – Мы плывем в Англию, мы везем туда Гамлета. – Зачем? – Зачем? Где же ты был? – Когда? (Пауза.) Мы же не знаем, что делать, когда высадимся. – Отведем его к королю. – И он там будет? – Да нет же – к английскому королю. – Он нас ждет? – Нет. – Он же не поймет, чего ради мы явились. Что мы ему скажем? – Мы отдадим ему письмо. Ты помнишь про письмо? – Я? – В письме все объяснено. Надо полагать. – И это все, да? – Что? – Мы доставляем Гамлета к английскому королю, вручаем ему письмо, и – что дальше? – Может быть, в письме что-нибудь насчет нас; тогда есть будущее. – А если нет? – Трудно сказать – тогда все. – То есть неопределенность? – Да. Пауза. – Неужто есть надежда на неопределенность? (Пауза.) А кто теперь король Англии? – Зависит от того, когда мы туда доберемся. – А что, ты думаешь – в письме? – Ну... заверения в лояльности. Просьба о благосклонности. Напоминание об обязательствах. Смутные обещания. Уравновешенные неясными угрозами... Дипломатия. Приветы членам фамилии. – И о Гамлете? – Да, конечно. – И о нас – со всеми подробностями? – Разумеется. Пауза. – Значит, мы имеем письмо, которое все объясняет. – Да, оно у тебя. Розенкранц понимает эти слова буквально. Он начинает шарить по карманам и т. д. – В чем дело? – Письмо. – Оно у тебя? – У меня? (Лихорадочно ищет.) Куда я его мог засунуть? – Не мог же ты его потерять. – Я должен его найти! – Странно, я думал, он дал его мне. Розенкранц смотрит на него с надеждой. – Да, наверно. – Но у тебя такой вид, будто ты уверен, что получил его ты. – Я и уверен! – Но если он дал его мне, то нет никаких оснований, чтобы оно оказалось у тебя; в связи с чем я не понимаю, из-за чего весь этот крик, что у тебя его нет? – Похоже, я что-то напутал. – Во всем этом все меньше и меньше порядка... Корабль, ночь, чувство изоляции и неуверенности... все это способствует потере сосредоточенности. Мы должны владеть ситуацией. Нужно собраться. Итак. Либо ты потерял письмо, либо его у тебя не было, чтоб потерять, вследствие того, что король никогда его тебе не давал, из чего следует, что он дал его мне, из чего следует, что я положил его в мой внутренний нагрудный карман, из чего следует (медленно извлекая письмо)... что оно находится... здесь. (Они улыбаются друг другу.) Мы не должны так распускаться. Пауза. Розенкранц берет у него письмо. – Теперь, раз уж мы его нашли, – почему мы его искали? – Мы думали, что его потеряли. – Больше ничего? – Нет. Пауза. – Ну вот, напряжение спало. – Какое напряжение? – О чем последнем договорил, а потом мы отклонились? – Это когда? – Я не помню. – Что за бессмыслица! Так мы ничего не достигнем. – Даже Англии. И вообще я в это не верю. – Во что? – В Англию. – Считаешь, что все это штучки картографов? Ты это имеешь в виду? – Я имею в виду, что не верю. (Спокойней.) Я ее не представляю. Пытаюсь вообразить – наше прибытие – какой-нибудь там небольшой порт – дороги – жителей, объясняющих, как проехать, – лошадей на дороге... и мы скачем весь день и всю ночь, и потом дворец и английский король... так это было бы, если по-нормальному, – но ничего не выходит – в моем сознании пустота... Мы соскальзываем с карты. – Да... да... (Собираясь с мыслями.) Но ты никогда ничему не веришь, пока оно не случается. А ведь уже столько случилось. Нет, что ли? – Мы тонем во времени, хватаясь за соломинки. И что хорошего в кирпиче для утопающего? – Ну-ну, не заводись, осталось уже недолго. – Лучше б уж просто смерть... Может, по-твоему, смерть быть кораблем? – Нет, нет, нет... Смерть – это... нет. Пойми. Смерть – это последнее отрицание. Небытие. Ты же не можешь не быть на корабле. – Мне не часто случалось быть на корабле. – Да нет, если что тебе часто и случалось, так это быть не на корабле. – Лучше б я уже умер. (Прикидывает высоту.) Могу прыгнуть за борт. Суну им в колесо палку. – Похоже, они рассчитывают на это. – Тогда остаюсь. Что тоже палка. В ихнее колесо. (Мечется в бессильной ярости.) Отлично, отлично. Ни о чем не спрашиваем, ни в чем не сомневаемся. Исполняем, и все. Но где-то должен быть предел, и мне бы хотелось, чтоб в протоколе было отмечено, что я не верю в Англию. Благодарю вас. (Задумывается.) А если она даже и существует, все равно выйдет только еще одна бессмыслица. – Не понимаю почему? – Он же не поймет, о чем мы толкуем! Что мы ему скажем? – Мы скажем: ваше величество, мы прибыли. – Кто вы такие? – Мы – Розенкранц и Гильденстерн. – Впервые слышу ваши имена. – Да, мы люди маленькие... – Что привело вас? – Полученные нами указанья... – Впервые слышу... – Не перебивай! (Покорно.) Мы прибыли из Дании. – Что вам угодно? – Ничего – мы доставляем Гамлета... – Это кто? – Вы слышали о нем... – О, я слышал о нем достаточно и не желаю с этим связываться. – Но... – Заваливаетесь сюда, как в свой кабак, и ожидаете, что я приму любого сумасшедшего, от которого вы хотите избавиться из-за кучи непроверенных... – У нас письмо... Розенкранц вырывает у него письмо и вскрывает его. – Так... понятно... понятно... Что ж, это, пожалуй, подтверждает вашу версию – распоряжение короля Дании – по разным соображениям – заботясь о благополучии Дании и Англии тоже – по прочтении данного письма, не откладывая – я должен отрубить Гамлету голову... Гильденстерн вырывает у него письмо, Розенкранц вырывает у него письмо обратно. Гильденстерн отпускает только половину письма. Они читают его одновременно, потом расходятся. Пауза. Они оба стоят на просцениуме, лицом к залу. Солнце садится. Скоро стемнеет. – Ты так думаешь? – Просто, чтоб что-нибудь сказать. (Пауза.) Мы же его друзья. – С чего ты взял? – Мы провели с ним молодые годы. – Это они так говорят. – Но мы от этого зависим. – Конечно, да; но вообще нет. (С легкостью.) Рассмотрим все здраво. Примем, если тебе угодно, что они собираются его убить. Что же, он человек, он смертей, смерть приходит ко всем и т. д., и, следовательно, он в любом случае умрет, раньше или позже. Или – если взглянуть на это дело с социальной точки зрения – он просто человек среди людей, один из многих, и потеря будет в пределах разумного и естественного. И опять же – что такого ужасного в смерти? Как философски заметил Сократ: если мы ничего не знаем о смерти, нелогично ее бояться. Возможно, что это даже... славно. Во всяком случае, избавляешься от бремени жизни, а для праведника – это Небеса и награда. Или взглянуть с другой стороны – мы люди маленькие, всех обстоятельств не знаем, это колесики внутри колесиков, и так далее – и с нашей стороны было бы просто большим нахальством вмешиваться в замыслы судьбы или даже королей. В конце концов, лучшее, что можно нам посоветовать, это оставить все как было. Запечатаем письмо – вот так аккуратно – и все. Сломанная печать будет незаметна, если делать это умеючи. – Но к чему это все? – Логика тут ни при чем. – Он же ничего нам не сделал. – Справедливость тоже. – Это ужасно. – Могло быть хуже. Я уже было стал опасаться. (Облегченно смеется.) На заднем плане из-за зонта появляется Гамлет. Освещение понемногу слабеет. Гамлет направляется к фонарю. – Ситуация, как я понимаю, следующая. Мы, Розенкранц и Гильденстерн, знакомые с ним от молодых ногтей, были разбужены человеком в седле, вызваны и прибыли, получили инструкцию выяснить, что с ним стряслось, и доставить кой-какие развлечения вроде пьески, которая была прервана в некотором беспорядке из-за каких-то там нюансов, которые нам непонятны, что произвело в конечном счете сильное – чтоб не сказать убийственное – впечатление на Гамлета, которого мы, в свою очередь, сопровождаем теперь в Англию. Для его же пользы. Так. Теперь все на своих местах. В глубине сцены Гамлет гасит фонарь. Сцена погружается в темноту. Темнота озаряется лунным светом, в луче которого Гамлет приближается к спящим Розенкранцу и Гильденстерну. Он извлекает у них письмо и удаляется с ним за зонт. Скова вспыхивает фонарь, его свет проникает сквозь ткань зонта. Гамлет возвращается с письмом к спящим, кладет его на место; потом удаляется к себе и гасит фонарь. Наступает утро. Розенкранц ожидает восхода, лицом к залу. За спиной у него – забавное зрелище: под раскрытым зонтом, удобно расположившись в кресле, покрытый пледом, читая книгу и, возможно, куря, сидит Гамлет. Розенкранц наблюдает, как наступает утро, превращающееся постепенно в яркий полдень. – Предполагать я ничего не предполагаю. (Встает. Гильденстерн просыпается.) Но ситуация, как я понимаю, следующая. Там – запад, если только мы не сбились с курса, в каковом случае сейчас – ночь; король дал мне столько же, сколько тебе, король дал тебе столько же, сколько мне; король не давал письма мне, король дал письмо тебе; что в письме, мы не знаем; мы везем Гамлета к английскому королю, неизвестно которому, и узнаем это, только когда доберемся; передаем ему письмо, которое содержит или не содержит что-либо относительно нашего будущего, и если нет, то тогда – все, и перед нами полная неопределенность, если только там существует неопределенность. И еще – все могло бы быть и хуже. В общем, мы использовали все возможности... Притом – без всякой поддержки извне. (Ложится снова; оба лежат на животах.) Вот перестанем дышать, и нас не будет. Слышен приглушенный звук флейты. Оба садятся; повышенный интерес. – Так, начинается. – Да, но что именно? Они слушают музыку. – Среди этой пустыни и – наконец – звук! Пока ты на судне (предположим) и пока ты в бездействии (предположим) – эту полную и абсолютную тишину нарушают только ленивые мокрые шлепки воды да скрип шпангоута. Что позволяет думать, верней, предположить, верней, надеяться, что хоть что-нибудь да произойдет. И вот – флейта. Какой-то морячок приложил свои губы к деревянной свистульке и перебирает пальцами эти – как их – клапаны, куда поступает воздух, и из его уст возникает, посредством флейты, так сказать, весьма красноречивая музыка. Подобная вещь способна изменить весь ход событий! (Пауза.) Ступай посмотри, в чем дело. – Кто-то играет на флейте. – Сходи и посмотри, в чем дело. – И что потом? – Не знаю – пусть сыграет что-нибудь. – Зачем? – Быстро! – пока не пропал импульс. – Зачем! – что то происходит. Я этого почти не заметил. Он прислушивается, делает шаг в сторону выхода. Замирает. Прислушивается более внимательно; меняет направление. Гильденстерн не обращает на него внимания. Розенкранц озирается, пытаясь понять, откуда доносится музыка. Наконец он направляется – почти невольно – к средней бочке. Останавливается. Оборачивается к Гильденстерну, но тот не реагирует. Во время всей этой сцены Розенкранц не произносит ни слова, но его лицо и руки выражают недоверие. Он стоит около средней бочки и смотрит на нее. Внутри нее продолжается музыка. Он пинает бочку ногой. Флейта умолкает. Он направляется к Гильденстерну. Флейта начинает снова. Он на цыпочках возвращается к бочке. Поднимает крышку. Музыка звучит громче. Опускает крышку. Музыка звучит тише. Он идет назад к Гильденстерну. Но в этот момент – приглушенно – начинает звучать барабан. Розенкранц замирает. Оборачивается. Изучает взглядом левую бочку. Барабан продолжает как бы аккомпанировать флейте. Он подходит к Гильденстерну. Открывает рот, чтобы заговорить. Не делает этого. Вступает лютня. Он оборачивается лицом к третьей бочке. Вступают другие инструменты. В конце концов становится очевидным, что в этих трех бочках разместились со своими инструментами играющие ту мелодию, которую они до этого в спектакле уже трижды исполняли, актеры. Музыка продолжается. Розенкранц садится рядом с Гильденстерном; оба смотрят в зал. Мелодия подходит к концу. Пауза. – По-моему, это целый оркестр. (С тоской.) Ужасна смесь зерна с половой... – О даждь нам днесь мотивчик новый. Крышка средней бочки откидывается, из нее показывается голова 1-го актера. – Ага! Все в одном корыте! (Вылезает, обходит все бочки, стуча по крышкам.) На выход! На выход! Невероятно, но все актеры вылезают из бочек, со своими инструментами, только без тележки; несколько узлов. Не хватает только Альфреда, 1-й актер доволен. Обращаясь к Розенкранцу: – Где это мы? – В плавании. – То есть мы еще не приехали. – Ну-с, готовы ли мы для Англии? – Что до меня, то все в порядке. Вряд ли они там в Англии слишком требовательны. А-а-альфред! Из бочки 1-го актера вылезает Альфред. Актеры все еще в костюмах пантомимы: король с королевой, Альфред – королева, отравитель и две фигуры в плащах. – Что вы здесь делаете? – Путешествуем. (К актерам.) Отлично – а теперь отойдите на задний план. Актеры отходят немного в глубь сцены. (К Гильденстерну.) – Рады нас видеть? (Пауза.) Пока что вы выбрались из этой истории отлично. – А вы? – Впали в немилость. Пьеса оскорбила короля. – Да. – Естественно, он сам второй муж. Конечно, бестактность. – Пьеса, во всяком случае, была неплохая. – А! Нам же не дали ничего сделать. Прервали, когда действительно становилось интересно. (Смотрит в сторону Гамлета.) Вот как нужно путешествовать.. . – Что вы там делали? – Прятались. (Указывает на костюмы.) Примчались сюда в чем были. – Безбилетники. – Естественно – нам не заплатили. По слегка не зависящим от нас обстоятельствам. Жизнь – игра азартная, с ничтожными шансами. Будь она пари, никто б не принял. Вы знали, что каждое число, помноженное на два, дает четное? – Неужели? – Век живи, век учись. На собственной шкуре. Но мы, актеры, мы учимся и учимся. Знаете, что происходит со старым актером? – Нет. Что? – Ничего. Продолжает паясничать. Странно, а? – Что? – Видеть нас. – Я знал, что это не конец. – Живых и здоровых. Что вы об этом всем теперь думаете? – Мы не слишком в курсе. – Потолкуйте с ним. – Это можно. – Но бесполезно. – Хотя возможно. – Но ничего не даст. – Однако не запрещено. – Конечно. Мы не в тюрьме. Никаких ограничений не установлено, никаких запретов. Мы – пока что – обеспечили – или обрекли себя – на известную независимость – пока что. Случайности, каприз – в порядке вещей. Другие колеса, конечно, крутятся, но нас это не касается. Мы можем дышать. Можем отдыхать. Можем делать и говорить что хотим и кому хотим, без ограничений. – Конечно, в известных пределах. – Именно в известных. Гамлет подходит к рампе и смотрит в публику. Остальные молча за ним наблюдают. Гамлет громко отхаркивается и плюет в зал. Секундой позже он подносит руки к глазам и, протирая их, уходит в глубь сцены. – Потребность в философской интроспекции – его, можно сказать, главная черта. Что не значит, что он безумен. И не значит, что нет. Чаще всего это вообще ничего не значит. Что может быть и не быть разновидностью безумия. – На самом деле все дело в симптомах. Многозначительные реплики, мистические аллюзии, перепутанные имена, старания уверить нас, что его отец – это его мать, и тому подобное; отказ от телесных удовольствий, намеки на самоубийство, потеря веселости, боязнь замкнутого пространства, чтоб не сказать – тюрьмы, упоминание верблюдов, хамелеонов, каплунов, китов, ласок, ястребов и цапель – загадки, каламбуры, отговорки; потеря памяти, паранойя, близорукость; миражи, галлюцинации; наскакивание с ножом на стариков, оскорбление родителей, презрение к возлюбленной; появление на людях без шляпы, дрожащие колени, спущенные чулки, вздохи, как у мучимого любовной лихорадкой школьника, – что в его возрасте уже немного чересчур. – И разговаривает сам с собой. – И разговаривает сам с собой. Розенкранц и Гильденстерн вместе отходят в сторону. – Н-да, и чем все это кончится для нас? – Этот актер... – Его пьеса рассердила короля... – ...рассердила короля... – ...который приказал его арестовать... – ...приказал арестовать... – ...и он бежит в Англию... – На корабле, где встречает... – Гильденстерна и Розенкранца, везущих Гамлета... – ...который тоже рассердил короля... – ...и заколол Полония... – ...рассердил короля разными выходками... –.... в Англию. (Пауза.) Так это выглядит. – Случайность! Все, что мы делаем, случайность! Боже мой, да неужто мы не имеем права на хоть сколько-нибудь логический ход вещей?! В момент произнесения этих слов на корабль нападают пираты. Шум, беготня, вопли: «Пираты!» Все мечутся в замешательстве. Гамлет выхватывает меч и бросается к рампе. Розенкранц, Гильденстерн и актер выхватывают мечи и бросаются в глубь сцены. На полпути сталкиваются. Гамлет снова кидается, на этот раз в глубь сцены; Розенкранц и Гильденстерн – к рампе. Опять сталкиваются. В это время – большая перепалка и крики справа в глубине сцены. Все четверо – Гамлет, Розенкранц, Гильденстерн, актер – устремляются в глубь сцены, восклицая: Бей их! К оружию! Пираты! Сюда! На помощь! Получай! Бей их! Все четверо взбегают наверх, видят нечто, что им не нравится; oстанавливаются в замешательстве; потом бросаются назад к авансцене, спасаясь. Впереди – Гамлет, он прыгает в бочку, что слева. Актер забирается в бочку, что справа, Розенкранц и Гильденстерн влезают в среднюю. Все крышки опускаются. Свет начинает меркнуть, пока слышится шум сражения. Шум затихает. Светлеет. Средней бочки – с Розенкранцем и Гильденстерном – не видно. Крышка правой бочки поднимается; высовываются головы Розенкранца и Гильденстерна. Крышка другой бочки – Гамлета – поднимается; высовывается голова актера. Все видят друг друга и тотчас опускают крышки. Пауза. Крышки медленно поднимаются. – Ушли. (Начинает вылезать.) Чуть не задело. Никогда не соображал быстрее. Все трое вылезают из бочек: Гильденстерн насторожен и нервничает; Розенкранц настроен легкомысленно, актер – флегматично. Замечают отсутствие одной из бочек. (Озираясь.) – А где?.. Актер как бы в знак скорби снимает шляпу. – Опять одни – остается рассчитывать лишь на самих себя. – Что ты имеешь в виду? Где он? – Испарился. – Куда? – Можно сказать, убийственно повезло. Если это то слово. – Убийственно? – Повезло. – Он что, убит? – Кто знает? – Он не вернется? – Вряд ли. – Значит, он мертв. Для нас, во всяком случае. – Или мы для него. (Отходит и садится на пол сбоку.) Не так уж плохо, а? – Но он не имел права... Мы должны... У нас письмо... Мы едем в Англию... Письмо для короля... – Да, ну что ж, поздравляю вас с прояснившейся обстановкой. – Но ты не понимаешь... оно содержит... у нас были инструкции... Без него все бессмысленно! – Пираты могут напасть на каждого. Просто доставьте письмо. Они пошлют послов из Англии, и те объяснят... – Да нет же, нет же... ты не понял... пираты... все пропало... все пошло прахом... теперь мы нигде... мы дали маху... это полный прах... то есть крах.... а-а-а-а! – Ну, ну... – Без него же ничто не может быть решено... – Ну... – Нас без него не отпустят! – Ну, ну... – Что же нам теперь делать? – Это. (Поворачивается на бок и удобно растягивается.) Розенкранц и Гильденстерн стоят неподвижно. – Опять отсрочка. – Отсрочка – чего? Розенкранц вздыхает. – Солнце садится. (Пауза.) Скоро ночь. (Пауза.) Если там запад. (Пауза.) Хотя, с другой стороны... – Заткнись! Я с ума сойду от этого! Ты что, думаешь, болтовня сейчас поможет? – Я – я ставлю все свои деньги, что год моего рождения, помноженный на два, дает нечетное число. – Не-е-ет. – Или твой год. Гильденстерн сбивает его с ног. – Мы заехали слишком далеко. Теперь только сила инерции управляет нами; и мы просто дрейфуем в сторону вечности, не рассчитывая ни на отсрочку, ни на объяснение. – Будь доволен – стоит ли выживать, если не можешь быть просто довольным? (Поднимается.) Все будет в порядке. Просто продолжаем плыть, и все. – Плыть – куда? – В Англию. – Англия! Это же тупик. И вообще я никогда в нее не верил. – Мы должны только вручить письмо, и все. Точка. – Я не верю – берег, гавань – как ты себе это представляешь? Что, сходим на берег, хватаем кого-то за рукав, спрашиваем: где король? А он говорит: сначала прямо, а потом налево? (Яростно.) Я не верю в это! – М-да, звучит не слишком правдоподобно. – И даже столкнись мы с ним нос к носу, что мы ему скажем? – Мы скажем... Мы прибыли! – Кто вы такие? – Мы – Гильденстерн и Розенкранц. – Который который? – Гм, я это... Ты это.... – Что привело вас? – А, мы сопровождали Гамлета – но тут шайка пиратов... – Я никак не пойму. Кто эти люди и что им от меня нужно? Являетесь неизвестно откуда со своими идиотскими историями... – У нас письмо... – Письмо – да – это правда, это уже что-то... (Читает.) «Коль Англия желает предоставить свидетельство датчанам верной дружбы... чтобы любовь меж ними процветала как пальма... и так далее... мы просим, не медля даже сотой доли секунды по прочтении письма, подателей его вам – Розенкранца и Гильденстерна – тотчас обезглавить». Сцена повторяется. Розенкранц вырывает у него письмо, Гильденстерн вырывает письмо у Розенкранца; они прочитывают и переглядываются. – Они ушли. Вылезай! Невероятно, но актеры, один за другим, вылезают из бочки и как бы случайно создают угрожающее кольцо вокруг Розенкранца и Гильденстерна, которые всё ещё испуганы и в замешательстве. – Где была ошибка, так это когда мы сели на корабль. Конечно, здесь можно передвигаться, менять направление, крутиться на месте; но все это не влияет на ту главную силу, которая неотвратимо, как ветер или течение, несет нас... – Они охотились за нами, а? С самого начала. Кто бы мог подумать, что мы такие важные птицы? – Но почему? Неужто все только ради этого? Неужто весь этот балаган сводится только к двум нашим маленьким смертям? (С тоской.) Кто мы такие? – Вы Розенкранц и Гильденстерн. Этого достаточно. – Нет – этого недостаточно. Не иметь никакой информации – и такой конец – и даже сейчас не получить объяснения... – Ну, наш опыт подсказывает, что большинство вещей кончается смертью. – Ваш опыт – актеров! Он выхватывает стилет из-за пояса актера и приставляет его концом к горлу актера; актер пятится, Гильденстерн наступает, говоря более спокойно. – Я говорю о смерти – а этого опыта у вас нет – и этого не сыграешь. Вы умираете тысячью случайных смертей – но в них нет той вытесняющей жизнь силы – и ничья кровь не стынет. Потому что, даже умирая, вы знаете, что вернетесь, только переменив шляпу. Но никто не приходит после смерти – и никаких аплодисментов – только тишина и поношенные вещи – и это – смерть... И он всаживает стилет по рукоятку в горло актеру. Актер стоит с выпученными от ужаса глазами, хватается за рану, после того как стилет оттуда вытащен; издает слабый стон, падает на колени, потом вытягивается. Пока это происходит, Гильденстерн – взвинченный, почти в истерике – круто оборачивается к остальным актерам. – Если нам что на роду написано – то и ему тоже – и если именно это наша судьба, то она и его судьба – и если нет никакого объяснения для нас, то и для него его не будет... Актеры наблюдают за тем, как 1-й актер умирает, – делают они это с некоторым интересом. Наконец, 1-й актер замирает, вытянувшись. Некоторое время – тишина. Потом актеры начинают аплодировать с большим восхищением, 1-й актер встает, отряхивается. – О, довольно, господа, довольно – не льстите мне, – это было вполне заурядно... Актеры продолжают его поздравлять. Он приближается к Гильденстерну, который стоит как вкопанный со стилетом в руке. – А вы как думали? (Пауза.) Видите – вот то, во что они и верят, – и то, чего ждут. Он подставляет руку под стилет Гильденстерна. Гильденстерн медленно нажимает концом лезвия на его ладонь, и... лезвие уходит в рукоятку; актер улыбается и прячет стилет. – На минуту вам показалось, что я – смошенничал. Розенкранц смеется нервным смехом, освобождаясь от напряжения. – О, замечательно! Замечательно! Я полностью поверил, полностью – а ты? Ты тоже? (Аплодирует.) Браво! Браво! Бис! Бис! – Смерть всех времен и видов! Через повешение, от ран, под пытками, от удушения и голода! Отчаянная резня, мечи и яды! Двойная смерть – на дуэли! Начали! Альфред, все еще в костюме королевы, умирает от яда. 1-й актер закалывает рапирой короля и сражается с четырьмя коллегами. Двое других – шпионы – в той же одежде, что Розенкранц и Гильденстерн, умирают, как во втором действии. – Свет понемногу меркнет, погружая убитых – в правом углу сцены – в темноту. Умирая среди других умирающих, трагично, романтично. И так все кончается – банальностью: свет светит, пока есть жизнь; но когда приходит зима твоих дней, темнеет рано. – Нет, нет... это не для нас, это не так. Умирание не романтично, и смерть – это не игра, которая скоро кончится... Смерть – это не то что... Смерть – это не... Это отсутствие присутствия... ничего больше... бесконечное время, в течение которого... нельзя вернуться... это дверь в пустоту... которой не видишь... и когда там поднимается ветер, он не производит шума... Глубина сцены окончательно погружается в темноту. Видны только Гильденстерн и Розенкранц, который нерешительно хлопает – в тишине. Небольшая пауза. – Значит, все, видимо. А? Ответа не следует. Он оборачивается и смотрит в зал. – Солнце опускается. Или земля поднимается. Как утверждает модная теория. (Небольшая пауза.) Что одно и то же. (Пауза.) К чему было все это? И когда началось? Пауза. Ответа нет. – Чего нам тут торчать, а? Я имею в виду, никто не придет и силком не потащит... Обождать придется... Мы еще молоды... в соку... у нас еще годы. Пауза. Молчание. (Кричит.) – Мы же ничего дурного не сделали! Никому! Правда? – Я не помню. Розенкранц берет себя в руки. – Ну что ж. Мне все равно. С меня хватит. Говоря откровенно, так даже легче. И он исчезает из виду. Гильденстерн не замечает этого. – Наши имена, выкрикнутые на каком-то рассвете... распоряжения... приказы... должно быть, был момент, тогда, в самом начале, когда мы могли сказать – нет. Но мы как-то его упустили. (Оглядывается и видит, что он один.) Розен... Гильден... (Овладевает собой.) Ладно, в следующий раз будем умнее. Вот вы меня видите, а вот вы – (И исчезает.) Немедленно вслед за этим вся сцена озаряется светом; в глубине сцены видны тела актеров – примерно в тех же позах, в каких они были оставлены; все это – последняя сцена «Гамлета». Тела: Король, Королева, Лаэрт, Гамлет. Горацио поддерживает Гамлета. Здесь же Фортинбрас и два посла из Англии. При этих словах пьеса заканчивается, что сопровождается угасанием света и звуками музыки. |
||
|