"Третий Вавилон" - читать интересную книгу автора (Столяров Андрей)

10. ФИРНА. ПРОВИНЦИЯ ЭДЕМ

Сестра Хелла стояла у окна и показывала, как у них в деревне пекут бакары. Она месила невидимое тесто, присыпала его пудрой, выдавливала луковицу — вся палата завороженно смотрела на ее пальцы, а Калеб пытался поймать их и поцеловать кончики.

— А у меня мама печет с шараппой, — сказал Комар, — чтобы семечки хрустели.

— С шарапой тоже вкусно, — ответил Фаяс.

Только Гурд не смотрел. Он был нохо — и не мог смотреть на женщину с бесстыдно открытым лицом. Он лежал, зажмурившись, сомкнув поверх простыни темные ладони, и монотонно читал суры.

Голос его звенел, как испуганная муха.

Фаяс сказал ему:

— Замолчи.

Муха продолжала звенеть.

Сестра Хелла приклеила на стекло две лепешки, и Калеб издал нетерпеливый голодный стон, будто бакары и в самом деле скоро испекутся, но сестра Хелла забыла оторвать руки — вдруг прильнула белой шапочкой к окну, и он тоже прекратил смеяться — нелепо разинул рот, словно хотел проглотить целый хлеб.

На рыночную площадь перед больницей выкатился приземистый массивный грузовик в защитных разводах — чихнул перегретым мотором и замолк. Какие-то люди торопливо выскакивали из кузова. Неожиданно стукнул короткий выстрел, еще один, загремела команда, и истошно, как над покойником, завыли старухи-нищенки.

Тогда сестра Хелла медленно, словно без памяти, попятилась от окна и закрыла потухшие глаза. А Калеб прижался в простенке, и серебряный бисер влаги выступил у него на коричневой распахнутой груди.

— Солдаты, — крупно дрожа, выговорил он.

Железный ноготь чиркнул по зданию, оглушительно посыпались стекла. Фаяс хотел подняться, и ему удалось подняться, он даже опустил на пол загипсованную ногу, но больше ничего не удалось, — закружилась голова, и крашеные доски ускользнули в пустоту, он схватился за спинку кровати. Тоненько заплакал Комар: — Спрячьте меня, спрячьте меня!.. — Ему было пятнадцать лет. Калеб, точно во сне — бессильно, начал дергать раму, чтобы открыть, — дверь отлетела, и ввалились потные грязные боевики в пятнистых комбинезонах.

— Не двигаться! Руки на голову!

У них были вывернутые наружу плоские губы и орлиные носы горцев. Их называли «мичано» — гусеницы.

Фаяс поднял опустевшие руки. Он подумал, что напрасно не послушался камлага и поехал лечиться в город.

Теперь он умрет.

Была неживая тишина. Только Гурд шептал суры. Он тоже встал, но руки на затылок не положил. Капрал замахнулся на него прикладом.

— Нохо! — изумленно сказал он. — Ты же нохо! — Прижал левую ладонь к груди. — Шарам омол!

— Шарам омол, — сказал Гурд, опустив веки.

— Как мог нохо оказаться здесь? Или ты забыл свой род? Или ты стрижешь волосы и ешь свинину? — Капрал подождал ответа, ответа не было. Он сказал:

— Этого пока не трогать, я убью его сам.

Черные выкаченные глаза его расширились.

— Женщина!

Сестра Хелла вздрогнула.

Отпихнув солдат, в палату вошел человек с желтой полосой на плече — командир.

— Ну?

— Женщина, — сказал капрал.

Командир посмотрел оценивающе.

— Красивая женщина, я продам ее на базаре в Джумэ, там любят женщин с Севера. Всех остальных…

Он перечеркнул воздух.

Гурд, стоявший рядом с Фаясом, негромко сказал:

— Мужчина может жить, как хочет, но умирать он должен, как мужчина.

Он сказал это на гортанном диалекте, но Фаяс понял. И капрал тоже понял, потому что прыгнул, плашмя занося автомат. — Поздно! — Худощавое тело Гурда, как змея, распласталось в воздухе — командир схватился за горло, меж скребущих кожу, грязных ногтей его торчал узкий нож с изогнутой ритуальной рукояткой.

Каждый нохо имел такой нож.

— Не, надо! Не надо! — жалобно закричал Комар.

Капрал надул жилистую шею, командуя.

Обрушился потолок.

Фаяс загородился тощей подушкой. Ближайший солдат, выщербив очередью стену, повернул к нему горячее дуло. Сотни полуденных ядовитых слепней сели Фаясу на грудь и разом прокусили ее…

Прицел на винтовке плясал, как сумасшедший. Он сказал себе; — Не волнуйся, тебе незачем волноваться, ты уже мертвый. — Это не помогло. Тогда он представил себя мертвым — как он лежит на площади и мичано тычут в него ножами. Прицел все равно дергался. Тогда он прижал винтовку к углу подоконника. Он терял таким образом половину обзора, но он просто не знал, что можно сделать еще. Видны были двое — самые крайние. Он выбрал долговязого, который поджег больницу. Он подумал: — У меня есть целая обойма, и я должен убить шестерых. — Долговязый вдруг пошел вправо, он испугался, что потеряет его и мягко нажал спуск.

Нельзя было медлить, но все же долгую секунду он смотрел, как солдат, переломившись, валится в глинистую пыль. Затем острыми брызгами отлетела щебенка и он побежал. Стреляли по нему, но они его не видели. Он выскочил на опустевшую улицу и перемахнул через забор, увяз в рыхлых грядках фасоли

— выдирал ботинки, давя молодую зелень. За сараем был узкий лаз, и он спустился по колючим бородавчатым ветвям. Красные лозы ибиска надежно укрыли его. Пахло древесным дымом. Скрипела на зубах земля, и казалось, что это скрипит ненависть.

Откуда они взялись? До границы было почти двести километров. Мичано никогда не забирались так далеко. Крупная банда и отлично вооружены, — зенитные ружья, базуки… Два дня назад произошло столкновение у Омерры: группа диверсантов пыталась взорвать электростанцию. У них тоже были базуки. Охрана не растерялась, подоспел взвод народной милиции. Вот откуда они — от Омерры. Думали, что они откатились к границе, ждали их там, а они пошли на Север.

Он пригнул лозу, и красный цветок неожиданно рассыпался, оголив зеленую плодоножку. Жизнь кончилась. Сад был пуст. Он перебежал через сад. Хорошо бы успеть до почты, должна быть рация на милицейском посту. Он спрыгнул в проулок. Навстречу ему шли два мичано. Они шли вразвалку, попыхивая толстыми сигарами. Он выстрелил, передернул затвор и опять выстрелил, как на учениях, — левый мичано даже не успел снять с плеча автомат. Но правый

— успел — раскаленным прутом ударило по бедрам. Он упал на твердую землю. Выстрелов больше не было. Второй мичано тоже лежал, загребая руками пыль, будто плавая. Надо было забрать автоматы, но он боялся, что на выстрелы прибегут, — пролез через дыру в плетне. По коленям текло расплавленное железо. Он шел, цепляясь за ветви деревьев. На почте был разгром: скамьи перевернуты, сейф вскрыт, коммутаторы разбиты. В соседней комнате, где был пост, раскидав на полу ненужные ноги и обратив глаза в другой мир, лежал мертвый Гектор. На груди его, на зеленом сукне мундира, засох багровый творог, а из левой брови был вырезан кусочек мяса — «черная сигфа», ритуал. Кисло пахло кровью. Рация извергала пластмассовое нутро. Он осторожно опустился перед окном, заметив краем глаза, что от двери через всю комнату тянется к нему мокрая полоса. Он подумал: — Я, наверное, потерял много крови. — Он знал, что отсюда уже не уйдет и останется рядом с Гектором.

Из окна была видна площадь — полукруг деревянных лотков и утоптанное пространство в центре. Стояли мичано с желтыми нашивками, а перед ними — трое стариков в праздничных синих пекештах. И еще одна синяя пекешта лежала на земле. Высокий человек, обвешанный зеркальными аппаратами, отходил, приседал, пятился, поднося к лицу камеру, похожую на автомат, но короче и толще.

— Корреспонденсо, — сказал он сквозь зубы.

Опять положил винтовку на подоконник. Винтовка весила тонну, руки больше не дрожали, наплыл серый туман. Он выстрелил в шевелящиеся неясные тени. Выстрел булькнул очень тихо. Он не видел, попал он или нет, и выстрелил еще раз. Тут же упорный свинцовый дождь глухо заколотил по стенам. Горячая капля ударила его в плечо, обожгла и отбросила. Он услышал слабые крики и понял, к нему бегут. У него оставался еще один патрон. Он ничего не видел, что-то произошло с глазами. Он просунул каменную винтовку вперед и потянул за спуск. А когда они добежали до него, то он был уже мертв…

Корреспондент сказал:

— Дети — это всегда трогательно. Наши добрые граждане прослезятся, увидев детей, и начнут обрывать телефоны своим конгрессменам, требуя срочной помощи.

Шарья попытался спрятаться, но жесткие пальцы ухватили его за ухо, больно смяли и вытащили из толпы.

— Маленький разбойник, все-таки как он вас ненавидит, капрал…

Корреспондент был высокий, на паутинных ножках, между которыми перекатывался выпуклый живот. Будто кузнечик. Фотоаппараты его блистали на солнце.

Капрал швырнул старикам праздничные пекешты.

— Одевайтесь!

Старый Ория, помедлив, натянул синий, балахон. Глядя на него, надели и остальные.

Испуганная женщина подала железный лист со свежими, еще дымящимися бакарами. Противоестественный запах хлеба ударил в ноздри. Капрал переложил лепешки на расписное глиняное блюдо и накрыл веткой мирта.

— Ты преподнесешь мне это, — отчеканивая каждую букву, — сказал он. — И не забудь, что ты должен все время улыбаться, падаль…

Старый Ория даже не согнул рук, чтобы взять.

Тогда капрал, не удивляясь, позвал:

— Сафар!

Один из солдат картинно вытянулся и щелкнул тяжелыми каблуками.

— Есть!

Они бросили Орию на землю и положили под правую ногу чурбан, и Сафар прыгнул на эту ногу. Ужасный мокрый треск раздался на площади. Заскулили старухи в задних рядах. Солдаты перетащили чурбан под левую ногу. Старый Ория замычал, прокусив губу, и из сморщенных подглазьев его потекли слезы. Затем они сломали ему обе руки. Они работали споро и быстро. Это была все старая гвардия, прошедшая многолетнюю муштру в столице — легионы смерти. Сафар наступил на волосы и, блеснув узким ножом, вырезал «сигфу». Осклабился перед камерой, держа этот кусочек в щепоти.

— Уникальные кадры, — волнуясь, сказал корреспондент. — Перережь ему горло, я дам тебе пять долларов.

Старый Ория дышал, как загнанная лошадь. Сафар наклонился и чиркнул ножом по кадыку, — засвистела, запузырилась кровь, выходящая из гортани.

Старухи завыли в голос.

— Молчать! — приказал капрал, и плач был мгновенно задавлен. Он сунул блюдо старому Ларпе. — Улыбайся, шакал и сын шакала!

— Простите меня, люди, — сказал старый Ларпа. Взял блюдо.

Руки его мелко дрожали.

— Я заставлю тебя жрать собственное дерьмо, — зловеще оскалясь, процедил капрал. — Ты подаешь их задом, ты оскорбляешь меня?!..

Корреспондент махнул рукой.

— Наплевать… Никто не знает, где тут зад, а где перед. Наши добрые граждане посмотрят на счастливые радостные лица и увидят, как простой народ приветствует борцов против коммунистической тирании… Улыбайся, сволочь, — велел он старому Ларпе.

Ларпа улыбнулся, и улыбка его была похожа на гримасу боли.

На Шарью никто не смотрел. Он отступил на шаг, потом еще на шаг и вдруг, быстро повернувшись, побежал через площадь к ближайшим домам. Босые ноги стрекотали в пыли. За спиной его крикнули: — Назад! Стой, червяк!.. — Грохнул выстрел, сбоку распух небольшой пыльный фонтанчик, спасительные дома были уже близко — острый раскаленный гвоздь воткнулся ему в спину пониже лопатки. Шарья упал, перекатился через голову, стукнулся пятками о землю, пополз — почему-то обратно — и застыл на половине движения, скрутившись, как прошлогодний лист.

— Никогда не видел, чтобы по детям, — сказал взволнованный корреспондент. Его мутило. Он помял себе лицо. — Странное ощущение вседозволенности…

Капрал равнодушно пожал плечами.

В это время выстрелили со стороны почты.

Солдаты, как один, попадали ниц и облили распахнутые окна плотным автоматным огнем. Начали перебегать — умело, на четвереньках. Трескотня была оглушительная, и поэтому второго выстрела никто не услыхал, только корреспондент недоуменно взялся за свой выпирающий живот, отнял руки — они были испачканы красным — не веря, поднес к самым глазам, смотрел, стремительно бледнея, и вдруг издал долгий, жалобный, тревожный, пронзительный заячий писк…

Навстречу им попались носилки — раненый держался за бок, кряхтел и постанывал. Дальше, у самых домов, лежал мертвый мальчик. Сестра Хелла споткнулась, ударившись о его стеклянный взгляд. Мичано толкнул в спину: — Иди! — Учительница впереди нее ступала, как слепая, а продавщица из магазина, придерживая порванное платье, плакала навзрыд, она до смерти боялась нохо.

Школа состояла из трех больших помещений — бывший дом откупщика. Их загнали в кабинет для младших классов. Там уже были двое солдат и две девушки. Одну сестра Хелла знала — из магистрата, вторая была незнакомая. Девушки стояли у доски, закрываясь трепещущими руками, а солдаты сидели на сдвинутых к стене партах и курили сигары.

Они отдыхали.

— Пополнение, — сказал мичано, который привел их. — Эта учительница. Ты, Чендар, любишь образованных.

Их поставили рядом с девушками у доски. Сестра Хелла не могла дышать, горло запечатал жесткий комок. Звуки застревали в воздухе. Чендар, у которого топорщились хищные кошачьи усы, лениво подошел. Долго смотрел, попыхивая сигарой. Под его немигающим взглядом учительница отодвигалась, пока не уперлась спиной в доску. Тогда Чендар положил ей руку на грудь, она ухватилась за эту короткопалую руку, чтобы отвести, и он с размаху влепил ей пощечину — мотнулось белое лицо. Расстегнул пуговицы и просунул ладонь под платье. Жмурился, длинно причмокивая. Учительница быстро-быстро беспомощно моргала, держа на весу шевелящиеся пальцы.

— Годится, — наконец решил Чендар и за волосы потащил ее к двум сдвинутым партам, у которых были отломаны спички, так что образовался широкий лежак. Толкнул ее туда и навалился сверху.

Ботинки лягали потный воздух.

Другой солдат сказал:

— Я возьму — пока эту…

Продавщица в разорванном платье зарыдала еще сильнее, — сама, не дожидаясь команды, мелко семеня, покорно встала перед ним, и солдат одним нетерпеливым движением сдернул с нее одежду.

Кто-то заслонил окно с улицы — неразличимо темный против солнца.

— Развлекаетесь?.. Журналист умер. Псург просто взбесился: велел поджигать все дома подряд, так мы до ночи провозимся. — Утерся рукавом. — Оставьте мне, какую помоложе, я скоро…

И провалился в солнечный туман.

Мичано, который привел их, потрогал бедра у одной из девушек, оглядел вторую — велел: — Расстегнись! — Смотрел, как она, всхлипывая, поспешно обнажает грудь. Перевел взгляд на сестру Хеллу: — И ты тоже! — Сестра Хелла думала, что не расстегнется, пусть лучше убьют, но увидела его бесцветные, как у всех горцев, ничего не выражающие глаза и, будто в обмороке, взялась за пуговицы.

— Ты мне нравишься, — сказал мичано. Ощерился, показав испорченные неполные зубы. Тронул ее за плечо, она пошла, не понимая — куда и зачем. Ноги сгибались, как резиновые. Гулким колоколом бухала кровь в пустой голове. Со всех сторон возились и сопели. Она Ждала, что треснет земля и поглотит ее.

Она хотела умереть.

Вместо этого в дверях возник запыхавшийся молодой солдат и, отчаянно жестикулируя, прокричал что-то. Обрывки фраз доходили до нее с опозданием.

— Патруль… народная армия… на двух машинах…

Выскочил из-за парты Чендар — на кривых ногах, и поднялась ошеломленная учительница, но почему-то сразу упала. И одна из девушек упала тоже. И продавщица забилась в угол между партами и осталась там. Раздавались какие-то слабые хлопки. Зачихал снаружи мотор грузовика. Вторая девушка беззвучно открывала рот, светлую блузку ее наискось испятнали спелые раздавленные ягоды. Мичано, залитый искристым солнцем, очень медленно вставлял свежую обойму в рукоять автомата.

Сестра Хелла отпустила пуговицы. Она поняла, что сейчас ее убьют и обрадовалась…

СООБЩЕНИЯ ГАЗЕТ

Израильские вертолеты нанесли вчера новый ракетно-бомбовый удар по окрестностям южноливанского города Сайда, где расположены лагеря палестинских беженцев. Имеются убитые и раненые.

70 тысяч полицейских блокировали основные магистрали южнокорейской столицы, чтобы не допустить манифестации против антинародного режима Чон Ду Хвана. Демонстранты были встречены дубинками, слезоточивым газом и залпами резиновых пуль. Только по предварительным данным арестовано 635 человек.

Как сообщает агентство ПТИ, за сутки, прошедшие со времени зверского убийства 24 пассажиров автобуса в округе Хошиярпур, еще десять человек погибли от пуль террористов. Вооруженные нападения совершены одновременно в нескольких местах.

Соединенные Штаты произвели очередной ядерный взрыв на полигоне в Неваде. Это уже 23-е американское ядерное испытание с момента введения Советским Союзом в одностороннем порядке моратория на все ядерные взрывы, соблюдаемого и по сей день.

В Соуэто, крупнейшем гетто Южной Америки, банда расистских молодчиков промчалась на автомобиле по улицам, обстреливая прохожих. Несколько человек убито. Неизвестными террористами оказались полицейские, угнавшие автобус.

Кровавую расправу над безоружными людьми учинил в Боготе бывший американский солдат, участник войны во Вьетнаме Элиас Дельгадо. От его рук погибли 29 человек. Находясь под воздействием наркотиков, этот обезумевший «ветеран» застрелил собственную мать и пятерых девушек-студенток, проживающих по соседству, а затем открыл стрельбу по посетителям в ресторане…