"Мачо не плачут" - читать интересную книгу автора (Стогов Илья)

История четвертая, о Марии и Хуане

С Кириллом я познакомился три зимы тому назад. Дело было в «Корсаре». Его привел парень по имени Герман, который имел какое-то отношение к модельному бизнесу. Шел сухой мелкий снег — словно наверху у кого-то была перхоть. Я сидел с девушкой, а кто был еще, не помню. Мы не то чтобы собирались напиться, но к стойке бегали частенько. А Кирилл так и просидел весь вечер над единственной кружкой. Правда, иногда отходил покурить марихуаны. С улицы Кирилл возвращался красный, холодный, улыбающийся.

Он показался мне ничего. Этакий несложный, ни на чем не настаивающий. Когда за столом появились девушки, стал за ними ухаживать. Когда девушки ушли, не расстроился, а сходил покурить еще. На нем была куртка «LaBamba». Это такая войлочная, с кнопочками и эмблемой хоккейного клуба на груди. Голову он брил наголо. Слева на черепе у него был розовый, цвета попы младенца, шрам. Кирилл говорил, что во время концерта пьяный бык ткнул его розочкой в висок. Джинсы он носил исключительно кожаные. Умудрялся всего за несколько долларов покупать их в секондхэнде. Из обуви предпочитал сапоги.

Знакомя нас, Герман сказал, что у Кирилла своя рокабильная группа. Я специально полистал английскую Рок-энциклопедию. Там было написано, что «рокабили — это синтез искренности раннего рок-н-ролла с энергией панк-рока». То есть как будто Элвис Пресли вколол себе четыре куба героина, запил это дело пинтой пива и с криками «No Future!» рванул рубаху на облысевшей груди.

Специалисты уверяли, что среди петербургских рокабилов Кирилл если и не номер один, то скоро им станет. По клубам за ним ездили поклонники и особенно поклонницы. Мне запомнились две: обе в кожаных жилетках и с одинаковыми tatoo. Танцевали они так, что Ума Турман из «Pulp Fiction» казалась безногим инвалидом. В паузах между песнями девушки иногда обнимались и целовались взасос.

Несколько раз мы пересекались в клубах и на вечеринках. Потом он стал приглашать меня на свои концерты. К тому, чем он занимается, Кирилл относился нормально. При встрече не цедил, что опаздывает: его уже несколько часов дожидаются голландские продюсеры. Но и не строил глазки насчет: «Да-ладно-вам-ребята-это-ж-я-просто-так-на-гитарке-потренькать-вышел». Еще до нашего знакомства он записал первый альбом. Вкладыш с текстами песен оформил тоже сам. Рисовал Кирилл очень прилично. Вроде бы даже закончил художественное училище. По черному вкладышу ползали инопланетные уродцы, а парни в нашейных платках катали на «Кадиллаках» красноротых блондинок.

Он поздно просыпался, выкуривал утренний джойнт и садился играть. Через полчаса забивал еще один. Иногда что-то писал на мятых бумажках. В комнате стояли диван, два кресла и столик со следами от сигарет на полировке. Над диваном висели постеры любимых «BatMobile» и «Stray Cats». Музыканты рассматривали гостей Кирилла и собирались поинтересоваться: «Кошелек или жизнь?».

Читал Кирилл много. Как-то взял у меня «Электро-Прохладительный Кислотный Тест». Речь там идет о первых американских хиппи. Запасшись парой ведер ЛСД с орандж-джюсом, они колесили по стране на старом автобусе, устраивали концерты и скандалы. Книга произвела на Кирилла впечатление. Мы сидели в «Трех Мертвецах». Он говорил, что если подтянуть под спонсорство богатый пивзавод... и пару радиостанций... а автобус купить списанный и отремонтировать... что я по этому поводу думаю?

Я сказал, что никогда не пробовал искать спонсоров. На стене раз в тридцать секунд взмахивал пластиковой рукой зубастый скелет. Он внимательно следил, чтобы я каждый раз допивал пиво до дна.

— Я пробовал. Когда писал альбом. Но теперь, наверное, придется ехать в Москву. У нас никто не даст таких денег.

— А сколько надо?

— Я бы назвал это «Большой Рокабильно-Пивной Тур». Ездили бы по провинции. Давали бы по концерту в день. Если заснять все это и сделать фильм, то часть денег можно было бы отбить.

— Серьезно?

— А ты пробовал ЛСД?

— Нет.

— А хотел бы?

— Где ж ее взять?

— С пивом выйдет, конечно, не то. Хорошо было этим... из твоей книги. С ЛСД я бы такой тур забабахал!

— Да?

— На самом деле из легких драгс я пробовал почти все. Пи-Си-Пи, там... грибочки... А вот вены мои девственны.

* * *

Спонсора Кирилл так и не нашел. Денежным мешкам было не до глупостей. В конце концов он плюнул и решил просто съездить в провинцию на гастроли. А дальше видно будет. Парень, которого все называли Зуб, договорился, что самый дорогой клуб города Суздаль оплатит группе дорогу и проживание. Я удивился: неужели в Суздале есть музыкальные клубы?

Зуб был молод, но успел провести в тюрьме то ли пять, то ли шесть лет. Что-то связанное с грязными деньгами. У него были детские губы бантиком и вечно выпученные глаза. Ходил он, загребая косолапыми ступнями. Зуб пытался делать музыкальный бизнес. К гастролям Кирилла он подошел ответственно. Областная FM-станция рассказывала о визите столичных знаменитостей раз в полчаса. Вряд ли суздальцы понимали, что за концерт их ждет. Но билеты худо-бедно раскупили.

В день выступления Кирилл нервничал. Одно дело играть для заранее оргазмирующих петербургских девчонок. Другое дело здесь. Лучше было, конечно, спеть в Нью-Йорке, но ведь с чего-то надо начинать? Он лично проверил всю аппаратуру. Наорал на кадыкастого контрабасиста. Вынюхал пополам с Зубом целый грамм привезенного кокаина... А когда концерт кончился, вышел на крыльцо клуба:

— Мы поставили этот городишко раком!

Группа отыграла так, что если бы зрителей попросили, они тут же нататуировали бы фамилию Кирилла у себя на лбу. На чьей-то машине Кирилл уже ехал к девушке. Что-то пил с ней и водителем из одной бутылки. У девушки были смешные неровные зубы. Дома она прижала пальчик к губам: «Тсссс! Родители!» Она очень хотела понравиться знаменитому музыканту. В темноте ее ягодицы белели, как круглые фаллосы на полотнах Дали. Потом Кирилл курил и слушал, как снаружи воют замерзшие собаки. Может быть, это были даже волки из дремучих суздальских лесов.

Совсем ночью он вернулся к клубу. Двери были уже заперты. Он отыскал Зуба и тот провел его через черный вход. Бармен отказался бесплатно давать им алкоголь. Здоровенный Зуб ударил бармена в лицо и сгреб со стойки все бутылки, до которых мог дотянуться. Кирилл рассмеялся. В глазах расплывались деревянные стены и зеркала. Они вышли на улицу. На улицах покоренного города Суздаль не горел ни один фонарь. Только большие зимние звезды. Невдалеке за сугробами кого-то били. Жертва орала и звала на помощь. Они сделали по большому глотку, каждый из своей бутылки. Кириллу досталась водка.

Как ни странно, на улице его узнали. Девушки смеялись и лезли целоваться. Он тоже смеялся. Кто-то сунул в руку Кириллу петарду. Он поджег запал, размахнулся, чтобы зашвырнуть ее в штурмом взятые суздальские небеса, и тут петарда рванула у него в руках. Ожог был такой, что врач «скорой» причмокнул и велел водителю включить мигалку. До самого утра, шипя и вполголоса матерясь, доктора зашивали Кириллу руки. В поддонах брякали металлические инструменты. На брюки капала кровь. Он зажмуривался и отворачивал голову.

Больница в Суздале старая. Желтая штукатурка снаружи, кафель со стершимися надписями внутри. Несколько дней он отсыпался и почти не вставал. Мучило похмелье. По утрам нужно было ходить на перевязки. Вечерами Кирилл сидел у телевизора и пытался общаться с соседями. Все равно было скучно.

Один раз в больницу пришел Зуб. Он принес сигареты и пару бутылок местного пива.

— Слушай, может, нам в Лавру съездить?

— Куда?

— В Троице-Сергиеву Лавру. Это недалеко. На автобусе.

— И чего там?

— Монастырь. Большой, старинный.

— Я не о том. Чего там делать?

— Что делают в монастырях?

— Понятия не имею, что делают в монастырях.

Большой русский парень Зуб скривился.

— Брось выпендриваться. Съездим, проветришься. Все равно заняться нечем.

Руки под бинтами чесались так, что можно было завыть. Хворые суздальцы отвернулись к стенам и посапывали.

— Ну, давай съездим в Лавру.

* * *

Услышав о руках Кирилла, я решил его навестить. Диван в комнате был аккуратно застелен. Пахло чистотой и чем-то цветочным. В CD-рекордере играли грегорианские песнопения. Не замиксованная попса вроде «Энигмы», а настоящие хоралы.

— Привет, калека! Как съездил? Хорошо, что тебе никто не сунул боевую гранату.

Кирилл взмахивал забинтованными клешнями. Я выставил на столик пиво. Выливаясь из бутылки, оно радостно булькало.

— За гастроли! Куда теперь? В Лондон? Пей пиво.

Кирилл улыбнулся.

— Тебе не взять бутылку? Давай помогу. Не стесняйся.

— Да понимаешь... Я больше не пью.

— Что-то случилось?

— Хм...

— Что с тобой?

Кирилл все еще улыбался. Он начал говорить о том, как съездил в Лавру. Пиво успело нагреться и по вкусу напоминало хлеб, вымоченный в кефире.

— Ты только не говори, что я псих, о’кей? Я раньше сам к таким вещам относился, как к шизофрении. Но это другое, понимаешь? Там, в этой Лавре, вообще все другое. Я подхожу к батюшке... он старенький такой... борода седая... а на свитере вывязан череп с костями... прямо вот здесь, на груди. Он смотрит на меня и спрашивает: «Что с руками?» Я рассказал, а батюшка говорит: «Тяжело тебе, сынок, будет... после смерти». Понимаешь? После смерти! То есть он смотрит на меня, а я вижу, что он все знает! И про кокс, и про теток этих суздальских. Ты в курсе, что это был за день, когда мы выступали? Это рождественский сочельник был. В этот день поститься надо. То есть... короче, грех это. А Зуб тому блядскому бармену нос сломал... и я... ну, ты понимаешь... Я от батюшки отошел и думаю: как это? Почему мне будет плохо именно после смерти? Перед иконой встал на колени. А молиться-то не умею, понимаешь? Стою, как дурак! Слушаю. И... блин, как сказать-то? Ну, как будто понимаю, что мне НА САМОМ ДЕЛЕ будет тяжело после смерти! Ну, как бы ад... и все такое... понимаешь? Стою и шалею!

Кирилл рассказывал, как ночью, укрывшись тонкой курткой, спал на каменном церковном полу. Его трясло. Под куполом древней церкви шелестели мохнатыми крыльями ангелы. Как он вдруг понял, что такое грешить, и плакал, глядя на тусклые золотые иконы. Там его распятый Бог пальцами трогал зимнее небо. Он боялся и чувствовал, что не стоит бояться. Зуб давно уехал в Петербург. Кирилл все еще жил в Лавре.

Теперь в его жизни все должно было измениться. Вместо людоедских постеров на стене у него в комнате появилось распятие. Над диваном висела бумажная иконка с Девой Марией. Богородица грустно опускала глаза и тоненькими пальчиками касалась большого сердца. Он перестал брить голову и носил серое колечко со словами «Господи Иисусе Христе, помилуй мя, грешного». Он знал, что такое быть грешным. Он слушал хоралы и читал Библию. К концу зимы дочитал до Книги Судей. Мало чего понял, но все равно читал.

По воскресеньям Кирилл ходил в церковь. Приход выбирал долго. Остановился на небольшой церквушке в новостройках. Она стояла посреди большого двора, а вокруг были квадратом выстроены блочные девятиэтажки. Типичный русский храм с луковками на колокольнях. Может быть, такая архитектура как-то ассоциировалась у него с Суздалем? Прихожане из окрестных домов могли выскочить на службу, просто накинув куртки на плечи.

Раз в неделю настоятель приглашал желающих попить чаю. Все не спеша разговаривали. Кирилл внимательно слушал. Дома он наизусть учил непонятные молитвы. Каждый вечер он вставал на колени и просил незнакомого Бога, Который говорил к нему в Лавре, чтобы Он освободил тех, кто мучается в аду... чтобы в аду никого не осталось... Ты же можешь, Бог!.. пожалуйста... ведь ад — это так страшно!

Одинокий, весь в черном, он бродил по зимним улицам и улыбался. Это было правильно. Ему нужно было побыть одному. Многое понять. Иногда он садился где-нибудь на скамейку и просто смотрел по сторонам. Представлял себя семидесятилетним... с седой бородой... в том свитере с черепом на груди... Иногда уезжал куда-нибудь погулять. Как-то доехал до Зеленогорска и над верхушками голых деревьев разглядел купола собора. Он был агентом, а все церкви мира — явочными квартирами. В соборе был огромный, крашенный в голубое потолок. Через окна светило зимнее солнце. Было тихо и пусто. Только нестарая еще женщина чистила подсвечники и красивым голосом громко пела псалмы. Жизнь напоминала неправдоподобное кино.

Тем, что удалось понять, он делился с окружающими. Ему казалось, что он действительно ЗНАЕТ. Мне было неудобно его слушать. Так бывает, если утром ты идешь проводить до двери незнакомую девицу, а она спрашивает, когда ты придешь знакомиться с ее родителями.

— Пару лет назад собирался съездить отдохнуть в Карелию. Ну, там, пансионат, сосенки, все такое. Напихал целый рюкзак джинсов и футболок. А потом до меня вдруг дошло. В пансионате небось только дамочки за сорок, а местные девицы... из этих... как сказать?.. сперва штамп, потом в койку. Так загрузился — хоть путевку сдавай! Неделя без секса! Взорвусь же! А теперь даже не помню, как это. Даже мыслей не возникает.

— Совсем не возникает?

Он подумал.

— Приснилось тут недавно. Как будто я все забыл и... это... Как будто вылетело все из головы и я с кем-то переспал. Как раньше. Не поверишь — в слезах проснулся! Лежу и думаю: как же жить после такого?

Он поил меня чаем. На столе лежал порезанный рулет с маком. Рядом с диваном я разглядел раскрытый на середине томик в черном переплете. «Афанасий Великий. Творения». Я спросил: интересно ли это читать? Кирилл сказал, что пока трудно. Но со временем...

— Не скучно тебе?

— В смысле?

— Да вообще. Ты же привык к другой жизни.

— Ну, привык... Отвык уже... То, что сейчас, — это лучше.

— Играешь?

— Не знаю. С этим сложно. Как раньше — не хочу. Хочу религиозную музыку играть. То есть... такой рокабили, чтобы можно было играть в церкви.

— Во ты дал! Получается?

— Не-а. И так пробовал, и этак. Пока не выходит. Недавно думал: продам на хрен гитару и в Лавру уеду. Сразу месяца на три. А деньги на монастырь пожертвую. Не хочешь, кстати, съездить? Тебе бы понравилось.

— Неужели действительно все бросишь? Ты же не был таким.

— Ну, не был.

— Ты же был number one!

— Я и сейчас намбер уан!

Мы о чем-то договорились. Кто-то кому-то должен был позвонить... Иногда я спрашивал о нем у общих знакомых. Те пожимали плечами: наверное, он все-таки уехал в свою Лавру.

В то время я любил выпить пива со знакомой корейской девушкой. У нее были завитые пышные волосы и будто нарисованные глаза. Очень чувственные. Она была настоящей кореянкой, хоть и родилась в Петербурге. Иногда выпить пива ее приглашал кто-нибудь другой.

Такие девушки появляются в Лениздате где-то раз в три месяца. Может быть, они члены тайного фан-клуба всех журналистов Петербурга одновременно? Девушек водят на презентации, знакомят со знаменитостями, а потом запираются с ними в редакционных кабинетах. Возвращаясь, они равнодушно поправляют смятые юбки. Так продолжается некоторое время, а потом девушки исчезают. Работа в петербургских газетах оплачивается плохо. Должны же у журналистов быть хоть какие-то радости?

В тот раз вечеринка не задалась. Кто-то из коллег купил бутылку шампанского. Народу было столько, что я не понял даже, каким оно было на вкус. Потом все переместились за угол, в «Бар Юрского Периода». Потом сидели в садике рядом с Публичной библиотекой.

— Зачем было покупать это шампанское?

— Куда пойдем?

В глубине, за деревьями, мужчина в шляпе и с портфелем писал на кусты. Денег оставалось катастрофически мало. Кореянка за рукав дергала фотографа Щукина.

— Сфотографируй меня!

— Отстань!

— Ну сфотографируй!

— Знаешь, сколько стоит моя пленка?

— А если я лифчик сниму? Сфотографируешь?

Я предложил пойти в «Money-Honey».

— Там дорого?

— Так себе.

— А за вход заплатить?

— Я договорюсь.

— Точно?

— Ну, хотя бы попробую.

Пойти решили пешком. По дороге выпили еще пива. Кореянка пробовала икать, но передумала. «Money-Honey» квартирует за оградой Апраксина Двора. Под аркой там обычно наблевано и валяются коробки из-под бананов. Возникла мысль бросить всех и увести кореянку в глубь территории. Впрочем, пива хотелось больше. Пару раз я обо что-то споткнулся. Перед входом толклись девушки и охранники в камуфляже.

Знаете, кого я увидел, пройдя вовнутрь? Ну да, все правильно, Кирилла. Длинный, тощий, ухмыляющийся, он, оседлав стул, сидел на сцене. Снова наголо бритая голова и глумливая тишотка. Сапоги — такие острые, что дотронься — и палец придется бинтовать.

В руках Кирилл держал бутылочку «Балтики №5». Он отхлебнул и наклонился к микрофону.

— Ну что? Начинаем?

Зал оторвался от кружек и приветственно замычал.

— Эй, носатый! Ты! ты! Тебе тоже привет! Как у тебя с той девицей?

Все посмотрели на носатого. Парень смутился и сказал, что не помнит никакой девицы.

— Твою вчерашнюю подружку запомнил весь клуб. Она была такой жирной, что, выходя, снесла боковые стойки двери.

Было тесно и накурено. Как и должно быть в салуне для настоящих ковбоев. Только настоящие алабамские ранчмены и сидели вокруг. У некоторых коки были такой длины, что, поворачивая голову, они задевали сразу троих соседей. К кирпичной стене напротив входа было прибито старое кожаное седло. Сесть всем вместе не удавалось. Коллеги расползлись по залу.

— Разобрались? Имейте в виду: я начинаю!

«Йух-ты!» — взвизгнули девушки.

Одна, ослепительная, сидела на высоком стульчике прямо передо мной. У стула были бесконечно длинные ноги. У девушки тоже. Пиво она потягивала из бутылки через трубочку. Гадость ведь! Пиво нужно пить, широко открывая рот, запрокидывая голову и проливая немного на грудь. Я посмотрел на свою кружку и понял, почему так пьян.

Это не было концертом. Это была граната, взорвавшаяся в голове каждого сидящего. Выкатывая глаза и упираясь губами в микрофон, Кирилл ревел и стонал, а я знал, что он имеет в виду с точностью до миллиметра. Это обо мне. Обо мне и таких, как я. Это песня о моей жизни. Эта песня и есть моя жизнь.

Девица махала красивыми растатуированными руками и пронзительно, как на большом концерте, визжала. Кирилл усмехался. Все девушки клуба принадлежали только ему. Щукин без пауз сверкал своей вспышкой. Он не мог упустить ни мгновения. Он был пьян и снимал плохо. Но это было не важно. Кирилла нельзя было не снимать.

Он допил свою «Балтику», взял следующую, потом еще одну. После каждой песни он орал: «А ну-ка! До дна! Не халявить! Задние ряды! Не вижу!» Обливая футболки, все опрокидывали пиво себе на лицо и хлопали бокалами об стол. У кого-то бокалы бились. Кто стал бы обращать на это внимание?

К грифу контрабасиста был привязан большой, красный с синим флаг. Мы были солдатами, и этот кадыкастый парень с контрабасом знал, куда нас вести. «Бумс-бумс-бумс» его струн вбивало гвозди в мою пьяную голову. Кореянка что-то кричала. Я не слышал, но кивал и смеялся. Мурашки вгрызались в затылок. Кирилл все пел. Кончиться это не могло никогда.

Все были пьяны и параноидальны, и группа тоже была пьяна и сошла с ума. Незнакомые люди улыбались и чокались и даже целовались. Эта музыка была лучшей на свете. Какой мерзавец усомнился бы в этом? Ничего, что барабанщик сбивался с ритма, а гитарист только с третьей попытки смог сыграть свое соло. Было время, и школьный учитель Гордон Самнер так же сбивался с ритма у себя в эдинбургских пивнушках. А сегодня никто не помнит его фамилии. Все зовут его просто Стинг. Это имя собирает стадионы. И Кирилл соберет!.. ведь он лучше Стинга!.. как я лучше Ирвина Уэлша!.. все будет супер!

Парень напротив меня, ни к кому не обращаясь, что-то говорил и качал головой. Я расплывался у него в глазах. Его приятель улыбался кореянке. В улыбке не хватало двух передних зубов. Это было ничего! Это было здорово! Кто-то пытался танцевать. Площадка была маленькая, как туалет в моей петербургской квартире. Танцы выходили очень кубическими, а может, мне просто не следовало больше пить? Это с утра танцоры будут жмуриться, вспоминая свои коленца. Сейчас не утро! Все отлично! Давайте, парни! давайте! Не выдержав восторга, кто-то падал. Все смеялись и хлопали в ладоши.

— Посмотри на бармена! Он же хиппи! Старый хиппи!

— И?

— Не слышу!

— И что? Что с барменом?

— У него есть хэш! Наверняка есть! Давай спросим его про хэш! Давай купим у него хэш! Укуримся хэша! Настоящего забойного хэша! У настоящего старого хиппи!

Девушки через головы стаскивали футболки. Эти яркие пятна были пеленой, спадающей с моих глаз. Их тугие, как таджикские дыньки, сисечки рвались наружу из тесных лифчиков. Все радовались, что девушки такие красивые... такие хорошие... Я улыбался всем сразу и махал бармену руками. Пусть он принесет пива!.. не надо хэша!.. пусть эти замечательные люди пьют пиво и слушают эту замечательную музыку!.. и не забудь тех хлебных сухариков с крупной солью!.. пусть они тают на наших языках, пусть!.. пьяными осьминожьими пальцами мы станем сгребать сухарики!.. сразу помногу!.. и пихать их в рот!.. куда только он делся после последнего бокала?.. ведь был же!.. и запьем их огромным глотком пива!.. громадным глотком!.. так что, старичок, принеси сразу много пива!.. много кружек!.. до дна!

Эти люди, эти кирпичные стены, этот глумливый парень, убивающий меня своей музыкой... Больше не было ничего отдельного. Я останусь здесь навсегда. Эти пьяные барабаны были громом Страшного Суда. Сейчас... вот сейчас... начнется самое главное!

Ничего, что во время последней песни Кирилл все-таки свалился со стула и дико зафонили сразу все динамики. Что Щукин куда-то поволок меломанку с трубочкой, но не доволок, а, наоборот, заблевал чужой стол. Что кореянка исчезла, ушла с другим. Только так все и могло быть! Это был лучший концерт... лучшая музыка на свете... Все могло быть только так...

* * *

Позже я спросил Кирилла, с чего вдруг он снова начал играть? Имея в виду — снова пить, брить голову, носить сапоги и все такое.

В конце мая он сидел дома и смотрел телевизор. Позади была бесконечная зима. Библия была прочитана больше чем наполовину. Он привык к своей новой жизни. В телевизоре шло комическое шоу «Доктор Угол». Смешной ведущий в белом халате чмокал губами и рассказывал о грузинском вине. «Открываем бутылку... ах!.. восхитительный букет!» Кирилл сидел и слушал. За окном светило солнце. Пахло травой. Девушки надевали легкомысленные шортики. «Шашлык пускай пока лежит на тарелке. Посмотрите на бокал. Отпиваем глоточек! Перекатываем вино на языке. Вилочкой — оп! — подцепляем кусочек горячего, острого мяса!» Последний раз он пил вино еще до той поездки в Суздаль. Он давно не помнил, как это — глоток вина на языке... Сидел и слушал. Когда программа кончилась, он выключил телевизор и походил по комнате. В раскрытое окно заглядывала наглая и сочная ветка акации. Чирикали невидимые птицы. Стараясь не думать о том, что делает, Кирилл взял куртку и вышел из дому. В ближайшем ларьке купил бутылку «Хванчкары»... Ровно неделю спустя он в семь утра сидел в закрывающемся баре на Разъезжей. Вокруг смеялись незнакомые девушки. Одной из них Кирилл в то утро кулаком разбил очки.

Все говорили, что после возвращения он стал даже лучше, чем был. Что-то накопилось в нем за эти месяцы. В «Манхеттене» Кирилл познакомил меня с программным директором модной радиостанции. Мы сидели за столом, на котором было художественно выцарапано: «Взялся за грудь — говори что-нибудь». Директор сказал, что такого сильного шоу, как у Кирилла, не видел даже в Европе.

Он репетировал, пытался записываться, пил, общался со спонсорами, ухаживал за девушками, рисовал — все одновременно. В нем была какая-то отчаянная решимость. Как у двоечника, который хотел лишь вырвать из дневника листок с плохой отметкой, а в результате сжег портфель со всеми учебниками и ножом изрезал школьную форму. Теперь он часто повторял, что алкоголь — это не грех. Даже причастие дается под видом вина. Очень немногие его приятели знали, что такое причастие.

Как-то я поинтересовался, ходит ли он еще в церковь? Кирилл ответил, что как же без этого. Ходит конечно. Хотя и реже, чем раньше. Потом он все-таки уехал в Лавру. Две недели жил в корпусе для послушников. Колол дрова, отстаивал весь суточный круг богослужений. Когда вернулся, больше не рассказывал приятелям о Библии. Взялся усиленно репетировать. А потом я узнал, что с диагнозом «гепатит Б» Кирилл лежит в Боткинских бараках.

Бараки и в мае-то тоскливое место, а уж в начале зимы... Сворачиваете с Невского, проходите мимо надписи «С псориазом — бокс №3» и попадаете в колхоз полувековой давности. Раскоряченные черные деревья, облезлые фасады. Мужчина с пропитым лицом что-то везет на тележке. Может быть, ампутированные ноги.

Прежде чем я отыскал его отделение, прошло минут двадцать. Воздух пах рвотой. Отделение находилось на третьем этаже. Подниматься пришлось по наружной бетонной лестнице. Кое-где на ступенях лежали окаменелые кучки. Было похоже, что дверь в отделение недавно пытались поджечь.

У Кирилла были опухшие веки. Он странно взбрыкивал головой и норовил захихикать. На кроватях сидело несколько молодых людей. Все лечились от гепатита. Веснушчатого соседа Кирилла в Боткинские бараки привезли милиционеры. Парень находился под следствием. Каждое утро дежурная сестра проверяла, не сбежал ли он. Мне было неловко вытаскивать из кармана принесенный Кириллу апельсин.

Он предложил мне чаю. Я попробовал вспомнить, как передается гепатит. От чая на всякий случай отказался. Кирилл рассказал, что такое пункция. Потом сообщил, что недавно парни с соседнего отделения вышли в садик покурить марихуаны. В кустах они нашли пьяную тетку в халате и несколько раз с ней переспали. А оказалось, что тетка не пьяна, а без сознания. Тем же вечером она умерла.

Потом он пошел меня проводить.

— Ты понял, да? Это героин.

— Догадывался.

Снег еще не выпал. Вороны клевали подернутую инеем землю.

— Не мое, конечно, дело. Но не связывался бы ты с этим говном.

— Ты, наверное, сотый человек, который мне это говорит.

Я помолчал. Потом спросил:

— Прикольно хоть?

— Героин? Очень прикольно! Лучше, чем секс. Шучу. Но... нормально.

После этого виделись мы редко. Я много пил той зимой. Не так, как сейчас, а ДЕЙСТВИТЕЛЬНО много. Выяснил, что если больше двух недель спать, не снимая одежды, то она начинает линять и окрашивает тело. Иногда я натыкался на афиши его концертов. Еще реже мы созванивались.

Незадолго до Нового года в Петербурге выступала модная скрипачка Ванесса Мэй. На концерте я познакомился с девушкой Леной. Скрипачка была так себе, а девушка хорошая. Вообще-то у меня вкусы водителя грузовика. Я люблю грудастых, выше себя ростом, блондинок. Лена была блондинкой, но невысокой и почти безгрудой. Зато, когда мы приехали ко мне, она настояла, чтобы секс у нас был оральный.

Мы договорились куда-нибудь сходить и еще несколько раз делали секс. Потом я вспомнил о Кирилле. Предложил ей съездить в гости.

— Это будет интересно?

— Не знаю. Он музыкант. Может быть.

Зима выдалась теплой. У обочин лежали высокие, в рост ребенка, сугробы. Тротуары покрылись тоннами коричневой снежной жижи. «Сссука!» — шипели пешеходы, отыскивая брод. Брюки у мужчин были до самых коленей мокрые, черные.

Кирилл открыл дверь и сказал, чтобы мы проходили. Он был в одних джинсах. На желтой коже татуировки казались слегка стершимися. Кроме него, в комнате было еще двое. В кресле возле столика сидела девушка. На корточках у стены — мужчина неопределенного возраста. Так сидят кавказцы или те, кто бывал в тюрьме. Он представился как Рудик.

Я сел на диван и закурил. Спросил Кирилла, как его новый альбом. Он хмыкнул и стряхнул пепел мимо пепельницы. Все молчали. У девушки в кресле из-под халата торчали сероватые ноги. На них выделялись голубые сосудики и разных оттенков синяки. Ноги напоминали географическую карту.

— Может, куда-нибудь пойдем?

— Куда?

— Не знаю. Пива попьем.

Кирилл подумал.

— Не. Я теперь редко хожу на улицу. Домашний стал.

Он сидел, с ногами забравшись в кресло. Иногда пальцем выковыривал грязь из-под ногтя ноги. Непонятно по какой ассоциации сказал:

— Недавно так у одной жабы набрался! Перевернуться не мог! Говорил ей: «Жаба! Переверни!»

Играло радио. Из тех радиостанций, где на пять минут музыки — пятнадцать минут рекламы. Всей правой стороной тела я чувствовал, как напряжена Лена.

Рудик поднял голову и внимательно посмотрел на меня.

— Бедро у меня что-то ломит. Не к добру.

Я подумал, что еще немного — и Лена просто встанет и убежит.

— Может, я в магазин схожу?

— Чего купишь?

— А чего ты хочешь?

Все одновременно засмеялись. Даже девица в кресле очнулась и первый раз посмотрела на меня. Кирилл вышел из комнаты и принес пачку «Беломора».

— Будешь? А ты?

Лена выглядела недовольной, но кивнула. Рудик поднялся с корточек.

— Я забью.

Он аккуратно развернул бумажный пакетик. По виду марихуана была ничего. Зеленая, мелкосмолотая. Рудик не смешивал ее с табаком, а засыпал в папиросу щедрой ладонью. Кирилл сказал, что трава должна быть улетная. Пока Рудик мастерил джойнт, он крутил в руках обертку.

— Во дают! Ты посмотри, до чего эти кони додумались! Это же страница из Уголовного кодекса! «Статья 169-я. Дача взятки должностному лицу». Во дают!

Рудик лихо закрутил кончик папиросы. Поискал глазами зажигалку. Внутрь гильзы влезло неправдоподобно много. Джойнт получился тугой и упругий. «Тып-тып-тып» — мелко вдохнул в себя дым Кирилл. «Улетная трава!» — еще раз сказал он. Как обычно, голос у него сразу стал глухой, замогильный.

По комнате поплыл кислый запах. Все пододвинулись поближе. Дым был вкусный и очень горячий. Кирилл ухватил папиросу за горящий конец и пустил по струе дыма в рот обеим девушкам. Он был похож на заботливую птицу, кормящую несовершеннолетних птенцов. Лена мелко, не разжимая губ, закашлялась, как икнула. Когда в папиросе осталось совсем чуть-чуть, Рудик ловко загнул ее в трубочку, послюнил край и в две затяжки докурил.

На столе передо мной лежала обертка из-под марихуаны. Надо же — действительно страница из кодекса! Заворачивать им больше не во что? Я представил пушеров-дагестанцев. Они сидят в своих общежитиях и смеются над нами. Мы покурим, прочтем все это «три года строгого режима... пять лет с конфискацией....» и жутко перепугаемся. Вот оно что! Эти гандоны хотят испортить нам удовольствие! Все было настолько ясно, что мне захотелось это записать. Всю эту картину: комната, Лена, приятели Кирилла и гандоны-пушеры. Где взять ручку? Это будет рассказ! Или даже роман! Фантастический роман! Речь пойдет о гандоноидах, цивилизации разумных гандонов. Они вторгаются на Землю, чтобы гандонизировать нашу планету. Нам предстоит жестокая война. Война с мутантами... с муДантами... ха!-ха! А кто победит? кто же победит? Наверное, мы проиграем. Все-таки всех гандоноидов не перегандонизируешь! Ха-ха-ха! Ха!-Ха!-ХаХаХа!!! ХА!ХА!ХА! Нужно срочно сказать об этом Кириллу! Но Кирилл и сам что-то говорит мне... каждое его слово наполнено миллиардом смысловых оттенков. Почему раньше я не замечал, какой он веселый, остроумный человек?! Что он способен сыпать такими смешными словечками?! Что?! Что ты сказал?! ЧТО ТЫ СКА... ХАХАХАХАХА!!! ХА!!!ХА!!!ХА!!!!!!! От смеха перехватывало дыхание и кололо в боку. Вот это Кирилл! Отличный парень! Эссе хомо! Нет, эссе хомяк! Хомяк! ХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХА!!!!!!!!!! По радио говорили, чтобы петербуржцы были осторожны. Этим летом снегири сбиваются в огромные стаи и нападают на пешеходов... заклевывают их до смерти. У Кирилла был толстый нос, который упирался ему прямо в верхнюю губу и опухшие от марихуаны веки. Он не мог их разлепить, глаза совсем исчезли в складках, и следующую папиросу он забивал на ощупь, но он был опытным парнем, этот молодчага Кирилл, и не уронил ни крупинки травы. Он велик... погоди, я затянусь еще... он, как слон... как мастодонт... маструбонт... он — мастер-маструбастер... ХаХаХа!!! «Фирма „Узбекистан» предлагает вам свою новейшую продукцию. Одноразовые часы и детскую водку „Малышquot;. Оптовым покупателям — скидки. Детская водка „Малышquot; продается по цене сорок пять центов за пол-литра и семьдесят пять центов литрquot;. ХАХАХАХАХА!!!! От смеха Лена почти ложилась на диван. Как я мог с ней спать? Она такая красивая. С нее бы картины писать, а я с ней спал! Просто брал и спал. С легким спаром! Она — редкая красавица. Редкая, но меткая. А я? Интересно, что думает обо мне Лена? Что у нас за отношения? Она... доминирует в нашей паре... а я... кондоминирую... от слова «кондом». Мне, подкаблучнику, она бьет подзатыльники. Ведь на самом деле она не считает меня красивым... я знал это с самого детства... почему раньше я не признавался себе в этом? Дело в моем подбородке. Он слишком маленький, мой подбородок. Крохотный подбородок дебила. Я не вижу себя... а она видит. Все это время она ВИДЕЛА! Я выпятил челюсть так далеко вперед, как только мог, и повернулся в профиль. Она должна убедиться, что со мной все в порядке. Но чем дальше я его выпячивал, тем меньше он становился. Сразу за верхней губой теперь начиналась шея. Я знал, чем это кончится. У меня больше не будет женщин в этой жизни. Лена уйдет. Моя похоть ей похуть. Она не выйдет за меня замуж. Я не выйду за нее замуж. Мы не выйдем за нее замуж. Они не выйдут за них замуж. Все кончено, отныне каждая моя фрикция... это фикция. Пригоршнями сыпались колокольчики. Лена смеялась. Она высоко задирала уголки губ и была похожа на старую седую собаку с вытянутой мордой. Наверное, по породе Лена колли. Зачем я взял ее с собой? Тратил на нее столько денег? Или это она тратила на меня столько денег? Нужно было не тратить ни копейки... а купить... срочно купить... я знаю чего!.. пельменей!!. со сметаной!!! съесть их солеными, горячими, добавить чеснока... нет, пельмени придется варить, а нельзя ждать ни минуты! Нужно купить буханку черного хлеба. Восхитительного горячего хлеба. Хотя можно и черствого. На все деньги купить хлеба и съесть. Отрывая от корки прямо руками и запихивая в рот. Только... и это очень важно!.. съесть хлеб нужно самому! Главное, не забыть! Не забыть чего? Нельзя... нельзя ни крошки дать Лене... вот чего!.. и этому ужасному Кириллу... Точно! Я куплю несколько... шесть... буханок хлеба. Но как сделать, чтобы никто ничего не заметил? Наверное, они захотят, чтобы я купил им тоже. На свои деньги. Сколько у меня с собой денег? А у меня есть деньги? Но ведь... По дивану пробежала большая рыжая крыса, хотя оказалось, что это Ленина рука. У нее были толстые кисти рук... тонкие кисти рук... хрупкие... не сломать бы их... их уже нет... я сломал их... она умерла, и кости истлели... рассыпались. Или это Кирилл должен купить мне хлеба? Зачем тратить свои деньги, если можно потратить его? Вместо скатерти на столе лежала газета, кое-где прожженная сигаретами. Я несколько раз прочел заголовок, но не смог понять, о чем это. Буквы были черные и жирные, как мухи. Они свободно ползали по газетному листу, иногда складываясь в рожицы мультипликационных поросят или раскосые древнеегипетские глаза. Некоторые из них хотели откусить от моего хлеба. Зачем я здесь? Эти люди злы ко мне... они издеваются... смеются надо мной. Я беззащитен перед их кретинскими ухмылками. Но почему я должен это терпеть? Кирилл открывал рот, собираясь что-то сказать, а я несколько дней подряд думал о том, станут ли они меня догонять, если я встану и уйду? Если побежать, то, наверное, я оторвусь... если побежать быстро... или станут? Сколько я здесь? СКОЛЬКО Я ЗДЕСЬ?

Я встал, вышел в прихожую, обулся... долгие годы ушли на то, чтобы обуться... открыл дверь и ушел.

* * *

После этого я потерял Кирилла из виду. Лену, кстати, тоже. Зато как-то встретил Рудика.

Прошел год. В конце нынешнего февраля я шел по Суворовскому, неподалеку от Площади Восстания. В желтом свете фонарей падал пушистый снег. Под ногами скрипела пенопластовая корка. Дорога была белой, как белая горячка. Я шел в гости. Перехватив руками за дно, нес большой пакет с бутылками.

— Эй! Бес, бля!

Стараясь не шевелить пакетом, я оглянулся. Он был все такой же. Невысокий, похожий на корень тропического растения. Черные руки, прозрачный взгляд.

— А! Не узнал. Как дела?

Я попробовал, не выпуская пакет, пожать ему руку. Рудик покачал головой и хмыкнул.

— Чем занимаешься?

— Ёбты! А ты, я смотрю, все бухаешь?

Он сказал «бухаешь» так, как взрослый мужчина говорит подростку: «Ты все еще занимаешься онанизмом?»

— Кирилла-то видишь?

— Вижу. Раньше видел. Он мне семь долларов должен. Убью.

— За семь долларов?

— За героин. Лучше бы сам проторчал! Ему было плохо, я ему помог. Где деньги? Бес, бля! Еще и прячется! Лучше бы сам проторчал!

— Он плотно на героине?

Рудик только фыркнул.

— Хочешь, я отдам тебе семь долларов?

— Ты будешь отдавать все его долги? Он половине города должен. И ото всех прячется.

Мы помолчали. На самом деле у меня не было семи долларов. Я перехватил пакет. Бутылки брякнули. Их я купил тоже на чужие деньги.

— Ты не в курсе, он сейчас играет?

— Какое, на хер, играет! Ты слышал, что Серый сдох?

— Какой Серый?

— Их басист.

— Серьезно? Умер?

— А ты не слышал?

— Откуда я мог слышать?

— Ну да. Сдох. Месяца два назад. Бес, бля! Он последнее время у тетки одной жил. Тамарой звать. Она, типа, богатая была. Лет шестьдесят, ничего, а? Какая-то директорша или... хрен знает. Короче, богатая. Серый у нее из дому все золото перетаскал. Чтобы героин купить. Меня как-то угощал. Под конец даже посуду ее продал. А когда деньги кончились, решил к родителям перебраться. Те обрадовались. Ящик вина ему купили. Чтобы он дома переламывался, а не бегал. Ну, он дня три и снимался алкоголем. А потом решил «Минуткой» подышать. Заперся в туалете — наверное, совсем худо ему стало...

— Что такое «Минутка»?

— Не помню. То ли окна мыть, то ли лак растворять. Короче, химия. Дышат ею, как клеем, знаешь? Он в мешок налил и ко рту поднес. Ну и все! Когда родители дверь сломали, он уже синий там лежал. Задохся на хер.

Басиста с флагом на грифе я помнил хорошо.

— Мудак он, этот Серый. Кто так переламывается? Он, видать, первый раз, что ли?.. или, я даже не знаю... почему он так глупо снимался? Хотя, какое, в жопу, — первый раз! У них вся группа: к лету переломаются и бухают. А к зиме опять садятся. Зимой, говорят, делать не хер.

Он говорил о Голованове, у которого была машина и пейджер, а он все проторчал... хотя были времена, у него дома по семь граммов кокса лежало... пятерых таких, как ты, убить хватит!.. о Лукиче, которого пушеры на «Ломоносовской» зарубили топором... о Кефире, который... бес, бля!.. за три грамма по дурости сел, и теперь неизвестно когда выйдет.

Я даже приблизительно не представлял, о ком речь. Он плюнул мне под ноги.

— Ладно, пойду я. Увидимся. А Киру встретишь — скажи, что я его убью. Такие долги отдавать положено.

Кирилла я так и не встретил. Хотя недавно разговаривал с ним по телефону. Он позвонил и сказал, что лежит в неврологической больнице. Может быть, я заеду? Я спросил, что с ним случилось? Кирилл помолчал и сказал, что его кормят таблетками. Он весь прохимичен. Было впечатление, что я беседую с радиоприемником.

— А мясом тебя там кормят?

Он замолчал надолго. Я слышал, как он дышит: маленькими глоточками.

— Мясом тоже кормят, но редко. Таблетки очень сильные. Чувствую, что весь прохимичен. Соображаю плохо. Может быть, заедешь?

— Помогает хоть?

— Если честно, не очень. Но таблетки сильные, должны помочь. Чувствую, что весь прохимичен.

— Ну, удачи тебе. Поправляйся!

Он снова помолчал. Потом спросил, работаю ли я еще в информационном агентстве? В агентстве я проработал меньше месяца. Это было несколько лет назад. Как раз перед тем, как Кирилл первый раз попал в Лавру. С тех пор я рассказывал Кириллу, наверное, о дюжине мест своей работы.

Дома у меня лежит кассета с его первым альбомом. Оформленный Кириллом вкладыш с текстами здорово поистрепался. Хотя кассету я практически не слушаю. В принципе я никогда не любил рокабили.