"13 месяцев" - читать интересную книгу автора (Стогoff Илья)

Июль

Из всех иностранных авиакомпаний больше всего мне нравится немецкая «Lufthansa».

В середине 1990-х я оказался на Филиппинах. Денег с собой у меня было немного. Если честно, денег с собой у меня почти совсем не было. Поэтому, когда, улетая с островов, я дошел до таможенного контроля и узнал, что с улетающих взимается сбор в размере $21, это стало для меня неприятным сюрпризом.

– Но у меня нет двадцати баков. Что мне делать?

– Разворачивайся и иди их искать.

Именно «Lufthansa» в тот раз пришла мне на помощь. Рыжеусый херр в форменной рубашке выслушал мою историю, сходил в офис, достал из сейфа деньги и выдал их мне.

– Счастливого пути.

– Ого! Спасибо. Наверное, потом мне нужно будет отдать эти деньги?

– А вы отдадите?

– Не знаю. Я постараюсь.

Херр махнул рукой. Он знал, что, прилетев домой, я забуду о нем и не стану стараться. В общем-то, так и вышло. Но приятное ощущение от «Lufthansa» по-прежнему со мной.

А вот от «Al Italia», рейсом которой я добирался до Милана, ощущения у меня остались гнетущие. Даже «Аэрофлот» не позволяет себе того, что позволяют итальянцы.

В Италию я должен был ехать через Москву. Я приехал в столицу, а оказалось, что билеты мне никто еще не купил, и в Москве я проторчал целых двое суток. Поселили меня в католической семинарии, носившей красивое имя «Мария – Царица апостолов».

Стояло лето. Семинаристы разъехались на каникулы. В семинарском общежитии было полно свободных коек. Одну из них разрешили занять мне, а соседями по комнате были трое парней, готовившихся к карьере священников.

В основном я гулял по Москве и валялся на койке. Утром читал вместе с соседями бревиарий. Вечером ходил на мессу. Днем обедал в семинарской столовой. Заходя в семинарский туалет, каждый раз натыкался глазами на рекламный стикер: «Мы слушаем Радио-Ватикано!»

Меню напоминало то, как меня кормили в средней школе: суп, пюре с тощим хвостиком поджаренной рыбы. На третье – компот. Перед тем как сесть за стол, все молились.

Во время еды кто-то из старшекурсников обязательно вслух читал Жития святых. Младшие семинаристы ели и уходили из столовой. Старшие убирали за ними и только потом садились за стол сами. То есть дедовщина была и здесь, но только наоборот.

Вечером, после бревиария, я мог некоторое время поболтать с соседями по комнате. Как я понял, двое из трех парней являлись отъявленными фанатами группы «U2». В том году как раз вышел альбом «Zooropa», и парни слушали его сутки напролет.

Один из них говорил:

– А не создать ли и нам при семинарии рок-группу? Мы могли бы выступать прямо в сутанах.

Он вставал посреди комнаты и, подпрыгивая, изображал, как именно они выступали бы прямо в сутанах.

Оба меломана ушли из семинарии еще до наступления зимы. Насколько я знаю, священником из моих соседей по комнате стал только третий парень, тоже любивший «U2», но не скакавший с невидимой гитарой наперевес, а вечно сидевший в углу и с улыбкой читавший Фому Кемпийского.

Стать священником – это не то же самое, что стать водителем троллейбуса или космонавтом. Особенно – стать католическим священником в России. От твоего желания тут мало что зависит: Господь либо зовет тебя к этой жизни, либо не зовет.

Наверное, тем двоим парням Господь просто уготовил другую карьеру. Тоже нужную, но не священническую.

Потом билеты для меня все-таки были куплены, и на следующий день я отправился в «Шереметьево-2». До аэропорта меня подвозили на семинарском микроавтобусе.

За рулем сидел почти не говорящий по-русски священник. Он перекрестился, поддернув сутану, влез внутрь и разогнался до восьмидесяти километров меньше чем за семь секунд.

Микроавтобус был не дурак. Понимал, кого везет. Иногда ему хотелось, как ангелу, расправить крылья и взлететь.

Вместе со мной в Италию должен был лететь еще один священник и девочка-москвичка. У нее был очаровательный дефект речи. Представляясь, девочка сказала:

– Натаффа.

Мы немного поболтали. Она через слово повторяла:

– Роскоффно!

В полете пассажирам предложили закуски. На столике передо мной появился поднос с чем-то мясным. Выглядело блюдо не очень съедобным.

Я спросил у стюардессы, что это? Стюардесса улыбнулась:

– No idea. Я вегетарианка. Такой shit не ем вообще.

Наташа еще раз выговорила:

– Роскоффно! Просто роскоффно!

Не стану описывать аль-италиевские чудеса долго. Скажу только, что конечным пунктом моего назначения значился Рим, а приземлился наш самолет в Милане. Чтобы вам было понятно, это дальше, чем от Петербурга до Москвы.

Когда самолет сел, снаружи начинало понемногу темнеть. В миланском аэропорту вся наша группка пересела на двухэтажный автобус и еще через полчаса оказалась на вокзале.

Вокзал был похож на петербургский Витебский. Перроны были накрыты ажурным чугунным козырьком с множеством заклепок. Свет был не солнечный, а теплый, электрический. Я люблю такие вокзалы.

Функции руководства взял на себя священник. Он, единственный из нас, говорил по-итальянски, а кроме того, он же был священник… кому еще было рулить происходящим?

Он спросил:

– Вы голодны?

Я сказал, что не очень, а девочка-москвичка лишь пожала плечами. Священник дошел до вокзальной пиццерии и купил всем по толстенному сэндвичу – пополам разрезанной булке, внутрь которой были напиханы куски жирной колбасы.

В ожидании поезда мы ели сэндвичи и осматривались. Побродив среди магазинчиков, я купил себе кожаную кепку болельщика «Ювентуса». Она была сшита из черных и белых шашечек – как футбольный мяч. Потом купил бутылку пива «Миллер». Проглотил ее и не заметил. После сэндвича пить хотелось ужасно.

Тогда алкоголь еще не был для меня проблемой. Выпив бутылку, я не бежал покупать сразу ящик.

Билеты в итальянские поезда продаются без указания мест. Как в русских автобусах. Кто успел, тот и сел, а остальные постоят.

За моими бронированными плечами был опыт жизни в Советском Союзе. Мы заняли лучшие места.

Итальянцы под руки вели закутанных в черное бабушек. Погрузив старушек в вагон, они сажали их прямо на пол. Купе были шестиместные, а туда набивалось человек по восемь, по десять. Места были исключительно сидячие, ведь в Европе просто нет маршрутов столь длинных, чтобы в пути пассажиру пришлось бы ложиться спать.

Сами люди вокруг были удивительно красивы. Смуглая, чистая кожа. Даже у мужчин – черные, будто накрашенные, пушистые ресницы. В северных болотах, откуда я родом, у людей почти не бывает ресниц.

Зря я ел эти сэндвичи. Пить хотелось чем дальше, тем сильнее. В час ночи мы доехали до Болоньи. Стоянка на вокзале длилась всего четыре минуты, но выпить бутылку пива я все-таки успел. Наташа тоже отхлебнула из бутылки и еще раз сказала:

– Роскоффно!

За восемьсот лет до моего приезда в Болонье был похоронен святой Доминик. Основатель Ордена доминиканцев. Человек, в одиночку изменивший ход истории. Невысокий улыбчивый испанец, которому Европа обязана всем, что имеет.

Поезд несся с почти космической скоростью. За окном вагона мелькали бесконечные замки, бесконечные дворцы, бесконечные руины чего-то такого, чего никто не помнит и что на самом деле является историей мира.

В России ты можешь ехать неделю и единственное, что увидишь, – леса и пару заляпанных дерьмом деревушек. Людей нет. Следов людей нет тоже. Просторы, mazafaka. Только попутчики в поезде, которые узнавали, что я не пью алкоголь, и поражались:

– Во ты дал! Чем же ты тогда, парень, занимаешься?!

Здесь не было просторов. В этой тесной Европе людям некуда было бежать и они облизали каждый миллиметр доставшейся им земли. Так и стоит эта Европа… облизанная.

По вагону не спеша двигался контролер в форме. Он подолгу болтал с пассажирами, выписывал штрафы, рассказывал анекдоты и шел дальше. Все происходило так неторопливо, до нашего купе он так и не добрался.

На место мы прибыли к трем ночи. Было темно, как и положено в Средиземноморье. Нас кто-то встречал… я даже не понял, кто. Священник выкрикнул итальянскую фразу, и тут же появился молодой парень. Он улыбнулся, пожал нам руки, кинул мой рюкзак в багажник, и мы снова ехали, только теперь не на поезде, а в машине.

Я сидел и просто через окно смотрел на Европу.

В Италию я приехал, чтобы участвовать во Всеевропейском конгрессе католической молодежи. Я не чувствовал себя европейцем… да и молодым тоже не чувствовал… но все равно приехал.

Конгресс происходил в городе Лоретто. Городок был настолько крошечный, что с его центральной площади были видны еще четыре таких же городка.

Основная достопримечательность Лоретто – привезенный крестоносцами из Палестины каменный домик, в котором провела детство Дева Мария.

Девятьсот лет назад кто-то из итальянских аристократов приказал разобрать дом по камешкам. Потом камешки пронумеровали и на нескольких галерах перевезли через кишащее мавританскими пиратами море. Потом, сверяясь с номерами, собрали заново.

Сегодня над святыней выстроен огромный… действительно огромный Лореттанский собор. В глубине собора стоит мраморный саркофаг, выточенный из целой скалы. Каждый сантиметр саркофага украшен резьбой. Внутри саркофага стоит сам бедный и закопченный домик.

Перед собором расположена площадь с фонтаном и несколько каменных домов. Собственно, это и есть весь город. Самый большой дом на площади – это старинный… действительно очень старинный салезианский монастырь, при котором есть гостиница для паломников. В гостиницу меня и поселили.

По утрам я люблю пить кофе. Несколько больших чашек крепкого и сладкого кофе. Без этого чувствую себя больным.

Я пью кофе, долго курю первую сигарету, пью еще кофе, и только после этого день начинается по-настоящему. Приняв душ и выйдя из своего монастыря, я пошел искать полагающиеся граммы кофеина.

Как оказалось, в Лоретте имеется всего два бара. Один располагался напротив главной лореттанской базилики, а второй – чуть за углом. В десять утра оба они были закрыты.

Перед одним заведением в креслице дремал пузатый хозяин.

– Синьор! Синьор! Do you speak English? Кофе, синьор! Плиз!

Синьор продолжал дремать. Когда слушать мои завывания ему надоело, он просто ушел внутрь помещения. Кофе он мне так и не продал.

Я обошел весь город. Работающих баров не было. Я всерьез обдумывал, что скажут прохожие итальянцы, если я попрошусь попить кофе к ним домой. Мир был хмур и единственным способом заставить его улыбаться была чашка кофе, но в Лоретте не было чашек с кофе, и мир хмурился все сильнее.

Я вернулся к монастырю. За рукав поймал проходившую монашку в сером платочке. На пальцах объяснил ей свой вопрос.

– Бабене! Кофе? Си! Бабене!

Она махнула рукой. Мы спустились в неглубокий подвальчик. Там располагалась монастырская столовая. Сводчатые потолки. Столы с деревянными столешницами.

Понажимав кнопки на кофеварке, монашка выдала мне чашечку эспрессо. Чашечка была такого размера, что в нее вряд ли удалось бы запихать даже большой палец ноги. Я выпил кофе залпом и попросил еще. Монашка замахала руками: «Хватит!» – и отправила меня на улицу.

Днем священник, с которым я приехал, объяснил мне, что завтракать в Италии не принято. То есть вообще. Первый прием пищи – сразу обед.

Обед начался около трех. Он меня поразил даже больше, чем то, что по утрам здесь никто не пьет кофе.

Сперва на стол выставили килограмм пасты (макарон). Потом – еще один килограмм пасты (тоже макарон, но другого цвета). Потом – килограммовый кусок мяса с картошкой фри. Из напитков на столе имелось шесть полуторалитровых бутылок молодого вина .

Мои соседи по столу съели все, что им принесли, и до капли допили вино. После этого они немного покурили и вернулись к работе. Все-таки странный народ – итальянцы.

Вообще-то такие конгрессы устраиваются, чтобы молодежь лучше узнала друг друга. Подружилась. Наладила личные связи. Если у тебя есть проблема, просто посмотри, как ее решает сосед, и, может быть, тебе станет проще.

На конгрессе были представлены делегации всех экс-советских республик. Украинцы общаться со мной просто отказались. Я пытался им улыбаться и что-то говорил, а они смотрели сквозь меня и не понимали: чей это голос раздается в полной пустоте?

Из Прибалтики приехала целая толпа народу. Парень-литовец угостил меня лимонадом. Он сидел за столом напротив меня со скорбным лицом, смешно коверкал русские слова, и я видел, что для него беседа с русским является подвигом милосердия. Как для средневековых святых – перебинтовать прокаженного.

С восточными европейцами, типа чехов или болгар, болтать не хотелось мне. В результате единственным, с кем я общался, был парень из Грузии по имени Заза и с фамилией, состоящей из двадцати трех слогов, последними из которых были «-швили».

Каждый делегат носил на груди бэдж с фамилией и названием страны, из которой приехал. У одной девушки на бэдже я разглядел надпись BELORUSSIA.

– О! Привет! Ты из Белоруссии?

Молчание.

– Здорово, что ты из Белоруссии. А я – русский. Из Петербурга.

Молчание.

– Как-то я был в Белоруссии. А ты в Петербурге была?

Молчание.

Я перестал улыбаться:

– В чем проблема?

– I don't understand. Would you be so kind to speak in any human language?

Мне захотелось ударить девушку по очкастому лицу. Но я просто покраснел и отошел.

Заза только рассмеялся:

– Не грузись! Тут еще и не такое было! За день до твоего приезда в Лоретто приезжал Папа. Организаторы конгресса предложили югославской делегации продемонстрировать Папе, что идущая у них война все-таки не до конца их всех разделила. Нужно было выйти к алтарю и пожать друг другу руки. Просто пожать и все.

– Ну и?

– Отказались! Все до единого! Даже перед Папой.

Я закурил.

Через три дня мне надоело в Лоретто. Днем я подолгу сидел на центральной площади и рассматривал происходящее. Там, на площади, бродили двое лореттанских нищих. Оба они были одеты куда приличнее меня.

Кроме них на площади иногда появлялся уличный художник. По утрам он брал какую-нибудь открытку и минут за двадцать перерисовывал ее на асфальт. Потом писал рядом: «Пожертвуйте художнику на краски», ставил коробочку для денег и уходил отдыхать, а когда приходил, коробочка была уже полна.

Еще я сходил на побережье, где лежал курортный городок Порто-Риконатти, и искупался в Средиземном море.

Со мной попросился сходить православный паренек, тоже приглашенный на конгресс. Парень был молодой, лет двадцать. Внешне он был очень похож на православного: очень прямая осанка, рубашка, застегнутая на все пуговицы, голубые глаза, окающая речь. Даже волосы у него были подстрижены кружком, как на дореволюционных дагерротипах.

День был жаркий. Идти от Лоретто до Порто-Риконатти было от силы полчаса. Тем не менее, пока я шел, солнце успело сжечь мне кожу на голове. Я имею в виду кожу на том месте, где у нормальных людей растут волосы. У вас когда-нибудь сгорала кожа на таком странном месте?

По дороге нам попался древний рыцарский замок. Вполне себе приличный. Кирпичные башни. Стены из серых валунов. Наверное, его построили в этом месте специально, чтобы пешеходам было не скучно идти и можно было хоть на что-нибудь потаращиться.

Вернувшись из Италии, я поймал себя на странном ощущении: я люблю свою страну. Свою бессмысленную и вечно грязную страну. Мне грубили в транспорте, мне нагло по сотому разу врали по телевизору… никуда не делась ни грязь, ни бессмысленность… а я продолжал ее любить.

Мне было жалко ее, как жалеют больного ребенка. У других родителей дети здоровы и опрятно одеты. А мне достался визгливый психопат, пораженный самыми дурнопахнущими на свете недугами. Повод ли это махнуть на него рукой?

Сто миллионов моих соотечественников живут словно животные. Понятия не имея, куда грядут. Они живут хуже, чем животные… но это не их вина, это их беда… виноват же в этой беде я… я ведь тоже приложил руку к тому, чтобы эти люди понятия не имели о том, что где-то существует другая жизнь.

Еще в Москве, пока я ночевал в семинарии, один студент попросил меня купить ему в Италии колорадку. Это такой белый галстучек, который священники должны носить в вороте рубашки. В России колорадку не купишь. А носить ее положено постоянно.

Вспомнив о просьбе, я нашел в Лоретто магазин, торгующий товарами для священников. Как-то вечером зашел туда с грузином Зазой и порассматривал ассортимент.

В витринах были выставлены священнические облачения, чаши и сосуды для таинств, маленькие статуи и множество разновидностей свечей. В дальнем углу висела небольшая картина «Тайная вечеря». Я показал на картину пальцем:

– Обрати внимание, Заза. Вот что значит поточное производство. Люди берутся лепить товары для церкви, сами ничего в этом не понимая. Ты видишь? За столом сидят двенадцать апостолов, и у всех над головами нарисованы нимбы.

– И чего?

– Ты не понимаешь? Один из двенадцати – это Иуда. Он предал Спасителя, и у него не может быть нимба. Но художник этого, похоже, не знал.

Когда ты находишься в стране, где никто не понимает твоего языка, то невольно начинаешь хамить. Вслух говорить такие вещи, которые никогда бы не произнес у себя дома. А чего? Даже если ты в глаза назовешь окружающих ослами, они не перестанут улыбаться.

Я разошелся настолько, что вроде бы даже упомянул о «чертовых безграмотных итальяшках». А оказалось, что стоящий за прилавком продавец неплохо говорил по-русски. Это было странно, но это было так.

У продавца были очки и лысина. Он был пожилой и очень серьезный. Он улыбнулся и почти без акцента произнес:

– Что ты ищешь Иуду на картинке? Ищи Иуду внутри себя, ведь сегодня предаешь Спасителя ты, а не он.

Конгресс закончился тем, что делегатов отвезли в чистое итальянское поле и устроили для них танцы. Никогда не участвовал в более странных parties.

Танцевать предлагалось под открытым небом, а в качестве музыки имелся ансамбль старательных аккордеонистов. Делегаты послушно разбились на пары и принялись танцевать. Я представил, как бы все это происходило в России.

Задолго до концерта музыканты накачиваются алкоголем до такого состояния, что в нужное время уже не в состоянии поднять инструменты. Публика тоже пьяна. С криками: «А Михаила Круга могёшь?» молодые люди пенделями гонят раздолбаев-аккордеонистов со сцены. Еще через час все машут над головой выломанными деревцами и от восторга писают прямо в оркестровую яму…

Утром всех загрузили в автобусы и из Лоретто повезли в Рим. Уезжали мы рано. В автобусе я заснул. Потом около полудня проснулся и долго смотрел в окно. Потом достал бревиарий, прочел все, что положено читать днем, и опять задремал.

Италия напоминала Грузию. Извилистые горные серпантины. Ухоженные винограднички на зеленых холмах. Вся страна была очень маленькая и очень старинная, а там, где она кончалась, сразу же начиналось теплое море.

В кресле рядом со мной сидел кадыкастый тощий хорват. Во время какой-то из югославских войн у парня вырезали всю семью. Иногда он доставал из рюкзака бутылку виноградной водки – граппы – и делал большой глоток. Предлагал выпить и мне.

Обед для делегатов был приготовлен в Ассизи. Городке, где родился святой Франциск Ассизский. Наверное, самый известный святой моей церкви. В ресторанчике подавали вино, на этикетках которого был изображен тот же пейзаж, что виднелся за окном.

За соседним столиком сидела группа туристов из ЮАР. Пообедав и закурив, они улыбнулись мне и сказали, что эх, красиво тут у нас, черт подери!

– У нас? Понимаете, сам-то я не местный.

– А откуда ты?

– Я русский. Из России.

– Это же все равно где-то здесь, рядом, да?

– Ну… не совсем рядом.

После обеда я попробовал вскарабкаться на холмы, на которых стоял сам город. Взбираться было сложно. Впереди меня в том же направлении карабкалась группа монахов-францисканцев в средневековых плащах, подпоясанных белыми веревками. Среди монахов было несколько негров.

Вдоль тропинки росли пыльные деревья. Присмотревшись, я удивился: это были оливки. Они росли здесь прямо на улице, как в моем городе растут тополя.

В Рим мой автобус въехал совсем ночью, и в Риме я пробыл почти сутки. Следующий день был воскресеньем, и с утра в ватиканском соборе Святого Петра для нашей группы служили мессу.

После мессы я по-честному осмотрел римские достопримечательности: фонтан Треви, руины Форума, что-то такое, что было построено Муссолини… Главным ощущением все равно была усталость.

В одном месте рабочие телефонной компании раскопали тротуар и пытались запихнуть в яму свои кабели. Проходя мимо, я заглянул в раскоп. Из рыжей римской почвы торчали странные старинные мраморные углы. Рим – такой город, что, собираясь прокладывать телефонный кабель (о строительстве метро я уж и не говорю), будь готов к тому, что с первым же взмахом лопаты опровергнешь сразу несколько археологических теорий.

Думаю, что в Италии асфальт лежит метров на двадцать выше, чем положено от природы. Вся история мира утрамбована в почве под этим асфальтом. На метр вглубь – эпоха Наполеона. На пять метров – средневековые войны. На пятнадцать метров – время Юлия Цезаря.

А вот в моей стране слой почвы – тоньше бумаги. Ничего-то на нем не растет!

Недавно под Смоленском я разговаривал с парнем, которому тракторным механизмом вырвало три пальца на правой руке.

– Какой ужас! Как же вы после этого?

– А чего? Пил неделю, пока не заросло. А потом дальше стал работать.

– А пальцы? Куда вы дели оторванные пальцы?

– Без понятия. Там, наверное, и лежат, где упали.

Эти пальцы – единственное удобрение моей худосочной почвы. Мы там, в России, такие. Хлебом не корми – дай удобрить почву оторванными конечностями.

Читая в журналах о головокружительных приключениях, не завидуйте тем, с кем эти приключения творятся. Путешественники никогда не поражаются тому, что видят.

Уезжая из дому, новое ты способен воспринимать первые три дня. От силы неделю. Потом тебе становится все равно.

Теперь я улетал домой. В компании все того же священника и все той же Наташи. Мы стояли в зале ожидания римского аэропорта и ждали, когда объявят регистрацию на рейс до Москвы. В этот момент ко мне подлетела кудрявая итальянская тетка:

– Русский?

– Да. А с какой целью интересуетесь?

– Хорошо, что я успела. Я из Фонда (дальше следовало название фонда по-итальянски). Отвезешь своему священнику вот это.

Она протянула мне здоровенную сумку. Та была битком набита молитвенными четками. Тысячи тысяч четок, состоящих из небольших, нанизанных на шнур бусинок. У католиков такие четки называются «розарий».

Я сказал «хорошо» и отвез сумку священнику. Почти год потом все прихожане моей петербургской церкви молились на этих четках. Возможно, кто-то молится и до сих пор.

Это положительная сторона, а отрицательная состояла в том, что когда таможенники просвечивали сумку своими аппаратами и видели, что она набита шариками, то единственное, что приходило им в голову: пластиковая взрывчатка, нашпигованная мелкой дробью. В результате священник и москвичка проходили досмотр за минуту, а я – не меньше чем за полтора часа.

Отдав мне сумку, итальянка расслабилась, закурила, пожелала мне счастливого пути и даже успела спросить, как мне понравилась Италия? Я столько раз отвечал на этот вопрос, что заучил ответ наизусть.

– Италия мне очень понравилась. Я впервые попал в нормальную католическую страну. Мне нравится то, что у вас так много церквей, и то, что все эти церкви полны народом. Мне на самом деле очень важно знать, что в мире есть такая страна, как ваша.

Тетка скривилась:

– Ты серьезно?

– Разумеется.

– Брось! Ну, что Италия?… Вот Россия!…

– А что Россия?

– Россия – это да! Мне кажется, что у вас все не так.

– У нас и есть все не так.

– Я – не об этом…

Она долго говорила мне о том, что обновление должно прийти с Востока. О великой православной духовности – особой… очень искренней. О том, что на Западе люди верят: русским удалось сохранить что-то такое, что давно утеряно у них и в чем все мы очень нуждаемся.

Господи, думал я, как же все-таки хорошо там, где нас нет!