"История одной лжи" - читать интересную книгу автора (Стивенсон Роберт)

ГЛАВА VI. Расточительный отец приспосабливается

Мы не будем следовать за каждым шагом Адмирала, за тем, как он вернулся и устроился, а поторопимся и понаблюдаем за надвигающейся катастрофой, отмечая попутно некоторые выдающиеся события. Нам придется всецело положиться на слова Ричарда, потому что Эстер упорно молчала, а Адмирал вообще не способен был пролить ни малейшего света на все происходящее.

В течение этого мрачного периода драма развертывалась. Незаметно для посторонних Эстер глубоко переживала ее. Если бы судьба этой нежной, честной, грустной девушки была иной, если бы события шли иным чередом, пожалуй, все сложилось бы иначе и Эстер никогда не бежала бы, но события последних четырех дней грубо разрушили ее мечты.

Первое разочарование наступило тогда, когда Дик принес все атрибуты художника. Сидя у камина, Адмирал потягивал виски, а Эстер работала у стола. Они оба вышли навстречу вошедшему, и девушка, освободив Дика от его ноши, стала раскладывать перед отцом свои подарки. На лице ван Тромпа отражались самые разные чувства, затем оно приняло сварливое выражение.

— Боже милостивый! Я вынужден буду просить тебя не вмешиваться в мои дела! — сказал он достаточно враждебным тоном.

— Отец, — проговорила она, — прости меня! Я знала, что ты забросил искусство…

— О да! — воскликнул он. — Я порвал с ним навсегда.

— Прости меня, — повторила она, — я не думаю… я не могу допустить, чтобы это было так. Предположим, что свет к тебе несправедлив; предположим, что никто тебя не понимает, но у тебя есть обязанности по отношению к самому себе. О, не нарушай радости твоего пребывания у меня, докажи, что ты можешь быть моим отцом и не пренебрегать своим призванием. Я не похожа на некоторых дочерей, я не ревную тебя к твоему искусству, я попытаюсь понять тебя.

Положение было чрезвычайно забавным. Ричард не мог выдержать, он порывался разоблачить эту ложь и самого лгуна. Последнему, вы думаете, было легко? Я уверен, что нет, — он был очень несчастен и выдавал свои переживания грубыми выходками: на куски изломал свою трубку, вылил виски в камин и произнес несколько плоских фраз, смысл которых был неясен. Все это длилось недолго. Три минуты спустя ван Тромп овладел собой и пришел в хорошее настроение.

— Я старый дурак, — откровенно сказал он, — я избалован с детства. Что касается тебя, Эстер, ты пошла в свою мать, у тебя болезненное чувство долга, особенно по отношению к другим. Борись с этим, дорогая, борись! Краски же я на днях использую и докажу, что я настроен серьезно. Я попрошу Дика, чтобы он приготовил мне холст.

Дика немедленно усадили за работу. Адмирал даже не наблюдал за ее выполнением. Он был всецело занят приготовлением грога и приятной болтовней.

Немного спустя Эстер поднялась и под каким-то предлогом ушла. Дик с грехом пополам готовил холст и находился в распоряжении ван Тромпа целый час.

На следующий день произошла небольшая беседа между Эстер и отцом. После обеда Дик встретил последнего, возвращавшегося из гостиницы, где он уже завел дружбу с хозяином.. Ван Тромп был навеселе и шел, напевая под нос песенку.

— Милый Дик, — сказал он, хватая его за руку. — Это по-соседски с вашей стороны. Это говорит о внутреннем такте. Вы попадаетесь мне навстречу именно тогда, когда я хочу вас видеть. Сейчас я в хорошем настроении, и в такие моменты я хочу иметь друга.

— Я рад слышать, что вы счастливы, — с горечью сказал Дик. — Как будто вам нет особых причин тревожиться.

— Да, — подтвердил старик, — вы правы. Я вовремя от них избавился, а здесь мне все нравится. Все соответствует моим вкусам. Кстати, вы никогда не спрашивали меня, насколько мне нравится моя дочь.

— Да, — спокойно сказал Дик, — я этим не интересовался.

— Видно, что нет. А почему, Дик? Конечно, она моя дочь, но я человек бывалый, не без вкуса и способен высказать беспристрастное мнение. Да, Дик, беспристрастное! Откровенно говоря, я ею доволен. У нее положительные взгляды. Это у нее от матери. Я одобряю ее взгляды. Она мне предана, всецело предана…

— Она лучшая из девушек! — вырвалось у Дика.

— Дик, — воскликнул Адмирал, — я этого ожидал! Вернемся в гостиницу «Треванион армс» и поговорим об этом за бутылочкой.

— Этого не будет, — возразил Дик, — вы и так уже слишком много знаете.

Бездельник уже готов был обидеться на Дика, но воспоминание о времени, проведенном с ним в Париже, отрезвило его, и Адмирал сдержался.

— Впрочем, как вам будет угодно, — сказал он, — хотя я не вижу оснований для отказа и, собственно, не интересуюсь ими. Может быть, вы предпочтете прогулку? Все-таки вы молоды, но когда вы будете в моем возрасте… Давайте продолжать. Вы мне нравитесь, Дик. Вы мне понравились с первого же взгляда. Откровенно говоря, Эстер немного взбалмошна, но после замужества она исправится. У нее есть свои средства, вы, вероятно, знаете об этом. Они перешли к ней, как и взгляды, от милого, доброго, бедного существа, которым была ее мать. Бог благословил ее хорошей матерью, и я хочу верить, что ей так же повезет и с мужем. И вы, Дик, подходящий человек, — вы и никто больше. Сегодня же вечером я узнаю о ее чувствах к вам.

Дик остолбенел.

— Мистер ван Тромп, — сказал он, — вы можете делать что хотите, но, ради Бога, оставьте в покое вашу дочь.

— Это мой долг, — возразил Адмирал. — Вы разбиваете мои лучшие намерения, я вовсе не плохой сват. Я считаю, что будет удобнее, если вы не придете сегодня вечером. Прощайте. Вы оставляете ваше дело в надежных руках: я умею подходить к сердечным делам, мне это не впервой.

Все доводы были напрасны: старый бродяга стоял на своем. Не отдавая себе отчета в том, как это может повредить его планам, Ричард все еще сильно сопротивлялся. На мгновение блеснул луч надежды.

Адмирал снова предложил прогулку на «Треванион армс», и когда Дик вторично отказался, то можно было рассчитывать, что он отправится туда один. Если бы он так поступил, то Дик помчался бы к Эстер и рассказал бы ей о случившемся, но после минутного размышления Адмирал высказался за бренди дома и пошел по направлению к коттеджу. Подробности разговора между дочерью и отцом неизвестны.

На следующий день тщательно одетый Адмирал отправился в приходскую церковь. Он отыскал место и присоединился к хору, подтягивая псалмы, как будто бы это было привычным для него делом. Его вид, как он предполагал, привлек внимание молящихся — его заметил старый Нэсби.

— Ты не обратил внимания на пьяницу, который стоял в церкви напротив нас? — спросил он своего сына по возвращении домой. — Ты не знаешь, кто он такой?

— Если я не ошибаюсь, его зовут ван Тромпом.

— Он иностранец? — спросил мистер Нэсби.

Дик подумал о предстоящих ему неприятностях. Что было бы, если бы Адмирал встретил его с отцом? И надолго ли отдалялась возможность этой встречи? Казалось, что гроза нависла, но она была значительно ближе, чем он мог предположить.

Сдерживаемый стыдом и страхом, Дик до обеда не пошел к Эстер, но по окончании обеда, когда сквайр ушел вздремнуть, он выскользнул из комнаты и пошел кратчайшим путем, желая, с одной стороны, выиграть время, а с другой — боясь, что его мужество рассеется по дороге. Одна только мысль о коттедже и Адмирале вызывала в нем ненависть, об Эстер же он и думать боялся. Он не знал еще, как она на все посмотрит, но он не мог скрывать от себя, что он должен был пасть в ее глазах, и ее заблуждение оскорбляло его.

Он постучал, и его попросили войти. Комната выглядела точно так же, как и в последний раз. Эстер сидела за столом, ван Тромп — у камина. Выражение их лиц было различно. Девушка была бледнее обыкновенного, ее глаза потускнели, казалось, что краски в ее лице поблекли. В ее глазах застыло изумление, лицо же Адмирала, наоборот, было розово и лоснилось. Его голова свисала на грудь, на его губах блуждала растерянная улыбка — воздержимся от критики, но Адмирал был не трезв. Когда Ричард вошел, он не сделал даже попытки встать, а помахал своей трубкой в воздухе и приветливо посмотрел на него. Эстер же почти не обратила на него внимания.

— А, Дик! — закричал художник. — Я был в церкви, честное слово был, и я видел вас, хотя вы меня не заметили. Я приметил также дьявольски прекрасную женщину. Клянусь, если бы не эта лысина и не этот пьяный вид, — я не стану скрывать, если бы не это и не то — я… я… я забыл, что хотел сказать. Я вам должен рассказать многое, я общителен сейчас и чувствую себя, как на сцене. Для полноты счастья мне недостает только слушателя, хотя бы даже глухого, — и я был бы счастлив.

Бахвальство ван Тромпа возрастало по мере того, как он пил. Он болтал не переставая и, казалось, старался завоевать аудиторию своей откровенностью.

— Дик, — проговорил он, — вы наблюдательны, вы раскусили меня с первой встречи и сказали мне об этом прямо. Я это помню, но я не злопамятен. Дик, вы правы, я старый бездельник.

Трудно представить себе мучения Эстер при новом обороте, который принял разговор между ее кумирами.

— Между прочим, это было тогда, когда я должен был рисовать свою дрянную картинку.

И немного спустя, в виде шутки, но вместе с тем искренне, он добавил:

— Я никогда не смущался, когда мне приходилось жить за чужой счет.

При этих словах Дик вскочил.

— Я полагаю, что самым лучшим для вас будет отправиться спать, — проговорил он, умоляюще глядя на него и пытаясь улыбнуться.

— И не подумаю! — вскричал Адмирал. — Я вам расскажу такое, что превзойдет все предыдущее. Кошечка, — указал он на свою дочь, — пойдет спать, а мы посидим до рассвета.

При этих словах Эстер поднялась с достоинством, еле сдерживая злобу. Она провела два убийственных часа, в течение которых ее кумир предстал пред ней в его настоящем свете — и, увы, кумира не стало.

— Нет, — сказала она, — мистер Нэсби будет любезен уйти домой, а ты пойдешь спать.

Адмирал уронил обломки трубки, лицо его красноречиво выражало презрение к окружающей обстановке. Он сидел, как громом пораженный, с открытым ртом.

Дика она резко толкнула по направлению к двери, и ему оставалось только повиноваться. На крыльце, убедившись, что дверь закрыта, и выдержав паузу, он прошептал:

— Ты поступила правильно.

— Я поступила так, как мне заблагорассудилось. Скажи мне, он рисует?

— Многие любят его картины, — сказал Дик сдавленным голосом, — но мне лично они никогда не нравились. И я не говорил, что они мне нравятся, — добавил он, горячо защищаясь, прежде чем его стали обвинять.

— Я спрашиваю тебя — рисует ли он? Я не успокоюсь, не увиливай. Умеет ли он рисовать? — повторила она.

— Нет, — сказал Дик.

— Любит ли он по крайней мере рисовать?

— Во всяком случае, не теперь.

— Он пьян, — с брезгливостью подчеркнула она эти слова.

— Он немножко выпил.

— Иди, — сказала она, повернувшись к двери, но вдруг какая-то мысль осенила ее. — Жди меня завтра у изгороди, — проговорила она.

— Хорошо, — ответил Дик.

Затем дверь за ним захлопнулась, и он остался, в темноте. Лишь через щелочку двери и занавешенные окна пробивался слабый свет. Крыша коттеджа, орешник и некоторые скамьи вырисовывались на темном, беззвездном небе, все остальное было бесформенно, бездыханно и погружено в гробовое молчание. Дик стоял в том же положении, в котором она его оставила, прислушиваясь к тому, что творилось в его душе. При шуме резко отодвинутого стула сердце замерло у него в груди, но внезапно нарушенная тишина снова воцарилась вокруг коттеджа. Что произошло за этот промежуток, является тайной. Но спустя некоторое время послышался голос Эстер: она говорила спокойно в течение полуминуты, и, как только она замолчала, тяжелые, неуверенные шаги прозвучали в гостиной и перешли на лестницу. Дочь приручила своего отца. Ван Тромп послушно ушел спать. Это было ясно теперь для насторожившегося Дика.

Он слышал, как часы коттеджа мерно отщелкивали секунды, и потерял представление о времени. Суеверный страх овладел им, он не мог больше выдержать и, в два прыжка очутившись у окна, прильнул к нему. Не до конца опущенная штора пропускала узенькую полоску света в дюйм шириной, и вся гостиная представлялась его взорам. Эстер сидела у стола, подперев голову рукой, ее глаза были устремлены на огонь, брови слегка нахмурены, рот полуоткрыт. Вся ее поза была так спокойна, что Дику показалось, что она не дышит. Когда Дик подошел к окну, она не пошевельнулась. Вскоре, прорезав глубокую тишину ночи, подобно куропатке, прошипели часы и пробили одиннадцать ударов. Эстер по-прежнему сидела неподвижно, уставившись на подсвечник. Настала полночь, а она не двигалась, и Ричард Нэсби не решался отойти от окна. Около половины второго свеча, на которую она так долго смотрела, вспыхнув в последний раз, осветила бумагу и с треском упала к ее ногам.

Она глянула на свечу еще раз, погасила ее, повернулась, и он услышал, как в темноте она поспешно поднялась по лестнице. Оставшись один в темноте, Дик медленно направился к изгороди. Из-за пелены облаков, рассеявшихся на востоке, заалела полоска зари, утренний ветерок пробежал по листве, сметая капли росы.

«Увы, — подумал Дик Нэсби, — может ли наступить еще такой ужасный для меня день?»

Но он все же жаждал его наступления.