"Доминион" - читать интересную книгу автора (Сэвил Стивен)

Глава 1 Царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной…

Дракенхоф, Сильвания

Ледяное сердце зимы 2055

Двое из гамайя Конрада притащили в темницу старика. Фон Карштайн не соизволил обернуться. Пусть пленник подождет. Это ощущение восхитительно, и он намерен сполна насладиться последними секундами перед убийством. Ничто в мире не сравнится с моментом, когда смерть поселяется там, где секунду назад трепетала жизнь. Жизнь… какая же это мимолетная штука. Ускользающая, неустойчивая, хрупкая, временная по своей природе.

Развернувшись, наконец, он улыбнулся, хотя глаза его не осветились весельем, и кивнул.

Бойцы-гамайя являлись личными телохранителями графа-вампира, самыми доверенными прислужниками, его правой и левой руками — в зависимости от того, насколько темен был замысел, который следовало привести в исполнение. Солдаты отпустили узника, а когда тот рухнул на колени, принялись пинать его так, что тот растянулся на холодном каменном полу камеры. Дух сопротивления давно покинул старика. Сил его хватало лишь на то, чтобы не ронять голову. Его постоянно избивали и пытали, доходя до пределов выносливости человеческого сердца. Какие же трусы послали старика сделать за них всю грязную работу?

— Итак, готов ли ты говорить, герр Кёльн? Или нам продолжить всю эту омерзительную ерунду? Мы оба знаем, каков будет исход, так зачем же тебе обрекать себя на муки? Ты расскажешь мне то, что я хочу услышать. Такие, как ты, всегда раскалываются — это одна из многих людских слабостей. Никакого болевого порога.

Старик поднял голову, встречая взгляд вампира:

— Мне нечего сказать тебе.

Конрад вздохнул:

— Чудесно. Константин, будь так любезен, напомни нашему гостю о манерах.

Тыльной стороной ладони гамайя отвесил старику пощечину, разбив и без того распухшую губу. По седой бороде побежала кровь.

— Спасибо, Константин. Ну, герр Кёльн, теперь-то мы разделаемся с шарадой? Мне, конечно, нравится витающий в воздухе пьянящий аромат крови, но в твоем случае, как это ни грустно, все уже в прошлом. Ты же прославленный Серебряный Лис Богенхафена, верно? Зильберфукс — так ведь тебя называют? Полагаю, тебя нанял Людвиг фон Холькруг, хотя преданность таких, как ты, всегда была вопросом спорным. Или та ведьма недочеловеков? Или какой-нибудь еще горе-интриган? Империя полна мелких политиканов, и они так похожи друг на дружку, что трудно отследить, кто кому воткнул нож в спину. Впрочем, не важно. Ты — тот, кто ты есть, а именно, вне всяких сомнений, — шпион.

— Почему же ты не убьешь меня и не покончишь со всем этим?

— Я могу, — согласился вампир. Он ходил вокруг старика кругами, точно хищник, медленно, смакуя беспомощность пленника. — Но едва ли это воздаст тебе должное, герр Кёльн. Известность… гхм… Зильберфукса требует определенного… уважения. Твоя голова, должно быть, набита такими любопытными сведениями, что было бы чудовищным позором утратить их. Поспешишь — людей насмешишь, а?

— Чего ты от меня добиваешься, вампир? Что я должен тебе сказать? Что твой народ любит тебя? Что тебе поклоняются? Боготворят тебя? Нет. Поверь мне. Тебя ненавидят. Твое королевство годится только для баронов-разбойников и дураков. Оно держится на страхе. На страхе, рожденном графом-вампиром, Владом фон Карштайном. — Старик широко улыбнулся. — А тебя не любят. Тебя даже не боятся. Ты — не твой родитель. Единственный страх, витающий вокруг тебя, — это страх, который движет тобой. Ты — бледная тень в сравнении с Владом.

— Восхитительно, — фыркнул Конрад. — И это ты собирался рассказать своему заказчику? Что угрозы фон Карштайна больше не существует? Что бояться больше нечего?

— Я бы сказал ему правду, что на поверхность, как всегда, всплыли отбросы. Что повсюду в Сильвании царят беспорядки, что зловоние гнили и порчи висит над болотами. Я бы сказал, что дороги разрушаются, пока паразиты высасывают кровь и жизнь из людей, что крестьяне презирают тебя за болезни, истребляющие их злаки, и ненавидят за голод, мучащий их скот. Что ты обложил землю, на которой ярится чума, непомерными налогами. Я бы сказал, что, когда людям не удается собрать дань, ты позволяешь своим проклятым гамайя питаться их трупами. О, я бы сказал это, и не только это. Я мог бы сказать, что твой так называемый двор кишит акулами, с удовольствием угостившимися бы твоей королевской кровью. Что Дракенхоф — выгребная яма, полная лжецов, воров, убийц, шпионов и худших из всех вероломных подхалимов, нашептывающих тебе в уши сладкую чушь и плетущих за твоей спиной интриги. Что ты омерзителен даже своим собратьям и что ты болван, потому что веришь, что кто-то из них тебя любит.

Ухмылка Конрада стала такой же широкой, как у старика.

— Ты воистину просветлен, герр Кёльн. Очевидно, ты посвящен в самые глубокие, самые темные тайны моего племени. Да, они возликовали бы, увидев меня мертвым, такова уж их звериная натура — искать слабости и пользоваться ими. Но они, как видишь, не свергли меня. Дракенхоф мой по праву силы и крови. Я фон Карштайн. И я не просто называю себя так, как делают остальные. — Внимание вампира переключилось на пару гамайя — солдаты отступили от старика и молча ждали. — Возьмем, например, Йерека, он знает свое место. Его преданность безусловна. Кровь нашего отца поет в наших венах. Он чистокровен, в отличие от того же Константина, унаследовавшего имя по праву… чего, Константин?

— Завоевания, — подсказал гамайя.

— Точно, завоевания. Слово «завоевание» в нашем мире — еще одно обозначение убийства. Он получил титул фон Карштайна, зарубив другого фон Карштайна. Такие, как мы, выживают лишь благодаря силе. Сила рождает верность. Верность Йерека чиста, а ты имеешь наглость говорить мне, что моя правда — не правда? Что мой мир устроен не так, как мне надо? Должен ли я расхохотаться или взбеситься, герр Кёльн?

— Я сказал то, что думаю. И если тебе не понравилось услышанное, что ж, при всем моем уважении, все, что ты можешь, — это убить меня.

— Нет, убийство — последнее, что я могу сотворить с тобой. Я, например, могу вытащить твою вопящую и лягающуюся душу из царства Морра, и ты станешь ходячим мертвецом. Я могу зарезать тебя и поднять твой труп, чтобы он плясал под мою дудку, как марионетка, или могу бросить тебя крысам. Не надо недооценивать пытки, ждущие тебя после смерти, на которые ты будешь обречен по моей воле. Так что пока поведай мне о землях, где ты побывал, шпион. Расскажи о своей драгоценной Империи.

Голова старика упала. Он обессилено молчал.

— Говори, пока можешь, герр Кёльн. Ты же еще не проглотил свой язык.

— Я не предатель.

— А я думаю, ты им станешь еще до следующего восхода солнца, это тебя не утешает? Полагаю, ты получишь больше удовольствия, облегчив душу. Тем более что Йерека и Константина тошнит от твоего голоса.

Конрад остановился и вытащил меч, костяной клинок с вырезанной на рукояти вирмой, вышедший из ножен с тихим то ли шорохом, то ли смешком. Лезвие замерло у левого уха Дитмара Кёльна.

Когда вампир одним плавным движением отрезал ухо пленника, старик закричал. Кровь хлынула между пальцев Кёльна — он невольно вскинул руку, зажимая рваную дыру. Вопль не оборвался и тогда, когда Конрад, поднеся отсеченное ухо к губам, принялся высасывать из него кровь, а потом отшвырнул его в сторону.

— Так о чем это мы?.. Ах да, ты не поведал мне ничего, чего бы я еще не знал. Значит, я окружил себя теми, кто не достоин доверия. Дураками и предателями, услужливыми сегодня, а завтра могущими изменить. Ты сказал, преданность покупается страхом. А страх ведет к предательству. Ты рассчитывал вселить в меня паранойю. Я не дурак, герр Кельн. Откуда кому-либо знать, кому верить, а кого убивать? Скажи мне это, Зильберфукс, а потом, когда ты ответишь на то, что не имеет ответа, расскажи все о добром старом Людвиге и имперских склоках. Я жажду славной истории и сочту за честь услышать последнюю похоронную песнь Серебряного Лиса Богенхафена.

Старик привалился к стене, по-прежнему прижимая к голове окровавленную руку. Счет его жизни шел на секунды, но, несмотря на твердую уверенность в своей судьбе, он, казалось, открыл в себе некий внутренний источник силы, чтобы с достоинством встретить смерть.

Конрад продолжил ходить, его медленные, размеренные шаги по каменному полу отдавались глухим эхом. Он не произнес ни слова, но при виде страданий старика губы вампира искривились в улыбке.

— Пришли ли мы к логическому заключению, а, герр Кёльн? Я надеялся, ты сделаешь правильный выбор до того, как мое терпение окончательно истощится. Кажется, я ошибался.

С этими словами Конрад вторично взмахнул костяным мечом, глубоко вонзив его во вскинутую руку Кёльна — старик пытался защитить лицо. Кость расколола кость, хотя Конрад сдержал удар, прежде чем отсек человеку запястье, и рука безжизненно повисла, удерживаемая одним лишь сухожилием. Кровь выплеснулась из раны толчком и хлынула бурным потоком, словно фонтан, но багровый прилив быстро пошел на убыль.

Старик мычал что-то сквозь стиснутые от боли зубы, глаза его закатились. Казалось сомнительным, что с губ его слетит хоть одно внятное слово, прежде чем пленник, не вынеся боли, умрет.

Конрад опустился на колени, взял старика за подбородок и повернул его голову так, что их взгляды встретились. Кёльн пытался что-то сказать. Губы его шевелились, изо рта вырывалось бульканье, но Конрад не мог ничего разобрать.

— Итак, вот он, конец? Погибаешь не с музыкой, а с шепотом? Трагично, крайне трагично, но так тому и быть.

Конрад встал и вскинул над головой клинок со змейкой на рукояти, словно намереваясь даровать старику смерть и оборвать его муки. Но вместо этого обдуманно, нарочито медленно вампир убрал меч в ножны и рывком поднял Дитмара Кёльна на ноги, отказывающиеся держать умирающего. Конрад кивнул телохранителям, и они выступили из теней, чтобы с двух сторон поддержать шпиона. Тело старика провисло, словно его распяли.

Тогда Конрад ткнул несчастного кулаком в живот. Старик согнулся пополам, но гамайя распрямили его. Конрад ударил снова.

— Я мог бы сказать, что это причиняет мне боль куда сильнее, чем тебе. И я бы, конечно, солгал. Никакой боли я не испытываю. Честно говоря, я, в отличие от тебя, наслаждаюсь ситуацией. А теперь, прежде чем тебя вынесут, я дам тебе последний шанс облегчить душу, пока я не вынул ее из тебя. Мы понимаем друг друга, герр Кёльн?

Дитмар Кёльн приподнял голову. На лице его алела кровь, глаза остекленели, кожа обрела болезненно серый оттенок. Язык старика коснулся губ, словно человек пытался выдавить слово. Конрад снисходительно ухмыльнулся.

— Все они, в конце концов, начинают говорить, — сказал вампир и придвинулся ближе, чтобы услышать признание умирающего.

Кёльн плюнул ему в лицо.

Локоть гамайя Константина, обрушившийся на основание шеи старика, поверг человека на колени.

Конрад пнул наглеца ногой в лицо. Удар был жесток. Треск ломающихся костей и хрящей вызывал тошноту. Вампир бил старика снова и снова, пока фугу насилия, бушующую вокруг убиваемого, не прервал уверенный голос Йерека.

— Конец.

Так и было. Серебряный Лис Богенхафена умер, унеся в могилу свои тайны.

Ярость Конрада рассеялась — он стоял над окровавленным трупом, не сделавшись ни на йоту мудрее и раскаиваясь в том, что поддался гневу. Дорого ему обошелся припадок неистовства.

— Дурак, — пробормотал он, кончиками пальцев поддев подбородок мертвеца и заставив незрячие глаза встретиться с его взглядом. — Тебе нужно было только заговорить. Распри будущих Императоров ни для кого не секрет. Несколько фраз о склоках сигмаритов с самозванцем Людвигом — и ты купил бы себе жизнь или хотя бы смерть. — Вампир повернулся к Константину. — Что ж, транжирство до добра не доведет. Отнеси его вниз к Иммолай Фей. Уверен, она оценит подарок.

— Как пожелаешь, господин.

Гамайя подхватил мертвого человека на руки, как будто тот ничего не весил, и вынес труп из темницы, оставив Конрада и Йерека фон Карштайнов наедине.

— Давай прогуляемся немного, дружище. Это место угнетает меня.

— Оно и понятно, — отозвался Йерек. — Томиться в этой кромешной тьме — ну что за жизнь?

Фон Карштайны побрели по запутанным коридорам замка Дракенхоф, медленно поднимаясь на крышу. Замок представлял собой любопытное сочетание разрухи и обновления: некоторые проходы заросли паутиной и плесенью, одно крыло здания находилось в полном распоряжении призраков и пыли. А покои, расположенные в бывшей башне ван Драков, утопали в тяжелых бархатных занавесях и пляшущих тенях оплывающих факелов и разожженных каминов.

Сама башня претерпела наибольшие изменения, даже обрела новое имя. Вороны Влада, облюбовавшие старый шпиль, подарили башне прозвище Гнездовье. Роскошь, царившая во времена правления Влада, исчезла. Конраду и новым потомкам рода фон Карштайнов достались аскетизм и строгость; их мир был миром распада. В нем не осталось места для возрождения любви к прекрасному, так лелеемой Владом.

— Мы обязаны тебе своими жизнями, Вольф, не думай, что я забыл об этом, — заговорил, наконец, Конрад.

Он толчком распахнул деревянную дверь и шагнул в ночь. Ветер тут же качнул его, подхватил плащ, обвил ткань вокруг худощавой фигуры. Вампир набрал полную грудь ночного воздуха и оглядел укрепления. Только, конечно, укреплениями они больше не были. Это место стало раем для птиц Влада. Даже слуги называли крышу башни Гнездовьем. В компании птиц Конрад успокаивался.

— Ерунда, — буркнул Йерек.

— Не умаляй важность сделанного тобой. Когда остальные потеряли головы и отдались кровопролитию, ты держал себя в руках. Ты не впал в панику. Не побежал, объятый бессмысленным ужасом. Ты нашел выход из смерти. Ты воскресил нас, когда мы находились на грани вымирания, вернул нас к жизни, более того, ты привел нас домой. Сейчас мы здесь лишь благодаря тебе, друг мой. Ты добрый человек.

— Едва ли, — проворчал Йерек, смущенный похвалой вампира. По крыше скакали вороны Влада. — Я не добрый человек. Возможно, когда-то я был таким, теперь трудно вспомнить, но каким бы я ни был при жизни, в смерти я даже не являюсь тенью себя прежнего. Я изменился до такой степени, что даже не знаю, кто я. Я жажду того, чего не понимаю, меня обуревают желания и страсти, которые всего пару лет назад показались бы мне отвратительными, и все же я каким-то образом стал «добрым человеком»? Нет. Я не добрый человек. Все изменилось. Солнце больше не светит для меня, милорд. И мне его не хватает больше, чем чего-либо другого.

— Ты говоришь так, словно ты не тот, кто ты есть. Это ложь. Все мы те, кто мы есть, и все мы куда сложнее понятий «хороший» или «плохой». В нас таится бессчетное число личностей. В нас скрывается дикарь, способный вырвать у человека сердце и жадно сожрать его, и великодушный друг, и любовник, воспевающий грехи плоти и поклоняющийся алебастровой коже наших женщин, и младенец, которым каждый из нас был когда-то, и подросток, которого так и не покинули его страхи, и мужчина, которым каждый из нас мог бы стать. Все они, и не только они, живут под нашей кожей, дружище. Когда они кричат, мы слышим хор голосов. Мы воистину сумма всех наших жизней — или жизней тех, кем мы были. Вот кто мы, а не какие-то там новорожденные мертвецы. Мы во всех смыслах мы, и все же мы — нечто гораздо большее. Мы помним все наши страхи, все наши мечты — помним, и они делают нас сильнее. Они никуда не исчезли. Мы несем в себе радость, которую ведали в жизни, и сострадание, и любовь — если нам повезло познать ее, — а равно и ненависть, и ужас перед нашим существованием. Разница в том, что теперь мы черпаем удовольствие из обеих частей наших раздвоенных душ. Ты все еще Белый Волк из Миденхейма, но и не только. Ты обнаружил, что наслаждаешься смертью так, как никогда прежде, но, друг мой, поверь мне, способность радоваться убийству была заключена в тебе всегда.

— Возможно, ты прав, хотя я уже не нахожу себя здесь, Конрад. Я эгоист. Я хочу снова жить на солнце. Вот и вся правда.

— О, правда — она как дорогая шлюха, Йерек. Она приходит, облаченная во множество пышных платьев, и прогибается перед каждым, у кого есть деньги, чтобы заплатить ей. Твоя правда — не моя правда и не правда Влада. Мы все лепим мир для себя, шествуя по нему. Мы пишем правду своими поступками, если мы побеждаем, и остальные принимают нашу правду, а если мы побеждены, те, кто одержал верх, обзовут нашу правду проклятой ложью. Не усложняй жизнь поиском одной общей правды, ее не существует, дружище.

— Наложница, куртизанка, шлюха — все эти слова означают одно. Она ложится с каждым, у кого хватает монет, чтобы купить ее.

Конрад наклонился погладить ворона с блестящими бусинками глаз. Птица никак не отреагировала на его прикосновение.

— Именно так. Ладно, довольно плясать вокруг да около. Что тебя тревожит?

Йерек смотрел на залитый луной город далеко внизу, представляя себе смех и жизнь вокруг очагов и простые удовольствия невидимых отсюда людей, которые они находят в своем жалком существовании. Он завидовал их невежеству. Он завидовал их счастью. Стая чернокрылых птиц взмыла в небеса и кружением своим заслонила луну.

— Знамение?

— Вороны всегда знамение, Йерек. И не важно, обращаем мы на них внимание или нет. Эти психопомпы старательно доставляют послания о бедах, для того они и существуют; они всего лишь игрушки богов. Вот мы видим их сейчас, но скажи, стоит ли остерегаться их предупреждений?

Йерек отвернулся от птиц.

— Ты доверяешь, мне, Конрад?

Простой вопрос заслуживал простого ответа, несмотря на то, что ответ сам по себе был далеко не прост.

— Да, — произнес Конрад, кладя руку на мускулистое плечо Йерека. — Да, доверяю.

Йерек кивнул.

— Что ж, тогда мне проще будет сказать то, что я собираюсь, и в то же время гораздо труднее.

— Говори откровенно.

— Ох, если бы это было так просто. Боюсь, среди нас есть предатель, милорд.

Конрад рассмеялся.

— Я окружен предателями и убийцами, друг мой. Вот почему я попросил тебя собрать гамайя, лучших из лучших, самых преданных. С ними я защищен, по крайней мере, от явных козней своей родни. Один раз они уже спасли меня от ножей ретивых сородичей и, несомненно, спасут снова.

— Вот почему предательство так опасно. Я считаю, предатель затесался в ряды твоих телохранителей и снабжает информацией одного или нескольких отпрысков Влада, устроивших заговор против тебя.

— Предатель среди гамайя? Ты уверен?

— Нет, — признался Йерек, — не уверен, но подозреваю.

— Тогда мне стоит довериться твоим подозрениям, дружище. Я был бы дураком, если бы отмахнулся от тебя и птиц. Стервятники кружат, как всегда стремясь насытиться слабостью. Я не слаб. Скоро вода смешается с кровью, крови будет много, но кровь эта не будет моей. Их грехопадение станет уроком прочим. Никто не лишит меня власти. Найди предателей, Йерек. Найди их, сдери с них кожу и поджарь на вертеле, пусть от них останется одна зола. Я хочу, чтобы все знали цену измены.