"Под знаменем Льва (=Конан-Освободитель)" - читать интересную книгу автора (Де Камп Лайон, Лин Картер Спрег, Картер Лин)

Глава 5 ПУРПУРНЫЙ ЛОТОС

Светлый солнечный день показал, что Его Величество Рок вовсе не собирается добивать побежденных. Тяжкая ночь миновала. И когда утреннее солнце растопило облачное покрывало, Конан с отрядом стал пробираться в горы.

До Саксульского перевала они добрались, когда по склонам уже побежали вечерние тени. Конан выслал вперед несколько всадников, ибо каждую минуту ожидал нападения. Но, к изумлению киммерийца, вернувшиеся разведчики доложили: ни на перевале, ни в окрестном лесу противника нет. О том, что легионеры были там, явственно свидетельствовали пепел кострища и оставленный мусор. Но, похоже, враги ушли.

— Кром! Ничего не понимаю, — задумчиво пробормотал Конан, разглядывая багряные от солнца горные пики. — Разве что Прокас велел им сняться и пройти дальше в глубь Аргоса.

— Вряд ли, — сказал на это Публий. — Для них это бы означало открытую войну с Милоном. Скорее всего, Прокас отозвал своих воинов, пока при дворе не успели узнать о вторжении. Теперь, если Милон и попробует протестовать, Прокас ответит, что все в порядке: никаких аквилонских солдат в пределах Аргоса нет.

— Будем надеяться, так оно и есть, — произнес Конан и скомандовал: — Вперед!

На следующее утро к Конану присоединились несколько отрядов пехоты, которым удалось уйти после разгрома под Мевано в полном порядке и почти без потерь. А ближе к вечеру киммерийца ждал сюрприз: разведчики первыми заметили на вершине холма лагерь. Оказалось, там стал с двумя сотнями всадников и пехоты сам граф Троцеро. Они успели даже возвести некое подобие укреплений и готовились дать бой. Троцеро радостно обнял друзей.

— Благодарение Митре, вы живы! — воскликнул он. — А мне сообщили, будто в тебя угодила стрела, — проговорил граф, обращаясь к Конану, — а люди твои разлетелись, как птички по осени.

— Теперь много что будут говорить, хорошо бы десятая часть из этих россказней была правдой, — буркнул Конан и принялся рассказывать о засаде. А чуть погодя спросил: — Что у вас-то случилось под Танаисом на переправе?

— Прокас отделал нас не хуже, чем тебя, — отвечал граф. — Мне показалось, старик сам вел сражение. Он заранее подготовил на южном берегу засаду — как раз там, где мы собирались переправляться, — а потом гнал нас с обеих сторон. Не думал, что он осмелится преследовать нас в Аргосе.

— Прокас не дурак, — заметил Конан, — он знает, когда и что можно. Ну ладно… А как вы попали сюда? Прошли по перевалу?

— Нет. Еще вчера там стоял большой отряд аквилонцев. Но нам повезло: один из моих людей, когда возил в эти края контрабанду, знал одну узенькую тропу, по которой почти никто никогда не ходит. Подъем был что надо, но в конце концов мы все же забрались, потеряв при этом лишь двух лошадей. А что, сегодня там никого нет?

— По крайней мере, час назад не было ни души, — ответил киммериец. Он оглянулся на своих: — Что ж, пора двигаться, пока светло. Вместе с твоими воинами нас теперь около тысячи.

— Тоже мне армия, — проворчал Публий. — Жалкие остатки — вот что это такое, армия осталась на севере.

— Для начала сойдет, — бросил Конан. Мрачные ночные мысли исчезли вместе с утренним туманом. — Я еще не забыл те дни, когда все наше войско состояло из пятерых храбрецов.

Отряд двигался в сторону старого лагеря, и по дороге группками или поодиночке к нему приставали уцелевшие после разгрома воины. Конан же беспрестанно оглядывался назад, каждую минуту ожидая увидеть мчащихся по Рабирийским склонам лихих легионеров Прокаса. Но Публий не разделял его настроений.

— Послушай, Конан, — твердил он. — Король Милон пока еще нас не предал, иначе его солдаты оказались бы у нас в тылу уже тогда, когда Прокас трепал нас, как сосунков. А король Аквилонии хоть и спятил, но все-таки не настолько, чтобы начать сейчас настоящую войну с Милоном, — Аргос крепкий орешек. Амалиусу Прокасу все эти политические штучки прекрасно известны, он не продержался бы так долго на службе у психа Нумедидеса, если б не помнил о главных его интересах. Так что успокойся, в лагере мы пока будем в безопасности. К тому же там нас станет чуть больше — с резервом и с обозными.

— Пока… — фыркнул Конан. — Будто ты не знаешь: когда Нумедидес сумеет уговорить аргосийца, земля будет гореть у нас под ногами!

В сущности, Конан не слишком-то ошибался. Вскоре после этого разговора король Милон принимал у себя посланников Аквилонии. Во главе их ко двору, совершив трудный обратный путь в обход армий, прибыл зингарец по имени Квесадо.

Квесадо, одетый теперь в роскошное платье черного бархата и кожаные, кордавской выделки башмаки, сильно переменился. Но перемена эта, как оказалось, пошла не на пользу его хозяину. Сам Нумедидес, узнав о шпионских подвигах зингарца, на радостях приказал назначить его главой посольства. И это было ошибкой.

Зингарец был отличным разведчиком, умевшим легко и незаметно выведать что угодно и у кого угодно. Но, оказавшись неожиданно у власти и при деньгах, он занесся и стал просто невыносим. Холодно и высокомерно пытался он почти неприкрытыми угрозами склонить короля и его советников к мысли о том, что для Аргоса лучше — союз с могущественным соседом или же с его врагами, которые, в сущности, обычные оборванцы.

— Ваше Величество, господа советники, — говорил Квесадо резким, уверенным тоном. — Вы, наверное, и сами понимаете, что не принять дружбу моего повелителя означает перейти на сторону его врагов. И чем долее позволите вы оставаться им в землях вашего королевства, тем более запятнаете себя позором измены по отношению к вашему соседу и моему государю, могущественнейшему королю Аквилонии.

Король Милон при этих словах резко выпрямился, широкое лицо его побагровело от гнева. Средних лет, с пышной, ниспадавшей на грудь седой бородой, он производил впечатление человека уравновешенного, неразговорчивого и напоминал скорее честного селянина, чем владыку богатого древнего государства. Соображал он туго, и, если уж что-то вбивал себе в голову, переубедить его было невозможно. Глядя Квесадо прямо в глаза, король Милон ответил так:

— Вы забыли, господин посол, что Аргос пока свободная страна! Никогда мы не были и — да не допустит Митра! — не будем подданными твоего короля. Ты говоришь об измене, то есть о некоем деянии, направленном против государя. Не хочешь ли ты сказать, посол, что Нумедидес стал теперь государем Аргоса?

Квесадо покрылся испариной. Бугристый лоб его заблестел под падавшими сквозь витражные окна лучами всеми цветами радуги.

— Ни в коем случае, Ваше Величество! — торопливо попытался он сгладить неловкость. И тотчас добавил еще более неуклюже: — Но, со всем своим уважением, я все же должен напомнить, что Его Величество король Аквилонский не оставит без внимания помощь, какую собрат его, монарх, оказывает врагам нерукотворного Рубинового Престола.

— Никакой помощи им никто не оказывает, — накаляясь, ответил Милон. — Разве ваши шпионы еще не донесли вам, что остатки мятежников вернулись в Паллосскую долину, где у них нет даже подвоза продовольствия? Так что им приходится рыскать в поисках съестного по всей округе. Знаменитые бессонские лучники заняты отстрелом оленей и уток! Ты говоришь, посол, Прокас одержал сокрушительную победу над ними? Отчего же могущественнейшая Аквилония так боится горстки мятежников, которым и есть-то нечего? Нам докладывают, что силы их истощены, что с каждым днем от Конана уходит все больше солдат.

— Все это верно, Ваше Величество, — холодно проговорил Квесадо, к которому уже вернулось его прежнее высокомерие, — но скажите, во имя богов, чего хочет добиться король Аргосийский, предоставляя этим бандитам убежище в своих землях? Ведь когда они поймут, что свергнуть короля Аквилонии им не удастся, они могут повернуть оружие против аргосийского трона!

Милон, нахмурившись, промолчал, ибо ничего убедительного он не смог бы ответить послу. Не мог сказать, что верит старому другу графу Троцеро, что обещал дать ему кров и хлеб на своих землях. Не мог сказать, что ему отвратительна настырность посла. Король Милон любил старых друзей и не любил менять однажды уже принятых решений.

Поднявшись, он, наконец, изрек:

— Мы обдумаем мнение нашего брата короля Аквилонского, господин посол. Вам объявят, какое решение мы сочтем полезным для нашего блага. А теперь можете удалиться.

Скривив рот в фальшивой улыбке, Квесадо согнулся в поклоне и вышел, но сердце его было полно злобы. «Счастье и на этот раз улыбнулось тебе, киммериец, — думал он. — Но это в последний раз, ибо ты ведать не ведаешь, какую змею пригрел у себя на груди».

А Львы все же были не так обессилены, как думал король Милон. Их небольшое войско крепло с каждым днем. Отощавшие лошади отъедались на зеленых лугах, женщины-аргосийки ухаживали за ранеными. Удалось спасти и довольно большую часть обозного скарба, к тому же не проходило и дня, чтобы не возвращались пусть оборванные и голодные, но все-таки уцелевшие воины. В лесу слышался шелест травы под ногами охотников, звенели под ударами топора вековые сосны, а в лагере гудели наковальни, где пуантенские мастера правили притупившиеся клинки и готовили связки новых остро отточенных копий и стрел.

А в один прекрасный день войско всколыхнула радостная весть: аквилонский барон Гродер сумел увести прикрывавший на Алимане тылы отряд на восток в горы и избежал разгрома. Чтобы проверить, правда это или нет, Конан послал Просперо на поиски барона, дав ему небольшой отряд легкой конницы. Декситус не переставая молился Митре, чтобы слух оказался правдой, ибо в этом случае ряды мятежников почти удвоились бы. В конце концов, троны завоевывают не только числом, но умением и отвагой.

Полная луна смотрела на Паллосскую долину подобно желтому оку разгневанного бога. Резкий свежий ветер пробегал в высокой луговой траве и трепал незримыми пальцами плащи часовых, стоявших на страже вокруг лагеря.

Конан допоздна засиделся в своем шатре за кружкой эля, продолжая долгую беседу. Собравшиеся жарко спорили. Кто-то считал, что после поражения какое-то время нужно вести себя потише. А кто-то, горя жаждой мести, рвался в бой, не желая ждать, когда войско наберется свежих сил. Одним из них был Троцеро.

— Послушай, Конан, — говорил граф. — Амалиус Прокас сейчас не ждет удара, так что мы легко застанем его врасплох. А кроме того, стоит перейти Алиману — и к нам присоединится весь Пуантен, там только того и ждут.

Отважное сердце варвара-северянина сильнее забилось при этих словах. Пересечь границу именно сейчас, когда счастье, казалось бы, отвернулось от мятежников, и впрямь могло бы оказаться для неприятеля полной неожиданностью. Конану отчаянно захотелось устроить такую вот дерзкую вылазку — даже не ради победы, но чтобы поднять боевой дух своего войска. Солдаты, пока, правда, потихоньку, начали уже уходить. А если течь не заделать вовремя, тоненькая струйка грозит быстро превратиться в потоп.

Киммериец за долгие годы странствий научился смотреть на все происходящее спокойно. И сейчас опыт подсказывал: надо поумерить пыл, ибо главное — сохранить остатки армии. По крайней мере, до возвращения Просперо. Если Гродер вернется с ним, то с такой поддержкой можно смело назначать и день, и час вылазки.

Распрощавшись за полночь с друзьями, Конан устремился в нежные объятия Альцины. Золотистокожая танцовщица всегда встречала киммерийца с радостью, но сегодня она лишь улыбнулась и легко выпорхнула из рук великана.

— Я приготовила тебе благороднейший напиток, мой повелитель. Достаточно ты наливался горьким пивом, как какой-то бродяга. Я съездила в Мессантию и привезла бутыль прекрасного вина, специально чтобы доставить тебе удовольствие, — сказала она.

— Кром! Девочка, сегодня я и так достаточно выпил. А сейчас вино твоих губ пришлось бы мне по вкусу больше, чем виноградный сок.

— Это вино разгорячит тебя, умножив твои желания и мое удовольствие, повелитель, — мягко продолжала настаивать танцовщица. Освещенная пламенем свечи, в длинном, шафранного шелка, почти прозрачном одеянии, которое лишь подчеркивало мягкие линии тела, она с очаровательнейшей улыбкой протянула киммерийцу кубок: — Я положила туда пряности, привезенные с моей родины. Мне так хотелось взбодрить тебя, мой повелитель. Неужели же ты откажешь мне в столь крохотном удовольствии!

В нетерпении глядя на ее бледное, словно луна, лицо, Конан сказал:

— Когда я слышу запах твоих волос, мне не нужны никакие пряности. Но если уж тебе так хочется, я, конечно, выпью.

Тремя большими глотками он осушил кубок, не обратив внимания на слегка горьковатый привкус, и отбросил сосуд прочь. Потом потянулся к прекрасной танцовщице, не сводившей с него внимательного взгляда. Но едва варвар собрался заключить подружку в свои объятия — полог шатра закружился перед глазами, все нутро пронзила нестерпимая боль. Конан попытался ухватиться за стойку шатра, но пальцы не слушались, и киммериец тяжело рухнул навзничь.

Альцина нагнулась над неподвижным телом. В угасающем сознании Конана лицо красотки плыло подобно туману, сквозь который ярко мерцали изумрудно-зеленые глаза.

— Кром! Ах ты, мерзкая ведьма! — простонал Конан. — Ты меня отравила!

Киммериец попытался было подняться, но тело его словно налилось свинцом. От усилия лицо побагровело, вены натянулись, варвар лишь едва приподнял голову. Задыхаясь от слабости, он снова ткнулся лицом вниз. Тут сознание его потускнело, залитый светом свечей шатер поплыл перед глазами, и Конан будто провалился в странный, тяжелый сон. Он различал слова, но не мог ни говорить, ни шевелиться.

— Конан, — позвала, наклонившись, танцовщица. Великан-северянин не отозвался. Нежный голосок прошелестел: — Наконец-то ты сдох, киммерийский пес! Скоро вы все встретитесь в преисподней!

Альцина спокойно села рядом с распростертым телом и вынула из-за пазухи амулет. Судя по отмерявшей время свече, до встречи с хозяином оставалось не менее получаса. Недвижно, как сфинкс, ждала она, пока пройдет время. Потом зажала обсидиановый полумесяц в ладони и сосредоточилась.

Далеко-далеко в Тарантии Зуландра Тху даже засмеялся от удовольствия, увидав на полу поверженного киммерийца. Колдун убрал магическое зеркало, кликнул слугу и приказал ему отправляться в королевские покои.

Хиау вошел в опочивальню, когда четыре крепкие обнаженные служанки делали Нумедидесу растирания. Скромно опустив глаза к плитам мраморного пола, Хиау низко поклонился и проговорил:

— Ваше Величество, мой хозяин прислал меня, дабы нижайше известить вас о том, что разбойник по имени Конан сегодня убит в Аргосе магической властью моего хозяина.

Хмыкнув, Нумедидес отогнал от себя служанок и сел.

— Вот как? Говоришь, убит?

— Именно так, Ваше Величество.

— Что ж, отличная новость, отличная новость. — Нумедидес в такт словам звонко хлопал себя по ляжкам. — Когда я стану… э-э… не будем об этом. Есть у тебя еще что-нибудь?

— Хозяин мой просит позволения сообщить о случившемся Амалиусу Прокасу и приказать ему немедленно войти в Аргос, дабы уничтожить остатки мятежников, пока они не нашли себе нового вожака.

Нумедидес отмахнулся:

— Сгинь, желтолицая обезьяна. Пусть хозяин твой делает все, что ему взбредет в голову. А теперь, девочки, продолжим.

Поздней ночью из Тарантии выехал к аргосийской границе гонец. Он вез запечатанный королевской печатью приказ Амалиусу Прокасу: не позднее чем через две недели всей мощью Пограничного легиона обрушиться на обезглавленное, обескровленное войско мятежников, вставшее под Знамя Льва.

А в шатре после магической беседы с колдуном танцовщица Альцина достала из дорожного сундука пажеский наряд и переоделась. Потом нашла на дне маленький медный ларец и открыла, повернув на крышке серебряного дракона. Ларец был доверху полон браслетов, колец, серег и других безделушек. Альцина долго рылась в них, пока не отыскала небольшую медную пластинку с надписью на аргосийском. Этот знак когда-то добыл для нее Квесадо — по нему на всех почтовых станциях Аргоса хозяева кидались менять лошадей без промедления. Альцина взяла табличку, выбрала из украшений самые ценные, спрятала за пояс, а болтавшийся на ремне кошелек наполнила золотом и серебром.

Потом загасила свечу и выскользнула в ночную темень. Часовому Альцина сказала:

— Конан лег отдыхать, а мне поручил срочно отвезти донесение королю. Не сочти за труд, прикажи конюху седлать лошадь и привести сюда.

Часовой остановил проходившего мимо одного из капитанов, тот отправил солдата на конюшню, а Альцина молча стояла у входа в шатер и ждала. В лагере все давно привыкли к подружке командующего, полюбили ее за красоту и дружелюбие, и теперь солдаты спешили побыстрее выполнить ее просьбу.

Когда привели лошадь, Альцина легко вскочила в седло и медленным шагом двинулась следом за часовым, проводившим ее до границы лагеря. Потом, пустив лошадь рысью, танцовщица быстро исчезла в залитой лунным светом ночи.

Через четыре дня Альцина прибыла в Мессантию. Она немедленно отправилась к тайному пристанищу Квесадо, где нашла одного только кофита Фадия, который в это время кормил голубей.

— Где Квесадо? — спросила его Альцина.

— Ты что, не знаешь? — удивился Фадий. — Теперь он посол, стал слишком гордым, чтобы тратить свое драгоценное время на таких, как мы. После возвращения он только раз сюда и заглянул…

— Что ж, гордый он или нет, а мне надо увидеть его немедленно. У меня важные новости.

Фадий, ворча, повел танцовщицу к дому, где расположились аквилонцы. Слуга зингарца был занят — он уже постелил постель и чистил хозяйские башмаки, так что Фадий с Альциной вошли без предупреждения.

— Проклятье! — возмутился Квесадо. — С каких это пор какой-то сброд врывается в дом знатного господина, когда тот готовится отойти ко сну!

— Ты прекрасно знаешь, что мы за «сброд», — спокойно проговорила Альцина. — Я пришла сообщить, что Конан мертв.

Квесадо как был, так и остался стоять с открытым ртом.

— Вот как, — наконец выдавил он. — Что ж, это меняет дело. Ну-ка, Нарсис, неси сюда башмаки. Я иду во дворец немедленно. И жду вашего рассказа, сударыня.

Вскоре Квесадо был уже во дворце, где потребовал, чтобы его без промедления допустили к королю. Зингарец хотел вынудить Милона как можно скорее ударить по оставшемуся без главы войску. Он отлично понимал, что сейчас, пока мятежники не оправились от неожиданности, им не выдержать сколько-нибудь серьезного боя.

Однако судьба и на этот раз распорядилась по-своему. Король, разбуженный посреди ночи, пришел в ярость от непочтительности посла. К Квесадо вышел лишь королевский камердинер.

— Его Величество, — произнес он, — требует, чтобы вы немедленно удалились и явились завтра в приличествующее время. Его Величеству будет удобно ждать вас за час до полудня.

Квесадо вспыхнул от разочарования и досады. Раздраженно он произнес:

— Кажется, здесь не совсем отдают себе отчет в том, кто я такой!

Камердинер улыбнулся и в ответ сказал с презрением:

— О нет, господин, здесь все до единого знают, кто вы… и кем были еще недавно. — Лица маячивших за спиной камердинера караульных расплылись в нахальной ухмылке, камердинер же продолжал: — А теперь прощу вас удалиться, да побыстрее, дабы не вызвать неудовольствие моего государя.

— Ты еще пожалеешь об этих словах, — прорычал Квесадо и вышел.

По мощеным улочкам Мессантии он быстро шел к прежнему своему убежищу, где его ждали Альцина и Фадий. Здесь он написал яростное послание о поведении аргосийского короля и отправил голубя в путь.

Через несколько дней донесение достигло Вибиуса Латро, и он немедля передал его королю. Нумедидес, и так-то никогда не умевший сдерживаться, прочитав письмо, зашелся от гнева. Часа не прошло, как в легион Прокаса понесся еще один гонец. На этот раз король приказывал не просто войти в Аргос. Монарх повелевал своему командующему взять с собой любое по численности войско и не возвращаться в Аквилонию, пока жив хоть один мятежник.

Прочитав это, Прокас — умный, опытный воин — поморщился. Одно дело отправить в чужие земли несколько легких отрядов добить удирающего противника. И совсем другое — перейти Алиману целой армией.

Но с королевскими приказами спорить бессмысленно. У командующего не было выбора: если он хотел и дальше носить голову на плечах, то должен готовиться к походу, хотя весь его боевой опыт восставал против поспешного, бессмысленного приказа.

Он отложил выступление на несколько дней в надежде, что король поостынет и переменит решение. Но время шло, и Прокас не осмелился ждать дольше. На рассвете ясного весеннего утра аквилонская армия во главе с Амалиусом Прокасом перешла аргосийскую границу. Река успела уже войти в берега, и рыцари в сверкающих латах, лучники и копейщики в кожаных доспехах переправились на чужой берег, едва замочив ноги. После чего войско спокойно направилось по извилистой горной дороге в сторону Саксульского перевала.

До самого утра никто в лагере повстанцев так и не узнал, что произошло с Конаном. Утром же, обнаружив несчастье, все сбежались в шатер. Киммерийца переложили на постель и тщательно осмотрели. Все еще не оставлявший после ранения палку Декситус наклонился, поднял брошенный кубок и повел носом.

— Он выпил вино, — сказал жрец, — отравленное соком пурпурного лотоса из Стигии. Он должен уже, по всем расчетам, быть мертвее древней мумии, а он, смотрите-ка, дышит, хотя и смахивает на труп.

Публий в задумчивости потер лоб:

— Возможно, яд был рассчитан на обычного человека. А для нашего неукротимого северянина доза оказалась маловата.

— Наверняка это зеленоглазая ведьма! — воскликнул Троцеро. — Никогда я ей особенно не доверял, а раз уж она сбежала, так, значит, точно виновата. Попадись она мне, я отправил бы ее прямиком на костер.

Декситус стремительно развернулся в его сторону:

— Зеленоглазая, говоришь? Возле Конана была женщина с зелеными глазами?

— Ну да, зелеными, как изумруды. А что такое? Разве ты ее сам не видел?

Жрец, нахмурившись, покачал головой:

— Я, конечно, знал, что он нашел себе подружку в какой-то таверне, но, когда влюбленные дети мои начинают вести себя неподобающим образом, я стараюсь делать вид, будто не замечаю этого. Конан великодушно старался держать ее от меня подальше. Горе нам! Ибо Митра предупреждал меня о несчастье из-за зеленоглазой тени. Но я думал, что все несчастья еще впереди. Горе мне! Я не сумел предотвратить беду.

— Хватит стонать, — перебил его Публий. — Конан жив, и благодари Митру за то, что подлая красотка плохо умеет считать. Теперь, пока он лежит, никто, кроме оруженосцев, не должен не только подходить к нему, но и порога здесь переступить. Пусть все думают, что предводитель попросту заболел. Если ему не суждено умереть сейчас, он выживет. А пока будешь командовать ты, Троцеро.

Граф Пуантенский кивнул:

— Он сам назначил меня своим помощником, и я сделаю все, что положено. А ты, Публий, сегодня же займись восстановлением связей с нашими людьми в Аквилонии. Объявляйте утреннюю поверку!

Не успел Амалиус Прокас выйти в поход, как у мятежников уже вновь появились на той стороне опытные лазутчики. И вечером, когда Троцеро с товарищами собрались на совет, один из разведчиков прискакал с сообщением, что огромная армия перешла границу. Троцеро повернулся к Публию:

— Что известно о численности?

Публий склонился над восковыми табличками. Когда он закончил свои вычисления, в глазах его появилась тревога.

— Втрое больше нашего, — мрачно сказал он. — Вот и пришел наш черный день. Пора начинать готовиться к последнему бою.

— Не плачь раньше времени! — весело бросил граф, хлопнув казначея по спине. — Никогда не быть тебе солдатом, Публий. Кто же говорит о поражении еще до драки! — И Троцеро повернулся к жрецу: — Как наш больной?

— Двигаться он не может, но, похоже, ему лучше. Если Митра нас не оставит, он выживет.

— Ну что ж, если киммериец не сможет подняться в седло, когда труба возвестит начало битвы, придется мне идти впереди. Слышно что-нибудь от Просперо?

Публий и Декситус отрицательно покачали головами. Троцеро сказал:

— Ясно. Будем рассчитывать на имеющиеся силы. Прокас уже к утру подойдет на расстояние выстрела. Придется решать — удирать или драться.

Тяжелая конница, а следом за ней пехота быстро спускались с гор. Впереди скакал отряд разведки, в центре — в боевой колеснице — Амалиус Прокас. Мятежники, готовясь к встрече, выстроились в боевые порядки посередине равнины.

Неподвижный воздух едва не звенел от напряжения безмолвных молитв. Аквилонцы двигались широким фронтом, лишив Троцеро возможности толкового маневра. Но отступить означало бы обречь войско на окончательное и полное поражение. Уйти от наступающего противника можно только с отлично обученными, опытными солдатами. Эти же попросту разбегутся, и аквилонцы добьют их по одному, как на Алимане.

Троцеро, следивший за приближением противника, стоял возле шатра на вершине небольшого холма. Он приказал оруженосцу подвести лошадь, подправил подпругу и взлетел в седло. Обращаясь к двум сотням ожидавших его слов всадников, граф сказал:

— Вам всем известен мой план, друзья. Шансы наши невелики, но другого выхода нет.

План, о котором он говорил, заключался в том, чтобы молниеносным броском попытаться прорвать ряды легионеров и захватить самого Прокаса. Все знали, что постаревший и потерявший быстроту реакции командующий предпочитает седлу колесницу. Знали также и то, что в бою возничему непросто управляться с тяжелой повозкой. Так что, если граф со всадниками сумеют прорваться, у них есть надежда решить исход дела в свою пользу.

Правда, эта надежда, как сказал Троцеро, была весьма призрачна, но лучшего он ничего придумать не смог. Глядя же на него со стороны, никто из двухсот всадников не догадался бы, как мало граф уверен в успехе. Троцеро шутил и улыбался, словно его войско в три раза превосходило по силе противника и он вел солдат только к победе.

И вновь Судьба в лице короля Милона Аргосийского встала на сторону мятежников. Не успел первый аквилонский солдат шагнуть на южный берег, аргосийский шпион, в спешке загнав трех лошадей, привез ко двору донесение о коварном плане соседа. И тут обычно спокойный, добродушный король, и так уже сердитый на Аквилонию за непочтительность ее посла, попросту пришел в ярость. Он немедленно распорядился поднять все ближайшие полки и отправить на север пресечь вторжение.

Неизвестно, решился бы на такое Милон, если б не болван Квесадо. Скорее всего, уверенный в том, что соседу нужны не аргосийские земли — как некогда Вилерусу, — а нечто совсем другое, он предпринял бы меры помягче. Но теперь, когда гнев его поостыл, полки уже шли на север, а упрямый монарх отменять решения не любил.

Армия встала и готовилась к битве, когда прискакал задыхающийся от сумасшедшей гонки разведчик.

— Господин! — крикнул он Прокасу, едва переводя дыхание. — Над южной дорогой видно облако пыли — словно движется целое войско!

Прокас не поверил своим ушам. Приказав повторить донесение, он выслушал всадника и, сотрясая воздух страшными ругательствами, сорвал с головы шлем и с грохотом бросил на дно повозки. Случилось то, чего он и боялся: Милон узнал о вторжении и отправил навстречу своих воинов.

Прокас рявкнул оруженосцам:

— Передать приказ, чтобы все стояли спокойно, никто никуда не двигался. Разведчикам обойти лагерь — и галопом к южной дороге: мне надо знать, кто там и сколько. Разбить шатер, всех капитанов — на совет.

Когда через час разведка донесла, что на подходе тысячная конница аргосийцев, Прокас понял, в какое незавидное положение он попал. Начать без дополнительных указаний открытые боевые действия теперь невозможно. И нарушить главный приказ вот так запросто он тоже не мог.

Аквилонцы, конечно, легко разбили бы ряды мятежников и отогнали бы аргосийцев обратно к стенам Мессантии. Но это послужило бы поводом к началу серьезной войны, к которой Аквилония именно теперь была не готова. Нумедидес успел за шесть лет основательно истощить казну.

Однако отступить от лагеря повстанцев Прокас не мог. Число легионеров превосходило число аргосийцев и Львов, вместе взятых, Нумедидес не простил бы невыполненного приказа. Посчитав отступление трусостью или — еще хуже — изменой, король немедленно бы приказал укоротить главнокомандующего ровно на его ненадежную голову.

Солнце уже повернуло к западу, а державший со своими капитанами совет Прокас все медлил с решением. Наконец он сказал:

— Сегодня уже все равно поздно. Отойдем чуть на север, к обозу, разобьем лагерь. Отправить к обозным гонца — пусть начнут готовиться прямо сейчас.

Троцеро так и застыл на холме, не сводя с неприятеля глаз. Рядом жевал куриную ножку Публий. Казначей смотрел в ту же сторону и вдруг воскликнул:

— Митра небесный! Что это они там делают! Только пришли, а теперь неужто отходят? Он что, спятил? Мы же можем ночью сняться и уйти — хоть к Мессантии, хоть, наоборот, за Алиману.

Троцеро пожал плечами:

— Мы же получили донесение о приближении аргосийцев. Возможно, Прокас потому и поменял план. А нам остается только ждать — посмотрим, к кому войско Милона движется на помощь, к нам или к Прокасу. Если аргосийцы решили взять грязную работу на себя, мы окажемся между двух жерновов и нас сотрут в порошок.

Едва договорив фразу, Троцеро услышал приближавшийся с юга топот, и почти в то же мгновение из-за холма вывернул небольшой конный отряд. Всадники подскакали ближе, двое из прибывших спешились и, бряцая доспехами, направились прямо к графу. Один был худой, высокий, с темным, будто дубленым, лицом и твердым взглядом опытного воина. Другой — помоложе, ниже ростом, курносый, широкоскулый, с ясным взглядом быстрых любопытных глаз. На нем были позолоченные доспехи, красно-лиловый плащ и таких же цветов плюмаж на шлеме.

Худой заговорил первым:

— Привет тебе, граф Троцеро! Меня зовут Аркадио, капитан королевской гвардии. Мы к твоим услугам. Позволь представить тебе принца Кассио, наследника аргосийского трона. Нам нужен ваш киммериец.

Кивнув в ответ капитану и отвесив легкий поклон принцу, Троцеро сказал:

— Я прекрасно помню тебя, принц Кассио, и озорным мальчуганом, и беспечным юношей. Что же касается Конана-киммерийца, к сожалению, мне придется вас разочаровать, он не сможет принять вас, он нездоров. Так что пока его замещаю я, и вы можете изложить цель своего прибытия мне.

— Наша цель, господин граф, — сказал принц, — отбросить с аргосийских земель аквилонских наглецов. Его Величество, мой отец, для того и направил меня во главе этого отряда. На мне лежит ответственность за жизни моих солдат, и потому я хотел бы знать, можем ли мы рассчитывать на тебя?

В ответ Троцеро улыбнулся:

— Трижды рад видеть тебя, принц Кассио! Однако вам пришлось весь день глотать дорожную пыль. Не хочешь ли ты вместе с капитаном пройти в шатер и освежиться, пока солдаты спешатся и расседлают лошадей? Вина, правда, у нас давно нет, зато эля хватает.

Прежде чем последовать к шатру, Троцеро шепнул Публию:

— Вот кого испугался Прокас. Пришлось ему выпустить добычу прямо из пасти. Нападать-то теперь опасно — сразу война, и уходить нельзя — объявят трусом. Потому он и стал лагерем — ждет…

— Троцеро! — перебил его вдруг громкий голос, раздавшийся из шатра. — Кто это там рядом с вами? Ну-ка, давай их сюда!

— Конан зовет нас, — сказал принцу Троцеро, с трудом скрыв свое изумление. — Не пройдете ли внутрь, господа?

Конан, в коротких широких штанах, сидел на своем ложе. Благодаря неустанным заботам Декситуса варвар успел немного оправиться. Могучий организм справился с ядовитым соком, который отправил бы на тот свет любого другого. Правда, пока киммериец мог только мыслить, мог говорить, но не двигаться, и собственная немощь приводила его в ярость.

— Клянусь бородой Крома! — рычал он. — Показал бы я этому Прокасу, если б мог хотя бы держать меч! А кто эти аргосийцы?

Троцеро представил ему принца и капитана и рассказал о последних передвижениях аквилонцев.

— На это я сам теперь посмотрю, — буркнул Конан. — Оруженосцев сюда! Ну-ка, помогите мне встать! Прокас, может, только делает вид, что отходит, а сам готовится к удару.

Обхватив оруженосцев за шеи, Конан дотащился до выхода. Вечернее солнце прочертило по западным склонам резкие тени. Последние лучи вспыхивали пунцовыми искрами на шлемах легионеров, разбивавших шатры примерно на половине пути между лагерем повстанцев и подножием кряжа. В вечернем воздухе по долине мягко разносился стук деревянных молотков, которыми вгоняли в землю крепкие колья.

— Неужто он пойдет на переговоры? — удивился Конан.

Его спутники только пожали плечами.

— Пока он никого не присылал, да и наверняка не пришлет, — сказал Троцеро. — Но поживем — увидим.

— Мы уже и так целый день смотрим, — гаркнул в ответ киммериец, — а наши парни жарились в доспехах на солнцепеке. По мне, так ничего нет хуже, чем торчать без дела.

— Кажется, Прокас того же мнения, — пробормотал Декситус, который, прикрыв глаза ладонью, как козырьком, не сводил глаз с лагеря неприятеля. Все в недоумении повернулись к жрецу.

— Что ты хочешь сказать, знахарь? — нахмурился Конан.

— Смотри! — показал рукой жрец.

— О Иштар! — выдохнул капитан Аркадио. — Будь я проклят, они удирают!

Именно так оно и было. Прокас, если и не бежал, то начинал отступление. Тонко запели трубы, собирая в строй не успевших окончить работу легионеров. Похожие издалека на муравьев, они свертывали только что натянутые шатры, грузили телеги, строились и отряд за отрядом снимались в направлении Рабирийского хребта. Конан в недоумении оглянулся на товарищей.

Скоро, однако, все выяснилось. Не успел Прокас отвести войско на приличное расстояние, как из-за холма с востока в долине показались вооруженные до зубов солдаты. Тысячи полторы — прикинул на глаз Троцеро. Всадники шли широкой развернутой цепью, изготовившись к бою.

У подножия холма, где стоял Конан с товарищами, появился изо всех сил нахлестывавший скакуна вестовой. На вершине он чуть не кубарем скатился с седла, поднял в приветствии руку и выпалил единым духом:

— Мой господин, отряд барона Гродера прибыл в Паллосский лагерь вместе с Леопардами Пуантена.

— Кром! — ахнул киммериец. Лицо его прояснилось, могучий смех эхом отозвался среди холмов. — Просперо сумел-таки отыскать своих.

— Ничего удивительного, что Прокас кинулся бежать! — воскликнул Троцеро. — Мы теперь превосходим его численностью, и он со спокойной совестью может возвращаться обратно, не вызвав при этом гнева своего повелителя. Войско его стало перед угрозой попасть в окружение и в бою наверняка было бы разбито.

— Конан, — вмешался Декситус, — тебе пора в шатер. Нельзя допустить, чтоб ты сейчас снова слег.

Когда оруженосцы помогли Конану опуститься на лежанку, про себя киммериец подумал: «Просперо, Просперо! Если суждено мне стать королем Аквилонии, быть тебе в ней первым рыцарем трона».

В неряшливой комнатенке Фадия, зажав в руке драгоценный обсидиан, сидела бывшая танцовщица Альцина и следила за тем, как тают одна за другой черно-белые полосы отмерявшей время свечи. Фадий бродил тем временем по улицам Мессантии: Альцина, чтобы поговорить с хозяином наедине, выставила кофита за порог.

Колеблющееся пламя спускалось все ниже и ниже. А когда прогорела последняя черная полоска и пламя опять затанцевало на белом воске, ведьма подняла талисман к глазам и сосредоточилась. Легко, словно во сне, услышала она сухой голос Зуландры, и тотчас перед ней возникло видение сидевшего в кресле волшебника.

Слова зазвучали так тихо, что ей пришлось напрячь всю свою волю, чтобы уловить их смысл.

— Ты хорошо справилась, дочь моя, — говорил колдун. — Все ли в порядке в Мессантии?

Альцина кивнула в ответ, и чародей продолжал:

— Тогда у меня к тебе есть еще одно поручение. Утром с первыми лучами солнца ты опять оденешься в платье пажа, возьмешь лошадь и отправишься в горы на север…

Альцина даже вскрикнула от досады:

— Опять носить эту рвань, опять к дикарям, у которых в постелях жуки да муравьи?! Умоляю тебя, господин, позволь мне хоть ненадолго остаться в городе, хоть немного побыть женщиной!

Колдун насмешливо поднял бровь:

— Тебе больше по душе мессантийский сброд?

Альцина отчаянно закивала.

— Увы, дочь моя, сейчас это невозможно. В Мессантии твои дела окончены, и теперь мне нужно, чтобы ты присмотрела за Пограничным легионом и его командующим. А если путь и покажется тебе слишком тяжел, вспомни о той славе и почестях, какие я обещал. Сегодня войско аргосийского короля уже наверняка появилось в Паллосской долине. Так что не успеет солнце подняться над горами дважды, как Амалиус Прокас воротится в Пуантен. Реку он перейдет возле Ногары. Поторопись. Ты должна выйти ему навстречу с севера, словно едешь на юг из Каларии. Со мной свяжешься при первой возможности.

Шелестящий голос умолк, видение исчезло, и Альцина осталась в одиночестве.

Вскоре за дверью раздался грохот. На порог заявился пьяный в стельку Фадий. Кофит весь вечер спускал денежки Вибиуса Латро. Увидев Альцину, Фадий широко распахнул объятия:

— Поди ко мне, цветочек мой! Я устал проводить ночь за ночью на твердом полу. Было бы справедливо, если б ты наконец проявила ко мне такую же благосклонность, как и к киммерийскому буйволу…

Альцина вскочила на ноги и отступила назад.

— Остерегись, кофит! — воскликнула она. — Благосклонности моей хватит только на то, чтобы предупредить тебя.

— Ну, иди же сюда, моя прелесть, — продолжал бормотать Фадий. — Я тебя не обижу.

Украшенная драгоценными кольцами рука Альцины метнулась к поясу, и в ней, словно по волшебству, мгновенно сверкнул крохотный кинжальчик.

— Назад! — скомандовала она. — Один укол этого клинка — и ты мертвец!

Угроза дошла, наконец, до пропитавшихся винными парами мозгов кофита, и он отступил. Кто-кто, а он не раз видел, с какой быстротой рука танцовщицы умела наносить страшные удары.

— Но… но, радость моя…

— Вон отсюда! — крикнула Альцина. — И не смей даже показываться, пока не протрезвеешь.

Бормоча себе под нос ругательства, Фадий убрался. Альцина, оставшись одна, достала сундучок и приготовила платье, в которое должна была переодеться на рассвете.