"Второй Салладин" - читать интересную книгу автора (Хантер Стивен)

Глава 10

Тревитта не покидало ощущение, будто он присутствует на аудиенции у Линдона Джонсона[20]. Рослый старик, чья мумифицированная кожа никогда не потела, с кулачищами размером с хороший окорок, глазами как бритвы и неизменным пистолетом в кобуре, горячо ратующий за немногословную справедливость по-техасски: без лишних слов, огнем и мечом. Подобные личности, подобные образчики человеческого обаяния всегда были для Тревитта погибелью. Они завораживали его, и он утрачивал бдительность, а это было неразумно и опасно. Вернон Телл был инспектором пограничного патруля США, начальником погранпункта в Ногалесе, штат Аризона. Он пытался объяснить Тревитту с Биллом Спейтом, которые сидели у него в кабинете под сомнительной легендой следователей Бюро по контролю за продажей алкоголя, табачных напитков и огнестрельного оружия при Министерстве финансов, интересующихся незаконным применением автоматического оружия, как мало зацепок в деле об убийстве двух его подчиненных, совершенном одиннадцатого марта. На нем были гигантские очки с желтоватыми стеклами, а такой короткий ежик, как у него, Тревитт видел впервые в жизни.

Тревитт щурился от жары, пытаясь разложить все по полочкам. Очевидно, разговор достиг кульминации, поскольку и грузный старый пограничник, и Билл Спейт поднялись. Тревитт почувствовал, что положение выходит из-под контроля, и ощутил настоятельную потребность вновь вернуть себе верховенство, если оно вообще когда-нибудь у него было, – но против воли тоже встал, поддавшись стариковскому магнетизму Вернона Телла и желанию продемонстрировать этому зануде Спейту, что он не растерялся.

Старый офицер вдруг обернулся к нему и спросил:

– Был во Вьетнаме, сынок?

Тревитт вздрогнул и немедленно почувствовал себя как на экзамене.

– Нет, сэр, – ответил он.

– Ну, – сказал Телл, на чьей травянисто-зеленой униформе не образовалось ни складочки, несмотря на то что кондиционер у него в кабинете не работал и Тревитт со Спейтом давным-давно испеклись в своих костюмах, – я потому спрашиваю, что ночами здесь как во Вьетнаме.

Он махнул в сторону окна, за которым под ослепительным безоблачным небом простирался типичный пейзаж юго-запада – миля за милей низкорослая поросль, пустыня и горы, среди которых затесался случайный знак какой-то придорожной забегаловки.

– Они привозят пушки и дурь и, понятное дело, просто незаконно ломятся через границу. Летят самолетами, едут на джипах, идут пешком. Тут иной раз такое творится, что за голову впору хвататься.

– Уверен, работенка у вас нелегкая, – беспомощно сказал Тревитт.

– Идемте, – пригласил их Телл.

Он двинулся вперед по сверкающему коридору под взглядами многочисленных официальных портретов и провел их через зеленую двустворчатую дверь. За ней оказались ворота, которые старый полицейский проворно открыл. Они очутились еще в одном коридоре, и чем дальше они в него углублялись, тем сильнее становились духота и дискомфорт. По обеим сторонам тянулись пустые камеры, но у них была иная цель: в конце коридора в аккуратной конурке сидели двое пограничников в форме.

– Ну, как сегодня наш малыш? – осведомился Телл.

– Почти без изменений, сэр.

– Эти господа приехали с самого восточного побережья, чтобы поговорить с ним.

Открылась еще одна дверь, и за ней обнаружилась комнатка полутюремного типа, потайная каморка. В камере валялся на койке один-единственный парнишка-мексиканец, тощий и угрюмый.

– Вот наш улов, – сказал Телл. – Его зовут Гектор Мурильо. Ему шестнадцать лет, он из деревушки Хайтцо милях примерно в ста от Мехико. Кто-нибудь из вас говорит по-испански?

Тревитт и Спейт покачали головами.

– Мы считаем, что Гектор перешел границу вчера ночью. Остальные полегли в пустыне, вернулись на свою сторону или благополучно скрылись. Но по следам на месте преступления мы определили, что границу перешли по меньшей мере семеро. Один из них, тот, который стрелял, был в сапогах. Мы до сих пор пытаемся установить производителя.

– Ну и какую жалостную историю он рассказал? – отрывисто спросил Билл Спейт, утирая лицо промокшим платком.

Он посерел от жары, волосы обвисшими прядями липли ко лбу. В кабинете он был веселым и дружелюбным, но жара все-таки доконала и его.

– Как ни забавно, никакую. Нашли его, полумертвого от жажды и на грани помешательства, в горах, через неделю после перестрелки. Говорит, что ничего не помнит. Гектор! Como esta la memoria?[21]

– Esta nada.

Nada. Ничего.

Угрюмый парнишка взглянул на них с полным отсутствием интереса, потом повернулся и элегантно харкнул в жестянку из-под кофе, после чего уткнулся лицом в стену.

– Ох уж эти мексиканские ребятишки. Гвозди бы из них делать, – хмыкнул Телл. – Но если в нашем деле не случится какого-нибудь прорыва, ему светит обвинение в соучастии в убийстве первой степени по кодексу штата и нарушении гражданских прав двух моих ребят по федеральному кодексу.

– Господи, – ахнул Тревитт, – он ведь совсем ребенок! – И по яростному взгляду Спейта понял, что сделал ошибку.

– Они там, по ту сторону забора, взрослеют быстро.

– Мексиканские власти какую-нибудь помощь оказывают? – поинтересовался Спейт.

– Как обычно. Цветы вдовам и извинения. Ну, высадят двери в паре-тройке борделей в Ногалесе.

– Есть какие-нибудь соображения, кто мог их переправить?

– Мистер Спейт, в мексиканском Ногалесе найдется десятка два с лишним контор, которые переправляют товар – будь то нелегалы или наркотики – в Лос-Эстадос. И еще сотни одиночек, любителей, совместителей и вовсе случайных людей. Спросите у Гектора.

Но юный мексиканец даже не взглянул на них.

– В былые времена он бы у нас заговорил как миленький, – сказал Телл. – Но нынче все изменилось.

Однако Тревитт, разглядывавший парнишку в кедах, синих джинсах и грязной футболке, этого мнения не разделял. Такого хоть месяц лупи, все равно ничего не выжмешь; крепкий орешек, гвозди можно делать, как выразился старый пограничник. Тревитт содрогнулся от ощущения тяжести на душе. Он пытался представить, что сделало этого парнишку таким отрешенным, пытался вообразить себе его детство в каких-нибудь мексиканских трущобах. Но его воображение не шло дальше избитых образов дебелых смуглых матрон, тортилий и людей, поголовно облаченных в белые одеяния мексиканских крестьян. И все же этот мальчишка его тронул.

– Ладно, мистер Телл, – сказал Спейт, – спасибо, что уделили нам время.

Наверное, ему хотелось поскорее вернуться в бар в мотеле, к своему рому с колой. Тревитт никогда еще не видел, чтобы человек пил столько рома с колой.

– Рано или поздно Гектор надумает побеседовать с нами, – пообещал начальник. – Я вам звякну.

– Как думаете, можно нам взглянуть на вашу картотеку контрабандистов и проводников? – попросил Спейт.

– Не вижу причин для отказа, – пожал плечами Телл.

Они развернулись и вышли, и Тревитт двинулся было следом. Но на него вдруг накатила острая жалость к этому ершистому храброму мальчишке, такому одинокому в американской тюрьме, в ожидании безрадостного будущего.

Парнишка поднялся и сидел на койке, разглядывая Тревитта. Его темно-карие глаза не выражали никаких чувств. Двое старых служак за стеной были увлечены непринужденной болтовней о добрых старых временах, о том, как все было в прошлом. Но Тревитт в камере задыхался под бременем настоящего, всего того, что происходило в этот самый миг. Ему отчаянно хотелось помочь мальчишке, как-то его утешить.

Надо было тебе идти в социальные работники, сказал он себе с отвращением. Этот маленький бандит перерезал бы тебе глотку за твои часы, будь у него такая возможность.

Но перед глазами у него встала картина: Гектор и его товарищи, под покровом ночи пробирающиеся в каком-нибудь грузовике или фургоне на пути к чему-то такому, что смутно казалось им лучшей долей. Должно быть, они несколько часов просидели бок о бок с курдом, с этим странным высоким человеком. Что они о нем думали?

Мальчишка смотрел на него холодным взглядом и, наверное, видел лишь очередного полицейского-гринго. Тревитт понимал, что снова допустил оплошность. Надо уходить, нечего ему здесь делать. Ему стало не по себе. Он развернулся, чтобы уйти – и тут его словно по волшебству озарила блестящая идея.

– Гектор, – сказал он.

Глаза мальчишки остались холодными, но впились в него. Где-то за стеной послышался громкий голос Спейта, и надзиратель с охранником расхохотались. Интересно, они заметили его отсутствие? Сердце у Тревитта гулко бухало.

Перед глазами у него встало лицо – оно реяло в воздухе, словно насмехаясь над ним. Это было лицо высокого светловолосого мужчины, широкоскулое, с горящими глазами и крупным носом. Он видел его на стене. Это был портрет, который их художник нарисовал по старой фотографии Улу Бега.

Светловолосый. Высокий. Ни на кого не похожий.

Тревитт произнес на испанском, знание которого совсем недавно отрицал:

– Я друг высокого norteamericano с желтыми волосами. Того, который был с пушкой. Он знаменитый гангстер. Он благодарит тебя за молчание.

Мальчишка настороженно смотрел на него.

Тревитт слышал, как они смеются, старина Спейт и старина Телл, два благодушных старика. Неужели его до сих пор не хватились?

– Вас предали, – на ходу пустился выдумывать Тревитт. – Предал человек, который привез вас к границе. Высокий хочет мести.

Он надеялся, что правильно вспомнил слово "месть" – la venganza.

– Скажи ему, пусть прирежет эту свинью. Убьет его. Выпустит ему кишки, – хладнокровно заявил мальчик.

– Высокий гангстер-norteamericano позаботится об этом, – пообещал Тревитт.

– Скажи ему, пусть убьет эту свинью Рамиреса, по милости которого мой брат умер в пустыне.

– Договорились, – сказал Тревитт и вихрем метнулся к выходу.

Рамирес!

Его так распирало от идей, что он дрожал. Он не в силах был перестать думать.

– Ладно, – проговорил он, – я считаю, нужно доложить об этом Вер Стигу. К черту телеграммы. Думаю, достаточно позвонить. Потом можно будет вступить в контакт с мексиканской разведкой – я уверен, у нас есть друзья в Мехико, которые знают к ним подходы, – и получить разрешение на то, чтобы там покрутиться. Тогда...

Билл Спейт не слушал. Он задумчиво уткнулся в свой ром с колой. И это еще до полудня!

– Билл, я говорил...

– Понял, понял, – кивнул Спейт и отхлебнул из бокала.

Тревитт знал, что когда-то он подавал большие надежды, ему прочили блестящее будущее, хотя сейчас поверить в это было трудно. Вид у него был неважный, и он явно не хотел очертя голову бросаться в какую-то авантюру.

– Пожалуй, ты прав, – сказал он. – Это отличная идея, просто великолепная. Но возможно, нам стоит пока повременить с этим. Подождать немного.

– Но почему? – настаивал Тревитт.

Они сидели в полутемном баре, последнем убежище от пустынного солнца, которое, казалось, в один миг вытравило все краски дня. До границы было рукой подать. Тревитт мельком видел ее несколько минут назад; она походила на Берлинскую стену с колючей проволокой, шлагбаумами и кабинками пограничников. А за ней лачуги, облепившие неожиданно высокие холмы, немногочисленные тесные и узкие улочки. Мексика.

– Ну... – Билл замялся.

Тревитт ждал.

– Во-первых, никогда не стоит поднимать шумиху вокруг того, что тебе удалось узнать. Во-вторых, никогда не стоит спешить. В-третьих, я старый человек, а день сегодня жаркий. Давай просто погодим, обмозгуем все как следует, а вечером посмотрим на это дело свежим взглядом.

– Да. Но порядок таков...

– Мне известны все порядки, Джим.

– Просто я подумал...

– Чего бы мне хотелось – ты тоже можешь присоединиться, если хочешь, вдруг это покажется тебе интересным, – чего мне бы хотелось – немного покрутиться на месте, не поднимая лишнего шума. Посмотрим, что нам удастся выведать неофициально.

– В Мексике? Вы хотите отправиться в Мексику? Но у нас же нет никаких инструкций...

– Каждый день на ту сторону отправляются тысячи туристов. Просто переходишь границу, а потом возвращаешься обратно, и все. Ничего необычного.

– Не знаю, – протянул Тревитт.

В Мексику? Все это немного его пугало.

– Поедем туристами. Turistas. Купим каких-нибудь сувениров, пройдемся по клубам, развлечемся.

В конце концов Тревитт кивнул.

– Turistas, – повторил старый Билл еще раз.