"Прекрасны ли зори?.." - читать интересную книгу автора (Ракипов Шамиль Зиганшинович)

Четвёртый рассказ Гильфана

Когда мы в конце лета возвратились из Татарстана домой, у меня накопилось столько впечатлений, о которых мне не терпелось поскорее рассказать Ивану! При первой же встрече мы с ним убежали в беседку. Я долго рассказывал ему о нашей поездке в Ямаширму и Апакай. Иван слушал внимательно, ни разу не перебил меня вопросом. В конце своего рассказа я помолчал и, как бы между прочим, заметил:

— А ты знаешь… оказывается, бывают девчонки, с которыми можно дружить, как с ребятами.

— Интересно, — задумчиво промолвил Иван и пытливо взглянул на меня. — Где же ты выискал такую?

— Там, — сказал я, небрежно махнув куда-то рукой. — В Апакае. Она смелая. И, главное, знаешь, не ябедница. Правду говорю. Если бы ты увидел её, она бы и тебе понравилась.

Последние слова у меня вырвались непроизвольно. Я понял, что проговорился. У меня запылали щёки. Я потупился, не желая увидеть усмешку на лице Ивана. Но он не стал меня высмеивать. По-прежнему был задумчив и серьёзен. А может, ничего не заметил.

— Не знаю. Может, и бывают такие… — проговорил он и вздохнул.

Желая повернуть разговор на другое, я неожиданно спросил:

— Иван, а знаешь что?.. Давай поступим работать в шахту! Скажем Ваньке Рогову, что раздумали поступать в техникум. После окончания техникума работать или сейчас — одни и те же деньги платят. Так не лучше ли сейчас начать зарабатывать? К тому же Халиулла-абзый говорил, что в шахте людей не хватает…

Иван молчал несколько минут. Я нетерпеливо ёрзал на месте, хотелось скорее узнать, что думает Иван. А он сидит, наклонившись слегка вперёд, уперев руки в колени, — его отец любит так сидеть, когда приходится ломать голову над чем-то нелёгким. И рыжие брови Иван хмурит в точности, как отец.

— Хорошо, Гильфан, пусть будет по-твоему, — сказал он наконец. — Вместе так вместе. Моему отцу тоже уже нужна помощь…

Мы отправились к Роговым.

Жарко. От земли пышет, как от жаровни. Давно не было дождя. Листья на деревьях повяли, серые от пыли. Куры жмутся к заборам в тень. Крылья у них обвисли, клювы раскрыты. На улице безлюдно. Окна домов закрыты ставнями. А те, на которых нет ставен, занавешены изнутри. Изнуряющий зной загнал всех в прохладные укрытия.

Ванька Рогов в одних трусах валяется на койке под вишнями. Он готовится поступать в Лисичанский горный техникум. Он так углубился в учебник, что не заметил, как мы подошли.

Мы окликнули его, поздоровались, присели рядом с кроватью и рассказали ему о своём решении.

Ванька сел, спустив на землю бледные ноги, и сплюнул сквозь зубы на траву.

— Дураки вы! — сказал он. — Хотите свой патриотизм показать?

— Хотя бы и так, — сказал я. — А что в этом плохого?

— Ну и ступайте, набивайте свои желудки и лёгкие угольной пылью. Может, про вас в газете напечатают, — ехидно ухмыльнулся Ванька. — А я похвалюсь перед ребятами в техникуме личным знакомством с вами! — Он снова вытянулся на койке и заложил руки за голову.

Мы с Иваном переглянулись. По-моему, он подумал о том же, что и я. Если про нас в газете появится заметка, это же будет здорово! Может, ещё и наши портреты напечатают. И Рахиля бы увидела нас с Иваном. В газете то и дело появляются фотографии таких же парней, как мы. Разве я или Иван хуже тех, что закладывают в тайге города, в глуши воздвигают заводы, проводят каналы в пустыне?

Я высказал свои мысли вслух.

— Ха-ха-ха! — покатился Ванька Рогов. — Нашёл с кем себя сравнивать!

— Я не собираюсь с ними тягаться, — возразил я. — Но разве грех стараться быть такими, как они?

— Старайся. Поглядим, что из тебя получится, — с усмешкой сказал Ванька. — Как ты не поймёшь, это необыкновенные люди, не такие, как мы!

— Халиулла-абзый говорит, что сейчас страна развивает тяжёлую индустрию. А для промышленности перво-наперво что нужно? Уголь! Вот что. Поэтому и призывают молодёжь идти работать в шахты. Наше место в шахте!

— Может, ты и прав. Но шахта нуждается в опытных людях, в грамотных. Если мы окончим техникум, от нас будет больше проку!

— И ты прав, Ванька. Но для этого нужно два-три года. А уголь стране нужен сейчас. Сегодня!

Мы не смогли уговорить Ваньку Рогова поступить работать в шахту. Даже сами было засомневались в правильности своего решения. Может, и правда лучше сперва окончить техникум, а потом вернуться в Голубовку? Заспешили за советом к Халиулле-абзыю.

Дядя сидел в беседке, оплетённой хмелем и повиликой, пил чай, наливая в блюдечко. Он уже успел распариться. Лоб покрыт бисеринками пота. Мы сели за стол. Халиулла-абзый почувствовал, что мы собираемся ему что-то сказать, но ни о чём не спрашивал, терпеливо ждал. Иван незаметно ткнул меня локтем. Я собрался с духом и рассказал дяде о нашем намерении. Халиулла-абзый отодвинул от себя чашку с блюдцем, внимательно оглядел нас. Потом вытер полотенцем лоб и шею.

— Я намеренно не затевал об этом разговора с вами, — проговорил он. — Вы закончили семилетку — свой ум должны иметь. Хотел, чтобы сами выбрали дорожку, по которой идти… Хотя в глаза хвалить неприлично, всё же я вам вот что скажу. Голову на плечах вы не для красоты носите. Молодцы! Вы очень правильно решили! Сейчас как раз при нашей шахте открывают курсы для обучения молодёжи шахтёрскому делу… У тебя, Иван, рост богатырский, ты силён — запишись-ка в отбойщики. А ты, Гильфан, телом пожиже, щупловат — тебе самый раз на электрослесаря идти. У нас электрослесарей раз, два — и обчёлся. А в наши шахты нынче машины прибывают. Машины! — с восторгом воскликнул Халиулла-абзый и потёр ладонь о ладонь от удовольствия.

— Нет, Халиулла-абзый, мы хотим вместе работать. Мы всюду будем вместе. Мы никогда не расстанемся, — сказал Иван и, потупившись, покраснел как рак.

— Вместе, значит? — спросил с улыбкой Халиулла-абзый, закручивая ус. — Это же славно, милые мои! Шамгольжаннан, ты слышишь, они решили никогда не расставаться! — обратился он к жене, принёсшей ещё чашки. — В добрый час, джигиты. Дай-то вам бог и впредь не разлучаться!

Дядя сдвинул набекрень тюбетейку, что он всегда делал, пребывая в радостном настроении, добродушно засмеялся и потёр ладони.

— Ну-ка, жена, завари джигитам чаю покрепче да попотчуй их своим земляничным вареньем!

Мы просидели до позднего вечера. Халиулла-абзый по-отцовски давал нам наставления. Он говорил, что у нас, в новые времена, любая работа в почёте. Только за какую бы работу человек ни взялся, должен от чистого сердца всё делать. Потому что надзиратель нынче за спиной не стоит. У каждого собственная совесть вместо надзирателя. Если берёшься с душой, работа в руках спорится. Труд нынче славит человека. В наши дни лишь работящие в почёте.

Известие, что при нашей шахте открываются курсы, ободрило нас с Иваном. Дня три мы гадали, в какую группу записаться. Решили учиться на электрослесарей.

Минуло почти два месяца, а нам всё не разрешали спускаться под землю. Заставляли изучать новые машины, различные сложные механизмы. Я уже назубок знал названия всех деталей. С закрытыми глазами мог разобрать и собрать любую часть машины. Мне даже это казалось скучным. Не терпелось вместе с бывалыми шахтёрами спуститься под землю.

И вот наконец нам, прошедшим обучение, выдали новёхонькую спецовку. Белую-пребелую. Взял её в руки, разглядываю с недоумением. Как в такой одёжке в угольную шахту спустишься? Жалко надевать. А мастер, видно, разгадал мои мысли, смеётся.

— Это чтобы вы в случае чего друг дружку в темноте не потеряли, — говорит он.

Не знаю, в шутку ли сказал или всерьёз. Оделись мы, глядим друг на друга — смех разбирает. Столько ребят — и все на одну масть, самого себя трудно узнать, не то что дружков-приятелей. «Этак скорее друг друга потеряешь», — думаю про себя. А глаза у всех блестят от радости. И у меня самого от волнения сердце готово выпрыгнуть из груди. Ну что там тянут? Скорее бы в таинственное подземное царство, о котором до сих пор мы знали только понаслышке!

Оказывается, мы ожидали Халиуллу-абзыя. Какие-нибудь пять-шесть минут мне показались бесконечными. Нам велели построиться в шеренгу. Халиулла-абзый поздравил нас всех с окончанием курса обучения. Потом подробно рассказал, что нам предстоит сегодня делать под землёй.

Я толкнул локтем товарища, стоявшего рядом.

— Ты знаешь, кто это? — спрашиваю.

— Знатный бригадир, — отвечает он.

— Это мой дядя! — говорю ему.

Стою, вытянувшись в струнку. От гордости, кажется, я и ростом стал повыше. Обращаюсь мысленно к дяде: «Вот он я! Здесь стою!» Хочу, чтобы он обратил на меня внимание. А он делает вид, будто не замечает!

— На вас, братишки, ложится большая ответственность, — говорит Халиулла-абзый. — Шахта не любит нерасторопных и кичливых. Едва у кого-нибудь походка сделается важной и он начнёт задирать нос, тут же расшибёт лоб о потолок штрека. Шахта любит порядок и дисциплину. С сегодняшнего дня вы должны забыть под землёй чиркать спичками, курить. В шахте всегда может накопиться газ. А газ подкрадывается незаметно, тем он и опасен… У всех, кто спускается под землю, сердца должны биться в лад. Оплошает один — пострадать могут все…

Мы в один голос ответили:

— Курить не будем! Спичек с собой не берём!

Халиулла-абзый повёл нас в ламповую. У небольшого оконца выстроилась очередь. Каждый называет свою фамилию и под расписку получает лампу. Необходимо тут же проверить её — горит или нет. В следующем окошке вручают металлический жетон с номером. Теперь ты настоящий шахтёр. Можешь, подвесив к поясу лампу, направиться прямо к шахте — тебя никто не остановит.

Ребята молчаливы. Слегка волнуются. Мы подходим к главному корпусу шахты. Здесь всё необычно. Красивого ничего нет, но интересно. Земля под ногами чёрная-пречёрная. А высоко над крышей безостановочно вертятся огромные колёса. С них свисают натянутые, как струны, стальные тросы. Они дрожат и гудят от напряжения, всё тянутся и тянутся, будто нет им конца. Словно какой-то могучий гигант плетёт из стальных проводов толстую верёвку и спускает её по мере того, как трос разматывается. Крутятся громадные колёса, поскрипывают…

В былые времена нам иной раз удавалось пробраться сюда. Но всё же нас близко не подпускали к шахте, прогоняли. Однажды я, Иван и его тёзка Ванька Рогов сговорились между собой тайком спуститься под землю. Мы взобрались в вагонетку и притаились среди брёвен для подпорок в штреках. И наша мечта сбылась бы, если бы нас не заметила уже у самого ствола дежурная и не стащила с вагонетки.

А нынче я не крадусь. А открыто иду, и в кармане лежит личный номерок. Мне даже хочется, чтобы все меня видели, как я вхожу в распахнутую настежь дверь шахты.

Нагружённые доверху вагонетки с гулом катятся по рельсам. Из недр земли чёрной рекой течёт уголь, куски его поблёскивают.

Перед глазами предстала мама. Наверно, оттого, что в гуле вагонеток мне послышались тягучие и грустные, хватающие за душу звуки кубыза. Вспомнилась знакомая с детства шахтёрская песня. Впервые я услышал её от мамы. А она — от какого-то старого шахтёра. Очень грустная была песня. Я запел её про себя, чтобы никто не слышал:

— О чём задумался? — спросил Иван, положив руку мне на плечо.

Я вздрогнул, рассеянно улыбнулся. «Прочь! Прочь от меня, чёрные мысли! Не омрачайте моего праздничного дня! Сегодня шахта совсем не такая, о которой говорится в старой песне».

Стоим, дожидаемся, когда клеть подадут. Стараемся скрыть волнение. Но девушки-откатчицы поглядывают в нашу сторону и всё примечают. Посмеиваются над нами, свои едкие шуточки отпускают. Не понимают, что мы теперь уже серьёзные люди: ведь в шахту кого попало не пускают.

Гулко топая о металлический пол, набились мы в клеть. Дежурившая у ствола женщина трижды дёрнул за ручку сигнализатора. Клеть чуть приподнялась, всколыхнулась, и вдруг у меня захватило дух, будто желудок подступил к самому горлу, — мы провалились в чёрную пустоту. Такую густую мглу не в силах рассеять даже наши шахтёрские лампы. Снизу, посвистывая, дует холодный ветер. Клеть время от времени то замедляет ход, то резко падает, и тогда по спине пробегают мурашки. Мелькает мысль: «Не сорвалась ли?»

Глядя на меня, Иван улыбнулся, наклонился к моему уху:

— Терпи, джигит, — шахтёром станешь!

Я в ответ ему киваю и тоже улыбаюсь. Всё же хорошо, когда друг рядом: увереннее себя чувствуешь.

Изредка мелькают за клетью огни, и тогда видны отвалившиеся от стенок ствола глыбы, упёршиеся угловатыми краями в железные крепления. Всё явственнее доносится жужжание мощных вентиляторов. Пыхтят, чавкают насосы.

Наконец клеть резко замедлила ход и с лёгким стуком коснулась земли. Дверь распахнулась, и первое, что мне пришло на ум: «Действительно ли мы под землёй?» Было светло, как в полдень. Я даже задрал голову, чтобы убедиться, не солнце ли так ярко светит. Сияли гирлянды большущих ламп. С души сразу же исчезла подавленность, навеянная грустной шахтёрской песенкой.

Оживлённо переговариваясь, мы направились по широкому штреку. Пол деревянный. Гулко отдаются под сводами наши шаги. Над головой — толстые перекладины, плотно подогнанные одна к одной. По обе стороны — подпорки. Точь-в-точь как я рисовал шахту в своём воображении. Шахта! Здравствуй, старая шахта!

Халиулла-абзый бодро шагал впереди. По его осанке и походке нетрудно определить, что он чувствует себя здесь хозяином. Ещё бы! Ведь ему каждая подпорка знакома, каждый камень. В те годы, когда он здесь оказался впервые, в шахте и в помине не было электропоездов и даже электрического света. Как раз в те времена и родилась шахтёрская песня о санщике. Санщик, впрягшись, тянул салазки из забоя к узкоколейке; уголь ссыпался в вагонетки, которые катила дальше лошадь. В непроглядной тьме то и дело раздавался тревожный свисток. Это коногон подавал сигнал тем, кто невзначай оказался на пути, и торопил посторониться. А зазеваешься в темноте и не успеешь отскочить — тяжёлые вагонетки могут раздавить.

Просторный, светлый коридор закончился. Теперь мы шли вдоль узкого штрека, высвечивая себе дорогу фонарями. Странными звуками наполнено пространство. Скажешь слово, оно отдаётся многократным эхом. Что-то глухо постукивает: «Тып-тып, тып-тып…» — будто молотком кто-то колотит о землю. Это падают с потолка тяжёлые капли воды. Иногда мы шлёпаем в резиновых сапогах прямо по воде, и тогда штрек наполняется переливчатым звоном.

Ноздри начинает щекотать какой-то горьковатый запах. Першит в горле. Халиулла-абзый, замедляя шаги, шумно принюхивается.

Халиулла-абзый поглядел на меня и заметил:

— А электрослесарям, джигиты, следует быть особенно осторожными. К примеру, соединил неаккуратно кабель — готово дело: взрыв. Забыл шнур обмотать на срезе изолентой — погубил всю шахту! Помните об этом. В ваших руках жизнь товарищей…

С этого дня мы начали работать в шахте. Каждое утро с Иваном, как батыры, надеваем свои доспехи, берём оружие — и айда в царство подземного владыки! Мы электрослесари. Нам не приходится рубить уголь. Но в каждой тонне топлива, выданной на-гора, много и нашего труда. Скажем, начнёт капризничать в руках у бурильщика электрическое сверло или перестанет слушаться забойщика отбойный молоток — разве выполнит бригада сменную норму? Вот почему каждый шахтёр знает тебя в лицо. Завидев издалека, приветствует, как самого близкого друга. Ведь если не будешь как следует присматривать за вентилями, сразу же засипит, захрипит, закашляет молот у забойщика, и он за весь день не сможет нарубить и одной вагонетки угля. А если же электромолот в его руках будет гудеть от напряжения, трястись от ярости, уголь посыплется что тебе чёрный водопад — только успевай подавать порожняки!

Я часто отправляюсь в забой. Предложив кому-нибудь слегка передохнуть, беру у него отбойный молот. Включаю сжатый воздух, поступающий по резиновому шлангу. Молот скачет, мечется, хочет вырваться из рук. Теперь только держи его покрепче, направь в ту точку пласта, которую выбрал. Этот сильный инструмент мне напоминает осёдланную норовистую лошадь. Чуть-чуть ослабишь повод — понесёт тебя, не остановишь…

Уголь блестит, отсвечивает, но холоден. Спрессованный уголь твёрже любого камня. Он легко не поддаётся человеку. Если только человек настойчив и силён, уголь, как бы нехотя и степенно, покидает своё ложе.

Чу! Шорох над головой и скрежет! Тебя словно током пронизывает от головы до пят. Если вдруг… Сама природа со всей строгостью взвешивает извлечённые из её недр сокровища. Тяжесть земли поддерживают на руках богатыри-столбы, пропахшие смолой. Случается, что эти столбы сдают, и тогда… Нет, шахтёру лучше про это не думать. К родимой земле следует относиться, как к матери, чутко прислушиваться к её голосу. Тогда она не подведёт.

Человеку, который много часов проводит под землёй, в любую секунду может понадобиться помощь друзей. Кто не может быть верным дружбе, тот шахтёром не становится.

Шахтёр постоянно тоскует по яркому солнцу, по ярко-зелёным, шелестящим на ветру деревьям. Поэтому ему особенно любы широкие улицы его городка. Ему дороги каждый цветок, каждая травинка, каждая капля дождя. Кто не замечает красот родной стороны, тот шахтёром не становится.

Мы с Иваном работали под землёй больше двух лет…