"Прекрасны ли зори?.." - читать интересную книгу автора (Ракипов Шамиль Зиганшинович)

Последний рассказ Гильфана

Из Владивостока специальным самолётом мы вылетели в Токио. Погода была тихая и тёплая. Иван, оказывается, прихватил в дорогу популярный справочник о Японии. Мы стали перелистывать его, намечать пункты, куда поедем, если удастся. Чем больше сокращалось расстояние до Токио, тем чаще мы смотрели в иллюминаторы. Далеко внизу качался и вздымался зеленовато-серый океан. В стороне, как гигантские корабли, медленно проплыли зелёные острова. Около четырёх тысяч подобных, больших и малых, островов плавают в Тихом океане.

Вот на горизонте показались опоясанные облаками горы, окрашенные тропическим солнцем в медно-розовый цвет. Среди них горделиво возвышался знаменитый вулкан Фудзияма.

На южных склонах гор и в долинах зеленеют плантации чая и сады. А поля, где уже убран рис, затоплены водой. Их ровная гладь сверкает, как зеркало. Если присмотреться, наверно, можно было бы увидеть отражение нашего самолёта.

Наконец мы впервые ступили на японскую землю.

Нас встретили очень приветливо. Отвезли в один из лучших отелей, где для нас заранее были отведены номера. После того как устроились, поехали в наше посольство. Нас подробно ознакомили с предстоящим делом. Сказали, что мне, майору Чернопятко и бывшему начальнику заставы «Подгорная» придётся выступить на суде в качестве свидетелей, видимо, на следующей неделе.

Токио нас поразил своими масштабами и пышностью. Куда ни взгляни, сверкают красочные рекламы, манят иллюминацией фешенебельные отели, поражают красотою изящные четырёх- и пятиярусные храмы, украшенные деревянными кружевами, среди вечнозелёных деревьев белеют богатые особняки. Улицы прямые и широкие. По ним движется сплошной поток автомобилей. А рядом с машинами босой человек в широкополой соломенной шляпе тащит тележку, в которой сидит тучный господин с зонтиком. Нам с Иваном непривычна такая картина. Невольно даже вздрагиваем, как только увидим рикшу или педикеба. Тянет человек, согнувшись в три погибели, свою тележку, а пассажир курит сигару и помахивает тросточкой, будто погоняет иноходца. Мы долго не можем оторвать от него неприязненного взгляда.

В 1945 году бомбардировки причинили большие разрушения Токио. Следы пожаров всё ещё сохранились в кварталах, расположенных вблизи промышленных предприятий, где живут рабочие.

Токио — в переводе на русский язык обозначает «город восходящего солнца». Столица Японии заложена в XV веке. Императорский дворец, построенный, видимо, в те далёкие времена, занимает обширную площадь среди вечнозелёного старого леса. Он обнесён вокруг глубоким рвом, заполненным водой. Как и в старину, перед посетителями опускают разводной мост, только тогда люди вступают в пределы дворца.

Широкая бетонированная дорога начинается от в рот дворца и уводит в город. Автомобили мчатся по ней с огромной скоростью.

Мы побывали в нескольких японских школах.

У входа в школу, на широкой террасе, ровными рядами сложена обувь, оставленная учениками. Оказывается, японцы, как это делается и в татарских деревнях, не заходят в дом в обуви, в которой ходят на улице. Ученики заходят в класс тоже босиком.

Посредине класса стоит длинный стол. По обеим его сторонам поставлены некрашеные скамейки. Гид объяснил нам, что японцы стремятся сохранить у деревянных предметов их первозданный вид.

Вечером мы зашли поужинать в ресторан на улице Гиндза, которая по праву считалась торговым центром Токио. Она пестрела рекламами различных торговых фирм. В помещении было чисто и уютно.

И стены, и потолки облицованы деревом, гладко отшлифованы. Блеск предметам японские мастера никогда не придают с помощью лака.

Пол отведённой нам комнаты застлан мягкой жёлтой циновкой из рисовой соломы. И вообще мы уже заметили, что в интерьерах помещений здесь всюду преобладает жёлтый цвет.

Метрдотель жестом показал нам почётный угол, где стоял слегка удлинённый столик на коротких ножках, и предложил садиться на подстилки.

Иван кивнул на столик. Действительно, трудно было не любоваться этим столиком. Руки неведомого мастера, жившего более чем сто лет назад, украсили его сказочной красоты инкрустацией. Нам сказали, что столик этот сделан в стародавние времена.

Вечером мы пошли в театр. Шёл спектакль «Красавица храма Додзеди». Эта пьеса впервые ставилась на сцене в 1753 году.

В один из дней у нас выдалось свободное время, и мы поехали посмотреть на город Хиросиму, ставший печалью человечества. Сначала мы смотрели на Хиросиму со стороны, с возвышенности. Нет, перед нами не простирался город. Лежали развалины, издали напоминающие кладбище среди пустыни. Лишь кое-где возвышаются почерневшие стены с пустыми проёмами окон и дверей. Они напоминают мертвецов, над которыми надругался враг и выколол глаза.

На рассвете 6 августа 1945 года на Хиросиму была сброшена американская атомная бомба. В один миг прекрасный город, утопающий в зелени, превратился в пепел. В один миг не стало двухсот шестидесяти тысяч человек. И большинство погибших были дети.

Этого злодеяния империалистам показалось мало. Три дня спустя американские лётчики сбросили атомную бомбу на город Нагасаки, и ещё один город исчез с лица земли. Была ли необходима эта бесчеловечность? Сердце учащённо бьётся, и будто каждый удар его вторит: «Нет! Нет! Нет!..»

Поехавшие в Хиросиму все были военные. На войне нам приходилось видеть разное. Но с таким варварством ничто не могло сравниться. Здесь даже земля, не говоря уж о растениях, была обращена в пепел…

Терешкин, Иван и я стояли рядом. Молчали. Но я знал, о чём мои товарищи думали в эту минуту.

Мы направились к расчищенной площади мёртвого города. Здесь уже был воздвигнут памятник. На постаменте, имеющем форму эллипса, установленном на трёх небольших колоннах, стоит маленькая девочка. Она запрокинула голову и протягивает руки к небу. Над ней парит бумажный журавль, которого она запускала. У японцев живёт поверье, что бумажный журавлик приносит счастье.

Этот памятник воздвигнут на средства, собранные японскими детьми: в память о девочке, заболевшей после бомбёжки лучевой болезнью. Он установлен как раз на том месте, где взорвалась бомба.

Через эту площадь в скорбном молчании проходит вереница людей.

С тяжёлым чувством в душе мы возвратились в Токио. На сердце будто лежал камень. Номер в гостинице с широким, во всю стену, окном показался тесным и душным. Я раздвинул занавес, открыл створку рамы. На улице шёл снег. Он медленно падал большими хлопьями. Черепичные крыши тотчас стали белыми. Кокетливые стройные пальмы, окутанные на время зимних холодов рисовой соломой, стоят будто понурясь, вздрагивая от холодного ветра. И прохожие подняли воротники, надвинули до бровей шляпы, так что лиц не видать, идут, торопятся. У меня на сердце тоже пасмурно и тоскливо.

Под окном дома, на противоположной стороне улицы, прилепили бумажную голову тигра. Значит, сегодня в этом доме большой праздник: жена хозяина родила мальчика.

У японцев обычай — когда в семье появляется на свет мальчик, к его колыбели прикрепляют изображение головы тигра как символ силы и мужества. Это изображение, как талисман, должно охранять младенца и от дурного глаза, от несчастий.

Ежегодно 5 мая в Японии празднуют день мальчиков. К этому дню из бумаги, из ярких тканей изготовляются всевозможные игрушки. Во всех домах уголки, отведённые для игр сыновьям, обычно заполняются игрушечными саблями, флагами, стрелами, копьями. Эти предметы должны напомнить мальчику о смелости самураев, с которых он должен брать пример.

В Японии отмечается и день девочек, который проводится 3 марта. В этот день родители для своих дочерей делают множество кукол. Затем девочки бросают их в реку или кидают через забор на улицу, с пожеланием, чтобы все несчастья и болезни покинули их дом вместе с этими куклами.

Пока мы были свободны, нам удалось многое увидеть и узнать. Интересные традиции бытуют у жителей Страны Восходящего Солнца.

Вскоре нам прислали приглашение на суд Международного военного трибунала, в котором принимали участие одиннадцать государств.

Мы направились в огромное серое здание, где прежде размещалось министерство вооружённых сил Японии.

Нас встретили в фойе и проводили в конференц-зал.

По одну сторону зала стоит длинный массивный полированный стол, за которым сидят одиннадцать человек. За спиной каждого из них свисает со стены флаг государства, которое представляет член трибунала. Едва входишь в зал, в глаза сразу же бросаются эти флаги разных цветов. Среди всех выделяется наш алый стяг. Обычно чем торжественнее обстановка, в которую человек попал, тем больше он волнуется. Но как только мы увидели наш флаг, мы почувствовали, что мы здесь не одни, что с нами Родина.

Перед столом, за которым сидят судьи, установлен микрофон. С этого места выступают как обвинители, так и защитники. За перегородкой сидят обвиняемые.

И вот председательствующий на суде обратился ко мне по-английски:

— Свидетель господин Батыршин, вы должны говорить суду правду и только правду. Поклянитесь в этом перед Международным военным трибуналом!

Переводчик торопливо перевёл мне слова судьи. Ко мне подошёл пожилой человек в чёрной сутане, с Библией. Я вежливо отстранил протянутую мне Библию и, не сразу узнав свой голос, зазвучавший в микрофоне, произнёс по-английски:

— Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, свободен от религии. Посему, как принято у меня на Родине, приношу торжественную клятву перед высоким судом. Кроме того, прошу освободить моего переводчика: я буду говорить по-английски.

Судьи переглянулись, посовещались между собой. Наш представитель, едва приметно кивнул мне, — мол, правильно, в таком духе и продолжай.

После того как я закончил своё выступление, мне начали задавать вопросы. Они произносились на разных языках. Их переводил то один переводчик, то другой. Я отвечал спокойно. Старался говорить коротко и чётко, как учили в армии.

— Национальность? Татарин. До армии работал в шахтах Донбасса и на заводе в Казани…

Затем перешёл к событиям 1938 года, происшедшим на озере Хасан. Обо всём рассказал, ничего не упустив. Однако защитник министра вооружённых сил Японии и даже один из обвинителей начали осыпать меня вопросами.

— Разве не советские пограничники заблудились в ту ночь и, выйдя к деревне Хомуку, подняли шум? — спрашивает один.

— Ведь эта случайность и вызвала перестрелку! — замечает другой.

По просьбе защитника в зал пригласили пожилого, элегантно одетого японца, скуластое лицо которого было пересечено глубоким шрамом. Ему поднесли молитвенник, и он поклялся говорить правду, положив руку на священную книгу. Он слегка побледнел.

— Мне в 1938 году довелось находиться в пограничном районе озера Хасан, — сказал он негромким, хрипловатым голосом. — 29 июля на рассвете на землю пал густой туман. Мы несли караул у границы…

«Постой-ка, ведь я этого человека где-то видел! — осенило меня. Мысли перенесли меня в прошлое. — Это же тот самый офицер, из кармана которого я извлёк тогда документы!..»

Когда пожилой японец закончил выступление, я обратился к суду:

— Этого человека мне действительно привелось встретить у озера Хасан, — сказал я. — Только он не был пограничником, кем сейчас представился. Он был офицером войск полевой жандармерии… Помню, последними минами мы подорвали бронетранспортёр. Экипаж и те, кто находился на бронетранспортёре, погибли. Этот офицер получил контузию. Он нас умолял сохранить ему жизнь. И мы это сделали не для того, чтобы сейчас, поклявшись на молитвеннике, он говорил неправду!.. Остаётся сожалеть, что мы не привезли с собой документов, найденных тогда после боя у этого человека. Они были бы веским аргументом…

И тут произошло неожиданное. Советский прокурор попросил у судей слова. Он подошёл к столу и положил перед ними военный билет Танаки Рюкачи. Обращаясь к судьям, наш председатель сказал, что один этот документ уже свидетельствует о том, что в пограничном инциденте у озера Хасан принимали участие с японской стороны не пограничные части, а войска полевой жандармерии. Это подтверждает, что столкновение на нашей дальневосточной границе в 1938 году не было случайным, а является заранее продуманной провокацией.

Итагаки Сейсира, услышав своё имя и поняв, что защитники стараются напрасно, низко опустил голову.

Поскольку я говорил по-английски, мои показания переводились только на японский.

После меня выступил Иван Чернопятко. Он дополнил то, что говорил я. Из его речи суду стало известно ещё больше подробностей.

…Мы пробыли в Токио более двух месяцев. 11 декабря мы пришли в Советское посольство прощаться с нашими товарищами. Какова же была моя радость и удивление, когда мне вручили здесь платок, когда-то, давным-давно, подаренный Рахилёй! Во время боя у озера Хасан мне пришлось завернуть в него документы, изъятые у японцев, и передать в штаб. Теперь, столько лет спустя, платок Рахили снова вернулся. Я так расчувствовался, будто возвратилась моя юность.

Во время прощального обеда за столом мне хотелось даже запеть. Было радостно оттого, что мы наконец-то возвращаемся на Родину. Как мы по ней соскучились!..

В тот день советских представителей из Токио должны были доставить во Владивосток два самолёта. Терешкин ещё не управился со всеми делами, поэтому решил лететь вторым рейсом. Зная, что у меня ещё нет билета, он уговаривал подождать его. Но у Ивана хрустящий билет уже был в нагрудном кармане, и он то и дело, довольно улыбаясь, подносил руку к груди. Я обнял моего друга за плечи и, улыбаясь, сказал:

— Уж извините нас, Пётр Фёдорович, мы с Иваном в детстве поклялись никогда не расставаться. Мы полетим вместе.

Терешкин грустно вздохнул и сказал, что проводит нас до аэропорта.

Иван был задумчив. И Терешкин тоже. Мы с Терешкиным обменялись рукопожатиями.

— До встречи, друзья! — сказал он, грустно улыбаясь.

— До свидания, Пётр Фёдорович!

Самолёт плавно набрал высоту, взял курс на запад. Летим домой! Мы с Иваном сели рядом. Он приник к иллюминатору. Через несколько минут Иван тронул меня, кивнул за окно.

— Погляди-ка, Фудзияма смахивает на террикон шахты, правда? — воскликнул Чернопятко. — Ну в точности наша Голубовка!

Разговор невольно зашёл о том времени, когда мы были шахтёрами.

До Владивостока уже подать рукой. Радист передал радиограмму, что мы летим — чтобы встречали.

И в этот момент что-то произошло. Мы даже сообразить не успели, что именно. Неожиданно ударил едкий запах гари, и в ту же секунду грохнул взрыв. Мы с Иваном вскочили и ухватились друг за друга, чтобы удержаться на ногах. А самолёт в это время стремительно терял высоту.

Мы ещё не коснулись волн, а уже самолёт распался на части…

Здравствуй, море! Я вернулся к тебе, как обещал. Что же ты опять так недружелюбно рокочешь? Разве не узнаёшь меня? Твои гривастые волны, подталкивая друг друга, будто переругиваясь, мчатся в мою сторону, кидаются на каменистый берег. Я пришёл, чтобы поведать тебе о том, что Гильфан и Иван живут в нашей памяти. Они теперь бессмертны.

Что ты тягостно вздыхаешь? Что не уймёшься никак? Спрашиваешь — не чудо ли это? Да, море! Наша земля полна чудес. А чудеса творят люди.

Смотрю в твою синюю даль и вижу ещё одно чудо. Солнце раздвинуло туманный полог, открыв горизонт. И прямо из него, из солнца, как из золотых ворот, появились два белоснежных океанских лайнера. Идут бок о бок. Всё ближе и ближе. Похожи друг на друга, будто братья-близнецы. Так это же они! Я узнаю их! «Гильфан Батыршин» и «Иван Чернопятко»! Они спешат — истосковались по родной земле. Опять следуют по путям-дорогам рядом. Опять неразлучны. Как всегда.