"Жара в Архангельске" - читать интересную книгу автора (Оливия Стилл)22– Ты где ляжешь: с краю или у стенки? – спросил Салтыков, стеля постель и перебивая подушки. – Я вообще-то всегда с краю сплю. Хотя мне без разницы, можно и у стенки, – Олива вытащила из чемодана пижаму и мыльно-рыльные принадлежности, – Ты стели, а я пока в душ схожу. В тесной душевой, что находилась в конце коридора, почему-то не оказалось горячей воды. Олива кое-как подмылась, вычистила зубы и, переменив бельё, одела пижаму. Вроде всё. Но Олива почему-то ещё медлила в душевой, хотя и не собиралась мыться в холодной воде. Она завернула в целлофановый пакет зубную щётку и пасту, сунула туда где мыло. И тут ей на глаза попался маленький флакончик одеколона с феромонами – тот самый, который ей дарила Аня накануне зимней поездки в Архангельск. "Подушусь-ка я им", – решила Олива. Фиг знает зачем она это сделала, у неё и в мыслях не было соблазнять Салтыкова. Просто, наверно, как любой женщине в присутствии мужчины ей хотелось и выглядеть, и пахнуть хорошо. Салтыков лежал в комнате на кровати и смотрел чёрно-белый телевизор, стоящий в пыльном в углу. Олива поморщилась: её с детства раздражал телевизор, который каждый вечер придя с работы смотрел её отец. С отцом у Оливы были плохие отношения: её раздражало, когда он сидел в кресле, держа одной рукой газету, а другой – пульт от телевизора, и щёлкал, щёлкал по каналам до бесконечности. Так и запечатлелся в её памяти негатив с раннего детства: отец, уткнувшийся в газету и щёлкающий пультом по программам, и мать, худая и издёрганная, в халате и бигудях, пронзительно визжащая на мужа, что он опустился, дальше газеты ничего не видит, и не замечает, что в кухне течёт кран, мусорное ведро не вынесено, а у дочери опять двойка в дневнике… – Выключи телевизор, – сказала Олива, – Давай спать. Салтыков выключил телевизор и свет и лёг рядом с Оливой. Она лежала у стенки, хрустела чипсами. Ей хотелось пить, но Салтыков её опередил, отпив из горла большой бутылки "Спрайта". Газировки в бутылке ещё оставалось много, но пить после него из горла Олива побрезговала. – На, – сказала она, протягивая ему остаток чипсов в пакете, – Я больше не хочу. Салтыков положил чипсы на подоконник. Две минуты прошло в молчании. Олива закрыла глаза и задремала. – Чёрт… Комары суки летают… – Салтыков перевернулся на спину, – Олива, ты спишь или нет? – Надо было раптор привезти с собой, а я забыла, – пробормотала Олива в подушку. – Ч-чёрт… Кусаются, падлы… – Окно закрой. Салтыков дотянулся до фрамуги и, захлопнув её, лёг опять. – Чё-то я вспомнила, как в деревне у нас комары в избе летали, – произнесла Олива, – Вот это были настоящие комары! Такие полчища, что хлопнешь, бывало, в ладоши – десятерых убьёшь… И травить их было нечем: ни тебе рапторов, ни дихлофосов… Медвежий край… – Бедная Оливка, – посочувствовал Салтыков, – Как же ты там выдерживала? – А что делать… Оливе при воспоминании о своей жизни вдруг отчего-то так стало жаль себя, что хоть плачь. Салтыков лежал рядом с ней, облокотившись на подушку, сочувственно слушал. И её понесло: она начала рассказывать ему о своём детстве, проведённом в деревне у злой тётки, которая заставляла её каждое утро есть невкусную геркулесовую кашу и кислый творог, а по вечерам загоняла её в постель в десять часов; про родителей, которые за малейшую провинность наказывали её ремнём… -…Мне было тогда лет шесть, не больше, – рассказывала Олива, – И вот, как-то раз полезла я в сундучок за катушками – кукле платье шить. И забыла я про этот сундучок-то, остался он у меня открытый стоять на полу… А собака нашла и все катушки с нитками изгрызла… А катушки дефицит тогда был – нигде не достанешь. Мать пришла, как увидела, и начала меня бить ремнём. Как она меня била! Несколько часов подряд дубасила – отдохнёт, и снова начнёт… У меня потом вся спина в синих рубцах была… – Бедненькая моя, бедненькая… – Салтыков нежно гладил её по переносице, – Бедненькая маленькая Оливка… – Да и вообще, в жизни у меня мало было радостей, – продолжала она, лёжа с закрытыми глазами, – Росла как трава, ни любви, ни ласки не видела… И парни никогда меня не любили… Что Вовка, что Даниил… Я их любила, а они меня кинули… – Ну и дураки, – сказал Салтыков, – Ничего они не понимают! Да будь я на их месте, я бы молился на такую девушку! На руках бы носил… Почувствовав, что разговор идёт не в том направлении, Олива поспешила сменить тему. – Не преувеличивай, – засмеялась она, – А вообще, конечно, не сказала бы я, что жизнь моя неинтересна. Всё-таки есть что вспомнить… Помню, было мне лет шестнадцать, и я тогда первый раз в Питер прие… Внезапный страстный поцелуй вдруг оборвал её речь на полуслове. От неожиданности Олива отпрянула к стене. – Ты что?! – Прости, я не могу держать себя в руках, когда ты рядом… Не отталкивай меня, не оталкивай, я хочу чувствовать твою нежную кожу… – Нет, нет, что ты… не надо! Зачем?.. – Олива забилась в угол кровати, натягивая до носа одеяло. В сумерках белой ночи Салтыков видел только её глаза, широко раскрытые и блестящие от испуга. – Я хочу тебя!.. – Нет, подожди… Я… я ничего не понимаю… – Не бойся меня, расслабься… Я не сделаю тебе ничего плохого… – Нет, нет!!! – Олива вырвалась из его объятий и, спрыгнув с кровати, как была в одной пижаме, побежала к двери. Салтыков как тигр перепрыгнул через всю комнату и встал в дверях, не выпуская свою жертву. Он подбирался к ней как хищник на мягких лапах, осторожно, стараясь не спугнуть. Олива же растерянно стояла, распахнув от ужаса глаза, словно пойманный зайчик, и не знала что делать. Она была потрясена. – Олива, я… я ждал тебя… я не могу больше, Олива! Ты сводишь меня с ума… – Перестань, а то я уйду! – жёстко сказала она, – Ты за этим меня в Питер позвал? Да? – Олива! Поверь мне… – Остынь, – Олива изо всех сил старалась быть спокойною, – Ляг на место и успокойся. – Не могу… Ты возбудила меня. – Нет, ты ложись, ложись, – терпеливо, но твёрдо уговаривала она. Он покорно лёг. Она устало опустилась на кровать. – Андрей, ты должен выслушать меня, – сказала Олива и осеклась – никогда ещё ей не приходилось называть Салтыкова по имени, и это невольно резануло ей уши, – Я всегда считала тебя своим лучшим другом, и любила тебя как брата, но теперь… я, честно говоря, просто в шоке… от такого твоего… порыва… – Но я не могу относиться к тебе как к другу! Ты с ума меня свела… – Я прошу тебя, – сухо перебила его Олива, – Во имя нашей дружбы отставить эти разговоры. Иначе наша сегодняшняя встреча окажется для нас с тобой последней. – Нет, нет, только не это!!! – с отчаяньем в голосе взмолился Салтыков, – Я не вынесу, я не вынесу этого! Я камнем брошусь вниз на мостовую!!! Олива! Я весь в твоей власти, я сошёл с ума, я ничего не соображаю… Олива! Не будь такой жестокой ко мне! Позволь мне хотя бы раз прикоснуться к твоей волшебной груди… – Нет! Ты с ума сошёл?! Оставь меня, ос… Слабые её попытки вырваться успехом не увенчались. Салтыков навалился сверху, зажал ей рот страстным поцелуем. Олива больше не сопротивлялась – Салтыков ведь по сути не был ей противен, он нравился ей. От него приятно и возбуждающе пахло чуть-чуть мужским дезодорантом, чуть-чуть одеколоном "Хуго Босс" и чуть-чуть сигаретами "Винстон", образуя в своей смеси такой приятный и желанный для каждой женщины запах мужчины. В сумерках питерской ночи он казался ей не просто обаятельным, а красивым, почти совершенным. Олива обхватила руками его крепкий торс, движением головы откинула со лба волосы и как-то сразу обмякла в его руках. …Они лежали под одним одеялом, такие близкие и одновременно чужие друг другу. Салтыков задумчиво гладил Оливе волосы. Она же придвинулась к нему поближе и спрятала лицо у него на груди. – Так значит, ты никогда не относился ко мне как к подруге? – Получается, что так… Салтыков осторожно гладил ей волосы, лоб, переносицу. Олива закрыла глаза: ей было приятно. – Оливка… – нежно позвал он. Она открыла глаза. Провела рукой по его волосам. Он принялся жадно целовать ей грудь, спускаясь всё ниже и ниже. – Ты такая нежная… Резким движением он отшвырнул в сторону одеяло. Олива скрестила руки на груди, сдвинула вместе ноги. – Невинная такая… Олива положила голову ему на грудь. Его сердце бешено билось. – Чего это оно у тебя колотится? – Что? – Сердце, говорю, колотится. Ты нервничаешь? Волнуешься? – Я хочу тебя!.. – Но это невозможно, – отрезала Олива, – К тому же, нам нечем предохраняться. – Можно я покурю? – спросил Салтыков. – Кури, конечно. Он закурил. Синий дым наполнил комнату. Олива прислонилась к его плечу. – Щас ведь все твои волосы сигаретным дымом провоняют, – сказал Салтыков. – Ну и ладно. Я всё равно завтра голову помою. Салтыков молча выкурил одну сигарету, затем другую. Они опять легли под одеяло. – Как же долго я ждал тебя… – произнёс он. – Даже когда я с Даниилом встречалась? – Ты не представляешь, как я тогда из-за этого бесился! Я был ужасно рад, когда вы расстались. – У меня, между прочим, с ним секса не было, – заметила Олива, – И… ни с кем не было секса. А у тебя вон сколько девок было! Я-то помню твои похождения на турбазе… – Ну и что? – А то, что ты вот щас со мной лежишь, а потом приедешь в Архангельск и вдруг да найдёшь там себе кого-нибудь! А мне что тогда делать? Он стиснул её в своих объятиях. – Я тебе клянусь… – Не клянись, – отрезала она, – Всё это ещё вилами по воде писано. – Олива, Олива, что ты со мной сделала, – горячечно бормотал он, целуя её где-то в области пупка, – Никогда у меня ни с кем такого не было! Я не смогу жить без тебя… – Это ты щас так говоришь. А что потом? – Я на тебе женюсь. …А в окно старой каморки медленно втекал голубой питерский рассвет. |
|
|